ГЛАВА I.
правитьО вы! мрачныя произведенія меланхолическаго духа обитателей Англіи — вы ни что иное, какъ однѣ только смѣшныя басни передъ тою повѣстію, въ справедливости которой я могу ручаться. Какіе ужасы! Какая цѣпь злодѣяній!.. Не знаю! въ состояніи ли будетъ перо мое начертать ихъ?..
Госпожа Феланзани жила нѣсколько лѣтъ въ Сициліи, гдѣ, казалось, поселилась она навсегда, хотя Сицилія не была ея отечествомъ, и хотя она не имѣла тамъ не только никакой родни, но даже ни одного знакомаго. Состояніе и участь ея были совсѣмъ не извѣстны. Пріѣхавъ въ Сицилію, она купила древній замокъ Санмарко, построенный между крутыхъ утесовъ на берегу моря; велѣла сдѣлать въ немъ нѣкоторыя починки, которыхъ требовала его ветхость, и поселилась въ немъ.
Съ нею вмѣстѣ пріѣхали: мальчикъ лѣтъ семи, дѣвочка трехъ лѣтъ, старой управитель и двое лакѣевъ. Кромѣ нѣкоторыхъ крестьянъ и ихъ женъ, которые снабжали замокъ хлѣбомъ, кореньями и травами, ни одинъ чужой человѣкъ не хаживалъ къ ней; она сама никогда не оставляла своего уединенія, которому, казалось, посвятила себя самовольно.
Такой образъ жизни легко могъ возбудить любопытство; и какъ она была хороша собою, или можно сказать даже и прекрасна, то нѣкоторые молодые люди изъ Патти вознамѣрились возвратить ее обществу. Тѣ, которые были смѣлѣе, являлись къ ней ѣдучи на охоту, какъ будтобы желая навѣстить ее; но они были такъ холодно принимаемы, что скоро потеряли охоту посѣщать ее. Госпожа феланзани нѣсколько времени была предметомъ разговоровъ въ обществахъ города Патти; но все это напослѣдокъ (такъ какъ обыкновенно бываетъ) кончилось тѣмъ, что объ ней забыли.
Прошло уже двенатцать лѣтъ послѣ пріѣзда ея; все сіе время употребила эта удивительная женщина на образованіе тѣла и разума того молодаго человѣка, котораго привезла она съ собою и котораго называла своимъ племянникомъ. Чтожъ касается до дѣвочки, то ее еще на пятомъ году не видно уже было въ замкѣ.
ГЛАВА II
правитьВъ это время Госпожѣ Феланзани было уже тритцать осьмой годъ; и ее все еще можно было назвать прекраснѣйшею женщиною. Благородной и величественной видъ заставлялъ почитать ее и удивляться ей; улыбка ея показывала любовь, черты лица ея были прекрасны и правильны; слѣды огорченія и задумчивости, которые образовали ихъ, дѣлали лице ея гораздо значительнѣе и занимательнѣе. Съ перваго взгляду можно было полюбить ее. Кажется, эта женщина сотворена природою для того, чтобъ быть во всемъ необыкновенною; она была совершенна во всѣхъ мужескихъ упражненіяхъ, владѣла шпагою и управляла лошадью съ удивительною ловкостію, силою и искусствомъ. Она бѣгала, прыгала съ чрезвычайною удобностію, и вмѣстѣ съ этимъ была такъ свѣдуща во всемъ относящемся къ воспитанію, что безъ помощи учителей сама научила своего племянника всѣмъ симъ упражненіямъ и сдѣлала его любезнымъ молодымъ человѣкомъ.
Племянникъ былъ великъ ростомъ, хорошъ собою и очень похожъ на свою тетку. Все то, чему она его учила, понималъ онъ удобно, и совершенно отвѣчалъ ея стараніямъ. Однакожъ будучи также тихъ и скроменъ, какъ она, не имѣлъ онъ въ своемъ нравѣ ея твердости и нѣкоторой гордости.
Старой управитель, или лучше сказать повѣренной таинъ Госпожи Феланзани, былъ старикъ лѣтъ въ шестьдесятъ, виликъ ростомъ, имѣлъ угрюмую и значительную физіогномію и былъ еще очень здоровъ. Два лакѣя были тѣхъ же почти лѣтъ и казались привязанными къ своей Госпожѣ.
Тайная скорбь видимо съѣдала сію удивительную женщину: всякую минуту, которая не была посвящена на ученіе любезнаго ея племянника, проводила она на террасѣ замка со стороны моря, откуда въ ясную погоду можно было видѣть берега Италіи и даже Сардинскіе, которые мерцали въ отдаленіи. Тутъ же проводила она часть ночей; — сонъ убѣгалъ ея глазъ. Облокотясь на морской камень, устремляла она глаза на сію стихію, которой непрестанное волнованіе изображало ея сердце. Въ такомъ положеніи проводила она по нѣскольку часовъ, будучи погружена въ безчувствіе подобное смерти.
Иногда прерывала она ужасное молчаніе сей пустыни, соединяя свой пріятной голосъ съ шумомъ волнъ, раздробляющихся обѣ утесы, на которыхъ возвышалась терраса, и всегда не вольно вырывались изъ ея сердца слѣдующія слова:
Морисъ жестокою измѣной
Дерзнулъ за нѣжность мнѣ платить:
Онъ клялся въ вѣкъ меня любить;
Восторгомъ страсти упоенно
Сказало сердце мнѣ мое:
Въ любви все щастіе твое!
Мечта! — Морисъ узрѣлъ другую:
Оставлена, забита я;
Но сердце, ты измѣну злую
Отмстишь умѣло за меня!
Мое страданье безконечно,
Напрасенъ жалобъ томный гласъ!
Блуждая здѣсь въ полночной часъ,
Ищу его, зову — но тщетно!
Молчитъ вокругъ пустынный край.
Елеонора! плачь, рыдай!
Онъ созданъ былъ для страсти нѣжной;
Тирана наказала я;
Но сердце, любитъ, любитъ вѣчно,
Любовь! ты мстила за меня!
Забава бури разъяренной,
Ревущи волны предо мной,
И вы покрывши небо тьмой,
Висящи облака надъ бездной,
Къ вамъ вѣтры голосъ мой несутъ.
Вашъ быстрой бѣгъ, премѣнной путь,
Непостоянство и ненастье
Являютъ днесь мою любовь!
Погибло все! — Мое ужъ щастье,
Какъ вы, не возвратится вновь.
Когда не выходила на террасу, то удалялась въ подземное жилище замка, куда еще никто не вхаживалъ, кромѣ стараго управителя, надежнаго ея повѣреннаго.
ГЛАВА III.
правитьМежду тѣмъ Теодору былъ уже двенатцатой годъ; будучи привязанъ къ своей любезной теткѣ, подлѣ нее не имѣлъ онъ никакихъ желаній; но въ часы уединенія онъ думалъ о семъ свѣтѣ, которой былъ ему извѣстенъ по однимъ только книгамъ, и которой ему очень хотѣлось видѣть.
Въ одинъ вечеръ Теодоръ пришедъ въ свою комнату, хотѣлъ ложиться въ постель; потухающая лампада едва уже освѣщала его комнату, какъ вдругъ слышитъ тихой шорохъ; онъ оборачивается, смотритъ и примѣчаетъ вдали бѣлое привидѣніе, которое удалялось съ поспѣшностію и весьма осторожно. Теодоръ стоялъ съ минуту какъ вкопаной, потомъ бросился къ привидѣнію, которое вдругъ изчезло, какъ изчезаетъ тьма при появленіи солнечныхъ лучей Тщетно ищетъ онъ вездѣ — привидѣніе пропало; но двери были вездѣ заперты.
Желая проникнуть сію тайну, онъ подходитъ къ лампадѣ и хочетъ ее оправить; но она потухаетъ въ его рукахъ, и онъ остается въ самой глубочайшей темнотѣ. Не смотря на свое безпокойство, онъ принужденъ былъ лечь въ постель, гдѣ провелъ остатокъ ночи въ размышленіи о томъ, что видѣлъ. Явился день, но по его нетерпѣнію слишкомъ поздо, и какъ скоро можно было различитъ предметы, то онъ всталъ и возобновилъ свои поиски. Никакъ не могъ онъ найти отверстія, въ которое скрылось привидѣніе: наконецъ уставѣ отъ безполезнаго своего исканія, онъ возвратился въ свою комнату, будучи разстроенъ душею и тѣломъ. Къ щастію Госпожа Феланзани не примѣтила его смущенія и не спросила о причинѣ его; иначе бы объясненіе это стоило ему великаго труда.
На другой день вооружась шпагою, которая заранѣе имъ была приготовлена, ознамѣрился онъ не спать цѣлую ночь, сидя подлъ стола, на которомъ находилась его лампада. Медленно слѣдовали часы одинъ за другимъ, и уже было болѣе полуночи, во онъ ничего еще не видалъ. Облокотившись на руку нечувствительно онъ заснулъ, и проснулся уже тогда, какъ тоже самое привидѣніе поцѣловало его. Поцѣлуй его показался Теодору чрезвычайно холоденъ. По движенію, которое сдѣлалъ онъ просыпаясь, привидѣніе поспѣшно удалилось и опять изчезло, такъ что онъ не зналъ, куда оно дѣвалось.
Послѣ этого Теодоръ притворился, будто заснулъ снова; но полузакрытые глаза его съ безпокойствомъ, пробѣгали по разнымъ мѣстамъ комнаты. Не много спустя дверь отворилась и привидѣніе появилось снова. Отъ страха, или отъ другаго какого чувства сердце Теодорово билось такъ сильно, что онъ не могъ пошевелиться. Привидѣніе приближилось къ нему на нѣкоторое разстояніе, посмотрѣло на него пристально, сильно вздохнуло и пошло опять назадъ. Теодоръ, будучи вооруженъ шпагою, бросается къ нему, привидѣніе бѣжитъ къ двери, которая отворяется отъ руки его, и оно выходитъ. Теодоръ съ поспѣшностію преслѣдуетъ его въ темнотѣ, останавливаетъ его, хочетъ поразить….. О чудо!….. въ рукъ его остается одинъ только эфесъ. Клинокъ изчезаетъ. Съ бѣшенствомъ бросаетъ онъ его, и схвативъ мнимое привидѣніе, хочетъ повалить его. Въ семъ ночномъ сраженіи онъ ощупываетъ члены, которые кажутся ему стольже хладны, какъ мраморъ.
Привидѣніе сильно защищается и хочетъ вырваться изъ рукъ его; ногамъ ихъ встрѣчается лѣстница; они колеблются, оба упадаютъ, но въ паденіи своемъ разлучаются. Теодоръ лежалъ безъ чувствъ отъ удара; ночной его противникъ приближается къ нему, кладетъ руку на его сердце, отъ которой онъ содрогается, цѣлуетъ его еще разъ и подобно молніи изчезаетъ. Пришедъ не много въ себя Теодоръ избитой, съ великимъ трудомъ встаетъ и хочетъ итти въ свою комнату; но онъ заблуждается и не можетъ найти ее. Наконецъ подымаясь и спускаясь по многимъ лѣстницамъ, вдругъ онъ очутился на террасѣ передъ Госпожею Феланзани, которая проводила тутъ часть ночей, оплакивая свои нещастія, и въ семъ уединеніи находила пищу для своей меланхоліи и горести.
Что дѣлаетъ мой Теодоръ въ такое время и въ такомъ мѣстѣ, спросила она его смущеннымъ видомъ? Говори…" Теодоръ, дрожа еще отъ ужаса, разсказываетъ ей о привидѣніи, при воспоминаніи котораго волосы его подымаются дыбомъ. Онъ думаетъ, что тетка его при семъ повѣствованіи будетъ дрожать…. Но какъ изумился, когда она съ такимъ суровымъ видомъ, какого онъ еще не видалъ на лицѣ ея, сказала ему слѣдующее; Теодоръ, не ужь ли ты почитаешь меня столь легковѣрною и безумною, что думаешь меня заставить вѣрить своимъ баснямъ! Я запрещаю тебѣ говорить объ этомъ! — Не уже ли ты думаешь наблюдать за моими поступками? Горе, горе тебѣ, естьли ты будешь стараться проникнуть тайну, которая должна нѣкогда тебѣ открыться; но только не теперь. Я ожидаю отъ милаго моего племянника услугъ, которыя отчаялась бы отъ него получить, естьлибъ сказанное было справедливо. Будетъ время, будешь время, которое можетъ быть уже не далеко, когда загадка теперешнихъ словъ моихъ тебѣ объяснится. Поди отсюда и берегись, чтобъ никогда не приходить на эту террасу послѣ двенадцати часовъ ночи; иначе здѣсь твоя смерть. Смерть…. Повторило въ замкѣ эхо; она задрожала, бросила вокругъ себя робкой взоръ и тихими шагами удалилась.
Съ помощію первыхъ лучей солнца Теодоръ возвратился въ свою комнату, гдѣ провелъ цѣлой день, размышляя о вещахъ, поразившихъ его ночью, и о таинственныхъ словахъ своей тетки. Госпожа Феланзани целой день сидѣла, запершись въ своей комнатъ, и слѣдовательно онъ имѣлъ время предаться собственнымъ своимъ размышленіямъ.
ГЛАВА IV.
правитьПослѣ обѣда онъ опять возвратился въ свою комнату, и думалъ о привидѣніи, которое съ нѣсколькихъ дней ему является. — Вдругъ глаза его устремляются на бумагу, лежавшую на столъ, которой онъ до сихъ поръ еще не видалъ; онъ беретъ ее, развертываетъ и читаетъ слѣдующее:
«Ежели Теодоръ хочетъ знать существо, которое онъ преслѣдовалъ сегоднишнюю ночь, то долженъ онъ обѣщать сперва полную вѣрность. Онъ не долженъ опасаться той, которая готова пожертвовать своего жизнію для его спасенія. Выстрѣлъ въ его комнатѣ, сдѣланный какъбы по неосторожности будетъ знакомъ его согласія.»
Безъ подписи — сказалъ Teодоръ, прочитавъ записку — "нѣтъ нужды, продолжалъ онъ, помолчавъ не много, какая бы ни была эта тайна, я хочу открыть ее, потомъ схвативъ ружье, которое принесъ онъ еще поутру въ свою комнату, сказалъ громко; "Ангелъ или дьяволъ, существо невидимое или вещественное, прими обѣщаніе, котораго ты требуешь. Сказавъ это, онъ спустилъ курокъ и эхо стараго замка повторило выстрѣлъ. При семъ звукъ, достигшемъ въ самыя глубокія подземныя жилища, Госпожа Феланзани тотъ часъ прибѣжала. Теодору легко можно было увѣрить ее, что выстрѣлъ сдѣлался отъ того, что онъ не осторожно чистилъ ружье; выдумка была похожа на правду, и Госпожа Феланзани повѣрила ей.
Она смотрѣла пристально на Теодора, который дрожалъ, боясь, чтобъ она не узнала причины выстрѣла, потомъ подошедъ къ нему и съ нѣжностію обнявъ его… я не буду дѣлать, сказала она, моему Теодору новыхъ упрековъ за случай нынѣшней ночи; я увѣрена, что не сдѣлаетъ онъ въ другой разъ такого поступка, за которой я имѣю право быть на него въ неудовольствіи; онъ знаетъ, что я его люблю, прибавила она поцѣловавъ его, и что ищу одного только его щастія; знаетъ, что щастіемъ своимъ будетъ онъ обязанъ одной мнѣ; что во всей природѣ не имѣетъ онъ ни съ кѣмъ связей кромѣ меня, и что я одна для него все. Я не требую, не прошу больше ничего, кромѣ неограниченной откровенности и послушанія, они составятъ его щастіе. Что касается до меня, продолжала она, подводя его къ окну, изъ котораго видно было поле, "я не могу болѣе надѣяться быть щастливою на землѣ; надежда, спокойствіе, щастіе — все пропало! посмотри въ поле, — всякая травка, цвѣтокъ, всякой листикъ, оживаетъ каждой годъ послѣ долгой и суровой зимы: но хладъ, которымъ покрыто мое сердце, потушилъ во мнѣ надежду получить опять то щастіе, которое такъ скоро изчезло. Такъ мнѣ нимъ надежды получить его въ этой жизни. Дай Богъ, чтобы хотя въ будущей была я шастливѣе….. Но я не смѣю надѣяться. Естьли я нахожу еще его на земли, то это въ томъ, чтобъ видѣть щастливымъ моего любезнаго Теодора. "Послѣ сихъ словъ глаза ея наполнились слезами, она отворотилась, чтобъ скрыть ихъ отъ своего племянника; но онъ ихъ примѣтилъ и самъ плакалъ.
ГЛАВА V.
правитьАмброзіо (такъ назывался старой управитель) въ это время возвратился въ замокъ: онъ тотчасъ пришелъ въ Теодорову комнату къ Госпожѣ Феланзани. Государыня, кричалъ онъ съ нѣкоторою поспѣшностію, смѣшенною съ гнѣвомъ и страхомъ: мы открыты; Графъ Донъ Мориціо живъ…. О! небо вскричала она. — Онъ ходитъ около замка, продолжалъ Амброзіо; я видѣлъ его очень близко, не будучи имъ примѣченъ, и я точно увѣренъ, что это онъ. Можетъ быть ему показали ваше убѣжище; я боюсь, чтобъ вы, чтобъ жизнь ваша…. Амброзіо вдругъ остановился и не могъ продолжать. Госпожа Феланзани подумала не много, и потомъ сказала ему: "Амброзіо, принеси мои рапиры: посмотримъ Теодоръ, искусенъ ли ты, Teодоръ былъ побитъ. — «Это бы значило подвергать его опасности, продолжала она, и мщеніе мое пропало бы….. Теодоръ, я тебя оставляю, и можетъ быть никогда больше не увижу; но какъ бы долговременно ни было мое отсутствіе, я приказываю тебѣ уважать почтеннаго Амброзіо также, какъ меня и исполнять всѣ его приказанія, какъ мои собственныя.»
Она сошла въ свою комнату, и чрезъ часъ послѣ того Теодоръ, которой стоялъ все еще у окна, увидѣлъ, что вороты замка отворились и въ нихъ выѣхалъ человѣкъ верхомъ, которой съ поспѣшностію удалился. Ворота затворились — и онъ не видалъ больше ничего.
Эти непонятные разговоры и разные случаи, которые скоро слѣдовали другъ за другомъ, изгладили изъ его памяти привидѣніе, и онъ хотѣлъ уже ложиться, какъ вдругъ увидѣлъ его подлѣ своей постели. Теодоръ не могъ при семъ случаѣ не почувствовать нѣкотораго ужаса; но онъ скоро ободрился, увидѣвъ въ немъ самую прекрасную дѣвицу, которой ласковой и пріятной голосъ скоро достигъ до его сердца. Нѣкоторой тайной союзъ, казалось, соединялъ его съ нею: онъ смотрѣлъ и ничего не видалъ, слушалъ и ничего не слыхалъ; однимъ словомъ, онъ занимался только тою, которая представилась его взорамъ. Теодоръ, сказала она, ты конечно удивляешься, видя меня здѣсь. Но ты еще больше удивишься, узнавъ мои чувства.
