Москва (Белый)

Москва
автор Андрей Белый

Опубл.: 1925. Источник: az.lib.ru • Драма в пяти актах, семнадцати картинах.

Белый Андрей Николаевич

Москва

Драма в пяти актах, семнадцати картинах.

Действующие лица с характеристиками жестов (цитатами из одноимённого романа):

Иван Иванович Коробкин — профессор, знаменитый учёный, сделавший мировое открытие в области теоретической механики, 60 лет. «Тяжёлая морда: меж щёчных бугров, как на корточках, нос… Всё казалось, что вычихнет, глазки, засевшие в щёлках, готовились выстрелить, но их очки защищали, свирепо и зверски смотрели моржовые усы, борода, и, невидные, шлёпали губы, круглеющий лбина, как камень, способный и стену пробить, — в дыбах косм, и свирепо, и зверски крашеных в коричневый цвет, голова — для гиганта, росток — очень мал, шеи нет, перебито плечо, подскочило другое под ухо, весь корпус — пропыженный, коротки руки, одна — за спиною, другая — в сплошном вертунце, с карандашиком, который всегда он подкидывает, пузико — очень отчётливое на прекоротких ногах, вправо, влево отброшенных. Жёлто-карий жилетец, такой же пиджак, надет наискось, щёлкает перекрахмаленной грудью, крахмал отложной, чёрный галстучек бантиком».

Василиса Сергеевна — его жена, 50 лет. «Подписчица „Вестника Европы“ с сухой мелодрамой в глазах, распространяет лавандовый запах, и веет на всё маринованной кислотою и скукой, сухая, изблёклая, точно питалась акридами и саксаулом, но — красит губы, под носом — чернявая родинка с усиком, в словах власть идей Задопятова, цвет лица — зелёно-серый, ходит в сиренево-сером и серо-кисельном, говорит в нос, волочит за собой эфемерность профессорской жизни, комильфотной дрянью её было б можно назвать, явный запах изо рта, вся подоплёка гнилая».

Наденька — их дочь, барышня 20-ти лет. «Совсем бледная акварелька, головка в каштановых кудряшках, голос птичий, глаза близорукие, милые, маленький носик и маленький ротик, вся тонкая, лилейная, харкает, схватываясь за бок, с предрасположением к туберкулёзу, без ума любит отца и снисходительно жалеет мать, беззаботность — лишь мимикрия, под которой всегда — затаённость и дума».

Митенька — сын Коробкина, 18 лет. «Большой неуклюжий малый (по выражению Киерко — „жеребчище“), не красив, как профессор, но без всяких следов ума на лице, низкий лоб, зарастающий, тупо-плаксивое что-то в лице угреватом, мигающие глазки, глядят исподлобья; не знает, куда девать руки, и потому постоянно хватается за чёрный ремень, ходит в форме поливановца, то есть в чёрной куртке, подпоясанной ремнём, и таких же штанах, сопит носом, губы — не губы, а „брыла“ (что называется, „губан“), когда захвачен врасплох, то на лице так называемая „гиппократова маска“, украдкой вытирает платком потеющие руки, вероятно — склонность к „тайному пороку“, в физическом смысле — силач, в психическом — дегенерат».

Никита Вальевич Задопятов — академик, профессор истории литературы, критик, общественный деятель, кадет, 65 лет. «По выражению поклонников, носит львинную гриву седин, по выражению жены, носит старый мотальщик; не голова — белеющая кудрея волос, которая разложилась превыспренним веером, пав на плечи, мягчайшей волной омыла завившую щёку, исчерченную морщиной, на Вислину сизую — нос, протекая в расчёсанное серебро бороды, над которой топорщился ус топорщился ус грязноватой прожелчиной, скрывая морщавенький лобик, и око, — какое — выкатывалось водянисто и выпукло из опухшей глазницы… А длинный сюртук, едва стянутый в месте, где прядает мягкий живот и выпячивается монументальное нечто, на что, сказать в корне, садятся (оттуда платок вывисал), Задопятов усядется — выше он всех: великан, встанет — средний росточек: коротконожка какая-то».

Жесты Задопятова: заложив руку за отворот сюртука, то стаскивает с носа пенсне и округлым движением им дирижирует произносимому слову, то снова напяливает пенсне на нос, и строго течёт вдоль щеки широчайшая чёрная лента пенснейная, переступает шажочками и на ходу помогает короткой ручкой, которая гребёт, словно воздух, но кажется издали, будто «течёт», не идёт, когда сядет, то ёрзает задом (геморрои замучили), часто семенит в угол комнаты, ища плевательницы сплюнуть, с предрасположением к одышке; и потому прерывает себя вздохом «Уфф»! Скажет слово и победоносно оглядывается, отыскивая одобрение, когда молчит, на лице написано: «У нас нет конституции», — или, — Я руки не могу вам подать: слишком честен". Стоящим левее кадетов кисло улыбается, с кадетами становится «очаровательным милованом», прочим подаёт два пальца, когда молчит, то на лбу написано «перманентное книгопечатание» в мозгу (попросту там дребеденится что-то), справил пять юбилеев, а в жизни — трус, обнаруживающий обезоруживающую беспомощность, в эти минуты в нём что-то от пятилетнего «пупса», в эти минуты он вызывает даже сочувствие, пуще всего на свете боится жены.

Анна Павловна — его жена, 60 лет. "Круглоголовая полная дама, весьма далека от словесности, чтит Пертункевичей; женщина строгая, твёрдая, её называют «железной пятой», лицо красно-сизое, от прилива кровей становящееся черновато-багровым, обветрена кожа, второй подбородок, окроплённый волосом, вместо причёски — гладкий свалень бело-зелёно-жёлтых волос, пришлёпкой прижатый к затылку, откуда всё валятся шпильки, вместо глаз ужасающее блистание громадных и сине-чёрных очков, платье — серенькой, реденькой, рябенькой ткани, душит отовсюду прущие формы, хромая обутая в башмаки без шнуровки, ходит, опираясь на трость, пристукивающую по полу, этот стук — стук судьбы, вообще, ужасающий вид королевы из драмочки «Смерть Тентажиля», затаскивающей Задопятова-пупса в свои "невыдирные чащи, что бы «пожрать» (ведь «едят паучихи своих пауков»). Жест: хватается за подбородок от разлива кровей. Голос басовый, как из бочки.

Профессор Коковский — молодой, бледный, высокий, чернобородый, черноволосый с «лжепророческим» видом, поборник студентов в борьбе за их право, произносит «ге», как «ха».

Профессор Драпапов — старый гриб. «Напоминал бы бритого Ключевского, совершенно сутулый, метающий хитренькие глазки из-под очков, совершенно глух к современности, но владеет прошлым так же хорошо, как своим предметом (греческим языком), хихикает и подмигивает, руки трясутся, надгубье и щёки обриты, лес белого войлока растёт из подбородка, волосы из ушей точно клоки ваты».

Профессор Савков — математик. «Не видящий и не слышащий ничего, кроме математики, ко всему равнодушный и на всё моргающий, весьма чтит Коробкина, когда говорят не о математике, начинает, сложив руки, вращать пальцами и клевать носом».

