МОСТЪ ВЗДОХОВЪ
(Изъ Томаса Гуда).
Drown’d! drown’d! (Утонула! утонула!)
ГАМЛЕТЪ.
Вотъ, — посмотрите! еще горемычная:
Знать, истомилася жизнью голодной!
Въ городѣ людномъ была она лишняя —
Такъ пріютилася въ Темзѣ холодной.
Бережно выньте страдалицу бѣдную,
Горя тяжелаго жертву несчастную!
Тише бери ее, мертвенно-блѣдную,
Дѣвственно-стройную, дѣтски-прекрасную!
Съ трупа покрытаго грубой холстиною,
Липкою грязью, да смрадною тиною
Съ грохотомъ льется вода….
Выньте жь скорѣй ее; но не съ проклятьями
Выньте изъ волнъ, — и тогда —
Встрѣтьте съ любовью, — и будьте ей братьями!..
Не прикасайтеся къ ней съ омерзѣніемъ;
Съ грустью гляди на нее, — не съ презрѣніемъ,
Иль отверни хоть лицо твое строгое!
Все ей оставилось, все ей простилося;
Если пятно на ней было, такъ смылося:
Много страдавшимъ прощается многое!
О, не судите ее! Это бѣдствіе
Вашей же строгости страшное слѣдствіе,
Брата виновнаго судьи пристрастные!
Все миновалось — что прежде безславило
Жизнь ея горькую; смерть ей оставила —
Только невинное, только прекрасное!
Да; не взирая на всѣ заблужденія
Дочери Евы, — поднимемте трупъ ея,
Братья! — и полные къ ней снисхожденія,
Тину зловонную снимемте съ губъ ея,
Да обовьемъ ея голову косами,
Иль обвернемъ полотномъ
Голову бѣдную съ русыми косами, —
Вмѣсто того, чтобъ толпиться съ вопросами:
Кто она? гдѣ ея домъ?
Кто жь былъ отецъ ея? кто была мать ей?
Кто ея сестры? кто были братья?
Но кто бы ни были, гдѣ бъ они ни жили
Да вотъ помочь-то они не могли же ей!
Или быть можетъ былъ кто нибудь ближе ей,
Сердцу дороже, желаннѣе, нежели
Всѣ эти сестры, родители, братья?
Знать, это гордость твоя неприступная,
Нехристіанская, мерзко-преступная —
Вотъ до чего довела!
Дѣло ты горькое! дѣло позорное!
Видишь вокругъ себя домы просторные —
Нѣтъ тебѣ въ нихъ и угла!
Нынче не знаютъ, что братство, что дружество;
Стало разсчетомъ холоднымъ супружество —
Все то опошлилось, все измѣнилось!
Къ дѣтямъ любовь — стала пошлымъ обычаемъ,
Сына къ родителямъ — только приличіемъ,
И Провидѣніе съ гордымъ величіемъ —
Отъ человѣка совсѣмъ отчудилось!
Здѣсь, у моста съ этой чорною аркою,
Гдѣ полосою то тусклой, то яркою
Блещутъ огни съ чердака до подвала:
Здѣсь, надъ рѣкой непривѣтливо-мутною, —
Въ городѣ людномъ чужой, безпріютною,
Не совладавъ съ своей мыслію смутною,
Вѣрно она неподвижно стояла…
Что же? страшна ли ей Темза холодная,
Темза съ тяжелыми, мрачными барками,
Мостъ исполинскій съ тяжелыми арками?
Нѣтъ! ей страшна эта скорбь неисходная,
Вся эта жизнь съ ея скорбною повѣстью!
Да и борьбу непосильную съ совѣстью
Было сносить ужь не въ мочь!
Гдѣ бы то ни было, что бы то ни было,
Только бъ изъ міра ей прочь!
Кинулась!… страшное дѣло свершилося!
Что жь? если смерти она не страшилася —
Жить видно было страшнѣй!…
Дайте дорогу развратнику низкому!
Пусть прикоснется къ челу ея склизкому
Пусть онъ наклонится къ ней….
Пристально, долго гляди на усопшую:
Пить ли захочешь — припомни утопшую
Въ Темзѣ холодной, — и пей!
Бережно выньте страдалицу бѣдную,
Горя тяжелаго жертву несчастную!
Тише бери ее, мертвенно-блѣдную,
Дѣвственно-стройную, дѣтски-прекрасную!
Вотъ и изъ волнъ ее бѣдную вынули.
Прежде, чѣмъ члены совсѣмъ не остыли,
Братья, — душою смирясь,
Тихо смежимъ ея вѣки опухшія, —
Пусть эти тускло слѣпые, потухшіе
Очи не смотрятъ на насъ.
Сквозь оболочку свою тиноватую
Мертвенно очи блестятъ;
Словно на небо во всемъ виноватое,
Вѣчно-нѣмое, ни кѣмъ непонятое,
Съ дерзкой угрозой глядятъ
Кончилась жизнь ея, мрачно суровая.
Въ вѣчномъ трудѣ, нищетѣ, нездоровая,
Всѣми, всегда безпощадно гонимая,
И никогда-то никѣмъ нелюбимая —
Вѣкъ свой она прожила
Сложимъ на грудь, истомленную битвою,
Руки крестомъ ей, какъ будто съ молитвою
Въ вѣчность она отошла!….
Братья! сознаемъ теперь ея слабости,
Вспомнимъ всю силу грѣха-искусителя
И представимъ несчастную благости
И милосердью ея Искупителя.
ВСЕВ. КОСТОМАРОВЪ