Музыка
автор София Яковлевна Парнок
Опубл.: 1926. Источник: az.lib.ru

София Парнок

править

Музыка

править

(1926 год)

править

Оригинал здесь — http://www.ipmce.su/~tsvet/WIN/silverage/parnok/musika.html

«Вдвойне прекрасен цветик на стебле…»
В концерте
Дирижер («Высокий, высокий, высокий…»)
«Чуть коснулась, — пал засов железный…»
«О, чудный час, когда душа вольна…»
«Разве мыслимо рысь приручить…»
«О, Боже мой, кто это? Входит. Сбежали…»
«Опять, как раненая птица…»
«Оттого в моем сердце несветлом…»
«Никнет цветик на тонком стебле…»
«Нет спутника сердцу неистовому…»
«Разве полночь такая — от Бога?..»
«Священно не страстное ложе…»
«Когда забормочешь во сне…»
«Не придут, и не все ли равно мне…»
«Ни до кого никому никогда…»
«Жизнь моя! Ломоть мой пресный…»
«Я ль не молилась, — отчего ж…»
«За что мне сие, о Боже мой?..»
Сны 1. «Только в снах, прерываемых стоном…»

2. «Я не умерла еще…»

3. «Я иду куда-то…»

4. «Мне свилось: я отчаливаю…»

5. «Изнутри просияло облако…»
«Без посоха и странничьей котомки…»
«У каждого есть свой крылатый час…»
Отрывок («И вдруг случится — как, не знаешь сам…»)
«Что нашим дням дала я?.. Просто…»
«Кто разлюбляет плоть, хладеет к воплощенью…»



Другу моему

Ольге Николаевне Цубербиллер


Вдвойне прекрасен цветик на стебле
Тем, что цвести ему не много весен,
И жизнь вдвойне прекрасна на земле,
Где каждый миг быть может смертоносен.

Стократ прекрасен мир, где человек
Взирает — смертный — с творческой корыстью
На полноводное стремленье стройных рек,
На виноград, нагрузший рдяной кистью,

На радужное оперенье птиц,
На скалы, вскинутые вольным взмахом,
На плавный воск и теплый мрамор лиц,
На крест, чернеющий над милым прахом, -

И — смертный бог — тоскующей рукой
Запечатлеть бессмертного стремится:
Взлетает кисть, вздыхает струнный строй
И в глыбу молот вдумчивый стучится.


В КОНЦЕРТЕ

править

Он пальцы свел, как бы сгребая
Все звуки, — и оркестр затих.
Взмахнул, и полночь голубая
Спустилась вновь на нас двоих.

И снова близость чудной бури
В взволнованном кипеньи струн,
И снова молнии в лазури,
И рыщет по сердцу бурун.

Он в сонные ворвался бездны
И тьму родимую исторг.
О, этот дивный, бесполезный,
Опустошительный восторг!..

К твоим рукам чужим и милым
В смятеньи льнет моя рука,
Плывет певучая по жилам
Тысячелетняя тоска.

Я вновь создам и вновь разрушу,
И ты — один, и я — одна…
Смычки высасывают душу
До самого глухого дна.

1916


ДИРИЖЕР

править
(Отрывок из поэмы)
править


Высокий, высокий, высокий
Затих снизу доверху зал.
Он палочку только приподнял,
И музыке быть приказал, -

И тотчас за струнной решеткой,
На зов чародейный спеша,
Взметнулась, рванулась, забилась
Плененная в скрипке душа.

И голубь, в дупле заточенный,
Прервал свой насильственный сон, -
И влажная жалоба флейты
Влилась в закипающий стон.

И тягостно, всеми стволами,
Орган среброствольный дохнул,
И тесные стены и купол
Раздвинул торжественный гул, -

И мир переполнился тьмою.
В котлах закипела смола,
И не было неба, но все же
Я кверху глаза подняла.

