Морские тайны или Рассказ пустынника... (Белянкин)/ДО

Морские тайны или Рассказ пустынника...
авторъ Лука Евдокимович Белянкин

Опубл.: 1871. Источникъ: az.lib.ru

МОРСКІЯ ТАЙНЫ
или

РАЗСКАЗЪ ПУСТЫННИКА,
ЗАБРОШЕННАГО СУДЬБОЮ НА ОДИНЪ ИЗЪ НЕОБИТАЕМЫХЪ ОСТРОВОВЪ ВЕЛИКАГО ОКЕАНА И ЕГО СЪ НИМЪ ПРИКЛЮЧЕНІЯХЪ.

Соч. Л. Е. Б--лянкина.

MOCKВА.
ТИПОГРАФІИ С. ОРЛОВА. ПО ПРЕЧИСТЕНСКОМУ БУЛЬВАРУ, ДОМЪ ЗАБѢЛИНА.

1871.

ГЛАВА 1.
НАЧАЛО ПУТЕШЕСТВІЯ.

72 г. 12 Январ., выступивъ изъ г. Д**. черезъ Суезскій перешеекъ, мы подняли паруса и чрезъ шесть дней усмотрѣли корабль, находившійся въ гавани Кохинской, отъ которой наше судно безпрестанно было отбиваемо сильнымъ вихремъ въ продолженіи девяти часовъ, котораго мы до сего времени еще не испытали. Море возвышалось на подобіе высокихъ горъ, но по счастію нашъ корабль не потерпѣлъ почти никакого поврежденіи, но только лишился одного раина.

Девятаго числа, починивъ раину, мы выѣхали изъ гавани въ открытое море, по примѣчаніямъ нашимъ мы плыли на Сѣверъ.

Къ вечеру въ виду нашего судна показался островъ, и вскорѣ мы вступили въ бухту этого острова.

На слѣдующее утро весь экипажъ нашъ былъ уже на ногахъ, и не смотря на толпу собравшихся на берегу островитянъ съ грознымъ крикомъ: айертде! и угрожающимъ тѣлодвиженіемъ, показывая намъ, какъ бы взятыя имя у насъ съ бою оставленныя нами имъ на берегу пилу и топоръ, продолжали лавировать вдали острова, потому что намъ непремѣнно нужно было запастись прѣсной водой. Сначала по маловѣтрію судно наше шло довольно тихо, такъ что пустившаяся бѣжать рысью толпа дикарей, чтобы не допустить насъ высадиться опять на берегъ, равнялись своей поспѣшностью съ ходомъ нашего судна и не выпускали его изъ своего вида, но при оборотѣ на сѣверную оконечность острова, мы потеряли изъ виду нашихъ дикихъ преслѣдователей, и не видя на берегу дикихъ, я сказалъ капитану Б--лкину.

— Видно частыя неровности и крутояры песочные поставили поубавить рыси у этихъ островитянъ.

— Да, эти такіе же канальи, какъ и тѣ, о которыхъ мы съ тобою говорили! отвѣчалъ онъ, — они не знаютъ того, чтобы образумить ихъ, достаточно одного дружнаго залпа изъ нашихъ ружей….. но вѣдь ты знаешь, дружище, мой характеръ, что я не люблю этого!…

И онъ началъ тщательно всматриваться въ мѣстность береговъ острова и слѣдить за ходомъ судна.

Черезъ нѣсколько часовъ мы бросили въ одной бухтѣ якорь; въ это время шумныя стаи птицъ носились надъ этимъ пустыннымъ мѣстомъ, повидимому, непосѣщаемымъ дикарями. Тутъ экипажъ нашъ успѣлъ запастись изъ небольшаго ручейка, впадающаго въ море, водою, которая на вкусъ была довольно прѣсна и холодна. Мы съ Б--лкинымъ выкуривъ по трубкѣ табаку на берегу бухты, перевезлись на палубу корабля, и нимало не (безпокоясь, но и не мѣшкая, вынули якорь и выступили изъ бухты въ открытое море, и при благопріятномъ для нашего корабля вѣтрѣ, снова понеслись на всѣхъ парусахъ. Я взглянулъ на оставляемый нами островъ, который въ это время уже сталъ теряться въ синевѣ горизонта, и какъ бы постепенно погружался въ волны, и исчезалъ, и представлялся какъ бы вершина едва видимой горы, подножіе которой скрывается въ безднахъ океана, и наконецъ совершенно скрылся отъ нашего взора; вокругъ насъ были однѣ лишь прибрежныя воды океана, какъ бы слившіеся своими оконечностями съ краями небеснаго голубаго неба, по которому въ эти часы катилось во всемъ своемъ блескѣ величественное солнце и кое-гдѣ мелькомъ лѣниво тянулись по сторонамъ горизонта бѣлыя оттѣненныя по мѣстамъ дымкою, или сѣрымъ цвѣтомъ клочки облаковъ, а болѣе ничего…. Въ воздухѣ все было тихо: ни птицы въ воздухѣ, ни рыбы на водѣ, однѣ лишь всплески волнъ ударялись объ одебелыя ребра нашего корабля, тоскливо какъ будто какими нибудь звуками тихаго ропота, невѣдомаго языка бездны воды стопами, да порой еще скрыпъ и свистъ мачтъ и снастей корабельныхъ напоминали намъ о могуществѣ вѣтра, влекущаго такъ легко наше судно. Время уже начинало приближаться къ вечеру, но въ глазахъ нашихъ все одни и тѣ же были предметы: вода, небо и солнце, склоняющееся уже къ горизонту. Мы съ капитаномъ то расхаживали по палубѣ, то садились на скамейку, и куря табакъ, слушали молодецкія пѣсни моряковъ, пѣвшихъ въ тактъ свирѣли старика-шкипера, а иногда капитанъ Б--лкинъ и самъ присоединялъ свой голосъ къ голосамъ матросовъ; а между тѣмъ солнце уже опускалось за воды океана; большія группы тянувшихся въ это время вдали горизонта облаковъ, зардѣлись огнемъ этого свѣтила дня, которыя все болѣе и болѣе развертываясь покрыли собою большую часть неба; отблескъ зари живо отражался на водахъ моря и живописно рисовался на парусахъ и снастяхъ корабельныхъ; этотъ огненный румянецъ полузаходящаго солнца даже отсвѣчивался и на смугломъ загорѣломъ лицѣ моряка. Мы, казалось, плыли въ океанѣ огня…

Но вотъ заря начала потухать и наступили сумерки; кое-гдѣ замелькали звѣздочки. Тутъ корабельный колоколъ своимъ звукомъ, рѣзкій теноръ котораго довольно ярко раздавался на водѣ, возвѣщалъ намъ объ ужинѣ, и тамъ, пока не оставалось намъ болѣе ничего дѣлать, какъ только оставить и отправиться въ корабельную каюту, что мы и сдѣлали, пригласивъ съ собою на ужинъ старика — шкипера, спустились въ каюту.

Время между тѣмъ тянется своимъ порядкомъ: ночь смѣняется ночью, день днемъ, — и передъ нами и за нами все одно и то-же: вода; да, я вамъ повторяю, вода, въ полномъ смыслѣ слова — вода! Конечно, вы мнѣ замѣтите, что это скучно и утомительно; не спорю! Я съ вами совершенно согласенъ, весьма натурально, что вы чувствуете скуку, вы правы! Но скажите теперь, каково-же моряку моему, также иногда не смотря на его беспечностъ и равнодушіе, чувствующему скуку.

Бѣдное и запятнанное смолою существо! Загорѣлое отъ солнца! Я предчувствую, что тебя оставятъ безъ вниманія! Напрасный твой трудъ — журналъ твой залежится! а можетъ быть я и ошибаюсь! можетъ быть безпокойныя думы напрасно ропщутъ сами на себя и тревожатъ меня! Мнѣ когда-то приводилось читать, что всякій благонамѣренный трудъ достоимъ общей человѣческой похвалы! Эти мысли успокоивали нѣсколько меня на счетъ будущихъ моихъ записокъ, журнала или дневника, и я уже не думалъ, что онъ залежится и сгніетъ въ портфелѣ, что онъ вовсе не сухъ, какъ мнѣ казался…. жаль, что въ немъ нѣтъ повсемѣстныхъ записныхъ красавицъ, незаслуживающихъ названія женщины по своимъ неблагопристойностямъ и обращеніямъ въ жизни. Нѣтъ тѣхъ обыкновенныхъ волокитъ, которые прельщаютъ и нѣжатъ воображеніе избранныхъ и заставляютъ искать ихъ въ самой натурѣ! Все это жаль! но прочь мое отчаяніе, я берусь снова за свой дневникъ.

Сознаюсь, что морякъ не можетъ быть любезнымъ; это не въ его натурѣ: онъ грубъ, односложенъ и безцвѣтенъ, какъ и вода, но которой онъ плаваетъ…. И такъ еще разъ прочь мои ложныя думы о моемъ дневникѣ, думы тревожныя, безжалостныя и безпокойныя, мнѣ некогда съ вами заниматься, потому что вѣтѣръ слишкомъ шумитъ и довольно неласково покачиваетъ наше судно, и вотъ я кладу свой любимый дневникъ или журналъ недописаннымъ, къ моему прискорбію, бросаю перо, уже совершенно испортившееся отъ употребленія, затыкаю пробкой чернилицу, оставляю каюту и бѣгу слѣдомъ за капитаномъ Б--лкинымъ на корабельную палубу.

Взошедъ на корабельную палубу, я нашелъ тамъ всѣхъ людей занятыхъ своимъ дѣломъ; громкій голосъ капитана раздавалъ довольно краткія приказанія, потому что онъ былъ изстари скупъ на слова.

— Всѣ порты и люльки закрыть! Паруса спустить и подобрать! Дать ходу! кричалъ капитанъ.

Къ чему такія приготовленія, думалъ я, обращая при томъ вопросительный знакъ взглядомъ на всѣ четыре стороны горизонта, стараясь предугадать, но небо было также чисто, какъ и прежде, температура умѣренна и я рѣшительно не понималъ, къ чему такія предосторожности.

Но вотъ, какая-то вялость и тягость въ тѣлѣ и головная боль дали мнѣ скорѣе замѣтить, не смотря на умѣренность температуры, предполагаемую перемѣну въ атмосферѣ, не только у меня, но у всѣхъ нашихъ матросовъ такъ и катился потъ градомъ выступившій горячій съ лицъ, къ тому же еще чувствовали въ себѣ сотрясеніе. Я подошелъ къ капитану корабля и какъ бы не довѣряя еще самъ въ перемѣну погоды, я проговорилъ:

— Къ чему такія предосторожности, и пріуготовленія, Капитанъ?

— А вотъ, дружище, я думаю, скоро начнется у насъ потѣха, такъ что только держись на ногахъ! сказалъ капитанъ, какимъ-то двусмысленнымъ тономъ, и утирая въ эти минуты потъ съ лица.

— Серьезно, капитанъ? спросилъ я недовѣрчиво.

— Увидишь самъ! отвѣчалъ онъ, всматриваясь въ быстро несущихся по одному на правленію съ нашимъ караблемъ стай птицъ.

— Прекрасно! сказалъ я, — это нѣсколько развлечетъ моихъ читателей, и быть можетъ мой журналъ заинтересуетъ ихъ!

Но тяжелый вздохъ, вырвавшійся въ это время изъ моей груди, заставляетъ меня признаться предъ вами, что всякая перемѣна большое производитъ на меня вліяніе, но капитанъ, не смотря на то, что я проговорилъ въ полголоса, довольно понялъ мои слова и съ серьезнымъ тономъ сказалъ:

— Да, если только шквалъ не заставитъ тебя окунуться въ воду!

Это замѣчаніе капитана Б--лкина тотчасъ заставило меня вынуть свой платокъ и скрыть выступившую у меня на лицѣ краску; не смотря на то, что капитанъ, не спуская глазъ все еще смотрѣлъ на птицъ.

— Видишь, какъ негодныя несутся надъ нашимъ судномъ съ какими-то зловѣщими криками! воскликнулъ капитанъ, — видно вблизи есть какая нибудь земля?

Но я, какъ будто не замѣчая этихъ словъ капитана, промолчалъ и утиралъ платкомъ носъ. Вдругъ громкій крикъ пробудилъ меня отъ грустныхъ думъ: «Островъ! Островъ!» Всѣ остановились и устремили взоры на горизонтъ, чтобы поскорѣе увидѣть островъ, или утесъ выброшенный океаномъ на поверхность воды. Въ другое время этотъ возгласъ съ высоты мачты возвѣстившій эту новость заинтересовалъ бы собою экипажъ и каждый бы сталъ на досугѣ предполагать, думать и придумывать; что это за земля? Не новый ли какой волканическій островъ, быть можетъ населенный какимъ нибудь невиданнымъ доселѣ необыкновеннымъ человѣческимъ племенемъ, или страна, гдѣ гостепріимные туземцы ласково примутъ и щедро угостятъ прибывшихъ къ нимъ туземцевъ! радость, ожиданіе взволновало бы тогда весь экипажъ. Но теперь нашимъ морякамъ было не до того; это никого не обрадовало. Капитанъ не слишкомъ равнодушно взглянулъ на горизонтъ, гдѣ рисовалась едва замѣтная ужасная черта, и то только для опытнаго глаза моряка, а для другаго все это осталось бы не болѣе, какъ только однимъ воображеніемъ. Вдругъ опять раздался тотъ же самый голосъ: «Берегъ! берегъ! берегъ!»

— Ну, да чортъ тебя возми и съ твоимъ берегомъ, ишь наладилъ одно и тоже! закричалъ сердито капитанъ, притомъ съ досадой махнулъ рукой. Въ эти минуты погода уже совершенно перемѣнилась, все воздушное пространство вокругъ насъ стало накопляться какимъ то полумракомъ. Еслибъ мы не знали времени, то солнце, почли бы неиначе, какъ за луну, восходящую среди густыхъ тумановъ. Болѣе и болѣе скоплялись одна одной темнѣе, одна одной страннѣе, мрачныя тучи, въ которыхъ тысячами рисовались фантастическія фигуры, мало помалу обвились куполомъ надъ нашимъ судномъ и упорный вѣтеръ отъ сѣверовостока засвисталъ въ реяхъ и снастяхъ; небо сдѣлалось такъ мрачно такъ черно, какъ уголь. Эти мрачныя массы, то сливались одна съ другой, то отдѣлялись, разсыпались съ грохотомъ, и опять сливались одна съ одной; молніи играли въ ихъ мрачныхъ нѣдрахъ и далеко метали свои безчисленные огненные языки, распространяя пожаръ по всему обширному небосклону, громъ уподоблялся тысячи всепожирающихъ водопадовъ; эти горящіе снопы молніи, ежеминутно угрожали сожженіемъ нашего судна. Корабль нашъ, опираясь на волны, бѣжалъ при помощи вѣтра; стремительные потоки дождя ударяли въ матросовъ, обреченныхъ работѣ; но ураганъ шелъ надъ нами, чтобы далѣе распространить свои опасенія. И такъ, цѣлый день и ночь мы принуждены были бороться съ ураганомъ, съ опасностію потерять свою жизнь.

