— править
Христианская масса как и всякая другая, всегда обнаруживала настоятельную потребность в непосредственных напоминаниях о тех кого она обожала или почитала. И в этом случае не подлежит сомнению, что чувство это особенно благоприятствовало развитию различных культов, порожденных останками тела христа. Это чувство — чувство простых людей и обнаруживается у благочестивых людей разных религий.
Но, сличая и соединяя все эти сведения, я заметил, что упускали из виду обстоятельство другого рода. Кроме пассивной и увлекающейся толпы, мне представились монашеские общины, очень часто бенедиктинские, которые, если по основывали, то поддерживали этот культ. Современные епископы, продолжающие допускать и благословлять поклонение святой слезе алуанской или святой крайней плоти в Куломбе, казались мне неискренними.
I. Один из зубов христа. править
Монахи святого Медарда Суассонского гордились том, что у них есть зуб господень, который, как говорят они, выпал у Иисуса, когда ему было девять лет. Преподобный Гвиберт, аббат в Ножане, близь Куси, принадлежавший к тому же бенедиктинскому ордену, что и упомянутые монахи, написал книгу, в которой горячо восстает против их притязаний.
Он уверяет, что этого не могло быть, и что они не могут настаивать на этом, не разрушая основ предании и веры католической церкви: «Колонну и опору всемирной надежды разрушают как бы метанием фаларик (зажженный факел)... потрясают основы всеобщей веры».
Он называет их утверждение смешным, в виду тех фантастических предположений, которых оно требует, и без всякой пощады величает их лжецами, наглецами, дикими безумцами, нахальными, бешеными, святотатцами, кощунственниками, еретиками и мошенниками.
II. Святые слезы. править
Госпожа святая слеза. «Госпожа святая слеза вызвала живую н интересную полемику между аббатом Тьером, кюрэ Вибрэ, и отцом Мабильоном.
«Мой приход, писал аббат Тьер, отстоит только на 8 лье от Вандома. Я видел его почти пустынным в некоторые дни года, и особенно в пятницу перед страстным воскресеньем, называемую о просторечья Лазаревой пятницей, в воскресенье на троицу и в следующие воскресные дни до рождения Иоанна Крестителя, потому что большая часть моих прихожан уходила в эти дни в Вандом, к госпоже святой слезе: так называют ее простые люди в Провансе. Это побудило меня исследовать эту реликвию, пользующуюся такой известностью. Я добыл из Вандома историю, составленную тамошними монахами. Я прочел ее со всем прилежанием, на какое был способен; я разобрал тщательно и спокойно обдумал все факты, на которых она основывается, и нашел, что среди них нет ни одного достоверного. Я говорил об этом со своими прихожанами и довел до их сведения, что так называемая вандомская святая слеза — ложная реликвия, и что после моего предостережения они не могут больше отправляться в паломничества, не впадая в суеверие, каковой грех запрещается первой заповедью закона».
Но довольствуясь тем, что наставил таким образом своих прихожан, этот кюрэ Вибрэ опубликовал результаты своих исследований в маленькой работе, озаглавленной: «Рассуждение относительно святой слезы вандомской». С тех пор началась открытая война между ним и монахами-владельцами реликвии.
«Когда, в Вандоме распространился слух, что я написал рассуждение об их святой слезе», — писал аббат Тьер, — «они прислали мне латинское письмо в прозе и стихах, подписанное неизвестным монахом, полное гнусностей и ужасных ругательств. Будучи далек от того, чтобы жаловаться на это, я только передал им через некоторых их друзей, что меня никогда не оскорбят их проклятья, ни настоящие, ни будущие, и что я прошу у них одной милости — избавить меня от почтовых расходов. Потому что их письмо было прислано по почте и не оплачено как следует.
Не было власти на земле, которой бы они мне не угрожали; но я всегда смотрел на их угрозы, как на бессмысленные молнии, обладая секретом обезоруживать их, по выражению Боэция, в наиболее сильные, моменты их гнева, потому что я ничего не рассчитывал получить от них и нисколько их не боялся:
Не надеясь и не пугаясь, обезоружишь их бессильный гнев.
Они угощали и оплачивали одного якобинского миссионера, посредственного литератора, с тем, чтобы он разразился против меня и моего «Рассуждения» и предал меня проклятию во время проповеди у них пред многочисленным собранием в «Лазаревую пятницу», 26 марта этого года. И этот монах, вполне расплачиваясь за все, к великому удовлетворению вандомских монахов, не считаясь ни со святостью места, где он проповедовал, ни с уважением, каким должна бы пользоваться кафедра истины, которую он профанировал самым недостойным образом, воспользовался ею для удовлетворения мстительности своих приятелей и восхваления мнимой реликвии; а между тем он первый должен был бы осудить ее, если бы хотел выполнить свой долг. . Их поверенный, человек деловой, частый посетитель замков и дворянских домов, хорошо знавший, как создать, раздуть и поддержать тяжбу, прилагал все усилия, чтобы заклеймить мое «Рассуждение». Он экстренно поехал в Манс, чтобы умолить его преосвященство — епископа Манса осудить книгу или, по крайней мере, осудить посвящение к ней, стоящее вначале; но ничего, кроме стыда, не добился он своим путешествием и назойливыми просьбами. Возвратившись в Вандом, он имел дерзость написать настоятельное письмо этому знаменитому прелату, прося у него того же самого; но от него он до сих пор ждет ответа».
Слог рассуждения довольно живой, и я не мог бы придумать ничего лучшего, как процитировать место из посвящения книги его преосвященству де ла-Вернь-Монтенар де-Трессан, епископу Манса.
«Многие реликвии, которыми гордятся в нескольких монастырях их ордена, в действительности, не имеют других доказательств своей подлинности, кроме тех которые им угодно было приписать им без всякого основания и повода.
Есть у них одна в Вандоме, ваше преосвященство, которой они дорожат необычайно и причисляют к самым подлинным и достоверным из всех, собранных ими. Они называют ее по преимуществу святой слезой, выдавая ее за однк из слез Иисуса христа, пролитых им по случаю смерти своего друга Лазаря, они осмеливаются говорить, что она доставлена им из Константинополя заботами Жоффруа Мартеля, графа Анжу и Вандома, основателя их аббатства святой троицы в Вандоме, а ее подарил ему Михаил Пафлагонский, восточный император, в благодарность за то, что тот прогнал сарацин из Сицилии.
Они не упустили ничего, ваше преосвященство, чтобы доставить ей известность и ввести! ее в ход не только в Вандомской провинции, но и во всем королевстве. И хотя папа Иннокентий III объявляет, что не должно терпеть лжи под предлогом благочестия: «Не следует терпеть лжи под покровом благочестия», хотя святой Бернар утверждает, что справедливо и достойно похвалы, когда человек не извлекает выгод из лжи: «Вполне справедливо и, похвалы достойно, чтобы никто ложью не наживался», — они. тем не менее, допускают, чтобы слезу эту чтили и благоговели перед ней, и значительные доходы, извлекаемые при этом, для них далеко не безразличны.
Они писали об этом, ваше преосвященство, опубликовали историю, в которую включили обманом и хитростью все, что по их мнению, могло благоприятствовать их планам и интересам. Но они, бесспорно, сделали бы лучше, если бы хранили относительно этого благочестивое молчание. Потому что их история настолько подозрительна, так мало вероятна, так плохо обставлена, настолько полна анахронизмов и ложных или мнимых происшествий, что нужно отказаться от света разума и ничего не смыслить в литературе, чтобы ей поверить и не считать ее смешной.
Мне, однако, очень бы хотелось, ваше преосвященство, чтобы она была лучше составлена и обработана, чтобы не было оснований упрекать меня в том, что я стреляю из пушки по мухам, то-есть, что серьезно опровергаю книжонку, заслуживающую лишь презрения и негодования. Но, что же делать, если монахи конгрегации святого Мавра не сумели сделать се лучше? Что касается меня, я беру ее такой, как она есть, и опровергаю ее шаг за шагом с единственной целью — доказать, что так называемая вандомская святая слеза — одна из самых недостоверных, ложных и баснословных реликвий, какие когда-либо были».
Найдется ли в настоящее время епископ, который, осмелился бы одобрить подобное посвящение?
Наконец, в самой книге доблестный кюрэ Вибрэ не устрашился написать, что эта история «покоится только на народном предании, что в основе ее лежит исключительно частная выгода старых монахов Вандома, смастеривших историю лишь для того, чтобы приманить народ к своей церкви и обеспечить себе 4—5 тысяч ливров ежегодного дохода. Потому что уверяют, что пожертвования, дары по обету, подарки, свечи, евангелия, мессы, от которых они наживаются, приносили им порядочно до сих пор, и что еще и теперь, в наше жалкое время, это приносит им до 1.000 экю ежегодной ренты. Прелестное учреждение! Изумительная ловкость для людей, довольно часто воображающих, что благочестие должно служить им средством обогащения, как говорит святой апостол (Павел, посл. к Тим. 6, 3) и мог бы сказать всякий, находящий в здравом уме:
Разве ты не знакома с монашескими сердцами.
«Священная жажда — золото»?
