Коровин К. А. «То было давно… там… в России…»: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936—1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
М.: Русский путь, 2010.
Мушки
правитьПомню лето в Москве. Жизнь была такая безмятежная, никаких событий. Стояли жаркие июльские дни. Все москвичи жили на даче, к вечеру на улицах Москвы бывало пусто, по Тверской-Ямской ехали лихачи за город. Там рестораны, пели хоры цыган.
А я предпочитал деревню — семь часов от Москвы, — к себе. Там был у меня деревянный дом у большого леса и у речки Нерли, и я любил дом свой. В глуши живу, а хорошо… У меня приятели всегда гостят, такие особенные люди, — хорошие. Охотники, артисты.
В большой комнате моей мастерской окна выходили в сад. Видны большие ели, березы и даль бесконечных лесов. Моховое болото и поля, поля… Желтые полосы ржи, и какой воздух!
У окна моей комнаты — стол. На нем в коробке табак. Приятель мой, Коля Курин, подошел к окну и свертывает папиросу, а другой приятель сидит за другим столом посредине комнаты, сидит и набивает патроны для ружья — собирается на охоту, — снаряжает патроны бекасинником.
Приятель-гофмейстер лежит на кушетке и читает газету — со станции принесли.
Коля Курин, набивая папиросу, поет, так, от нечего делать.
О-от одной прелестной да-а-амы
Я прине-е-с две ро-зы ва-ам…
— Это что ты поешь все? — спрашивает его Василий Сергеевич, набивая патроны.
— Это, брат, пою я из «Гугенот», паж, брат, поет там это самое…
— От какой же он это дамы принес розы? И в чем дело? Ерунда.
— Совсем не ерунда, — протестует Коля. — Романтика… Счастливая эпоха была.
— А эта дама замужем была?
— Замужем? — передразнил его Коля. — Это была какая-нибудь маркиза. А он, которому она розы прислала с пажом, — тенор. Он поет:
Люблю тебя, — сказала ты, —
Люблю-ю-у-у…
— Если бы я был пажом, — сказал Кузнецов, — то сам за ней приударил. А то неси кому-то розы… Очень нужно. Как глупо.
— Она, — продолжал Коля, — она бы не стала тут жить. Что здесь? Видишь, бревна, деревянный потолок. Нет, брат, у ней все стены в резьбе, узорах. Она с тобой и говорить-то бы не стала…
— То есть это почему же не стала?
— Не стала бы. У маркизов жабо, парча, на ногах золотые пряжки, шпага, парик белый. А ты — посмотри на себя: босиком, в фуфайке Егера, нечесаный. Она бы, увидав тебя, упала в обморок…
— Знаем мы эти обмороки! — сказал Кузнецов. — У меня Ольга тоже в обморок падала. А ее из ведра водой. Ну, бросила обмороки. У меня эти штучки не пройдут.
— Их грубостью не возьмешь.
— Как я бы хотел жить в ту эпоху, — мечтательно сказал Коля. — Красивая жизнь была. Конечно, трудно — надо было учиться ногой шаркать и шляпу уметь снимать, чтобы все элегантно. Тебя, брат, и не подпустили бы…
— А вот мы, доктора, в особом положении, — сказал Иван Иванович. — Перед нами тоже не пофинтишь. Кто хочешь будь, а сознавайся: живот болит или мало ли что… Это тут перед нами все одинаковы. Говори, что болит, — и все тут…
— Ну, не-ет… — не соглашается Коля Курин. — Там у них прежде и доктора были другие. У каждой свой медик. Приходил утром и наклеивал маркизе мушку — то на щеку, то вот сюда… — показал Коля на грудь.
— А за каким чертом нужны там мушки? — удивлялся Василий Сергеевич.
— А как же? Мушки показывали, куда ее сегодня целовать можно…
— Ну, уж это ты врешь… И притом она приклеит мушку черт знает куда — ну и целуй ее… Очень нужно.
Лежавший на тахте приятель мой, гофмейстер, читал газету и слушал разговор гостей. Он отложил газету в сторону.