Я полюбила тебя съ самаго того дня, какъ тебя увидѣлъ, полюбила также сильно. Какъ ненавижу одну женщину… Госпожу Феланзани, спросилъ Теодоръ?… Я не знаю ея имени, но съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ я родилась, изъ женщинъ видѣла только ее одну, видѣла только для того, чтобъ получатъ отъ нее всякой день тысящу огорченій и кусокъ чернаго хлѣба, которой часто я омочала своими слезами. Я бы точно не перенесла этихъ мученій, естьлибъ Небо не послало мнѣ на помощь Ангела утѣшителя въ одномъ почтенномъ человѣкѣ.
Какъ бы то ни было, я говорю съ тобою въ первой разъ, но такъ въ тебѣ увѣрена, что могу открыться въ тѣхъ нѣжныхъ чувствахъ, которыя ты во мнѣ возбуждаешь; я хочу открыть тебѣ свою тайну; и надѣюсь, что ты не употребишь во зло ни того ни другаго.
Пустынникъ, которой живетъ въ уединеніи среди утесовъ, на которыхъ возвышается этотъ замокъ, и которому, не знаю почему, извѣстно все расположеніе замка и всѣ потаенныя двери, нашелъ меня въ моей темницѣ, гдѣ эта безчеловѣчная женщина содержитъ меня съ самаго моего младенчества; онъ сжалился надо мною, приносилъ мнѣ пищу получше и особенно старался о моемъ воспитаніи, которое женщина эта пренебрегала. Онъ выучилъ отпирать меня нѣкоторыя старыя двери этого замка, въ чемъ есть особливая тайна. Твоя дверь конечно въ этомъ же числѣ. Онъ велѣлъ мнѣ выходить только ночью, и стараться убѣгать тѣхъ комнатъ, въ которыхъ живутъ; я исполнила въ точности его приказаніе, и со мною ничего не случалось. Одинъ разъ однакожъ прогуливаясь на террасѣ, которой подошву омываютъ воды Средиземнаго моря, увидѣла я свою тиранку, она стояла подлѣ стѣны, и, казалось, въ глубокой задумчивости пристально смотрѣла на волны. Я скрылась отъ ея взоровъ, и ночныя мои прогулки съ тѣхъ поръ были на верху башни надъ твоею комнатою.
Въ одинъ день въ задумчивости отворила я твою дверь. Я подошла, — ты спалъ; увидѣла тебя и ощутила какое-то странное чувство. Я пришла въ твою комнату на другой день, на третій; всякой день привлекало меня какое-то удовольствіе, которому я не могла противиться. Я сказала объ этомъ своему благодѣтелю, которой сперва опорочивалъ мою склонность, и сказалъ мнѣ, что въ домъ называютъ тебя племянникомъ той, которая поступала со мною такъ жестоко. Наконецъ, любовь возторжествовала надъ его мудрыми совѣтами, — я продолжала мои ночныя посѣщенія. Ты меня увидѣлъ; въ первой разъ я испугалась тебя и убѣжала. Днемъ просила я своего покровителя, чтобъ онъ осмотрѣлъ твою комнату; онъ увидѣлъ твою шпагу, боялся слѣдствій и искустнымъ образомъ вынулъ клинокъ. Ночью я пришла опять, ты меня преслѣдовалъ, и безъ его предсторожности тутъ была бы моя смерть. Твое паденіе меня испугало, я боялась, чтобъ ты не ушибся и ушла отъ тебя тогда уже, когда увѣрилась въ противномъ. Чтобъ избѣгнуть новыхъ опасностей, рѣшилась я открыться; теперь желаніе мое исполнилось. Я щастлива, я подлѣ Теодора и могу свободно говорить ему.
Какъ изумился Теодоръ при этомъ невинномъ признаніи! Нѣсколько сосѣднихъ крестьянокъ и Госпожа Феланзани, тетка его; вотъ всѣ женщины, которыхъ онъ до этого дня видѣлъ. Красота незнакомки его была не такъ разительна, какъ Госпожи Феланзани; но она была также мила и чувствительна; на лицѣ ея видны были слѣды той пріятной задумчивости, которыми украшалась физіогномія Госпожи Феланзани, съ тою только разницей, что въ ней не видно было той строгости, которая отъ непрерывныхъ нещастій видна была на лицѣ послѣдней. Безо всякаго принужденія сердце Теодорово покорилось любезному привидѣнію. Въ тѣхъ лѣтахъ, когда чувства начинаютъ обнаруживаться, душа его только искала предмета, которой былъ бы достоимъ ея вниманія; она нашла его — и полюбила эту милую, невинную дѣвушку. Въ одинъ часъ уже былъ онъ влюбленъ съ нее страстно. Начинало разсвѣтать и имъ должно было разстаться. Теодоръ легъ опять въ постель и думалъ только о своей прекрасной.
ГЛАВА VI.
правитьТеодоръ проснулся — и Амброзіо былъ уже въ его комнатѣ. Нетерпѣніе и безпокойство изображались на лицѣ его; онъ спросилъ, не имѣетъ ли Теодоръ въ чемъ нибудь нужды; тебѣ не льзя выходить изъ своей комнаты, присовокупилъ онъ наконецъ и съ скоростію удалился.
Страсть, которая овладѣла сердцемъ Теодора, не позволяла ему заняться обыкновенными его упражненіями, цѣлой день провелъ онъ у окна, думая о любви своей. Шумъ и волненіе, которые происходили внутри замка, ни мало не занимали его, воображеніе его невольно занималось милою незнакомкою; ночью долженъ онъ былъ ее видѣть, и ночь не такъ скоро наступала, какъ бы ему хотѣлось.
Наконецъ онъ дождался вожделѣнной минуты, — и милая его красавица явилась сопровождаемая почтеннымъ старцемъ. Нѣсколько сѣдыхъ волосъ покрывали чело его, блистающее всѣми добродѣтелями; почтенная борода его досязала его груди. Теодоръ открылъ ему свое любопытство въ разсужденіи всего, что казалось ему страннымъ и заслуживающимъ его вниманія. — Старикъ удовлетворилъ, сколько могъ, его вопросамъ. Наконецъ, когда спросилъ его, что могло заставить его жить въ такой дикой пустынѣ? старикъ отвѣчалъ: «злоба людей, доброй молодой человѣкъ, злоба людей» которой можешь быть ты не испыталъ.
Я единственной наслѣдникъ одной почтенной фамиліи, почтенной по своимъ добродѣтелямъ и знатности, извѣстной своими нещастіями. Естьли исторія моихъ нещастій не можетъ быть вамъ полезною, то по крайней мѣръ она васъ научитъ знать людей; но прежде, нежели начну я свою повѣсть, нужно мнѣ собраться съ мыслями и укрѣпить свое сердце… Завтра удовольствую я ваше любопытство, эта отсрочка мнѣ нужна. Между тѣмъ знайте, что я былъ настоящій хозяинъ этого замка; и что для меня не трудно сюда входить, потому что мнѣ только одному извѣстны всѣ тайные замки здѣшнихъ дверей.
Нѣсколько лѣтъ назадъ не время моей отлучки жадные мои родственники и все мое нещастное семейство почли меня погибшимъ; и не желая обстоятельнѣе обо мнѣ развѣдывать, воспользовались моимъ имѣніемъ. Госпожа Феланзани купила у нихъ этотъ замокъ… Но скоро начнетъ разсвѣтать; — и такъ до завтра. «Сказавъ эти слова, онъ удалился вмѣстѣ съ молодою дѣвушкою, а Теодоръ не раздѣваясь, бросился въ свою постель.
Онъ началъ засыпать уже на разсвѣтѣ, и едва заснулъ, какъ вдругъ услышалъ, что у воротъ кто-то сильно стучался. Онъ подбѣжалъ къ окну, и увидѣлъ того-же самаго человѣка, которой за два дни передъ тѣмъ уѣхалъ изъ замка, и котораго онъ точно почиталъ Госпожею Феланзани. Спустя нѣсколько минутъ выѣхалъ изъ замка Амброзіо и за нимъ оба лакея; они поскакали по той дорогѣ, которая вела къ лѣсу, и въ густотѣ его скоро пропали. Не больше, какъ черезъ часъ, Госпожа Феланзани пришла къ нему въ комнату. Она обняла его и съ нѣжностію прижимая его: „я отомщена и отмстила за моего Теодора.“ Какъ это! спросилъ Теодоръ… Ты скоро все узнаешь: отвѣчала она, и ты увидишь, какъ много тебя любитъ твоя ма…. тетка…. Она побѣжала на встрѣчу къ Амброзіо, которой показался на лугу,
Онъ везъ на своей лошади раненаго человѣка; оба лакѣя за нимъ слѣдовали. Вдали гнались за ними нѣсколько человѣкъ верхомъ. При приближеніи Амброзіо, ворота отворились; но какъ скоро онъ въѣхалъ на дворъ, то они опять были заперты. Нѣсколько выстрѣловъ со стѣны разсѣяли гнавшихся; скоро они удалились съ ужасными угрозами.
Теодору принесли обѣдать въ его комнату; ему не велѣно было выходить изъ нее. Пустынникъ пришелъ къ нему, какъ скоро наступила ночь, и сказалъ, что молодая незнакомка его еще не приходила. Они ждали ее до двухъ часовъ утра, но напрасно. Тогда узнавъ отъ старика, что темница, въ которой она была заключена, должна имѣть отверстіе на террасу, онѣ простился съ нимъ, и не смотря на запрещеніе Госпожи Феланзани, побѣжалъ туда, чтобъ узнать о той, которую любилъ онъ больше самаго себя. Онъ пересмотрѣлъ всѣ подземныя отверстія, но все безъ пользы; наконецъ услышалъ онъ слабый голосѣ, которой называлъ его по имяни; онъ побѣжалъ на этотъ голосъ и нашелъ нещастную свою незнакомку подлѣ окна, которое было на ровнѣ съ землею, такъ что его со всѣмъ не льзя примѣтить.
Дѣвушка сказала ему, что днемъ придѣлали новой замокъ къ ея двери, и что она не могла никакъ его отпереть; почему заключала, что узнали объ ея ночныхъ прогулкахъ. Между тѣмъ, какъ они разговаривали и выдумывали способы, чтобъ имъ видѣться, показалась Госпожа Феланзани, она шла съ скоростію. Пораженный ея внезапнымъ появленіемъ Теодоръ почти безъ чувствъ упалъ на землю. Госпожа Феланзани прошла мимо его; она говорила сквозь зубы, глаза ея были мутны и не подвижны…..
Видъ ея былъ ужасенъ. „Приближилась минута мщенія, сказала она, не примѣтивъ Теодора.“ Она уже приближилась: вѣроломный долженъ умереть, и ты также отъ безчеловѣчной измѣны — и ты также должна умереть….» Сказавъ сіи слова, она поворотила въ другую сторону. Теодоръ былъ увѣренъ, что тетка его не примѣтила; но онъ весьма опасался, чтобъ не приключилось чего нибудь его любезной, къ которой по его догадкамъ должны относиться послѣднія слова Госпожи Феланзани.
Молодая его пріятельница разсказала ему дорогу, которая вела въ пустыню, и онъ побѣжалъ просишь у старика совѣта: не безпокойся объ ней, сказалъ онъ, и возвратись въ свою комнату. Я собью замки, которыми она заперта, и въ случаѣ опасности спасу ее. У меня еще кое что осталось отъ моего прежняго богатства; съ нею рѣшусь я возвратишься опять въ волнуемое море свѣта. Въ такомъ случаѣ не старайся спасти свою любовницу — ты себя этимъ погубишь. При малѣйшей опасности бѣги отсюда въ Мессину; въ трактирѣ Коронованной главы спроси Графа Сен-Марка, и ты вѣрно тамъ найдешь меня съ моею молодою воспитанницею.
По нѣкоторымъ слухамъ, которые дошли до меня чрезъ сосѣднихъ крестьянъ, я думаю, что туча, которая собирается надъ твоею теткою, скоро обрушится. На нее тайно жалуются, подозрѣваютъ ее, и даже обвиняютъ въ великихъ злодѣйствахъ…. Я не намѣренъ объ ней судить… Но этиже крестьяне сказывали, что вчера она увезла съ собою полумертваго Гишпанскаго посланника, находящагося при Сицилійскомъ Королѣ.
Приказанія даны самыя строгія и черезъ нѣсколько дней должна быть найдена Госпожа Феланзани и всѣ живущіе съ нею въ замкѣ должны спасаться.
Отдай эту записку своей теткѣ; скажи ей, что бумажка была привязана къ камню, которой бросили на террасу. Хорошо, естьли она воспользуется этимъ совѣтомъ!
Уже было очень свѣтло; Теодоръ съ поспѣшностію возвратился въ замокъ. Онъ примѣтилъ вездѣ такое смятеніе, какого до сихъ поръ не было въ этомъ жилищѣ тишины и уединенія; ходили, бѣгали, и хотя онъ всѣхъ спрашивалъ, но никто не отвѣчалъ на его вопросы, это приводило его часъ отъ часу въ большее безпокойство; онъ боялся, чтобъ эти приготовленія не были опасны для его любезной. Все приводило его въ ужасѣ; онъ былъ въ чрезвычайномъ безпокойствѣ, и ожидалъ съ нетерпѣніемъ минуты, которая должна была рѣшить всѣ его сомнѣнія.
Онъ желалъ бы спасти ту, которую любилъ больше своей жизни; онъ желалъ также щастія той, которой обязанъ своимъ воспитаніемъ, и для того не медля отнесъ своей теткѣ записку, полученную отъ пустынника, сказавъ ей, что она была привязана къ камню, которой упалъ къ его ногамъ, когда онъ прогуливался. Лишь только начала она читать, то вдругъ вскричала «они хотятъ сдѣлать это насильно! Гм!!!! Я не боюсь; они только ускорятъ минуту и слѣдствія моего мщенія: Ступай за мною Теодоръ; наконецъ узнаешь ты тайну, которая была отъ тебя скрыта съ самаго твоего младенчества….. Отъ твоей рѣшимости будешь зависѣть и мое щастіе, любовь моя, или ненависть.» Она кликнула Амброзіо и сказала ему; «запри хорошенько всѣ двери замка и не пускай никого; естьли кто покажется на лугу, то скорѣе приди мнѣ сказать.» Отдавъ это приказаніе, взяла Теодора за руку, повела его въ свою комнату, посадила подлъ себя, и посмотрѣвъ на него пристально, начала говорить слѣдующее.
ГЛАВА VIII.
правитьГорестныя воспоминанія возобновитесь въ мысляхъ моихъ! Дни страха и ужаса, дни пороковъ! предстаньте глазамъ моимъ!!!!А ты мой Боже! ты, которой одинъ только знаешь то, что привязываетъ меня къ жизни — ты, которой сквозь мракъ моихъ преступленій видишь мою душу, дай мнѣ столько твердости, чтобъ я могла еще вспомнить прошедшее, чтобъ могла заставить говорить то существо, котораго уже нѣтъ на свѣтѣ! Покажи мнѣ, что я невинна???? Ахъ….. съ рукъ каплетъ кровь….. Сицилія не отечество мое; Гишпанія видѣла мое рожденіе, Гишпанія видѣла мои нещастія — и я удалилась изъ нея навсегда…. Я произошла отъ благородной крови Графовъ Монте-Маіоровъ; но къ чему служитъ порода, ежели она не доставляетъ намъ щастія!… Сынъ и двѣ дочери составляли все семейство моего отца. Къ нещастію мы лишились матери, будучи еще очень молоды; и хотя отецъ нашъ своими попеченіями заставилъ насъ забыть, что у насъ не было ее, однакожъ смерть ея была причиною всѣхъ нещастій, которыя насъ поразили; можетъ быть наставленія ея предостереглибы насъ… Теодоръ, ты долженъ ко мнѣ имѣть чувства сыновнія… Я была тебѣ вмѣсто матери, вмѣсто самой нѣжной матери; чтобы ты ни чувствовалъ при моемъ повѣствованіи, не пренебрегай, не кляни нещастную, которая была рождена для добродѣтели, была обманута, и теперь существуетъ только для тебя… и для мщенія, прибавила она въ полголосъ…
Я не могу не отдать справедливости достоинствамъ сестры моей; и такъ какъ ее теперь уже нѣтъ на свѣтъ, то я забываю ея недостатки, вины и… ея тихой и задумчивой нравъ поселилъ во мнѣ и братѣ моемъ невольное къ ней отвращеніе, которое конечно произходило отъ разныхъ нашихъ характеровъ. Мы оба были веселы и рѣзвы. Будучи болѣе соединены дружбою, нежели союзомъ родства, имѣя одинакіе вкусы и одни почти желанія, мы рѣдко разлучались, и видали сестру только во время обѣда. Привычка, которую имѣла я съ самаго ребячества, чтобъ не разлучаться съ моимъ любезнымъ братомъ, была причиною, что я получила воспитаніе несродное моему полу; я также скоро узнала, какъ и онъ, всѣ тѣлесныя упражненія молодыхъ людей, а особливо успѣла я въ фектованіи; въ этомъ благородномъ и опасномъ искусствѣ я взяла надъ нимъ такое преимущество, что онъ часто за то на меня досадывалъ.
Отцу моему пріятно было наше дружество. Иногда онъ бралъ рапиру, бился со мною и помиралъ со смѣху отъ того, что ребенокъ побивалъ его. Онъ еще не зналъ также, какъ и я, до какой степени это пагубное искусство будетъ мнѣ нужно и опасно.
Я не стану разсказывать тебѣ о всѣхъ подробностяхъ моей молодости. Но опишу тебѣ тотъ случай, которой рѣшилъ судьбу моей жизни. Донъ-Мориціо Херубинъ дель Вилласъ, двоюродный нашъ братъ, получилъ отъ моего отца позволеніе пріѣхать на зиму въ Монтемаіорской замокъ, гдѣ мы обыкновенно жили. Онъ былъ молодъ, хорошъ собою, веселъ и любезенъ. Я полюбила его и примѣтила, что онъ былъ также ко мнѣ не равнодушенъ. Онъ полюбилъ меня, скоро потомъ обожалъ страстно и открылся мнѣ въ этомъ. Я приняла это объясненіе со всей Гишпанскою важностію, но глаза мои не соотвѣтствовади суровости моего отвѣта, онъ воспользовался этимъ, продолжалъ свои исканія и наконецъ принудилъ меня открыться въ моихъ чувствахъ. Будучи твердо увѣренъ въ любви моей, онъ клялся вѣчно быть мнѣ вѣрнымъ… Можетъ быть злодѣй тогда уже думалъ объ измѣнѣ!… Подлой обольститель! для чего сдѣлалъ ты меня нещастною? Анселина, которая видѣла у ногъ своихъ всю Гишпанію, Анселина принуждена была испытать измѣну!.. Ахъ нещастная!… Увѣрясь въ моихъ чувствахъ, требовалъ онъ у меня согласія открыться во всемъ моему отцу, я согласилась, и онъ просилъ у него руки моей. Графъ съ удовольствіемъ принялъ его предложеніе. Семейства наши были между собою согласны и бракъ нашъ долженъ былъ сдѣлаться новымъ узломъ между ими; дѣло было рѣшено и положено было черезъ годъ быть свадьбѣ.