Под куполом окна синели,
И день был так просто певуч,
И рупором прямо к оркестру
Спускался серебряный луч…

Я знаю, я знаю, зачем он,
Кто внемлет в надземной дали
Сквозь эту трубу световую
Тоске окаянной земли!..


Молнии огненный ком!
В память ударил гром,
И в громе гремят слова:
Микель Анжело!.. Егова!..

Я в урагане органа
Перелетаю моря,
Под потолком Ватикана
Снова блуждаю я.

Вот он, холодный и ярый,
Воли Господней пожар:
Чиркает пальцем по шару-
И кубарем кружится шар.

Этим перстом, вот так,
Как кружишь ты шар земной,
Всем нам подашь ты знак,
Господи Боже мой!

Пламя последней зари
Рухнет с последних высот,
Ты же кивнешь: Говори,
Этот, и эта, и тот!..

И взвоем мы наперебой,
И, с птичьим свистом, с визгом псов
Мешаясь, закипит прибой
Отчаявшихся голосов.

И я тихонько запою
Со всеми в этот судный час,
Чтоб душу выкричать свою
В последний раз, в последний раз, -

Пока предсмертной хрипоты
Оркестра твоего и хора
Перстом не остановишь ты,
Прообраз грозный дирижера…

Он палочку опустил. Сейчас
Задыхающееся presto
Оборвется в громах оркестра…


Он палочку сломал, сгоряча
Напрасно хлеща, колотя, стуча
По глупой доске пюпитра.

Кто дуст, кто дует в английский рожок?
Откуда дьявольский этот смешок,
Тоскливый, гугнивый и хитрый?..

Эстрада пуста. Барабанный бой
Тараторит дробью мелкой.
Эстрада пуста. Сами собой
Тарарахают тарелки.

Эстрада пуста… А виолончель
Струит свой медвяный, медлительный хмель,
Чтоб до смерти негой заложить, -

И в громоклокочущей тьме встает,
Взлетает, сшибается, скачет, ползет,
Кишит звуковая нежить…

Не может, не может он заколдовать,
Не может ко сну приневолить опять
Им самим расколдованный голос!

Голоса, голоса, голоса, голоса…
Надо лбом его дыбом встают волоса,
Вижу я, как встает каждый волос.

И к залу лицо обращает он,
И глядит недвижно и дико, -
И темно-пустынный зал озарен
Лишь бледностью бледного лика.


Чуть коснулась, — пал засов железный,
И проснулся сумасшедший дом,
И, почуявши дыханье бездны,
Одержимые взыграли в нем.

Не твоя ль, тюремщик неуемный,
На шесте у входа голова?..
О, твой страшный дух, о дух твой темный,
Музыка! Разрыв-трава!


О, чудный час, когда душа вольна
Дневную волю вдруг переупрямить!
Вскипит, нахлынет темная волна, -
И вспомнит все беспамятная память:

Зашли Плеяды… Музыка легка…
Обрывист берег… В море парус сирый…
И не по-женски страстная рука
Сжимает выгиб семиструнной лиры…

Гвоздики темные. От солнца ль томный жар?
Или от этой, чей так черен волос,
Чей раскаленный одичалый голос
Выводит песню в дребезге гитар?..

И вновь иду. Пустынно. Скуден цвет
Под белым небом… Степи… Взор — свободен…
Ах, смертному так много тысяч лет,
И у души бездомной столько родин!

Иду… Над бездной клёхтанье орла,
По волнам лет разбойничьей фелюги, -
И надо всем, как черных два крыла,
Крутых бровей приближенные дуги.

1917


Разве мыслимо рысь приручить,
Что, как кошка, ластишься ты?
Как сумела улыбка смягчить
Роковые твои черты!

Так актрисе б играть баловниц:
Не глядит и глядит на вас
Из-под загнутых душных ресниц
Золотистый цыганский глаз.

