Въ виду того, что у насъ въ обществѣ весьма сильно распространенъ взглядъ на монастырскія заточенія какъ на явленіе болѣе или менѣе далекаго прошлаго и потому большинство склонно признавать за этой формой наказанія лишь чисто историческое значеніе, — мы считаемъ необходимымъ привести здѣсь и подробнѣе остановиться на нѣкоторыхъ фактахъ и примѣрахъ изъ самаго послѣдняго времени, чтобы наглядно показать, что, несмотря на чисто средневѣковой характеръ этого наказанія, оно, къ сожалѣнію, и до сихъ поръ примѣняется у насъ весьма часто.
Помимо этого, факты и примѣры, которые мы приводимъ здѣсь, могутъ послужить, какъ намъ кажется, выразительной и яркой иллюстраціей той общей системы борьбы съ сектантствомъ и всякаго рода религіозно-этическими разномысліями, которой и до сихъ поръ держится наша администрація, какъ гражданская, такъ и особенно духовная. Съ этой точки зрѣнія явленія и факты, приводимые нами здѣсь, получаютъ важное, можно сказать, огромное общественное значеніе.
Вотъ эти факты.
Случай первый.
Въ августѣ мѣсяцѣ 1902 года изъ Суздальской монастырской тюрьмы былъ освобожденъ архангельскій уроженецъ Василій Осиповичъ Раховъ, просидѣвшій въ одиночномъ заключеніи монастырскаго каземата цѣлыя весемь лѣтъ. Намъ удалось собрать нѣкоторыя свѣдѣнія объ обстоятельствахъ, при которыхъ состоялась ссылка и заточеніе Рахова въ монастырь, — свѣдѣнія, которыя мы и считаемъ полезнымъ огласить въ печати въ виду того, что исторія заточенія Рахова воочію убѣждаетъ въ томъ, какъ легко у насъ даже и теперь попасть въ монастырскую тюрьму.
Біографическія данныя о г. Раховѣ, а также свѣдѣнія объ его благотворительной и просвѣтительной дѣятельности, которая, собственно говоря, и привела его въ Суздальскую тюрьму, мы находимъ въ письмѣ изъ Архангельска, напечатанномъ въ газетѣ „Недѣля“ за 1893 годъ.
„Лѣтъ десять тому назадъ, — сообщалось въ этомъ письмѣ, — въ одной изъ торговыхъ конторъ богатой нѣмецкой фирмы въ Архангельскѣ состоялъ на службѣ молодой человѣкъ, лѣтъ 22-хъ, нѣкто В. Раховъ. Сынъ довольно состоятельныхъ родителей, на прекрасномъ счету у своихъ принципаловъ, онъ былъ уже, такъ сказать, на порогѣ блестящей житейской карьеры, какъ вдругъ, къ ужасу родныхъ и немалому изумленію знакомыхъ, бросилъ и службу и общество, въ которомъ вращался, и куда-то исчезъ. Спустя нѣкоторое время, мы застаемъ его уже въ глухой деревушкѣ Пинежскаго уѣзда. Тамъ, переходя изъ избы въ избу, онъ усердно обучаетъ грамотѣ и закону Божію деревенскихъ ребятишекъ, дѣломъ и совѣтомъ помогаетъ взрослымъ, а по вечерамъ и въ праздники читаетъ имъ книжки религіозно-нравственнаго содержанія. Въ то же время онъ вступаетъ въ дѣятельную борьбу съ грубостью, пьянствомъ и другими недостатками мужика, успѣшно будитъ его совѣсть, и крестьяне нравственно оживаютъ. Раховъ является желаннымъ гостемъ въ каждой избѣ: онъ и учитель, и миротворецъ, и помощникъ. Мужики перестаютъ пить; бабы, натерпѣвшіяся отъ пьяныхъ мужей, благодарятъ Провидѣніе за то, что оно послало имъ такого человѣка, черезъ котораго онѣ увидѣли свѣтъ.
„Долго ли продолжалась бы эта просвѣтительная дѣятельность Рахова — неизвѣстно, но только, по доносу мѣстнаго священника, которому онъ показался подозрительнымъ, ему было воспрещено оставаться въ деревнѣ, — и Раховъ уѣхалъ въ Архангельскъ. Это было весной. Проживъ нѣсколько дней дома, Раховъ снова куда-то исчезъ, и теперь уже надолго.
„Проходитъ болѣе двухъ лѣтъ, пока онъ вновь появляется на родинѣ. Оказывается, что за это время онъ пѣшкомъ обошелъ весь русскій югъ, побывалъ на Аѳонѣ, пробрался въ Палестину[1].
Наконецъ, онъ попадаетъ въ Одессу. Здѣсь, по своему обыкновенію, онъ поселяется на одной изъ окраинъ города и входитъ въ соприкосновеніе съ населеніемъ ея, состоящимъ изъ рабочихъ, босяковъ и нищихъ. Онъ приходитъ въ ужасъ отъ той страшной и безысходной нужды, среди которой живутъ всѣ эти люди. Онъ рѣшаетъ заявить объ этомъ богатому одесскому обществу, чтобы вызвать съ его стороны участіе и помощь этой вопіющей нуждѣ. Но какъ это сдѣлать?
