Мифология (греч. μυθολογία) — по своему этимологическому значению «наука о мифах». Мифом первоначально называлось всякое повествование, независимо от его содержания и достоверности. То сужение значения слова «миф», в силу которого оно стало означать религиозно-поэтические сказания о богах и героях, произошло еще на античной почве; и так как христианство признало этих богов «ложными», то и к слову «миф» был примешан привкус недостоверности, который он сохранил и поныне в разговорной речи. В научной терминологии со словом «миф» сопоставляются слова «сага» и «легенда», из коих первое заимствовано из скандинавской М., а второе из средневековой христианской литературы; но четкой границы между этими терминами нет. Так как научная М. развилась раньше всего на греческой почве, то и ее методология почти целиком входит в область классической филологии; по аналогии она была распространена и на схожие явления в умственной жизни других народов, что вызвало, в свою очередь, попытки сравнить их между собой — попытки, составляющие вместе взятые так назыв. сравнительную М. (см. ниже). Одновременно с этим движением произошло, однако, и другое: переход центра тяжести из области М. в область религии нехристианских народов. Дело в том, что каждая развитая религия состоит из трех частей: 1) догматической, 2) повествовательной и 3) обрядовой; а так как мифы были именно повествованиями о богах и героях, то представляется очень соблазнительным отожествлять М. со среднею из названных трех частей. При более внимательном обзоре содержания того, что до сих пор разумелось под М., приходится, однако, отказаться от этой попытки. Далеко не все мифы имеют религиозное содержание; на ряду с религиозными или богословскими встречаются такие, которые были вызваны потребностью дать наглядный, хотя бы и чудесный ответ на вопрос о происхождении какого-нибудь имени, явления природы, обычая и т. д. Так как все эти мифы отвечают на вопрос о причине (aition), то мы называем их этиологическими. Таков, напр., миф о Пираме и Фисбе. Отчего шелковица приносит и белые, и красные плоды? Оттого, что она была свидетельницей трагической смерти юной четы Пирама и Фисбы; тогда-то ее первоначально белые плоды и окрасились в цвет крови. Ясно, что религиозный элемент здесь доведен до минимума: он сводится к возможности чудесной метаморфозы, как таковой. Затем, кроме религиозных и этиологических мифов, мы различаем и обширную третью категорию поэтических мифов, обязанных своим происхождением исключительно свободной фантазии поэтов. Так, миф о троянской войне в своей первоначальной форме — несомненно религиозный миф (см. Ахилл), эпизод о гневе Ахилла — тоже; но роль жреца Хриса, приходящего в ахейский стан требовать обратно свою пленную дочь и этим дающего повод к этому гневу — несомненно поэтический домысел, хотя и неизвестно чей. Если Софокл, продолжая мифопею «Илиады», предполагает, что от сожительства с Агамемноном у дочери Хриса родился сын, Хрис младший, и делает этого Хриса героем патетической трагедии, то здесь и автор поэтического домысла нам известен. Итак, религия и М. — не концентрические, а эксцентрические круги: религия одной третью (повествовательной) своей области покрывает только одну треть (религиозную) М. Если к этому прибавить, что мы не имеем никакой возможности выделить религиозные мифы из числа мифов вообще, то станет понятно, почему и ныне на практике М. удерживается рядом с религией. Попытки отграничить М. от религии (разумея, напр., под первой ответы первобытного человечества на вопросы о действующих в природе силах, а под второй — на вопросы об управляющих человеческой жизнью божествах, и т. п.) совершенно несостоятельны и практически бесплодны. Гранича, с одной стороны, в указанном смысле с религией, М., с другой стороны, у целого ряда народов имеет историю — а именно у тех, которые на ряду с богами признают (в каком угодно виде) и героев, от которых ведут свое происхождение и исторические роды. Так, в Греции между мифическим богочеловеком Гераклом и историческими царями Спарты предполагалась непрерывная генеалогическая связь. Всякое резкое разграничение будет здесь произвольным; между несомненной М. и несомненной историей надо признать посредствующую область «исторической легенды». Это — либо народные предания об исторических событиях и деятелях, принявшие вследствие отсутствия современных записей легендарную форму, либо домыслы ранних генеалогов, старавшихся заполнить пробел между М., которую они признавали достоверной, и историей. Установив, таким образом, границы М., наука прежде всего обязана составить инвентарь всех имеющихся у данного народа мифов со всеми их вариантами. Эту деятельность мы называем мифографической; мифография — подготовительная ступень к М. По отношению к народам настоящего это — работа так назыв. фольклористов, которые должны пользоваться устными источниками. Она обнимает также и христианские народы, ибо хотя мы по отношению к христианству термином М. не пользуемся, и повествовательная его часть целиком заключена в Евангелиях и других ранних христианских памятниках, но в сказках и легендах христианских народов осталось не мало пережитков прежних, языческих верований, и на фоне христианской религии не иссякла мифотворческая фантазия народной души, деятельность которой сказалась в многочисленных легендах о Богородице и святых. По отношению к народам прошлого мифографический материал доставляется сохранившимися его памятниками, как литературными, так и изобразительными; работа новейшего мифографа состоит в извлечении, сортировке и систематизации этого материала. Иногда, как напр. в Греции (см. Мифографы), эта работа была уже начата учеными данного народа, но это не освобождает новейших ученых от обязанности возобновить ее с той полнотой, которую допускает