Надежда на будущее
H. A. Добролюбов. Собрание сочинений в девяти томах. Том четвертый
Статьи и рецензии. Январь-июнь 1859
М.-Л., 1962, ГИХЛ
Вот уже несколько месяцев сряду нам всё попадаются под руку комедии, и мы всё читаем их — с самоотвержением, которое наконец должно же когда-нибудь вознаградиться. Не во гнев будь сказано г. Алмазову, мы очень уважаем драматический род и хорошей комедии обрадовались бы гораздо больше, нежели столь же хорошей повести.1 Но, к сожалению, в последнее время нам не только хорошего, но даже порядочного ничего не попадалось, и мы принуждены были прочитывать вещи до того пошлые, что под конец тошно становилось. Несмотря на то, мы продолжаем с прежней неутомимостью читать новые комедии и таким манером добрались на днях и до г. Пивоварова.
Комедия г. Пивоварова далеко выходит из уровня тех пошлостей, которые приходилось нам разбирать в прошлом году. То были всё (за исключением нехудожественной, но умной и резкой комедии г. Потехина) просто дрянные и бездарные пьески с кое-какими претензиями;2 комедия же г. Пивоварова поражает колоссальностью своей нелепости, которая до того выходит из пределов здравого понимания, что по местам начинает даже казаться пародией, мистификацией, чуть не юмором… Но вы читаете дальше и дальше, видите, что автор не шутит, и не можете удержаться, чтобы не разразиться громким смехом над автором. Так по крайней мере на нас подействовала «Надежда на будущее»: читая ее, мы смеялись так, как не смеялись, кажется, со времени прекращения premier Moscou в «Молве» 1857 года.3 Значит, тем или другим путем комедия г. Пивоварова может достигать своей цели. Познакомим же с нею читателей, имея в виду преимущественно поклонников таланта г. Львова, Соллогуба и т. п.
Для полноты знакомства необходимо прежде всего выписать посвящение. Вот оно, с совершенною точностию:
БАРОНЕССЕ Ж. А. М…ОЙ
Примите первый труд, души моей волненье
Примите от того, который вам шептал: (зачем же шептал?)
Как часто наша честь подвержена сомненью, (точка!)
Как часто человек от злобы погибал.
Мой первый труд, быть может на мгновенье,
Даст вам почувствовать веселых цену дней,
Найдете идеал в своем воображенье
И звуки прошлые Фолянского речей!
; Автор
Мы сохранили все курсивы, все грамматические ошибки подлинника и спешим прибавить, что подобные ошибки десятками встречаются на каждой странице комедии. Но уж дело не в них: простим эти
Уклонения
Гения,
как недавно сказано было в одних стихах, кажется про запой. Скажем лучше, что такое Фолянский, о котором говорится в посвящении. Это — герой комедии г. Пивоварова, кандидат университета, 25 лет, приятной наружности, с пылким характером, откровенный. Прямо из университета он приезжает в губернский город, чтобы занять место секретаря гражданской палаты и жениться на Марии Феодоровне, дочери помещика Горенского, с которою он уже сосватан был в Петербурге, еще будучи студентом. Горенский — пройдоха и отдал свою дочь за Фолянского потому, что узнал о наследстве, которое досталось ему от дяди. Но во втором акте оказывается, что наследство все надо продать за долги, да к тому же Фолянский является идеалом честности и ничего не может нажить себе. Горенский сердится, не внимая даже увещаниям жены. К довершению горя, совершается трагическая катастрофа над героем добродетели: Фолянскому, по злобе на него, дают подписать фальшивую бумагу о взыскании с истца 200 рублей вместо 20 000; он подписывает, не прочитавши, и попадает под суд. В третьем акте Фолянский с женой в Петербурге и добывают хлеб поденной работой. К ним является откупщик Водовиков, у которого Фолянский занял сто рублей, и требует уплаты; Фолянский обещает заплатить через неделю; Водовиков уходит и оставляет на окне бумажник с 50 000 руб. Фолянскнй находит бумажник, хочет утаить его, но по величию души побеждает себя и решается отдать… Вдруг является председатель палаты, в которой служил Фолянский, падает к ногам его и говорит, что убедился в его невинности и что отныне имя его опять будет чисто и незапятнано. Добродетель торжествует!.. Вслед за тем возвращается Водовиков и отдает Фолянскому письмо от матери его жены, давно уже у него лежавшее. Мать, извещая, что муж ее, старик Горенский, умер, приглашает детей к себе в поместье. Фолянский отдает Водовикову бумажник, Водовиков за то прощает ему долг (сто рублей в награду за добродетель), и жена Фолянского говорит: «Теперь мы счастливы, что же нам еще остается?» — а Фолянский отвечает: «Надежда на будущее…»
Как видите, содержание комедии вполне современное, благонамеренное и общественное; узнав его, вы ясно понимаете значение двух стихов посвящения:
Как часто наша честь подвержена сомненью,
Как часто человек от злобы погибал.