Въ это время мы совершенно потеряли изъ виду, замѣченный съ мачты матросомъ островъ. Но къ утру вѣтеръ стихъ, мрачныя облака разсѣялись совершенно, безоблачное небо и ясный восходъ солнца обѣщалъ намъ хорошій день. Вотъ уже съ часъ, какъ разсвѣло, но матросы, и даже самъ капитанъ, утружденные ночнымъ бодрствованіемъ, еще не просыпались. По прошествіи нѣсколькихъ минутъ, капитанъ проснулся, первымъ его словомъ было привѣтствіе ко мнѣ:

— Ну, дружище, извини! эта непогода меня поизнѣжила и заставила проспать часа два лишнихъ, да и стоитъ проваляться въ койкѣ часа два лишнихъ! Признаюсь, дружище, этотъ шквалъ единственный въ своемъ родѣ!

— Да, признаюсь, капитанъ! и не на шутку струсилъ! сказалъ я.

— Но при такой погодѣ это не удивительно и даже, можно сказать, очень возможно! сказалъ Б--лкинъ, и потомъ онъ подошелъ къ морскимъ часамъ, и глядя на нихъ прибавилъ:

— Эге! четвертый уже въ исходѣ! Однако, мы съ тобой, дружище, довольно провалялись въ койкахъ-то!

Тутъ капитанъ взялся за снурокъ, къ которому прикрѣпленъ былъ кверху палубы звонокъ, и дернулъ имъ раза два, а самъ потомъ взглянувъ на хромометръ, съ какимъ то особеннымъ восторгомъ воскликнулъ:

— Прелесть!… буря его и не пошевелила ни на секунду!… Драгоцѣнность! не отдамъ его за 3000 піастровъ!…

Таковъ былъ монологъ капитана Б--лкина, восхищеннаго своими морскими часами — этимъ драгоцѣннымъ для моряковъ инструментомъ. Однако, не довольствуясь этимъ, онъ вынулъ изъ кармана куртки часы, чтобы свѣрить ихъ съ хронометромъ, и посмотрѣвъ на послѣдніе, воскликнулъ съ энтузіазмомъ:

— Браво! какъ тѣ, такъ и другіе стоятъ одни другихъ!… Прекрасныя вещички! Есть на что полюбоваться!

При этихъ словахъ капитанъ Б--лкинъ, очарованный вполнѣ своими часами, спряталъ ихъ въ карманъ куртки. Но во время такихъ занятій капитана Б--лкина, дверь тихо растворилась., и въ каюту вошелъ старикъ шкиперъ, довольно съ измятымъ лицомъ.

— Ну, что, старина, какъ нашъ экипажъ?

— Въ довольно хорошемъ, господинъ капитанъ! отвѣчалъ шкиперъ.

— Ну, вотъ это хорошо покуда!… Однако, мнѣ кажется, ты что-то нѣсколько поизмятъ сего-дня.

— Правда ваша, господинъ капитанъ, что-то не но себѣ.

— Вѣрю, вѣрю, дружище, я съ тобою согласенъ…. Эти скачки чуть ли ужъ не по годамъ!

— Ну, да слава Богу, что мы еще пережили эту бурю! сказалъ капитанъ.

— Да, капитанъ, теперь не мѣшало бы стать гдѣ нибудь на якорь и — сдѣлать осмотръ судну! проговорилъ шкиперъ.

— Я тоже думаю! сказалъ капитанъ, — но только жаль, что мы съ тобой передъ бурею потеряли изъ виду, замѣченный съ мачты, островокъ, бухта котораго послужила-бы теперь намъ въ пользу. Ну, ступай, да выдай людямъ для куража по чаркѣ рому передъ завтракомъ, и потомъ приходи въ каюту пить съ нами чай.

— Слушаю-съ! произнесъ шкиперъ, повернувшись молодецки, вышелъ изъ каюты. Но черезъ нѣсколько минутъ онъ вернулся къ намъ съ весьма пріятнымъ привѣтствіемъ, что вдали горизонта, съ верхней мачты замѣчено нѣчто похожее на островъ.

— Ну, вотъ это хорошо! воскликнулъ капитанъ, — но кажется, старина, по картѣ то не слѣдуетъ быть на этихъ водахъ острова, а быть можетъ я и проглядѣлъ!

Тугъ капитанъ подошелъ къ хронометру, и смотря на него, прибавилъ: "Вотъ удивительная то вещь! она намъ сейчасъ скажетъ! да, старина! чуть ли не правда! ну, да еще успѣемъ! Садись ка, дружище! говорилъ капитанъ Б--лкинъ, усаживаясь за столъ; старикъ шкиперъ не заставлялъ болѣе просить себя и чинно усѣлся съ нами.

— Ну была же буря! хорошо что на чистомъ только морѣ! обратился съ рѣчью ко мнѣ шкиперъ, и пристально взглянувъ на меня, чтобы завязать со мною разговоръ. Между тѣмъ, какъ Б--лкинъ хозяйничалъ и хлопоталъ около самовара; онъ внимательно наливалъ изъ чайника чай въ чашки.

— Ну, да разумѣется, не на поганомъ! улыбнувшись перебилъ капитанъ шкипера.

— Извините, г. капитанъ, быть можетъ, я не такъ выразился, и вы хотите сказать на открытомъ морѣ! Быть по вашему, а по мнѣ такъ все равно…. но только я вамъ вотъ что скажу., что къ счастію этого судна нашего это случилось не вблизи какого нибудь острова, не то….

— Да! да, старина! перебилъ его Б--лкинъ это все таки будетъ старая погудка на новый ладъ!… Бери-ка лучше, знай, чашку, а то вѣдь простынетъ! а тебѣ извѣстно, что я не люблю этого!

— Ничего, г. капитанъ! вамъ не безъизвѣстно, что вамъ слуга старый гусь — ему вѣдь не учиться; онъ съумѣетъ, какъ поразогрѣть то! произнесъ съ улыбкой шкиперъ, взявшись за стоящую передъ нимъ бутылку съ ромомъ.

— Эй! старина! смотри, не перелѣй! воскликнулъ капитанъ.

— Ничего, г. капитанъ! Не все же съ мѣрой — а надобно жить и вѣрой!

— Браво, старина! Что правда., то правда! Вотъ что хорошо, то хорошо! Самъ сознался старина, а толкуешь о томъ о семъ — Ну, что толковать? Что прошло, то и хороши! Не такъ ли, дружище? — подливая рому въ чашку, спрашивалъ капитанъ шкипера.

— Справедливо, капитанъ! вмѣшался и я въ ихъ разговоръ.

— Да это-то такъ! а вотъ это-то какъ? сказалъ Б--лкикъ, взглянувъ съ приглашающимъ взоромъ на меня и на бутылку съ ромомъ.

— О, довольно! и такъ жарко, капитанъ! отвѣчалъ я.

— Ну, это въ вашей волѣ! какъ вамъ угодно! было бы предложено! а приневоливать, дружище, я никого не люблю.

Кончивъ чай, капитанъ взялся за курительную трубку, а шкиперъ отправился на палубу съ приказаніемъ капитана, чтобы узнать объ островѣ. Капитанъ, не успѣвъ еще выкурить трубку, какъ шкиперъ снова уже воротился въ каюту съ донесеніемъ, что матросъ не обманулся, и что онъ довольно хорошо замѣтилъ островъ и на немъ шпицы какихъ-то башенъ. При такомъ извѣстіи капитанъ взялъ съ собой табакъ и трубку, надѣлъ соломенную шляпу, и мы втроемъ отправились вверхъ на палубу корабля. Капитанъ по своему обыкновенію опять занялся своей трубкой и ходя по палубѣ медленно, онъ наслаждался ароматическимъ запахомъ табаку и съ видимымъ удовольствіемъ пускалъ большія кольца и вьющіеся клубы дыму на воздухъ.

Я, отъ нечего дѣлать, прислонясь къ мачтѣ, вперялъ свой взоръ въ окружающую меня, такъ сказать, въ безотрадную безпріютную, волнующуюся даль. Мнѣ какъ-то было скучно въ эти минуты. Признаюсь вамъ, но со мной это бываетъ нерѣдко: душа ли, стѣсненная въ оковахъ тѣла, тоскуетъ, или что другое непонятное, но только изъ всѣхъ неудовольствій боль души самое мучительное; я не могъ болѣе стоять у мачты и въ волненіи опустился на скамейку, не переставая смотрѣть въ даль. Вдругъ громкій крикъ матроса пробудилъ меня отъ грустныхъ думъ: «берегъ! берегъ!» Я устремилъ взоръ на горизонтъ, на которомъ какая-то видимая темная точка постепенно увеличивалась и росла вертикально. Между тѣмъ какъ вѣтеръ усиливаясь, шумѣлъ и гудѣлъ со свистомъ между парусовъ и заставлялъ скрипѣть мачты, эта музыка довольно была несносна для уха; мы быстро неслись по водѣ; вотъ судно наше подплыло ближе, и мы увидѣли острыя вершины утесовъ, составленныхъ изъ колоссальныхъ иглъ, изсѣчонныхъ изъ камня, какъ бы рукою искуснаго скульптора. Вообразите себѣ, по серединѣ огромная масса, не острая, какъ другія скалы, окружающія ее, но волнистая и составляющая какъ бы силуэтъ колыбели съ высокимъ верхомъ, круглой подушкой, гладкимъ скатомъ и выгнутыми боками. Мы съ удивленіемъ смотрѣли на этотъ поразительный островъ, а Каковъ этотъ грозный монументъ природы поставленный среди безднъ океана!« воскликнулъ Б--лкинъ, приблизившись ко мнѣ.

— Признаюсь, капитанъ! отвѣчалъ я, — это просто чудо! Эти острыя вершины утесовъ, какъ бы брошены рукою Всевышняго въ минуты гнѣва!

Тутъ капитанъ набожно снялъ шляпу, взглянулъ на небо и сказалъ:

— Да! этотъ островъ на картѣ называется: Нильсторъ или большая колыбель.

ГЛАВА II.
ОБСТОЯТЕЛЬСТВА МОИХЪ ПУТЕШЕСТВІЙ.

Между тѣмъ мы еще ближе подплыли къ острову Пильстори, такъ что могли подробнѣе разсмотрѣть его, или верхи огромныхъ его утесовъ, подобно пирамидамъ, возвышающимся къ небу, а гранитныя подножія ихъ вѣчно омывались волнами океана. Страшный шумъ, происходящій отъ ударяющихся пѣнящихся волнъ смотря на. то, что судно наше держалось довольно въ значительномъ еще разстояніи отъ острова, оглушалъ насъ; поверхность этихъ утесовъ служила убѣжищемъ миріадамъ перелетныхъ птицъ. Эта поверхность утесовъ имѣла бѣлый цвѣтъ, который издали можно принять за верхніе парусы корабля. Каждый утесъ вышиною въ триста футовъ, иные вдвое; эта гранитная эскадра защищаетъ островъ, и какъ будто запрещаетъ кораблямъ приближаться.

Смотря на островъ, капитанъ сказалъ:

— Угловатые бока этихъ скалъ довольно опасны для кораблей, которыхъ ни грозныя бури, ни гнѣвъ волнъ не могутъ сгладить. Мы почти были на траверсѣ, и удивительный островъ, рисующійся на небѣ, долго еще занималъ весь экипажъ нашъ.

— Я ни за что не позволю остановиться здѣсь своему судну! произнесъ капитанъ, — да и не многіе путешественники могли видѣть островъ; говорятъ, что онъ необитаемъ! На немъ будто бы не только нѣтъ рѣчки, но даже и ни одного источника прѣсной воды.

— Однако же, капитанъ, посмотрите вотъ на эту аллею кокосовыхъ деревьевъ, такъ прекрасно расположенную у подошвы горы! проговорилъ я, указывая ему на то мѣсто, о которомъ говорилъ.

— Признаюсь, дружище, я съ вами совершенно согласенъ! сказалъ капитанъ, — я не думаю, чтобъ роса и дожди, да притомъ же столь рѣдкіе въ этомъ климатѣ, могли напаять ихъ.

— Неиначе, какъ эти немногіе ваши путешественники ошибались, или не бывъ на островѣ, сказали на удачу, что необитаемъ! замѣтилъ я Б--лкину.

— Можетъ быть! а не хочу въ этомъ съ вами спорить! отвѣчалъ онъ.

Не только мы съ капитаномъ, но даже и грубые матросы не спускали глазъ съ острова, и не одна аллея прельщала насъ, но и выше по скатамъ горы виднѣлись борозды прекрасной зелени и притомъ такія правильныя, что казалось, какъ будто сдѣланы руками человѣка. Мы спѣшили насладиться видомъ прекрасной панорамы острова, которую черезъ нѣсколько минутъ должна скрыть отъ насъ ночь; — потому что солнце уже половину зашло за горизонтъ и озолотило послѣдними лучами всю поверхность океана.

Но вотъ вѣтеръ стихъ, такъ что судно наше едва двигалось по водѣ; солнце совершенно уже скрылось за горизонтъ и судно наше поневолѣ легло въ дрейфъ въ виду каменистаго необитаемаго острова Пильсторъ. Увлеченный мыслями о таинственности поэтическаго острова, я долго не могъ заснуть; но этотъ сонъ мой былъ легокъ, такъ что съ первымъ разсвѣтомъ утра я былъ уже на ногахъ и ходилъ отъ нечего дѣлать съ трубкой въ зубахъ на корабельной палубѣ, не переставая всматриваться въ островъ сквозь утренній туманъ, окутывающій еще своею полупрозрачною дымкою утесы и верхи пирамидъ; но скоро первый лунъ солнца коснулся зеркальной поверхности водъ океана. Звонокъ капитана Б--лкина заставилъ меня оставить палубу корабля. Я пошелъ вмѣстѣ съ старикомъ шкиперомъ, и мы спустились въ каюту, гдѣ и нашли уже капитана за чаемъ.