сохранившийся материал. При этом возникает неизбежный вопрос о ценности древних мифографических работ, их источниках и т. п., что дает повод к так назыв. мифографической критике. Когда мифографический материал собран и систематизирован, начинается настоящая мифологическая работа. Ее главные задачи суть следующие: 1) Надлежит, сближая между собою различные варианты одного и того же мифа, доискаться его древнейшей формы и определить, по возможности, генеалогию развития из нее прочих вариантов (так назыв. филиацию или аффилиацию вариантов). Это — задача так назыв. исторической М. Так как развитие мифов происходит, главным образом, путем претворения их в умах поэтов, то благодаря работе исторической М. религиозное ядро мифа до некоторой степени очищается от позднейших чисто-поэтических наслоений. Иногда, впрочем, на метаморфозу мифа получали влияние и политические события, посредством так назыв. мифологической проекции; так, захват Спартой гегемонии в VII—VI вв. повел к тому, что столицей Агамемнона вместо Микен стали признаваться спартанские Амиклы; так, отношения Афин к фракийскому царю Тересу повели к тому, что мифический Терей, зять афинского царя Пандиона, был из Фокиды переселен во Фракию. Вообще задачи исторической М. очень разнообразны и интересны, и это пока — самая плодотворная область мифологической науки. Ознакомление ученых с М. других неклассических народов привело к тому, что стали замечать родственные мифологические типы и повествования в преданиях различных стран: так возникла так назыв. сравнительная М. Ее положение отчасти аналогично положению сравнительного языкознания, услугами которого она зачастую и пользовалась; нередко одни и те же ученые подвизались и здесь, и там. Задача сравнительной М. тройная: 1) Собирание и сопоставление схожих типов и повествований. Для того, однако, чтобы относящаяся сюда работа возвышалась над праздной игрой любопытства, необходимо, чтобы замеченное сходство было «убедительно», т.-е. указывало на действительное родство сравниваемых объектов. Для сравниваемых типов очень ценным было бы совпадение сходства имен со сходством естества; но мнимые открытия в этой области (напр. греч. Hermês и санскр. Saramêya, гр. Orpheus и санскр. Ribher) обыкновенно оказывались несостоятельными. Для сравниваемых повествований необходимо, чтобы сходство не ограничивалось одним «мотивом», а обнимало целую «тему» (т.-е. цепь мотивов; термины А. Н. Веселовского); таковы мифы о богочеловеке в греческой и скандинавской М., или миф о Медее и сказка о Василисе Премудрой. — 2) Определение филиации встречающихся в различных М. типов и повествований, в смысле либо заимствования, либо общего источника. Так, Фукар старался доказать (но вряд ли удачно), что тип Диониса заимствован греками из египетской М.; так, другие возводили общий греческой, скандинавской и отчасти индийской М. миф о богочеловеке из праарийского источника. В обоих случаях работе сравнительной М. должна предшествовать работа М. исторической: надлежит сначала выделить древнейшую форму типа или мифа, а затем уже путем его сравнения с родственным в другой М. определить возможность его заимствования, или же возможную форму общего источника. Именно это требование слишком часто оставлялось без внимания представителями сравнительной М., последствием чего были дилетантский характер и бесплодность их работы. 3) Объяснение типа или мифа — т.-е. определение того основного чувства или представления, которое нашло в нем свое выражение. Это, впрочем, задача не одной только сравнительной, а всякой М., и притом уже в такое раннее время, когда ни исторической, ни сравнительной М. не существовало. Уже в античную эпоху, и притом довольно рано — не позже V в. до Р. Хр. явная недостоверность, а иногда и грубость и безнравственность некоторых мифов стала наводить на мысль, что их творцы в иносказательной форме хотели сообщить истины физического или нравственного порядка; напр., если у Гомера Зевс грозит укротить побоями свою супругу Геру, то это значит, что небо (= Зевс) бичует воздух (= Геру) молниями; если Цирцея превращает товарищей Одиссея в свиней, то это значит, что под влиянием сладострастья человек становится скотиной. Это аллегорическое толкование было первой попыткой разгадать представляемую М. загадку, при чем толкователи руководились, главным образом, апологетическою целью; вот почему и в эпоху нарождающегося гуманизма, когда надо было защитить античную М. от нападок церкви, видевшей в ней остаток идолопоклонства, ее ревнители опять прибегли к аллегорическому толкованию (Боккачьо, в своих «Генеалогиях богов»). Аллегорическое толкование не исчезло и поныне; мы должны его видеть везде там, где основой мифов признаются либо световые явления («солярная теория» Макса Мюллера, горячим приверженцем которой был у нас не так давно Л. Ф. Воеводский), либо метеорологические («гидропатический метод» Форхгаммера) и т. п. Но с ним успешно конкурирует толкование символическое, кладущее в основу мифа не развитое представление, а смутное чувство, ищущее своей объективации и находящее его в мифе. Этим, впрочем, не исключается аллегорическое толкование, которое в известных пределах и при осторожном применении не перестает быть во многих случаях вполне правдоподобным. Но это пока дело будущего; в настоящее время, когда историческая М. далеко еще не кончила своей работы в области античности и едва начала его в религиозной истории и фольклоре других народов, о разгадке представляемой М. загадки еще не может быть речи. По той же причине и не существует еще общего сочинения о М. (важнейшие сочинения о М. отдельных народов указаны в соответственных статьях). Удобный обзор нынешнего состояния науки о М., с богатой литературой, см. в капитальной книге В. Вундта: «Völkerpsychologie» (т. II).

Ф. З.