ГЛАВА IX.
правитьБудущій супругъ мой не оставлялъ меня ни на минуту. Пылая ко мнѣ любовію, онъ раздѣлялъ со мною всѣ мои занятія, всѣ забавы и отличился во всѣхъ нашихъ играхъ и упражненіяхъ. Я гордилась такимъ любовникомъ, такимъ супругомъ, и предпочитала его всей вселенной. Братъ мой находилъ его гордымъ и дерзкимъ, но прощалъ ему эти пороки, какъ супругу сестры, нѣжно имъ любимой, и видѣлъ въ немъ только любезнаго своего родственника. Одинъ разъ собрались мы на охоту. Время было хорошо и восходящее солнце обѣщало прекрасной день. Мы взяли съ собою ружья, сѣти и весь снарядъ, нужной къ сраженію съ дикими жителями лѣсовъ. Донъ Мориціо наблюдалъ всѣ мои движенія, мы вмѣстѣ гнались за легкимъ оленемъ и боязливымъ зайцемъ. Эхо отзывалось воинскимъ звукомъ охотничьихъ роговъ, и лошади наши, казалось, ржаньемъ своимъ хотѣли показать, что и онѣ также чувствуютъ то удовольствіе, которое всѣхъ насъ одушевляло. Вдругъ небо помрачается. Южные вѣтры наносятъ густыя тучи, дождь льется ручьями и надъ головами нашими раздаются страшные удары грома, и разсѣваютъ насъ всѣхъ въ разныя стороны.
Лошадь моя испугавшись молніи, которая по случаю зажгла недалеко отъ меня стоящее дерево, закусила удила и помчалась сквозь лѣсъ. Въ страхъ своемъ она перепрыгивала черезъ кусты, и чѣмъ далѣе бѣжала, тѣмъ больше умножался страхъ ея; надобно было имѣть мою привычку и умѣніе, чтобъ усидѣть на ней на все это время. Наконецъ она ударилась головою о дерево и упала мертвая. Къ щастію успѣла я соскачить съ нее, въ противномъ случаѣ она бы меня зашибла; въ безпамятствѣ своемъ упала я на траву. Не помню, какъ долго была я въ этомъ состояніи: но опамятовавшись увидѣла себя въ объятіяхъ милаго Дона Мориціо, которой осыпалъ меня пламенными поцѣлуями. Я была вся въ грязи и крови, чувствовала ужасную боль, и приписывала ее сильному моему паденію. Съ великимъ трудомъ довезъ онъ меня до замка, гдѣ мнѣ подали самую скорую помощь. Во время болѣзни моей Донъ Мориціо не отходилъ отъ моей постели, и въ одномъ любовномъ объясненіи онъ признался мнѣ, что слѣдуя за мной во время бури, онъ нашелъ меня умирающую, и что будучи изъ себя отъ горести и любви, отчаявшись возвратить мнѣ жизнь, онъ употребилъ во зло мое состояніе и обезчестилъ меня.
Я любила его; онъ дѣлалъ мнѣ такія увѣренія въ вѣчной любви, что я охотно его простила, и думая о его поступкѣ, тайно радовалась тѣмъ, что я гораздо вѣрнѣе принадлежала ему. Вскорѣ послѣ того новый узелъ соединилъ насъ, я почувствовала, что имѣла уже подъ сердцемъ залогъ нашей любви. Хотя бракъ уже былъ назначенъ, но отецъ мой, будучи гордый и строгой Кастилланецъ, можетъ быть не простилъ бы нашей невольной вины; и такъ должно ее было скрывать отъ него, и мы выдумывали для этого способъ.
Судьба помогла намъ выйти изъ опасности. Графиня Вилла Серви, сестра моего отца, будучи больна послѣ смерти своего мужа, бывшаго Итальянскаго Князя, просила отца моего, чтобъ онъ прислалъ къ ней одну изъ дочерей своихъ. Мы сдѣлали съ Дономъ Мориціо такъ, что выборъ палъ на меня, и я поѣхала съ Амброзіо, которой былъ повѣреннымъ моего отца.
Я знала привязанность этого усерднаго и вѣрнаго слуги, и потому не усомнилась поручить ему жизнь и щастіе свое. Я открыла ему свое положеніе, и благодаря его стараніямъ и осторожности, родила сына не доѣхавъ еще до мѣста, такъ что никто изъ людей моихъ этого не примѣтилъ. Онъ взялъ на свои руки милое дитя и отдалъ его кормить одной крестьянкѣ, которая жила не далеко отъ замка моей тетки.
Мнѣ легко было оправдаться въ томъ, что я не скоро пріѣхала; причинами этому были, по словамъ моимъ, болѣзнь, худая дорога, сильная буря и множество другихъ еще обстоятельствъ. Никто въ этомъ не сомнѣвался; тетка съ охотою мнѣ простила — и все было забыто.
Всякой день, какъ будто для прогулки я уговаривала свою тетку итти въ поле — въ ближнюю деревню, и почти всякой разъ будучи привлекаема голосомъ природы, приводила ее къ моему сыну, котораго называли найденышемъ; она любила его почти также, какъ и я.
Время нашей свадьбы приближалось; я писала объ этомъ къ моему отцу, которой мнѣ отвѣчалъ, что я поступлю безчеловѣчно, ежели оставлю сестру его въ такомъ состояніи. Въ самомъ дѣлѣ эта любезная женщина примѣтно съѣдаема была горестію и мало помалу потухала. На моихъ рукахъ уснула она кроткимъ, вѣчнымъ сномъ, препоручивъ мнѣ мальчика, которой былъ столько ей любезенъ, и о которомъ не знали, что онъ ей такъ близокъ….. Посуди Теодоръ, посуди обѣщала ли я умирающей — любишь его. По смерти своей сдѣлала она меня наслѣдницею своей фамиліи, своего имѣнія, и я стала Графинею. Съ радостію увидѣла я себя госпожею безчисленнаго имѣнія; я надѣялась отдать его моему супругу…… Однако съ нѣкотораго времени тайное безпокойство тревожило меня: письма моего любезнаго Дона Мориціо становились день отъ дня рѣже и холоднѣе; это меня испугало, и я тотчасъ же рѣшилась ѣхать къ моему отцу. Садясь въ карету, получаю я письмо… ужасное письмо, которое разрушило на вѣкъ щастіе моей жизни.
ГЛАВА X.
правитьВотъ это письмо, которое было причиною столькихъ преступленій и слезъ…. Сказавъ сіи слова, Госпожа Феланзани дала Теодору измятое письмо, въ которомъ всѣ почти слова были смыты ея слезами, потомъ отворивъ дверь на террасу, она вышла вонъ и оставила его на минуту одного. Онъ воспользовался этимъ временемъ и прочиталъ письмо, которое было слѣдующаго содержанія:
Любезная Ангелія!
"Я долженъ тебѣ сообщить самую печальную новость. Она приведетъ тебя въ изумленіе, но что дѣлать? Люди всегда были непостоянны… Донъ Мориціо Херубинъ дель Вилласъ, твой будущій супругъ, уже болѣе тебя нелюбитъ; отсутствіе истребило тебя изъ его памяти; другой предметъ замѣнилъ твое мѣсто съ его сердцѣ. Онъ мнѣ въ этомъ открылся и просилъ руки сестры твоей Эмиліи. Будучи раздраженъ такой измѣною, я отказалъ ему. Но дочь моя бросилась къ ногамъ моимъ, и сказала, что отъ этого будетъ зависитъ щастіе ея жизни. Чувствительное мое сердце не могло имъ сопротивляться, я простилъ и согласился……
«Вооружись твердостію, забудь неблагодарнаго, и почитай его своимъ другомъ, своимъ братомъ. Побудь нѣсколько у моей сестры; отсутствіе изгладитъ его изъ твоей памяти.
Прости! докажи, что ты достойна быть дочерью Графа Мантемаіора.
Въ эту минуту Госпожа Феланзани возвратилась назадъ; глаза ея были заплаканы; она взяла писмо, положила его къ своему сердцу и продолжала такимъ образомъ:
Прочитавъ письмо, я упала въ обморокъ. Человѣкъ, которой мнѣ привезъ его, закричалъ, Амброзіо прибѣжалъ на его голосъ, увидѣлъ на полу бумагу, онъ прочиталъ ее, и по содержанію тотчасъ узналъ о причинѣ положенія, въ которомъ я была. Онъ старался подать мнѣ помощь, но всѣ старанія его были тщетны, и я пришла въ себя спустя уже два часа. Первой мой вопросъ былъ о письмѣ: мнѣ его подали; не уронивъ ни одной слезы, прочитала я его и положила къ моему сердцу.
Жестокое пламя возгорѣлось въ груди моей, оно пожигало всю мою внутренность, и я не старалась утушить его; я рѣшилась непремѣнно умертвить себя. Амброзіо, вѣрной Амброзіо, зналъ мое сердце; онъ мнѣ показалъ моего сына и видъ его, хотя горестный, заставилъ меня перемѣнить мое намѣреніе. Я осталась жива для бѣднаго сироты, оставленнаго при самомъ рожденіи безчеловѣчнымъ отцомъ — осталась жить для мщенія.
Мщеніе!….. Я произнесла это слово — и все еще любила невѣрнаго….. Намѣреніе мое ясно это доказывало…. Естьли только одно отсутствіе изгладило меня изъ его памяти, то возвращеніе мое и видъ сына, вѣрно пробудятъ въ немъ чувство прежней любви; я принужу его снова отдать мнѣ свое сердце; мы удалимся въ какое нибудь тихое убѣжище и будемъ жить щастливо — я прощу его минутную невѣрность.» Я восхищалась своимъ планомъ и была увѣрена въ его исполненіи. Приготовленія къ моему отъѣзду тотчасъ же были сдѣланы; нетерпѣніе мое не давало имъ долго продолжаться. Я собрала, сколько могла, изъ наслѣдства, доставшагося мнѣ послѣ тетки, и намѣрена была употребить это для будущаго нашего хозяйства; все остальное поручила я въ управленіе одному вѣрному человѣку, а сама, имѣя довольно денегъ, отправилась въ Остію съ моимъ сыномъ, Амброзіо и тремя лакѣями изъ Итальянцовъ, которые были мнѣ очень преданы.
Каждая минута казалась мнѣ самымъ продолжительнымъ часомъ, и хотя дорога наша шла довольна хорошо, но мнѣ все казалось, что мы ѣдемъ тихо; воображеніе мое представляло мнѣ любезнаго Дока Мориціо все еще нѣжнымъ, вѣрнымъ, раскаявшимся при видѣ своего сына, безпрестанно слѣдующимъ за мною и убѣгающимъ того союза, которой я проклинала,
Пріѣхавъ въ Виленцію, увѣдомила я своего отца о смерти его сестры и о моемъ пріѣздѣ; потомъ поручивъ Амброзіо сына и все мое имѣніе, поѣхала я въ провожаніи трехъ моихъ слугъ въ Монтемаіоръ, куда влекло меня мое сердце. Пламенное желаніе, которое имѣла я увидѣть любезнаго моего брата, батюшку и больше всего Дона Мориціо, не позволяло мнѣ останавливаться дорогою. Я ѣхала днемъ и ночью и была ужѣ не далеко отъ Олкалы, за нѣсколько милъ отъ моей цѣли, какъ вдругъ десять человѣкъ маскированныхъ выскочивъ изъ лѣсу, окружили мою карету.
Кучеръ мой хотѣлъ отъ нихъ уѣхать; но его ранили изъ пистолета въ плечо — и онъ упалъ подъ ноги къ лошадямъ. Люди мои противились нѣсколько времени, хотя они были худо вооружены. Наконецъ должно было уступить. Одинъ изъ нихъ тутъ же умеръ, будучи въ мѣстахъ четырехъ раненъ; другаго они схватили и обезоружили, а третей хотя былъ легко раненъ, но успѣлъ скрыться отъ нихъ и его никакъ не могли догнать. Наконецъ уставъ отъ напрасныхъ поисковъ, разбойники окружили карету: одинъ изъ нихъ сѣлъ вмѣсто кучера, котораго они оставили умирающаго на дорогъ, и поскакали совсѣмъ не тою дорогою, которою я ѣхала.
Послѣ двухъ — суточной ѣзды я узнала, что мы были въ горахъ Сіерры Морены; мысли мои такъ были смущены, что я не знала что подумать: однако карета все еще продолжала ѣхать, и я не надѣялась ни откуда получить помощи.
Наконецъ мы пріѣхали къ одному небогатому дому. Тутъ карета остановилась, одинъ изъ разбойниковъ постучалъ и двери отворились. Меня вынули изъ кареты и отвели въ подземную темницу, гдѣ я, правду сказать, нашла все нужное для жизни, но гдѣ у меня была отнята надежда получить вольность и даже дневной свѣтъ.
Я спрашивала проводниковъ, кто они и что хотятъ со мною дѣлать; не ни одинъ мнѣ не отвѣчалъ; и я была въ ужасной нерѣшимости между жизнію и смертію…… Горестное состояніе!….. разлучена съ тѣмъ, что для меня было дороже всего на свѣтѣ….. Лишена сына и супруга. Я потеряла всю надежду….. ожидала смерти!…. Она была бы для меня величайшимъ благодѣяніемъ…. Сколькихъ горестей и пороковъ избавилась бы я сею смертію…… Чистая, безпорочная душа моя, освобожденная отъ земныхъ оковъ, обитала бы теперь съ нѣдрѣ Творца своего, не будучи осквернена пороками, которые безпрестанно пожираютъ ее….. Ахъ!… по крайней мѣръ я бы не обагрила кровію рукъ своихъ!……
ГЛАВА XI.
правитьЯ провела нѣсколько дней въ этомъ мучительномъ состояніи, не слыхавъ ни слова отъ того, кто мнѣ приносилъ пищу; будучи окружена вѣчнымъ молчаніемъ, я не могла узнать своей судьбы.
Нѣкоторой лучь правдоподобія блеснулъ въ глазахъ моихъ и умножилъ мое отчаяніе; я вспомнила, что у жестокаго Дона Мориціо былъ домъ по среди Сіерры Морены. Я узнала эти горы по ихъ разнообразію, а особливо по безплоднымъ мѣстамъ, черезъ которыя меня провозили. Я почти не сомнѣвалась, что невѣрный опасаясь гнѣва оскорбленной Гишпанки, лишилъ меня вольности….. Въ самомъ дѣлъ какіе еще большіе признаки нужны были для этого?… Разбойники, которые бы желали воспользоваться моимъ имѣніемъ, вѣрно лишили бы меня и жизни… Я открыла свои догадки моему тюремщику, которой, казалось, этимъ смутился, и не отвѣчавъ ни слова, ушелъ отъ меня скорѣе обыкновеннаго; этотъ выходъ подтвердилъ мое подозрѣніе и не долго оставалось дожидаться того, чтобъ совершенно въ этомъ увѣриться.
Невѣрный Мориціо видя, что я не обманывалась въ своихъ заключеніяхъ, почелъ за лишнее долѣе скрываться. Извергъ осмѣлился предстать предъ меня съ злобною и торжествующею улыбкою; онъ ругался надъ моими нещастіями — онъ, который былъ единственною ихъ причиною!…..
Анселина, сказалъ онъ мнѣ съ насмѣшливымъ видомъ, на что мнѣ болѣе скрываться; я знаю, что ты рѣшилась бы мнѣ мстить: но я взялъ всѣ предосторожности, чтобъ избавиться отъ твоего бѣшенства. Эта темница должна быть твоимъ гробомъ, примолвилъ онъ съ строгимъ видомъ; однако со всѣмъ тѣмъ ты можешь отсюда выйти на одномъ условіи, только на одномъ…. Семейство твое почитаетъ тебя умершею подъ ударами злодѣевъ; откажись отъ своей фамиліи и оставь своихъ родныхъ въ этомъ заблужденіи, подпиши это условіе, которымъ ты должна уступить все свое имѣніе сестрѣ твоей, и этотъ свадебной уговоръ съ Педро моимъ человѣкомъ и соверши теперь же этотъ бракъ, все для этого готово, и поѣжжай съ своимъ мужемъ въ Индію, гдѣ я ему пріискалъ хорошее мѣсто.
Сіе предложеніе можетъ быть для тебя очень выгодно, естьли ты отложишь свою гордость, которая теперь со всѣмъ не къ стати. Повинуйся! этою только цѣною можешь ты купить свободу, мое почтеніе и дружбу, которую я всегда къ тебѣ имѣлъ. Сдѣлай мнѣ это пожертвованіе, оно мнѣ необходимо нужно. Я требую отъ тебя послѣдняго доказательства твоей ко мнѣ любви, въ которой ты клялась мнѣ. Смотри! Донъ Мориціо у ногъ твоихъ! Онъ еще проситъ тебя, когда бы могъ приказывать.
Первое движеніе моего сердца былъ гнѣвъ; презрѣніе и ненависть начинали заступать во мнѣ мѣсто любви и нѣжности; я хотѣла было ихъ обнаружить предъ нимъ, но вспомнивъ о моемъ сынѣ, я скрыла невольныя свои чувствованія; и не смотря на мою справедливую гордость, со слезами и въ самомъ трогательномъ видѣ бросилась къ ногамъ его: "какъ! Донъ Moриціо! вскричала я, ты осмѣливаешься сдѣлать мнѣ такое подлое предложеніе? Не ужели незнаешь ты, что въ жилахъ моихъ течетъ священная кровь фамилія Монтемаіоровъ, которая была соединена съ нашими Государями? Неужели незнаешь, что ты мой супругъ и принадлежишь мнѣ по всѣмъ правамъ природы; что тебѣ обязана я нещастіемъ быть матерью, и какъ ни поносно это имя, но я все еще люблю жестокаго, невѣрнаго Мориціо? … — Ты мать? сказалъ онъ мнѣ съ удивленіемъ. — Да, жестокой! Не ужели ты такъ легко могъ забыть тотъ злополучный день, когда стихіи вмѣстѣ съ тобою соединились для моей погибели?… Развѣ ты забылъ, что я для этого только разсталась съ отцемъ моимъ?… И ты хочешь принудить мать твоего Теодора быть супругою подлаго слуги!
Какъ! вскричалъ Теодоръ, перервавъ ее съ живостію, я вашъ сынъ… я сынъ игрока и безславія?… — Сынъ мой, любезной сынъ, сказала Госпожа Феланзани обнявъ его; не ты долженъ стыдиться своего рожденія, но отецъ твой; онъ долженъ бы обвинять тебя во всемъ; мать твоя нещастна: но всегда была невинна…. Говоря это, она прижимала его съ нѣжностію къ своему сердцу; казалось, что невольное ея признаніе было новымъ союзомъ, которымъ она привязывалась къ нему еще болѣе прежняго; она радовалась, выговаривая имя сына и слыша, что онъ называетъ ее пріятнымъ именемъ матери, и за всякое слово награждала его поцѣлуями. Наконецъ вырвавшись изъ его объятій, она продолжала свою повѣсть.