— Ну, чтоже, вы тамъ запропастились, господа? говорилъ капитанъ, — чай уже довольно поразпарился.

— Меня беретъ раздумье, капитанъ, сказалъ я, садясь за столъ, — такъ что я чуть не забылъ объ чаѣ.

— Эге! понимаю, дружище, чѣмъ ты не здоровъ! Тебя мучаетъ любопытство, не такъ-ли, дружище? спрашивалъ капитанъ, подливая въ чашку ромъ.

— Вы угадали, капитанъ.. Я желалъ бы быть на прибрежьи этого острова.

— Но мнѣ какъ угодно! Конечно по этой погодѣ не далеко уѣдешь…. Но на меня не расчитывай…. Я отказываюсь отъ этой прогулки…. Я довольно уже насмотрѣлся и съ судна….

— И такъ, капитанъ, прикажите спустить лодку! сказалъ я.

— Этимъ можетъ распорядиться шкиперъ! произнесъ капитанъ, взявшись за трубку.

— Слушаю-съ!, произнесъ почтительно шкиперъ, довольна нахлебавшійся чаю съ ромомъ, отъ котораго, какъ жаренный ракъ, раскраснѣвшійся, онъ уже пошатывался.

— И такъ, къ дѣлу господа! воскликнулъ онъ, — вѣдь вы знаете своенравіе нашей дороги!….

При этомъ онъ всталъ изъ за стола, надѣлъ соломенную шляпу, и мы въ троемъ оставили каюту. Шкиперъ пошелъ распорядиться спускомъ лодки, а капитанъ сѣлъ на лавочку и продолжалъ курить табакъ. Черезъ нѣсколько минутъ лодка была готова. Двое матросовъ, сидя на своихъ мѣстахъ, уже дожидались насъ. При спускѣ въ лодку, капитанъ сказалъ шкиперу, чтобы онъ не забылъ сказаннаго имъ, подтвердилъ довольно сурьезно, что при такой обстановкѣ судна довольно опасно при сильномъ порывѣ вѣтра оставаться экипажу на этихъ водахъ. Пожавъ капитану руку, мы спустились со старикомъ шкиперомъ въ лодку, при сильныхъ взмахахъ веслами моряковъ, лодка пустилась въ даль, но чѣмъ больше мы отдалялись отъ судна, тѣмъ ближе подплывали къ прибрежью острова, но съ тѣмъ вмѣстѣ челнокъ нашъ принужденъ былъ все тише и тише разсѣкать къ счастію нашему ощущаемую вѣтромъ зеркальную поверхность моря; подводные камни и шпилеобразныя скалы грозили ежеминутно раздробить о сини гранитныя ребра наше утлое судно, такъ что шкиперъ, не смотря на всю свою опытность, сильно, опасался чокнуться съ подводнымъ какимъ нибудь камнемъ. Но вотъ опасность миновалась, якорь брошенъ, и мы были уже на прибрежьи острова. Я взглянулъ на стоящее судно вдали, на палубѣ котораго былъ видѣнъ капитанъ Б--лкинъ съ зрительною трубкою, направленною на- насъ. Мы, снявъ фуражки, и поднявъ ихъ высоко надъ головами, въ знакъ привѣта и почтенія къ капитану, которое онъ понялъ и махнулъ намъ рукой, и самъ не отнимая отъ глаза трубы, не переставалъ слѣдить за нашимъ ходомъ.

Но вотъ мы скоро оставили прибрежье и начали пробираться во внутренность острова, и шли, едвали не по голому, нагрѣтому лучами солнечными камню, не смотря на то, что нашъ экономный и даже, можно сказать, скупой старикъ-шкиперъ старался пробираться подъ тѣнью утесовъ, не могъ однако-же обойтись безъ того, чтобы съ жалкою миной частенько не посматривать и безъ того уже на не слишкомъ Твердые свои сапоги, и по всему видно было, что онъ раскаивался въ томъ, что послушалъ меня и согласился быть спутникомъ въ этой экспедиціи.

Не смотря на неудовольствія нашего спутника шкипера, мы все-таки продолжали идти, опускаясь то внизъ, то вверхъ подымались, и такимъ образомъ переходя съ холма на холмъ, едва только что не карабкались по огромнымъ утесамъ, изъ разсѣлинъ этихъ каменныхъ громадъ росли кустовыя растенія и вьющійся плющъ, извиваясь, опоясывалъ этотъ хладный камень въ разныхъ направленіяхъ. Послѣ часоваго ходу, солнечный пожаръ до того усилился, что мы принуждены были остановиться; вотъ мы усѣлись подъ отвѣсомъ одного утеса, стоящаго въ тѣни отъ солнечныхъ лучей. Отдыхая тутъ мы позавтракали по куску сыру и небольшому ломтику хлѣба, выпили по стакану воды, бывшей при насъ въ дорожномъ боченкѣ, и послѣ этого, въ минуты отдыха моихъ товарищей, я вскарабкался на самую поверхность утеса, на которомъ въ углубленіяхъ и трещинахъ было много птичьихъ гнѣздъ; этѣ птицы, при видѣ меня тотчасъ же съ крикомъ оставили свои мѣста до улетѣли, опустившись на другія возвышавшіеся тутъ утесы, оставивъ мнѣ своихъ полуоперившихся птенцовъ на жертву. Но мнѣ было не до нихъ, я сталъ всматриваться въ окружающую меня мѣстность и видѣлъ, что нѣкоторыя мѣста и возвышенности совершенно покрыты мрачнымъ лѣсомъ. Это открытіе мое нѣсколько поуспокоило моихъ моряковъ, потому что голый, раскаленный солнцемъ камень, но которому мы шли, довольно наскучилъ имъ, а старикъ шкиперъ даже надѣялся добраться до видѣнной нами съ корабля той прекрасной кокосовой рощѣ, и чтобы не возвращаться съ пустыми руками къ капитану, говорилъ онъ, постарается обобрать всѣ кокосовые орѣхи съ деревьевъ.

— Ну да это какъ еще придется, господинъ! проговорилъ насмѣшливо одинъ изъ матросовъ.

— Оно бы не мѣшало, подхватилъ другой — мы подсобили бы господину шкиперу общипать орѣхи.

Хотя старикъ и замѣтилъ этотъ насмѣшливый тонъ, но только покосился и не сказалъ ни слова матросамъ.

Мы скоро оставили мѣсто своего отдыха и отправились далѣе. Я вынулъ часы и посмотрѣлъ на нихъ, было уже около трехъ четвертей двѣнадцатаго.

— Ну, что! который часъ? спросилъ меня шкиперъ.

— Три четверти двѣнадцатаго! отвѣчалъ я, прибирая часы въ карманъ куртки.

— Довольно таки времени, сказалъ шкиперъ, мы здѣсь блуждаемъ. Не знаю, какъ вамъ, а мнѣ такъ право все это наскучило, и я съ удовольствіемъ бы возвратился на свое гнѣздо.

— Конечно, старина, и не прочь отъ твоего мнѣнія, но нисколько не обозрѣвъ этой мѣстности, и притомъ же прошедъ столько, жаль возвратиться безъ ничего, и, какъ, я полагаю, этой дорогой мы скорѣе дойдемъ до берега и будемъ на виду своего корабля!…

— Ну, какъ вамъ угодно, но я думаю, если погода не перемѣнится и не сдѣлается нѣсколько попрохладнѣе, то мы при этакомъ жарѣ не далеко уйдемъ! говорилъ шкиперъ, утирая платкомъ потъ съ лица.

— Ну, какой жаръ! хоть яйца пеки! жаль только, что нѣтъ ихъ теперь у насъ подъ рукою! говорилъ матросъ, скинувъ фурашку и размахивая ею передъ своимъ лицемъ для прохлажденія.

— Бьюсь объ закладъ, что твои волосы тотчасъ вспыхнутъ отъ жара! вишь такъ и торчатъ! говорилъ другой.

— Эге! морской тюлень, спасибо тебѣ, какой ты догадливый! мы сей-часъ это дѣло поправимъ! говорилъ матросъ, смѣясъ и нахлобучивая фурашку на голову.

— Ну, полноте ребята шумѣть-то! воскликнулъ шкиперъ.

Между тѣмъ мы потихоньку двигались впередъ; въ атмосферѣ сдѣлалась перемѣна, повѣялъ небольшой вѣтерокъ, и въ воздухѣ отъ того сдѣлалось нѣсколько прохладнѣе.

— Ну, вотъ и облачка забороздили по небу! воскликнулъ шкиперъ, взглянувъ къ верху.

Послѣ часоваго ходу впереди насъ показался сосновый боръ, не смотря на повсемѣстный почти камень, деревья были довольно рослы.

— Ну, вотъ намъ и открытіе! воскликнулъ я, — съ корабля онъ совсѣмъ намъ былъ невидимъ! и такъ теперь мы можемъ поспорить съ капитаномъ, что этотъ островъ кромѣ кокосовой рощи не лишенъ и лѣса!

— Но вѣдь это нисколько не заинтересуетъ нашего чудака капитана! пожалуй еще въ какой часъ попадешь къ нему на глаза, а то прямо пошлетъ къ чорту!

Но попавшаяся въ эту минуту нашему говоруну мошка въ носъ заставила его остановиться на этомъ обязательномъ полусловѣ, такъ что онъ принужденъ былъ чихнуть нѣсколько разъ сряду.

— Ахъ проклятая! вишь тебя занесло! воскликнулъ матросъ, утирая носъ.

— А ты вишь какъ раздуваешь ноздри-то, что не мудрено и воробью влетѣть туда! подхватилъ товарищъ.

Такой обязательный панегирикъ заставилъ насъ всѣхъ расхохотаться:

Мы не доходили нѣсколько шаговъ до лѣса, какъ на горизонтѣ показалась туча, предвѣщавшая дождь. Скоро она обняла все видѣнное нами пространство неба.

— Ну! воскликнулъ одинъ изъ матросовъ, — не дурно бы было намъ теперь поприбавить шагу, а то этотъ дождь промочитъ насъ до костей.

Это замѣчаніе матроса заставило насъ чуть чуть не рысью пуститься къ лѣсу, чтобы тамъ подъ вѣтвями деревъ нѣсколько укрыться отъ наступающаго дождя. Эта поспѣшность, съ которой мы шли. ускорила наше приближеніе къ лѣсу; мы почти были уже подъ тѣнью деревъ, какъ крупныя капли дождя стали пронизывать воздухъ, упадая на деревья, доставали до насъ. Наконецъ дождь усилился болѣе, и намъ невозможно было болѣе оставаться подъ деревьями, не смотря на толстые и извилистые сучья, они не могли укрыть насъ отъ дождя, и мы, не зная куда спрятаться отъ такого ливня, продолжали стоять подъ деревьями.

— Тутъ, товарищъ, плохая защита намъ отъ этого дождя! и признаюсь, онъ таки довольно пробираетъ меня! говорилъ матросъ, стараясь увернуться отъ падающихъ на него капель.

— Да, подъ этими деревяшками развѣ одинъ носъ можетъ укрыться отъ дождя! Эге! вотъ-те и на! и на него стали попадать капли воды! говорилъ другой улыбаясь и стараясь обтереть носъ и подставить свои боченокъ, чтобы дополнить, выпитую нами за завтракомъ, воду; подъ конецъ съ древеснаго сука, съ котораго, какъ изъ жолубя, ручьемъ сбѣгала дождевая вода. Старикъ-шкиперъ, всматриваясь въ окружающую васъ мѣстность, къ счастію замѣтилъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нашей стоянки въ одномъ утесѣ полузакрытую кустарникомъ, нѣсколько похожую на пещеру, впадину. Это открытіе заставило насъ въ ту же минуту оставить деревья; мы бѣгомъ пустились къ этой пещерѣ, прибѣжавъ къ ней, увидѣли, что эта впадина была довольно обширна, по-крайней-мѣрѣ она такъ показалась намъ тогда. Мои спутники расположились въ ней, какъ въ своей корабельной каютѣ, и тотчасъ принялись за обѣдъ; потому что продрогнувъ на дождѣ, мы почувствовали въ себѣ препорядочный позывъ къ ѣдѣ, да и по часамъ видно было ровно двѣнадцать часовъ. Не знаю, какъ моимъ товарищамъ, но мнѣ этотъ легкій, который едвали можно назвать закуской, обѣдъ, показался довольно вкусенъ и аппетитенъ, по окончаніи котораго моряки захотѣли часокъ удѣлить на отдыхъ, да иначе и дѣлать было нечего; потому что дождь не совсѣмъ еще пересталъ. Развалившись по угламъ, моряки мои расположились какъ у себя дома и заснули. Еслибъ въ этѣ минуты проходилъ мимо пещеры какой нибудь путникъ, то онъ съ ужасомъ отскочилъ бы отъ этого мѣста, вообразивъ себѣ храпѣніе утомленныхъ моряковъ, за ворчаніе какого нибудь звѣря, обитателя это дремучаго бора.

Черезъ нѣсколько минутъ дождь совершенно пересталъ и изъ за облаковъ снова проглянуло солнце; но вотъ вѣтеръ пронесъ и остальныя мрачныя облака и — лазурь, очистившись отъ нихъ, снова представила свой небесный сводъ голубымъ, но которому тотъ-же катился огненный кругъ солнца.

Мнѣ не хотѣлось спать, а равно и сидѣть на одномъ мѣстѣ, къ чему, думалъ я, убивать понапрасну время, пусть будетъ это умно и глупо, но я могу на нѣсколько минутъ оставить моихъ спящихъ спутниковъ и, пока они спятъ, осмотрѣть хоть сколько нибудь этотъ боръ. Сказавъ это, я всталъ, и оставилъ пещеру, и началъ пробираться между деревьевъ, втягиваясь далѣе; я очутился незамѣтно чуть ли не въ самой чащѣ лѣса. Деревья, окружающія меня, такъ были часты и такъ перепутывались своими сучьями, что я не зналъ какъ и выбраться изъ этой трущобы. Эта первая неудача навела меня на мрачныя мысли, которыя представили въ моемъ воображеніи всю опасность моего положенія въ этомъ мѣстѣ. Ничтожный какой нибудь трескъ переломившагося подъ ногою моею какого побудь валявшагося сухаго сучка, приводилъ меня въ смущеніе. Я робѣлъ, прислушивался, позабылъ отъ страха, что этотъ трескъ произошелъ собственно отъ ноги; но сколько и не выбирался изъ этого лѣснаго лабиринта, я никакъ не могъ попасть на прежнюю свою тропинку; и взглянулъ на часы, было уже три четверти четвертаго.