По нашему мнению, сюжет комедии г. Пивоварова не уступает в благородстве и смелости сюжету «Чиновника», «Уголовного дела», «Света не без добрых людей», «Предубеждения»4 и пр. Но известно, что сюжет — не главное в литературных произведениях; нужно знать, как он развит, — и в этом отношении г. Пивоваров своею наивною нелепостью далеко оставил за собою — и г. Львова, и г. Дьяконова, и графа Соллогуба. Пьеса начинается разговором матери, Олимпиады Васильевны Горенской, с дочерью Машей о женихе, который скоро должен приехать в город. Мать аттестуется у автора «образованной женщиной», и в самом деле — все говорит о просвещении, чести и правде. Разговор ее с дочерью прерывается приходом Горенского. Олимпиада Васильевна и к нему обращается с вопросом о предстоящей свадьбе; он соглашается, но замечает, что если у Фолянского только образование есть, так этого еще мало… Тогда жена, как образованная женщина, возражает ему:
Олимпиада Васильевна. Ты не ставишь ни во что образование! Ах ты, помещик! Что бы было, если б все дворяне походили на тебя, весь свет перевернулся бы.
Горенский. Говори, говори пустяки-то, я тебе дам живой пример: хоть я и небольшого образования, а вот нажил и поместье и еще кое-что, а если б был с одним образованием, что бы было?
Олимп. Вас. Тогда бы ты считался за честного человека.
Горен. Что ж я, по-твоему, бесчестен?
Олимп. Вас. (утвердительно). Да!
Чувствуете ли, о читатель, как величественно это да!.. Оно решительно стоит знаменитых слов: que me reste-t-il? — moi!..[1] Именно это moi, переведенное на русский язык, и выражается словом да! в устах «образованной женщины».
Но еще лучше сам Фолянский, который вслед за тем является на сцену и с первых же слов, как благородный и умный человек, начинает жаловаться на трудности службы! Его спрашивают, доволен ли он своим местом; он отвечает: «Вполне доволен… только впереди предстоит много неудовольствий».
Олимп. Вас. Каких?
Фолянский. Знаете, Олимпиада Васильевна! Губернские города похожи друг на друга, между чиновниками этих городов много есть пятнающих свои должности!
Олимп. Вас. Так вы будете преследовать их.
Фолян. Да! Для чего же я и воспитывался в университете, как не быть благородным, истым слугой государства, а не поощрять взяточников. Пора искоренить грабителей!.. (Помните пресловутый крик: надо зло искоренить с корнями!) Приди к ним человек бедный, без ничего, так и глядеть не хотят! А покажи им этак из рукава что-нибудь, так они рады все сделать… А ведь могли бы и так, без всякой взятки! Нет, нам, говорят, нужно жить в полном смысле. Жалованья не хватает. Какие хватает? Пустяки. Ежели ты занимаешь важную должность, тебе идет и хороший оклад, по которому можно жить прилично, если мало, можешь заниматься другими занятиями, но не чернить своей души и совести! Это подло! Это низко! (На сцене-то какой бы эффект вышел!) Кто поступает подобным образом, тот не заслуживает названия человека!