Это злое затишье — к грозе:
Так же тихо было, когда
«Ты сам черт», — произнес дон Хозе,
И Кармен отвечала: «Да».


«О, Боже мой, кто это? Входит. Сбежали
Улыбки с улыбчивых лиц.
По сердцу прошла бахрома черной шали
И черно-махровых ресниц.

Скажи, отчего мне так страшно и мило,
Что роза в зубах у нее?
Ах, с розою вместе она защемила
Зубами и сердце мое!

И золота столько на ней, как на ризе.
Бровь выгнута, как ятаган…»
— Ты разве не слышал о Бари Кральизе,
Великой царице цыган?


Опять, как раненая птица,
Забилась на струнах рука.
Нам надо допьяна напиться,
Моя тоска!

Ах, разве этот ангел черный
Нам, бесприютным, — не сестра?
Я слышу в песне ветр упорный
И дым костра.

Пылают облака над степью,
Кочевье движется вдали
По грустному великолепью
Пустой земли.

Томи, терзай, цыганский голос,
И песней до смерти запой, -
Не надо, чтоб душа боролась
Сама с собой!

1916


Оттого в моем сердце несветлом
Закипает веселый стих,
Что пахнет костром и ветром
От волос твоих.

Закрываю глаза и вижу:
Темный табор, и ночь, и степь.
Блестит под месяцем рыжим
На медведе цепь.

Там, я знаю, твои прабабки
Вековали свой век простой,
Варили на жабьей лапке
Колдовской настой.

И умели они с колыбели
И любить, и плясать, и красть.
В их смуглой душе и теле
Рокотала страсть.

Там, в семье твоей, юноша каждый,
Завидя соперника, знал,
Как в сердце вонзить и дважды
Повернуть кинжал…

Оттого в моем сердце несветлом
Закипает веселый стих,
Что пахнет костром и ветром
От волос твоих.


Л. В. Эрарской


Никнет цветик на тонком стебле…
О, любимая, все, что любила я
И покину на этой земле,
Долюби за меня, моя милая, -

Эти ласковые лепестки,
Этот пламень, расплесканный по небу,
Эти слезы (которых не понял бы
Не поэт!) — упоенье тоски,

И в степи одинокий курган,
И стиха величавое пение,
Но разнузданный бубен цыган
Возлюби в этой жизни не менее…

Розовеют в заре купола,
Над Москвой разлетаются голуби.
О, любимая, больше всего люби
Повечерние колокола!


Нет спутника сердцу неистовому:
Друга нет у меня.
Не в дом мой путь и не из дому:
Дома нет у меня.

Мой путь под грозой и под радугой
По великой земле,
Тоске моей не нарадуюсь
На великой земле.


Разве полночь такая — от Бога?
В путь какой ухожу я одна?
Будто кошка перебежала дорогу,
Надо мной пролетела луна.

В ночь такую надежнее петли,
Яды жгучей, быстрее курки.
Я не знаю — мне зарыдать ли, запеть ли
От моей неизбывной тоски…

Там, над домом с певучею дверцей,
Тот же голос поет ветровой,
Но ведь не к кому полететь тебе, сердце,
Под октябрьской летучей луной!


Священно не страстное ложе,
Но хлеб, преломляемый гостем
За трапезой в дружеский час.

Беспамятная щебетунья,
Из чьих только рук не клевала
По зернышку, лакомка, ты?

А я-то, как в храме под праздник,
Вес свечи в дому засветила,
Когда ты влетела ко мне…


Когда забормочешь во сне
И станет твой голос запальчив,
Я возьму тебя тихо за пальчик
И шепну: «Расскажи обо мне, -
Как меня ты, любовь моя, любишь?
Как меня ты, мой голубь, голубишь?»

И двери, закрытой дотоль,
Распахнутся страшные створки,
Сумасшедшей скороговоркой
Затаенная вырвется боль, -
И душа твоя, плача, увидит,
Как безумно она ненавидит.