Предвидя, что его могут упрекать за такое обвинение против монашеских особ, против одобренной небом реликвии, — разве производила бы госпожа святая слеза чудеса, не будь она божественной и подлинной? — он мужественно настаивает:
-«Разве невозможно теперь, чтобы Вандомские монахи сделали из своей святой слезы то же, что их собратья сделали из других реликвий. Почему бы им, подкупленным множеством подарков и приношений, стекающихся к ним, по выражению аббата Гибера, не позволить охотно признавать несомненными чудеса, никогда не совершавшиеся? Разве они менее заинтересованы и менее способны обманываться, чем монахи святого Петра — живого, которые заставляли своих проповедников объявлять даже в самых отдаленных епископствах, что в их приходе имеется глава и несколько частиц тела святого Лэ, архиепископа Санса? Разве они более религиозны, чем монахи святого Медарда Суассонского, хвастающиеся, вопреки всякой истине и справедливости, что у них имеется один из зубов господа? Ничто не заставит нас поверить этому. Четыре-пять тысяч ливров дохода составляют хорошую добычу; они способны заставить монахов проделать много вещей, противных их долгу. В это посвящают одного-двух в монастыре: только они и знают секрет и разыгрывают нужную роль, чтобы проводить простаков; другие монахи вполне на них полагаются; они предоставляют им действовать и вовсе не имеют оснований жалеть о том. Приношения, стекающиеся в результате этого, служат к выгоде общины; все, ее члены понимают это и прекрасно себя чувствуют от того: ризница от этого более богата и церковь содержится лучше и лучше украшена, и здесь мало заботятся о том, что говорит святой Бернард; справедливо и похвалы достойно чтобы никто не извлекал выгоды и не обогащался бы ложью».
Эта обвинительная речь, посвященная епископу Манса и принятая им, была тем неприятнее для Вандомских монахов, что автор ее пользовался необыкновенной репутацией. Приличие требовало, чтобы они сами испросили осмотра реликвии, решив заранее подчиниться решению областного епископа. Они предпочли упросить Мабильона написать что-нибудь вроде оправдательного «Рассуждения» в пользу их реликвии.
Бедный великий человек должен был покориться и опубликовал анонимно очень посредственное опровержение, бывшее, собственно говоря. скорее богословским памфлетом, чем историческим трудом. Он остерегается опровергать исторические доводы «господина Тьера», как называет его с оскорбительным умыслом; но он старается показать, что применение принципов, выставляемых аббатом Тьером, являющихся принципами исторической критики, угрожало бы падением культу реликвий и католическому культу в целом.
«Несомненно, — говорит он, — что во многих церквах хранятся подлинные частицы настоящего креста господня, но я допускаю, что может быть, нет ни одной, которая могла бы быть удостоверена писателями всех или почти всех веков и призвана подлинной каким-нибудь собором, папой или епископом. Посему, следуя мнению господина Тьера, пришлось бы уничтожить все эти частицы креста, смешав их с теми, которые не подлинны. Допустимо ли это?»
Затем, основываясь на словах Иннокентия III, он предполагает, что будет лучше предоставить все эти исследования всеведению бога, чем пытаться выносить какие-нибудь решения.
«Предание, как представляет его себе господин Тьер, — говорит он, наконец, — имеет большое значение для обеспечения подлинности реликвии или право обладанию ею, по отсутствии предания этого рода еще служить решающим доказательством противоположного. Нужно с доверием относится к церквям, пока не найдутся очевидные и ясные доказательства, обязывающее вынести другое решение.
Как видите, здесь дело идет не столько о том, чтобы доказать подлинность реликвии, сколько о том, чтобы оправдать вандомских монахов в том, что они предлагают эту сомнительную реликвию для поклонения верующих.
Аббат Тьер не мог оставить без ответа письмо этого знаменитого человека. Воодушевленный истиною ответ Тьера полон страниц, блистающих выразительностью и здравым смыслом.
«Ну, а я говорю ему: это не то, почтенный отец, о чем идет речь, дело касается того, чтобы узнать, имеется ли в Вандоме слеза господня; я положительно утверждаю, что ее там вовсе нет, и я доказал это в своем «Рассуждении». Вместо того, чтобы доказать, что она там имеется, вы проводите подтасовку и говорите вещи, не имеющие к этому отношения.
Итак, доказательства. которыми я пользуюсь, чтобы показать подложность и лживость вандомской святой слезы, в целом имеют силу, и будет справедливо сказать, что отец Мабильон молчаливо соглашается с ними, или, по крайней мере, не отрицает их, согласно юридическое правилу:
«Кто молчит, тот не отрицает».
Итак, ангел вовсе не подбирал слезы сына божия, пролитой им по случаю смерти Лазаря; никогда он не заключал ее в сосуд; никогда не передавал его Магдалине; Магдалина вовсе не приносила его во Францию и не передавала его там святому Максимиану; сосуд совсем не оставался в Э, в Провансе, после смерти этого святого и до времен Константина. Жоффруа Мартель, граф Вандома и основатель Вандомского аббатства, вовсе не изгонял сарацин из Сицилии; он вовсе не совершал путешествия в Константинополь и не приносил оттуда никакой слезы господней в Вандом.
А если это так, го я спрашиваю вандомских монахов, откуда же к ним явилась так называемая святая слеза, если ангел не подбирал ее, когда она падала из глаз Иисуса Христа при воскрешении Лазаря и т. д.? Если Жоффруа Мартель не привозил ее, не передавал в Вандом, то не упала ли она туда с облаков? Кем она была доставлена? Их обязанность —просветить нас относительно этого. Однако, они дождались, что я им указал, что по их положению и достоинству им следовало бы с чистой совестью уничтожить реликвию и отказаться от «Истории», которую они состряпали и сбывают всем, приходящим к дверям их церкви».
Может быть, скажут, что исследовать и уничтожить реликвию должны были не монахи, а глава епархии. Но, как мог это сделать епископ? Разве они не сфабриковали привилегий, которые изъяли их из из его юрисдикции?
«Вандомские монахи преданы научным занятиям, как и другие монахи их конгрегации; они читают соборные уставы в историю, хвастаются ученостью и критическими способностями. Им следовало бы уделить частицу своего времени исследованию их слезы, в которую, как им должно быть известно, большая часть честных и здравомыслящих людей вовсе не верит. Как бы мало внимания они ни уделяли этому, если бы даже они ограничились только чтением моею «Рассуждения», то скоро заметили бы, что в их монастыре не имеется слезы господней. Если бы они захотели проверить это собственным опытом и старательно осмотреть склянку, в которой, как они хотят уверить слабоумных глупцов, находится слеза, я глубоко убежден, чти они не нашли бы и следа ее, потому что сто человек, достойных доверия, которые держали эту склянку в своих реках, рассматривали и исследовали ее на свободе белым днем, уверяли меня, что они вовсе не заметили там влаги; и, основываясь на их словах, я не верю, чтобы вандомские монахи могли показать там что-нибудь похожее на слезу.
Однако, вандомские монахи выставляют пустоту этой склянки для публичного поклонения. Где же их вера, спрашиваю я? Что касается таковой у народа, почитающего эту пустоту, ее не отличишь от суеверия и идолопоклонства, как у людей, которые почитали бы гостию неосвященную, но считаемую ими освященной. Отсюда и из слов самого отца Мабильона вытекает, что вандомские монахи достойны порицания и даже кары за то, что выдают сомнительную реликвию за истинную».
Кроме того, почти нет сомнений, что благоговение к этой святой слезе покоится на вымысле, «с чем соглашается и сам отец Мабильон, когда говорит: Допустим, что почитание святой слезы вандомской основано на плутовстве и что следует согласиться на ее упразднение. Но помимо того, что вандомские монахи, его собратья, не согласились с тем. что признает он, не странно ли, что только доказанное мошенничество может заставить его согласиться на уничтожение этой вымышленной реликвии»?
Действительно, очень странно. Недостаточно было показать, что история реликвии лжива, полна грубых исторических ошибок, что никто о ней не знал до 12 века, что монахи вообще, а вандомские в частности, учинили порядочно других подлогов: нужно было поймать их, когда они запускали руки в мешок, откуда вытаскиваются все вымышленные реликвии. Это уже слишком. Это доказало только наглую бессовестность монахов, вынудивших у этого выдающего человека труд весьма посредственный и способный его лишь обесчестить.
Через двадцать лет после этой несчастной полемики, пагубной для их дела, вандомские монахи не постеснялись опубликовать новую историю своей реликвии. Только революция положила предел этому культу «пустоты». Однако, «некоторые люди продолжают приходить и выпрашивать евангелия у духовенства прихода святой троицы, чтобы избавиться от всевозможных, предстоящих им, несчастий, и ювелиры, окружающие церковь, еще продолжают производство маленьких слез, стеклянных или серебряных, чтобы удовлетворить спрос паломников».
Другие святые слезы. Отец Мабильон полагал, что усердие господина Тьера было не усердием из любви к ближнему, а усердием озлобления: «Нужно, — говорит он, — чтобы это усердие было справедливым и правильным, а не пристрастным, как усердие господина Тьера, который обвиняет в преступлении одно аббатство, имеющее реликвию, хотя несколько других церквей говорят, что имеют подобные же. Он сам называет четыре: монастырь святого Максимина в Провансе, Тьера в Оверни, святого Петра — девственника в Орлеане, святого Леопарда в Шемилье.