— Ты все врешь. Откуда ты это знаешь? — говорил Кузнецов. — Вот спроси Николая Александровича. Он гофмейстер, значит, придворный, знает этикет побольше тебя.
— Какой вздор, — сказал гофмейстер. — Хотя, конечно, мушки женщины приклеивали из кокетства. Это к некоторым идет. Но чтобы они указывали — куда ее целовать… Это вздор.
— Нет, я верно говорю, — отвечал Коля. — У меня самого была такая история с мушкой. Ужас! Я в Крыму познакомился, в Ялте, — еще студентом тогда был, молодой… Хорошенькая блондиночка. Я увидел ее в городском саду на музыке, среди публики. Все нарочно проходил мимо нее и смотрел. Она с кем-то ходила по саду, потом они сели за столик, я — рядом, за другой. Они лимонад пить — я тоже. А на другой день я с ней познакомился. Она говорит мне:
— Я буду в городском саду вечером. Я мушку если вот сюда наклею, то вы тогда подойдите ко мне. А то — нет, и не здоровайтесь со мной. Понимаете?
Вечером, вижу, у ней мушка там, где показала, — у шеи внизу. Я подошел, и она из сада ко мне поехала. Вот я в нее втюрился! А на другой день она пришла ко мне и говорит:
— Я, — говорит, — жду деньги, мне должны на днях прислать. Прошу вас, не можете ли вы вот заложить мои часики?
— Хорошо, — говорю я ей. — Извольте — я заложу ваши часики.
Ну, и пошли в ломбард. Я взял часики и пошел закладывать. А она ждет на улице. Оценщик посмотрел часики и предложил за них пятнадцать рублей. Я взял деньги и выхожу. Вижу — она ходит напротив, по набережной. Подошел к ней и говорю:
— Вот, — говорю, — заложил ваши часики, но дали мало, только пятнадцать рублей.
Она как вскрикнет:
— Как? Да вы что… Ай! Как — пятнадцать рублей?..
— Успокойтесь, — говорю, — больше не дают. Они же маленькие, простые…
— Как — простые? Ай!
На нас смотрят прохожие, останавливаются, а она себя за голову хватает.
— Идемте, — говорю я ей. — Я сейчас возьму их назад.
Пошел с ней в ломбард. Даю квитанцию. Там смотрят — что такое: только заложил и уже выкупает. Но подают часы. Артельщик кладет их на прилавок. Она увидела их, как заорет на весь ломбард:
— Ай! Это не мои… Ай! Мои в бриллиантах…
Все смотрят, а она кричит:
— Кто вы такой? Где мои часы?
Вот какая история. Позвали полицейского, в участок. Пристав говорит:
— А эти чьи же часы?
Она говорит:
— Не мои.
Пристав, видно, человек бывалый, хороший:
— Вот что… — говорит. — Вы как-нибудь помиритесь, а то это дело скверное, я должен составить протокол.
Я отвел ее в сторону, а у ней глаза такие злые… Думаю, что делать? Смотрю на нее, а мушка так в глаза лезет, так и лезет. Говорю ей:
— Сударыня, вот вам… у меня полтораста рублей, возьмите…
А она кричит:
— Ай! Это часы моей матери покойной, они мне дороги…
— Возьмите, — говорю, — вот еще мои часы, — и даю ей часы моего отца — золотые.
— Мне не нужны ваши часы. Зачем мне часы…
Я говорю:
— Подождите, я пойду, заложу их…
Она не пускает меня:
— Вы не уйдете… Я полюбила вас, — говорит. — Поцелуйте меня в мушку!..
— Ну, думаю, черта эти мушки! — и говорю приставу, что сошлись, мол, помирились.
Отдал я ей и деньги, и часы отца и скорей из Ялты! Пешком через Ялту до Севастополя пер.
Вот что такое мушки… Я-то, брат, знаю. Я потом прочел про эти мушки всю историю. Я знаю…
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьМушки — Впервые: Возрождение. 1936. 25 мая. Печатается по газетному тексту.
…из «Гугенот»… — «Гугеноты» (1835) — опера Дж. Мейербера.
фуфайка Егера — здесь и далее, см. прим. к с. 649 кн. 1 наст. изд.