«Октябрь» возвращался к себе на родину, широко раскинувшуюся за двумя морями. Днем пришлось пробиваться через муть рассвирепевшей погоды. Налетая, рвал сизокрылый шквал, били гребнистые волны, поднимаясь выше бортов. На палубу вкатывалось невероятное количество воды, и весь железный корпус содрогался, когда над судном, словно горные реки, проносились буруны. А к вечеру в воздухе наступила тишина. Небо загустело тучами, расползающимися как тесто. Наступила ночь, накрыла море непроницаемым мраком, словно огромнейшей звериной шкурой. Пароход отмерял морские мили, плавно раскачиваемый мертвой зыбью. Было тихо, и только за бортами, словно в бреду, тяжело ворочались бездны, издавая глухой рокот. Вахтенные на мостике, напрягая зрение, вглядывались вперед. Тьма, всегда скрывающая в себе что-то внезапное, заставляла их насторожиться. Навстречу одиноко замерцал топовый фонарь неведомого корабля, а потом всплыл красный огонь. Это означало, что суда расходились левыми бортами. Скоро огни скрылись за кормою.
В рулевой рубке, у штурвала, стоял матрос Максим Бородкин. Кругом было темно. Только у компаса, прикрытого картонным колпаком с небольшим отверстием для наблюдения, горела электрическая лампочка. Рулевой напряженно согнулся, упер глаза в медный котел, в картушку, разбитую на румбы и градусы. Он старался думать о служебных обязанностях, а мозг рождал мрачные и безнадежные мысли. У него случилось большое несчастье. Утром сегодня, когда стояли й английском порту, он получил письмо от жены. Пишет она, что квартиру его обокрали. Случилось это вечером, в то время, когда она со своими малышами находилась у родственника. Бородкин, вспоминая письмо, злился на жену за ее оплошность. Разве она не знает, с каким трудом достается ему каждая копейка? И вдруг пропало сразу все добро. Когда теперь он пополнит все это? И чем больше он думал о семье, тем сильнее приходил в расстройство. У него трещала голова, в висках стучало. Перед глазами, налившимися кровью, рябило, значки и цифры на компасе расползались, как черные букашки. Он крепче стискивал ручки штурвала, точно вымещал на нем свою обиду.
— Вы куда держите курс? — раздался суровый голос над ухом.
Бородкин дернулся, бросил взгляд в сторону. Рядом, качаясь в темноте, выросла широкоплечая фигура первого штурмана. Послышался раздраженный крик:
— Вам, товарищ Бородкин, приказано было держать курс зюйд-ост пятьдесят семь, а вы самовольно повернули почти в обратную сторону! Понимаете ли вы, какому риску подвергаете пароход и весь его экипаж? Это преступление! Я рапорт на вас напишу! Вы под суд пойдете!..
На баке загудел судовой колокол. Бородкин, не слушая дальнейших слов штурмана, начал почему-то отсчитывать в уме удары склянок. С трудом сообразил, что до полночи остается еще час. Почему же его сменили с вахты раньше времени? К рулю был поставлен матрос Гинс, вызванный наверх вместе с боцманом и профуполномоченным. Штурман никак не мог успокоиться и все продолжал кричать:
— А если бы тут поблизости были скалы или подводные рифы, что могло бы получиться?
К Бородкину сухо обратился профуполномоченный:
— На каком основании вы изменили самовольно курс корабля?
Виновник провел ладонью по лицу, покрывшемуся холодным и липким потом. Признаться он стыдился, поэтому сказал только:
— Я не менял. Это так вышло.
С мостика он спускался тихо и осторожно, точно боялся оступиться.
Боцман пояснил о нем:
— Парень в большое расстройство пришел. Наверное, что-нибудь дома у него неладно…
В радиорубке было светло. За столом, перед блестящими аппаратами, выкрашенными под красное дерево, сидел радист Островзоров. На его лице, крутолобом, с коротко подстриженными усами, была уверенность в знании своего дела. Он ловил электромагнитные волны, доносившиеся до «Октября» за сотни и тысячи километров. Из массы разных сообщений, пронизывающих морские просторы, сознание отсеивало нужное: то, что необходимо занести в вахтенный журнал. Тогда голова радиста, перехваченная ремнем под нижнюю челюсть, со слуховой трубкой у каждого уха, склонялась над раскрытой книгой.