— Ба! воскликнулъ я, ударивъ себя по лбу, — болѣе двухъ часовъ, какъ и блуждаю въ этомъ лѣсу!… Я поступилъ довольно глупо, не сказавъ шкиперу о своей отлучкѣ! надобно дать знать о себѣ своимъ товарищамъ!

Тутъ я вынулъ изъ-за пояса пистолетъ, приподнялъ его къ верху дуломъ и — спустилъ курокъ; но пистолетъ не далъ выстрѣла къ моему неудовольствію, видно, что отсырѣвшій въ немъ отъ сильнаго дождя, порохъ потерялъ свою прежнюю силу. Я перемѣнилъ порохъ и опять взялся за курокъ; порохъ, положенный мною на полку, только что вспыхнулъ и пистолетъ по прежнему не далъ выстрѣла. Я съ досадой заткнулъ его за поясъ и попытался подать о себѣ знакъ крикомъ, который ограничивался только однимъ эхомъ. Эта неудача въ дорогѣ отняла у меня всю бодрость; я остановился въ какомъ-то недоумѣніи и вынулъ изъ кармана платокъ, чтобъ утереть имъ потъ, выступившій у меня отъ усталости на лицѣ. Надобно, какъ можно было, сохранить присутствіе духа, съ потерею котораго можно привесть себя къ совершенному унынію; что дѣлать, думалъ я, стоя на одномъ мѣстѣ, конечно, поступилъ я неосторожно и даже дурно, забравшись въ лѣсъ, не посовѣтовавшись съ своими товарищами, но теперь этого не воротишь, когда уже первый порывъ умчалъ меня такъ далеко за главную препону, то на остальное, чтобы поддержать мнѣ себя, должно смотрѣть неиначе, какъ взоромъ побѣдителя, или….

Но въ это время довольно сильный шумъ отъ сучьевъ и вѣтвей съ лѣвой стороны отъ меня, заставилъ меня прекратить свои разсужденія, я выхватилъ изъ за кушака пистолетъ, хотя зналъ напередъ, что онъ едвали можетъ принести мнѣ какую нибудь пользу, но осторожность не мѣшаетъ, думалъ я, притаившись за деревомъ, и всматриваясь туда, откуда послышался мнѣ шорохъ…. и вотъ черезъ двѣ или три минуты я увидѣлъ пробирающагося между деревьями дикаря, почти голаго; онъ былъ уже преклонныхъ лѣтъ, подпирался палкою и имѣлъ длинную окладистую сѣдую бороду и довольно длинные волосы на головѣ. Ото открытіе сначала довольно таки меня встревожило, но какъ дикарь пробирался въ противную сторону отъ меня и черезъ нѣсколько минутъ совершенно скрылся, и вокругъ меня по прежнему все было тихо, я успокоился и даже осмѣлился идти слѣдомъ за этимъ дикаремъ съ тою надеждой, что онъ идетъ по этому лѣсу извѣстною ему тропинкой, выводящей изъ лѣсу, а не какъ я брожу цѣликомъ здѣсь. И и пробирался по слѣдамъ незнакомца и — менѣе чѣмъ черезъ четверть часа вышелъ на небольшую поляну, но все еще окруженную кустарникомъ и деревьями, Постоявъ здѣсь минуты три, чтобы посовѣтоваться самому съ собою, куда мнѣ идти, и всматриваясь въ окружающую меня мѣстность, я услышалъ крикъ прибрежныхъ птицъ, летѣвшихъ надо мной, и я поднялъ къ верху голову, и какъ время было уже болѣе, нежели за полдень, то я подумалъ, что птицы эти летятъ уже съ своего промысла на гнѣзда, которыя онѣ всегда имѣютъ на прибрежныхъ скалахъ; слѣдовательно, послѣдовавъ за ними, и скоро могу выбраться отсюда.

Съ этими мыслями и послѣдовалъ по направленію пролетавшихъ птицъ, и продолжая идти, или лучше пробираться между кустарникомъ и деревьевъ, хотя до заката солнечнаго оставалось уже не много времени; но я надѣялся, что ускоривъ шагъ, я могу еще засвѣтло выбраться на прибрежье. Я шелъ нисколько не лѣниво, такъ что едва успѣвалъ утирать выступившій на лицѣ моемъ нотъ; наконецъ совершенно выбился изъ силъ, такъ что принужденъ быль отдыхать, не смотря на уходящее время. Вдругъ ярко раздавшійся пушечный выстрѣлъ заставилъ меня ускорить своимъ отдыхомъ. Этотъ отрадный звукъ былъ вѣстовой корабельный выстрѣлъ. Я всталъ, пошелъ по тому же направленію и — увидѣлъ въ нѣсколькихъ шагахъ впереди себя, прислонившагося спиною къ дереву, того дикаря, съ которымъ я недавно встрѣтился. Упершись на палку, онъ стоялъ съ закрытыми глазами, но видимому онъ заснулъ; по какъ мнѣ нельзя было миновать того, чтобы избѣжать его между деревьями дикаря, почти голаго; онъ былъ уже преклонныхъ лѣтъ, подпирался палкою и имѣлъ длинную окладистую сѣдую бороду и довольно длинные волосы на головѣ. Это открытіе сначала довольно таки меня встревожило, но какъ дикарь пробирался въ противную сторону отъ меня и черезъ нѣсколько минутъ совершенно скрылся, и вокругъ меня по прежнему все было тихо, я успокоился и даже осмѣлился идти слѣдомъ за этимъ дикаремъ съ тою надеждой, что онъ идетъ по этому лѣсу извѣстною ему тропинкой, выводящей изъ лѣсу, а не какъ я брожу цѣликомъ здѣсь. И я пробирался по слѣдамъ незнакомца и — менѣе чѣмъ черезъ четверть часа вышелъ на небольшую поляну, по все еще окруженную кустарникомъ и деревьями, Постоявъ здѣсь минуты три. чтобы посовѣтоваться самому съ собою, куда мнѣ идти, и всматриваясь въ окружающую меня мѣстность, я услышалъ крикъ прибрежныхъ птицъ, летѣвшихъ надо мной, и я поднялъ къ верху голову, и какъ время было уже болѣе, нежели за полдень, то я подумалъ, что птицы эти летятъ уже съ своего промысла на гнѣзда, которыя омѣ всегда имѣютъ на прибрежныхъ скалахъ; слѣдовательно, послѣдовавъ за ними, и скоро могу выбраться отсюда.

Съ этими мыслями я послѣдовалъ но направленію пролетавшихъ птицъ, и продолжая идти, или лучше пробираться между кустарникомъ и деревьевъ, хотя до заката солнечнаго оставалось уже не много времени; но я надѣялся, что ускоривъ шагъ, я могу еще засвѣтло выбраться на прибрежье. Я шелъ нисколько не лѣниво., такъ что едва успѣвалъ утирать выступившій на лицѣ моемъ потъ; наконецъ совершенно выбился изъ силъ, такъ что принужденъ былъ отдыхать, не смотря на уходящее время. Вдругъ ярко раздавшійся пушечный выстрѣлъ заставилъ меня ускорить своимъ отдыхомъ. Этотъ отрадный звукъ былъ вѣстовой корабельный выстрѣлъ. Я всталъ, пошелъ по тому же направленію и — увидѣлъ въ нѣсколькихъ шагахъ впереди себя, прислонившагося спиною къ дереву, того дикаря, съ которымъ я недавно встрѣтился. Упершись на палку, онъ стоялъ съ закрытыми глазами, по видимому онъ заснулъ; но какъ мнѣ нельзя было миновать того, чтобы избѣжать его встрѣчи, и какъ и осторожно не пробирало» мимо его, но въ небольшомъ отъ него разстояніи увидѣлъ, что онъ открылъ глаза съ какимъ то быстрымъ движеніемъ. Не знаю, " ли былъ причиной тому, что онъ проснулся, или онъ довольно и безъ того уже спалъ. Замѣтивъ меня онъ выпрямился, нахмурилъ брови, и казалось, изумился такой неожиданной встрѣчѣ и рѣшительными шагами началъ подходить ко мнѣ. Я сначала испугался и уже схватился за свой пистолетъ, чтобы въ случаѣ отразить его нападеніе, или даже предупредить его; но этотъ человѣкъ исполинскаго росту, кажется, попалъ мою недовѣрчивость, потому что смягчивъ, сколько могъ, черты лица суроваго и загорѣлаго отъ солнца, и показывая мнѣ знаками, чтобы я ни мало не безпокоился, и съ дружескою улыбкой подошелъ ко мнѣ. Мы съ минуту молча смотрѣли другъ на друга, и не смотря на преклонность лѣтъ его, я былъ пораженъ взглядомъ дикаго, что, кажется, онъ замѣтилъ, потому что улыбнулся и дружески пожалъ мнѣ руку, а наконецъ твердымъ голосомъ спросилъ меня.

— Кто ты?

Я отвѣчалъ ему, что путешественникъ съ остановившагося въ одной изъ бухтъ этого острова корабля, и что съ позволенія корабельнаго капитана, съ тремя матросами изъ корабельнаго экипажа съ разсвѣтомъ дня, перевезлись лодкою на этотъ островъ. Я собственно предпринялъ этотъ вояжъ изъ одного любопытства, а трое моихъ товарищей даны мнѣ капитаномъ корабля собственно для моего охраненія.

— Гдѣ же они? спросилъ опять дикій, окинувъ кругомъ себя быстрымъ взглядомъ, и помѣстился на случившійся тутъ большой пень дерева, пригласивъ и меня сѣсть. Я исполнилъ его желаніе, хотя мнѣ было и не до этого, потому что я желалъ бы лучше быть на кораблѣ, но дѣлать было нечего, и потому я сѣлъ почти съ нимъ рядомъ и разсказалъ ему въ довольно короткихъ словахъ, какъ я отдалился отъ своихъ товарищей!

— Жаль, что ты такъ отваженъ! произнесъ довольно невнятно островитянинъ, по всему было видно, что онъ не только съ трудомъ объяснялся на моемъ нарѣчіи, но другихъ словъ не понималъ совершенно и не одинъ разъ заставлялъ меня повторять ихъ себѣ. Изъ этого я заключилъ, что островитянинъ этотъ, хотя и зналъ нѣкогда мой языкъ, но живя на островѣ, большую часть словъ его позабылъ; впослѣдствіи замѣчаніе мое оправдалось совершенно, что онъ, какъ узнаемъ послѣ, по долговременному своему пребыванію на островѣ, большую часть словъ позабылъ, изъ этого нарѣчія, на которомъ я съ нимъ объяснялся; но при физическихъ своихъ дарованіяхъ и при моемъ пособіи онъ немного затруднялся въ пріисканіи этихъ забытыхъ имъ словъ въ глубинѣ своей памяти.

— Время оставить это мѣсто! сказалъ дикій, вставая, — пойдемъ, другъ мой, ко мнѣ въ жилище! Чѣмъ тебѣ блуждать эту ночь въ этихъ мѣстахъ!…

Я далъ понять ему, что мои товарищи давно меня дожидаются на прибрежьи острова.

— О, не безпокойся! сказалъ онъ, твои товарищи никакъ не дойдутъ прежде тебя до прибрежья острова, гдѣ оставлена вами лодка.

Мнѣ нечего было и противоречить, когда я не зналъ, какъ мнѣ выбраться изъ этой неизвѣстной мѣстности и добраться до прибрежья. Солнце уже закатывалось за горизонтъ, и я принялъ предложеніе островитянина, послѣдовалъ хотя съ робостію за неизвѣстнымъ мнѣ человѣкомъ, и мы скоро отправились въ путь.

ГЛАВА III.
МОЙ ПРОМЫСЕЛЪ И МОЕ ДОЛГОТЕРПЕНІЕ ВЪ ОДИНОЧЕСТВѢ БЕЗЪ ПОМОЩИ ЛЮДЕЙ.

Скоро зардѣлась пурпуровая заря, и солнце закатилось за горизонтъ, послѣдніе лупи его уже потухли, быстро приближались сумерки.

Мы подошли къ одному сухому руслу потока, перешли черезъ него сухими ногами и очутились на другомъ берегу. Черезъ нѣсколько минутъ передъ нами показалась зеленая равнина, усаженная величественно осанистыми кокосовыми деревьями; но краямъ ея тянулись холмы, далѣе видны были полузакрытые верхи вечернимъ туманомъ прибрежныхъ скалъ. Вотъ мы были уже подъ тѣнью кокосовъ. Углубившись нѣсколько въ рощу, мы остановились передъ однимъ утесомъ.

— Вотъ тутъ я живу! Въ этомъ утесѣ мое убѣжище! проговорилъ островитянинъ, отстраняя вѣтку кустарника, которая заграждала намъ тропинку къ самому ходу въ жилище.

