Мысли о счастье
правитьI.
правитьНет ничего справедливее и законнее счастья, но нет также ничего и безмолвнее счастья. Ангел страдания говорит на всех языках и знает все слова; ангел счастья только тогда открывает уста, когда может говорить о счастье, понятном для дикаря. Несчастье вышло из детского возраста уже многие тысячелетия тому назад, а счастье еще спит, по-видимому, в пеленках.
Бывали люди, умевшие быть счастливыми; но где те люди, которые сумели в счастье дать говорить немому ангелу, освещавшему их душу? Откуда это несправедливое молчание? Говорить о счастье — не значит ли это учить счастью других? Называть каждый день его имя — не значит ли это призывать его? И разве не прекрасный долг счастливого — показать другим, как можно быть счастливым? Несомненно, можно научиться быт счастливым, ничего нельзя преподать легче, чем счастье. Когда живешь среди людей, благословляющих свою жизнь, очень скоро начинаешь благословлять и свою.
Улыбка так же заразительна, как и слезы, и часто называют счастливыми такие эпохи, в которые люди умели считать себя счастливыми, — потому что в большинстве случаев вам недостает не счастья, а сознания счастья. Что нам счастье, если мы не знаем, что мы счастливы? Даже небольшое счастье, но сознаваемое, дает нам более счастливое состояние души, чем величайшее счастье, прошедшее для нас незамеченным. На свете так много людей, воображающих, что они обладают тем же, чем в глубине сердца обладаем и все мы, — не больше.
Быть счастливым — это значит пережить нетерпеливое порывание к счастью. Надо было бы, чтобы время от времени перед нами выступал человек, которому судьба подарила очевидное, несомненное, завидное, сверхчеловеческое счастье, и просто сказал бы нам:
"Я обладаю всем, к чему ежедневно стремятся ваши желания: у меня есть богатство, здоровье, молодость, слава, власть и любовь.
II.
правитьКакое горе, какое раскаяние, какие разочарования могут грозить устойчивости дома того, кто, при выборе строительных камней, для своего жилища не пренебрег тем мудрым и вечным, которое содержит в себе горе, раскаяние и разочарование?
И разве не правда, далее, что корни внутреннего счастья имеют ту же судьбу, что и корни деревьев? Дубы, сильнее всего потрясаемые ветром, привязываются, в конце концов, самыми мощными, самыми жизненными узами к вечной почве; и судьба, треплющая несправедливо, знает о том, что делается в душе не больше, чем знает ветер о том, что происходит под землей.
Счастье есть скорее порождение моральной сферы, чем сферы ума. Не в уме коренится сознание вообще и, прежде всего, наиболее драгоценное — сознание счастья. Можно даже сказать, что самое высокое и самое отрадное, чем обладает ум, не может перейти в сознание иначе, как через акт добродетели. Открыть новую истину в сфере воли или представления — еще недостаточно. Истина становится для нас живой только с того момента, когда она что-нибудь пересоздала, прояснила или примирила в нашей душе.
Счастливая или несчастная сущность какого-нибудь события заключается в том представлении, какое из него почерпается; для натур сильных — в том, какое они сами почерпают, для слабых — в том, какое из него почерпают другие. Бывает, что из тысячи физических событий, встреченных человеком на всем его жизненном пути до самой могилы, ни одно не имело силы, необходимой для того, чтобы претворить его в моральное событие. Только в этом единственном случае человек может сказать себе: « Быть может, я не жил совсем».
Счастье--в одно и то же время и более завидно, и менее завидно, чем думают обыкновенно, потому что оно совсем иное, чем представляют себе те, кто никогда не знал совершенного счастья. Быть веселым — не всегда значит быть счастливым, и счастье не всегда означает веселость и радость. Только маленькое счастье мгновения улыбается и, улыбаясь, закрывает глаза. На известной же высоте длительное счастье бывает так же серьезно, как н благородная скорбь.
Не всякая душа способна нести счастье. Бывает мужество в счастье — так же, как бывает в несчастье мужество. Для того, чтобы переносить длительное счастье, нужна, быть может, большая энергия, чем для того, чтобы нести длительное несчастье; потому что ожидание того, чего еще не имеешь, доставляет неразумному сердцу больше радости, чем полное обладание всем, чего оно жаждало.
Мы видим часто, что люди сильные и морально благоразумные не выдерживают счастья. Они не нашли в нем всего, чего искали, и потому не защищают его, не удерживают его со всей энергией, которую следовало бы развивать всю жизнь.
Нужно обладать большой мудростью, чтобы не удивляться тому, что счастье несет с собою и скорбь, и в этой скорби не прийти к убеждению, что это еще не истинное счастье.
Лучшее, что даст счастье, — это уверенность, что оно еще не есть что-то опьяняющее, а требующее размышления.
Оно станет более достижимым и менее резким, если уяснить себе, что души, умеющие пользоваться им, получают от него единственный дар: расширение сознания, которого они не найдут ни в чем другом. Постичь цену счастья для человеческой души важнее, чем наслаждаться им. Надо быть очень мудрым, чтобы долго любить счастье; и еще мудрее надо быть, чтобы постичь, что самую прочную и постоянную часть всякого чувства счастья составляет только та сила, которая на самой глубокой глубине нашего сознания могла бы сделать нас счастливыми даже в несчастье.
Мы можем назвать себя счастливыми только тогда, когда счастье подняло нас на такие высоты, откуда его можно потерять из виду, не теряя в то же время радости жизни.
Можно обладать очень сильным и возвышенным умом, и все же никогда не изведать счастья. Но иметь кроткую, чистую и добрую душу и все же не изведать ничего, кроме несчастья, — невозможно.
Надо быть счастливым, чтобы давать счастье другим, — и надо делать счастливыми других, чтобы сохранить свое счастье.
Попробуем вначале улыбнуться только для того, чтобы и наши братья научились улыбаться, — потом мы уже действительно искренно улыбнемся, когда увидим, что и они улыбаются.
Самая маленькая мысль, соединяющая довольный взгляд, добрый поступок или самую спокойную минуту счастья с чем-нибудь прекрасным, постоянным и вечным, — является большой услугой, и ее бесконечно труднее отделить от мистерий жизни, чем великую и мрачную мысль, соединяющую страдание, любовь, отчаяние со смертью, с роком или с равнодушными силами, управляющими жизнью.
Не будем поддаваться обманчивым иллюзиям внешности. Гамлет, стоящий на краю пропасти и извивающийся в жалобах, кажется нам глубже, и увлекает нас больше, чем Антоний Пий, который спокойно наблюдает те же силы, признает их и спокойно допрашивает их, вместо того, чтобы осыпать их проклятиями и доискиваться в них источников отчаяния. Но ведь и все, что мы делаем днем, кажется нам менее возвышенным, чем самое незначительное движение, которое мы делаем, когда наступит ночь. И все же человек рожден для того, чтобы мотаться во мраке.
Текст издания: журнал «Пробуждение», 1910, № 3.