24 декабря 1919


Не придут, и не все ли равно мне, -
Вспомнят в радости, или во зле:
Под землей я не буду бездомней,
Чем была я на этой земле.

Ветер, плакальщик мой ненаемный,
Надо мной вскрутит снежную муть…
О, печальный, далекий мой, темный,
Мне одной предназначенный путь!

1917


Ни до кого никому никогда
Не было, нет и не будет дела.
Мчатся под небом оледенелым
— Куда? Люди знают куда! -
Огнедышащие поезда.
Некогда, некогда, некогда, — так,
Скороговоркой железною, в такт
Сердцебиению мира!…
Громче греми, громыхающий ад:
Скоро во мраке заблаговестят
Трубы прощального пира!..


Жизнь моя! Ломоть мой пресный,
Бесчудесный подвиг мой!
Вот я — с телом бестелесным,
С Музою глухонемой…

Стоило ли столько зерен
Огненных перемолоть,
Чтобы так убого-черен
Стал насущный мой ломоть?

Господи! Какое счастье
Душу загубить свою,
Променять вино причастья
На Кастальскую струю!


Я ль не молилась, — отчего ж
Такая тьма меня постигла,
И сердце, как пугливый еж,
Навстречу всем топорщит иглы?

Не мучь меня, не тормоши:
Здесь неба нет, над этой крышей.
Сквозь страшный обморок души
Я даже музыки не слышу.


Машеньке

За что мне сие, о Боже мой?
Свет в моем сердце несветлом!
Ты — как стебелечек, ветром
Целуемый и тревожимый.

Блаженнее безнадежности
В сердце моем не запомню.
Мне, грешной во всем, за что мне
Отчаяние от нежности?

26 февраля 1916


Только в снах, прерываемых стоном,
Чтобы не умереть во сне,
На такой певучей волне,
Над таким голубым затоном,
Всею грудью так вольно дыша,
Покачивается душа.


Я не умерла еще,
Я еще вздохну,
Дай мне только вслушаться
В эту тишину,
Этот ускользающий
Лепет уловить,
Этот уплывающий
Парус проводить…
И ныряют уточки
В голубой воде,
И на тихой отмели
Тихо, как нигде…

7 января 1924


С. 3. Федорченко

Я иду куда-то.
Утро, и как будто
В сапожки крылатые
Дивно я обута.
Ясность на поляне
И святая свежесть.
Воздух так и тянет,
И земля не держит.
Каждый цветик — зрячий,
Вся листва — сквозная!
И как будто плачу я,
А о чем, не знаю.
И береза в проседи
Чуткий лист колышет…
Вы о чем-то просите,
А о чем — не слышу.

12 декабря 1925


Мне снилось: я отчаливаю,
А ты на берегу,
И твоему отчаянью
Помочь я не могу.
И руки изнывающие
Простерла ты ко мне
В такой, как никогда еще
Певучей тишине…

Май 1924


Изнутри просияло облако.
Стало вдруг светло и таинственно, -
Час, когда за случайным обликом
Проявляется лик единственный!

Ухожу я тропинкой узенькой.
Тишина вокруг — как в обители.
Так бывает только от музыки
Безнадежно и упоительно.

И какие места знакомые…
Сотни лет, как ушла я из дому,
И вернулась к тому же дому я,
Все к тому же озеру чистому.

И лепечет вода… Не ты ль меня
Окликаешь во влажном лепете?..
Плачут гусли над озером Ильменем,
Выплывают белые лебеди.

16 декабря 1925


Аделаиде Герцык

Без посоха и странничьей котомки
Последний путь не мыслится поэту,
Но, все оставивши, без них уйду я в путь.

На немудреное крыльцо, на землю эту,
Где некогда звучал мой голос ломкий,
Приду глазами вещими взглянуть.