Признаюсь, жилище моего спутника было незавидное и весьма угрюмое. Это была природная пещера, или пустата въ каменномъ утесѣ, во внутренность которой дверью служила природная трещина, шириною нѣсколько схожая съ настоящей дверью. Отверстіе это было затворено сколоченною, довольно плохо, изъ осколковъ досокъ, вѣроятно корабельныхъ, нѣкогда выкинутыхъ изъ моря волнами на берегъ. Спутникъ мой добравшись, отворилъ странный затворъ своего жилища и пригласилъ меня войти туда. Я повиновался. Сумракъ вечера и природная темнота, совокупилась здѣсь, не смотря на большую ращелину съ бока этого утеса, нисколько не могла освѣтить мрака жилища, и, мой знакомый углубившись зачѣмъ-то во внутренность пещеры, совершенно сталъ для меня невидимъ, что и заставило меня быть осторожнымъ. И тихо взвелъ курокъ пистолета и — имѣлъ его на-готовѣ; но опасеніи мои были напрасны; островитянинъ вышелъ съ огнемъ въ рукѣ. Неся свой свѣтильникъ, онъ взглянулъ на меня и улыбнулся, вѣрно догадавшись о моей предосторожности, не смотря на то, что я, при первомъ блескѣ огонька, тотчасъ же старался скрыть свое оружіе. Ну, пускай себѣ онъ смѣется, думалъ я, предосторожность не мѣшаетъ имѣть во всякомъ случаѣ. Дикарь между тѣмъ подошелъ къ широкой доскѣ, которая служила вмѣсто стола ему, поставилъ на нее принесенный свѣтильникъ, обратился ко мнѣ и пригласилъ меня сѣсть съ лѣвой стороны на доску, которая была положена съ всхода у стѣны на камняхъ и покрыта кокосовыми листьями, и которыя замѣняла ему, судя по времени, то стулъ, то постель. Я исполнилъ желаніе островитянина и сѣлъ, между тѣмъ островитянинъ ушелъ далѣе въ углубленіе своего жилья и возвратился оттуда съ охапкою сухаго хвороста, который и положилъ въ противоположный отъ меня уголъ пещеры, потомъ онъ принесъ плетеную корзинку какихъ-то земляныхъ, то продолговатыхъ, то овальной формы плодовъ, нѣсколько кокосовыхъ орѣховъ и небольшую корзинку какихъ-то ягодъ сушеныхъ и похожихъ видомъ нѣсколько на смоквы, потомъ зажегъ принесенный имъ хворостъ, и — когда этотъ довольно поразгорѣлся, то онъ взялъ корзинку съ земляными плодами, показалъ ихъ подъ горѣвшій хворостъ съ трескомъ и ярко. Дымъ отъ горѣвшаго хвороста мало по малу наполняя все пространство пещеры, началъ уже ходить надъ головами нашими густыми облаками; но благодаря вышинѣ и трещинамъ, находившимся въ разныхъ мѣстахъ свода, дымъ не могъ спускаться ниже и безпокоить глаза наши, но исчезалъ, пробираясь сквозь щели и трещины. Хворостъ совершенно сгорѣлъ, не смотря на то, что дымъ могъ находить выходъ себѣ, вся внутренность пещеры была до нельзя закопчена и черна такъ, что лоснилась какъ уголь, но аршина на три отъ пола, еще можно было видѣть природный сѣрый цвѣтъ камня. Островитянинъ присѣлъ на корточки у огня и началъ разгребать палкой золу и уголья, и выбиралъ испекшіеся земляные коренья, которые клалъ въ корзину.

— Ну, какова моя хижина? спросилъ онъ наконецъ меня.

— Ничего, отвѣчалъ я, — хороша!

— Да и тепла! прибавилъ дикарь, ставя корзину съ печеными плодами на столъ.

Островитянинъ говорилъ правду, этотъ хворостъ и дымъ довольно много нагрѣли внутренность пещеры, такъ что можно было сидѣть по примѣру островитянина въ томъ, въ чемъ родила мать. Дикій сѣлъ со мной и пригласилъ меня раздѣлить съ нимъ свой ужина., Я не могъ не благодарить его за такой радушный пріемъ и привѣтъ и дружески пожалъ ему руку. Зная, что нѣкоторая часть дикарей болѣе уважительна къ знакамъ мимики, вопреки большей части своихъ братій, которые только тѣлодвижительными знаками стараются болѣе привлечь къ себѣ и потомъ нагло обмануть; но мой дикарь, казалось, былъ не изъ числа послѣднихъ; онъ былъ человѣкъ добрый, и даже, какъ я узналъ отъ него, что онъ не принадлежалъ ни тѣмъ ни другимъ; но объ этомъ послѣ; дикарь потрепалъ меня по плечу дружески и сказалъ:

— Ѣшь мой другъ, эти плоды пустыни! Хотя они и не токъ вкусны, но довольно сытны и полезны Я самъ не одинъ разъ испыталъ это на себѣ.

Плоды въ самомъ дѣлѣ были весьма хороши, не смотря на то, что они были нѣсколько горьковаты и походили на земляныя яблоки, или просто — картофель. Съѣвъ ихъ по-нѣскольку, мы принялись потомъ за кокосовые орѣхи свѣжіе и сочные, а послѣ за сушеныя ягоды. Все это было хорошо, сытно и аппетитно, судя по обстоятельствамъ и намъ не доставало только одного вина, но и то природа замѣнила намъ вкусною прѣсною водою.

Послѣ ужина я поблагодарилъ хозяина за его радушное гостепріимство; безъ его встрѣчи, можетъ быть, пришлось бы ночевать въ лѣсу, или въ долинѣ и съ опасностью для себя.

— Не взыщи на многомъ и будь доволенъ малымъ! произнесъ довольно серьезно — островитянинъ. складывая остатки ужина въ корзинку.

Тутъ я спросилъ его, далеко ли отъ его жилища селеніе прочихъ островитянъ.

— О, нѣтъ, другъ мой! Этотъ островъ необитаемъ! сказалъ онъ.

— И такъ вы здѣсь одни? спросилъ я.

— Да, совершенно одинъ, исключая приморскихъ птицъ! отвѣчалъ онъ.

— Я бы желалъ знать, какимъ образомъ вы здѣсь пріютились? Ото для меня будетъ весьма интересно, и при теперешнемъ моемъ путешествіи было бы даже поучительно…. Я полагаю, Фортуна счастія не столько на землѣ, сколько на водѣ перемѣнчива.

— Это совершенная правда! Одно дуновеніе вѣтра и неусмотрѣнный какой нибудь подводный камень можетъ перемѣнить участь, даже рѣшить человѣка — моряка, или совершенно уничтожить его.

— Слѣдовательно, вы со мной почти одного мнѣнія. Сдѣлайте одолженіе, разскажите же мнѣ о себѣ.

— Но я думаю, ты уже набродившись здѣсь въ этихъ мѣстахъ, усталъ, и потому, не лучше ли тебѣ предаться сну. Вѣроятно, моя исторія нисколько не будетъ для тебя интересна! проговорилъ довольно сухо островитянинъ.

Но какъ мнѣ спать вовсе не хотѣлось, то я упросилъ его разсказать мнѣ о себѣ.

— Хорошо! сказалъ онъ, — я удовлетворю твое желаніе, но только въ немногихъ словахъ, потому что этому приключенію со мной давно уже время, притомъ, благодаря уединенію, я сдѣлался довольно неразговорчивъ, такъ что большее число словъ отъ того совершенно стерлось въ моей памяти; но я думаю, ты это хорошо замѣтилъ при встрѣчѣ со мной въ лѣсу…

За этимъ послѣдовало непродолжительное молчаніе, послѣ котораго островитянинъ началъ опять:

— "Крушеніе корабля, на которомъ я плылъ при берегахъ этого острова при посредствѣ воды, переселило меня на этотъ островъ; но я узналъ объ этомъ тогда, когда уже очнулся отъ совершеннаго забвенія…. тутъ я вспомнилъ, что ужасная буря постигшая насъ въ виду этого острова, и продолжавшаяся нѣсколько дней сряду на морѣ, и заставившая насъ искать спасенія у этого каменистаго острова, но мракъ ночи, и сильный вѣтеръ ударилъ наше судно о подводную скалу. Этотъ ударъ такъ былъ силенъ и неожидаемъ, что едва-ли могъ кто спастись изъ нашего экипажа, покрайней-мѣрѣ я такъ думаю, потому что я до сего времени кромѣ тебя не видалъ еще но одного человѣка на этомъ островѣ.

— А давно ли вы на этомъ островѣ? перебилъ я островитянина.

— Да такъ уже давно, что я потерялъ и счетъ годамъ! Но если ты считаешь это нужнымъ для себя, то можешь удовлетворить своему любопытству!

При этомъ онъ указалъ мнѣ на уголъ стѣны, на которой была большая полоса черточекъ.

— Но теперь время уже заполночь, и тебѣ нужно уснуть, а завтра утромъ я доскажу тебѣ исторію своей жизни…. Разсказъ мой будетъ немного сложенъ, и на который потребно лишь только нѣсколько минутъ. И такъ до завтра, мой другъ!…

Тутъ онъ оставилъ меня и удалился во внутренность извилинъ этой пещеры. Оставленный мнѣ островитяниномъ огонекъ началъ потухать, я легъ на листья травы, посланные на доскѣ и черезъ нѣсколько минутъ заснулъ.

Утромъ островитянинъ началъ мнѣ разсказывать:

— "Волненіе въ морѣ не совсѣмъ затихло; огромные водяные валы бороздили еще море, даже нѣкоторые изъ нихъ прямо неслись къ острову и распадались на прибрежьи или опять уносились вѣтромъ въ море. Въ этотъ моментъ, какъ взоръ мой устремленъ былъ на бушующее море, нахлынувшая огромная масса воды въ немногихъ только шагахъ отъ меня вдругъ съ шумомъ и стукомъ распалась, обливъ водой большое пространство и оставивъ на прибрежьи огромный обломокъ карабельной доски. Хотя мысли мои въ эти минуты едвали были въ полномъ еще сознаніи о самомъ себѣ, но мысль самосохраненія, казалось, скорѣй всего заступила во мнѣ свое мѣсто и ту же минуту представила мнѣ всю опасность моего положенія на прибрежьи когда выкинувшій меня валъ воды, думалъ я, могъ достигнуть того мѣста, гдѣ лежу теперь я, то не мудрено ли, что другой валъ воды не настигнулъ меня теперь на этомъ мѣстѣ и также легко, какъ щепку поднять меня на свой хребетъ и унесть въ открытое море.или совершенно приплюснуть меня какимъ нибудь обломкомъ бруса или доски, выкинутой водою,

Разсуждая такимъ образомъ, и приподнялся и сѣлъ, и хотѣлъ встать на ноги, чтобы удалиться, но ноги мнѣ измѣняли и не въ силахъ были исполнить моего желанія. Я такъ былъ слабъ и избитъ, что не въ состояніи былъ держаться на ногахъ и принужденъ ползти съ большимъ трудомъ. Отодвинувшись отъ мѣста десятка на три шаговъ, я достигъ до одного утеса, случившагося тамъ и довольно наклонившаго свою поверхность. Я помѣстился подъ его отвѣсомъ, покрытымъ сверху верескомъ и мохомъ, и кое-гдѣ тощимъ кустарникомъ., впивавшимся корнями своими въ трещины каменистаго этого утеса, протянувшись во всю свою длину на нагрѣтомъ лучами восходящаго солнца пнѣ. Я, то наслаждался теплотою солнца, то взволнованныя мысли мои созерцали прошедшее, наполняли сердце мое жалостію, и тогда выступившія изъ глазъ моихъ слезы, нѣсколько облегчали тоску мою, вмѣстѣ съ тѣмъ они были и послѣднею жертвою любви моей къ погибшимъ моимъ спутникамъ, то какъ-бы предугадывали настоящее въ довольно непріятной перспективѣ. Все это мучило меня и страшило. Наконецъ мало помалу мысли мои ослабли, я вздохнулъ какъ-то отраднѣе и сказалъ: «Прошедшаго не воротишь, будущаго же, если оно назначено провидѣніемъ, избѣжать нельзя!» и чтобы высушить полуразвалившееся и пропитанное ѣдкой соленою морскою водою свое платье, какъ нижнее, такъ и верхнее, я снялъ его съ себя, и разкинувъ его на солнцѣ, самъ легъ на мхѣ и заснулъ какимъ-то сладкимъ, глубокимъ сномъ, пригреваемый солнцемъ. — Проспавъ большую часть дня, я проснулся и — послѣ этого благодѣтельнаго сна почувствовалъ я въ себѣ большую перемѣну; избитые и измятые члены мои получили нѣкоторую твердость, я не чувствовалъ уже ни болѣзни, ни лому, я чувствовалъ только небольшую слабость, да и не мудрено послѣ такого трагическаго приключенія и двухъдневнаго голода не быть ей. Такая перемѣна въ моемъ здоровьи довольно меня повеселила, такъ что я чуть не забылъ настоящее свое положеніе, — по что дѣлать! человѣкъ видно таковъ всегда! прибавилъ островитянинъ, — взглянувъ на меня, онъ остановился въ своемъ разсказѣ, какъ бы о чемъ размышлялъ, или пріискивалъ чего въ своей памяти, потомъ минуты черезъ двѣ началъ опять: Ну, вотъ одно изъ двухъ обстоятельствъ, безъ которыхъ нельзя обойтись ни при бѣдности, ни при богатствѣ, заставило меня вспомнить о предстоящей мнѣ участи. Я почувствовалъ въ себѣ жажду, мнѣ захотѣлось пить, но воды подъ рукой не было; да я не зналъ какъ и гдѣ отыскать; но жажда не переставала меня тревожить; внутренность моя, пропитанная соленою морской водою, такъ сказать, горѣла онъ того и требовала прохлажденія еще болѣе, нежели какъ обычной своей дани — воды. Я долженъ былъ бы встать, не смотря на свою слабость, придерживаясь одной рукою для поддержки о бока утеса, я сталъ пробираться вдоль его, вглядываясь въ углубленія, но при всемъ моемъ тщательномъ наблюденіи, я не нашелъ къ своему неудовольствію ни одной какой нибудь малѣйшей ямки, наполненной водою, или впадины: всѣ они были сухи, не смотря на вчерашнюю бурю и дождевой ливень, солнечный жаръ успѣлъ изсушить ихъ, дѣлать нечего, обошедъ одну сторону каменистаго холма, я принужденъ былъ обратиться и идти около другой стороны его. Бродя здѣсь, я старался замѣнить сокомъ травы, но горькій сокъ вереска и листъ колючихъ кустарниковъ нисколько не могъ помочь мнѣ. Горькость травяной жвачки заставила ту-же минуту выбрасывать ее изъ рта; но вотъ черезъ нѣсколько минутъ, трудъ мой увѣнчался полнымъ успѣхомъ. Я нашелъ въ одной небольшой ямкѣ за тѣнью густаго куста растенія нѣсколько пригоршней дождевой воды. Я бросился на это открытіе, и признаюсь тебѣ, до сихъ поръ припоминаю объ этомъ съ большимъ удовольствіемъ эту сладкую минуту; такъ эта вода была для меня пріятна, не смотря на то, что послѣ того не разъ случалось мнѣ терпѣть по цѣлымъ суткамъ отъ бездождія жажду, такъ что я принужденъ иногда бывало лизать выступившую на камнѣ сырость, или сосать коренья, но и послѣ всего этого, я не помню, чтобы находя воду, я пилъ ее когда съ такой сладостью, какъ въ этотъ разъ. Иногда приходилось мнѣ питаться одними ягодами и мхомъ, или съ жадностью пожирать за недостаткомъ первыхъ разныхъ насѣкомыхъ!

— Стало, теперешній вашъ пріютъ этотъ уже первый? спросилъ я.