Каждый день, каждый вечеръ богатые, состоятельные люди собираются въ театрѣ, и вотъ, не долго думая, Раховъ идетъ въ театръ и занимаетъ мѣсто въ партерѣ. Публики, дѣйствительно, масса, почти всѣ мѣста заняты. Въ первый же антрактъ, какъ только упалъ занавѣсъ и публика готова была подняться со своихъ мѣстъ, — Раховъ обратился къ ней съ, горячей рѣчью, въ которой, описавъ нужду и нищету голытьбы, гнѣздящейся на окраинахъ Одессы призывалъ общество немедленно же придти на помощь.
Легко, конечно, представить себѣ финалъ подобной попытки: на сцену не замедлила, разумѣется, выступить полиція, затѣмъ — арестъ и протоколъ и окончательная развязка — въ участкѣ. Въ результатѣ Рахова отправляютъ изъ Одессы по этапу на мѣсто родины въ Архангельскъ. Здѣсь его „сажаютъ въ тюрьму, судятъ какъ распространителя какой-то ереси, но, не найдя ни въ словахъ, ни въ поступкахъ его ничего предосудительнаго, оправдываютъ и выпускаютъ на волю“.
„Вскорѣ послѣ этого Раховъ опять уходитъ на югъ и затѣмъ черезъ годъ вновь препровождается по этапу на родину уже изъ Кіева. Замѣчательно, что и въ тюрьмѣ, и во время слѣдованія этапомъ, онъ всегда былъ бодръ и „радостенъ“ (выраженіе конвоировъ) и имѣлъ неотразимое и благотворнѣйшее вліяніе на своихъ товарищей по неволѣ. По отзыву тюремщиковъ и конвойныхъ, разные бродяги, мошенники, слушавшіе его убѣжденную рѣчь, дѣлались нравственно чище, лучше; иные же положительно исправлялись“.
Попавъ снова въ Архангельскъ, Раховъ весь отдается живому, активному служенію ближнимъ, въ духѣ чистаго христіанства. Его лозунгомъ становится: „все для другихъ, ничего для себя“. Онъ входитъ въ тѣсное и близкое общеніе съ бѣднотой, гнѣздящейся на городскихъ окрайнахъ, внимательно и подробно изучаетъ нужды этого люда. „Ежедневно, съ ранняго утра и до глубокой ночи, посѣщаетъ онъ ночлежные пріюты и разныя трущобы, въ которыхъ ютятся бѣдность, порокъ, преступленіе, учитъ добру; грамотнымъ раздаетъ книги, помогаетъ гдѣ и чѣмъ можетъ, миритъ ссорящихся“. Въ началѣ зимы 1893 года, въ двухъ самыхъ захолустныхъ пунктахъ города, населенныхъ исключительно бѣдняками, Раховымъ были наняты квартиры, гдѣ онъ ежедневно кормилъ до ста и болѣе человѣкъ. „Эти трапезы обыкновенно начинались и оканчивались чтеніемъ евангелія и житія святыхъ, разъясненіемъ ихъ и молитвою. Масса постороннихъ ходила изъ любопытства въ столовыя Рахова единственно для того, чтобы послушать его бесѣды и чтенія. Но такъ какъ на устройство этихъ столовыхъ не было испрошено надлежащаго разрѣшенія, то послѣдовало закрытіе ихъ“.
Лишенный возможности организовать на болѣе широкихъ началахъ дѣло благотворительной помощи, Раховъ волей-неволей вынужденъ былъ сузить свою дѣятельность въ этой области. Тогда онъ началъ ходить изъ дома въ домъ, изъ лачуги въ лачугу, при чемъ, по увѣренію автора цитируемой нами корреспонденціи, — „всегда являлся какъ разъ во-время тамъ, гдѣ требовалась немедленная помощь или утѣшеніе“. Зимой, ранней порой, когда еще темно, онъ выходилъ со двора съ санками, на которыхъ были уложены мука, хлѣбъ, дрова и т. п.; онъ останавливался у заранѣе отмѣченныхъ имъ избушекъ бѣдняковъ и оставлялъ у ихъ порога муку или дрова, — и затѣмъ удалялся, никѣмъ не замѣченный.
Среди бѣдняковъ и рабочаго класса города дѣятельность Рахова имѣла явно благотворное морализующее вліяніе. „Такъ на нѣкоторыхъ лѣсопильныхъ заводахъ рабочіе, подъ вліяніемъ Рахова, ежедневно начинаютъ теперь работу общею молитвою, и, по отзыву заводчиковъ, вы нынѣ не услышите въ ихъ средѣ ни сквернословія, ни раздоровъ, ни ругани. Помимо этого у нихъ замѣчается сильный подъемъ духа, и само дѣло отъ этого выигрываетъ“.