Выслушав эту энергическую и безграмотную реплику, долженствующую вызвать громы рукоплесканий на сцене Александрийского театра, Олимпиада Васильевна говорит в сторону:
Как молод и как умен?
Нам в этой фразе особенно нравится знак вопроса: он имеет тут очень пикантный смысл и несравненно уместнее, чем восклицательный. Олимпиада Васильевна, впрочем, не подозревает такой пикантности в своем восклицании, принявшем так кстати форму вопроса, и продолжает разговор следующим образом. Мы решаемся выписать всю сцену Фолянского с невестой и ее матерью; надеемся доставить этим удовольствие читателям.
Олимп. Вас. (в сторону). Как молод и как умен? (Ему.) Александр Петрович! дай боже побольше нам таких людей, как вы.
Фолян. Теперь искоренится старый род, при мудром правлении не будет злоупотреблений.
Олимп. Вас. Вам много предстоит опасностей?
Фолян. Опасности эти не кладут пятна, и даже если б не было препятствий к искоренению, тогда бы, быть может, для меня служба потеряла ту прелесть, которую имеет теперь.
Именно: что уж за служба, ежели в ней не представляется случая оказаться героем добродетели, очень дешевым способом! Олимпиада Васильевна, вполне сочувствуя в этом Фолянскому, восклицает в сторону: «Какие понятия!» и считает небесполезным оставить свою дочь наедине с человеком, имеющим такие понятия. Она встает и уходит, извиняясь пред Фолянским и говоря про себя: «Воркуйте, голубки».
Голубки начинают ворковать; но голубка оказывается очень хищной и яростной птицей, как видно из следующей сцены.
Мария Феодоровна. Alexandre! Скоро наша свадьба.
Фолян. Уже и свадьба? (Видно, что он поражен таким приступом ex abrupto[2] и сильно уже трусит; но она не смущается и продолжает — столь же храбро, как и безграмотно.)
Мария Феод. Да все согласны. Ты рад этому?
Фолян. Можете ли вы сомневаться, я вас люблю так…
Мария Феод. Как никто не любит? Верю, сядем здесь (усаживает на диван и сама садится), вот так, обними меня (она его обнимает).
(Вот-то бой-девка!..)
Фолян. Какое блаженство! За что вы меня так любите?
Мария Феод. За то, что вы достойны этой любви! Ведь ты меня тоже любишь, ну и я должна тебя любить. Поцелуй меня, вот так (целует его).
Фолян. Вы ангел, а не женщина.
Мария Феод. А ведь как приятно быть женщиной. У нас будут дети (так этим-то приятно? Будто?), хорошенькие, красивенькие, все в вас! Как должно быть приятно!
Фолян. Почему же они будут красивенькие?
Мария Феод. Потому что мы оба недурны, вот если бы жена была некрасива, тогда…
Фолян. Вы обижаете свой пол. Нет женщины, которая не имела бы своей красоты. Я, например, не люблю красоты условной и нахожу прелесть там, где другие ничего не замечают.
Вы видите, что Фолянский, как кандидат университета, говорит красноречиво и умеет сочинять комплименты; но для его невесты не того нужно: она останавливает его рассуждения вопросом:
— Так вы меня не любите?
А он отвечает ей жалостно:
— Мария Феодоровна! Разве я говорю про вас? Нет! В любви я предполагаю равенство.. Не хочу любить женщины, не дорожащей моею привязанностию. Не хочу насмешки и презрения за мою преданность!.. Я сам горд, хотя не избалован судьбой… Я богат хоть только одними душевными качествами, и ежели полюбил кого, то любовь эта прекратится только с жизнию.