— Да! это такъ! не первый! отвѣчалъ онъ.

Но пушечный выстрѣлъ взволновалъ меня, и прекратилъ нашъ разговоръ.

— Ба! воскликнулъ я, — этотъ выстрѣлъ неиначе, какъ послѣдній, прощальный! Видно экипажъ оставляетъ эту бухту! Жаль! мнѣ кажется, и пожертвовалъ собой своему любопытству.

— О, нѣтъ! это невозможно! экипажъ погибнетъ, если оставитъ въ эти часы бухту и выдетъ въ открытое море! произнесъ самоувѣренно островитянинъ тономъ предсказательнымъ.

— И вы говорите это правду? спросилъ я, удивляясь предсказанію островитянина.

— Навѣрное! я не люблю шутить, и извѣдалъ это море, какъ нельзя больше! сидя но цѣлымъ днямъ на утесахъ и скалахъ, слѣдилъ за перемѣною непостоянной этой стихіи.

— Жаль! сказалъ я, тяжело вздохнувъ, — что моя медленность будетъ причиной гибели моего экипажа!

— Конечно, человѣкъ свободенъ, и онъ можетъ знать свое дѣло, но однако-же рѣшительно утвердиться на этомъ мнѣніи нельзя; иногда но невѣдомымъ ему законамъ Провидѣнія, при всей своей опытности, человѣкъ гибнетъ! говорилъ островитянинъ, — и потому оставь свое сомнѣніе, я совѣтую тебѣ не столько винить себя, сколько положиться на волю Привидѣнія.

Но я такъ былъ огорченъ звукомъ выстрѣла и предсказаніемъ островитянина, что даже не въ силахъ былъ сказать ни одного слова.

— Послушай-же! началъ опять островитянинъ, потрепавъ меня дружески по плечу, — я тебѣ еще разъ повторяю, оставь ты свое сомнѣніе и положись на Провидѣніе. Я твердо знаю, что твои спутники никакъ прежде твоего не воротятся къ мѣсту прибрежья, гдѣ ваша лодка, и капитанъ не захочетъ оставить на произволъ судьбы четверыхъ человѣкъ, и не дождавшись васъ, не оставитъ бухты.

Эти слова островитянина довольно облегчили меня, я успокоился, съ нетерпѣніемъ ждалъ возвращенія своего на судно, но чтобы не обидѣть островитянина, я сказалъ ему, что успѣю еще выслушать его разсказъ.

— Хорошо! я согласенъ! да на чемъ бишь я остановился? да! вотъ на чемъ: утоливъ жажду, мнѣ надобно было подумать и о пищѣ, потому что, по утоленіи жажды, я почувствовалъ въ себѣ сильный позывъ на ѣду, да и не мудрено, два дня, ничего не ѣвши, признаюсь, можно имѣть аппетитъ, а особенно по непривычкѣ къ такому говѣнью, это трудновато, но я тебѣ уже сказалъ, что до сей минуты, я не имѣлъ еще нужды въ пищѣ, кромѣ жажды, но теперь мнѣ нужно было удовлетворить требованіе желудка, но чѣмъ? это было для меня загадкой. Мысъ, на который я былъ выброшенъ моремъ, если его такъ можно было назвать, кромѣ тощаго, и то не вездѣ, а кое-гдѣ въ ращелинахъ только камня пріютившаго одного колючаго кустарника, перемѣшаннаго вмѣсто другихъ травъ — съ мхомъ и верескомъ, лишенъ былъ всякой другой растительности, но натура неотступно требовала своего; я, оставилъ это мѣсто и пошелъ къ берегу съ намѣреніемъ найти хоть что нибудь годное дли удовлетворенія своего голода. Черезъ нѣсколько минутъ, я былъ уже на берегу, который былъ довольно крутъ и высокъ и неудобенъ для спуска съ него въ воду, которая стояла весьма низко, такъ что спустившись въ воду, выкарабкаться изъ него обратно на берегъ не было возможности, не смотря на мой большой ростъ. Такая неудача сдѣлала желаніе мое и здѣсь неисполненнымъ. Время было уже довольно заполдень, — оставивъ это мѣсто, я сталъ пробираться вдоль берега, карабкаясь то вверхъ, то внизъ но каменнымъ глыбамъ, то совершенно голымъ, то обросшимъ кустарникомъ, или покрытымъ однимъ мхомъ, обливаясь градомъ нота, выступившаго изъ моихъ тощихъ членовъ. Наконецъ солнечный жаръ и пустота желудка прервали этотъ путь мой. Я упалъ, лишенный чувствъ, но долго ли находился я въ такомъ положеніи, не знаю, и только открывъ помутившіеся отъ изнеможенія глаза мои я увидѣлъ себя лежащимъ между кустовъ растенія.

ГЛАВА IV.
КОНЕЦЪ ВѢНЧАЕТЪ ДѢЛО.

Солнце было уже на закатѣ горизонта, продолжалъ спой разсказъ островитянинъ, — въ это время я всталъ и началъ разсматривать каждый кустикъ окружающаго тутъ меня растенія, постепенно переходя отъ одного растенія къ другому. Я увидѣлъ нѣсколько стебельковъ съ какими-то ягодами, растущими на стебелькахъ, похожихъ видомъ на брусничныя. Это открытіе привело меня въ большой восторгъ. Я сорвалъ нѣсколько ягодъ и съѣлъ ихъ; нельзя было сказать этого, чтобы онѣ были вкусны, но не совсѣмъ еще противны для вкуса, при-томъ-же я вамъ скажу, что голодъ ничего не разбираетъ, но такъ какъ ихъ было очень мало, то я и пробовалъ употребить ихъ съ мхомъ, и сжевавъ съ нимъ ихъ нѣсколько, я старался проглотить эту смѣсь, но попытка моя на первый разъ была почти безъуспѣшна; черезъ нѣсколько минутъ меня вырвало и во мнѣ вѣроятно не много удержалось этой странной пищи; но вѣдь голодъ чего не сдѣлаетъ, и хотя аппетитъ на ѣду уменьшился, и мнѣ сдѣлалось легче, и я не чувствовалъ уже въ животѣ такой боли и жару въ тѣлѣ. Тутъ я нашелъ еще нѣсколько десятковъ такихъ же ягодъ, которыя и съѣлъ уже безъ всякой примѣси, и это послужило мнѣ лакомствомъ. Продолжая пробираться берегомъ, я увидѣлъ въ одномъ углубленіи нѣсколько дождевой воды, и захвативъ ее изъ лужицы пригоршней, выпилъ, что меня таки довольно подкрѣпило, и такимъ образомъ, удовлетворивъ своимъ физическимъ ну гидамъ, я почувствовалъ даже нѣкоторую перемѣну и въ расположеніи духа; грусть моя уменьшилась, я сталъ веселѣе и не съ такимъ ужасомъ смотрѣлъ на предстоящую свою перспективу, которая уже представлялась мнѣ не въ такихъ мрачныхъ краскахъ.

Время приближалось къ вечеру. Солнце скоро скрылось уже за горизонтъ, окрашеннымъ пурпуромъ зари. Порою показывались надъ моей головою летящія западныя птицы; но эти темныя точки, появлявшіяся на вечерней синевѣ неба, скоро терялись отъ моего взора и изчезали по направленію солнечнаго восхода. Это было бы довольно картинно для взгляда и кисти живописца, набрасывающаго на полотно сюжетъ пустыни; но мнѣ эта картина напомнила, едвали не совсѣмъ потерянное мною. Тяжелый вздохъ вырвался изъ груди моей, я обратилъ свой взоръ на море, котораго большая часть водъ скрывалась уже тогда отъ глазъ моихъ въ вечернемъ полумракѣ. Передъ мной въ нѣсколькихъ десяткахъ шагахъ, несмотря на наступившую ночь, призывающую большую часть твореній къ успокоенію, недремлющая стихія также бодрствовала съ такою же яростію и съ такимъ же шумомъ не переставала ударяться о прибрежныя каменныя скалы острова, какъ и днемъ. Но я долго не могъ смотрѣть и ту-же минуту отворотился отъ этой грозной стихіи, лишившей меня моихъ добрыхъ спутниковъ и заставившей меня самаго быть безпріютнымъ скитальцамъ, но вотъ скоро зоря совершенно потухла и наступила ночь. Я остановился, и пріютившись къ одному утесу, заснулъ и преспокойно проспалъ всю ночь, когда я проснулся, то увидѣлъ, что утро довольно уже было и солнце поднялось высоко изъ за горизонта. Первыя минуты посвятилъ я на благодареніе Привидѣнію, сохранившему меня до сей минуты въ живыхъ, потомъ тщательно пересмотрѣлъ, окружающіе меня предметы, но тутъ кромѣ однѣхъ рытвинъ и ложбинъ, опушенныхъ мхомъ и съ нѣсколькими кустиками тощаго кустарника, не нашелъ я ни одной какой нибудь лужайки, наполненной водою и ни ягодки, но только какъ бы на прощаньи это мѣсто подарило мнѣ какихъ-то три небольшихъ грибка, пріютившихся къ трещинѣ одной каменной глыбы, я не погнушался и этимъ скуднымъ даромъ пустыни; я оторвалъ ихъ отъ камня и взялъ съ собою, и пробираясь берегомъ далѣе, вышелъ на то самое мѣсто, на которое выкинутъ былъ моремъ.

Когда я былъ на томъ самомъ мѣстѣ берега, гдѣ за два дня до этого времени быль выброшенъ волнами, тогда успокоенныя мои мысли чуть снова не взволновались, живо представивъ въ моемъ воображеніи случившагося на этомъ мѣстѣ трагическаго со мной происшествія; но къ счастію я устоялъ противъ нихъ и не предался отчаянію; нѣтъ, берегъ этотъ неиначе какъ только въ полномъ смыслѣ — мѣсто спасенія!… Тутъ я началъ осматривать положеніе этого берега, который довольно былъ отлогъ въ этомъ мѣстѣ, такъ что вода на довольное пространство смывала плесками волнъ прибрежье, такая отлогость берега внушила мнѣ мысль испытать свое счастіе и пуститься на поиски въ воду, къ чему много способствовала и тихость моря въ этѣ минуты; и потому мнѣ ничто не мѣшало удовлетворить своему желанію; но иритомъ же, смотря по тогдашнимъ моимъ обстоятельствамъ, я долженъ былъ исполнить мое предпріятіе, я раздѣлся, и положивъ свое платье на берегу, пустился по водѣ въ бродъ, и углубляясь все далѣе въ воду, зашелъ довольно далеко, такъ что одна голова только у меня была наружи. Тутъ я началъ нырять въ воду, ощупывая руками обросшія подводнымъ растеніемъ камни; послѣ нѣсколькихъ минутъ я только успѣлъ найти неболѣе двухъ или трехъ устрицъ, которыя тутъ же и съѣлъ, не смотря но малость такой добычи, я былъ очень ей радъ, и тѣмъ болѣе, что надѣялся на эту добычу, какъ на запасъ своего пропитанія. Я пробылъ въ водѣ еще нѣсколько минутъ, но не успѣлъ найти ни одной устрицы. Я вышелъ на берегъ, одѣлся, и снопа пустился въ сторону отъ этого мѣста съ тѣмъ, чтобы отыскать что нибудь годное въ пищу, и вотъ я напалъ на небольшую лужайку, бывшую въ тѣни отъ солнца, на которой между мхомъ и верескомъ мѣстами выказывались ягоды. Это открытіе довольно было кстати для меня; потому что не смотря на устрицы, я чувствовалъ довольно сильный позывъ на ѣду. Я сталъ собирать ихъ и на этотъ разъ набралъ много ягодъ, и чтобы пріучить себя къ этому грубому кушанью, я еще разъ попробовалъ сжевать нѣсколько ягодъ съ мхомъ, которыя я проглотилъ съ трудомъ, отъ чего и почувствовалъ нѣкоторую сытость; я съѣлъ еще горсти двѣ ягодъ, и онѣ своимъ сокомъ замѣнили мнѣ воду. Тутъ я вспомнилъ о грибахъ, которые все еще были у меня въ карманѣ, и которые я не смѣлъ употребить въ пищу. Я вынулъ ихъ изъ кармана совершенно измятыми и раздробленными на мелкія частицы, но какъ я на этотъ разъ утолилъ свои голодъ, то они мнѣ были не нужны; я кинулъ ихъ и потомъ легъ отдохнуть; послѣ нѣсколькихъ часовъ сна, я оставилъ это мѣсто и пустился опять на обозрѣніе острова, но ничего новаго не нашелъ, кромѣ одного и того-же голаго камня и тощаго растенія, а потому избравъ себѣ мѣсто на томъ берегу, куда я былъ выкинутъ водою.

Поселившись подъ отвѣсомъ каменнаго утеса, я рѣдко оставлялъ это мѣсто надолго; я, чтобы разсѣять скуку, даже вскарабкивался на самый верхъ этой каменной громадины, и сиживалъ тамъ по цѣлымъ днямъ, откуда глядѣлъ на крутые скалистые берега острова, о которые съ шумомъ дробились волны пѣнистыми каскадами. Передъ захожденіемъ солнца сходилъ я съ этой возвышенности и проводилъ ночь подъ утесомъ. Проснувшись я спускался съ прибрежья въ воду; но когда мнѣ не удавалось поймать въ ней устрицъ или другой какой раковины, или захватить пріютившагося въ илу какого нибудь рака или рыбки, я выходилъ изъ воды и оставлялъ берегъ, отправлялся далѣе во внутренность, чтобы пріискать себѣ нищи, и но утоленіи голода, опять возвращался на берегъ, иногда и голоднымъ, а особенно долго не могъ придумать какъ привыкнуть къ постоянству климата. Палящій жаръ солнца выводилъ меня изъ терпѣнія, такъ что иногда я но цѣлымъ часамъ принужденъ былъ сидѣть по горло въ водѣ, или лежать животомъ къ землѣ для прохлажденія себя: ночи, проникнутыя холодомъ и сыростью, еще болѣе дѣлали положеніе мое несноснымъ, а иногда внезапный ураганъ съ ливнемъ дождя и града заставалъ меня на дорогѣ, отъ котораго не находилъ для прикрытія себя мѣста, и такъ принужденъ былъ быть игралищемъ этой стихіи, а особенно тоска по отчизнѣ и мое одиночество доводили меня не разъ до отчаянія, такъ что я выходилъ изъ себя и крикомъ отчаянія своего наполнялъ этотъ пустой островъ; въ такія минуты жизнь мнѣ становилась въ тягость; я не радъ былъ ей и внѣ себя прибѣгалъ на край моря, чтобы броситься въ холодное лоно зыбкой стихіи; но Провидѣніе и тутъ спасло меня.