ГЛАВА XII.
правитьДонъ Мориціо вышелъ въ смущеніи, но на другой день опять явился. Онъ былъ такъ жестокъ, такъ дерзокъ, что возобновилъ мнѣ безстыдныя свои предложенія. Но я ужъ болѣе не щадила его, и говорила все, что гнѣвъ и отчаяніе вдохнули въ оскорбленное мое сердце. Видя, что ни прозьбы, ни угрозы не имѣютъ надо мною дѣйствія, и что ему должно потерять надежду получить то, чего ему хотѣлось, онъ прибѣгнулъ къ послѣднему способу и сказалъ мнѣ: «твой Теодоръ въ моихъ рукахъ (при этихъ словахъ я невольно содрогнулась) и естьли ты сію же минуту не согласишься на то, чего я требую, то смерть его… — Стой, стой, вскричала я внѣ себя, я готова подписать все, но спаси, спаси моего сына… Я была уже готова подписать свой постыдной приговоръ, какъ вдругъ пришло мнѣ на мысль, что въ такое короткое время сынъ мой, которой оставался въ Валенціи, не могъ попасться Дону Мориціо; сверхъ того, естьлибъ онъ былъ въ его рукахъ, Мориціо показалъ бы мнѣ его, чтобъ тѣмъ скорѣе достигнуть своей цѣли, или по крайней мѣрѣ онъ назвалъ по имяни Амброзіо… Все это въ одну минуту представилось моему воображенію; я бросила съ презрѣніемъ перо и сказала: нѣтъ нѣтъ, я не подпишу своего униженія, своего безчестія; скорѣе соглашусь я умереть!.. Извергъ снова употребилъ ласку и угрозы, чтобъ заставить меня подписать то, чего ему хотѣлось; наконецъ взбѣсившись на меня за мое упорство, сказалъ онъ страшнымъ голосомъ: и такъ умри же!… однако ты можешь еще остаться живою, естьли бросишь свою гордость… Я оставляю здѣсь эту бумагу, я увѣренъ, что ты ее подпишешь, когда почувствуешь ужасныя мученія голода. Тебѣ не прежде принесутъ ѣсть, какъ тогда, когда будешь согласна. Прости… Повиновеніе — или смерть… Я умру, вскричала я умру, естьли это должно; но никогда не буду столько подлою; съ этими словами схватила я условіе и изодрала его въ клочки! — Такъ умриже! вскричалъ онъ — и ужасные запоры заскрипѣли. Какія мученія! какія страданія терпѣла я!… Едва прошли сутки, какъ ужасная жажда начала меня мучить; отъ жара едва могла я переводишь духъ, и вмѣстѣ съ воздухомъ, казалось, вдыхала въ себя огонь, которой пожиралъ мою внутренность; все вокругъ меня представлялось мнѣ пылающимъ; воображеніе мое переселяло меня на берегъ ручья; я приближала губы свои къ его обманчивымъ струямъ; но они были также горячи. Скоро послѣ того я упавъ въ отчаяніи на землю и съ бѣшенствомъ глотала ее!…
Ахъ! естьлибъ въ эту ужасную минуту варваръ явился предо мною, я бы, кажется, на все согласилась, все бы подписала за одинъ стаканъ воды, только за одинъ стаканъ! Я бы, кажется, заплатила за эту помощь даже своею жизнію! … Но увы! ее не было… Я была ужъ близь смерти, и роптала на ея медленность. —
Слишкомъ двое сутокъ боролась я между жизнію и смертію; послѣ такихъ жестокихъ страданій мнѣ конечно не долго оставалось жить, но вдругъ дверь моей темницы отворилась, и я вижу!… Нѣтъ! не льзя умереть отъ горестей, потому что вытерпѣвъ измѣну, поруганіе, мученія отъ того, котораго я обожала, я не умерла отъ отчаянія. Нѣтъ! не льзя умереть отъ радости, потому что я была еще жива, увидѣвъ моего избавителя, моего вѣрнаго Амброзіо. Я вскричала отъ радости, увидѣвъ его; онъ мнѣ подалъ знакъ, чтобъ я молчала и слѣдовала за нимъ, но я была слишкомъ слаба и не могла итти. Онъ примѣтилъ это и далъ мнѣ выпить нѣсколько капель вина, которое принесъ съ собою, потомъ взялъ за руку и потащилъ меня въ темнотѣ. Сердце мое билось такъ сильно, что я насилу могла держаться на ногахъ въ этомъ ночномъ переходѣ. Вдругъ я на что-то наступила, покачнулась, и упала на трупъ, которой еще дышалъ! Отъ страха я закричала въ полголосъ. Амброзіо испугавшись остановился, подождалъ съ минуту, и увѣрившись, что, меня никто не слыхалъ, вынулъ изъ кармана огниво, зажегъ свѣчу и подошелъ ко мнѣ, потомъ поднявъ меня съ трупа, на которомъ я все еще лежала, съ трудомъ вытащилъ меня изъ подземелья. Ворота были отперты, подлѣ ихъ стоялъ съ верховыми лошадьми Фріоли, мой Итальянецъ. Я была слишкомъ слаба, чтобы держаться на лошади; взять мою карету и заложить въ нее лошадей, это было слишкомъ медленно и опасно. Амброзіо, будучи силенъ, сѣлъ верхомъ ухвативъ руками — и мы поскакали во всю прыть.
Я не могу продолжатъ далѣе; Амброзіо вѣрнѣе разскажетъ тебѣ, какимъ образомъ онъ узналъ о моемъ заключеніи и какія средства употребилъ онъ для моего избавленія.
Ты увидишь, сынъ мой, что мать твоя была нещастна, порочна, и — можетъ быть, осталась все еще невинна. Судьба… Она замолчала и вышла вонъ. Спустя нѣсколько минутъ вошелъ Амброзіо, и по приказанію Госпожи Феланзани продолжалъ ея повѣсть.
ГЛАВА XIII.
правитьПо приказанію моей Госпожи, я старался найти подлѣ Валенціи вѣрную женщину, которой бы могъ поручить ея сына; черезъ нѣсколько дней мнѣ рекомендовали одну крестьянку, которая жила не далеко отъ города; меня увѣрили въ ея честности, и я поручилъ ей дитя, не сказывая, чье оно было. Я заплатилъ ей щедро, и отдавъ деньги, оставленныя мнѣ госпожею одному банкиру въ Валенціи, я поѣхалъ къ ней въ Монтемаіоръ.
Я проѣхалъ уже три доли своей дороги, какъ вдругъ попался мнѣ Фріоли, одинъ изъ людей Графининыхъ, которой увѣдомилъ меня объ ужасномъ переворотѣ, случившемся съ нею. Хотя этотъ вѣрной слуга былъ слегка раненъ, однако онъ умѣлъ скрыться отъ поисковъ разбойничьихъ, и былъ столь смѣлъ и отваженъ, что въ нѣкоторомъ разстояніи слѣдовалъ за ними. Онъ хотѣлъ спасти свою Госпожу, естьли только это можно; для исполненія сего намѣренія, нужно было знать, куда везли ее и не терять слѣдовъ. Возвратясь на мѣсто сраженія и взявъ пистолеты своего товарища, которой лежалъ тутъ мертвой, слѣдовалъ онѣ за каретою всегда на половину дня разстояніемъ, хотя былъ пѣшкомѣ, и вездѣ вѣрно разспрашивалъ о дорогѣ, по которой ѣдетъ карета.
Наконецъ послѣ безпрестаннаго четыредневнаго пути, пришедъ въ горы Сіерры Морены и освѣдомившись по обыкновенію своему въ трактирѣ о дорогѣ, по которой ѣхали похитители, примѣтилъ онъ въ кухнѣ человѣка, которой смотрѣлъ на него пристально и котораго онъ по платью счелъ однимъ изъ разбойниковъ. Хотя онъ чувствовалъ, что этотъ случай былъ для него не слишкомъ благопріятенъ, но умѣлъ это скрыть и вознамѣрился поправить свою неосторожность.
Будучи увѣренъ, что за нимъ будутъ гнаться, онъ спрятался не далеко отъ трактира въ кустарникъ, которой случился подлѣ дороги. Все точно такъ случилось, какъ онъ думалъ. Разбойникъ отставъ какимъ-то случаемъ отъ своей шайки, и подозрѣвая, что тотъ, кого они ищутъ, долженъ быть не далеко, положилъ непремѣнно остановить его дорогою. Онъ сѣлъ верхомъ и поскакалъ впередъ, не надѣясь совсѣмъ, чтобъ Фріоли могъ узнать его въ трактирѣ и взять свои мѣры. Въ то время, какъ онъ проѣзжалъ мимо кустовъ, Фріоли выстрѣлилъ въ него и попалъ только въ лошадь. Хотя разбойникъ не былъ раненъ, но не могъ уже защищаться; лошадь въ своемъ паденіи придавила ему ногу, которой онъ не успѣлъ высвободить изъ стремя. Въ такомъ состояніи сталъ онъ просить пощады у своего побѣдителя, которой обѣщалъ дать ему жизнь, естьли онъ объявитъ ему причину похищенія его Госпожи, мѣсто, куда ее отвезли, и то, что съ нею намѣрены сдѣлать.
Извергъ удовлетворилъ его во всѣхъ этихъ вопросахъ, сколько могъ; онъ сказалъ ему, что человѣкѣ, котораго онъ совсѣмъ не знаетъ, нанялъ девятерыхъ бродягъ, въ числѣ которыхъ былъ и онъ, чтобъ остановить Графиню на дорогѣ и отвезти ее въ укрѣпленный домъ, до котораго ужъ оставалось не болѣе, какъ нѣсколько часовъ ѣзды.
Будучи вѣренъ своему слову, Фріоли началъ выправлять его ногу изъ подъ-лошади; но едва успѣлъ онъ это сдѣлать, какъ злодѣй выхвативъ изъ сѣдла пистолетъ, выстрѣлилъ въ этого вѣрнаго слугу. Смертоносная пуля прострѣлила шляпу и не много оцарапила ему голову. Фріоли разсердясь и не давъ ему времени схватиться за другой пистолетъ, бросился на него съ кинжаломъ повалилъ и хотѣлъ колоть. Рука его, не привыкшая къ убійствамъ, дрожала и готова была даровать извергу свободу, но вспомнивъ, что Графиня должна непремѣнно погибнуть, естьли этотъ злодѣй увѣдомитъ своихъ товарищей, что они открыты, вооружился онъ всѣмъ свирѣпствомъ, какое могла возбудить привязанность къ своей Госпожѣ и ненависть къ разбойнику. Онъ два раза ранилъ его въ сердце и съ скоростію удалился отъ такой ужасной сцены.
ГЛАВА XIV.
правитьНе зная родныхъ нашей молодой Графини, Фріоли вознамѣрился лучше ѣхать ко мнѣ увѣдомить меня объ ея нещастіи и о своихъ открытіяхъ, и просить моего совѣта. Выслушавъ его исторію, я тотъ же часъ обратилъ свое подозрѣніе на Дона Мориціо, и поклялся летѣть на помощь Графинѣ, хотя бы это стоило моей жизни. Я всегда былъ къ ней привязанъ, испыталъ многія ко мнѣ милости и полную ея довѣренность. Нещастіе ея и поступокъ Фріоли рѣшили меня; я вознамѣрился подать помощь Графинъ, не извѣщая о томъ ея родныхъ.
Я сдѣлалъ это съ тѣмъ, чтобъ избавиться отъ препятствій, которыя бы сталъ дѣлать мнѣ и родственникамъ нещастной Графини Донъ Мориціо. Сверхъ того громкіе слухи объ ея приключеніяхъ могли бы быть ей вредны. И такъ запастись всякимъ оружіемъ и переодѣвшись поклонниками, пошли мы въ горы Сіерры-морены. Во всю дорогу мы сказывались богомольцами, шедшими въ Компостеллу къ Святому Іакову. Одежда наша избавляла насъ отъ всякаго подозрѣнія; въ насъ не могли сомнѣваться самые разбойники, которымъ попадались мы на встрѣчу; такимъ образомъ не чувствительно приближились мы къ дому, которой заключалъ предметъ нашего путешествія. Пришедъ къ воротамъ дома уже ночью, просилъ я, чтобъ пустили переночевать. Прозьбу мою исполнили, но съ великою грубостію Фріоли пошелъ въ ближній трактиръ, чтобъ достать верховыхъ лошадей и дожидаться съ ними съ полночь у воротъ.
Я введенъ былъ въ нижнюю залу, которая была между двухъ коридоровъ; разбойники, кои въ это время ужинали передъ огнемъ, осматривали меня съ головы до ногъ. Они посадили меня съ собою за столъ и подчивали своимъ кушаньемъ. Во время стола я притворялся веселымъ, хотя о немъ далеко былъ отъ веселья; сердце мое билось ужасно, и мнѣ такъ было тяжело дышать, что я нѣсколько разъ былъ готовъ упасть въ обморокъ. Къ щастію пируны мои были довольно пьяны и не примѣтили моего смущенія, отъ котораго наконецъ я оправился. Послѣ ужина старуха внесла разбойникамъ еще нѣсколько бутылокъ вина. Они запѣли свои мерзкія пѣсни, столь оскорбительныя Высочайшему существу, человѣчеству и природѣ!….. Я мучился досадою!…..Но надобно было все переносить — и я терпѣлъ.
Наконецъ я сказалъ имъ, что дорога слишкомъ меня утомила, и что долженъ будучи рано поутру отправиться въ свой путь, теперь имѣю нужду въ отдыхъ. — Это была минута весьма благопріятная для моего намѣренія, потому что разбойники такъ упились, что скоро должны были упасть безъ чувствъ. Спустя нѣсколько времени можетъ быть я бы не могъ ужъ найти того, чего мнѣ хотѣлось. Итакъ я всталъ, и одинъ изъ нихъ, котораго по связкѣ ключей, висѣвшихъ у него за поясомъ, принялъ я за клюшника или тюремщика, взялъ фонарь, вышелъ со мною изъ залы и пошелъ къ комнатѣ, которая была мнѣ назначена.
Я слѣдовалъ за нимъ весьма медленно, и высматривалъ мѣсто, въ которомъ мы были. Зала, откуда я вышелъ, была со сводами, такъ какъ и коридоръ, по которому велъ меня проводникъ мой и изъ котораго былъ входъ во многія комнаты. Всѣ они были заперты, и я заключилъ, что въ одной изъ нихъ должна быть нещастная моя Госпожа. — Я дрожалъ; но наконецъ чувствуя, что это была такая минута, въ которую должно мнѣ или начать свое дѣло, или навсегда отъ него отказаться, я ободрился, рѣшась на все для исполненія моего намѣренія.
Предпріятіе было самое опасное; но я положилъ или умереть, или исполнить его. Мнѣ непремѣнно должно было отправиться на другойже день, потому что малѣйшее замедлѣніе въ такомъ домъ могло быть подозрительно; и такъ самой лучшій способъ былъ рѣшимость и ожесточеніе. Пришедши къ концу коридора, когда надобно было подыматься по лѣстницѣ въ верхній этажъ, я выхватилъ изъ за пазухи кинжалъ, схватилъ своего проводника за воротъ, и сказалъ задыхающимся, но строгимъ голосомъ, что при первомъ его словѣ я убью его.
Онъ испугался и поблѣднѣлъ; на вопросъ о Графинѣ онъ отвѣчалъ, что она въ той темницъ, которая была въ концѣ коридора, и что будучи осуждена жестокимъ Дономъ Мориціо умереть съ голода, слишкомъ двое сутокъ не ѣла ничего и сражалась уже съ продолжительною и мучительною смертію!….. Я задрожалъ отъ ужаса!….. Въ бѣшенствѣ своемъ поклялся я умертвить злодѣя и всѣхъ его родственниковъ.
Тотчасъ же велѣлъ я тюремщику вести себя къ Анселинѣ — и онъ повиновался; я шелъ подлѣ него, приложивъ кинжалъ къ груди. Должно было проходить близь залы, въ которой еще пили злодѣи: я боялся, чтобъ кто нибудь изъ нихъ не вышелъ. Уже слышны были ихъ ужасные крики, и вдругъ проводникъ мой толкнулъ меня и закричалъ изо всей силы такъ, что голосъ его и теперь еще отдается въ моемъ сердцѣ…… Природа наградила меня слишкомъ необыкновенною силою, и потому сопротивленія его были тщетны. Схвативъ крѣпко изверга, вонзилъ я въ его грудь кинжалъ свой. Нещастной упавъ, не сказалъ ни слова. Вооружась пистолетами и нагнувшись къ землѣ, рѣшился я дорого продать жизнь свою; но разбойники въ веселіи и упоеніи своемъ не слыхали крика своего товарища, и ни одинъ изъ нихъ не тронулся съ мѣста. Подождавъ нѣсколько, взялъ я ключи, которые были еще у тюремщика, и заперъ комнату, гдѣ пировали его товарищи. Въ туже минуту побѣжалъ скорѣе туда, куда вело меня мое сердце.
ГЛАВА XV.
правитьЯ отворяю потихоньку дверь — и вижу Графиню, лежащую на землѣ и борющуюся съ смертію…. съ самою ужасною смертію!… Къ щастію со мною былъ пузырь, въ которомъ пѣшеходцы обыкновенно носятъ вино, чтобъ дорогою утолять жажду: кой-какъ раскрылъ я ротъ нещастной, и влилъ ей нѣсколько капель вина. Эта спасительная помощь возвратила ей чувства. Я поднялъ ее, и взявъ за руку, вывелъ ее изъ ужасной темницы!… Тѣло тюремщика лежало на землѣ, Графиня поскользнулась, упала на трупъ и закричала. Больно было бы видѣть разрушенными всѣ старанія свои, когда они приходили уже къ концу. Я остановился въ другой разъ, послушалъ: — вездѣ было глубокое молчаніе, и разбойники спали уже, обезсилѣнъ отъ вина и водки. Я возвратился къ Акселинѣ; прошу, чтобъ она слѣдовала за мною, но она была совершенно безъ чувствъ. Не теряя ни минуты, взялъ я ее на руки и вышелъ съ этимъ драгоцѣннымъ бременемъ къ главнымъ воротамъ. Въ нѣсколькихъ шагахъ Фріоли ждалъ меня больше часа съ тремя верховыми лошадьми, которыхъ ему удалось купить; но насъ задержалъ еще случай, о которомъ я совсѣмъ прежде не подумалъ. Хотя Графиня пришла въ себя на свѣжемъ воздухъ; но была такъ слаба, что не могла держаться на лошади: итти опять на дворъ за каретою, требовало времени, и малѣйшее замедлѣніе было опасно. Тотчасъ же выдумалъ я, чѣмъ помочь этому; я посадилъ ее на самую лучшую лошадь, а самъ сѣлъ назади, обхвативъ ее руками. Фріоли сѣлъ на другую лошадь, а третью взялъ за поводъ, и мы поскакали отъ сего ужаснаго мѣста. Мы не отъѣхали больше двухъ верстъ, какъ вдругъ Графинѣ сдѣлалось такъ дурно, что она совсѣмъ не могла продолжать пути. Намъ стоило великаго труда перенести ее въ хижину, которая находилась во ста шагахъ отъ дороги, и которую увидѣли мы на разсвѣтѣ. Съ помощію Фріоли донесъ я ее до дверей; мы постучались: хозяинъ, которому весьма я щедро заплатилъ, нѣсколько принялъ насъ учтиво, но притомъ обѣщалъ показать совсѣмъ другую дорогу разбойникамъ, естьли они погонятся за нами, и даже защищать, естьли бы захотѣли искать насъ въ его избушкѣ.