Вдруг Островзоров насторожился. В тревоге расширились глаза, застыли, словно увидели перед собой что-то кошмарное. Левая рука, вздрагивая, быстро начала передвигать регулятор. И сразу же три отчетливых буквы, словно вылитых из сверкающего металла, остро врезались в мозг: С. О. С. Смысл их настолько был страшен, что у него похолодел затылок, точно он прикоснулся к куску льда. Какой-то корабль, затерянный в беспредельности моря и мрака, переживал трагедию и взывал о помощи.
Карандаш запрыгал в руке Островзорова, занося что-то на бланке. Для него в этот момент не существовало больше па свете ни друзей, ни родных. Другое входило в голову, переворачивая мозг. Все радио молчали, прислушиваясь к одному, что доносилось с погибающего судна. Это оказался английский наливной корабль «Строллер», державший курс к своим берегам. Он шел с грузом, имея на себе почти десятки тысяч тонн нефти. Произошел пожар. Принимают все меры потушить его. Но положение создалось отчаянное. И снова, сообщив, под какой широтой и долготой обрушилось на людей бедствие, начали повторять то же самое.
Островзоров, оторвавшись от стола, вскочил.
— Английское судно гибнет!
Он выскочил из радиорубки и побежал на мостик, чтобы сообщить о случившемся.
Скоро в темноте послышался громкий голос первого штурмана:
— Вахтенный! Немедленно попросите на мостик капитана! Вызвать на палубу всех, кто не занят вахтой!
Через несколько минут весь экипаж был на ногах.
«Октябрь» лег на новый курс и полным ходом направился к месту призыва.
В штурманской рубке первый помощник с циркулем в руке определял расстояние. Потом повернул голову к капитану.
— До «Строллера» не более пятнадцати километров. Это, вероятно, то самое судно, которое недавно встретилось с нами.
— Хорошо, — спокойно ответил капитан Абрикосов, — мы, значит, придем на помощь скорее других.
Он хмурил брови и почему-то часто одергивал темно-синюю тужурку.
«Октябрь», переваливаясь с борта на борт, уверенно резал килем мертвую зыбь. Исключая тех, что заняты были в машинном отделении и кочегарке, все люди находились на мостике и на палубе. Стояли молча, охваченные тоскливым ожиданием. Глаза напрасно ощупывали тьму — она была непроницаема, как черный бархат. Кто-то сказал:
— Темно, как в брюхе акулы.
И вдруг разом крикнули несколько человек:
— Вон! Смотрите! Смотрите!
Впереди показалось небольшое зарево. Оно постепенно росло, ширилось, раздирало мрак. Качаясь, рыжим столбом поднимался дым. Вершина его расползлась, обрастала вьющимися клубами. Скоро обозначился и силуэт судна. Вокруг него, словно прозрачные крылья исполинских стрекоз, трепетали тени.
Капитан Абрикосов, приткнувшись к переговорной трубке, крикнул в машину:
— Увеличьте число оборотов до отказа!
«Октябрь» торопился на выручку англичан. Люди с него смотрели вперед, вытянув шеи, застыв на месте. В воображении громоздился ужас. Ночной воздух будто стал холоднее, проникал в тело зябкой дрожью.
— Приготовить шланги! — распорядился капитан.
Несколько человек ринулись с мостика вниз, стуча каблуками по ступенькам трапа.
Потом он обратился ко второму штурману:
— Поликарп Михайлович, узнайте, в порядке ли помпы. Затем поручаю вам следить за работой пожарных матросов.
Островзоров опять сидел за аппаратом, выслушивая мольбы погибающих. Между мостиком и радиорубкой бегал третий штурман в качестве передатчика. Капитану все время докладывалось, в каком положении находится «Строллер». Последнее сообщение гласило, что пожар не удалось потушить. «Скоро загорится нефть. Спускаем спасательные шлюпки. До свидания, а может быть, — прощайте навсегда. Радист Баркер».
На этом сообщение со «Строллером» оборвалось.