Мария Феод. Я думала, не разлюбил ли ты?
Фолян. Вас? И вы спрашиваете, в силах ли я?..
Мария Феод. Ну полно, ты мечтаешь. Тебе кажется, будто ты влюблен в меня, но это неправда.
Фолян. Мария Феодоровна! Я в глубине сердца возношу вас как ангелов небесных, я… Не верьте мне, вы имеете на это право… Обращайтесь со мной как с нелюбящим вас… Но что значит ваша холодность в сравнении с мыслью лишиться такого существа!..
Фолянский пред своей невестой является чем-то вроде только что высеченного лакея… Но это-то ей, по-видимому, и нравится. Разговор продолжается в таком роде:
Мария Феод. Ну уж нет, Александр Петрович. Этого не будет. Давайте руку, помиримся, я пошутила.
Фолян. Подобными вещами не шутят, да и опасно шутить.
Мария Феод. Опасно, да и полезно, можно узнать истинные чувства. В твоей мгновенной вспышке я многое узнала.
Фолян. Какой странный характер. Мы, кажется, рождены для того, чтобы жить вместе (именно!).
Мария Феод. Разумеется, кто же спорит. (Вот сошлись-то!) Мы вместе вылиты в одной форме. Меня не занимает ничтожное честолюбие, тебя тоже. У меня твердый характер, и у тебя тоже. Ты меня любишь, и я тебя люблю тоже. Видишь ли одни чувства?
Фолян. Как вы можете знать, Мария Феодоровна, что я чувствую? (Как он ее, однако, озадачил!) Вы меня считаете холодным и равнодушным, оттого что я для вас готов на все пожертвования. Ваш характер еще не укрепился, вы дитя… Я скорее решусь на самое большое несчастие для меня, то есть лишиться вас, чем заставить когда-нибудь раскаяться и заслужить упрек в том, что я воспользовался вашей неопытностию… (Ну уж на этот счет-то вы нас извините, г. Фолянский!..) Не сердитесь на меня.
Мария Феод. Вы всегда говорите одно и то же и решительно ничего не доказываете, я могу сама судить, своим умом, я не ребенок.
Фолян. Вот вы опять рассердились? Вот и одни чувства. Подумайте сами, мы знакомы друг с другом три года. Мы любим друг друга и давно уже объяснились в этом, для чего же придавать простым фразам значение…
Мы могли бы сделать на эту сцену множество собственных замечаний. Но бессмысленность и шутовство ее ставят нас в тупик своей необозримой колоссальностью. Мы ничего не хотим более прибавлять к этой изумительной сцене: пусть она говорит сама за себя. Если вы, читатель, еще недостаточно прониклись ее пафосом, то прочитайте ее еще раз: это приятно.
Далее все идет в том же роде. Разговор молодых людей прерывается приходом матери, которая, как образованная женщина, тотчас начинает Фолянскому жаловаться на мужа. «Я прежде гордилась красотой Федора Аркадьевича, — говорит она, — а не знала душевных качеств, и что же вышло: Он не любит меня к тому же…»
Фолянский, как умный и благородный человек, и притом кандидат университета, выражает ей свое сочувствие в следующих словах: «Я понимаю вас, Олимпиада Васильевна… Вы дурно поступили, выбрав в спутники жизни нечувствительного человека. Знаю Федора Аркадьевича — он не способен ни к чему возвышенному, он человек закаленный, слабость женщины не возбуждает в нем участия, он не может чувствовать ни любви, ни дружбы».
Столь сильная реплика заставляет даже Марию Феодоровну воскликнуть: «Ах, mama![3]
Замечательна также одна сцена второго акта. Горенский узнает о фальшивой бумаге, подписанной его зятем, и при гостях начинает упрекать его; с первых же слов дело повертывается вот как:
Горенский. Я за вас краснеть должен, скажут: дочь ваша за бездельником, за взяточником.