Онъ ввелъ какъ въ свой чуланъ; мы положили Графиню на соломенную постелю и употребляли всѣ возможныя средства, чтобъ облегчишь ея страданія.
Въ пузырѣ было еще нѣсколько вина, которое при этомъ случаѣ было драгоцѣнно; я давалъ его понемногу пить Анселинѣ, и оно очень помогло ей, потому что вся болѣзнь ея состояла въ слабости и истощеніи силъ.
Вдругъ слышу я, что стучатся у дверей и кричатъ въ нѣсколько голосовъ!… Я испугался, бросился въ дверь, оба мы съ Фріоли схватили свое оружіе и рѣшились заставить раскаяваться перваго дерзкаго, которой бы осмѣлился войти къ намъ.
Это были точно разбойники, которые гнались за нами въ погоню, и которые еще не проспавшись отъ вчерашняго пира, пріѣхали требовать вина. Они такъ обезпамятовали отъ пьянства, что забыли спросить объ насъ у крестьянина. Они сѣли вокругъ стола, начали пить и разговаривать между собою.
Тонкая дощаная перегородка отдѣляла насъ, мы наблюдали величайшее молчаніе; я сталъ прислушиваться, и хотя они съ пьяну бормотали въ полголоса, но я услышалъ слѣдующій ихъ разговоръ.
ГЛАВА XVI.
правитьКакъ взбѣсится Графъ Монтемаіоръ, сказалъ одинъ, когда узнаетъ, что дочь его ушла. — Онъ тайно велѣлъ ее запереть въ тюрму за дурное ея поведеніе, сказалъ другой. — Да братъ, вѣрь всѣмъ бреднямъ! вѣдь въ этомъ насъ увѣрилъ тотъ баринъ, которой заплатилъ намъ за труды, и которому принадлежитъ домъ; пожалуй — смотри ему въ зубы! по мнѣ такъ кажется, что онъ такъ щедро заплатилъ намъ за то, чтобъ ему воспользоваться ея имѣніемъ, прибавилъ третій. — Какъ онъ осердится, когда узнаетъ, что проклятой побродяга… — Только братцы, молодецъ и побродяга этотъ! смотри какой смѣлой… — Да, правда, хватъ! Выпьемъ-ка за его здоровье — тьфу къ чорту за, здоровье бродяги! вскричалъ одинъ изъ пьяницъ… — Экой, братецъ, вѣдь это него, что ежели онъ намъ попадется!… а барыня? — -- чортъ побери объ барынѣ ужъ данъ рѣшительной ордеръ…. Слуга добраго господина вѣдь кажется ясно сказалъ, что гдѣ ее поймаемъ, тамъ ее и… понимаете! двести квадруплей тому, кому попадется, а что остальнымъ товарищамъ: вѣдь это денешки! — да и за такую бездѣлицу! Ахъ! естьлибъ она мнѣ попалась, я, да я бы ее… Ну вотъ какъ стаканъ вина выпить. Нутка, ну за здоровье щедраго барина! — нѣтъ, чортѣ меня побери! я не стану пить. Я бестія, но ни за что не стану пить за здоровье такого изверга. — Правда! ну за здоровье молодой барыни. — За эту давай. Не чего сказать, она хороша… Не хотѣлили ее принудить вытти за мужъ за того лакѣя, которой намъ щедро такъ платитъ за то… чтобъ убить ее… Негодной мерзавецъ. Э! а мнѣ такъ кажется, что баринъ самъ хотѣлъ сдѣлать ее своею наложницею. — Я тебѣ сказываю, что не правда, онъ ее хотѣлъ уморить голодомъ. Это ужъ слишкомъ зло! По моему такъ ей пулю въ лобъ. Я слишкомъ человѣколюбивъ и не могу видѣть страданій. — Я бы готовъ что нибудь заплатить, чтобъ она спаслась, лишь бы выручить свои деньги — Выпьемъ за будущія наши деньги. — Все равно, что за эти деньги пить, что за волчью кожу, не поймавъ еще волка; ну да нимъ нужды…. — Поѣдемте, поѣдемте! товарищамъ нашимъ ужъ дано знать, они займутъ дороги. Многіе изъ нихъ выѣдутъ другимъ путемъ на большую дорогу и въ засадахъ будутъ дожидаться ее подъ стѣнами Монтемаіорскаго замка. Этотъ плутъ лакѣй Педро разсказалъ всѣ улусы; ну, братцы… Поѣдемъ, поѣдемъ! полно пить! сидя на мѣстѣ мы проспимъ свое щастіе»… Они еще выпили, заплатили и пустились въ свой путь. Мы насилу отдохнули послѣ такихъ гостей.
Еще не много смѣлости и осторожности, такъ мы будемъ безопасны, сказалъ я: разбойники займутъ большую дорогу, которая ведетъ въ Монтемаіоръ, а мы поѣдемъ черезъ горы другою дорогою. Естьли паче чаянія намъ и попадутся нѣкоторые изъ нихъ, станемъ храбро защищаться, мы хорошо вооружены, а сверхъ того ихъ не можетъ быть много въ одномъ мѣстѣ; потому что они разсѣялись по разнымъ дорогамъ. Я еще повторяю вамъ: не много смѣлости и осторожности — и мы безопасны. Къ нещастію Анселина была еще слаба и не могла сама держаться на лошади! что было намъ дѣлать? Я вамъ докажу, что мнѣ не занимать смѣлости и проворства, сказалъ Фріоли, когда нужны эти обѣ добродѣтели; вѣрно разбойниковъ никого нѣтъ дома, я побѣгу, сыщу нашу, или другую какую нибудь карету, потому что она теперь намъ необходимо нужна.
Сынъ нашего хозяина согласился провожать Фріоли, и оба они пустились къ ужасному жилищу разбойниковъ. Четыре часа прошло, но они еще не возвратились; наконецъ они пріѣхали съ Графининою каретою и привезли съ собою другаго нашего человѣка, котораго разбойники захватили вмѣстѣ съ Анселиною, онъ былъ у слуховаго окна запертъ на чердакѣ; когда Фріоли съ своимъ товарищемъ взошли на дворъ, онъ кликнулъ ихъ и увѣдомилъ о поспѣшномъ выѣздѣ разбойниковъ. Фріоли сбилъ дверь у его тюрмы и освободилъ его. Потомъ они пробѣжали по всему дому, чтобъ не быть кѣмъ нибудь не взначай захваченными.
Никого не нашли они кромѣ старухи, о которой я уже сказалъ прежде; они привязали ее къ столу; выдвинули изъ сарая карету, запрягли ее, потомъ обрѣзали веревки, которыми была привязана старуха, и поскакали во всю прыть. Не теряя времени, снялъ я съ себя богомольческое платье, и наградивъ нашего добраго хозяина, сѣлъ я съ Графинею въ карету — и мы отправились въ путь. — Фріоли и другой человѣкъ ѣхали подлѣ насъ верхами. Наконецъ послѣ десятидневной ѣзды по крутымъ утесамъ и малоѣжжаннымъ дорогамъ Сіерры Морены, гдѣ мы были принуждены бросить карету, пріѣхали мы ночью въ Монтемаіоръ; насъ совсѣмъ ужъ и не дожидались, и такой нечаянной пріѣздъ обрадовалъ всѣхъ чрезвычайно.
ГЛАВА XVII.
правитьЕдва Амброзіо кончилъ свою повѣсть, какъ вошла Госпожа Феланзани. Невольнику моему здѣлалось очень дурно; Амброзіо, сказала она, бѣги къ нему на помощь; я боюсь, чтобъ смерть не похитила его отъ моего мщенія. Амброзіо вышелъ. Спустя нѣсколько минутъ, Госпожа Феланзани сѣла подлѣ своего сына и начала продолжать исторію своихъ нещастій.
"До сихъ поръ, любезный сынъ, мой милый Теодоръ, видѣлъ ты мать свою нещастную, гонимую судьбою, но все еще невинную; теперь ты увидишь ее порочною, окровавленною… Боже мой! для чего поселилось во мнѣ злобное чувство мщенія… Оно сдѣлалось пищею изъязвленнаго сердца… Мученія совѣсти, тайный внутренній голосъ, все сказываетъ мнѣ, что я виновата: я не могу почесть этого мечтою, но въ упоеніи чувствъ моихъ, въ кипѣніи страстей, для чего не могла я удержать справедливаго своего гнѣва?… Ты самъ вселилъ въ меня это чувство!… Нѣтъ, нѣтъ!… Я омылась въ крови моихъ гонителей; я видѣла ихъ въ объятіяхъ заслуженнаго ими мученія — и все еще не довольна. Рана, которую дали моему сердцу, закроется не прежде, какъ во гробѣ!… Я хочу еще нѣсколько разъ обагрить руки свои въ ихъ крови… Я хочу жертвы можетъ быть гораздо большей! … Сынъ умертвитъ отца своего и… я забываюсь, я въ безпамятствѣ… скорбь… гнѣвъ…. Ахъ! Теодоръ!… любезной Теодоръ… бѣги этихъ мѣстъ… какая грозная фурія!… какое ужасное привидѣніе!… Кинжалъ въ сердцѣ его; кровь его каплетъ на мое платье… Прочь чудовище!… Оно подходитъ ко мнѣ, обнимаетъ меня!… Боже мой! это моя сестра… она меня цѣлуетъ… Ахъ! поцѣлуй ея холоденъ, какъ ледъ!… Сердце мое бьется отъ ужаса!!! … и ты — и ты также, мой отецъ… чего требуетъ твоя жалобная тѣнь? что сдѣлала тебѣ нещастная Анселина?… Какъ! ты хочешь отнять у меня жестокаго, вѣроломнаго Мориціо! ты хочешь спасти его отъ моихъ ударовъ?… Нѣтъ, нимъ, нѣтъ… Онъ долженъ погибнуть!.. Смотри, смотри! вотъ мой братъ! онъ требуетъ мщенія… слышишь ужасной этотъ голосъ, которой отдается вдали? Мщеніе!… мщеніе!… ты получишь его… скоро… скоро… Послѣ сихъ словъ обезсилѣвъ Госпожа Феланзани, упала безъ чувствъ посреди комнаты. Лице ея было разстроено отъ бѣшенства. Изумленный и чрезвычайно тронутый Теодоръ закричалъ, чтобъ пришли къ нему на помощь. На его голосъ прибѣжалъ Фріоли, и они вмѣстѣ отнесли госпожу Феланзани на постель. Не надѣясь на этотъ разъ узнать больше ничего изъ исторіи своей матери, Теодоръ пошелъ въ свою комнату и заснулъ крѣпкимъ, но возмущеннымъ разными ужасными привидѣніями сномъ.
Лишь только начало разсвѣтать, Фріоли взошелъ къ нему и сказалъ, что Госпожа Феланзани зоветъ его къ себѣ, къ тотчасъ пошелъ къ ней. Она была блѣдна и отъ того лице ея здѣлалось гораздо необыкновеннѣе. Окончимъ, сынъ мой, сказала она, окончимъ повѣсть, которая убиваетъ меня. Я ожидаю отъ тебя горестной и ужасной услуги, и совершенно увѣрена въ твоемъ послушаніи; я надѣюсь получить отъ тебя все, чего желаю, но дальнѣйшее замедлѣніе можетъ быть для меня пагубно, туча сбирается надъ моею головою… Великій Боже! естьли мнѣ должно умереть, то пусть я умру; но прежде позволь мнѣ отмстить по моему желанію. Слушай меня Теодоръ, слушай и содрогайся! ужасная повѣсть, которую хочу я продолжать, должна не премѣнно произвести въ тебѣ страхъ и трепетъ.
ГЛАВА XVIII.
правитьЯ сказала уже, что меня встрѣтили въ Монтемаіоръ съ живѣйшими знаками радости. Особливо больше всѣхъ обрадовался Донъ Фернадъ, братъ мой. Увидѣвъ меня, всѣ удивились. Нѣжной отецъ, любезной братъ оплакивали уже нещастную, которую они по донесенію нещастнаго кучера считали умершею подъ ударами разбойниковъ. Оставляю тебѣ вообразить все тѣ вопросы, которыми меня осыпали со всѣхъ сторонъ. Я отвѣчала не опредѣленно, и сказала отцу моему, что похитители мои увезли меня въ средину горъ Сіерры-Морены, и что черезъ нѣсколько дней путешественники, тронутые моими жалобами, освободили меня изъ моего заключенія и разогнали разбойниковъ. Онъ мнѣ повѣрилъ. Я и люди мои скрывали подлинное мое путешествіе.
Послѣ ужина я дала знать глазами брату, что хочу съ нимъ поговорить наединѣ; онъ пошелъ со мною въ мою комнату, гдѣ я спросила его о невѣрной сестрѣ и гнусномъ ея супругѣ. Онъ сказалъ мнѣ, что послѣ свадьбы переѣхали они въ замокъ Ласъ Вилласъ, которой отстоялъ отъ Монтемаіора въ пятнатцати верстахъ, и что узнавъ отъ отца моего о моемъ пріѣздъ, Донъ Мориціо изумился, и конечно опасаясь заслуженныхъ имъ упрековъ, поѣхалъ въ Мадритъ, гдѣ стоялъ въ гарнизонѣ его полкъ, и увезъ съ собою туда и жену свою, которая была уже беременна.
Какъ скоро онъ пересталъ говорить, я разсказала ему все то, что со мною случилось, и ничего не скрыла отъ него. Я разсказала ему по порядку всѣ случаи, измѣну Дона Мориціо, его жестокость и безчеловѣчіе; во все время, какъ я говорила, онъ дрожалъ отъ бѣшенства и слушалъ меня съ великимъ вниманіемъ. Чѣмъ болѣе описывала ему свои страданія, тѣмъ болѣе и живѣе изображались на лицѣ его чувства состраданія и гнѣва. Казалось, что онъ гораздо сильнѣе меня чувствовалъ мои мученія.
Я говорила слишкомъ долго, и потому онъ вышелъ отъ меня ужъ очень поздо. Какъ удивилась я, услышавъ на другой день, что онъ уѣхалъ еще до разсвѣта, не сказавъ никому, куда и за чѣмъ ѣдетъ. Я догадалась и не смѣла открыть своихъ сомнѣній отцу моему.
Цѣлые дни проводила я, утѣшая батюшку и скрывая свои слезы; ночью омочала я ими уединенное мое ложе. Покой, которой столько былъ мнѣ нуженъ, убѣгалъ меня. Я трепетала о жизни любезнаго брата, и….
Проходятъ дни, мѣсяцы, но мы не имѣемъ никакого извѣстія. Безпокойство мое и батюшки возрастало часъ отъ часу. Нещастной старикъ писалъ во всѣ мѣста, требовалъ сына своего у всей вселенной…. Но вся вселенная не внимала родительскимъ жалобамъ, Онъ обожалъ своего сына… сына, которой этого стоилъ… обожалъ его — -- и долженъ былъ отказаться увидѣлъ его когда нибудь… Въ одну ночь человѣкъ брата моего стучится у дверей и проситъ, чтобъ его тотчасъ же впустили ко мнѣ… Слезы текли изъ глазъ его… Я испугалась и не смѣла спросить… Онъ подаетъ мнѣ окровавленную бумагу, въ которой я прочитала слѣдующія слова, писанныя рукою и кровію брата моего:…
Судьба лишила меня справедливаго мщенія… Я хотѣлъ отмстить за тебя… умираю подъ ударами!… Внемли послѣднимъ словамъ моимъ мщеніе! мщеніе?…
Да! мщеніе! вскричала я, участь моя рѣшена, мѣра нещастій моихъ исполнилась. Онъ причиною ихъ; онъ долженъ погибнуть. Для чего Небо не обрушится отъ голоса моего и не истребитъ изверга!
Небо, услыши клятвы мои! Пусть въ сію же минуту остановится въ жилахъ моихъ кровь, ежели я не обагрюсь кровію моихъ жестокихъ мучителей! Пусть изчезну я въ сію же минуту, ежели не исполню этой убійственной, но справедливой клятвы!
Тотчасъ велѣла я кликнуть Амброзіо; и велѣла приготовить свою карету, и между тѣмъ, какъ онъ запрягалъ лошадей, побѣжала въ комнату нещастнаго брата, сняли свое платье и одѣлась въ его; велѣла человѣку увѣдомить Графа Монтемаіора о смерти сына и нечаянномъ моемъ отъѣздѣ. Послѣ того въ провожаніи Амброзіо и двухъ моихъ Итальянцовъ отправилась въ Maдритъ. Какъ продолжительна казалась мнѣ дорога! День и ночь летѣли мы, а не ѣхали; ко мнѣ все казалось, что лошади бѣжали тихо. Наконецъ я увидѣла славную столицу Испаніи — столицу, которая заключала предметы дружбы и ненависти моей; тутъ находилась жертва, которая назначена для моего мщенія.
ГЛАВА XIX.
правитьРазрывъ, которой сдѣлался между Италіею и Франціею, подавалъ причины бояться нападенія со стороны непріятельской: разныя войска, разсѣянныя во всемъ королевствѣ получили повелѣніе приближиться къ границамъ, и полкъ Дона Мориціо Херубина дель Вилласъ былъ однимъ изъ первыхъ, который долженъ прикрывать ихъ. Въ слѣдствіе того отправился онъ за два дни до моего пріѣзда въ Мадритъ, за нимъ послѣдовалъ и Полковникъ. Я остановилась въ томъ же самомъ трактирѣ, гдѣ жила моя соперница, та, которую не называла уже я моею сестрою, и здѣсь оставя Амброзіо съ приказаніемъ удержать для меня квартиру и надзирать надъ Эмиліей, я поѣхала, сопровождаема будучи двумя моими Итальянцами. На границѣ узнала я, что непріятель мой былъ въ гарнизонѣ съ частію полка своего, въ небольшемъ городѣ Венаскесъ; я тотчасъ же туда поѣхала, горя желаніемъ отмстить сама за себя поединкомъ, а не чрезъ тайное убійство.
Я довольно хорошо умѣла владѣть шпагою и могла безъ боязни это мщеніе предоставить моему искусству и справедливости моего дѣла; принявъ всѣ свои мѣры, послала я къ нему вызовъ въ слѣдующихъ словахъ:
Дону Мориціо Херубину дель Вилласу, Полковнику Королевской гвардіи.