Скоро увидели на нем огненные языки. Они показались на середине палубы и, кривляясь, начали расползаться по всему судну. Пламя поднималось все выше, превращая ночь в предрассветный день. Мертвая зыбь, красновато поблескивая, ожила, заиграла огненными отражениями.
— Эх, опоздали мы! — вздохнул кто-то из матросов.
— Теперь не спасти, — добавил другой.
Около борта «Строллера» заметили спасательную шлюпку. В нее спускались по концу последние два человека.
— Какого же чорта они медлят! — проворчал первый штурман.
Капитан Абрикосов стоял на мостике, привалившись грудью на поручни. Через стекла длинного бинокля он наблюдал за спасательной шлюпкой. Багрянец играл на его седоусом лице. Он басисто рявкнул:
— Шторм-трап спустить.
— Есть! — ответили с палубы.
Спасательная шлюпка отвалила от борта «Строллера». Матросы, повидимому, торопились, наваливаясь на весла изо всех сил, по казалось, что она уходит от своего судна чрезвычайно медленно. Раскачиваемая зыбью, она была похожа на белое десятиногое насекомое, тихо ползущее по песчаным дюнам. В это время увидели вторую шлюпку, находившуюся по другую сторону пылающего судна. Она уходила вдаль, не замечая приближения помощи.
«Октябрь» повернул наперерез первой шлюпке.
Расстояние между ними быстро уменьшалось.
— Приготовьте конец! — распорядился капитан Абрикосов.
Пламя на «Строллере» увеличивалось. Казалось, он обрастал гривой и сейчас, как сказочное чудовище, понесется по морскому простору, разбрасывая золотые искры. Над ним, шатаясь, повис огромнейший опрокинутый конус из темно-бурого дыма. Пылающее судно покачивалось, и две его мачты, как два указательных пальца великана, лениво грозил небу.
Под рукой Абрикосова металлом простонал машинный телеграф, передвинув стрелку на «стоп». Спасательная шлюпка была уже близко. «Октябрь» повернул к ней бортом. С палубы крикнули англичанам:
— Лови конец!
А когда шлюпка подтянулась к шторм-трапу, англичане привычно начали подниматься по нему на борт спасающего судна. Плотник Хилков и Максим Бородкин, стараясь помочь им, подхватывали их под руки. Иностранцы, выбравшись на палубу, держались отдельной кучкой. Тут были администраторы и матросы. Некоторых из них пожар поднял прямо с коек: они были в одном нижнем белье, босые, с возбужденно покрасневшими лицами, покрытые потом, смывающим грязь. Дико озирались, точно не верили, что попали на русский пароход.
Абрикосов распорядился дать малый ход, надеясь, что это не помешает остальным людям подниматься на палубу. «Октябрь» хотел направиться ко второй шлюпке.
В этот момент произошло что-то нелепое. Не сразу поняли, почему «Октябрь» обдало горячим воздухом и почему люди на нем так рванулись с места. Одни, сделав какое-то суматошное движение, удержались на ногах, а другие полетели кубарем. Ужас вырвал короткий крик отчаяния. Каждому показалось — всхрапнула сама бездна, всхрапнула чудовищно, сотрясая море, и что-то с гулом покатилось по безбрежному простору. От слепящего блеска далеко шарахнулась тьма.
Все оглянулись на то место, где стоял «Строллер», и вместо судна увидели золотые космы пламени, вздыбившиеся до черных туч. Вокруг низвергались огненные фонтаны. Загорелось море, облитое нефтью, и пламя быстро распространялось вширь по зыбучей поверхности вод.
«Октябрь» очутился в кругу огня. Прозвякал машинный телеграф, давая знать вниз, что нужно развить самый полный ход. Раздался властный голос капитана:
— Право на борт!
— Есть, право на борт! — высокой нотой ответил рулевой.
«Октябрь» начал круто забирать вправо. Но тут же прозвучала команда:
— Одерживай!
— Есть, одерживай!
Из-за борта, где была причалена спасательная лодка, неслись дикие вопли оставшихся там людей. На палубе все молчали.