К ним можно было бы прибавить известнее премонстрантское аббатство Селинкур амьенской епархии, носящее имя аббатства святой слезы. Почему же вменяют в преступление одной церкви то, это является общим и для многих других?».
Без сомнения, другие слезы не так интересовали кюрэ из Вибрэ, потому что вовсе не привлекали его прихожан. Но для нас они не менее интересны.
Можно разделить слезные реликвии на три категории. Первая, к которой относится виндемская слеза, заключает в себе слезы христа, якобы пролитые над Лазарем. Одной из таких поклонялись в Марсельском соборе.
«В Шемилье, обыкновенно полагают, полагают, — писал аббат Тьер, - что у святого Леопарда в Шемилье, в Анжу, имеется одна из слез пролитых спасителем по случаю смерти Лазаря, и что какой-то владетель Шемилье, ходивший на завоевание святой земли с Готфридом Бульонским принес ее оттуда, из Палестины. Она заключена в маленький хрустальный сосуд, обложенный позолоченным серебром, висящий внутри гораздо большего сосуда цилиндрической формы и поддерживаемый двумя ангелами вызолоченного серебра, как и многочисленная утварь наших церквей. Она кажется крупной каплей желтого масла, немного более густой внутри. У меня есть отпечатанная служба этой слезе, которая начинается с первых вечерень и кончается вторыми. Празднование ее происходит в тот же день, что и в Вандоме, то есть в пятницу перед страстным воскресением, называемую Лазаревской пятницей».
Вторая категория слез небогата, и предания о них казались недостаточно обоснованными даже составителям легенд. «Некоторые верят, но евангелисты ничего не говорят о том, что божественный спаситель плакал также, омывая ноги своим ученикам, и что одна из пролитых при том его слез и находится у св. Максимина в Провансе».
Третьи категория составилась из чудесных слез, якобы, выплаканных Христом неизвестно по какому случаю.
Мы знаем, что слеза, хранимая в аббатстве св. Петра, в Селинкуре и в амьенской епархии, была послана из Константинополя Бернарду де Морейль в 1298 г., и некоторое утверждают, что дело идет о слезе, пролитой «по Лазаре». Не так обстоит дело со слезой у св. Петра—девственника в Орлеане и в Трире, со слезой в аббатстве Фукармон, Льежской слезой и с различными другими, почитаемыми, кажется, в Италии и Испании.
Какова, же была сущность этих слез? Сказать это было бы очень затруднительно; большая часть ковчежцев, якобы, содержащих таковые, была, без сомнения, пуста. Некоторые из них были, может быть, просто содой, в которую погрузили вандомскую реликвию.
Как же сохраняли это слезы, чтобы они не высыхали и не испарялись? Это можно объяснить только чудом; сверх того, благочестивые умы полагали, — совершенно неверно, что вандомская реликвия содержала не только слезу христа, но и землю, на которую она упала. Аббат Плик задался тем же вопросом относительно слезы, почитаемой еще в Аллуани, возле Бетюна, в Аррасской епархии. Его труд поучителен. Он спрашивает себя, во-первых, как смогли собрать слезы нашего спасителя, Иисуса христа. Их можно было собрать с помощью платка, как утверждают это относительно Льежской слезы. «Но каков был этот платок, — спрашивает любитель точности — аббат, — платок ли божественного спасителя, или какого-либо другого? Сам ли христос пользовался им, чтобы утирать свои влажные глаза? Или, скорее, кто-нибудь другой делал это для него? Или, еще скорее, не послужило ли в этом случае платком одно из полотенец, в который обернули Лазаря и на которое упала слеза сострадательного Иисуса?» Но гораздо легче ставить эти вопросы, чем их разрешить.
Тогда аббат Плик обращается к богослужению. Месса, в честь аллуанской святой слезы говорит: «О слеза славная, слева, бли стающая сиянием, перл, подобранный ангелами и врученный Магдалине»! Но аббат Плик очень требователен: он прибавляет: «Нам нужно ещё спросить себя, подобравший эту драгоценную слезу вилим присутствующим или нет, и каким образом принял он эту святую реликвию». Аббат Плик, с горестью констатируя, что историки не входили в такие подробности, решается исследовать сосуд с реликвией. Там он видет только маленький серый камень. Но это дает ему проблеск света. «Этот камень, безусловно, ничто иное, как тот самый камень, на который упала слеза спасителя. После этого, был ли этот камень взят от гробницы Лазаря или нет, был ли он подобран ангелом при всех или тайно, чтобы вручить таким же образом Марии Магдалине, — знать это, без сомнения, заманчиво для нашего любопытства, но в конце концов, только для любопытства. Принимая во внимание, что Мария Магдалина поверила слову ангела — пресвятая дева, матерь господа, не называется ли блаженной за то, что тоже поверяла ему? — и благочестивые верующие уверовали в это вслед за этой блаженной служительницей господа, нечему удивляться и нам».
Все это, конечно, ребяческая наивность. Еще и ныне продолжают предлагать эту мнимую реликвию для поклонения верующим, с одобрения епархиального начальства.
III. Пупы Иисуса. править
Пуп Иисуса, почитался в Клермоне в начале XIII века, как одна из наиболее драгоценных реликвий Запада. Другой пуп Иисуса был извлечен из знаменитого луккского распятия. Может быть, это тот самый, что почитался в Риме в храме святой Марии del Popola, во времена Миссона.
Некогда в Шалоне на Марне хранилась другая реликвия, называемая «святым пупом». Мы заимствуем его историю у одного церковного писателя этой епархии.
«Вы знаете, что в нашем городе Шалоне есть приход Богородицы в Во, где, будто бы, хранится уже в течение нескольких веков часть святого пупа нашего спасителя Иисуса христа. Как! разве существует такой! — воскликнете вы прежде всего... Терпение, это к делу не относится. Я знаю, что мыслили святые отцы относительно материнства святой девы, ее девственности, рождения от нее сына, нашего спасителя. Из того, что они думали, что он явился в мир чистым и чудесным образом, можно заключить, что они не очень поверили бы в эту реликвию, но не будем; вдаваться в диспуты, я хочу передать вам только факты.
Как же эта реликвия попала в Шалон? Это любопытная история: начать ее нужно с Адама. Когда эта частица, связанная с телом Иисуса христа, отпала, как и у других детей, святая дева подобрала ее, говорят, с большим уважением и верою; она бережно хранила, ее всю свою жизнь: я не знаю, не носила ли она ее даже всегда на себе. После смерти сына эта частица сделалась источником ее утешения. Умирая, она вручила эту драгоценность св. Иоанну евангелисту, который, вследствие своей любви к Иисусу христу, был наиболее этого достоин. Св. Иоанн, став епископом ефесским, оставил ее своим преемникам: от его преемников она последовательно, через несколько рук, перешла к Карлу Великому. Но каким же образом? Каким вам будет угодно. Если хотите, допустим, что через императрицу Ирину, в благодарность за то, что он изгнал сарацин из империи; или через Аррона, царя персидского. Если же этот способ кажется вам чересчур естественным для такой таинственной реликвии, то заставим специального ангела перенести ее, как это и утверждается церковной летописью Шалона. Карл Великий не думал обидеть ангела, уступая полученный подарок третьему лицу; он мог бы украсить им свое королевство и столицу, но он предпочел отправить его в Рим, в подарок папе Льву III. Эта реликвия, предназначавшаяся сначала казалось для Франции, впоследствии вернулась туда частично. Она избрала своей резиденцией город Шалон, и приход богоматери и Во приобрел великую славу, обладая ею. Это было бы правильно, если бы он в симом деле обладал таковой реликвией. Ей не только поклоняются там, ее обожают, носят в процессиях под балдахином и благословляет ею с такими же церемониями, как если бы это было тело Иисуса христа.
Если вы попросите у меня достоверных доказательств того, о чем я говорю, я отвечу, при всем моем уважении к вам, что вы недостаточно верующий и что господам-шалонцам ваше любопытство не доставит удовольствия. Мы обладаем ею с незапамятных времен, скажут они вам, удовлетворитесь этим, а если вы доведете меня до крайности своими нескромными вопросами, я отошлю вас на улицу Мармузэ, к дому под вывеской Трех Голубей, к Гемальду Роберу из Лиможа, некогда лиценциату прав, затем слуге кардинала, потом солдату, живущему ныне в Париже, в этой харчевне, «человеку честного поведения и образа мыслей, побывавшему в чужих краях и известному многим; спросите-ка что он видел в Риме, в сокровищнице, где хранятся святые реликвии и драгоценные украшения, а также бумаги римской церкви, куда его звание слуги кардинала давало ему, конечно, полную возможность проникнуть; спросите, говорю я вам, у этого ученого критика, не видел ли он подлинных писем апостольских в форме буллы, говорящих, что часть святого пупа, находится в Шилоне. Если вы и после этого будете сомневаться, мне нечего больше сказать вам. чтобы победить ваше неверие.