Я в детскую войду и вновь открою
На запад обращенное оконце:
Таким же заревом тогда пылала твердь

И обагренное закатывалось солнце…
А я мечтать училась, что герою
Кровавая приличествует смерть.


У каждого есть свой крылатый час,
И в каждом скрыта творческая завязь,
Пусть никогда от прозорливых глаз
Прекрасного не застилает зависть.

Пусть не тебе дарует лучший дар
Неблагодарная, изменчивая Муза, -
Умей в других лелеять чудный жар
И с ревностью не заключай союза.


ОТРЫВОК

править

И вдруг случится — как, не знаешь сам,
Хоть силишься себя переупрямить,
Но к старшим братьям нашим и отцам
Бесповоротно охладеет память, -
И имена твердишь их вновь и вновь,
Чтоб воскресить усопшую любовь.

Соседи часто меж собой не ладят:
Живя бок о бок, видишь лишь грехи.
Не оттого ль отца роднее прадед?
Не оттого ль прадедовы стихи
Мы набожно читаем и любовно,
Как не читал и сын единокровный?..

Молчанье — мой единственный наперсник.
Мой скорбный голос никому не мил.
Коль ты любил меня, мой сын, иль сверстник,
То уж давно, должно быть, разлюбил…
Но, современницей прожив бесправной,
Нам Павлова прабабкой стала славной.

3 октября 1925


Что нашим дням дала я?.. Просто -
Дала, что я могла отдать:
Сегодня досчитала до ста
И надоело пульс считать.

Дар невелик. Быть может, подло,
Что мне не страшно, не темно,
Что я себе мурлычу под нос,
Смотря в пушистое окно:

«Какой снежок повыпал за ночь
И как по первой пороше
Кататься хочется на саночках
Освободившейся душе!»

27 ноября 1925


Е. К. Герцык

Кто разлюбляет плоть, хладеет к воплощенью:
Почти не тянется за глиною рука.
Уже не вылепишь ни льва, ни голубка,
Не станет мрамором, что наплывает тенью.

На полуслове — песнь, на полувзмахе — кисть
Вдруг остановишь ты, затем что их — не надо…
Прощай, прощай и ты, прекрасная корысть,
Ты, духа предпоследняя услада!

1923



Комментарии

править

Публикуется по изд.: Парнок С. Музыка, М., 1926 (где четыре стихотворения перепечатаны из «Лозы»).


Цубербиллер Ольга Николаевна (1885—1975) — многолетний близкий друг С. Парнок, профессор математики.

«Вдвойне прекрасен цветик на стебле…» — Возможна датировка: до 1922 года, так как стихотворение содержится в Зт. Вариант Зт: ст. 15 — «порхает кисть».

В концерте — Ковчег, где вариант ст. 5 — «И снова близость поздней бури». «Тьма родимая» - ср. у Тютчева «родимый хаос» («О чем ты воешь…», 1830-е) (см. изд. Поляковой, с. 340).

Дирижер — Возможна датировка: до 1922 года, так как содержится в Зт, где озаглавлено «Музыка».

«О, чудный час, когда душа вольна…» — Камена, Свиток, где входило в цикл «Темная волна».

«Разве мыслимо рысь приручить…» — Впервые: Северные записки, 1916, сентябрь, с посвящением: Л.В.Э. — Эрарская Людмила Владимировна (ок. 1890—1964) — актриса, многолетний близкий друг С. Парнок, адресат многих ее стихотворений. См.: Камена, Свиток, где входило в цикл «Темная волна». О реминисценциях из [[../blok/index.html|Блока]] и Мериме в этом стихотворении см. изд. Поляковой, с. 80.

«О, Боже мой, кто это? Входит. Сбежали…» — Камена, Свиток, где входило в цикл «Темная волна». Ст. 7 — 8 — ср. у [[../hodasevich/index.html|Ходасевича]]: «Что зубами с голубым отливом //Прикусила хитрая Кармен» («Я устал…»). Бари Кральиза (Мария Падилья) — царица цыган, возлюбленная кастильского короля Дона Педро Жестокого (1334—1369), которого, по преданию, околдовала, внушив ему отвращение к королеве.