Вы жестоко оскорбили мою фамилію, ни надѣюсь, что вы, какъ благородной Кастиллянецъ, не откажетесь сдѣлать мнѣ въ томъ удовлетвореніе; я ожидаю васъ завтра съ двумя свидѣтелями на дорогъ изъ Венаскеса въ Баньеръ, на томъ мѣстѣ, которое отдѣляетъ границы наши отъ границъ французскихъ. Я предоставляю вамъ выбрать оружіе; дѣло мое справедливо.
Донъ Педро Мантемаіоръ.
Я назвалась именемъ одного изъ моихъ ближнихъ родственниковъ для подписанія письма сего, и послала его съ Фріоли, котораго не зналъ Донъ Мориціо.
На другое утро поѣхала и верхомъ на прекрасной Андалузской лошади съ другимъ моимъ слугою, и прибыла на назначенное мною мѣсто, куда Фріоли долженъ былъ принести отвѣтъ. Вмѣсто всякаго отвѣта сказалъ онъ мнѣ только два слова: на пистолетахъ и на шпагахъ.
Около десяти часовъ утра показался мой непріятель съ нѣсколькими своего корпуса. Онъ посмотрѣлъ на меня со вниманіемъ, и казался изумленнымъ. Онъ проговорилъ нѣсколько словъ одному изъ Офицеровъ, и безъ всякаго предисловія началъ заряжать свои пистолеты; я дѣлала тоже; мы выстрѣлили оба, и одна его пуля сбила съ меня шляпу, не причиня мнѣ никакого вреда, другая ранила меня въ лѣвое плечо; двумя моими выстрѣлами я разбила голову его лошади, которая пала на мѣстѣ; онъ сошелъ съ нее съ великимъ искусствомъ. Я также сошла съ лошади и подняла свою шляпу; потомъ онъ приближился ко мнѣ, и примѣтивъ, что я маскирована, спросилъ у меня, не скинули я своей маски! — Я задрожала отъ его вида, отъ его голоса. Сердце мое живо трепетало, и я начинала изнемогать….. Но ужасное воспоминаніе придало мнѣ силы; вмѣсто всякаго отвѣта я схватила шпагу и съ жаромъ наступала на него. Онъ будучи гораздо меня искуснѣе, выигралъ обратно у меня тотъ верхъ, которой я надъ нимъ сначала одержала, и сдѣлалъ мнѣ двѣ легкія раны; я была въ страшномъ смущеніи, видя, что силы мои измѣняютъ моей надеждѣ; рѣшилась я или быть убитой однимъ ударомъ, или отнять у него жизнь; я бросилась на него съ яростію и вонзила шпагу мою въ его грудь; онъ испустилъ ужасной крикъ и палъ безъ чувствъ на землю, которая вскорѣ обагрилась его кровію; я была отмщена, но видъ жестокаго Moриціо, лежащаго безъ чувствъ на землѣ и борящагося съ смертію, напомнилъ мнѣ о моемъ братѣ, о нещастномъ братѣ моемъ, которой пожертвовалъ мнѣ своею жизнію.
Мнѣ казалось, что я вижу приближающуюся тѣнь его, подающую мнѣ бумагу, обагренную его кровію, на которой было написано мщеніе! Мнѣ казалось, что я слышу сіе послѣднее слово изъ устъ его, оно раздавалось во глубинѣ моего сердца….. Страшное сіе видѣніе, произшедшее отъ помѣшательства, приводило меня снова въ бѣшенство; я хотѣла броситься на тѣло варвара, разодрать его, и насытить тѣмъ ярость меня пожиравшую: но два Итальянца мои, страшась, чтобъ не схватили меня, воспользовавшись минутой, когда Офицеры заботились около тѣла своего Полковника, посадили меня на лошадь, и мы съ возможною скоростію поскакали по французской дорогѣ. Пріѣхавъ въ Баньеръ, я остановилась тамъ для перевязки моихъ трехъ ранъ, которыя были совсѣмъ безопасны. Для избѣжанія всякаго преслѣдованія, я переодѣлась въ свое женское платье, сыскала карету и отправилась въ свое отечество. Въ Венаскесъ прибыла я на другой день послѣ моего поединка.
Здѣсь говорили только о смерти Полковника дель Вилласа, убитаго неизвѣстнымъ родственникомъ, котораго имянемъ я назвалась; между тѣмъ человѣкъ, посланный отцемъ моимъ, чтобъ узнать о мѣстѣ моего пребыванія, слѣдовалъ за нами. Онъ пріѣхалъ въ Венаскесъ въ самое то утро, въ которое былъ сей ужасной поединокъ. Онъ былъ взятъ подъ стражу, какъ подозрительной человѣкъ въ семъ убійствѣ; но Офицеры, которые видѣли сей поединокъ, оправдали его, сказавъ, что соперникъ Полковника былъ гораздо меньше ростомъ, и что самъ Донъ Moриціо, которой зналъ его, сказалъ имъ его примѣты, пріѣхавъ на поле сраженія.
Никто однакожъ не думалъ, чтобъ я была этимъ соперникомъ, кромѣ можетъ быть Дона Педра, которой ѣхалъ въ слѣдъ за мною. Но я вразсужденіи его ничего не опасалась; между тѣмъ отдохнувъ нѣсколько времени, поѣхала я въ Мадритъ. Природа показалась мнѣ въ новомъ великолѣпномъ видѣ. Время, которое меня тягчило, облегчилось; казалось, что воздухъ очистился и все радовалось…. Мщеніе мое было удовлетворено!…
ГЛАВА XX.
правитьСкоро пріѣхала я въ Мадритъ и остановилась у сестры моей. Извѣстіе о поединкѣ и о смерти Дона Мориціо еще не дошло туда. Эмилія терпѣла первую боль родинъ. Слуги, которые не знали нашей ссоры, съ восторгомъ приняли меня въ сіи минуты смятенія, скоро увѣдомили о сей новости, которая, думали они, должна мнѣ быть пріятна. О бѣшенство! — коварная скоро будетъ матерью. Ей не нужно будетъ скрывать этого, и она явно можетъ посвятить себя сему младенцу. Между тѣмъ какъ я… Стыдъ и отчаяніе были единственнымъ моимъ удѣломъ. Итакъ, вскричала я — и такъ я найду способъ наказать и ее; она не будетъ умерщвлена; она лишится на вѣки сего плода оскорбительной для меня любви. Естьли она также, какъ и я, имѣетъ нѣжное материнское сердце, то будетъ довольно наказана,
Тотчасъ поскакала я предупредить Амброзіо о моемъ пріѣздѣ; онъ пришелъ ко мнѣ; и я увѣдомила его о своемъ поступкѣ; сообщила ему новыя предпріятія моего мщенія. Съ помощію его и Фріоли, удалены были нѣкоторые слуги сестры моей подъ неподозрительными предлогами — я осталась хозяйкою дома.
Эмилія терпѣла ужасныя мученія и просила помощи. По приказанію моему, Амброзіо побѣжалъ искать повивальную бабку. Ночь была темная, пріѣхавъ съ нею за нѣсколько шаговъ отъ дому, вынулъ онъ кинжалъ, показалъ его старухѣ, которая испугавшись обѣщала исполнить все, чего онъ отъ нее требовалъ. Онъ завязалъ ей глаза платкомъ и послѣ сей предосторожности ввелъ ее къ Эмиліи. Боль усилилась. Едва начала она своимъ искусствомъ облегчать ея мученія, какъ сія нещастная произвела на свѣтъ младенца….. которой имѣлъ всѣ черты отца своего… Я съ бѣшенствомъ смотрѣла на него… Это сходство раздирало мое сердце; я колебалась, была въ мучительной нерѣшимости — хотѣла умертвить его!.. Эмилія, которая безъ сомнѣнія читала въ глазахъ моихъ ужасныя предпріятія взволнованной души моей, полунагая бросилась съ постели своей и вскричала: ахъ! Ангелина; пощади, пощади по крайней мѣрѣ сего невиннаго!
Крикъ сей проникнулъ во глубину души моей. Я упала на колѣни и была обезоружена. Боясь, чтобъ снова бѣшенство не воспламенилось во мнѣ я отвратила взоръ свой отъ сего младенца, и отдала его Амброзіо, потомъ съ помощію повивальной бабки положила сестру въ постель, какъ вдругъ письмо брата моего, которое я носила всегда подлъ груди вмѣстѣ съ письмомъ отца, упадаетъ къ ногамъ моимъ, и представляетъ взору кровавыя слова, на немъ начертанныя. Сей нечаянной адской случай казался мнѣ опредѣленіемъ судьбы; въ немъ видѣла я долгъ свой и во всемъ моемъ сильномъ бѣшенствѣ схвативъ кинжалъ, которой я всегда при себѣ имѣла, поразила я виновную, но нещастную Эмилію. Она упала — кровь ея брызгала на это нещастное письмо, которое было причиною ея смерти, и скоро въ послѣдній разъ вздохнула она безъ всякаго примѣтнаго мученія, пожавъ у меня руку, и бросивъ на меня послѣдній взглядъ.
Видъ сей наполнилъ меня страхомъ и ужасомъ; этотъ крикѣ, этотъ томящійся взоръ утишили мое бѣшенство; я забыла поступки ея, и единственно видѣла въ ней сестру, которую тщетно уже желала я возвратить къ жизни. Въ адскомъ иступленіи готова я была обратить противъ себя сіе окровавленное оружіе, какъ вдругъ Амброзіо удержалъ руку мою, готовую увѣнчать всѣ мои злодѣйства страшнымъ самоубійствомъ… Повивальная бабка трепетала отъ страха; я съ трудомъ могла увѣрить ее въ томъ, что она въ безопасности, и взяла съ нее слово молчать обо всемъ произшедшемъ. Она взялась найти мою кормилицу, и уѣхала, осыпана будучи моими благодѣяніями. Пользуясь темнотою ночи, и съ помощію двухъ Итальянцевъ Амброзіо зарылъ въ землю безчувственное тѣло, принесенное мною въ жертву моему бѣшенству. Онъ схоронилъ его въ саду, такъ какъ и всѣхъ безмолвныхъ свидѣтелей сей кровавой трагедіи, могущихъ подать подозрѣніе. По возвращеніи слугъ, легко можно было имъ препятствовать войти въ комнаты госпожи ихъ, которая, какъ имъ сказывали, спала покойно! — Какой сонъ! — Великій Боже! Они видѣли младенца, которой былъ довольно здоровъ и рожденіе его причиняло имъ великую радость. Могули описать я повторяемыя безпрестанныя угрызенія моей совѣсти! — Могули начертать точное изображеніе моихъ мученій сверхъ-естественнаго ужаса, которой я ежеминутно чувствовала и теперь еще чувствую.
Нѣтъ, нѣтъ! надобно быть преступникомъ; должно, чтобъ убійственныя руки были омочены въ крови себѣ подобнаго для начертанія сей картины; всякое другое описаніе былобы несовершенно. — Но станемъ продолжать. — Каждую минуту я могла быть узнана; все могло измѣнить мнѣ — и эшафотъ ожидалъ преступницу… Я рѣшилась спастись бѣгствомъ — и тотчасъ оставила Мадритъ, взявъ съ собою дочь сестры моей и кормилицу. Я думала, что меня будутъ обвинять въ этомъ, что я увезла сестру мою, но не въ убійствѣ ея. Въ семъ увѣреніи пріѣхала я въ небольшой городъ Андалузію, гдѣ подъ другимъ именемъ рѣшилась дожидаться извѣстія о томъ, какія приняты будутъ мѣры вразсужденіи сихъ страшныхъ приключеній.
Небо не допустило, чтобы это убійство было навсегда погружено во тьмѣ; слуги по отъѣздѣ моемъ, не видя уже болѣе Госпожи своей, и въ самомъ дѣлѣ подозрѣвая меня въ похищеніи ее вмѣстѣ съ младенцемъ, увѣдомили о томъ родственниковъ Дона Мориціо; но нѣсколько дней спустя, садовникъ копая землю, увидѣлъ конецъ сукна, которымъ были покрыты останки нещастной Эмиліи; онъ побѣжалъ дать знать о своемъ открытіи; полиція пришла; тѣло было вырыто и бальзамировано съ великолѣпіемъ, приличнымъ чину и знатности покойной. Донъ Фердинандъ д’Алпуксересъ, дядя Дона Мориціо, выпросилъ самое скорое рѣшеніе. Дѣло мое не продолжилось; я была осуждена умереть на эшафотѣ, и вскорѣ въ отечествѣ моемъ раздались мои злодѣйства! Ахъ! для чего не всѣмъ извѣстны мои нещастія.
При обвиненіи оцѣнили мою голову; Донъ Фердинандъ де Алпуксересъ обѣщалъ восемь тысячь пистолей тому, кто продастъ меня; естьлибъ меня узнали, то бы я навѣрное погибла. Мужское платье сдѣлалось опять моею защитою, и я извѣстна была въ публикѣ подъ именемъ Кавалера Мульзони, молодаго Итальянскаго дворянина, путешествующаго для своего образованія. Очень бы трудно было узнать меня въ семъ видѣ, которой дѣлалъ меня весьма молодою и даже почти ребенкомъ, впрочемъ горесть моя, мои страданія и больше всего, мои злодѣйства такъ перемѣнили видъ мой, что не возможнобы было найти въ молодомъ Мульзони величавую и гордую Ангелину Монтемаіоръ Графиню де Вилла Серва. Я говорила довольно хорошо по Итальянски, басня сія хорошо принята была и я долго жила въ Андалузіи безо всякаго подозрѣнія. Я могла бы тамъ остаться и спокойно продолжать жить; но тайное желаніе меня еще мучило; я хотѣла оправдать себя въ глазахъ моего отца; еще разъ обнять его, и летѣть къ моему сыну — моему любезному Теодору. Я рѣшилась отважиться на все, и подъ чужимъ видомъ и именемъ пріѣхала въ Монтемаіоръ. Никто не узналъ меня тамъ, я просила, чтобы меня ввели къ Графу… увы! старой слуга со слезами увѣдомилъ меня, что нещастной отецъ мой умеръ отъ горести и страданія… и что при послѣднемъ издыханіи онъ отягчалъ старшую дочь свою всѣми возможными проклятіями. Я стояла въ мертвомъ иступленіи. Въ такомъ состояніи пришла я на мою квартиру и заперлась въ своей комнатѣ; наконецъ источникъ слезъ облегчилъ мое сердце отъ бремени; и когда бѣшенство одержало верхъ, съ ужасомъ вскричала я; «Естьли судьбѣ угодно играть мною; естьли невидимая рука по неволѣ гонитъ меня въ путь злодѣйствъ, и довершу опредѣленіе свое.» Должно, чтобы я была преступницею! Нужна кровь, я пролью ее — пролью ручьями…! Да потушатъ волны ея то пламя, которое кипитъ въ груди моей, да насытятъ они пожирающее меня бѣшенство! — Въ это самое время родилось во мнѣ намѣреніе, которое потомъ съ сладостнымъ удовольствіемъ питала я въ сердцѣ своемъ. Я рѣшилась вооружить руку моего сына противъ дочери сестры моей — принудишь Теодора принести въ жертву сіе подлое отродіе отъ подлѣйшей еще крови.
При этихъ словахъ Теодоръ задрожалъ невольнымъ образомъ.
ГЛАВА XXI.
правитьМнѣ нечего оставалось дѣлать въ моемъ отечествѣ, гдѣ каждой шагъ мой ознаменованъ былъ новымъ преступленіемъ; меня ничто уже къ нему не привлекало; вся моя фамилія была щастливѣе меня. — Она покоилась во гробѣ; я не могла уже показываться. Не подвергая жизнь свою опасности, я рѣшилась бѣжать изъ своего отечества и навсегда оставить его. Итакъ я поѣхала въ Валенцію, сопровождаема всегда вѣрными моими служителями, кормилицей и дочерью измѣнника Мориціо.
Я взяла тебя отъ тѣхъ людей, коимъ Амброзіо ввѣрилъ твое младенчество, послѣ того сѣла на корабль, чтобы ѣхать въ Италію и приплыла туда послѣ самой ужасной бури. Я жила въ моихъ помѣстьяхъ около двухъ лѣтъ и находилась нѣсколько разъ въ опасности быть убитой. Своимъ избавленіемъ одолжена я единственно всегдашнему усердію вѣрныхъ моихъ служителей, которые отклоняли комплоты, подсылаемые непріятелями для умерщвленія меня. Наконецъ узнала, что Испанской Посланникъ тайно старался задержать меня и предать въ руки враговъ моихъ; я боялась его вліянія, и нашедъ благопріятной случай отдѣлаться отъ своихъ несчетныхъ владѣній, оставила Италію. Я путешествовала нѣсколько времени по Франціи, и потомъ переѣхала жить въ Сицилію, перемѣнивъ имя свое на имя Госпожи Феланзани. Я купила сей замокъ и провела въ немъ пятнадцать лѣтъ довольно спокойно; но судьба, которой угодно меня преслѣдовать, симъ еще не довольствуется; я не могу здѣсь долѣе остаться, и не знаю теперь, куда направишь стопы свои. Скоро вся вселенная не дастъ никакого убѣжища виновной, но истинно нещастной Анселинѣ.
Но прежде, нежели будемъ устремлять взоры наши на будущее, окончимъ ужасное описаніе прошедшаго.
Пріѣхавъ сюда, я велѣла исправить замокъ, угрожавшій со всѣхъ сторонъ паденіемъ; я отдѣлала нѣкоторые покои по послѣднему вкусу, и расположила ихъ такъ, какъ должно; потомъ предалась совершенно своей горести и твоему воспитанію. Ты меня одну имѣлъ учителемъ во всѣхъ познаніяхъ, кои украшаютъ твой разумъ, и во всѣхъ тѣлесныхъ украшеніяхъ. Я старалась сдѣлать изъ моего Теодора совершенное твореніе, и я проводила здѣсь дни, хотя не очень щастливо, но крайней мѣрѣ спокойно, какъ вдругъ третьяго дня Амброзіо, возвращаясь съ покупкою нѣкоторыхъ вещей изъ cocѣдней деревни, увѣдомилъ меня, что проклятой Донъ Мориціо, котораго я почитала умершимъ подъ моими ударами, находился тамъ со многими знатными особами.