Два старичка — профессоры. «Исключительной редкости ископаемые экземпляры, по умонастроению до-шестидесятники».

Исси Нисси — знаменитый математик, японец, профессор Токийского университета, в науке — ученик школы Коробкина, 45 лет. "Оливкового цвета малорослый задохлец, на расстоянии могущий показаться не знаменитым математиком, и даже не малоизвестным физиком, а уличным мальчишкой, для смеху одетым во всё европейское и первосортное, может быть, даже слишком «первосортное», бьющее в нос последним словом Западной Европы, или даже Америки. Грудь — дощечка, и зад — дощечка, когда садится на корточки — кажется «сухоякой корякой», издали — мальчишка, вблизи — старее своих лет, в очках, не усики, а три чёрных волосёнка, справа и слева, под нижней губой — такие же три волосёнка вместо бороды, волосы чёрные, жёсткие, щёткой прижатые, с чрезвычайным пробором, лицо, точно смазанное олифой, ногти длинные, дальневосточные, на не нашего цвета цыплячьих протянутых пальцах, в обращении — неевропейская набожность в соблюдении европейских обычаев, на Ивана Ивановича молится, как на Будду, в восторге от всех его «чудачеств».

Грибиков — мещанин, жилец, 59 лет. «Вид скопца и старьёвщика, в испластанных серо-кофейных штанах и таких же цветов пиджачишке, надетом на грязного вида ночную рубашку, лицо старо-бабье, чреватое, глазки табачного цвета, всегда стервенели, носочек — чёрственек, рот — полоска („съел губы“), поджатая предосудительно, словом, весь — чёрствость, казалось, какой-то изъян существует в лице: не то съеден нос („но — вот он“), не то ухо („но было тем“), в изгрызинах был он, когда поперхнётся — закекает и затрясётся костлявым составом; всегда в злом клокотании, ходит, дёргая ноги (совсем как дергунчик), вкидывается то на то, то на это, гребанувши рукой: криволапый какой-то. Подпёк бородавки на правой щеке, его жест: бьёт пальцами по ней, потом нюхает палец, и после внимательно его рассматривает, дома набивает гильзы, на дворе — подкрадывается к кучкам, подставляя ухо, отовсюду высовывается, любит показывать фиги под нос, подсматривает и подглядывает, а связать факты — не может, „гадит“ вполне бессознательно, висит на собственной паутине, которой оплёл весь ближайший переулочный район, как паук, дружит с участком».

Вишняков — портной, 48 лет. «Горбозадый, тщедушный уродец, приюркивал задницей, приподнимая шпенёчек бородки, предлинной и узенькой, лик измождённый, болезненный, уши — огромные, как у летучей мыши, лицо — „ижица в двух кругах“, когда глядит прямо, когда чем доволен — светло улыбается, когда рассердят, то губы надувает колечком и щёки подсасывает (щёки — всосами), и шипаком, гусаком наступает, задорнейше вытянув шею, визгливо дрожит тонким голосом, точно лучину расщепляет, но поучает отчётливым читательским голосом, точно читает псалтырь. Увлечён Армией спасения. Одет во всё серое и поношенное, но приличное на вид, от жилета вместо часовой цепочки болтаются ножницы на тесёмке, в кармане большой красный платок, нос — в табаке, потому что нюхает табак и потому постоянно чихает».

Людвиг Августович Кавалькас, 38 лет. «Полулитовец, полунемец, карлик без носа, бывший Лепорелло молодого „дона Жуана“ Мандро, ныне его нанавидящий, но от него зависящий, потом ученик портного, с вялым, морщавым лицом, точно жёванный жёлтый лимон, — без усов, с подбородочным пухом, со „съеденною“ верхнею губою и с чёрной заклёпкой вместо дыры носовой (от кровотечений), глаза узкие, гнойные, взгляд окровавленный, на шее вспухи желёз, острижен бобриком, галстук, истёртый и рваный; кроваво кричит, ходит в коричнево-кирпичной клопового цвета куртке и в чёрных брючках».

Клоповиченко — рабочий, металлург. «В кожаной куртке с чекмарями, с квадратным лицом, с напористым лбом, с твёрдым взглядом, с „максималистским“ устремлением, сдерживаемым только Киерко».

Романович — вялый, заспанный, красноволосый, веснушчатый мужчина, по прозванию «Зырянская рожа». «Всегда опохмеляется, и всегда — подпух».

Попакин — дворник. «С кулачищами, с трухой в голове, рожа — ком, в кулаке — сорок фунтов, глаза оловянные, нос — сто лет рос, брыли — студень вари, петух — в горле, что нёс — невозможно понять».

Княжна Китайская, лет 40. «Гермафродит, в ярко-зелёных мужских штанах и в серой фетровой, заломленной ухарски шляпе; с пухом над верхней губой, басит, точно козлище, завезла из Сен-Тру-де-ля-Эгля в Табачихинский переулок идеи Армии спасения на смех переулочным жителям и на радость портному Вишнякову».

Николай Николаевич Цецерко-Пукиерко, называемый Киерко, лет под 40 — большевик, ведущий ответственную агитацию в рабочих районах и, в конспиративных целях, держащий себя лежебокой-бездельником. «Коренастый и лысенький, среднего роста и с русой бородкой, правильный нос, рот — кривит, плечом — дёргает, глаза — с тиком, весь — в сереньком». Жесты: «заложил за жилет свои руки у самых подмышек и палец большой защемил за жилетом, поколотив указательным пальцем по пёстрым подтяжкам».

Фон Мандро Эдуард Эдуардович — предприниматель, директор компаний, 44 года. «Крупный спекулянт, живущий широко со славою „тёмного афериста“, на самом деле — „кукла“ в руках шайки международных шпионов. Вид светского льва: соболиные брови, грива вороново-чёрных волос с двумя вычерненными серебристыми прядями, точно с рогами, лежащими справа и слева искусной причёской на лбу, такие же бакенбарды (гусятник, в котором гофрирована каждая волосиночка). С приятно убелённым пятном подбородка, и брови углами не вниз, а наверх содвигались над носом в мимическом жесте, напоминающем руки, соединённые ладонями вверх, между ними слились три морщины, как некий трезубец, поднятый и режущий лоб, здесь — страдание выступило, точно пением „Miserere^[1]“ звучал этот лоб. Сдержанный, ласковый, то преприятно осклабленный блеском белых зубов, а то — сомкнутый в строгом, достойном, надменном изгибе, жестокое что-то в глазах, в подбородке, долгорукий и долгозубый, затянутый, точно в корсет, создаёт „меблировку“ для всех своих жестов, на пальце финифтевый перстень стреляет рубином, и галстук лилового цвета стреляет рубином, одевается так, будто кончил он курс костюмерии, а стан изгибает, как будто окончил танц-класс, порой что-то слишком хорош, что-то от парикмахерской куклы, тем жутче, глаза не смеются, и склабится рот один, взор же насилует: будто удав перед птичкой, говорит, точно берёт стаккато, а то и легато, голос — мягкий, поющий баритон с тоном фисгармонии, часто подпевает себе самому, иногда, остановившись, берёт голосом громкую гамму, когда глядит на дам, то крутит бак и точно лезет красною, выпяченною липкой губой на них, в это время „невкусный“ жест: из губы своей сделал вороночку, с мягко округлым движением руки свои пальцы (большой с указательным) соединил на губах с таким видом, как будто снимал он какую-то плёночку с губ, и, отставив руку, палец о палец он будто размазывал, когда разыграется, то будто бодается баками, сам же глядит гробовыми глазами, когда, поперхнувшись, клокочет, откинувшись, горловым, изнурительным кашлем, то делается прогорклым каким-то. Вообще говоря, соединение красавца с гориллой. К четвёртому действию вполне из-под „красавца“ вылезает „горилла“. Привкус „гориллы“ и придаёт жуть всем проявлениям Мандро: чем изящнее, тем жутче».