Фолянский. Вы забываетесь! Не стыдитесь говорить, что я нанес пятно вашему дому. Нет, вы должны радоваться, что я вырвал такое прелестное растение (показывая на М. Ф.) из крапивы.
Мария Феодоровна. Александр!
Горенский. Как!.. Что?..
Фолянский. Да! Взяточник не я, а вы! Знаете ли, как вам досталась эта деревня? (Не знает, я думаю!) Я расскажу, вы сами вызвали меня на это. Один помещик дал эту деревню вам под залог. А когда пришел срок платежа и он принес деньги с процентами, вы деньги взяли, а закладную у себя оставили.
Горенский. И вы осмелились? Ступайте вон из моего дома, здесь не ваше место…
Затем Горенский прогоняет зятя, и Фолянский с Марией Феодоровной едут в Петербург, чтобы там оправдать себя!.. А там и происходит благодатная развязка, уже рассказанная нами. Прибавим, что в третьем акте Мария Феодоровна, та самая Мария Феодоровна, которую видели мы в сцене с женихом, — является верною, преданною и нежнейшею женой… Вот уж чего никак нельзя было подумать после вышеозначенной сцены!
Ну вот, господа поклонники чистого искусства, — как вы полагаете: отчего персонажи комедии «Надежда на будущее» так сильно напоминают убежавших из сумасшедшего дома? Неужто оттого только, что автор взялся за решение общественных вопросов? Вы современной литературе беспрестанно колете глаза тем, что ее направление все только дрянь производит. Ну, будьте же рассудительны и искренни, — скажите по совести: неужели вы полагаете, что г. Пивоваров (если только его «Надежда» не на смех сочинена) мог бы когда-нибудь что-нибудь порядочное написать, хотя бы он весь, с головы до ног, проникся художественной вашей теорией? Конечно, вы сами этого не думаете. А мы даже вот что прибавим: серьезность нынешнего литературного направления весьма много способствует правильности и определенности оценки вновь являющихся литературных деятелей. Сочинить недурной мадригал, истинно грустную элегию, замысловатую шараду, даже чувствительный рассказ — на это многих станет, и вот почему так много талантов и гениев провозглашалось у нас в двадцатых, тридцатых и сороковых годах. Но когда публика потеряла уже способность восхищаться удивительным искусством господина, выбрасывающего с необыкновенной меткостью целый мешок гороху, по горошинке, через одну и ту же маленькую скважинку, когда читатели ищут в талантливом произведении не одной только гладкости слога и ловкости литературных приемов, а достоинств более серьезных и существенных в самом содержании, — тогда приобрести звание талантливого писателя потруднее. Самые бездарные люди теперь сумели бы сочинить шараду и элегию (даже русскую элегию); но они понимают, что это ни к чему не поведет, и потому обращаются к другим предметам и берут себе серьезное содержание. Может быть, сам г. Розенгейм умел бы с некоторой гладкостью изобразить какую-нибудь луну или весну; но кто же теперь мог бы серьезно принять подобное стихотворение г. Розенгейма?6 Вот он и ему подобные — и обращаются к общественным вопросам… И уж здесь-то очень ясно выказывается, у кого насколько хватает ума и дарования. До сих пор серьезное направление беллетристики не может похвалиться обилием и силою талантов, вызванных им к деятельности, — правда. Но ведь еще будущее этого направления — впереди; а притом вспомните количество бездарностей, распинавшихся из-за луны и девы, в начале пушкинского периода. Как посмотреть да посравнить,7 — так и окажется, что и в то время бывали своего рода Пивоваровы. Да, впрочем, что далеко ходить. Перед нами лежит книжечка, вовсе уж не зараженная принципом поветрия утилитарного (как говорит «Утро»); а посмотрите-ка, что это за книжечка, — лучше ли комедии г. Пивоварова?8
Аничков — Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений под ред. Е. В. Аничкова, тт. I—IX, СПб., изд-во «Деятель», 1911—1912.