То, что случилось, давило мозг, не укладывалось в сознании. Безумие выпирало глаза на лоб, большие, выпуклые, как дно опрокинутого стакана. В жутком изумлении оглядывали пылающее море. Черным дымом клубилась высь. Простор гудел разгулом огня, дышал жаром, обжигая тело, наполняя легкие едким чадом. Казалось, наступил момент мировой катастрофы.
— Какого же дьявола вы стоите истуканами! По местам все! Помпы пустить! К шлангам!
Это, надрываясь, кричал капитан Абрикосов. На этот раз голос его звучал громко, точно выходил из рупора, п жесты были повелительны. Он продолжал стоять на мостике, багровея в зловещих отблесках огня. Во всей его фигуре было что-то гневно-величественное, как у морского разбойника, готового разбить череп тому, кто не подчинится его воле. Командные слова его отрезвили подчиненных. На судне уже не было мертвящего оцепенения. Каждый опрометью бросался к своим обязанностям, сознавая, что нужна самая решительная борьба за жизнь. Англичане сбились кучкой под мостик. Радист сидел у своего аппарата и бросал в пространство крик с «Октября», плывущего по огненному морю.
— Поливать все верхние части судна!
— Есть! — неслось с палубы в ответ капитану.
— Поливать друг друга!
— Есть!
— Задраить все иллюминаторы!
Заработали помпы. Матросы, повертываясь, направляли шланги в разные стороны. Поливали ростры, шлюпки, брезенты на люках, рубки. Напор воды настолько был силен, что она вылетала из парусиновых рукавов с шипящим хрипом, с треском. Хрустальные струи, пронизывая освещенный воздух, разбивались в разноцветно-сверкающие брызги. Те из людей, которых окатывали водой, ежились, крутились, прятали лицо, фыркали. Все это было похоже на то, как будто весь экипаж занялся детской игрой.
Боцман стоял на полуюте, несуразно растопырившись, оскаливая лошадиное лицо. Он повторял каждую команду капитана и, стараясь подбодрить матросов, прибавлял свое:
— Крой все на свете, пока не лопнула требуха!
«Октябрь», разворачивая пылающее море, рвал пространство с настойчивостью разъяренного чудовища. Желтые остроконечные языки липли к железному корпусу и, шелуша масляную краску, полати вверх, до фальшборта. С палубы на них направляли шланги, гасили водяной струей. Пожар привлек приток воздуха, зашумел резвый ветер. Зарево судорожно колебалось. По зыбучей поверхности извивно плясали огни, уменьшаясь в провалах и неожиданно взмывая на водяных холмах метущимся пламенем. Получалось впечатление, что корабль окружен миллионами огненных драконов, — они шныряли в разные стороны, опрокидывались, становились на дыбы, угрожая забраться на палубу. «Октябрь», вздаргивая, неумолимо давил их своей железной громадой. За кормой, в бурлящих потоках воды, нефть переливала мгновенными вспышками, искрилась звездами. А дальше, там, где стоял «Строллер», уперся в небо огненный смерч, разбрасывая оранжевые полотнища шелка.
Тучи над ним накалились докрасна, и казалось, что сейчас они рухнут вниз, громыхая обломками, словно крыша горящего здания.
Выйдет ли «Октябрь» в целости из этого пылающего ада?
Люди изнемогали от жары. Угарный чад царапал легкие, разъедал до слез глаза, мутил голову. Дрожали колени. Нужно было напрягать все силы, чтобы продолжать борьбу с огнем.
На борту, забравшись по шторм-трапу, показался еще один англичанин. Он пробился сквозь пламя. Это был высокий человек, сухопарый, в одних кальсонах и нижней рубашке. Когда он очутился на палубе, огонь все еще продолжал змеиться по нему, рвал красными зубами последнее платье, словно торопился обнажить его, вгрызался в живое мясо. Англичанин громко стонал, прыгал и кружился на одном месте, размахивая руками, как исступленный. Весь в ожогах, с распухшим лицом, с голым, словно скальпированным, черепом, он казался жутким морским привидением.
Из кучки англичан, что стояли под мостиком, раздался возглас:
— Наш главный механик!
Боцман, спохватившись, заорал:
— Водой окатите его, водой!