«Опять, как раненая птица…» — Камена, Свиток, где входило в цикл «Темная волна». Вариант обеих журнальных публикаций: ст. 10 — «кочевья движутся». Ст. 1 — ср. у [[../mandelshtam/index.html|Мандельштама]]: «Что мне делать с птицей раненой?..» («Скудный луч…», 1911).

«Оттого в моем сердце несветлом…» — Камена, Свиток, где входило в цикл «Темная волна». В Зт. — «Поев. Б.». Вариант Зт: ст. 16 — «роковая». Ст. 11 — 12 — приворотное зелье из жабьей лапки, вероятно, заимствовано из новеллы П. Мериме «Кармен» (см. изд. Поляковой, с. 341).

«Никнет цветик на тонком стебле…» — Камена, Свиток, где входило в цикл «Темная волна». В журнальных редакциях посвящение отсутствует.

«Нет спутника сердцу неистовому…» — Возможна датировка: до 1922 года, так как содержится в Зт, где вариант ст. 5 — «радугою».

«Разве полночь такая — от Бога…» — Камена.Вариант, указ. в изд. Поляковой, с. 342: ст. 8 — «неуемной».

«Когда забормочешь во сне…» — Вариант Зт:ст. 2 — «говор».

«Не придут, и не все ли равно мне…» — Камена.ВариантЗт: ст. 5 — «неуемный».

«Ни до кого никому никогда…» — Русский современник. 1924, Љ 2; сб. «Новые стихи». Ч. 1. М., 1926.

«Жизнь моя! Ломоть мой пресный…» — Русский современник. 1924, Љ 2. Вариант Чт: ст. 8 — «был». Ст. 5 — 6 — ср. у Цветаевой: «Зерна огненного цвета//Брошу на ладонь…» (эпиграф к стихотворению Љ 6 цикла «Маяковскому», 1930). Стихи эпиграфа [[../tsvetaeva/index.html|Цветаевой]] являются парафразой стихов [[../beliy/index.html|А. Белого]] из романа «Петербург» (см. изд. Поляковой, с. 370).

«За что мне cue, о Боже мой?..» — Машенька(Милочка) — «домашние» имена Л. В. Эрарской.

Сны (1 — 5). 1. «Только в снах, прерываемых стоном…» — Повторено в «Вполголоса».

2. «Я не умерла еще…» — Повторено в «Вполголоса». Источник датировки — Чт, где содержится еще одна строфа:

И не жаль ни чуточки

Канувшего дня…
Ах, еще минуточку
Не буди меня.

3. «Я иду куда-то…» — Повторено в «Вполголоса». Федорченко София Захаровна (1888—1959) — детская писательница и романистка, автор книги «Народ на войне» (1917), где собраны отрывки из солдатских разговоров. Парнок дружила с Федорченко, была связана с нею деятельностью в издательстве «Узел».

4. «Мне снилось: я отчаливаю…» — Повторено в «Вполголоса». Источник датировки — Чт.

5. «Изнутри просияло облако…» — Повторено в «Вполголоса». Источник датировки — Чт.