Вот что полагали о происхождении в наследовании святого пупа, когда в 1407 году Карл из Пуатье, епископ шалонский, по настоянию прихожан храма богоматери, переместил эту реликвию и положил ее в другую раку, более красивую, чем прежняя; он сделал это без всякого осмотра реликвии, положившись на уверения трех обитателей прихода, удостоверивших ее на основании слов лимузинца с улицы Мармузэ. С того времени не переставали воздавать ей почести, о которых я уже говорил вам; паломники приходили к ней из самых отдаленных мест, и говорят даже, что там совершались чудеса, чему можно поверить.
И вот, в пятое воскресенье великого поста, 10 апреля 1707 года, мессир Гастон-де-Ноайль, брат и преемник его преосвященства, кардинала, совершал свое первое епископское посещение прихода богоматери с обычными торжествами. Так как отчеты, которые он должен был получить здесь, и множество других дел не позволяли ему сразу покончить со всем, он назначил несколько собраний в своем дворце, куда пригласил всех граждан и на которых мог присутствовать каждый желающий. Вам известны заслуги этого прелата; необходимо воздать ему должное: он очень образован и много заботился о том. чтобы не допустить в своей епархии не только никаких злоупотреблений, но ничего близкого к тому; и проявленные им до сих пор заботы о благочинии, увенчавшиеся полным успехом, позволяют видеть, что он обладает не меньшей твердостью, чем просвещенностью.
Он давно уже слышал о пашей реликвии, но дела епархии, его разъезды, нездоровье мешали ему лично ознакомиться с нею. Он не мог не знать, что разные вкусы заставляли умы разно мыслить о ней; он знал, что одни ее чтут, другие не имеют никакой веры в нее, иные отзываются о ней мало почтительным образом. С другой стороны, он знал, что осторожному епископу следует предлагать для народного почитания только вещи, не внушающие сомнения. Это побудило нашего прелата сказать господам каноникам храма богородицы и собравшимся в его дворце прихожанам, что он решил обследовать реликвию. Он думал, что от его благочестия зависит укрепить культ, если реликвия окажется истинной, или, по крайней мере, упорядочить его, если в него проникла какая-нибудь злоупотребления.
В назначенный день епископ, в стихаре и мантии, отправился в храм богоматери, почти со всеми канониками этой церкви и народом, желавшим за ним следовать; он велел принести круглое изображение, из позолоченного серебра, святой девы, держащей сына своего, Иисуса христа, на пупе которого находился серебряный круг с такой надписью: часть пупа господа Иисуса христа.
Прелат опустился на колени, воодушевляемый святым мужеством и убежденный, что епископ, имеющий честь освящать все тело христово и держать его в своих руках, не должен страшиться при виде не вполне достоверного пупа; особенно, когда он движим духом усердия и благочестия.
Окончив молитву, он приказал приблизиться ювелиру, который только с помощью кончика ножа, приподнял круг и вынул кристалл. Я не могу сказать вам, прикасались ли к раке со времени перенесения этого, якобы, святого пупа Карлом из Пуатье и не исследовали ли ее любопытные глазами или руками: легкость, с которой она открылась, заставляет подозревать это. Что я знаю, так это — то, что шалонский епископ вынул на глазах у всех присутствующих то, что заключалось в раке, и увидел три куска красной тафты, истрепанной и дырявой, намотанных один на другой, а в них он не нашел ничего, кроме трех камешков, из которых один был гладкий, как гравий, такого же цвета и твердости, а два других похожи на осколки желтоватого камня, рыхлого и рассыпчатого, и несколько других крупинок, очень маленького размера, того же качества и цвета.
Посудите, каково было удивление и ужас присутствующих, когда они увидели, что вместо драгоценных мощей, священного залога, как они их называли, они нашли только немного гравия. Сколько ни прибегали к очкам, предметы могли увеличиться, но не меняли от того своей природы. Было признано также, что вышеназванный оракул с улицы Мармюзэ не непогрешим. На этом не остановились: сейчас же позвали господина Шевр, который, по своей профессии акушера и акушера опытного, мог лучше знать части человеческого тела и природу пуповины. Он уверял при всем собрании, что это не может быть и никогда не было пупом ребенка; и он так основательно отвечал на все предлагаемые ему вопросы, что все присутствующие и даже каноники, будучи выведены из заблуждения, позволили без малейшего сопротивления его преосвященству — епископу унести этот гравий в серебряном ящике и проводили его теми же почестями, как и при встрече».
Этим, однако, дело не кончилось. Несколько почетных прихожан составили прошение о восстановлении реликвии, начинавшееся энергичным протестом против ее похищения 19 апреля 1707 года. Говорили, что против епископа было поднято судебное дело, наделавшее много шума и скандала, но реликвия с тех пор не возвращалась вновь.
Без сомнения, в Италии менее подозрительны, чем во Франции, потому что мне неизвестно, чтобы исследование шалонского пупа, бывшего, как говорили частью пупа, хранимого в Риме, повлекло бы уничтожение последнего.
Откуда взялась идея подобных реликвий? Господин де-Мели думает, что они внушены «евангелием детства». Если принять во внимание какова была известность апокрифических евангелий в середине века и этого евангелия в особенности, то это мнение покажется очень вероятным, тем более, сам текст этого евангелия даст основания думать, что пуп христа некогда хранился, а затем был потерян.
«Когда пришло время обрезания, то-есть, на восьмой день, когда новорожденный должен быть обрезан по закону, они обрезали его в пещере, и старая израильтянка собрала крайнюю плоть (или согласно мнению других – пуповину) и положила ее в алебастровый сосуд, наполненный маслом старого нарда. У нее был сын, торговавший благовониями; она дала ему тот сосуд, говоря: «остерегайся продавать этот сосуд за 300 динариев». Это был тот самый сосуд, который купила Мария Магдалина и содержимое котого вылила на голову Иисуса христа и на его ноги, вытирая их волосами.
Апокрифические евангелия, послужившие источником стольких вымышленных образов, представленных в церковной культуре и живописи, почти неизбежно должны были влиять на культ. Реликвии страстей христа и часть его мощей явно внушены каноническими евангелиями; но что касается пуповины и крайней плоти, то о них имеются упоминания только в апокрифах. Равным образом, нужно отметить, что изобретатель зуба, хранимого в Сен-Медаре, отнес его к периоду детства христа. Что касается ногтей и волос, о которых мы будем говорить дальше, то дело идет прежде всего о ногтях и волосах Иисуса-ребенка, собранных девой Марией.
Культ неизбежно рождается из легенды, когда она воспринимается как истинная история, а именно так обстояло дело с апокрифами в средние века. Этот очень интересный процесс встречается много раз в эволюции религии.
IV. Святая кровь. править
«Из всего, оставленного Иисусом христом после себя на земле, писал ораторианец Балье – ничто не было бы достойно нашего почитания, как его кровь, пролитая во спасение рода человеческого. Ничего не должно было быть так собираемо и тщательно хранимо; но молчание священного писания и древних писателей убеждает нас в том, что богу это не было угодно».
Тем не менее, средневековые монахи и клирики предъявляли на поклонение верующим большое количество этой крови.
Поклонялись святой крови в Антверпене, Булони-на-море, в Брюгге, Шартре, Доберо, Фекане, Мантуе, Орлеане, Палермо, Париже, Райхенау, Риме, Венеции, Вайнгартене и, без сомнения, во множества других мест.
а. Кровь, собранная св. Лонгином. (Мантуя, Рим, Вайнгартен). править
Мантуанская реликвия. Вот как рассказывает древняя мантуанская хроника: «Воин Лонгин. в тот момент, как он пронзил своим копьем Иисуса, сподобился благодати веры, в то же самое время, как и его сотник, ин собрал кровь, брызнувшую из пронзенного бока христа, и носил ее с тех пор с собою. Вскоре он отказался от военного поприща, отправился в Мантую и проповедовал здесь евангелие. Предвидя, что вера будет стоить ему жизни, он скрыл кровь спасителя в землю, чтобы охранить ее от осквернения, предоставляя провидению позаботиться о том, чтобы когда-нибудь она была извлечена из забвения. И в самом деле, драгоценный залог был открыт в 801 г. Подлинность реликвии, помещенной в свинцовый сосуд, с надписью «кровь христа», была доказана несколькими чудесами. Происшествие произвело большое впечатление, и император Карл Великий просил папу Льва III произвести расследование. Верховный первосвященник явился в Мантую, заверил после тщательных исследований подлинность чудес и следовательно, подлинность реликвии. Вслед за тем он донес императору, что присоединится к нему в Креси, возле Реймса, где тот праздновал рождество христово.