Старец Мордан (он же загримированный Мандро). «Головою уткнувшийся в пледик, торчал нос из складок; рукою схватившись за поля чёрной шляпы, он минимизировал очковыми чёрными стёклами — в серо-зелёной, прокрапленной точками паре, расцвеченной желчью заплат (точно шкура поблёклого змея); он ёжился дерзко, ломались морщины подсосанной, точно нарочно, щеки, он — безусый, его борода, как приклеенная, вдвое больше козлиной, она — белая; белые, гладко-жёлтые кудри как бы прилипли к щеке, не то старчище, ветхий днями, не то — вешалка с ветошью, в руке — палка. Иногда вид древнемексиканского жреца, собирающегося украдкой справить некий кровавый обряд».

Лизаша — племянница фон Мандро, 17 лет. «На вид девочка, в полукоротком платье (за исключением сцены в „Эстетике“, где она — в длинном платье), безгрудая, узкобёдрая, узкоплечая, малого росточка, с большой головою, смесь косолапости и кошачьей грации, рассеянной медлительности со змеиной увёртливостью, рассеянности с зоркостью, „странная девушка“, не то старушка, не то младенец, не то бесёнок, не то ангелочек. Жесты: садясь на диван, укапывает себя подушками, сидит на диване — ножки калачиком (под себя), слушая других — открывает непроизвольно рот и склоняет голову набок, курит с характерными жестами: поднося папироску к зубам, затянулась, закрыв с наслаждением глазки, бросив ручку от ротика вверх, стала быстро вертеть папироской, любуясь спиралькой огня».

Мадам Вулеву — экономка Мандро. «Безлетая дама, вся веером, с серым цветом лица и одною подпухшей щекой (кривое лицо)».

Викторчик — секретарь Мандро. «Гологоловый, ползкий, прыткий, безвекий, безбровый молодой человек, но взгляд — с покусительством, смесь Ури Гипа с мистером Каркером на русский лад (см. романы Ч. Диккенса „Дэвид Копперфильд“, „Домби и сын“)».

Профессоры, доценты, студенты, покупатели на рынке, торговцы, мещане, обитатели дворика, прохожие, московские капиталисты, снобы, поэты, эстеты, писатели, члены компании «Дома Мандро», прислуга и прочие. Действие первое. Картина 1. Смоленский рынок. Сцена изображает кусок Смоленского рынка. Палатки, дощатые будки, увешанные различными предметами купли и продажи, ближе к авансцене старый, поношенный букинист в очках разложил на мостовой переплетённые томики и всякую книжную рвань, перевязанную верёвками, толпа толкающихся пиджачников, пёстрых баб, туда и сюда ёрзающих оборванцев, мещан в кофейного цвета штанах и прочих "принадлежностей всякого рынка. Через толпу проталкивается пышечник, атакуемый мальчатами.

Пышечник (защищая свой товар от мальчат). Стой-ка ты, руки загребисты!

Обыватель (задетый пышечником, со злобой повёртываясь к нему). Не теснитесь!

Голос торговца (из толпы). Русачиной торгую!

Голова торговца (высовываясь из палатки на проходящую горничную). Не хочешь ли, барышня, стельного мыльца?

Из толпы выталкивается княжна Китайская, в мужской шляпе, в штанах, в руке палка с набалдашником, пух над верхней губой, с ней рядом горбун, портной Вишняков, перед ними все расступаются и ахают, княжна раздаёт направо и налево листовки, напевая сорванным и глухим, как из бочки, голосом. Княжна

К тебе, мой Спаситель,

Взываю, внемли.

Я пакостный житель

Земли!

Голос (из толпы). Ах, всех святых выносите!

Букинист (с ящика, к торговке шпильками, рядом с ним сидящей за прилавком). Кто будет?

Торговка. Китайский князь двадцать лет тому назад косточкою подавился, так дочка его из Швейцарии в собственный дом свой вернулась обратно.

Букинист. Она не в себе?

Торговка. Околоточный спрашивает: «Чем изволите заниматься»? Она отвечает, что Армией-де спасения… Жуликов, негодников в дом свой тащит. Святых вынесли?

Княжна Китайская, окружённая зеваками и веселящимися мальчишками, в сопровождении портного, проходит.

Прохожие мужики (первый — второму). Дай-ка задаток сперва.

Второй — первому. Так и дам: портовая копейка.

Мужики проходят. Голос пышечника (из толпы)

Вот дождичек прошёл —

Я с пышками пришёл.

Из толпы выталкивается всё обнюхивающий и всё ощупывающий Грибиков, кувалда-старуха, прицепившаяся к нему, старается ему что-то доказать.

Старуха. И то «дядя Коля», и сё «дядя Коля», всё — «дядя», да «дядя», а, говорят, он не дядя: мекает песенки с ней.

Грибиков (поджав ротик). Николай он Ильич — из Калошина.

К букинисту продирается из толпы Митя Коробкин, он тащит две книжки, с конфузливой робостью протягивает их букинисту, который, сделав морщины на лице, начинает небрежно разглядывать и обнюхивать их, Грибиков увидав Митю, обнаруживает крайнюю степень любопытства, бросив старуху, он незаметно подходит к Митя: в то же время два подозрительных затрёпанца-пиджачника показывает друг другу на Митю и не спускают глаз с книг, которые он продаёт букинисту.

Букинист (щёлкая по книгам) Так — пустяки.

Митя (робко). Совсем новые книжки…

Букинист (свирепо). Разрозненные!

Первый затрёпанец (второму). Ты примечай: Мандра спросит.

Голова (высовываясь из палатки). Сукно драдедамовое.

Покупатель. А почём?

Голова. Продаю без запроса.

Грибиков (за спиной Мити наблюдавший за торгом, с явным ехидством потрёпывая пальцем подпёк бородавки). Да-с!

Митя (как пойманный вор). Грибиков!

Грибиков (нюхая палец). Вся насчёт книжечек?

Митя совсем теряется.

Грибиков (кивая на книжки). Не для выпивки?

Букинист (свирепо швыряя книги Мите). Сорок!