Я незнала, вѣритьлимнѣ, или нѣтъ, сему странному извѣстію… Наконецъ я рѣшилась узнать то обстоятельно. Итакъ переодѣвшись въ братнино платье, вооруженная тоюже самою шпагою, которую омочила я въ крови варвара, сѣла верхомъ на прекрасную лошадь и пріѣхала въ главной трактиръ сего мѣстечка. Въ самомъ дѣлъ я увидѣла его, и въ туже минуту узнала, не смотря на блѣдность, покрывавшую лице его. Не показываясь ему, узнала я чрезъ людей, что Донъ Мориціо Херубинъ дель Вилласъ, Посланникъ Испанскаго Короля при его Сицилійскомъ Величествѣ, занемогъ, и что медики для того, чтобъ ускорить его выздоровленіе, присудили ему пользоваться морскимъ воздухомъ, въ деревняхъ, окружающихъ Патти, (мѣсто, гдѣ воздухъ самой чистой и здоровой изъ всей Сициліи,) и что наконецъ каждое утро прогуливается онъ одинъ или съ нѣкоторыми изъ окружающихъ его часъ или два на концѣ лѣса. Чтобъ воспользоваться этимъ извѣстіемъ, расположилась я въ лѣсу, и не взирая на дурную погоду, проводила ночь подъ деревомъ. На другое утро Донъ Мориціо показался; ко онъ пріѣхалъ на охоту, общество его было многолюдно, я не смѣла напасть на него; покушенія мои былибы безплодны и мщеніе мое тщетно. Итакъ я привязала лошадь мою въ отдаленномъ мѣстѣ лѣса, побѣжала въ деревню, купила тамъ плодовъ и хлѣба, и возвратилась къ первому моему пристанищу, гдѣ опять провела ночь.. Наконецъ день показался и съ нимъ варваръ Мориціо, провождаемъ однимъ Офицеромъ. Какъ скоро приближился онъ къ моему мѣсту, я бросилась впередъ съ открытымъ лицемъ. Онъ тотчасъ узналъ меня; онъ краснѣлъ и блѣднѣлъ поперемѣнно отъ ужаса и злобы: измѣнникъ, вскричала я ему, защищай жизнь свою — ничто не избавитъ тебя отъ моего бѣшенства. Я напала на него съ яростію. Пораженный въ замѣшательствѣ, онъ слабо могъ защищаться и скоро палъ на землю. Знайте, сказала я Офицеру, бывшему съ нимъ, и которой намѣревался помочь ему — знайте, что онъ обманулъ меня, измѣнилъ мнѣ, обезчестилъ меня: не смотря на то, что я женщина, я омыла въ крови его преступленіе, я отмстила за весь оскорбленной нашъ полъ
По моему голосу онъ узналъ во мнѣ женщину — столько храбрости удивило его; онъ остался въ изумленіи; я сѣла на лошадь и возвратилась сюда. Амброзіо, которому поручила я ѣхать въ деревню, дабы провѣдать тамъ, какъ примутъ сіе приключеніе, нашелъ его простертаго на дорогѣ.
Въ ту минуту, когда силы его возвращались, Офицера при немъ небыло; онъ конечно пошелъ для поданія помощи въ деревню; не видя никого, онъ сошелъ съ лошади, взялъ Дона Мориціо на руки и съ помощію моихъ двухъ Итальянцевъ притащилъ его сюда, не смотря на преслѣдованіе служителя, которой гнался за ними. Итакъ жестокой мой непріятель, виновникъ всѣхъ моихъ нещастій и злодѣйствъ, въ моей власти; теперь, когда я могу по своему произволу утолить пожирающую меня жажду, письмо, доставленное мнѣ вчера тобою, увѣдомляетъ меня, что хотятъ отнять его силою. Да погибнутъ прежде сіи стѣны и вся вселенная вмѣстѣ со мной… Съ часу на часъ ожидаю я дерзкихъ: горе, горе имъ! Сквозь трупы и развалины придутъ они собирать прахъ его — никогда не получатъ они его живаго.
Я погибну — я это знаю, такъ и быть; могила есть желаемое мною мѣсто, но прежде, нежели я сойду въ нее, пусть будетъ по крайней мѣрѣ удовлетворено мое бѣшенство. Слѣдуй за мной, Теодоръ — слѣдуй за мной, и посвяти своей матери полное свое повиновеніе.
ГЛАВА XXII.
правитьОкончавъ повѣствованіе ужасной своей исторіи, прекрасная, но жестокая Анселина, позвала къ себѣ Амброзіо; вскорѣ послѣ звучнаго ея зову управитель явился. — Все ли готово для приношенія жертвы, спросила она его? Онъ далъ знать, что готово. «Проводи насъ, сказала она.» Амброзіо съ двумя свѣтильниками пошелъ передъ нами, и Госпожа Феланзани, которая вела за руку Теодора, въ молчаніи за нимъ слѣдовала.
Въ то время, когда надо было сходить съ лѣсницы, ведущей къ погребамъ замка, Фріоли останавливаетъ ихъ и сказываетъ Госпожъ Феланзани, что онъ сей часъ примѣтилъ множество вооруженныхъ людей, кои, кажется, разсѣяны по лѣсу…. Вамъ извѣстны мои намѣренія, сказала она; приготовляйте все; естьли черезъ часъ они нападутъ на меня, я сама выду передъ нихъ; — она идетъ далѣе. Прошедъ нѣсколько длинныхъ коридоровъ, Теодоръ очутился съ ней въ залъ, доселѣ ему еще неизвѣстной.
Амброзіо приподнимаетъ занавѣсъ, находящійся посреди залы; и они сходятъ еще тринадцать ступеней. Теодоръ съ удивленіемъ осматриваетъ сіи длинные подземельные своды, кои съ трудомъ освѣщаетъ темный свѣтъ свѣтильниковъ, находящихся въ рукахъ управителя; мрачная и звѣрская его физіогномія, блѣдной и волнующійся видъ его матери — все наводитъ на него нѣкоторое чувство ужаса, въ которомъ онъ самъ не можетъ дать себѣ никакого отчета.
Наконецъ приходятъ они въ другую залу, мрачную и чрезвычайно пространную. Она вся обита чернымъ сукномъ, посреди возвышается нѣкоторой родъ гробницы, на которой подъемлется ужасная статуя. Это мщеніе! кровь падаетъ по каплѣ съ кинжала, коимъ вооружена руки ея; змѣи обвиваютъ тѣло ея, и соединенныя головы ихъ испускаютъ голубоватое пламя, которое одно бросаетъ ложный, — мерцающій свѣтъ на сіе мѣсто страха и ужаса. Испуганный Теодоръ не смѣетъ приподнять глазъ. — Каждой взглядъ представляетъ ему новый ужасный видъ. На жертвенникъ вырѣзаны сіи слова: Мщенію.-- Онъ видитъ ихъ, и невольнымъ образомъ содрогается. Нещастный, едва дышущій — распростертъ на ступеняхъ гробницы. Госпожа Феланзани приводитъ къ нему Теодора; она вооружаетъ руку его зіяющимъ кинжаломъ, и говоритъ ему. Рази, сынъ мой — рази и отмсти за свою мать. При семъ имени нещастной тяжко поднимаетъ свою голову — и смотришь на Теодора; онъ произноситъ слова сіи: онъ также и мой сынъ!…… Взглядъ его столь нѣженъ, голосъ столь трогателенъ, столь пронзителенъ, что Теодоръ, одушевляемый фанатическимъ повиновеніемъ, чувствуетъ, что рука его слабѣетъ, она разжимается — и кинжалъ, коимъ онъ вооруженъ былъ, падаетъ къ ногамъ его…. Растроганный, устрашенный, и не смѣя смотрѣть на мать свою — онъ говоритъ ей: убить его?.. Я не въ состояніи….. Онъ былъ виновенъ, это правда… Но теперь какое его преступленіе?…. Какое преступленіе? вскричала Госпожа Феланзани: ты видишь предъ собою проклятаго Мориціо, и ты спрашиваешь какое его преступленіе? — Кровь моя, кровь Монтемаіоровъ течетъ въ жилахъ твоихъ, ты Гишпанецъ гордой и оскорбленной; сей злодѣй похитилъ у меня честь, бытіе мое и щастіе, онъ сдѣлалъ изъ меня изверга моего пода, онъ лишилъ меня своими подлыми и злодѣйскими интригами спокойствія, которымъ я наслаждалась, и ввергнулъ меня въ страшную пропасть горестей, злоключеній, злодѣйствъ и ужаса. Онъ разорилъ мое семейство, изгналъ меня изъ моего отечества, принудилъ меня скитаться по всему свѣту: я не найду нигдѣ камня, чтобы преклонишь мою голову; онъ лишилъ тебя твоего сана, имяни, осудилъ тебя раздѣлять вмѣстѣ со мною мои бѣдствія, блуждать со мною въ пространномъ мірѣ, не находя другаго убѣжища, кромѣ дикихъ пещеръ и берлоговъ звѣрей; онъ противъ насъ обѣихъ нарушилъ священнѣйшіе законы природы — и и ты можешь спрашивать у меня: какое его преступленіе? — ….Но развѣ онъ не отецъ мнѣ? — Но то, что онъ далъ тебѣ жизнь, не естьли самое ужасное его преступленіе? — Трепещи, недостойной сынъ мой, я на все способна….. Ты еще медлишь? Бѣги, бѣги меня, спасайся отъ справедливаго моего гнѣва — но прежде посмотри на послѣднее издыханіе сего неблагодарнаго отца, коего ты больше меня любишь, смотри на его смерть и на послѣднія мои наслажденія.
При сихъ словахъ схватила она кинжалъ, которой выпалъ изъ рукъ Теодора, и нѣсколько разъ вонзила его въ грудь Дона Мориціо, которой еще разъ обратилъ на сына своего глаза, въ коихъ начертано было вмѣстѣ и любовь и раскаяніе и горесть. Теодоръ бросается на безчувственное уже тѣло и лишается чувствъ, осыпая его поцѣлуями.
ГЛАВА XXIII.
правитьОнъ долго пробылъ въ этомъ состояніи, которое было очень близко къ смерти…. Но пришедъ въ чувство, какъ удивился онъ, увидѣвъ себя въ полъ! Члены его онѣмѣли отъ сырости и холода; при каждомъ движеніи онъ чувствуетъ ужасную боль. Наконецъ кой — какъ онъ всталъ и простеръ вокругъ себя удивительный взоръ свой.
Что видитъ онъ? Замокъ, въ которомъ провелъ свое дѣтство, это мрачное — но тихое жилище, бывшее свидѣтелемъ ребяческихъ его игръ, былъ въ самомъ жалкомъ состояніи. Море ревѣло вдали и повторяло сильный трескъ отъ пламени, въ которомъ пылалъ замокъ. Онъ незнаетъ, живъ ли онъ? Незнаетъ, во снѣли или наяву видитъ онъ все это…. Вдругъ раздается ужасной шумъ; онъ падаетъ и тотчасъ опять встаетъ и не видитъ больше ничего. Огонь уже потухъ, замокъ болѣе не существуетъ и нещастной Теодоръ видитъ только одинъ безпорядокъ природы, которая, кажется, совсѣмъ хочетъ разрушиться.
Бурныя волны подымаются къ самымъ облакамъ, и ударяясь объ утесы, съ шумомъ разбиваются. Молнія разсѣкаетъ небо и освѣщаетъ съ одну минуту весь горизонтъ; за нею слѣдуютъ страшные удары грома.
Итакъ у меня ужъ ничего не осталось въ свѣтѣ, вскричалъ въ слезахъ этотъ молодой нещастливецъ; одинъ день, одинъ ударъ лишаетъ меня родныхъ, моей милой и всего имѣнія! Одна только смерть осталась мнѣ. Онъ подходитъ къ берегу моря; уже измѣряетъ онъ глазами бездну, въ которой хочетъ погребсти навсегда любовь свою и нещастія; взошедъ на крутую скалу, въ послѣдній разъ прощается со свѣтомъ; хочетъ броситься. Тайное чувство останавливаетъ его надъ пропастью… Сей внутренній голосъ, повелѣвающій намъ сохранять бытіе свое; сей могущественный голосъ, взывающій, что самоубійство есть ужасное оскорбленіе Божества, останавливаетъ Теодора… Будучи готовъ умереть, вспоминаетъ онъ, что есть Богъ всесильный, Отецъ любви и милосердія, Правитель судебъ нашихъ, дарующій намъ по неисповѣдимой премудрости своей жизнь или смерть, безъ котораго мы не властны располагать сами собою — вспоминаетъ это, и упавъ на колѣни, благословляетъ Существо высочайшее, благодаритъ его за то, что оно просвѣтило его, и предается въ его власть.
Въ молчаніи бродилъ онъ по полю, подошелъ къ замку и омочилъ слезами пылающія его развалины, поглотившія все, что было для него любезнаго въ свѣтѣ. Потомъ пошелъ онъ къ пустынѣ, куда велъ его блѣдный лучь надежды, но пустыня была разрушена и скрыта подъ развалинами замка…. Нещастной лишился всего, потому что надежда, сіе утѣшительное чувство, совсѣмъ погасла въ груди его.
Онъ вспоминаетъ о Мессинѣ, и не зная куда итти, нечаянно выходитъ на ту дорогу, которая вела туда; приходитъ въ городъ, не, зная, гдѣ ему приклонить голову, спрашиваетъ трактиръ Коронованной главы; ему указываютъ его. Теодоръ освѣдомляется о Графѣ Сан-Марко; «Васъ ужъ давно здѣсь ожидаютъ, отвѣчаютъ ему, взойдите въ третій номеръ.» При этомъ нечаянномъ извѣстіи Теодору сдѣлалось не много дурно. Съ трудомъ взошелъ онъ по лѣсницѣ, постучался у двери; сердце его сильно билось въ ожиданіи; наконецъ дверь отворяется — и онъ въ объятіяхъ своей любезной и пустынника, которой былъ уже въ другомъ платьѣ.
Послѣ первыхъ объятій Графъ Сан-Марко сказалъ ему: "я потерялъ все въ свѣтъ и хотѣлъ бѣжать его; подъ видомъ путешествія удалился я въ уединенное мѣсто, лежащее не далеко отъ прежняго моего замка Сан-Марко, между крутыхъ утесовъ, защищавшихъ его отъ бурь. Въ немъ никто не жилъ; я велѣлъ его тайно починить, и съ помощію денегъ, на которыя покупалъ я все нужное, жилъ я далеко отъ свѣта, въ которомъ видѣлъ одну неблагодарность.
Скоро услышалъ я, что жадные сродники, желая ранѣе воспользоваться моимъ имѣніемъ, распустили слухъ, что я умеръ, и что они продали мой замокъ. Мнѣ должно бы явиться, чтобъ наказать ихъ злобную жадность; но я простилъ ихъ и остался въ своей пустынѣ. Въ ней было все то, что могло сдѣлать жизнь пріятною; живучи въ ней, посвятилъ я дни свои разсматриванію природы. Иногда проходилъ по подземнымъ жилищамъ замка, которыя зналъ я очень твердо; въ одинъ день нашелъ я эту дѣвушку, которая была тогда еще очень мала, Ея молодость, красота и тюрма, въ которую она была заключена, тронули меня. Я бы похитилъ ее тогда же, естьлибъ неопасался поисковъ, которые заставили бы меня оставить свое любезное жилище; итакъ я довольствовался тѣмъ, что могъ носить ей пищу лучше той, которую она имѣла. Я посвятилъ ей всѣ свои старанія, училъ ее кой — чему, и, смѣю сказать, образовалъ ея душу. Всякую ночь были мы вмѣстѣ, милыя ласки моей воспитанницы скоро плѣнили меня такъ, что въ ней одной находилъ я все свое утѣшеніе и былъ привязанъ къ ней узами родительской любви.
Теодоръ разсказалъ ему все, что случилось послѣ своей съ нимъ разлуки, и удивительную повѣсть Госпожи Феланзани. Какъ скоро онъ кончилъ; Графъ Сан-Марко сказалъ ему; ты помнишь тотъ день, когда приходилъ ты въ мою пустыню. На другой день прогуливаясь по крутымъ скаламъ, примѣтилъ я толпу вооруженныхъ людей, которые выѣзжали изъ рощи прямо къ замку. Я предвидѣлъ, что должна случиться сшибка, и побѣжалъ къ своей воспитанницѣ, чтобъ увести ее изъ подземелья и избавишь отъ опасности. Темница ея была заперта внутреннимъ замкомъ; я отперъ дверь, кликнулъ дѣвушку и повелъ ее въ свое убѣжище, гдѣ я ее покинулъ, а самъ пошелъ примѣчать все, что случится въ замкѣ.
Солдаты стояли въ пятнадцати шагахъ отъ замка, одинъ изъ нихъ приближался на край рва, по движеніямъ его могъ я заключить, что онъ разговаривалъ съ Госпожею Феланзани; выстрѣлъ, отъ котораго палъ онъ мертвъ, былъ единственнымъ отвѣтомъ; раздраженная толпа приближилась къ замку. Я видѣлъ, какъ эта удивительная женщина стояла на стѣнѣ и храбро защищалась съ своими тремя человѣками. Я удивился, что тебя тутже не было, и думалъ, что это было отъ того, что она хотѣла тебя избавить опасности.
Сраженіе продолжалось около часа, и не смотря на храбрость осажденныхъ, которые около сорока человѣкъ своихъ непріятелей положили мертвыми, уже начали разрубать топорами большія ворота, какъ вдругъ пламя обняло со всѣхъ сторонъ замокъ и осажденные пропали подъ развалинами прежняго моего жилища. Не смотря на жестокой огонь, солдаты прорубаютъ ворота и бросаются на дворъ. Нѣкоторые изъ нихъ пробирались по утесамъ къ моей хижинъ; я бросился туда, взялъ свои деньги и воспитанницу, и вмѣстѣ съ нею побѣжалъ совсѣмъ другими дорогами, которыя одному мнѣ были извѣстны. Взошедъ на высокую гору, я оборотился отъ ужаснаго треску которой вдругъ сдѣлался позади насъ — взглянулъ и увидѣлъ, какъ замокъ взлетѣлъ на воздухъ и своими развалинами покрылъ всѣ окружности… Совсѣмъ почти потерялъ я надежду тебя увидѣть, и боялся открыть мысли свои твоей нѣжной любовницѣ. Я отвлекалъ ее отъ этого ужаснаго зрѣлища, и мы продолжали итти прямо къ деревнѣ. Пришедъ туда, нашелъ я карету — и мы поѣхали въ Мессину, гдѣ я остановился въ томъ самомъ трактирѣ, въ которомъ прежде еще назначилъ я тебѣ свиданіе.
Положивъ намѣреніе сдѣлать сисею наслѣдницею воспитанницу свою, хочу я получить прежній чинъ, прежнее имя и мое богатство. Но кто бы могъ повѣрить? Меня, меня самого увѣряютъ, что я умеръ. Теперь я принужденнымъ тебя нашелъ искать въ судѣ помощи противъ коварныхъ моихъ родственниковъ, которые давно уже меня узнали, но не хотятъ въ томъ признаться. Между тѣмъ будьте оба моими дѣтьми; и, естьли правосудіе защититъ меня, я соединю васъ узами брака, и можетъ быть найду еще щастіе въ щастіи вашемъ.
ГЛАВА XXIV.
правитьТакимъ образомъ прожили они нѣсколько недѣль; во все это время Графъ неусыпно старался о своемъ дѣлѣ. Въ одинъ вечеръ будучи убѣжденъ прозбами молодыхъ своихъ друзей, требовавшихъ, чтобъ онъ разсказалъ имъ произшествія, которыя принудили его прекратить сообщеніе съ людьми, началъ слѣдующимъ образомъ свою повѣсть:
"Я не буду останавливаться на разныхъ обстоятельствахъ моей жизни; они слишкомъ обыкновенны и не могутъ удивить васъ; они послужили мнѣ только для того, чтобъ увѣрить меня, что всѣ люди лживы, обманчивы, завистливы и неблагодарны, Я разскажу вамъ только тотъ ужасной случай, которой разрушилъ все блаженство, какимъ я могъ наслаждаться, лишилъ меня любезнѣйшей дочери и разлучилъ меня со свѣтомъ.