Однако, менее чем через сто лет, венгры, норманны и другие варварские орды нахлынули в верхнюю Италию, и мощи святой крови были спрятаны во второй раз. К концу этого смутного времени помнили еще предание о драгоценном сокровище, скрытом в земле, но места его уже не знали: небольшое число очевидцев, державших это в секрете, исчезло. Прошло около двухсот лет, прежде чем мощи были найдены, орудием божественного проведения был бедный слепой, набожный Адальберон. В видении, которое было ему в 1048 году, в церкви св. Андрея, этот апостол открыл ему, что почитаемый клад хранится в саду госпиталя: он обещал Адальберону, что ему вернется зрение, если он оповестит об этом откровении, которое поведет за собой восстановление святых мощей. Марциал, епископ Мантуи, в присутствии духовенства и неисчислимого множества народа, приказал начать поиски в указанном месте. Нашли маленький деревянный ящичек, содержащий ковчежец из мрамора, внутри которого находился свинцовый сосуд со святой кровью. Сокровище было перенесено в церковь св. Андрея, и обещание апостола Адальберону исполнилось: слепому вернулось зрение.
Однако, в феврале 1049 года, на папский престол взошел Бруно-де-Туль, под именем Льва IX. Известие об открытии драгоценной крови достигло его ушей; узнал об этом, с своей стороны, и император Генрих III; он просил Льва IX подвергнуть все дело тщательному расследованию, особенно, что касается чудесных происшествий, имевших при этом место. Папа Лев IX, как сделал это Лев III, отправился в Мантую. Он начал расследование относительно необыкновенных явлений и чудес, происшедших здесь, уверился в их подлинности и объявил. что реликвию можно рассматривать. как настоящую кровь Иисуса христа, и почитать, как таковую. Вера в подлинность найденного в Мантуе сокровища не вытекает из исторических документов, которые в некоторых подробностях, как признает аббат Роммель, не согласуются между собой. Когда дело идет о происшествии очень отдаленном от нас, подобные разногласия часто констатируются, но самая сущность дела не должна от этого подвергаться сомнению; в настоящем случае эта вера основывается прежде всего на чудесных событиях, происшедших во время двойного обретения реликвии и подтвержденных авторитетом духовных лиц после зрелого расследования. Внезапнее исцеление слепого Адальберона было наиболее значительным из этих чудес».
Эти моши были некогда, предметом распространенного культа. В 1608 году, по случаю бракосочетания своего сына Франсуа с Маргаритой Савойской, Винцент Гонзаго учредил орден драгоценной крови, более известный под именем ордена герцого мантуанского. Он назначил двенадцать кавалеров ордена и на ленте ордена начертал девиз: Nihil isto triste recepto (Да не будет с ней ничего печального).
Римская реликвия. Папа Лев IX пожелал иметь священную кровь мантуанскую в католической столице, но мантуанцы не хотели уступить ее, и верховный первосвященник поручил императору Генриху III договориться с ними. Этот последний предложил разделить драгоценную кровь между двумя городами. Ему были так благодарны за такое решение, что с общего согласия разделили мощи на три части: одна для Мантуи, другую для Рима, третью для посредника.
Лев IX поместил свою часть в базилике св. Иоанна Латеранского, но позже она была перенесена в домовую церковь латеранского дворца, известную под именем «Святая святых».
В настоящее время мощи всегда находятся у св. Иоанна Латеранского, но в особой часовне св. Франсуа, где их еще и теперь показывают в чистый четверг.
Вайнгартенская реликвия. Что же касается третьей части святой крови мантуанской, то император Генрих III постоянно носил ее на себе до 1056 года, чувствуя себя при смерти, он завещал ее Балдуину Лилльскому, графу Фландрии. Этот последний, в свою очередь, оставил ее своей дочери Жюльетте Фландрской. Наконец Жюльетта, выйдя замуж за Гвельфа IV Баварского, сына Гвельфа III, основателя Вайнгартенского аббатства, принесла ее в дар этому монастырю в 1090 или в 1094 году.
Мощи постоянно хранятся в Вайнгартенском аббатстве, где ежегодно 12 марта устраиваются празднества в их честь.
Происхождение всех этих реликвий. Я не стану останавливаться на этой невероятной легенде, явно, вымышленной каким-нибудь невежественным и бессовестным монахом. Сотника Лонгина, но всей вероятности, никогда не было в Мантуе, ни живого, ни мертвого, хотя там и почитаются его мощи.
С другой стороны, сочиненьице диакона Иоанна, каноника церкви св. Иоанна в Латеране, приписывает совсем другое происхождение мощам, хранимым в базилике. Согласно ему, дело идет о крови, чудесным образом показавшейся из распятия, по которому дерзко ударил еврей. Это, повидиму, и есть первоначальная форма рассказа, а легенда о крови, собранной Лонгином, создана полнейшими толкованиями.
б. Кровь, собранная Никодимом. (Ла-Рошель, Бек-Эллюен, Фекан, Сарзанна, Гале). править
Во времена Кальвина в Ла-Рошели показывали кровь Иисуса христа и говорили, что она была собрана в перчатку Никодимом.
Ту же самую реликвию видели мы в Бек-Эллюенском аббатстве, ныне в епархии Эврэ. Генрих Этьен сохранил для нас историю, свидетельствующую о ней: «Когда Никодим снял спасителя с креста, он собрал кровь в палец своей перчатки н этой кровью сотворил несколько чудес. Будучи вследствие этого преследуем евреями, он принужден был отказаться от нее при помощи чудесного способа. А. именно, он взял пергамент, на. котором описал все чудеса и все, что имело отношение к этой тайне, вложил кровь с этим пергаментом в большой птичий клюв, перевязал и скутал его, как мог лучше, и бросил в море, поручив его воли божией. Богу же было угодно, чтобы лет через 1000—1200 или около того, этот святой клюв, странствуя по морям востока и запада прибыл в Нормандию, в то самое место где ныне находится аббатство Бек (Клюв). Здесь он был выброшен морем в заросли. Случилось, что добрый герцог нормандский, преследовал в этой местности оленя: он никак не мог понять, что произошло с оленем и собаками, пока не заметил в кустарнике оленя, на коленях, и возле него собак, тоже склонивших шеи и на коленях. Это так поразило благочестивого герцога, что он приказал немедленно расчистить это место, где и был найден драгоценный клюв и то, что в нем содержалось. Вот что было причиной основания аббатства, называемого ныне по этому самому случаю аббатством Клюва. Бек (то самое, где и теперь еще показывают место этого чуда); оно настолько обогатилось, что свободно можно сказать, что один клюв, насыщает множество желудков».
Это бенедиктинское аббатство исчезло во время революции, а реликвия исчезла среди ее бурь.
Но и в нынешнее времена сохраняется подобная ей в городе Фекане и о ней рассказывают такую же историю; заметив впрочем, что клюв заменен здесь стволом финикового дерева с украшениями, что делает историю еще более неприемлемой. Аббат Биар, один из последних историков этой драгоценной реликвии, пишет: «мы не видим серьезных оснований отвергать эту историю... Отвергнув ее, не откажем ли мы тем самым в уважении учены м бенедиктинцам, составившим ее, многим аббатам и князьям церкви, которые не разрешили бы выпускать ее в бесчисленном количестве экземпляров, если бы они, подобно неразумным рационалистам, полагали, что это — смесь басни с историей?.. Наконец, не значило бы это — сделать ото необъяснимым перенесение драгоценной крови в Фекан поколебать основы культа, установленного в незапамятные времена? Не значило бы это похитить самые прекрасные жемчужины из короны этого древнего и знаменитого города и нанести рану самым священным и настоятельным его интересам?».
«Настоятельные» интересы этого города — вовсе не риторическое украшение, потому что нельзя сделать более ясного намека на деньги, оставляемые паломниками в Фекане. Все устроено с тем. чтобы получить их.
В соборе, возле мощей, находится ствол драгоценной крови и не-подалеку от вето, кроме часовни-ключа, построенной на месте, где сел на мель ствол фигового дерева, вы найдете вторую часовню, выстроенную во дворе источника, где пристала драгоценная кровь. Заведующие обеими часовнями — люди светские. Их понимание истории не менее утилитарно, чем понимание ее у соборного духовенства.
В Сарзанне (в Италии) тоже хранится кровь, собранная Никодимом. Эта святыня также была принесена волнами, но уже не в клюве птицы или в стволе фигового дерева, а в знаменитом Лукском распятии, известном под именем Volto Santo — «святого лика».
Никодим вылепил три изображения христа «той же самой длины, толщины и очертаний, что были у спасителя на кресте; они были найдены в древних развалинах, возле Голгофских ворот, в том самом месте, где некогда был построен дом Никодима, тайного ученика господня».
Отец Игнатий — Иосиф в своей Истории Аббсвилля говорит, что Этьен Луккский решительно хотел, чтобы Григорий Сирийский, оказавшейся владельцем этих трех изображений, дал ему одно из них для Лукки; но христиане решили положить их в Иоппии в три различные челнока без руля и без кормчего, чтобы узнать волю бога в таком затруднительном случае. Из этих трех изображений первое пристало в Лукке, второе в Рю (Сомма), что касается третьего, то оно прибыло в Дивес (Кальвадос), где оставалось и почиталось, пока кальвинисты не сожгли его и не превратили в пепел. Аббат Романьи через каких-нибудь двести лет позже рассказывает немного иначе историю Volto Santo; он, кроме того, совершенно не знает историю о двух двойниках Рю и Дивес: «Никодим, сильно пораженный видом Иисуса христа, принялся делать его изображение: он сделал все кроме головы, которая была выполнена ангелом. В минуту смерти Никодим рассказал это чудо одному из своих родственников и дал ему свое распятие, остававшееся в Иудее до VII-го века; тогда епископ Лукки приобрел его и положил на корабль, который без всякого кормчего благополучно прибыл в Италию, к гавани Луны. Жители, находившиеся на берегу, взошли на корабль и хотели перенести распятие Никодима, но оно было так невероятно тяжело, что все усилия их оказались тщетными.