Через толпу вытаптывает пьяный малый, терзая на животе гармошку. Пьяный малый (орёт)

Эх, милочке лизе

От Мюр-Мерилиза

Из ленточного заведенья —

Моё разночтенье!

Хохот.

Грибиков (уверенно беря и почти вырывая у Мити книжку). У батюшки вашего-с, да-с, переплётики точно такие-с!

Букинист (сердито, Мите). Накину двугривенный.

Букинист расплачивается, Митя, получив деньги, спешит затеряться в толпе, но Грибиков останавливает его.

Грибиков (Мите). Денежки нынче и крысе нужны…

К букинисту бросаются два затрёпанца-пиджачника, следившие за тем, как Митя спускал книги, видно, что они выторговывают их.

Был бы дом ваш оравистый! Я разумею — папашин, живёт — сам-четвёрт, а денег жалеет.

Митя, прощаясь, убегает от Грибикова, два затрёпанца, приобретя спущенные букинисту книги, спешно идут сквозь толпу. Первый затрепанец другому что-то шепчет, щёлкая том о том.

Грибиков (с сожалением бьёт по бородавке пальцем, палец нюхает, смотрит на букиниста внимательно, и, потом, собравшись с мыслями, произносит). Ну-те, — таскается с книгами малый?

Букинист (свирепо). Спустил сорок книжек.

Грибиков (со злой радостью тыча пальцем в воздух). Родительские… Я давно из окна подмечаю: таскается с книгами…

Букинист (без удивления, со свирепостью). Все они так: грамотеют, а после — грабят.

Из базарной толпы доносится хрипло тонкое пение горбуна Вишнякова, и тотчас из толпы выныривает Вишняков, окружённый охами одних и улюлюканьем других. Вишняков (задрав кверху болезненный лик, напоминающий букву ижицу в двух кругах, дирижируя пальцем и оглядывая присутствующих, напевает)

Ты у дьявола во власти,

Ты погиб во цвете лет:

Человеческие страсти —

Бесполезный пустоцвет.

Скорей сочувственный смех, старуха охает.

Старуха. Так-то вот!

Вишняков замечает Грибикова. Достаёт табакерку и подаёт ему. Берут по щепотке, нюхают и чихают. Вишняков, сняв картуз, раскланивается с Грибиковым.

Грибиков (зло, ему вслед). Чего финти финтит: зафокусил!.. С чёртом дерётся за грешников. (Приседает со зла и тычет в спину исчезающему портному пальцем). Вот, как его, портняжку, поволокут кочергами!

Бледная женщина в чёрном платке (заступаясь за портного). Он что вам наделал такое?

Грибиков (мрачно). Чаи мои пьёт!

Высовывается однодворец.

Однодворец (Грибикову). Вы же сами поите.

Грибиков (совершенно взбешённый). Ты что?

Однодворец (тоже взбешённый). А ты что?

Грибиков (показывая кукиш). Ты вот что!

Однодворец (показывая кукиш Грибикову). Сам — вот что!

Грибиков, совершенно опешив, собирается броситься на однодворца, но их разделяет врывающийся между ними оборванец, метающий вверх и вниз мячик, наподобие йо-йо.

Обрванец. Мячик Яковлевич! Продаю! Мячик Яковлевич! Эх! (Быстро начинает метать его вверх и в низ на резиночке, пускаясь вприсядку с песней).

Летят ягоды, лимоны —

Поднимают харитоны!

Всеобщий смех, однодворец исчез, Грибиков — плюётся. Занавес. Картина 2. московский Дворик. Сцена изображает кусок дворика около ворот, ведущих в переулок, серенький заборчик, ворота, за воротами — кусок мостовой тихого переулочка с видом фрагмента дома, коричневого, — на той стороне. На ней видна тумба и фонарь, редкие прохожие шмыгают мимо раскрытых ворот. Изредка угрожающие раз татары пролёток, ещё дальше — еле слышный шум трамвая, справа от зрителей, у авансцены, выступающий угол конюшни, которую распахивает появляющийся вскоре кучер, в ситцевой рубахе с засученными рукавами, он с громким тараканьем выхватывает за оглобли старую пролётку, берёт ведро, начинает отмывать колёса от присохшей грязи. Слева от зрителей, у авансцены, выступает кусочек жёлтенького домика с крыльцом в две ступени, под домиком — рабочие с топорами над тесиной, один рабочий — Клоповниченко с бритым твёрдым лицом и квадратным подбородком, у сарая сидит грязный и рваный Романович с распухшим от пьянства лицом, на крылечке сидит старуха в чёрном платье с жёлтым горошком, в огромном чепце, в очках, она вяжет гигантский носок, медленно бормоча, вяжет с вещим видом, будто нити её — нити судеб Москвы: эта старуха — старая Москва, сама Москва! В момент поднятия занавеса — за серым заборчиком дикий ужасный взвизг кошки, которой наступили на хвост, и тотчас, как ответ, угрожающий гром пролётки где-то поблизости.

Клоповиченко (взмахивая топором и кладя им увесистый тяпок по тесине). Протопопову бороду брей!.. Промордованный час, промордованный день, промордованный быт наш рабочий.

Тотчас дверь жёлтого домика открывается и на крыльце появляется Мандро, в великолепной паре чёрного цвета, на нём белый жилет и белая панама, за ним с униженным видом тащится Грибиков, голоса пришедшего к конюшне кучера, переговаривающегося с праздно щёлкающим семечки мещанином:

— Долгорожий какой!

— Долгорожий!

— И с баками.

Грибиков (униженно, к Мандро). Есть затрудненьице!

Мандро (мрачно, сквозь зубы). Больше нет комнат?

Грибиков (разводя руками). Живут у нас густо.

Мандро (суёт два пальца Грибикову). Чёрт с ним (Быстро идёт к воротам).

Грибиков, переваливаясь с ноги на ногу, бросается за ним.

Грибиков (маша руками вдогонку Мандро), Ежели — я, например…

Мандро (оборачиваясь около ворот). Говорите раздельнее.

Грибиков. Ежели ко мне переехал он…

Мандро (с оживлением). Можно?

В это время в ворота входит Киерко, весь в сером, в сопровождении водопроводчика, Ивана Анкашина, обоих не видит Мандро, Анкашин тыкает Киерко и показывает на Мандро.

Киерко (насмешливо). Вот, вот он: Мандрашка!

Анкашин. Чинил у них трубы.

Грибиков (после хитрого молчания, отвечает Мандро). Он, ваш человечек, не нашенский, тут и уход ему будет.

Анкашин (указывает на Мандро, к Киерко). Племянница их, мне лакей их рассказывал, — хворая!

Грибиков (к Мандро). Не сомневайтесь!

В это время идёт мимо ворот, размахивая руками с зонтом, в калошах, в котелке, косо надетом, профессор Коробкин, Мандро, увидев Коробкина, хищно вперяется в него и смотрит ему в спину.

Грибиков (заметив интерес Мандро к Коробкину, подмигивает на Коробкина). Числец: цифири размножает, над книгой сидит и махрами мотает, а сын их и тибрит…

Гром пролётки: Мандро выскакивает из ворот за профессором, Грибиков — за Мандро.

