Надина коза (Лухманова)

Надина коза^[1]
автор Надежда Александровна Лухманова

Источник: Лухманова Н. А. «Не сказки». — СПб.: Издание А. С. Суворина, 1903. — С. 44.

В большой детской было очень тихо; у окна, за столом, сидела няня Софья и шила детский передничек, а толстая, рыженькая Надя, которой было всего 5 лет, сидела посреди комнаты на ковре и угощала двух кукол чаем; чай был воображаемый: она из пустого чайника наливала в пустые чашечки и делала при этом: «тсс» и иногда «тшуу», чтобы изобразить, как шумно или тихо лился чай, затем она подносила чашки ко рту кукол и очень просила их не обжигаться и не проливать на платье. Одна кукла, с чёрными волосами, должно быть, понимала, о чём её просит Надя и сидела смирно, точно вытянувшись в своём кресле. Другая хотела спать или капризничала, но она всё время ползла с дивана на пол или падала на бок. Светлые волосы её были растрёпаны, но большие голубые глаза глядели очень весело. Наде надоело такое поведение, и она уже хотела взять виноватую, наказать её и отнести в кровать, когда, вдруг, по коридору послышался шум, топот, дверь в комнату распахнулась, и в детскую вбежали три мальчика. Это были три брата Нади: Андрей, Ипполит и Феодор; все они были старше её и потому, к её величайшему горю и зависти, имели свою большую классную комнату, которую часто превращали в крепость, запирали в ней двери, называли их городскими воротами и поднимали там шумные, весёлые игры. В такие часы девочка не находила себе покоя. Напрасно няня выдумывала для неё всевозможные игры, Надя стремилась туда, где так отчётливо раздавалась команда старшего брата Андрея, где слышались весёлый хохот Ипполита и топот неуклюжего, толстого Феди. По праздникам Софьюшке было ещё труднее удержать свою воспитанницу, потому что тогда из гимназии к мальчикам приходили ещё три двоюродные брата: Викторушка, Евгеша и Саша. Эти мальчики были сироты, и отец и мать Нади брали их к себе из гимназии.

Мальчики вбежали с шумом, и все трое бросились к няне.

— Нянечка, — кричал Ипполит, — не пускай к нам сегодня Наденьку, мы можем её ушибить, когда развозимся!

— Не ходи к нам, — предупреждал сестру Федя, — а то они, гимназисты, сильные, вздуют тебя.

— Если ты, нянька, — с расстановкой заявлял Андрей, сжимая кулаки и блестя глазами, — пустишь к нам девчонку, так уж пусть она не ревёт и не бежит жаловаться, если мы ей бока намнём! Сегодня у нас будет большая война, все городские ворота будут заперты, я сам расставлю стражу и буду обходить, женщин будем расстреливать, если будут пытаться проникнуть к нам. Слышала? — и, грозно сдвинув брови, он важно прошёл дальше.

Няня, по шевелящимся губам своей воспитанницы и её возбуждённому лицу, хорошо понимала, какую прелесть имела для Нади эта война, и каких страшных усилий будет ей стоить удержать девочку в детской и не дать проникнуть туда, за городские ворота.

— Не больно-то мы и рвёмся к вам, как бы вы к нам не запросились! Мы с барышней в детской сидеть будем, принесём себе разных гостинцев, сказки станем рассказывать… — и, говоря это, она наблюдает за Надей, но увы! — сердце девочки горело одним желаньем — быть там… с мальчиками, с шестью весёлыми разбойниками, крики и хохот которых так страшно заманчивы.

— Я тоже хочу играть в войну! — робко заявляет Надя.

— В войну? Ты — девочка! — Андрей презрительно хохочет и подходит к ней. — Знаешь ли ты, что из каждого осаждённого города прежде всего удаляют женщин и детей!? Всегда! Понимаешь? Как же я могу дозволить, чтобы мои войска, которые будут брать сегодня приступом город, где запрётся Евгеша со своим войском, стреляли по женщинам? Нянька, втолкуй ей это!.. — и тряся плечами как генерал, надевший впервые густые эполеты, Андрюша уходит; за ним, полные покорного восхищения, идут Ипполит и Феодор.

Ничто — ни краснобокие яблочки, ни прыжки Надиной собаки Душки, ни нянина ласка, — не могут утешить девочку в том, что она не увидит, как приступом берут город, как Евгеша с войском будет защищаться, и она горько плачет и топает ногами от бессильного гнева.