Спустя некоторое время, один паломник, посетивший Иерусалим, узнал от двух монахов, охранявших гроб спасителя, что Луккское распятие содержит мощи. Паломник не упустил в свою очередь сообщить об этом по возвращений Луккскому епископу. Этот последний, заглянув в распятие, нашел там часть тернового венца спасителя, склянку с его кровью, собранной Никодимом, гвоздь от креста и несколько других священных предметов. Однако, он был принужден оставить в нем разные другие реликвии, о которых так и не узнали, потому что распятие чудесно закрылось, заблистав ярким светом».
Мощи святой крови, хранившиеся в Англии, выдавались также за кровь, собранную Иосифом Аримафейским. Епископ Линкольский объяснил происхождение их тем, что один рыцарь-храмовик принес их в 1247 году Генриху III, английскому королю, от иерусалимского патриарха.
«В течение долгого времени в Гале, в графстве Глочестер, показывали — говорит Юм, — кровь Иисуса христа, принесенную из Иерусалима. Легко себе представить, с каким благоговением созерцали такую святыню. Одно чудеснее обстоятельство еще более содействовало вере в ее подлинность. Эта драгоценная кровь, хотя и была выставлена перед глазами присутствующих, не была видима никому, виновному в смертном грехе, и удостаивала показываться только когда совершали достаточно добрых дел, чтобы заслужить отпущение грехов.
Хитрость была раскрыта, когда, упразднили этот монастырь. Два монаха, державшие это в секрете, каждую неделю брали кровь утки и наливали ее в хрустальный сосуд, одна сторона которого была тонка и прозрачна, в то время, как другая была более толстой и матовой. С прибытием богатого паломника монахи не забывали показывать ему темную сторону до тех пор, пока мессы и приношения не искупали его грехов, когда же монахи решали, что его деньги, терпение и вера готовы истощиться, они оказывали ему милость и повертывали склянку».
в. Кровь, собранная Магдалиной. (Св. Максимин и Нефви-Сэн-Сэпюлькр). править
Такое происхождение приписывается крови, долгое время хранимой в храме св. Максимина, в Провансе. Я полагаю, такое же происхождение должны приписать также крови, хранимой еще и сейчас в Нефви-Сэн-Сэпюлькр. Та и другая реликвии составились из маленьких красных камешков, которые должны были первоначально представлять землю, взятую у подножия креста и орошенную кровью распятого бога.
г. Три других реликвии, принесенных из Иерусалима (Рейхенау: Билльом, Брюгге) и собранных самой приснодевой. править
Самое древнее свидетельство, имеющееся у нас относительно реликвии святой крови в Европе, доставляет нам «Перенесение крови господней», написанное около 950 года. Азан, префект Иерусалима, привез, будто бы множество мощей в Корсику, в надежде, что Карл Великий явится туда за ними сам. Но надежды его были напрасны; это было поручено Вальдо, аббату Рейхенау. Азан вручил ему склянку с кровью, которая была поставлена в домовой церкви императора, и маленький золотой крест, содержавший внутри кровь Иисуса. В конце-концов, последняя реликвия досталась аббатству Рейхенау.
«В церкви города Билльома хранится другая знаменитая реликвия, под именем драгоценной крови. Иезуит, по имени Раймонд Мартон, опубликовал ее историю в 1016 году под названием: «Божественная реликвия обожаемой крови Иисуса Христа в городе Билльоме, в Оверни».
Дюран д’Альбанелли, каноник в Билльоме, возвращаясь из святой земли, принес, говорят, эту святыню вместе с маленьким кусочком дерева от истинного креста; она была вделана в крест из позолоченного серебра, внизу которого было выгравировано имя каноника. Вследствие мало-вероятной случайности, дерево истинного креста господня было сохранено, а драгоценная кровь оставалась затерянной в течение долгого времени: она была выкопана из земли, не говорится кем и когда, из-под главного алтаря. Сначала нашли ящик, обернутый в кожу, в котором находился хрустальный сосуд, содержащий святыню, вделанную, как и сейчас, в серебряную оправу, с такою надписью готическими буквами: «В этом сосуде кровь, побеждающая скорбь».
Каждый год, третьего мая, в день обретения святого креста, в Билльоме справляется «праздник драгоценной крови». Это день торжества, ликований и прибылей для обитателей. Главная его церемония—шествие, во время которого драгоценная кровь показывается всем. Ее больше не совершают с такой пышностью, как прежде. Вот что историк этой святыни передает нам об этой процессии: «Ей предшествуют, — говорит он, – избранные мальчики, одетые ангелами и несущие картины страстей господних; за ними следуют 12-ть мужчин изображающих двенадцать апостолов, с орудиями их мучений; потом следуют капуцины, затем паломники, одетые соответственно их знанию». Между этими капуцинами, апостолами и богомольцами были женщины, большая часть которых, держа свечи в руках, шла босиком и в рубашках.
«Священник, несший святыню в этой процессии, каждую минуту поворачивался на все стороны, чтобы показать ее всем, и покачивал хрустальный сосуд, чтобы дать возможность заметить, что красная жидкость, содержащаяся в нем, еше сохраняет свою текучесть. Историк прибавляет, что в его времена, когда процессия прибывала на место и святыню возлагали на алтарь, который обычно здесь воздвигался для нее, большая часть людей из народа смотрела, на небо, воображая, что белым днем видит там звезду, чудесно тогда появлявшуюся».
Эти иерусалимские реликвии, весьма, вероятно, были сфабрикованы в Европе.
Реликвия святой крови в Брюгге была подарена Балдуином, иерусалимским королем, Тьерри, графу Фландрии, который приказал перенести ее в свои владения и завещал ее Брюгге в 1148 году.
Кем же была собрана эта самая кровь? Благочестивые авторы свидетельствуют, что это было сделано приснодевой. И вот как они доказывают это.
Приведя речь, которую произнес епископ Линкольна в 1270 году (заметьте дату) и в которой он утверждает, что кровь христа вовсе не была утеряна для нас, но собрана Иосифом Аримафейским, аббат Дюран пишет: «Можно заметить, что речь здесь идет только о крови, собранной Иосифом Аримафейским... У нас есть убедительные доказательства, что Мария собрала божественную кровь... Иосиф Аримафейский ученик робкий и трусливый, с благоговением подобрал эти святые капельки, а Мария стала бы смотреть как они струятся по земле, не пытаясь предохранить их от осквернения? Она слишком хорошо знала цену этой искупительной крови. И, если бы она должна была вырвать свое сердце, чтобы собрать в него, за неимением чаши, эту божественную кровь, она не поколебалась бы. Нам достаточно знать, что Иосиф Аримафейский сделал это, чтобы мы могли настаивать, что святая дева предупредила его в этом у подножия креста».
Остальные доказательства равноценны этому. Однако, можно, кажется, признать иерусалимское происхождение этой знаменитой реликвии, хотя чудо кипения, которое некогда приписывалось ей, скорее роднит ее с реликвиями не иерусалимскими, а константинопольскими или итальянскими.
д. Святая кровь, принесенная из Константинополя. править
Кровь Иисуса христа хранилась в нескольких церквах Константинополя: в храме св. Петра, св. Михаила и в Буколеоне.
В 1244 году Ламберт де-Пуайон, капеллан Балдуина I и прево св. Михаила, привез золотой сосуд, содержащий кровь христа, в аббатство св. Иоанна, в Суассоне. Несколько раньше, в 1239 году, анхенское аббатство обогатилось подобной же реликвией, происходящей из церкви св. Петра.
Буколеон один поставил, по крайней мере, три таких реликвии.
В 1205 Году Нивелон де-Шеризи принес в дар городу Намюру небольшое количество крови Иисуса, происходящей из этой церкви. В 1224 году св. Реми Реймсский получил ее из того же самого источника. Самая знаменитая святыня этого происхождения была прислана св. Людовику между 1211 и 1246 г.г. для «святой капеллы».
Все эти реликвии происходили, без сомнения, первоначально от крови, якобы, выступавшей на распятиях.
Мы отнюдь не претендуем на перечисление всех реликвий крови Иисуса.
Среди них находится склянка в церкви святого креста в Иерусалиме, восходящая, по крайней мере, к VI-му веку. Основатель церкви в Шартре, воздвигнутой в 1322 году, указывает и на другую.
«Есть в Венеции довольно большее сосуды, наполненные кровью Иисуса: им торжественно поклоняются 12 марта в монастыре св. Франциска.
В Риме есть еще сосуды, полные крови Иисуса христа, в церкви св. Евстафия. В Москве, в храме Благовещения, почитали большую бутыль с нею. В Туре находится некоторое количество крови спасителя, пролитой им в саду Гефсиманском».