Старуха в чепце (про себя). Москва!

Киерко с Анкашиным идут через двор.

Клоповиченко (к Киерко). Николай Николаевич, — пора! (Подмигивает конспиративно).

Киерко останавливается, зажигает трубочку и пыхает ей.

Киерко. Погоди: доживёшь!

Клоповиченко. Нагорстаем мы жизнь!

Другой рабочий. Гвоздь не входит — его подотри ты напильником: так и жизнь, подотри — и пойдёт.

Клоповиченко (презрительно). А тебе революцию с барином? Сунет под нос тебе редьку… Придёт — ракоед, жора, ёма!

Романович (сонно отзываясь с другой половины двора), Что палец под палец, что палец на палец!

Клоповиченко. Сади буржуазию в ухо и в рыло!

Романович. Нельзя, не велят.

Киерко (прислушиваясь к разговору, пыхая трубочкой). Эк! Пришли да взяли. (Быстро проходит с Анкашиным в глубину двора).

Рабочий (ему вслед). Квасильная серозная!

Клоповиченко (наставительно). Скажет, что надо.

На соседнем дворе охрипшая шарманка пытается выхрипнуть что-то плясовое, из ворот идёт Грибиков, он подходит к Романовичу.

Грибиков (Романовичу). Что… Пятицелковики брал?

Романович (ожесточённо, тупо и с хрипом). Брал. И — вот тебе: «фук»!

Грибиков (трясясь). Что же, барин Мандро тебя даром ссужает?

Романович. Коль потребность в клоповнике есть у него, — он и даст мне.

Грибиков. Клоповник — тебе, а кому — в Палестину, он деньги возьмёт свои, он по участкам протащит.

Романович (остервеняясь). Я сам — его. Чего гоните, чего пристали?

Грибиков (грозясь). Он, брат, не как все: он — геенский. (Тащится к себе на крыльцо и захлопывает дверь).

Кучер (моющий колесо, кивая в сторону крыльца Грибикова). Обнюхивает всё: черепицу каждую! (Романовичу). Гонит к квартиры?

Романович (обиженно, на весь двор). Ссужал, что б я угол очистил, теперь деньги требует, гонит на улицу!

Клоповиченко. Эх!

В это время тихо над рабочими отворяется окно, из окна, как глист, высовывается Грибиков и жадно слушает.

Рабочий. И за правду плати, за неправду плати.

Грибиков (подскрёбывая не рукой, а куриной лапой безволосье своё, с тревогой). Ты что знаешь?

Рабочий (не поднимая головы, хмуро). Я?

Грибиков (тыча в него пальцем). Ты.

Рабочий. Я которое — знаю, которое — нет: знаю, — валят на нас свои дряни.

Грибиков (в окне сидит на корточках, хватаясь за бока руками и язвительно шипя). В большую, брат, яму — побольше и хламу. (Трясёт наставительно пальцем). Умопомрачение! Мир сотворили, — да вас не спросили.

Рабочий (обиженно). Урчим: брюхо — пусто.

Грибиков (гребанувши рукой). Урчишь оттого, что горшок каши слопал.

Клоповиченко (доселе молчавший, всаживает топор в тесину и бросает). Урчание будет таким, от которого город наш рухнет.

Старуха, испуганная угрозой Клоповиченко, скатывается с крыльца и бежит через двор.

Голос от конюшни (в сторону старухи). Москва?

Клоповиченко (уверенно и спокойно). Да, она!

Грибиков сверху в остервенении плюёт на рабочих.

Рабочий. Ты-то что?

Грибиков (подбоченившись). А ты что?

Рабочий. Я-то? Ты-то что?

Грибиков (показывая кукиш). Это видел?

Рабочий. Сын курицын, глист!

Грибиков (не разжимая кукиша, делая второй рукой другой такой же и показывая оба сразу). Моя шкура не чёрного соболя: всё же — своя она. На-ка! (Прячется в окне).

Окно захлопывается, входит убого вида шарманщик и заводит шарманку, шарманка начинает поскрипывать нечто невообразимое. Шарманщик (хриплым голосом поёт)

Есть улица в нашей столице.

Есть домик, и в домике том

Ты пятую ночь в огневице

Лежишь на одре роковом.

Занавес. Картина 3. Университет. Сцена представляет собой площадку около лестницы, в общем, — серой, у авансцены решётка перил, здесь коридор выходит к лестнице, по середине сцены, близко к авансцене, закрытые двери аудитории, за дверями голос лектора, странно тявкающий, у дверей аудитории — педель^[2] в форменной одежде (мантии), у перил — прогуливающийся субинспектор в форменном сюртуке, он поглядывает на часы, слева площадка, и перила обрываются лестницей, идущей и вверх и вниз, справа — площадка переходит в коридор, во всё время действия, из коридора, по лестнице — сверху и снизу студенты, особенно в начале картины из коридоров валят группы студентов и профессора, почтенные, слононогие и седовласые старцы — из аудиторий, выходящих в коридор, очевидно — время окончания лекций, при открытии занавеса снизу по лестнице выходит на площадку Мандро, безукоризненно одетый, с портфелем подмышкой, в сопровождении иностранца, немца с багровым лицом и покрытого бородавками, у немца красновато-рыжее пальто и совершенно огненные перчатки.

Немец. Профессор Короппкин, Mit sinne Entdeckung… Ja, wissen sie, ja — in zukЭnftigen Kriege^[3]…

Мандро прикладывает палец к губам, они останавливаются у входа на площадку, в это время субинспектор отворяет двери аудитории, виден кусочек небольшой аудитории, ряд студенческих спин и затылков, над ними — помост с кафедрой, кусок доски и, спиной к зрителям, перепачканный мелом, стирающий тряпкой с доски свои формулы профессор Коробкин, он стоит на цыпочках в усилии стереть формулы с верха доски, в этом усилии он помогает себе рукой, брошенной за спину, производя ей маятникообразное движение, голова запрокинута к спине, он спешно дочитывает спиной к аудитории, в то же время из коридора начинают валить студенты и проходить профессора и приват-доценты, но они не застилают Коробкина, который приподнят помостом так, что виден публике.

Коробкин (приподнявшись на цыпочки с запрокинутой головой, пляшет перед доской спиной к аудитории). Как я говорю, теорема Коши^[4] эта связывает теорему Ферма ту с рядами дробей в разложении сумм степеней… (Быстро пишет на доске, бормоча формулу). Единица, гм, в степени «m», плюс ряд точек, плюс «n» степень m, по, гм, гм, степеням… (1^m + …+ Mⁿ).

Два пробегающих мимо из коридора студента останавливаются, заглядывают в раскрытую аудиторию и показывают друг другу на Коробкина.

1 студент (другому). Чёрт! Сделал открытие: кувырк удивительный!

В это время профессор круто переворачивается к аудитории с видом радостным, точно в праздник Христова Воскресения, тычет пальцем в формулу.

Коробкин. Дроби такие ввелись Бернулли^[5] и носят название «бернуллиевых»!