— Натальюшка пришла и что-то принесла барышне от бабеньки, Доротеи Германовны, — докладывает горничная Марфуша, забежав в детскую.

Мигом слёзы Нади высыхают, няня наскоро утирает ей лицо мокрым полотенцем, оправляет фартучек и ленту, связывающую снопом её густые, рыжие волосы.

Натальюшка — это любимая горничная бабушки, её ровесница, никогда не расстающаяся с ней. Тихая, маленькая, сморщенная, выглядевшая гораздо старше бабушки, беззаветно преданная ей, старушка всегда являлась в детскую с подарками или приглашениями в гости к бабушке.

Натальюшка вошла степенная, помолилась на образа, поцеловала Надину ручку, потом уже поцеловалась с няней и расспросила её, почему у барышни личико раскраснелось.

Надя очень любила Натальюшку и потому уселась у неё на коленях, пока нянечка побежала готовить гостье кофе, и рассказала ей всю обиду.

— И… и… есть о чём горевать! Мало вам, золото моё, шишек-то наставили в войнах своих, — утешала её Натальюшка, — забыли, как два дня в кроватке лежали, когда Викторушка вам деревянным мячом в голову угодил? Тоже вас тогда с галдареечки увести не могли, всё прыгали глядеть, как они со двора бомбардировали, а другие сверху защищали крепость из карточных домиков, допрыгались… За дохтуром Карлом Карловичем посылали, а кто плакал, как они заставили своим раненым корпию щипать, а потом оказалось, что корпия-то эта самая — шерсть с вашей Душки была, весь хвост ей, все бока повыстригли, срам было собаку на улицу выпустить… Оставьте их, барышня ненаглядная, посмотрите лучше, что бабенька-то вам прислала, вы такой штучки и не видывали, заграничная, в швейцарском магазине куплена… Давай, няня, развяжем диво-то, что я привезла нашей Наденьке.

Вошедшая с кофе няня поставила на комод поднос и принялась развязывать большой пакет.

Из тонкой бумаги первыми показались золотые загнутые рожки, потом большие блестящие глаза, головка в белой шерсти с розовым длинным ртом, широкий, голубой ошейник с бантом, туловище блестящей, мягкой шерсти и четыре стройные ножки козы — без доски, без этой противной доски, которая отнимала всякую иллюзию; колёсики оказались вделанными в копытца… Когда это чудо освободилось от верёвок и бумаги, Натальюшка взяла игрушку за повод, и — о, чудо!.. Коза поехала на колёсиках, передвигая ножками, а когда она нагнула ей голову, нижняя челюсть отделилась, и в комнате ясно прозвучало:

— Мэ-кэ-кэ-э.

— Живая? — спросила Надя шёпотом.

— Не живая… Где в комнату живую пустить! — отвечала Натальюшка. — А сделана на манер живой… Царская игрушка! Вот как бабушка вас утешить хочет! На улицу с собой возьмёте, так все ребятишки за вами побегут, потому — невидаль!

Девочка села на пол возле козы, сперва молча рассматривала её, тихонько дотронулась пальцем до её чёрного носика; носик был сух и тёпел; у Душки он всегда холодный и влажный, затем она решилась потянуть её за морду: рука Нади задрожала и живо отдёрнулась, когда послышалось новое «мэ-кэ-кэ», и вдруг девочка залилась хохотом и стала снова и снова уже смело тянуть козу за голову, храбрости придала ей Душка, влетевшая в комнату с прогулки и залившаяся лаем при виде козы. Надя толкнула игрушку, та покатилась на колёсиках, передвигая ногами, а Душка от страха забилась под кровать, а оттуда лаяла с ожесточением и в то же время трусливым визгом.

— Барышня, мамашеньку бы не обеспокоить нам? Цыц, Душка, глупая! Думает, вы себе новую собачку завели…

Надя уже совершенно освоилась с козой, целовала её в самую розовую мордочку и перебирала так весело звонившие бубенчики, которыми был убран весь ошейник. Может быть, отдавшись вся радости новой игрушки, она забыла бы и войну, и обиду, нанесённую ей братьями, но няня нечаянно указала новый путь к достижению заветной цели.

— Если бы теперь братцы узнали, какая у нас игрушка, — сами бы поклонились, только дай поводить за поводочек!

— Нянечка, ты думаешь, они прибежали бы теперь ко мне?

— Да, только бы узнали, так нам от них теперь и не отвязаться, всю свою штурму забыли бы!