Все эти святыни, а также те, которых мы не знаем, входят, по всей вероятности, в одну из изучаемых категорий. Все они шарлатанского происхождения; св. Лонгин, Никодим, св. Магдалина и приснодева ни при нем в их фабрикации.
Источником всех этих реликвий, выведенных из Иерусалима и из Константинополя, была, бесспорно, кровь, «чудесно» выступавшая на некоторых распятиях; истинное происхождение ее еще надо исследовать. Несмотря на это, мы можем утверждать, что «святая кровь Иисуса» — реликвия богослужебного происхождения, потому что она связывается к культом икон и, особенно, с культом распятия.
V. Борода, волосы и ногти. править
В Риме, в церкви св. Цецилии, хранится некоторая часть волос Иисуса христа; они имеются также в Эскуриале и в аббатстве богоматерь Аржансольской, в Шампани.
Луккское распятье, открытие которого относится к XI-му веку содержало, кроме кусочка пуповины христа, склянку его крови, а также ногти и волосы, обрезанные у него святой девою.
Согласно мемориалу, извлеченному из архивов собора и сообщаемому Балюзом, св. Австремония принесла в Клермон бесконечно ценные реликвии: «пуп сына божия и пять ногтей с его левой руки; его крайнюю плоть и два ногтя правой руки: пеленки, в которые он был обернут; одиннадцатую часть повязки, которой ему закрыли глаза, окрашенной его кровью; часть его хитона, бороды, волос и пояса, окрашенного его кровью; кроме того, три ногтя, срезанные с правой руки: часть тернового венца и хлеба, благословенного Иисусом; часть его губки и часть гроба господня; бичи, которыми его хлестали, волосы св. девы Марии, ее запястье, кусок ее платья, ее молоко, и часть плаща, сделанного ее руками. Епископ Этьен (в Клермоне, X веке) заключил эти реликвии в изображение богоматери и ее сына».
Граф Шартрский Людовик, участвовавший во взятии Константинополя, принес в результате этого в Шартр, вместе с другими замечательными святынями, два волоса спасителя. Они значатся в одной описи 1322 года.
Служебник 1249 года подтверждает существование нескольких волос христа в церкви св. Альбана, в Намюре.
Более тщательные розыски открыли бы, без сомнения, другие волосы, ногти и, может быть, несколько волосков бороды Иисуса. Это подтвердило бы только недостоверность всех этих святынь я благочестивое бесстыдство их изобретателей.
Зная нравы XIII—XIV веков, не стоит удивляться множеству обманщиков, создавших все эти реликвии. Разве и в наше время не пытаются шарлатаны возобновить аналогичные попытки?
Нужно ли напоминать, что в 1810 году одна наивная женщина в Салоне, в Провансе, уверяла, что обладает костью Иисуса христа, которую она давала носить молодым людям, желавшим избегнуть рекрутского набора? . И в более близкие к нам времена Дюпрэ де-ля-Магери, участвовавший во многих церковных предприятиях, в работах епископов Сиссона и Пажи, заявлял, что обладает волосами христа. Достоверность этой реликвии была подтверждена епископом Маринелли.
Ныне насмешка и тюрьма единственная форма расплаты с распространителями ложных святынь. Раньше же бродячий монах или голодный церковник водворял грубую стряпню в какое-нибудь святое место, для коего все служило источником доходов.
VI. Крайняя плоть спасителя. править
Несколько церквей хвастаются тем, что обладают крайнею плотью спасителя, то есть кусочком плоти отрезанной у него во время обрезания. Кальвин, чей «Трактат о мощах» появился в 1587 году, знал три ее экземпляра: Шарру (в епархии Пуатье), у св. Иоанна Латеранского (в Риме) и в Гильдерсгейме, — в Саксонии. Аббат Тьер в своем рассуждении «О святой слезе» (1699) прибавляет еще парочку: в Куломбе (Шартрской епархии) и в коллегиальной церкви Антверпена. По словам Морери, имеется шестая — в соборе Пьи. Вольтер в «Философском словаре» указывает две других: одну у св. Иакова Компостельского (Испания), другую — в аббатстве Сен-Корнель в Компьене. Дюлор, со слов Балюза, отмечает девятую — в Клермоне. По сообщению Буэ-де-Виллье, десятую показывают в Фекане: там можно приложиться к склянке, содержащей ее. Карака упоминает об одиннадцатой, а Морэн о двенадцатой в Меце, где ей служились пышные службы. Имелась еще крайняя плоть в Ави — в Оверни, а другая — в Ланграх. Наконец, в 1875 году отыскалась еще одна — в Конке, в прославленном «Монастыре св. веры». Ковчежец, заключающий ее и долгое время считавшийся утерянным, представляет собой золотой ящичек и известен под именем «ковчежца обрезания».
С начала XIII-го столетия противоречащий друг другу притязания различных аббатств и коллегий вызывали сомнения в подлинности этой, размножившейся реликвии. Но Иннокентий III, не желая обидеть никого, объявил, что лучше не разрешать опрометчиво этого вопроса, а предоставить его божию всеведению; поэтому монахи и каноники продолжали выставлять свои сокровища для поклонения.
Мы не думаем писать историю всех этих реликвий. Достаточна показательными будут уже сообщения о нескольких, наиболее знаменитых из них.
а. Крайняя плоть в Куломбе. править
Мощи древнего аббатства Куломба, близь Ножан-Руа, неизвестно откуда; монахи, обладатели их, не позаботились восстановить историю своей реликвии.
«В XV-м столетии этой крайней плоти приписывалась сила исцелять бесплодных женщин и, в особенности, даровать счастливые роды беременным. В 1422 году Генрих V, король английский, владевший тогда частью Франции, услышал, как прославляли могущественное действие этой крайней плоти; он просил аббата Куломба доверить ему это сокровище: он отвезет его в Англию, своей жене, Катерине, французской, беременной первым ребенком. Монахи с крайним сожалением согласилась расстаться с реликвией. Она была отослана в Лондон, и королева, прикоснувшись к ней, счастливо родила сына, известного потом под именем Генриха IV. Король, верный своему слову, отослал мощи во Францию; но так как полагали, что в эту эпоху постоянных войн в Куломбе им может грозить опастность, реликвию временно поместили в Святой часовне, в Париже. Каноники этой церкви, получив святую реликвию, считали, что она передана им навсегда: но монахи Куломба заволновались и потребовали, чтобы она была возвращена им; они прибавляли, что если их аббатство не кажется достаточно надежным местом, то мощи можно поместить у монахов монастыря св. Маглуара, они принадлежат к этому же ордену.Эта их просьба была удовлетворена, с тем условием, чтобы ковчежец с крайней полюю не выносился за пределы города Парижа без специального, каждый раз, разрешения великого королевского совета. Следить за исполнением этого указа, подписанною-герцогом Бедфордом, регентом Франции, 23 мая 1427 года, было поручено Пьеру Кошону, епископу Бовэ и канонику шартрскому; это именно он председательствовал впоследствии при осуждении Жанны д’Арк. Когда установилось спокойствие в королевские, монахи Колумба, после многих неудач, добились наконец королевского указа от 28 июля 1447 года; им было разрешено снова перевести реликвию в свою аббатство. В апреле 1464 года король Людовик XI прибыл на богомолье в Колумб, монахи открыли в его присутствии ковчежец, и его величество могло созерцать прославленные мощи.
Рака и ее содержимое уцелели во время опустошений революции. Церковь аббатства, после восстановления культа, стала приходской и в ней снова начались службы.
Около 1860 года делегаты археологического общества департаменты Эры и Лаура захотели осмотреть ковчежец, они нашли его в ризнице на полке старого шкафа, в которой складывали сломанные подсвечники и украшения. Ковчежец был из позолоченного серебра, имел форму часовни, с двумя дверями; внутри находился крест из слоновой кости, по видимому работы XII-го века; этот крест не раскрывающийся и не имеющий отверстия как думают, и заключает в себе частицу плоти Иисуса христа.
«В 1872 году этот священный предмет был перенесен в церковный дом; туда стали приходить беременные женщины, желавшие воспользоваться связанной с этой святыней благодатью. Священник, облачившись в стихарь и епитрахиль, давал коленопреклонной женщине приложиться к ковчежцу». Не знаю, удержался ли этот обычай до сих пор.
б. Крайняя плоть в храме св. Иоанна Латеранского и в Калькате. править
Происхождение этого экземпляра нам неизвестно, но вот история его вторичного открытия. Во время взятия Рима армией Карла V, в 1527 году, какой-то солдат унес из этой церкви ящик с мощами и скрыл его в поселении, называемом Кальката. Тридцать лет спустя ящик был найден священником, который, не подозревая, что он содержит в себе, снес находку владелице этой местности. Та, при помощи двух своих родственников, открыла ящик и нашла внутри разнообразные моши, в том числе: «еше свежий кусок тела св. Валентина, часть челюсти с зубом св. Марфы». Когда же она добралась до маленького пакета, на котором стояло имя Иисуса, то почувствовала, что руки ее немеют и цепенеют; она тотчас же закричала, что в пакете святая крайняя плоть. Как только она произнесла это слово, от пакета изошло сладчайшее благоухание. Священник, принесший эту драгоценную находку, объявил, что открыто пакет должна девственница. Эту операцию с успехом проделала 7-летняя девочка. Реликвия, торжественно перенесенная в церковь, совершила множество чудес.