В это время у обрыва площадки озабоченно шепчущийся с немцем Мандро делает жест, осаживающий немца.

Мандро. Нет уж, мне предоставьте: я — знаю, как надо… А то — Торфендорф…

Видно, как профессор обтирает перепачканные в меле руки о сюртук, всходит на кафедру для заключительного слова и опирается на неё, плутовато поглядывая из-под очков.

Коробкин. И так вот, господа, гм… Научно-математический метод объемлет… (Обемлет руками воздух над кафедрой) Все отрасли жизни (смешно подмигивает и подшаркивает) и даже является мерой обычных воззрений… (Свирепо). Гм, к физике (бросает голову вправо), к химии (бросает голову влево) сводятся в общем процессы… (Убеждает студентов летающим в воздухе пальцем). Развитие сводится к самой возможности (над левой ладонью ставит правый кулак, как стакан) переведения качеств в количество… (Быстро подставляет правую ладонь под левую). И тем не менее же… Гм: и так-с…

Аплодисменты.

Коробкин (с досадою делая знак рукой). Я покорнейше должен просить не высказывать мне одобрения или неодобрения: здесь, в корне взять, не театр, а храм науки.

Под ещё более громкие аплодисменты он сходит с кафедры, Мандро и немец теперь взволнованно подходят к открытым дверям аудитории, ожидая выхода професссора, которого заслоняют обступающие его студенты. В это время из коридора, мимо аудитории выплывает надуто и выспренне Задопятов с почтительно его выслушивающим молодым приват-доцентом с видом скопца, в очках.

Задопятов (брезгливо, приват-доценту). Да, но у нас нет конституции… И…

К Задопятову подскакивает студентик с пухлым томом.

2 студент (смущаясь). Надпишите, профессор.

Задопятов небрежно нацепляет на нос пенсне и кисло обмеривает студента величественным взглядом, студент, появившийся следом, указывает на Задопятова товарищу.

3 студент. Смотри, смотри, — око какое! Достопримечательность, как Царь-пушка.

Задопятов (студенту с томом, настороженно и недоверчиво). Мы, кажется…

2 студент (замирая от счастья). У Долгорукова-с… С Милюковым…

Задопятов (становясь пленительным). При Петрункевичах! (Что-то объясняет студенту, выпятив грудь и зад).

3 студент (наблюдая за профессором и указывая на него)

Дамы, свет, аплодисменты,

Кафедра, стакан с водой —

Всюду давятся студенты…

Кто-то стал под бородой,

И уж лоб вершковый спрятав,

Справив пятый юбилей,

Выступает Задопятов,

По рожденью — водолей.

Четверть века щуря веко,

В лес седин нацелив фрак,

Уважает человека

Фраком стянутый дурак.

Из дверей аудитории, как бомба, вылетает профессор Коробкин, окружённый студентами, что-то наперерыв его спрашивающими, Мандро с немцем — то же порываются к нему, но выжидают, когда профессора освободят студенты.

Коробкин (поворачивая голову то к одному, то к другому студенту). Эллиптический, да-с, интеграл, не без, да-с, Вейерштрасса… Что-с? Лямбда, простое число, лямбда с вычетом трёх, разделённая на два — бернуллиево… (Вырывается из толпы и натыкается на Задопятова, Задопятову). У вас заседаем сегодня?

Задопятов (пожимая плечами). По-видимому.

Коробкин (кидаясь на него с лаем). Как вы, батюшка мой, так халатно-с, взять в корне?

Из коридора на площадку плетутся два покрытых плесенью полуслепых старичка-профессора, ведя друг друга под руку, наткнувшись на Коробкина и Задопятова, они, разъяв ручки, обходят один вправо, дугой влево, что бы, обойдя, встретиться и, и, взяв под руки друг друга, продолжать разговор.

Задопятов (старичкам). А? Моё почтение!

Старички. Моё почтенье. Как же мы?

Задопятов (сделав шутливо-кислое лицо). Геморрои замучили…

Старичок (простившись и, взявшись за руку другого старичка, приближаясь к лестнице, указывая пальцем на семенящего за ними Задопятова с Коробкиным). Классики, да-с, любят весьма каламбурить на темы о поле, романтики — геморроях.

1 студент (другому, указывая на старичка). Знания! Пишет стихи по-таджикски…

Старички спускаются по лестнице, у края лестницы — Мандро, бросив немца, настигает профессора и этим отрывает от Задопятова, который один спускается вниз.

Мандро (с волнением, спеша наговорить кучу комплиментов). Профессор Коробкин? Позвольте мне…

Коробкин (перебивая свирепо). Что-с? С кем имею честь я?..

Мандро (осклабляясь). Эдуард Эдуардович Мандро… Ваш сынок посещает нас…

Коробкин (свирепо). Он? Дмитрий?!

Мандро (прижимая руки к груди). И потому счёл я за честь засвидетельствовать вам почтение, хотя я коммерсант, но я знаю — профессор Коробкин есть…

Коробкин (обрывая и глядя демонстративно на часы). В корне взять…

Мандро (заискивающе). Трудитесь?

Коробкин (недовольно). Гм… Гм…

Мандро. Открытие сделали?

Коробкин (с лаем). Что-с?

Мандро (с деланной радостью). То, которое произведёт пертурбацию?

Коробкин (рывком). Как-с?

Мандро (как кот, беря его под руку и отводя от спуска вниз к перилам). Здесь стоит представитель коммерческой фирмы, он — это секрет: предложенье вам сделает… (Шепчет на ухо). Сколько вы б взяли?..

Коробкин (испуганно). Как-с? (Вдруг поспешно выхватывает из бокового кармана записную книжку и щёлкает по ней пальцами с явной фальшивостью). Формулки кое-какие. (С мольбой почти). И только-с!

Мандро (пытаясь быть демоном-искусителем). Пятьсот…

Коробкин (обалдевает, с бессмысленным испугом, почти автоматически). Квадратных корней?

Мандро (с подчерком и сверканием глаз). Да нет, — тысяч.

Коробкин (приставив руку к уху). Не слышу.

Мандро (ещё тише и значительнее). Шестьсот.

Коробкин (с испугом отчаявшегося в себе возмущения). Дело ясное! Только нет у меня никакого открытия.

Мандро. Как?

Коробкин. Так!

Где-то в глубине коридора пение песен и смех.

Мандро. Подумайте!..

Коробкин (рявкая). Нечего думать!

Мандро (вдруг с обиженным достоинством). Но все говорят!

Коробкин. Вы не верьте, не верьте-с!.. (Испуганно суёт два пальца раздражённому Мандро и бежит к лестнице).

Мандро раздражённо идёт к немцу, наблюдавшему зорко за сценой, и разводит руками.

Коробкин (добежав до лестницы, оборачивается и. трясясь от испуга и гнева, поворачивается к Мандро и, наставив два пальца под очки, смотрит на него, вдруг подбегает к нему с вынутой из бокового кармана книжечкой, размахивает ей перед его носом, с повизгиванием силится его убедить). Тут… формулки вот… А открытия — нет-с! (Отбегает и опять оборачивается). Не бывало!

