3. Мужская храбрость
правитьЕго звали Меллер. Это был 26 летний блондин с светло-карими, пламенными, умными глазами и красивым, открытым лицом.
Происходил он из патриархальной, почтенной, старинной буржуазной бельгийской семьи, и блистательно окончил курс в Лувенском университете, где его старший брат доныне состоит профессором.
Воспитанный в чрезвычайной набожности, еще увеличенной его мистической, экзальтированной натурой, он, вместе с католическою молодежью того времени, искренне верил в возможность нового крестового похода для защиты христианства и земного владычества папы Пия IX, наместника Христова.
Пожертвовав великолепной карьерой, открывавшейся пред ним, Меллер завербовался простым рядовым папских зуавов в Риме.
Так прослужил он два года, с 1864 до 1866 г. Начальники любили его за превосходное поведение и он уже был произведен в лейтенанты.
Товарищи его, бывшие далеко не святыми и не монахами, иногда подтрунивали над его удивительною набожностью и строгою нравственностью. Он причащался ежедневно, и посещал церковь гораздо чаще чем клубы и кафе.
Но так как Меллер был исполнителен в службе, снисходителен к солдатам, почтителен к старшим, вежлив и корректен решительно со всеми, то все его уважали и не мешали ему жить как ему нравилось.
В то время в Риме существовала некоторая враждебность между туземными папскими полками и полками, составленными из иностранцев. Офицеры обеих армий недолюбливали друг друга.
Эго было причиною частых ссор между солдатами и инцидентов поважнее между их офицерами.
Однажды случилось, что с Меллером разговаривал по делам службы один из лейтенантов итальянских стрелков и, неизвестно по какому поводу, придравшись к зуаву, в порыве ничем не оправдываемого гнева, дал ему пощечину. Присутствовавшие при этом офицеры развели молодых людей, но товарищи Меллера, сильно оскорбленные обидой, нанесенной в его лице их полку, сказали ему:
— Такое оскорбление смывается только кровью. Вы должны немедленно послать свидетелей к итальянцу и вызвать его на дуэль.
К общему изумлению, Меллер решительно отказался и отвечал:
— Я явился в Рим для того, чтобы служить церкви и бороться за ее права. Религия моя, безусловно, запрещает дуэль. Это было бы тяжким проступком, если бы я подверг себя и моего противника риску умереть погрязшим в смертном грехе. Я не буду драться.
Полковник зуавов, барон Аллэ, прекрасный человек с благородным сердцем, но энергичный, храбрый солдат, позвал Меллера.
— Лейтенант, — сказал он ему, — офицер, имеющий честь носить саблю, должен пускать ее в дело во всех случаях, когда задета честь. В вашем лице был оскорблен полк. Советую вам, а если нужно, то и приказываю драться на дуэли.
— Полковник, — отвечал тот, — прикажите мне броситься на врагов: я не поколеблюсь ни мгновения. Но я, прежде всего христианин, а затем уже солдат. Прежде чем повиноваться полковнику, я должен повиноваться Богу. Я не буду драться.
— Вам известно, как называется подобный поступок во всякой уважающей себя армии?
— Трусостью. Я это знаю, полковник. Но я должен поступить так.
— Вы не хотите драться?
— Нет, полковник.
— В таком случае, прошу вас подать в отставку. С религиозной точки зрения, причины ваши могут быть превосходны, я не желаю вмешиваться в дела совести, но в тоже время не могу иметь у себя в полку офицера, запятнанного пощечиной.
Происшествие это наделало много шума. Военный министр доложил о нем папе, почтительно присовокупив, что все зуавы порицают поведение Меллера, и что если его святейшество примет сторону молодого человека, то все офицеры без исключения подадут в отставку. Дело выходило очень щекотливое. Будучи верховным главою католической религии, пана не мог осудить христианина, столь точно следующего учению церкви. Но в качестве земного властителя, он не мог рисковать сразу лишиться всех лучших защитников своего престола, цвета французской и бельгийской аристократии.
Он прибегнул к полумере, поручив передать Меллеру, что восхищается его верой и посылает ему особое благословение, но что именно ради пользы папского престола все-таки советует ему немедленно подать в отставку и как можно скорее покинуть Рим.
Меллер повиновался; он оставил полк и папскую область, и ни единый друг не пришел проводить его на станцию, и не пожалел о нем; на него смотрели как на труса, выставившего религию предлогом для избежания опасностей дуэли. Когда же он прибыл в Бельгию, с погибшими карьерой и будущностью, находились люди, говорившие при виде его:
— Это тот офицер, котораго заставили выйти из полка вследствие какой-то дрянной истории… Кажется, он струсил перед дуэлью и должен быть подать в отставку.
Прошел год. В октябре 1867 г. гарибальдийцы овладели римской территорией. После нескольких, более или менее удачных сражений, наступал день решительной битвы при Ментане.
Узнав из газет о событиях в Риме, Меллер покинул Бельгию, сел на марсельский пароход, высадился в Чивита-Векиа и однажды утром явился к своему бывшему полковнику.
— Завтра зуавы идут па неприятеля, — сказал он — Прошу у вас как величайшую милость позволить мне поступить простым рядовым в полк, где в прошлом году я служил лейтенантом.
— Согласен, — отвечал барон Аллэ, — я понимаю руководящее вами чувство и одобряю его.
Утром 3 ноября началось сражение, ужасное и упорное, длившееся до 4 часов пополудни. Гарибальдийцы, засев в крепкой позиции в соседней с Ментаной деревне, защищались отчаянно, как герои, также убежденные в том, что сражаются за святое дело — за освобождение и независимость родины!
В одном из предместий, справа от дороги, поперек узкой, извилистой улицы, воздвигнута громадная баррикада, занятая целым полком и составляющая как бы ключ позиции. Перед этой баррикадой стоят зуавы, в числе их Меллер. Дан приказ разрушить баррикаду. Несмотря на все свое мужество, даже самые мужественные колеблются при виде грозного препятствия, сверкающего целым лесом штыков и ружей.
Вдруг, без всякого приказа, выходит из рядов совершено спокойный Меллер, один. Направившись к баррикаде, он влезает на нее, под огнем изумленных гарибальдийцев, вскакивает на ее вершину и бросает свое кепи вниз, в массу неприятеля.
— Пусть те, кто называл меня трусом, следуют теперь за мною и помогут мне достать мое кепи! — громко восклицает Меллер, в порыве отчаянного вызова и отваги.
Одним прыжком очутившись в траншее, он кидается на врагов как дикий зверь, работая штыком и прикладом.
Раздается оглушительный залп, и Меллер падает, раненый насмерть.
Несколько дней спустя я видел его в Риме, в госпитале, куда его перенесли еле живого, с грудью простреленной тремя нулями, раздробленной лопаткой и черной кровавой пеной на губах.*
Он умирал, одни только глаза его вдохновенно сверкали. Он узнал меня, слабо сжал мою руку своей пылающей рукою и едва слышно спросил:
— Который час?
— Без двадцати десять, — с изумлением отвечал я, взглянув на часы.
— Через двадцать минут я буду на небе, — несколько оживляясь, сказал Меллер.
Ровно в десять часов он испустил последний вздох!
Редакция просит своих уважаемых читательниц сообщить свое мнение о поведения лейтенанта Меллера.
Источник текста: журнал «Вестник моды», 1891, № 29. С. 280.