Приблизительно, через тридцать лет после этого какие-то знатный дамы пожелали осмотреть ее: они приползли на коленях к подножию алтаря, и священник хотел показать мощи. Но вдруг образовалось густое облако, наполнило всю церковь и погрузило ее в совершенную темноту: видны были только звезды и языки пламени, проносившиеся над святыней. Это чудо привлекло к реликвии внимание и в том же 1559 году в Калькату прибыл один каноник храма св. Иоанна Латеранского, подозрительно отнесясь к подлинности реликвии, он захотел ее ощупать и разломил на две неравные части; это тотчас вызвало страшную бурю с громом и молнией. Среди дня наступила такая темнота, что ничего нельзя было различить; присутствующие думали, что наступили их последние минуты. Такова версия церковнослужителей Калькаты, продолжающих и поныне выставлять эту реликвию для поклонения верующих.
Интересно сравнить с нею и другую версию, придуманную, очевидно, канониками Латерана. Во время разграбления Рима в 1527 году один солдат украл из ризницы этой церкви святую крайнюю плоть вместе с некоторыми другими мощами. Будучи арестован за какое-то преступление возле Ангвилляры, он зарыл в землю украденные вещи. Он боялся, что его будут преследовать за воровство (быть может оно, и было причиной ареста), и поэтому, будучи отпущен на свободу не стал отрывать спрятанного.
Вскоре после этого он заболел и почувствовал приближение смерти; умирая, он открыл место, в котором спрятал св. крайнюю плоть. Климент VII приказал произвести розыски, сначала бывшие безуспешными. Наконец, Магдалина Строцци старательно перерыв всю тюрьму солдата, нашла драгоценный ларчик, который и открыла с присутствии Лукреции Урсини и се 7-летпей дочери — Клариссы.
Ярлычки с названиями мощей, находившихся в ящике, уже сгнили от сырости. Магдалина вынула, маленький мешочек, на котором, казалось, прочла имя Иисуса. Она, пыталась распустить его шнурок, но вдруг ее пальцы оледенели; три или четыре попытки остались безуспешными, между тем, руки у нее стали негибкими и твердыми, как мрамор. «Это заставляет меня думать, — сказала Лукреция, — что в мешочке находится св. крайняя плоть». Еще не окончила она этик слов, как весь дом наполнился необыкновенным благоуханием. Но и ей, как прежде Магдалине, не удалось открыть мешочка: они не были достаточно чисты.
Находившийся при этом священник, не осмеливался развязать его сам. Он посоветовал поручить это Клариссе. Мы уже говорили, что ей было не больше 7—8 лет; история добавляет, что она была девственницей. Она без затруднений открыла мешок и вынула св. крайнюю плоть; последнюю с благоговением положили в серебряную чашку и перенесли в Рим. Там ей и теперь еще поклоняются верующее, в церкви ев. Иоанна Латераского. Не стоит оспаривать достоверность таких легенд, как и опирающуюся на них подлинность мощей. Литературный подлог ручается за подложность самой вещи.
в. Святая крайняя плоть в Шарру. править
Эта святая крайняя плоть была передана Карлу Великому императрицей Ириной, как подарок невесты (!), в то время, когда шли переговоры об их браке. Император, основывая аббатство Шарру, в 788 году, подарил эту драгоценную реликвию монахам нового монастыря. Последние, гордясь таким сокровищем, окрестили аббатство именем реликвии: слово Шарру происходит от слова «Саго rubra», т.-е, «красная плоть». Буллы нескольких пап, в том числе Климента VII (15 апреля 1379 года), даруют отпущение грехов тем, кто будет присутствовать при выносах народу этой святой крайней плоти.
Говорят, и это кажется вполне вероятным, что редкие документы, предшествующие этой булле, называли не крайнюю плоть, а ясли в которых родился Иисус (не præputium, a præsepium). Что здесь здесь, ошибка или обман? Фактически, в булле Климента VII и во всех документах после нее говорится только о крайней плоти, а в народе называли святыню менее ясно: «святая благодать» или «святой дар».
Как бы то ни было, в XVI-м столетии реликвия исчезла вследствие взятия Шарру гугенотами. К XIX веку память о ней почти изгладилась.
В 1806 году рабочий-каменщик, разрушив часть стены, нашел два, ковчежца с мощами. Тогдашний епископ, преосвященный Ний, тотчас уведомленный об этом, велел перенести их в архиерейский дом; там они подверглись тщательному осмотру.
Когда открыли ковчежец св. крайней плоти, то обнаружили три ящичка, заключенные один в другой. Последний из них содержал два куска дерева, крестообразно положенных и удерживаемых какой-то массой, и два кусочка чего-то твердого и весьма неопределенного. Это могло быть остатками яслей, но преосвященный признал это за кусок иссохшего тела, и за запекшуюся кровь, о которой говорит булла Климента VII. Приказом 14 июня 1859 г. он объявил, что обретены древние реликвии, хранившиеся в Шарру, и официально поручил их хранение монахиням урсулинкам, в стене жилища которых они и были найдены.
«Восстановление» мощей имело место в июне 1862 года, в чрезвычайно торжественной с обстановке, в присутствии всей администрации и судебных властей. Тогда же преосвященный Пий возобновил древний церемониал и торжественные выносы мощей народу каждые семь лет.
Жители Шарру, рассчитывавшие в будущем на привлечение богомольцев, решили воздвигнуть для реликвии грандиозный храм. В виду этого мэр просил у министра внутренних дел разрешения на устройство лотереи, доход от которой предназначался на постройку храма, достойного «этой единственной в христианском мире реликвии, этой святыни, которая, — пишет увлекшийся мэр, — у ног своих видела восемь веков».
«Ноги святой крайней плоти» имели большой успех в прессе. Преосвященный Пий, осмелившийся в XIX веке возобновить такой скабрезный культ и обнаруживший большую беззаботность по части исторической критики, подвергся нападкам. Не преминули, разумеется, подчеркнуть деликатность прелата, поручившего набожным девственницам хранение вещицы такого рода.
Преосвященный Ний почувствовал себя задетым и решил созвать в своем кафедральном городе церковный собор, с целью отразить нападения но поводу возбуждающих страсти, мощей. Он доставил: себе этим повод для защитительной речи.
«Первым таинством страдания в жизни нашего божественного спасителя», — говорил епископ, — «было совершенное в Вифлееме обрезание, на 8-й день по рождении божественного младенца. Люди нашего века лишены простой веры, порождаемой серьезным отношением к тому, что сообщает нам об этом предание, ими презрительно улыбнулись бы. если бы, например, слова, содержащиеся в такой, одобренной церковью, книге, как «Откровения св. Бригитты», попались им на глаза. Что касается нас.. раз обстоятельства вынуждают нас говорить о таких скандальных вещах, — мы признаемся, что не обладаем «силой ума», которая позволяет относиться только с предупреждением, отрицанием и насмешкой к тому, что у людей, как Суарец, Сальмерон, кардинал Толе, папа Бенедикт XIV и др., вызывало серьезные и важные мысли». Совершенная истина, что только обстоятельства заставили прелата исследовать эти любопытные мощи, но они вовсе не принуждали его так легко признать их подлинность, ведь столько других церквей хвалятся, что обладают подобной же реликвией. Разве он не мог пригласить физиолога осмотреть эти кусочки дерева, признанные им крайней плотью лишь на том основании, что такая реликвия некогда почиталась в Шарру? Не могли навести его на подозрение противоречивые легенды, принятые в разных других местах и в самом центре католицизма? Преосвященный не мог этого отрицать и оправдывался довольно неудачно.
«Верховные первосвященники в своих разрешительных буллах по поводу выставления и почитания мощей этого монастыря упоминали о предании связанном с этим специальным культом, только прибавляй обычные, формулы: «как передают, нал благочестиво верят». Только с помощью таких ограничительных оговорок, устраняющих вопрос о подлинности и могли иногда папы признавать духовную благодать за тождественными реликвиями в различных местах и допускать для употребления в отдельных церквах легенды, которых нельзя было бы примирить между собой».
Этот церковный прагматизм попросту узаконяет бесчисленное количество мошенничеств, фабрикацию реликвий и измышление легенд.
Наконец, чтобы покончить с этой жалкой апологией, приведем собственное признание епископа относительно этой реликвии: «Ничто не давало права, в сущности ни отрицать, ни подтверждать наличность таких специальных мощей, на кои указывала, надпись и вековая традиция».
Этот странный метод мышления, принимающий, не поморщившись, ложь за истину и делающий из нее без колебания основу публичного культа, позволяет нам понять с какой легкостью первые фабрикаторы мощей успокаивали свою совесть, создавая свои невероятные реликвии. Они мастерили их для «вящей славы божией» и для пользы церкви. Другие их поддерживали и защищали, даже зная о подлоге, из боязни соблазнить искренних в вере и, без сомнения, также из не скрываемой любви к доставляемым доходам.
Примечания править
- ↑ Название сочинения приведено в современной орфографии, сам текст выложен в оригинальной орфографии переводчика