Время шло своимъ чередомъ; и я былъ то доволенъ и веселъ собой, то печаленъ. Но не смотря на то, что этотъ островъ, гдѣ я теперь нахожусь съ тобой, былъ у меня въ виду, но широкій бурный пролинъ, раздѣляющій тотъ мысъ, на которомъ я тогда находился, страшилъ меня пуститься вплавь; у меня ничего не было такого подъ рукой, съ помощію котораго я могъ бы пуститься вплавь; выкинутый осколокъ доски, объ которомъ я упоминалъ тебѣ въ этомъ разсказѣ, не могъ сдержать мою тяжесть, и я былъ какъ бы прикованъ къ каменной громадѣ острова, такъ что я изъ молодаго сдѣлался совершеннымъ мужемъ и могъ довольно уже сдружиться съ своей судьбой.

Но въ это время дождевая туча съ сильнымъ порывистымъ вѣтромъ заставила насъ оставить то мѣсто, на которомъ мы сидѣли, и прекратить свой разговоръ; мы встали и поторопились убраться во внутренность жилища.

— Вотъ я какъ разъ угадалъ! я довольно уже свыкся съ здѣшнимъ климатомъ! воскликнулъ островитянинъ, при входѣ со мною во внутренность пещеры, — садись-ка, садись, пріятель, на прежнее свое мѣсто!… Видишь, какъ стемнѣло, хоть огонь зажигай!

Не смотря на отверстіе въ стѣнѣ, внутри пещеры было почти темно, а время было только четверть одиннадцатаго; уходя далѣе во внутренность своего жилья, черезъ минуту онъ возвратился съ огнемъ и съ охапкой хвороста въ другой рукѣ, поставилъ свой свѣтильникъ на столь, а хворостъ положилъ на полъ, потомъ подошелъ къ столу, чтобы взять огонь.

— Вотъ! сказалъ онъ, — долго жилъ и безъ него, и онъ указалъ мнѣ на теплившійся въ черепѣ раковины огонекъ, — наконецъ нужда научила меня, мысль остановилась на смолѣ, и я сталъ собирать ее въ лѣсномъ сосновомъ бору, а чтобы замѣнить свѣтильню, я придумалъ насушить на солнцѣ моху, и употреблять его вмѣсто первой, — и, какъ видишь теперь, этотъ мой опытъ таки довольно удался, и съ тѣхъ поръ я не имѣю уже въ огнѣ нужды.

Сказавъ это, онъ взялъ — со стола огонекъ, чтобы разжечь имъ хворостъ и напечь для обѣда кореньевъ. И какъ онъ хлопоталъ около своего очага, я всталъ и подошелъ къ двери, чтобы посмотрѣть, что дѣлается наружи за дверью; погода все болѣе развивалась; вѣтеръ крѣпчалъ, становился порывистымъ; небо дѣлалось темнѣй; вдругъ ударъ грома потрясъ горы и мнѣ послышалось, что нѣсколько обломковъ камней съ грохотомъ скатились съ каменной громады на долину, поднялась буря, молнія не переставала, удары грома заглушали ревъ и вой, бушующаго между ущельевъ вѣтра, дождь, перемѣшанный съ градомъ, ливнемъ лился.

— Ну, подумалъ я, — если къ несчастію экипажъ мой, оставивъ меня, выступилъ изъ гавани въ открытое море, то неминуемо долженъ будетъ подвергнуться крушенію.

Затворивъ дверь, я сѣлъ на прежнее мѣсто.

— Ну, что на дворѣ? спросилъ меня островитянинъ.

— Настоящій ураганъ! отвѣчалъ я.

— Да, теперь этотъ ураганъ еще сильнѣй на морѣ, замѣтилъ островитянинъ, — жаль этотъ экипажъ, который захватитъ эта буря въ открытомъ морѣ!

И онъ началъ выгребать палочкой, изъ потухающихъ угольевъ, испекшіеся коренья, которые принесъ въ корзинкѣ на столъ, потомъ сходилъ и принесъ воды и корзинку съ такими же ягодами, какія были у насъ съ нимъ за ужиномъ. Послѣ этого островитянинъ пригласилъ меня раздѣлить съ нимъ его обѣдъ, послѣ котораго я попросилъ островитянина докончить, прерванный имъ, разсказъ о себѣ.

— Хорошо! произнесъ онъ, расправивъ свою бороду и усы; — хотя я уже и довольно свыкся съ своей судьбою; по все-таки иногда впадалъ въ уныніе, и такъ въ одно время сидѣлъ я на прибрежьи; это было вечеромъ, я какъ сейчасъ помню, — по небесной лазури бродили небольшими клочками темныя дождевыя тучки; не смотря на то, что солнце уже готовилось спуститься за горизонтъ, окаймливая мѣстами темные густые отрывки облаковъ багровымъ пурпуромъ зари, но въ воздухѣ все еще было довольно душно; вокругъ меня было молчаніе и уединеніе, передо мной были дремлющія воды океана и высокіе шпицы скалъ острова, на которые, какъ темныя точки, опустились на свой ночлегъ приморскія птицы. Долго сидѣлъ я въ какомъ-то недоумѣніи, какъ бы въ своемъ черепѣ искалъ забытой какой-то мысли. Наконецъ я вздохнулъ и сказалъ: «прошедшаго не воротишь»! Потомъ удалился подъ утесъ и заснулъ. Но сонъ мой не долго продолжался; взволнованныя дномъ мои мысли заставили меня скоро проснуться; я открылъ глаза, приподнялся съ земли и сѣлъ; тутъ довольно яркими красками снова зарисовалось въ моемъ воображеніи давно прошедшее, и потому мнѣ сдѣлалось грустно; я провелъ рукой по лицу, и не смотря на прохладность ночи, лице мое горѣло сильно. Я взглянулъ на небо, тамъ, казалось, былъ не болѣе какъ день при лунномъ свѣтѣ, переливъ зари вечерней въ зарю утреннюю; на палевомъ воздушномъ его грунтѣ чуть замѣтны были блещущія звѣзды. «Еще есть надежда! она тамъ!» проговорилъ я про себя, глубоко вздохнувъ, глаза мои опустились, я припалъ къ землѣ, скрывъ лице свое въ густомъ мхѣ, снова забылся и заснулъ. Во время этого сна мнѣ удалось слышать слѣдующія слова: "Ба! пріятель ты все еще сидишь здѣсь на мели?… Да! это правда! отвѣчалъ я, нѣсколько медленно, — хотя въ этихъ словахъ, относящагося ко мнѣ голоса, довольно много находилъ я знакомаго, но при всемъ томъ, я не могъ вспомнить то лице. «Не тревожь себя! повторился голосъ, — вѣдь этому много прошло времени, какъ я съ тобой разлучился, такъ немудрено и забыть тебѣ, а особенно въ этой глуши, не правда-ли?» Да! произнесъ я. "Однако я все-таки не забылъ тебя и пришелъ къ тебѣ, чтобы указать тебѣ одно посредство, чрезъ которое ты можешь освободиться отъ этого мѣста, — слушай, пріятель! Завтра въ половинѣ дня ступай на западную часть берега, гдѣ увидишь, прибитую водою, корабельную палубную доску, съ помощію которой ты можешь переправиться съ этого каменнаго утеса черезъ заливъ моря на самый островъ. Я знаю тебѣ тутъ неудобно и трудно! ты человѣкъ!!

При этихъ словахъ, я почувствовалъ какъ-будто кто-то коснулся ладонью руки моего плеча и дружески потрепалъ меня, прибавивъ: «Ну, прощай! мой красноперый»! Ба! это ты капитанъ! воскликнулъ я, вспомнивъ пословицу моего моряка, вздрогнувъ и открывъ глаза.

Я тотчасъ-же приподнялся, посмотрѣлъ въ даль и увидѣлъ, что это точно былъ капитанъ, и при томъ въ нѣсколькихъ отъ меня шагахъ. Я всматриваюсь внимательнѣе; это былъ точно онъ, точь въ точь его мѣрная походка, не смотря на то, что онъ обращенъ былъ ко мнѣ спиною. Пока я разсуждалъ съ самимъ собою, видѣнное мною лице удалялось, спускаясь съ прибредая къ самому морю; не смотря на густой, поднявшійся съ моря, туманъ, оно все еще было мнѣ видно, наконецъ исчезло совершенно; я не знаю, и до сей поры не могу разрѣшить того, что мнѣ мѣшало тогда оставить свое мѣсто и пуститься за нимъ…Тутъ островитянинъ обратилъ свой взоръ на меня и замолчалъ.

ГЛАВА V.
ДѢЛО ПОКОНЧЕНО.

— Да это иногда бываетъ съ нами, заговорилъ я, послѣ продолжительнаго молчанія, — иногда въ часы сна, во время какого нибудь видѣнія намъ хочется крикнуть, или даже только проговорить, но языкъ ни съ мѣста, не повинуется, конечно, я разумѣю, это бываетъ во снѣ, а не во время дѣйствія.

— О! это дѣло другое! перебилъ меня островитянинъ. Я какъ сейчасъ помню, что сонъ мой кончился, въ тотъ моментъ, какъ я, открывъ глаза, всталъ. Я кокъ сейчасъ припомню обстановку предметовъ, меня окружающихъ: мѣсяцъ также былъ свѣтелъ, какъ и съ вечера, но только въ ту минуту задернулся небольшимъ темнымъ облакомъ; вдали горизонта замѣтенъ былъ первый проблескъ утренняго разсвѣта; положимъ, что я прилегъ было опять, но я не могъ заснуть и на одну минуту, и потому мнѣ нельзя было ошибиться въ этомъ.

— Признаюсь, для меня это странно! сказалъ я.

— Но слушай дальше: еслибъ это происходило въ началѣ ночи, то я перепугался бы, но теперь было дѣло другое; — разсвѣтъ дня начинался, и я былъ довольно обезпеченъ этимъ отъ страха, хотя на сердцѣ у меня и не совсѣмъ было спокойно, но это нисколько меня не тревожило, но безпокоило только одно любопытство, чтобы поскорѣе узнать, сбудется ли все это на самомъ дѣлѣ. Пробывъ до разсвѣта на мѣстѣ, я съ первымъ лунемъ восходящаго солнца оставилъ свой ночлегъ и пошелъ, пробираясь берегомъ. Черезъ нѣсколько минутъ вышелъ я на ложбину, на которой во время большихъ бурь вмѣстѣ съ водою наносилось со дна много песку моренаго; такъ что этотъ песокъ время отъ времени образовалъ изъ себя какъ бы прохладную песочную почву, проходя которой, я по могъ удержаться, чтобы не вскрикнуть отъ удивленія, увидавъ въ пескѣ нѣсколько глубокихъ слѣдовъ человѣческихъ ступеней; но впослѣдствіи это мое удивленіе оказалось довольно неосновательнымъ и напраснымъ, когда я вспомнилъ, что проходя тѣмъ-же самымъ мѣстомъ нѣсколько дней тому назадъ, могъ оставить отпечатки ногъ своихъ на пескѣ, и даже нашелъ на томъ же самомъ мѣстѣ брошенныхъ тогда мною вмѣстѣ связанныхъ, въ родѣ опахала, для защиты отъ солнца, нѣсколько вѣтокъ кустарника. Это мнѣ довольно поослабило силу моего воображенія, такъ что я остановился и подумалъ съ минуту, потомъ махнулъ рукой и рѣшился оставить свое предпріятіе, идти назадъ, я остановился. "Нѣтъ! подумалъ я, не смотря на трудность дороги, я доберусь кое-какъ до сказаннаго мнѣ берега "! Я обернулся и пошелъ опять по той же дорогѣ, пройдя песчаную ложбину, я дошелъ до утесовъ, и потомъ карабкаясь съ утеса на утесъ, я добрался и до того берега; спустившись съ прибрежья къ самой водѣ, я увидѣлъ, съ лѣвой стороны отъ себя прибитую къ самому берегу на водѣ палубную длинную корабельную доску, которая колышимая водою, стучала какъ маятникъ о каменный берегъ; она была довольно черна и поросла морского зеленью и плесенью; по всему было видно, что доска эта долгое время находилась въ глубинѣ воды. Это открытіе не столько меня удивило стеченіемъ такихъ случайности, сколько обрадывало. Отдохнувъ не много на прибрежьи, я окинулъ взглядомъ каменный мысъ, который я хотѣлъ въ эти минуты оставить, не смотря на бѣдственную и скитальническуіо свою жизнь, проведенную на немъ, мнѣ все-таки было какъ-то жаль съ нимъ разстаться, и подлинно нельзя-же быть и неблагодарнымъ къ нему, какъ къ такому мѣсту своего пребыванія, на которомъ я уже научился жить безъ многаго, или просто безъ ничего, такъ что могъ легко терпѣть но нѣскольку дней сряду голодъ и жажду, переносить перемѣну климата… но, да что и говорить, я много перетерпѣлъ всего!… и говорю объ этомъ тебѣ единственно для того, чтобы доказать тебѣ, какъ человѣкъ бываетъ привязанъ ко всему своему былому… но все это въ сторону, — взглянувъ еще разъ я спустился въ воду и плылъ вплавь до доски, но достигнувъ ея, я чуть не свалился съ ней опять въ воду, по причинѣ ея склизкой морской плесени. Однако эта неудача послужила мнѣ къ открытію новому, довольно для меня близкому. Очистивъ съ доски морскую склизь, я увидѣлъ на ней нѣкогда бывшія, знакомыя мнѣ, черты, который напомнили мнѣ собой забавы моихъ погибшихъ спутниковъ-моряковъ, между прочими играми въ свободное время отъ службы они не забывали также и карты; въ продолженіе игры въ нихъ, они отмѣчали на этой доскѣ свои проигрыши, или выигрыши, а иногда отъ нечего дѣлать довольно нескладными каракульками, едва похожими на буквы, чертили гвоздемъ свои имена не для памяти, какъ иногда это дѣлаютъ другіе, — а такъ спроста, за что иногда капитанъ и сердился на нихъ, а иногда и покрикивалъ за порчу палубной доски; однако они успѣли оставить по себѣ, хоть для одного меня, забытаго судьбою на этомъ островѣ, память.