Приближается пение, профессор спускается вниз по лестнице, Мандро с немцем оживлённо и ожесточённо жестикулируют у входа в аудиторию, куда пробегает из коридора оживлённая толпа студентов, видно, как кто-то взбирается на кафедру и со свирепым комизмом дирижирует полным этого пафоса хором. Хор студентов

Вырывается невольно

Из студенческих грудей…

Протестуем, недовольны…

Бьют известнейших людей…

В это время на лестнице снизу высовывается голова вернувшегося профессора почти с криком в сторону Мандро.

Коробкин. И не будет! (Прячется).

Хор студентов

Бьют известнейших людей!

Полицейские — везде!..

Появляются испуганные субинспектор и педель. Занавес. Действие второе. Картина 1. У Мандро. Пространство пересекает мадам Вулеву, натыкаясь на Василия Дергушина, прибирающего комнату; оба наталкиваются друг на друга, вперяются друг в друга. Лизаша заламывает руки и у нее вырывается вскрик.

Лизаша (с собой). Ах, всё как-то «лжется» во мне! (Идет к дивану, бросается на него).

Василий Дергушин (к Вулеву). Происходит-то, — Бог знает что, — доложу я.

Мадам Вулеву машет руками и проходит на лестницу, где она наталкивается на поднимающегося к Лизаше Митю. Увидав Митю, она бежит вверх по лестнице и с порога бросает Лизаше.

Мадам Вулеву (с порога). К вам Митя Коробкин пришел.

Лизаша встает с дивана; в комнату робко вступает Митя и оправляется; Лизаша жестом зовет его к дивану; Мадам Вулеву, опустившись на несколько ступеней, вытягивает голову с целью подслушать разговор. Василий Дергушин из смежной комнаты вытягивает голову к лестнице и следит за Вулеву. Лизаша, бросив Митю, быстро идёт к порогу лестницы и накрывает Вулеву за подслушиванием; пойманная Вулеву, громко звеня ключами бросается назад', где она исчезает.

Лизаша (с порога, слыша звон ключей). Ах, несносно… Когда она крадется, так не услышишь ключей, а уходит, — нарочно ключами звенит, чтобы там, отзвонивши,

подкрасться: подслушивать. (Подходя к Мите). Милый уродчик, — запущенный… (Оглядывая Митю). Курточка в перьях…

Митя (запинаясь). Лизаша, простите… пришел…

Лизаша (перебивая). Вы приходите, точно собачка…

Митя (продолжая мысль и ища слов). Сказать…

Лизаша (перебивая). У русалки моей вы бываете, — не у меня…

Митя (с недоумением). У кого?

Лизаша Не понять вам: играю в больную русалочку…

Митя (возвращаясь к своей мысли). Хочется высказать вам…

Лизаша идет к роялю, садится за табурет и что-то наигрывает, а Митя, облокотившись о рояль ей что-то шепчет. По лестнице бежит с портфелем Викторчик. Из пятого действия Картина четвёртая (17). Кабинет Коробкина. Кабинет Коробкина, дважды изображённый, но его нельзя узнать, всё — вверх дном: выдвинутые ящики, опрокинутые кресла, тома, листы, листики, всё — каша, очевидно, не час и не два шарили. Прямо выход из кабинета в безоконное пространство завешен серой занавесью, точно сцена, две ступеньки вверх, ведущие к нему, как рампа. Посередине завесы — огромное пятно крови, за ней всё точно пылает и трепещет светом: на занавеси тень стула и к нему привязанного верёвками Коробкина, видно очертание головы, но — в профиль, она закинута вверх, изо рта — очертание торчащего кляпа, всё это видно на тени. Сквозь опущенные шторы — серое пробивающееся утро, У полок, наверху приставной лестницы, с огарком в руке — скорченный бритый Мандро, без пиджака, в залитой кровью рубашке, без приставной бороды, которая, верно, оторвана, через всё лицо красная ссадина, вид нечеловеческий, сумасшедший, он быстро и бесцельно вытряхивает из томов листки себе на колени, ища ему нужного материала и, очевидно, не находя, белые волосы его парика — дыбом, он то прислушивается к звукам снаружи, то к несуществующим звукам за завесой, то лихорадочно бросается шарить, вдруг он бросает том вниз.

Мандро (ухватившись руками за лестницу и целясь глазами в новый том, к которому уже протянул руку, потом, махнув рукой). Нет, он врёт… О! (Слезает с лестницы). Проклятый старик! (Бросается в изнеможении в кресло, из-за него за занавесь). Если вы мне не скажете, где у вас ход вычислений, то я… (Перебивая себя с горькой, больной гримасой). Рот заткнут! (Встаёт и бросается за занавеску).

На тени видно, как кляп вынимается изо рта профессора.

Голос Мандро (из-за занавеси). Урок вам, профессор, что значит свободная мысль при заткнутом рте…

На тени видно, что Мандро стоит рядом с профессором.

Ушла в пятки душа? Ну, давайте мириться? Вам хочется выиграть время? Не выйдет!

Мандро выходит из за занавеси, идёт и смотрит на оконную штору.

Мандро. Что скажете? А?

Голос Коробкина (из-за занавеси: неузнаваемый почти, громкий, но глухой, как из бочки: не то гром, не то рыкание льва, приводящее просто в ужас Мандро). Я — в верёвках, но я же — в периоде жизни, к которой придут через тысячу лет, я оттуда связал тебя.

Мандро (вскакивая с кресел с вызовом, но явно бодрясь). Громы Синая!

Голос Коробкина (постепенно крепнущий до грома и уже напоминающий голос вовсе не Коробкина, а сознание сходящего с ума Мандро, в котором он перерождается). Не властен над мыслью, которая стала путём, стала осью творения нового мира.

Пауза и будто погромыхивание из-за занавеси, это слуховая галлюцинация Мандро, который во время последующих слов «голоса» стаскивается с кресла в бессильной злобе подползая к занавеси, корчась и почти ползая перед нею.

Вы все отреклись от Меня, но Я буду стоять перед вами — во веки веков!

Мандро (с отчаянием заламывая руки перед занавесью). Сумасшедший!

Голос Коробкина (как бы из странного растущего шума, но чётко и внятно). Тупое орудие зла, вы с отчаянием будете биться о тело Моё, как о дверь выводящую, в дверь не войдёте.

Мандро (в ужасе). Он спятил!

Голос Коробкина. Пылающий меч, пресекающий мысль, поразит. Я — свет мысли, которая, будто молния, — молния! Я здесь, у порога, — огонь, поедающий вас!

Гром глухой.

Скоро некуда будет деваться, когда стены тюрьмы падут, и настанет: всё новое!

При этих словах Мандро выпрямляется и, стоя спиной к зрителям, руками, поднятыми над головой, грозит занавеси.

Мандро. Я — патентованный жулик, учёный — ты, ха! Патентованный! Ну и давайте: попробуем, как… (лихорадочно вытаскивает перочинный нож и открывает его) … патентованный ножик да действует над патентованным мясом! (Ныряет под занавесь).