Домъ Аржеронской, одинъ изъ знашнѣйшихъ въ Сициліи, былъ врагомъ дому Сан-Марко по какой-то ссорѣ, которая произошла во время междоусобной войны. Такія ссоры обыкновенно кончатся совершенною погибелью той или другой стороны Оба дома употребляли храбрость, лукавство, измѣну — однимъ словомъ, всѣ средства, чтобъ разорить другъ друга. Хотя часто повторяемы были такія покушенія, но ни одна сторона не ослабѣвала. Фамилія Франка-Вилла, бывшая прежде одного изъ послѣднихъ, возвысилась на развалинахъ дома Аржеронскаго; я сдѣлался старшимъ изъ фамиліи Сан-Марко, и первое мое желаніе было прекратить эту пагубную и безчестную вражду Долгое время всѣ старанія мои были безуспѣшны. — Наконецъ Князь Аржеронской умеръ. — Сынъ его влюбившись въ дочь мою, просилъ ее себѣ въ замужство, и обѣщалъ уничтожить самую память этой вражды; въ противномъ случаѣ грозилъ возобновить ее жесточайшимъ образомъ. — Я призвалъ свою дочь и описалъ ей въ немногихъ словахъ всѣ кровавыя сцены, произведенныя ненавистью двухъ фамилій, предлагаю ей способъ, посредствомъ котораго можетъ окончиться всякое несогласіе. Я присоединилъ къ тому, что это все зависитъ только отъ нее, — что бракъ ея съ молодымъ Княземъ совершенно потушитъ пламя раздора между двумя домами, и будетъ для нихъ вѣрнѣйшимъ залогомъ вѣчной дружбы и благоденствія. — Дочь моя любила одного молодаго Кавалера изъ Мессины, но она съ охотою пожертвовала своею любовію и своимъ щастіемъ моему приказанію. — Спокойствіе мое было для нее драгоцѣнно — и она вышла за Князя.
Сей чрезъ мѣру пылкой молодой человѣкъ сдѣлался вскорѣ стольже ревнивъ, сколько онъ прежде любилъ дочь мою. — Камилла съ терпѣньемъ сносила многія неудовольствія. — Вскорѣ произвела она на свѣтѣ сына, и это привлекло ее совершенно къ своему супругу, она посвятила всю жизнь свою щастію одного и воспитанію другаго, она перестала являться въ собраніяхъ, жила уединенно въ своемъ домѣ и занималась единственно милымъ сыномъ сыномъ.
Съ сего времени молодой Князь Аржеронскій пересталъ быть ревнивымъ. Его супруга не могла внушить въ него никакихъ подозрѣній; но въ злобной отъ природы душѣ его мало помалу начинала простывать любовь, и мѣсто ея занимала природная ненависть его ко мнѣ и ко всей нашей фамиліи. — Онъ поклялся въ своемъ сердцѣ погубить меня и дочь мою.. — Между тѣмъ Камилла имѣла случай чрезъ одного служителя проведать объ этомъ ужасномъ заговорѣ, котораго она должна быть жертвою. Она избираетъ способное время, оставляетъ жилище изверга, и скрывается съ младенцемъ своимъ въ моемъ домѣ. Представьте мое изумленіе, я не могъ ничему вѣрить….Но скоро, скоро узналъ я, что это только начало ужаснѣйшихъ нещастій.
ГЛАВА XXV.
правитьСпустя нѣсколько дней послѣ того, въ самую полночь вдругъ выламываютъ двери моего дома, я былъ схваченъ въ постелѣ и отведенъ въ комнаты моей дочери. Она спала въ эту минуту; младенецъ покоился въ ея объятіяхъ. — Какъ она была прекрасна! Какое плѣнительное зрѣлище! страшный крикъ пробудилъ ее! — Она открываетъ глаза и вскрикиваетъ отъ ужаса, увидѣвъ предъ собою своего свирѣпаго мужа.
А! ты думала, говоритъ онъ съ злобною — язвительною усмѣшкою убійцы — ты думала спастись отъ своей гибели? — Глупая! ты чрезъ то закрыла только мое мщеніе и безчестіе! всѣ подумаютъ, что ты убита разбойниками — и я безопасно буду наслаждаться плодами моего злодѣйства. — Ты хотѣла избѣжать отъ смерти, теперь я усугубляю для тебя ея ужасы; твой сынъ и отецъ погибнутъ предъ твоими глазами, это еще первое для тебя мученіе, это только начало тѣхъ жестокостей, которыя ты испытаешь! — При сихъ словахъ онъ съ яростію выхватилъ ребенка изъ рукъ окаменѣвшей матери, и ударивъ его объ полъ, топталъ ногами съ какимъ-то адскимъ удовольствіемъ. — Нещастная Камилла пребывала въ мертвомъ безчувствіи. Но вдругъ какъ будто пробуждается отъ сна, вскакиваетъ съ постели и бѣжитъ къ извергу въ совершенномъ изступленіи материнской любви; она употребляетъ противъ него ногти и зубы; и не смотря на всѣ свои усилія, Князь не можетъ отъ нее защититься. Кровь изъ него течетъ во многихъ мѣстахъ; наконецъ онъ исторгаетъ свой кинжалъ и ранитъ ее въ бокъ. — Съ быстротою молніи иступленная Камилла схватываетъ сіе убійственное орудіе и погружаетъ его въ сердцѣ изверга; подобясь львицъ, пожирающей ловца, которой хочетъ похитить ея дѣтей, отчаянная мать бросается на тѣло, кусаетъ и раздираетъ его съ свирѣпостію.
Между тѣмъ на мой крикъ пробудились домашніе и вбѣжали въ комнату; за ними вошелъ дозоръ, которой по случаю былъ въ то время на улицъ. Нѣкоторые изъ заговорщиковъ Князя схвачены и вскорѣ получили достойное воздаяніе за свое злодѣйство… Когда хотѣли оттащить дочь мою отъ тѣла убитаго ею мужа, то нашли, что она уже скончалась; горесть и свирѣпство прекратили дни ея. —
Я вскорѣ оставилъ ужасной Театръ моихъ злоключеній, и подъ предлогомъ путешествія скрылся въ этомъ уединеніи, которое вы знаете, и оттуда бы не вышелъ я до конца моей жизни, естьли бы не вы меня вызвали. Здѣсь кончилъ онъ свое повѣствованіе. —
Между тѣмъ все шло съ желаемымъ успѣхомъ, процессъ не былъ подверженъ ни малѣйшему сомнѣнію, все готовилось къ свадьбѣ, которой положено быть въ день С. Іоанна, Патрона Мессины. — Этотъ праздникъ былъ самой большой по всей Сициліи.
Наконецъ приближается этотъ вожделѣнной день; — Все уже было готово, контрактъ подписанъ; нѣсколько часовъ, — и щастіе нашихъ любовниковъ совершено! — уже Теодоръ приближался къ той минутѣ, которая на вѣки соединитъ его съ своею любезною. Оба они видѣли конецъ своихъ нещастій; оба видѣли ясное, свѣтлое начало непрерывнаго благоденствія… Но небо не хотѣло этого…….
Вечеръ былъ прекрасной; Графъ Сан-Маркъ пригласилъ молодыхъ своихъ друзей прогуляться за городъ, гдѣ обыкновенно все лучшее дворянство Мессины наслаждалось благораствореннымъ воздухомъ лѣтняго вечера; одинъ незнакомецъ встрѣчаетъ Теодора, отводитъ его въ сторону и шепчетъ на ухо, что онъ имѣетъ ему сообщишь нѣчто весьма важное, естьли согласится онъ отстать на нѣсколько шаговъ отъ толпы. — Теодоръ согласился. — Они удаляются. Наконецъ незнакомецъ говоритъ ему также тихо; одинъ изъ насъ долженъ умереть, защищайся!… Разв вы мой врагъ, прервалъ Теодоръ, изумленный такимъ нечаяннымъ предложеніемъ — развѣ вы мой соперникъ?…. Ктобы ни былъ, непріятель или соперникъ, отвѣчалъ незнакомецъ, вы должны биться на смерть. Сказавъ сіи слова и не давъ времени приготовишься Теодору, устремляетъ на него весьма сильной ударъ; но увлеченный своею яростію самъ спотыкается на шпагу Теодора, ранитъ себя и упадаетъ съ крикомъ: Я умираю. Теодоръ не зналъ, чему приписать все имъ видѣнное; голосъ не совсѣмъ былъ для него незнакомъ; онъ хотѣлъ узнать своего соперника, но не смотря на всѣ его усилія. Графъ не даетъ ему этого, оттаскиваетъ и оставляетъ раненаго попеченію народа, которой его окружилъ со всѣхъ сторонъ.
ГЛАВА XXVI.
правитьНаконецъ насталъ долго ожидаемой день, все было готово къ браку, котораго не хотѣли откладывать; произшествіе вчерашняго дни не могло препятствовать благополучію любовниковъ. Теодоръ идетъ въ церковь, Графъ привелъ туда любезную супругу, украшенную розами скромности; на лицѣ ея сіяла улыбка радости. Ея красота, ея молодость, а больше всего кроткое — невинное веселіе, блистающее въ глазахъ ея, привлекали всякаго; собраніе зрителей было весьма велико, наконецъ Прелатъ соединяетъ ихъ руки; онъ хочетъ произнести оное слово, которое дѣлаетъ сей союзъ священнымъ и нерушимымъ… вдругъ раздается голосъ: остановись! — Теодоръ оборачивается и съ трепетомъ, узнаешь стараго Амброзіо, котораго онъ почиталъ погребеннымъ подъ развалинами Сан-Марко. — Онъ смущается; вчерашнее произшествіе представляется его воображенію; ужасной свѣтъ озаряетъ его. — Онъ почитаетъ себя убійцею матери. Остановись, повторяетъ Амброзіо: — не дерзай произнести беззаконный обѣтъ; та, съ которою хочешь соединяться, есть… сестра твоя… …!!!! Нещастная мать, умирающая отъ удара своего сына, желаетъ еще увидѣть въ послѣдній разъ сего преступника. Естьли вы хотите принять ея вздохъ, то не теряя времени, спѣшите за мною. — Одна минута — и не будетъ ее въ живыхъ.
Отчаянный, полумертвый Теодоръ бѣжитъ въ слѣдъ за старымъ своимъ наставникомъ. Нѣтъ нужды сказывать, въ какомъ состояніи была между тѣмъ его любезная супруга. — Онъ не видитъ и не слышитъ ничего; пробѣжавъ съ Амброзіо нѣсколько Мессинскихъ улицъ, достигаетъ наконецъ до маленькой хижины, которой двери тотчасъ были отперты. Его вводятъ въ темную комнату, въ которой на ложѣ смерти лежала свирѣпая, но нещастная Анселина. — Вотъ онъ, шепнулъ ей тихонько Амброзіо. — Сынъ мой, сынъ мой приближься ко мнѣ, сказала она слабымъ голосомъ, приближься, мать твоя тебя прощаетъ; Теодоръ бросается на кольни подлѣ постели, и лобызая руку своей матери, обливаетъ ее слезами.. — Ужасной день! — говоритъ онъ, ужасной день! — Сынъ убиваетъ свою мать!… утѣшься, продолжаетъ она голосомъ нѣжнѣйшимъ прежняго, перестань обвинять себя. Ты не виненъ. — Небо водило рукой твоей. Я не должна была болѣе жить; смерть была единственною цѣлью, къ которой я стремилась. Мщеніе мое удовлетворено, вся фамилія жестокаго моего гонителя изчезла предо мною, такъ какъ нѣжный цвѣтъ розы изчезаетъ предъ ядовитымъ дыханіемъ Борея. — Я довольна; невидимая рука послала мнѣ смерть, я ее принимаю. Я чувствую, что мнѣ должно оставить сіе жилище горестей и страданій. Мнѣ кажется, я вижу уже послѣдній часъ. — О Боже!… мучительныя угрызенія совѣсти! — странное отчаяніе! что я вижу? Обитель вѣчнаго мщенія разверзается принять меня въ пламенныя нѣдра свои; казнь, праведная казнь срѣтаетъ преступницу. Съ ужасомъ приступаю я ко вратамъ смерти. Теперь, теперь только злодѣянія мои являются мнѣ въ собственномъ своемъ видѣ! Кора заблужденія спала… Сынъ мой! спасайся!… изторгни изъ рукъ моихъ, естьли это можно, послѣднюю жертву моей свирѣпости, спѣши къ твоей сестрѣ. Ядъ! ахъ!………… Она пожала весьма сильно руку Теодора и испустила дыханіе.
Такъ скончала жизнь свою сія женщина, необыкновенная столькоже своимъ характеромъ, сколько и красотою. Я не хочу обѣ ней произвести моего сужденія; оно былобы весьма дерзновенно: — я могу только со жалѣть о нещастной. Вся ея жизнь есть уронъ для развратителей невинности. Она подаетъ весьма чистую и прямую мораль. Соблазнъ, соблазнъ! ты сѣмя всѣхъ пороковъ!… —
Теодоръ остался неподвижнымъ; глаза его устремлены были на обезображенной трупъ своей матери. — Онъ казался совершенно помѣшаннымъ. — Наконецъ вспомнивъ страшныя ея слова: бѣги къ твоей сестрѣ… ядъ…-- Онъ бросилъ еще иступленные взоры на ту, которая носила его подъ сердцемъ, и удалился. — Въ нѣсколько минутъ достигаетъ онъ дома Сан-Марко, входитъ въ залу и видитъ сестру свою… свою супругу издыхающую, произносящую его имя. — Графъ держа ее въ рукахъ своихъ, проливалъ слезы. — Не сказавъ ни слова, онъ бѣжитъ отъ сей новой сцены въ свои комнаты, запирается, и послѣ нѣсколькихъ минутъ слышны были два пистолетные выстрѣла.
Пробудившись отъ своего отчаянія Графъ Сан-Марко поспѣшаетъ къ нему, — разламываетъ двери: и видитъ нещастнаго Теодора, плавающаго въ своей крови и сражающагося еще съ своею смертію. — Природа дѣлала свои послѣднія усилія, и всякая помощь была безполезна….
Но опустимъ завѣсу подъ его сценою ужаса! Оплачемъ нещастныя жертвы и нестанемъ подражать ихъ слабостямъ.
Оставимъ нещастнаго Графа въ его уединеніи, окончить мрачные дни свои, которые прекратили горесть и отчаяніе.
ГЛАВА XXVII.
правитьАмброзіо, сдѣлавшись довольно богатымъ, послѣ смерти госпожи Феланзани переѣхалъ во Францію. — Онъ старался сохранить всѣ сіи кровавыя произшествія; и съ его манускрипта написалъ я сію исторію. — Послѣ его смерти Итальянецъ, которой слѣдовалъ за нимъ вездѣ и раздѣлялъ съ нимъ всѣ опасности, доставилъ мнѣ сей манускритъ и разсказалъ многія подробности, которыя могли служишь къ объясненію нѣкоторыхъ произшествій; друзья мои усильно просили меня напечатать это сочиненіе, и я исполнилъ ихъ волю. —
Отъ сего-то Итальянца узналъ я, что Анселина въ бѣшенствѣ своей страсти, упоенная звѣрскимъ отчаяніемъ, заперла своего сына въ подземныя пропасти, окропленныя кровію Дона Мориціо, котораго она заколола собственными своими руками. Она имѣла намѣреніе умертвить тамъ и Теодора на хладномъ трупѣ нещастнаго отца его, но наконецъ пришедши въ себя и чувствуя возраждающуюся въ сердцѣ своемъ матернюю любовь, она рѣшилась отнести его на ближнее поле, съ тѣмъ, чтобъ никогда не видѣть его и между тѣмъ доставить ему всѣ средства безопасности. — Я также узналъ, что Анселина въ ту минуту, когда была узнана и окружена въ замкѣ, рѣшилась его зажечь, и послѣ того пустилась по волнамъ въ маленькой лодкѣ съ Амброзіо, Фріоли и съ Итальянцемъ, слугою перваго. Претерпѣвъ тысячу опасностей, лишившись Фріоли, пристала она къ берегамъ Сициліи не далеко отъ Трепако. Потомъ переодѣвшись въ мужское платье подъ прежнимъ своимъ именемъ Мульсони, путешествовала она по всему острову, чтобы сыскать Теодора. Въ Мессинѣ услышала Анселина, что онъ готовится вступишь въ беззаконный бракъ съ своей сестрою, — съ сею нещастною, которую почитала она погибшею подъ развалинами Сан-Марко.
Мщеніе еще не погасло въ груди ея. — Она раздала нужныя приказанія, и дожидалась способной минуты къ удовлетворенію своей злобы. — Во время пагубнаго поединка, когда она ослѣпленная бѣшенствомъ бросилась на мечь своего сына, и такимъ образомъ получила смертельную рану: въ то самое время нещастная дочь Эмиліи, пораженная опасностію, въ которой находился Теодоръ, была весьма нездорова. — Въ слѣдствіе приказаній Госпожи Феланзани Итальянецъ долженъ былъ, войти въ домъ Графа и отравитъ сію дѣвицу. — Онъ увидѣвъ, что она при полученіи вѣсти о поединкѣ упала въ обморокъ, спѣшитъ за водою, подсыпаетъ въ стаканъ яду и подаетъ сей нещастной, которая для того, чтобъ притти въ себя, приняла смерть въ роковомъ стаканѣ. —
Я видѣлъ, какъ этотъ Итальянецъ терзался въ своей совѣсти, спустя нѣсколько времени послѣ того онъ удалился отъ свѣта и посвятилъ остатокъ дней своихъ на вспомоществованіе больнымъ и нещастнымъ.
Такимъ образомъ кончилась сія фамилія, которая конечно могла бы быть щастливою, естьлибы неучинилъ перваго преступленія Донъ Moриціо; онъ одинъ виною всѣхъ послѣдующихъ злодѣяній. —
Оканчивая мою повѣсть, я приведу сюда нѣсколько словѣ изъ книги Лафатера, называемой Физіогномія; кажется, слова указываютъ на Госпожу Феланзани.
"Посмотрите на эту голову; — на эти нѣжные черты, изображенные столь живо и сильно. — Сіи черные глаза, въ которыхъ блистаетъ огонь, сіи брови столь хорошо оттѣненные, сей видъ исполненный имѣетъ томности и рѣшительности — все это служитъ признакомъ великихъ страстей…
«Душа такого человѣка сама по себѣ благородна, тверда и постоянна; она привязывается вдругъ или къ добродѣтелямъ или къ порокамъ. — Воспитаніе и обстоятельства жизни дѣлаютъ изъ него героя или величайшаго злодѣя.»