Дождавшись вѣтра, я пустился на доскѣ но заливу, а за неимѣніемъ веселъ, я употребилъ свои руки и ноги, и лежа животомъ на доскѣ, плылъ но заливу. Но доброта и простота забывчивы, или это уже такъ свойственно человѣку, потому что и все это испыталъ тогда на себѣ, — и хотя въ этомъ заливѣ я видалъ разинутыя пасти акулъ, руки мои и ноги легко могли бы сдѣлаться жертвою этихъ жадныхъ морскихъ животныхъ, но къ счастію эта моя безпечность осталась не наказанною. Черезъ нѣсколько часовъ доска доплыла со мной до берега острова; я тотчасъ же сбѣжалъ съ ней и соскочилъ на прибрежье острова, гдѣ провелъ остатокъ дня и ночь. На слѣдующее утро, съ восходомъ солнца, я оставилъ прибрежье, пустился на изслѣдованіе этого острова, и пробылъ почти цѣлый день въ ходьбѣ.

Вечеромъ я вышелъ уже къ этому сосновому лѣсу, и не нашедши для себя удобнѣе этого мѣста, я рѣшился навсегда остаться здѣсь. Этотъ лѣсъ — всегдашняя моя житница, потому что я тутъ безъ большаго труда нахожу эти питательные коренья, которые мы съ тобой сейчасъ ѣли.

Конечно, они не скоро могли попасться мнѣ подъ руку, но нужда чего не дѣлаетъ; о чемъ ты уже отъ меня и слышалъ, да и мнѣ къ этому уже не привыкать было стать; но не смотря на все это, я все-таки могъ болѣе находить питательныхъ для себя вещей, хотя иногда и довольно приходились они мнѣ не по вкусу; но я тебѣ еще разъ скажу, что голодный человѣкъ, а иногда въ такомъ положеніи, въ какомъ находился я тогда, не много будетъ въ томъ разбирать, за то теперь живу себѣ такъ сказать припѣваючи, и довольно похорошѣлъ противъ прежняго; но еслибъ ты тогда посмотрѣлъ на меня, то убѣжалъ бы отъ меня, какъ отъ ужаса; признаюсь тебѣ, другъ мой, я самъ чуть не испугался во время плаванія моего по заливу, увидавъ свою тѣнь въ водѣ, и не свалился въ воду, вообразивъ себя за одного изъ мертвыхъ шкиперовъ, погибшихъ въ водахъ этого моря. Къ климату я давно уже привыкъ, и если когда онъ и имѣетъ вліяніе на мое здоровье, и бываетъ не подъ силу, или жарокъ, или слишкомъ холоденъ ночью, то отъ перваго я имѣю подъ рукой воду, ухожу на взморье, гдѣ и купаюсь, а если залѣнюсь, то сижу внутри своего жилища, гдѣ, не смотря на сильный зной внѣ, тамъ очень прохладно; для защиты отъ послѣдняго у меня наготовлены большія вязанки хворосту, высушеннаго на солнцѣ; но это удовольствіе получилъ я не вдругъ, потому что не зналъ, какъ и чрезъ что добыть огня.

Въ это время солнечный лучъ проникъ сквозь трещину, замѣняющую окно въ нашу пещеру, гдѣ я слушалъ разсказъ островитянина, сидя съ нимъ рядомъ. Густой, яркій лучъ смѣшавшись съ полусвѣтомъ нашего жилья, довольно былъ живописенъ для моего глаза; почернѣвшія отъ копоти стѣны пещеры, отъ разводимаго въ углу ея огня, въ эту минуту приняли какой-то блестящій темно-дикій колоритъ.

— «Ну, вотъ и непогода утихла! воскликнулъ островитянинъ, прервавъ свой разсказъ, и солнце уже вернулось на полдень!» Въ это время раздался ударъ пушечнаго выстрѣла. — Ну, видно твой экипажъ находится еще въ бухтѣ!…

Не смотря на то, что я довольно былъ заинтересованъ разсказомъ и съ любопытствомъ ожидалъ услышать окончаніе этого разсказа, но услышавъ пушечный выстрѣлъ, я вздрогнулъ отъ радости, и не могъ утерпѣть, чтобы не воскликнуть: "Однако я готовъ уже въ путь! "

— Не спѣши, мой другъ! сказалъ мнѣ островитянинъ, — передъ вечеромъ ты непремѣнно будешь на палубѣ твоего судна!

Окураженный этими словами, я совершенно успокоился, и чтобы завязать и начать опять прерванный разговоръ съ островитяниномъ, я спросилъ его:

— А сколько времени вы жили на томъ первомъ каменномъ мысѣ или скалѣ?

— Лучше скажи, скитался! перебилъ меня мой знакомый, улыбнувшись.

— Ну, пожалуй! Будь по вашему!…

— Нѣтъ, мой другъ, скитальническая жизнь совсѣмъ другое дѣло, нежели жизнь постоянная и основательная!… Но въ сторону это, давай ка перечтемъ вотъ эти черточки, которыми я съ помощію найденнаго мною на прибрежьи корабельнаго гвоздя, отмѣчаю время моего пребыванія на этомъ благодѣтельномъ для меня островѣ послѣ переселенія моего съ каменнаго мыса. Я всталъ и подошелъ къ стѣнѣ, на которой были длинныя полосы начертанныхъ черточекъ, перекрещенныхъ во всю ихъ длину двумя или тремя черточками.

— О, нѣтъ! 9то не считай! я хотѣлъ было этимъ обозначить дни, да, признаюсь, сбился въ счетѣ, и потому оставилъ! сказалъ, подошедши ко мнѣ, островитянинъ, — а начни лучше вотъ съ этой полоски…. Ну, что? много ли насчиталъ? Признаюсь тебѣ, я давно уже не повѣрялъ, да и глаза у меня какъ-то стали тупы.

— Если-же ошибаюсь, то тридцать пять сказалъ я.

— Ну, вотъ видишь ли, мой другъ, столько-то лѣтъ я проскитался на каменномъ мысѣ, да въ тридцать пятую весну моего возраста выброшенъ былъ моремъ на камень.

— И такъ вы таки довольно уже опередили нашъ вѣкъ! замѣтилъ я ему, съ изумленіемъ взглянувъ на его бодрый видъ и довольно еще крѣпкое сложеніе, обѣщавшее ему долгую жизнь.

— Да, Провидѣніе таки довольно печется обо мнѣ и моей жизни, говорилъ островитянинъ, — и длитъ нить моей жизни и моихъ дней.

Проговоривъ это, онъ ушелъ далѣе во внутренность пещеры, или своего жилище, но минуты черезъ двѣ или три возвратился ко мнѣ опять съ небольшой плетюшкой.

— Теперь время мнѣ выполнить свое обѣщаніе, проводить тебя къ тому мѣсту прибрежья, гдѣ оставлена ваша лодка.

Я не всталъ, а такъ сказать почти вскочилъ отъ радости съ своего мѣста, выслушавъ островитянина. Старикъ, взглянувъ на меня, улыбнулся на такое мое нетерпѣніе. Это мое, можно сказать, ребяческое такое малодушіе заставило меня покраснѣть передъ нимъ, конечно это дурно, и чтобы совершенно не остаться передъ нимъ невѣжею и не показаться невнимательнымъ къ разсказу островитянина, оставивъ жилище и отойдя съ нимъ на.нѣсколько шаговъ отъ онаго, я сказалъ ему:

— Благодаренъ вамъ за вашъ разсказъ о себѣ, но все-таки онъ не полонъ!….

— Почему-же? спросилъ меня островитянинъ, шагающій широкими шагами.

— Во первыхъ потому, что вы не сказали мнѣ, къ какой вы націи принадлежали, а также ваше судно, и не назвали вашего капитана, даже о своемъ собственномъ умолчали.

— Нѣтъ, сказалъ, тяжело вдохнувъ, островитянинъ, притомъ закинувъ голову свою вверхъ и взглянувъ на небо, — я не забылъ и увѣренъ, что они тамъ, да, повторяю тебѣ, они тамъ, гдѣ и мы будемъ! Не подумай, мои другъ, чтобы я могъ забыть, что мнѣ любезно и что мнѣ дорого, но я не хочу сказать того, что поглотила бездна; я далъ въ томъ себѣ клятву…. И такъ не принуждай меня говорить объ этомъ, чтобы не измѣнить клятвѣ. Пускай это останется навсегда тайной моей морской жизни.

Тутъ островитянинъ замолчалъ, и мы молча продолжали приближаться, къ берегу, такъ что промежду мысовъ и холмовъ ламъ стали виднѣться даже и самыя прибрежья шпилеобразныя скалы, между которыхъ видна была нѣкоторая часть водъ бухты.

Черезъ нѣсколько минутъ мы съ нимъ уже вышли на самое прибрежье острова, надъ головами нашими и вокругъ насъ винтовали прибрежныя ласточки надъ поверхностію каменныхъ скалъ стаями вились, опускаясь на свои гнѣзда разныхъ породъ моренія птицы отъ малѣйшаго до огромнѣйшаго размѣра, разнотонные крики дѣтей ихъ, встрѣчавшихъ своихъ отцовъ и матерей и крики ихъ самихъ, сопровождаемые шумомъ волнъ, разбивающихся о подошвы твердаго камня приморскихъ скалъ, довольно были значительны для этого пустыннаго мѣста не смотря на то, что мы вышли съ островитяниномъ на такое мѣсто берега, съ котораго вся бухта была передъ нами, какъ на ладонкѣ; и между тѣмъ пуста, на ней не было судна.

— О, Боже! воскликнулъ я, съ отчаяніемъ въ душѣ, капитанъ оставилъ бухту.

— А быть можетъ, и не та; вѣдь ихъ вокругъ этого острова не одна! произнесъ равнодушно мой путеводитель островитянинъ, усаживаясь на бывшій тутъ большой осколокъ дикаго камня, приглашая также сѣсть и меня. — Отчаиваться нечего, другъ мой! — Мы съ тобой успѣемъ еще засвѣтло убраться и до другой гавани, а теперь немного отдохнемъ на этомъ мѣстѣ. Признаюсь тебѣ, кажется, въ другое время цѣлый день не посидишь на мѣстѣ, а теперь, кажется, чуть ли не весь день просидѣли мы въ одномъ мѣстѣ, а все-таки ноги что-то устали! Немножко…. видно, время приходитъ такое! — Не все же быть въ одномъ положеніи, вѣдь время переходчиво! сказалъ я, усаживаясь къ островитянину подъ бокъ.

— Вотъ, заговорилъ онъ опять, — въ большую бурю морскія волны доходятъ до этого камня и разливаютъ на этомъ мѣстѣ свои воды! При этомъ онъ взялъ изъ плетюшки нѣсколько ягодъ и, передавая ихъ мнѣ, сказалъ: «На, мой другъ, закуси! Я испыталъ эти ягоды; онѣ не только вкусны, но даже сытны.»

— Я люблю это мѣсто! началъ опять островитянинъ, — иногда-же народно отправляюсь, а особенно въ жаркіе дни, и при хожу въ эту бухту купаться; по во все время, сколько не ходилъ сюда, нашелъ здѣсь только двѣ вещи: гвоздь корабельный, какъ вѣрный признакъ претерпѣвшаго крушеніе близъ этого острова какого-нибудь корабля. Другая вещь, которую я взялъ теперь съ собой, собственно для того, чтобы подарить тебѣ ее, какъ бы въ знакъ памяти обо мнѣ. Погоди, я сейчасъ отыщу ее тебѣ.

При этомъ онъ взялъ плетюшку съ ягодами съ земли на колѣни, и порывшись въ ней, вынулъ оттуда медальонъ.

— Вотъ я нашелъ его здѣсь! во время купанья! сказалъ онъ, подавая мнѣ медальонъ, — случайно наступилъ на него въ пескѣ ногой, — не взыщи, братъ, вещь довольно незначительная и не такъ цѣнна, но весьма любопытна по своему изображенію.

Я принялъ этотъ подарокъ отъ островитянина, и началъ его разсматривать.

— Ну, что? спросилъ меня островитянинъ, — на немъ вырѣзано какое-то животное, довольно похожее на рыбу, съ какими то разноманерными вокругъ него черточками, вѣроятно заключающими въ себѣ смыслъ какихъ нибудь буквъ сказалъ я, пряча медальонъ въ карманъ своей куртки.

— Не потеряй его! сказалъ островитянинъ.

— Нѣтъ! я буду беречь его и со временемъ стану носить на груди своей! отвѣчалъ я, — должно быть эта вещь принадлежала какому нибудь простому моряку, а иначе быть не можетъ, кому нужно изображать рыбу на этомъ медальонѣ, сдѣланномъ изъ желѣза.

— Нѣтъ бронзовый! но только почернѣлъ отъ времени! возразилъ островитянинъ, — я употреблялъ его вмѣсто огнива, но теперь нашелъ другой способъ добывать себѣ огонь.

Я поблагодарилъ старика за подарокъ, мы встали и пошли; между тѣмъ время приближалось къ вечеру; и солнце уже довольно опустилось за горизонтъ; небо покрывшееся пурпуромъ зари, стало уже блекнуть; черезъ нѣсколько минутъ мы замѣтили вдали кустарникъ, а потомъ и самый лѣсъ, по примѣтамъ моимъ тотъ самый, въ которомъ я такъ долго блуждалъ.

Приблизившись къ одному холму и обойдя одну его сторону, островитянинъ произнесъ:

— Теперь мнѣ уже время оставить тебя, и ты легко можешь, обойдя этотъ холмъ, выдти къ тому самому мѣсту, гдѣ вами оставлена была ваша лодка.

Я не хотѣлъ болѣе утруждать этого замѣчательнаго для меня вожатаго, и простившись съ нимъ началъ пробираться одинъ и обойдя мысъ, встрѣтился съ своими моряками, выходившими также на прибрежье.

— Ба! воскликнулъ шкиперъ, увидавшій меня прежде всѣхъ, и подбѣжавшій ко мнѣ съ распростертыми руками, — гдѣ это вы запропастились? Признаюсь вамъ, мы измучились, искавши васъ, и теперь съ общаго было согласія рѣшились оставить островъ и объяснить капитану объ вашей отлучкѣ, но къ счастію вы подоспѣли къ намъ, и капитанъ Б--лкинъ будетъ доволенъ нашимъ благополучнымъ возвращеніемъ!

Съ этими словами мы сѣли въ лодку, и черезъ нѣсколько минутъ были уже у себя на кораблѣ.

КОНЕЦЪ.