Сильная струя, ударив в лицо, сбила механика с ног. Он закувыркался на палубе, точно акробат, и опять поднялся. Двое англичан подхватили его под руки и повели под мостик, как слепого. С распухшего лица сползла кожа, свисая рваными и грязными тряпками.
Буфетчица Таня, стоявшая на полуюте, у входа в кают-компанию, вдруг пронзительно закричала, показывая за корму:
— Шлюпка оторвалась!
Все оглянулись.
Английская спасательная шлюпка попала в кипящие буруны, отбрасываемые мощными лопастями винта. Быстро удаляясь, она завертелась, как сумасшедшая, охваченная со всех сторон пламенем. Огонь, обуглив борта, лез внутрь ее, поджаривал копошившихся на дне людей. Один из них встрепанно вскочил и почему-то помахал в воздухе веслом, точно угрожая уходящему «Октябрю». Он тут же свалился за борт, головою вниз, описав ногами дугу.
В одну секунду шлюпка исчезла в пламени.
«Октябрь» теперь находился вне опасности. Он огибал широкий огненный круг, держась от него в двух кабельтовых. С мостика в несколько биноклей следили за освещенным морем. Это разыскивали вторую спасательную шлюпку, разыскивали без всякой надежды на успех.
Выступая из мрака, начали появляться корабли других наций, пришедшие на призыв «Строллера».
Тем временем на «Октябре», в кают-компании, занялись спасенными англичанами. Третий штурман при помощи других обматывал бинтами обгоревшее тело главного механика, а он стонал и скрежетал зубами. Матросы снабжали своим добром раздетых иностранцев: давали верхние рубашки, костюмы, носки, ботинки, кепки. Появился здесь и Максим Бородкин. Он принес свой лучший костюм, приобретенный в Германии, застенчиво сунул его одному англичанину, как грошевую и ненужную больше вещь, и торопливо ушел. Таня, бледная и расстроенная, хлопотала у стола, чтобы напоить чаем неожиданных гостей. Англичане пожимали руки спасителям, благодарно улыбались, делились впечатлениями о пережитых ужасах.
Пожар, ослабевая, распадался на части. Отдельные клубы пламени разбрелись по водной степи, как стадо огненных быков. Зыбь продолжала дробить их. Напоследок море замигало проблесками, точно по нему резвились золотые рыбы, взметывая над поверхностью светящимися хвостами, и все погасло.
Только «Строллер» продолжал гореть, как жертвенник. Вокруг него собралась целая флотилия разных кораблей. Тут были суда — французские, английские, немецкие, норвежские, голландские. Все они опоздали и ничем не могли помочь погибающему собрату.
К борту «Октября» пристала шлюпка, вызванная с одного английского парохода. На палубу поднялся офицер, отрекомендовавшийся первым штурманом. Это был толстый человек, среднего роста, в парадном морском костюме с золотыми позументами. Приняв спасенных людей, он спросил, обращаясь к капитану Абрикосову:
— Сколько должны вам заплатить?
— «Октябрь» за спасение людей ничего не берет, — с достоинством ответил Абрикосов.
Офицер обиженно дернул плечами.
— До свидания!
— Всего доброго.
«Октябрь», развертываясь, чтобы лечь на прежний курс, победным ревом всколыхнул ночь, набухшую заревом пожара. Увеличивая ход, пронесся мимо иностранцев, смотревших на него с мостиков и бортов, и утонул в безграничном мраке.
Большинство из людей, не занятых вахтой, разбрелись по своим койкам.
Островзоров опять сидел в рубке и вызывал свой порт. Нервно визжала динамомашина. Радиоаппарат, исполняя волю человека, напрягал все силы, чтобы перебросить в Союз советских республик весть о жуткой трагедии.
А в это время Максим Бородкин стоял на баке, привалившись спиной к брашпилю. Он смотрел вперед, в глухую и непроглядную темень. В сравнении с тем, что он видел и сам испытал во время пожара, прежнее его горе казалось ничтожным. Хотелось скорее вернуться на родину и рассказать семье о страшных впечатлениях.
— А добро — дело нажитое, — прошептал он тихо.
За бортами «Октября», бороздящего темное море, загадочно вздыхала бездна.