Видно по тени, что затыкает рот кляпом, потом, очевидно, передвигаются свечи, потом странные ухающие, крякающие, попискивающие и всякие, ни на что не похожие, звуки, в это время с пенями происходит чёрт знает что: все фокусы китайских теней, тень Мандро с каким-то орудием пытки, потом тень стула с профессором, улетающая в потолок, за ней туда же устремляющаяся тень Мандро, потом тень Мандро, прыгающая с потолка без тени стула и кресла, и всё это — под оркестр ни на что не похожих звуковых эффектов.

Мандро (сумасшедший, залитый кровью, выбегая из-под занавеси с плачем). У… Красноголовый, оскаленный… У… (Пытаясь себя успокоить). Просто встреча гориллы с гиббоном. (В ужасе). До этого — жизнь длилась… (С вопросом к себе самому). Чья? (Теряя последний остаток сознания и не узнавая обстановки). Кто-то жил… После — что же? Стояние?.. (Обезьяньими жестами схватывая бумагу и пытаясь её увидеть). Что делаю?..

Всё мгновенно заволакивается серой мглой, кроме письменного стола у авансцены и Мандро около него.

Голос. Делай скорей!

Изо всех углов перемежающиеся голоса. Был набожен в Риме. Зарезал… В Сицилии…

Туман заволакивает и стол и Мандро, он отрезает комнату, слабо видна лишь авансцена, вдоль которой справа налево проходит поганный, богато одетый старик.

Голос. Свинье угождал и за это был усыновлён фон Мандро!

Справа налево по авансцене в тумане быстро бежит гимназисточка, и за ней с поганой улыбкой — Мандро, в цилиндре, но лет на пятнадцать моложе.

Проходил по бульварам, пугая девчонок.

Проходят одна за другой шесть девочек-подростков с хихиканьем, каждая делает книксен.

Первая. Надюша!

Вторая. Маруся!

Третья. Лили!

Четвёртая. Катенька!

Пятая. Дора!

Шестая. Эмма!

Проходит Лизаша.

Голос. Седьмая — племянница.

Все семь. Галлюцинации, нации, хи-хи-хи! (Исчезают).

Тотчас же бежит Мандро во фраке, в цилиндре и за ним гонятся оскаленные Луи Дюперди и Викторчик — во фраках, цилиндрах.

Голос. Все на свете гоняются — рвать друг из друга филе.

Туман рассеивается, видно, что растерзанный, сумасшедший Мандро, ставший похожим на гориллу, ползёт к столу, на завесе — тень стула и к стулу привязанного Коробкина.

Мандро (бредит). Вода хлынула в окна: потоп! (Будто борется водой, спасаясь, прыгает на стол и окаменевает с выпученными в ужасе глазами).

Голос. Остров Пасхи, на нём — изваяния допотопных культур: Морданы.

Последние остатки тумана развеиваются. Мандро возвращаясь к себе, но не к своему сознанию, сползает со стола и тупо бродит по комнате, которую видит точно впервые.

Мандро (видя кровь). Сколько он крови разбрызгал! (Идёт за занавесь) Кто?

Голос Мандро. Ты кто? (Вдруг с диким криком). Вспомнил…

Тень Мандро рушится на занавеси под ноги тени Коробкина.

Ты — победил!

Шум, уже в отдалении раздававшийся, приближается из глубины квартиры, в комнату вбегают портной Вишняков и карлик, Вишняков бросается к занавеси, карлик — к окну, поднимает штору, распахивает окно, портной отдёргивает занавесь: в безоконном пространстве, точно на пьедестале — стол, обставленный пылающими свечами и орудиями пытки, перед столом со стула, к нему привязанное, свисает чудовищно изуродованное тело, напоминающее Коробкина, с вытекшим глазом, разорванным ртом, из которого виднеется окровавленный конец кляпа, у ног его скорченный, мёртвый Мандро с головой, зарытой в ноги Корробкина, руками, обхватывающими их. Вишняков подбегающий карлик отпрядывают, припадая у ступеней справа и слева с головами, в ужасе повёрнутыми к зрителям и с пальцами, указывающими на замученного. Быстро влетает кучка людей, между ними Попакин, дворничиха, Грибиков, мещанин и юноша студент, все — отстраняются.

Голос. Мёртв?

Вишняков. Нет, жив.

Шёпот. Что он скалится? Это убийца?

Кто-то (оттаскивая труп Мандро). Да. Ножом… Себя… Издох!

Шёпот. Уж и мучали! Перековеркан!

Вишняков. Сидит, судит нас!

Голоса. За каретой поехали? Покойницкой? В беспамятство впал! Доставьте уж его в приёмный покой! Спасите, спасти надо, — профессор. Сидел бы, как все, то же вылез — с открытием!

Куча обступает профессора, что-то делая над ним, что именно — неизвестно, видно лишь, что что-то накрытое проносят в коридор из безоконного пространства: что-то, очевидно, Коробкин. Из коридора вылетает юноша-студент, натыкаясь на вбегающего Киерко.

Студент (к Киерко, с плачем). На основании какого ж закона добрейшим, умнейшим глаза выжигают?

Киерко, не отвечая, пробегают в коридор.

Квартальный (входя). Не при! Разойдись!

Беготня вперёд и назад.

Голоса. Просто баба набредила… Жив ещё…

Двое, очевидно, выходящих от профессора. Первый (второму). Есть очертание носа и губ.

Второй (первому). Уж какое: губа как кулак.

Голоса. Ограбление? Открытие сделал, ну вот и гонялись.

В это время вдали начинает отчётливо бить барабан, издали как бы рёв: «Р-р»!

Кто-то (указывая на отрытое окно). Что?

Голос (резко). Мобилизация.

Киерко выходит из коридора, окружённый людьми, у него в руках листки.

Киерко (щёлкая по пачке листков, студенту). Силища, — а!.. Вот за эти пять листков принял мучение, в жилет свой зашил, его жгли и пили, — молчал.

Голоса. Человек! А мы, — что?

Бой барабанов под самым окном, в окне — проходящий военный отряд: голов не видно, только — лес штыков, под ритм барабана из коридора через кабинет в гостиную несут тело Мандро и носилки с профессором, впереди квартальный, за Мандро валят все, непроизвольно ступая под ритм барабана, комната пустеет, в окне — лес проплывающих штыков.

Голос офицера (за окном). Левой, правой, — ать, два!..

Занавес.

1927 г.

---

1. Смилуйся (лат.).
2. Педель (нем.) — служитель высшего учебного заведения, отвечающий за посещаемость занятий и явку на них студентов, отмечающий прогулы, опоздания и т. д.
3. С открытием чувствительных… Да, вы знаете, да — в будущих войнах… (нем).
4. Теорема Коши — теорема об обращении в нуль интеграла от аналитической функции, взятого вдоль замкнутого контура. Названа по имени Коши Огюстена Луи (1789—1857 гг.), известного французского математика.
5. Бернулли Якоб (1654—1705 гг.) — выдающийся нидерландский математик.