— Нянечка, милая, — Надя обняла её за шею, — няняша золотая…

— Да что вы, что моя барышня, в чём дело?

— Нянечка, пойдём к ним, покажем мою козу, только покажем!..

— Милая барышня, — вступилась Натальюшка, — не мальчиковская эта игрушка, все-то шестеро как налетят, так и несдобровать в их руках этакой заграничной штучке, уж показывать ли? Не повременить ли хоть денька два, покудова гимназисты уйдут к себе в классы?

Но Наде уже так хотелось идти туда сейчас и доказать братьям, что она вовсе не плачет, не скучает без них, что у неё такая игрушка, какой они и не видали никогда, и она продолжала умолять и няню, и Натальюшку до тех пор, пока они не согласились.

— Ну, хорошо, хорошо, что с ней поделаешь, уж коли чего захотела, — не отступится! — смеясь заметила Натальюшка. — Сведи, Софьюшка, её к братьям, пусть похвалится козочкой, а я прощусь с вами, пора и домой, спасибо на кофее, Софьюшка… — она снова расцеловалась с няней. — А бабеньке-то что сказать?

Надя подумала:

— Скажи бабушке, Натальюшка, что я к ней с козой в гости приеду, что я теперь с козочкой и спать буду, вот: Душка на кресле возле, а козочку я в кровать возьму, так… — и девочка показала, как собиралась спать в объятиях с козой.

Через несколько минут Надя, вся сияя от предстоящего торжества, шла через коридор к дверям классной. За собой она вела козу, беспрестанно оглядываясь на неё. Душка, уже начавшая понимать неопасность своей соперницы, шла за ними, косясь на игрушку и, время от времени, обнюхивая её шерсть. Единственное, что ещё пугало её и приводило в сомнение, это блеяние, которое заставляло её немедленно поджимать хвост, отскакивать в сторону и заливаться лаем. За ними шла няня.

Дойдя до дверей классной, все остановились и посмотрели друг на друга.

— Заперлись, — прошептала няня, тронув дверь за ручку.

— Кто там? — послышался звонкий голосок Ипполита. — Городские ворота заперты, и без пароля никто не пропускается… Пароль?

— Ишь ты, воин! — улыбнулась няня. — Ну-ка, Наденька, потяните козу за голову…

— Мэ-кэ-кэ-э! — отчётливо, громко раздалось по пустому коридору.

— Кто это? Что это? А? — слышались восклицания Поли, метавшегося за дверями, в щель под дверью раздалось фырканье и ворчанье, — очевидно, этот пост защищала с ним его собака Лыска.

— Мэ-э-э-кэ-кэ! — заливалась коза.

Дверь быстро открылась, в ней показался Ипполит, подпоясанный поверх своей серенькой курточки каким-то красным шарфом. На голове его был игрушечный кивер Павловского полка, в руках ружьё. Лыска, ощетинившись, с открытой пастью, бросилась на козу и тотчас же, как она двинулась вперёд и, передвигая ножками, покатилась, отскочила за своего маленького хозяина и залилась трусливым лаем, совершенно не понимая, какого рода зверь был перед нею.

— Нянечка, подержи ружьё и каску…

И сдав военные доспехи, Ипполит уселся самым миролюбивым образом на пол, около козы, и точно так же, как и Надя, в первую минуту с восторгом стал осматривать её рот, рожки, глаза, бубенчики и заставлять блеять.

В это время за противоположной дверью раздались дикие крики, команда Андрея, выстрелы бумажных пистонов, и в классную вдруг ворвались: Феодор в халате и ермолке, изображавший турка, Евгеша, в гимназическом мундирчике, с саблей, в кавалергардской каске, их преследовали Викторушка, Саша и Андрей. При виде Ипполита, сидящего на полу, и пришедших, Андрей разразился страшным криком:

— Измена! Городские ворота отперты, женщины впущены, расстрелять… расстре… — он вдруг запнулся, увидев козу.

Тут же, на коридоре, у дверей, все шесть мальчиков разглядывали и тянули друг у друга невиданную игрушку. К радости и гордости Нади, больше всех ею восхищался Андрей и вдруг обратился к сестре:

— Знаешь что, девочка, я мог бы забрать тебя с нянькой в плен, а козу твою отобрать как военную добычу… Да ты не плачь, я ведь её от тебя не отнимаю, а вот — хочешь играть с нами? Ага, смеёшься, то-то! Нянечка, ступай к себе, Надечка останется с нами… и с козой…

— Нет, батюшка Андрей Александрович, уж этого я никак не могу: изобидите вы Надечку и козу поломаете…

— Вот выдумала! Надюшка, разве я обижал тебя когда?