Белинский — В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, тт. I—XIII, М., изд-во Академии наук СССР, 1953—1959.
Герцен — А. И. Герцен. Собрание сочинений в тридцати томах, тт I—XXVI, М., изд-во Академии наук СССР, 1954—1962 (издание продолжается).
ГИХЛ — Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений в шести томах. Под ред. П. И. Лебедева-Полянского, М., ГИХЛ, 1934—1941.
Гоголь — Н. В. Гоголь. Полное собрание сочинений, тт. I—XIV, М., изд-во Академии наук СССР, 1937—1952.
ГПВ — Государственная публичная библиотека им. M. E. Салтыкова-Щедрина (Ленинград).
Изд. 1862 г. — Н. А. Добролюбов. Сочинения (под ред. Н. Г. Чернышевского), тт. I—IV, СПб., 1862.
ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР.
Лемке — Н. А. Добролюбов. Первое полное собрание сочинений под ред. М. К. Лемке, тт. I—IV, СПб., изд-во А. С. Панафидиной, 1911 (на обл. — 1912).
ЛН — «Литературное наследство».
Материалы — Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, собранные в 1861—1862 годах (Н. Г. Чернышевским), т. 1, М., 1890.
Некрасов — Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем, тт I—XII, М., 1948—1953.
Писарев — Д. И. Писарев. Сочинения в четырех томах, тт. 1—4, М., Гослитиздат, 1955—1956.
«Совр.» — «Современник».
Указатель — В. Боград. Журнал «Современник» 1847—1866. Указатель содержания. М. —Л., Гослитиздат, 1959.
ЦГИАЛ — Центральный гос. исторический архив (Ленинград).
Чернышевский — Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений, тт. I—XVI, М., ГИХЛ, 1939—1953.
В настоящий том вошли статьи и рецензии Добролюбова, написанные мм в декабре 1858 — июне 1859 года и напечатанные в «Современнике» (№№ 1—6) и в «Журнале для воспитания» (№№ 1—7).
Деятельность Добролюбова в эти месяцы протекала в сложной общественно-политической и литературной обстановке. В стране сложилась революционная ситуация. Кризис политики «верхов», бедствия и растущая активность «низов» создали объективные предпосылки для революционного выхода из кризиса, переживаемого самодержавно-крепостнической системой. В этих условиях борьба за революционный путь развития страны, в противоположность реформистскому пути, становится линией «Современника». Она нашла яркое выражение в статьях Чернышевского, определила содержание и характер публицистических и литературно-критических выступлений Добролюбова.
Центральное место в статьях Добролюбова первой половины 1859 года занимает острая критика самодержавно-крепостнического строя России и разоблачение либерализма во всех его проявлениях («Литературные мелочи прошлого года», «Что такое обломовщина?», рецензия на сборник «Весна»). Вместе с тем статья «Роберт Овэн и его попытки общественных реформ» развивает идею построения социалистического общества силами самих трудящихся.
В свете общих задач революционно-демократической программы «Современника» Добролюбов защищает и развивает принципы материалистической философии («Основания опытной психологии»), разоблачает реакционную идеологию церковников (рецензии на книги: «Впечатления Украины и Севастополя», «Голос древней русской церкви» и «Современные идеи православны ли?», «Мысли Светского человека»), крепостническую мораль и нравственность («Новый кодекс русской практической мудрости», «Основные законы воспитания. Миллера-Красовского»).
Ряд рецензий Добролюбова направлен против субъективизма и реакционного осмысления исторического прошлого, против славянофильских и религиозно-монархических концепций развития русской литературы («История русской словесности» Шевырева и др.), против теории и практики так называемого «чистого искусства» (рецензии на сборники «Утро», «Весна»).