«Без посоха и странничьей котомки…» — Возможна датировка: до 1922 года, так как содержится в Зт, где вариант ст. 9 — «горела». Герцык Аделаида Казимировна. Близкая дружба [[../gerzika/index.html|А. Герцык]] и С. Парнок относится к судакским годам последней, когда она часто бывала а доме Герцык-Жуковских и дружила с несколькими членами этой семьи (Е. К. Герцык, Л. А. Герцык). Со своей стороны, Аделаида Герцык в зги годы написала два стихотворения, очевидно, обращенных к С. Парнок: о посвящении первого из них, «Таясь за белыми ставнями…» (1919) (с. 186), уже писали Е. Б. Коркина (De visu. С. 11) и Диана Бургин (Sophia Parnok. P. 157—158). Второе стихотворение, обращенное к Парное, — «Вокруг души твоей и день, и ночь скитаюсь…» (1920) (с. 195): в данном случае посвящение указано автором в рукописи из архива Т. Н. Жуковской. Основной мотив обоих стихотворений — мучительный соблазн приблизиться к загадочной и прекрасной героине, которой свойственны некие темные страсти и которая несет в себе особую, свою, тоску и муку. Оттенки состояния лирической героини Герцык в этих стихах становятся понятны на фоне ее творчества периода 1919—1920 годов и позже: в основном это были стихи, отражающие возвышенное, молитвенное состояние героини, освободившейся от земных страстей.

«У каждого есть свой крылатый час…» — Возможна датировка: до 1922 года, так как содержится в Зт. Вариант ст. 2 по автографу из архива Герцык-Жуковских — «И в каждом сердце». Ст. 5 — 6 — ср. у Тютчева: «У Музы есть различные прнстрастья,//Дары ее даются не равно…» («На юбилей князя Вяземского», 1861). Ст. 8 — ср. у Баратынского: «Я заключил с бездействием союз…» («Чувствительны мне дружеские пени…», 1823) — это стихотворение было отмечено Парнок в томе Баратынского, ей принадлежавшем (см. изд. Поляковой, с. 344).

Отрывок — Источник датировки — Чт. Ст. 2 — частое у Парнок употребление глагола «переупрямливать» см. также в стихотворениях «Огород», «Гони стихи ночные прочь…» и др.

«Что нашим дням дала я?.. Просто…» — Источник датировки — Чт. Ст. 1 — 2 — ср. у Ходасевича: «Но отдала мне безраздельно все://И материнство горькое свое,//И просто все, что дорого ей было…» («Не матерью…», 1917—1922). Ст. 11 — 12 — ср.: «Мне кто-то шепчет://„Сбрось лохмотья,//0свобожденная душа!“ („Вокруг — ночной пустыней — сцена…“), ср. также у Тютчева: „На всей своей ликует воле//Освобожденная душа“ („К Ю. Ф. Абазе“, 1869) (см. изд. Поляковой, с. 344).

„Кто разлюбляет плоть, хладеет к воплощенью…“ — Русский современник. 1924, Љ 2. Источник датировки — Чт.

Принятые сокращения:

править

Изд. Поляковой (с указанием страницы) — Парнок С. Собрание стихотворений. <Анн Арбор>: Ардис, 1979.

[Не]закатные оны дни (с указанием страницы) — Полякова С. В. [Не]закатные оны дни: Цветаева и Парнок. <Анн Арбор>: Ардис, 1983.

Зт - Зеленая тетрадь.

Чт - Черная тетрадь.

Вт - Веденеевская тетрадь.

De visu указанием страницы) — публикация статьи, стихов и писем С. Парнок в журнале „De visu“. 1994, Љ5-6 (публ. Т. Н. Жуковской, Н. Г. Князевой, Е. Б. Коркиной, С. В. Поляковой).

Антология Ежова и Шамурина - Ежов И. С., Шамурин Е. И. Русская поэзия XX века. М., 1925.

Камена - Альм. „Камена“ / Под ред. П. Краснова. Вып. 2. Харьков, 1919.

Ковчег — Альм. „Ковчег“. Феодосия, 1920.

Свиток - Альм. „Свиток“. М., 1922, Љ 2.

Названия прижизненных сборников С. Парнок в тексте комментария даются также сокращенно, без выходных данных. Полностью данные о сборниках С. Парнок приводятся в указаниях источника публикации разделов, соответствующих этим сборникам.



(источник — „Sub rosa“: А. Герцык, С. Парнок, П. Соловьева, Черубина де Габриак»,
М., «Эллис Лак», 1999 г.)