И Надя, забыв все шишки, толчки и обиды, с просиявшим лицом и дрожа при мысли, что няня не оставит её в таком весёлом обществе, бормотала заикаясь:

— Нет, нянечка, нет милая, оставь, Андрюша никогда-никогда не обижает…

— Не могу, барышня, не могу! Ишь, палок-то у них — и ружья, и сабли… Нет, не могу!

— Нянька, мы и в войну не будем играть, хочешь, к тебе в комнату снесём все наши доспехи, там арсенал сделаем. — Андрюша не выпускал из рук рога козочки. — Вот мы будем играть в Робинзона, там без козы нельзя…

— В Робинзона! В Робинзона! — все оказались в восторге от новой затеи.

— Мы постелем зелёное старое сукно со стола, это будет лужайка, коза будет пастись, Надя будет за ней ходить, доить её и приносить нам молоко.

— Так-то так, Андрей Александрович, да как же без меня барышня?

— Нянечка, — тут выступил Евгеша, самый кроткий из двоюродных братьев, — уж я тебе отвечаю за Надечку, слезинки не будет у неё, мне-то доверяешь?

— Ну, да уж и я, — перебил его Андрюша, — сказал не трону, так и не трону, — слово честного солдата; беру под своё покровительство!

— Нянечка, оставьте, — тянули сестру за руки Ипполит и Федя.

— Ну хорошо, коли вы, шестеро мальчиков, таких больших, обещаете мне не обидеть ребёнка, надо же поверить… Я рада заняться, мало ли у меня дел-то!.. Только, уж ежели что, сохрани вас Боже, я за Наденьку знаете, как с вами поступлю?.. — и няня, ещё раз строго оглядев всех мальчиков, наконец ушла.

Надя, в сопровождении козы, проникла наконец за городские ворота, и когда Андрюша не только запер их за ними, но даже повернул ключ, — они беспечно шли вперёд, не задумываясь над тем, так ли весело и спокойно выйдут обратно.

Нянечка не устроила у себя арсенала и не отобрала оружия, не подозревая, что для игры в «Робинзона» это тоже необходимая принадлежность.

Как всё началось хорошо и весело!

Рассмотрев козу со всех сторон, заставив её ходить и блеять, Андрей кивнул головой и сказал:

— Хорошая штучка!.. Голос-то у неё где? — он нахмурил свои красивые брови и, подумав, сам себе ответил. — Ага! Понимаю — тут, под голубым галстуком… Да, — он растягивается и собирается как гармония… Хорошо! Примем к сведению.

Ломберный стол был повален на пол, ножками вверх, он изображал плот, на котором, упираясь палкой в пол, плыл одинокий печальный Робинзон с разбитого корабля. С ним были только оружие, припасы, порох и коза, которую он спасал с разбитого корабля. Остальные дети в это время сидели все на диване, повёрнутом к стене, так как он изображал скалу, а дети — диких, следивших из-за его спинки как из засады за приближением к ним несчастного белого. Ипполит, воображение которого страшно разыгрывалось, уже воткнул в свои спутанные, курчавые волосы два гусиных пера, найденных им ещё утром в кухне, и, изображая радость дикаря, с необыкновенными кривляньями прыгал по дивану, Федя сопел, уткнувшись подбородком в спинку, и изредка, надув щёки, изображал из себя ветер, потому что тогда, — объявил он, — была буря. Евгеша пояснял Наде все действия Робинзона: вот он причалил, оступился, упал в воду, вскочил, коза не хочет идти: боится воды, он должен её тащить… И действительно, — коза с тупым стуком повалилась на пол, и Андрей тянул её на верёвке.

— Не надо! Не надо! — завизжала Надя во всё горло.

— Вот глупая! — заметил Робинзон. — Разве ты не понимаешь, что за ветром я ничего не слышу?.. Федюк, дуй сильнее!..

Федя был багровый от усилий, в это время козу подняли, и Надя перестала волноваться.

Из пальто мальчиков Робинзон выстроил теперь палатку, он жил там со своей собакой (Лыска выступила на сцену), коза паслась возле, на зелёном сукне, и вот, в отряде диких, который теперь переселился в самый дальний угол комнаты, отгороженный несколькими поваленными стульями, что изображало те лодки, на которых приехали дикари на этот остров, начался необыкновенный гам и шум: дети плясали воинственный танец и пели страшные воинственные песни, вроде:

«Ого-го, съем! Ого-го, всю кровь выпью!
В черепе буду кашу варить!» и т. д.