Наконец, значительное место в работах Добролюбова за это полугодие занимают рецензии на педагогическую и детскую литературу в «Современнике» и «Журнале для воспитания».
Подготовка текстов статей и рецензий Добролюбова, напечатанных в №№ 1—3 «Современника» (включая вторую часть статьи «Литературные мелочи прошлого года» из № 4), и примечания к ним — В. Э. Бограда, в №№ 4—6 «Современника» и в «Журнале для воспитания» — Н. И. Тотубалина.
Принадлежность Добролюбову рецензий, напечатанных и «Журнале для воспитания», устанавливается на основании перечня статей Добролюбова, составленного О. П. Паульсоном (Аничков, I, стр. 21—22).
Сноски, принадлежащие Добролюбову, обозначаются в текстах тома звездочками; звездочками также отмечены переводы, сделанные редакцией, с указанием — Ред. Комментируемый в примечаниях текст обозначен цифрами.
Соч. Л. Пивоварова
Впервые — «Совр.», 1859, № 1, отд. III, стр. 55—62, без подписи. Принадлежность рецензии Добролюбову устанавливается на основании списка его статей, составленного; Чернышевским (Аничков, I, стр. 19), а также гонорарной ведомости «Современника» (ЛН, т. 53—54, стр. 249).
1. Добролюбов имеет в виду ту часть статьи Б. Н. Алмазова «О поэзии Пушкина» (напечатана в сб. «Утро», М., 1859), в которой он говорит о своих взглядах на драму. Рецензию Добролюбова на сб. «Утро» см. выше.
2. В 1858 году Добролюбов рецензировал следующие комедии: «Мишура» А. А. Потехина; «Бедный чиновник» К. С. Дьяконова; «Уголовное дело»; «Предубеждение, или Не место красит человека, человек — место» H. M. Львова.
3. Речь идет о передовицах под названием «Москва», которыми в первое время издания открывался каждый номер славянофильской газеты «Молва» (выходила с 12 апреля по 28 декабря 1857 года еженедельно).
4. «Чиновник» (1856) — комедия В. А. Соллогуба; «Уголовное дело» (1858) — автор не установлен; «Свет не без добрых людей» (1857) и «Предубеждение, или Не место красит человека, человек — место» (1858) — комедии H. M. Львова. Относятся к числу так называемых «обличительных» комедий. Шоднократные отрицательные отзывы Добролюбова об этих и аналогичных произведениях см. во 2 и 3 томах наст. изд.
5. Неточная цитата из трагедии Кориеля «Медея» (д. 1, явл. 5). У Корнеля:
Nerine. Dans ill si grand revers, que vous reste-t-il?
Médée. Moi, Moi, dis-je, et c’est assez.
Nerine. Что вам остается при этих страшных невзгодах?
Медея. Я, Я, и этого достаточно.
6. Розенгейм М. П. (1820—1887) — поэт и журналист, сотрудник «Отечественных записок» и «Русского вестника». Принимал участие в полемике против Чернышевского и в травле его за революционную деятельность. Вышедшим в 1858 году стихотворениям Розенгейма Добролюбов посвятил большую рецензию (см. т. 7 наст. изд.).
7. Скрытая цитата из комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума» (д. II, явл. 1).
8. Имеются в виду «Сочинения в стихах и в прозе» А. Бешенцова (М., 1858), на которые Добролюбов в этом же номере «Современника» откликнулся иронической рецензией.
- ↑ Что мне остается? — я! (франц.).5 — Ред.
- ↑ Внезапно, вдруг (лат.). — Ред.
- ↑ Это не опечатка. Автор везде пишет: mama. Да еще то ли он пишет! У него два раза нашли мы — Qu’elle histoire, Qu’elle histoire! (Что за история, что за история! — франц. Правильно „Quelle“. — Ред.) какой разговор вы ведете!» Но мать, как женщина образованная, очень просто отвечает ей: «Про что же, дружочек, прикажешь говорить?»