Всё это выкрикивали мальчики, которым Надя вторила с восторженным видом, стараясь перенять голос их и жесты. Их пленники — Ипполит и Феодор лежали связанные, костёр был сложен, ножи наточены; тут произошло небольшое разногласие: Федя, по роли, был Пятница и должен бежать от диких, чтобы спастись у Робинзона; Ипполита же решили зажарить и съесть, но он решительно противился этому, объясняя, что, когда человека съедят, то его уже нет, а он желает продолжать играть. Евгеша и Викторушка не могли с ним справиться, он так дрался ногами, что чуть не разбил им нос. Завязалась такая свалка, что Робинзон, быстро превратившийся в старшего брата Андрея, перескочил через стулья и объяснил, что если Ипполит не даст себя сжарить, то он немедленно выгонит его из игры, если же, напротив, — он будет съеден, то никто не помешает ему продолжать играть, так как теперь его имя Боевое перо, ну, Боевое перо и съедят, а он будет потом продолжать играть под названием Змеиный зуб, и это будет он же, но совсем другой дикий, который приедет с новыми лодками и начнёт настоящую войну против Робинзона.

Этим объяснением было всё кончено: Ипполит покорился своей участи, Робинзон снова мирно гулял по полю с козочкой, которая весело блеяла. Игра шла дальше: Федя был уже Пятницей, растерзанное, помятое Боевое перо, т. е. Ипполит, был съеден, дети долго и громко чавкали, а он в то время ушёл от них и затем приехал обратно, верхом на стуле, объявляя, что к ним приплыл на помощь Змеиный зуб, и вся партия дикарей, вооружённая палками и копьями, бросилась вперёд и вступила в борьбу с поселившимся на острове Робинзоном; завязалась страшная схватка, имущество Робинзона было расхищено, палатка разнесена, и наконец, всё действие сосредоточилось на козе: это была самая ценная добыча; Робинзон отбивал её и уносил, прикрывая своим телом, Пятница-Федя помогал ему, но, не успевая на своих толстых, коротких ножках за быстрым шагом своего повелителя, бедный Пятница только цеплялся за бока и хвост, отчего в руках его оставались клочки белой шкурки; Евгеша и Викторушка с криками преследовали Робинзона, стараясь отнять добычу; Ипполит вертелся под животом у козы и наконец из-под низу умудрился захватить её за рога; Саша тянул за задние ноги, а Надя, ничего не видя, с чалмой на голове, закрывавшей ей пол-лица и залезавшей кистями в рот, с ружьём в руках, всё бежала куда-то вперёд, кричала, командовала, влезала на стулья, скатывалась с опрокинутого дивана, пока, наконец едва дыша, уселась на пол, сбросила чалму с головы и… увидела — шесть мальчиков, державших каждый в руках по куску козы.

— Нянечка, нянечка! — вырвалось у неё криком. — Ка-за! Ка-а-за-за-за!

Крик её был до того неистов, что мальчики очнулись и подбежали к сестре: у одного в руках была ножка, у другого — часть бока, бубенчики, рожки. Андрей держал голову с частью голубого банта, из-под которого торчала изогнутая, переломанная пружина, та самая, которую он решил «принять к сведению». Андрей швырнул эту голову девочке в ноги и крикнул оскорблённым голосом:

— Я так и знал, что эта девчонка испортит нам всякую игру, мало ли какие случайности бывают на войне — людей убивают… — и, подняв с полу сестру, он приказал. — Держи передник, на… вот твоя коза… — он сложил ей все изломанные части игрушки, провёл за плечи через классную, вывел за городские ворота, снова щёлкнул ключом, и до плакавшей девочки долетел его крик:

— Ребята, по местам! Начинается война!

— Нянечка, нянечка! Ка-за, ка-за-за-за! — огласился коридор новым воплем, и когда няня, обезумевшая от страха, подбежала к Наде, она стояла перед ней грязная, опухшая от слёз, лента исчезла с её головы, и рыжие локоны вихрами торчали во все стороны. Батистовое платьице, беленькое с голубыми горошинками, представляло из себя одни лохмотья, сквозь дыру передника выглядывала одна козья нога.

— Господи! — могла только вскрикнуть няня, схватила Надю на руки и помчалась в детскую.

---

В детской было полутемно; в углу, у образа Божьей Матери, горела лампада, да на столе, около няни стояла свеча, заслонённая от Нади какою-то картинкой. После катастрофы с козой, няня умыла её, причесала, убаюкала и уложила в кровать, но теперь девочка проснулась и… снова залилась слезами.

— Господи Ты Боже мой! Вот горе нажили себе! — вздыхала Софьюшка. — Ну что я буду делать: захворает дитя, и барыни как на грех нет дома, пойду хоть папеньку просить, чтобы пришёл её утешить.

Няня вернулась в детскую с отцом. Надя, заслышав его шаги, уже выхватила спрятанные под подушкой козьи ножки и рожки и протягивала их отцу, не имея сил высказать своё горе.

— Это что ж такое? Это от той козы, что прислала бабушка? Ах, они, разбойники. Ты говоришь, нянечка, Андрюша?

— Где их, батюшка-барин, разберёшь! Видно, все шестеро рвали, вы посмотрели бы, на что сама барышня была похожа, одних волосиков я с шейки целый пучок сняла, должно быть и с ними-то они не лучше поступали.

— Ну, ну, няня, будет! Наши мальчики никогда не ударят сестру.

— Ударить-то не ударят; когда они в себе, так даже с полным уважением к барышне, а уж только как они в войну заиграют, ну тогда уж не попадайся, — с меня голову сорвут, не то что с ребёнка… Как у них стены в комнате стоят — не знаю!

— Так как же: ты играла в войну? А коза кем была? Барабанщиком, что ли?

— Мы не в войну играли, в Робинзона…

— Ну-у! И Робинзон съел свою козу?

И, мало-помалу, вопрос за вопросом, отец достиг своего: он заставил девочку говорить, представлять, смеяться и, воспользовавшись минутой, когда слёзы Нади прекратились, он велел няне позвать всех мальчиков. Несмотря на ту храбрость, с которой Андрюша вывел сестрёнку из классной, положив ей в передник остатки козы, ему в душе было очень стыдно и жаль девочку, и теперь, когда их всех позвали в детскую, он подошёл к сестре и поцеловал её:

— Ты знаешь, Надя, — начал он смущённо, — коза была скверная как вата; мы, папа, только потянули её, она и разлезлась.

— А сколько же вас тянуло её? — спросил отец.

Андрюша оглянулся:

— Да все шестеро!

— И хорошо тянули?

Тут все мальчики заговорили разом:

— Уж как могли, изо всех сил…

— Ну вот, видите ли, дети мои, игрушка-то была очень хорошая и очень крепкая, если понадобилось двенадцать рук, чтобы её разорвать. Ну, вот, каждый из вас получил: кто ногу, кто рог, кто голову козы, — уж справедливо, чтобы вы с этим и оставались, а что же у Нади-то будет?

Мальчики поглядели, помолчали, затем Андрей пошёл вон из комнаты, а за ним потянулись все остальные. Не прошло и пяти минут, как они вернулись, и каждый нёс что-нибудь для сестры из своих заветных вещей.

Андрей отдал ей ружьё; оно было старое, и курок его уже не хлопал, но с ним очень хорошо можно было стоять ещё на часах, и потому мальчик считал свой подарок драгоценным.

Ипполит подарил барабан, прорванный только с одной стороны, который при том обещал ей заклеить.

Федя протянул значок из красной тряпочки с золотой бахромой.

От трёх двоюродных братьев она получила несколько гимназических пуговиц и пару офицерских погон.

— Теперь ты можешь играть с нами… — сказали братья. — Мы будем ставить тебя на часы, и ты же будешь бить нам сбор на барабане.

Надя была в восторге: эти игрушки с избытком заставили её забыть нарядную козу, а обещание снова играть с братьями залечило в миг все синяки и ушибы.

— А остатки козы ты нам всё-таки отдай, — решил Андрюша, — когда мы играем в манёвры, то это нам пригодится варить в котле, на манёврах солдаты в пище не должны быть разборчивы.

Надя давно уж выскочила из кроватки и, захватив с собою подарки, торжествующе стояла среди братьев.

«Колонна храбрая вперёд,
Равнение направо,
Кто первый на стену взойдёт,
Тому и честь, и слава!»

запел Андрей, шагая впереди всех, за ним шла со значком Надя в паре с Федей, Ипполит с Евгешей, Виктор с Сашей замыкали шествие, и все снова, к ужасу няни, направились в классную, где и закипела опять игра.

Примечания

1. См. также «Отрывок из жизни». Прим. ред.