Въ заключеніе корреспонденціи авторъ задается вопросомъ: „гдѣ же беретъ средства этотъ странный человѣкъ, чтобы поить и кормить массу голодныхъ людей, покупать книги для раздачи, помогать и т. д. — „Богъ даетъ“, — отвѣтилъ бы на такой вопросъ самъ Раховъ. Средства эти шлютъ ему отовсюду, и въ этомъ отношеніи онъ такъ же обезпеченъ, какъ Іоаннъ Кронштадтскій[2]“.
Особенно много сдѣлалъ Раховъ для бѣднѣйшей части Архангельскаго населенія въ тяжелую годину памятной всѣмъ голодовки 1892 года. Помимо открытыхъ имъ столовыхъ, въ которыхъ кормились всѣ бѣдняки и нищіе города, а также пришлый людъ, особенно изъ числа богомольцевъ, ежегодно въ огромномъ числѣ направляющихся въ Соловецкій монастырь, — Раховъ на одной изъ окраинъ города, населенной преимущественно бѣднотой, въ Кузнечихѣ, устроилъ мастерскія, или вѣрнѣе домъ трудолюбія, гдѣ бѣдняки, не имѣвшіе средствъ завести свое собственное дѣло и пріобрѣсти инструменты, занимались столярнымъ и сапожнымъ ремеслами, щипали пеньку, плели коврики и т. д. Тутъ были какъ мужчины, такъ и женщины.
Затѣмъ, снявъ особый домъ, онъ устроилъ въ немъ пріютъ на 40 человѣкъ дѣтей, въ который принимались дѣти, преимущественно сироты, съ грудного возраста и до 12 лѣтъ. Наконецъ, имъ устроенъ былъ ночлежный домъ для всѣхъ безпріютныхъ и бездомныхъ. Но ему и этого оказалось мало, и онъ готовъ былъ каждую минуту дѣлиться всѣмъ, что онъ имѣлъ, съ бѣдняками и нищими. У него ничего не было своего, личнаго, завѣтнаго, съ чѣмъ бы онъ не разстался и не подѣлился бы съ неимущими, босяками и нищими. Бывали случаи, когда онъ, въ суровую зимнюю вьюгу, встрѣтивъ гдѣ-нибудь босяка или нищаго, одѣтаго въ дырявое рубище, — обмѣнивался съ нимъ платьемъ, бывшимъ въ это время на немъ. Однажды, встрѣтивъ нищаго, дрожавшаго отъ холода, Раховъ снялъ съ себя только-что подаренную ему отцомъ прекрасную шубу на лисьемъ мѣху и одѣлъ ее на нищаго.
Вполнѣ естественно, что вся городская голытьба смотрѣла на Рахова, какъ на своего благодѣтеля; она чуть не молилась на него. Что касается другихъ слоевъ населенія, то они относились къ этому необыкновенному человѣку весьма различно, хотя, по-видимому, всѣ безусловно вѣрили въ полную искренность его побужденій и тѣхъ внутреннихъ, этическихъ мотивовъ, которыми онъ руководствовался въ своей дѣятельности. Но одни считали его чудакомъ и оригиналомъ, другіе — религіозно настроеннымъ мистикомъ и „человѣкомъ не отъ міра сего“, третьи, наконецъ, — не вполнѣ нормальнымъ, немного „тронувшимся“ человѣкомъ.
Какъ бы то ни было, но довольно долгое время все шло вполнѣ благополучно: учрежденія, созданныя Раховымъ на пользу населенія, постепенно развивались и крѣпли. Вдругъ по городу пошли какіе-то странные, тревожные слухи. Судя по этимъ слухамъ, можно было заключить, что мѣстное духовенство заподозрило Рахова въ неисполненіи имъ нѣкоторыхъ обрядовъ православной церкви. Таинственно сообщалось о какихъ-то брошюркахъ и книжкахъ, которыя читались иногда въ открытыхъ имъ учрежденіяхъ и которыя, яко бы, не вполнѣ согласны съ ученіемъ и правилами православной церкви. Говорилось, что Раховъ будто бы съ недостаточнымъ почтеніемъ относится къ иконамъ св. угодниковъ.
Произведены были обыски въ учрежденіяхъ, организованныхъ Раховымъ, но при этомъ рѣшительно ничего не только преступнаго, но и сколько-нибудь подозрительнаго обнаружено не было. Иконы вездѣ оказались на подобающихъ имъ мѣстахъ, брошюрки, возбудившія тревогу и подозрѣнія мѣстныхъ священниковъ, оказались самыми невиннѣйшими книжками, прошедшими всевозможныя цензуры.
Тѣмъ не менѣе, однако, по настоянію духовныхъ властей, противъ Рахова было возбуждено судебное преслѣдованіе, и затѣмъ онъ былъ привлеченъ къ суду; дѣло его разсматривалось Архангельской палатой. Когда ему предложили избрать себѣ защитника, онъ отказался» замѣтивъ: „Богъ защититъ“. Къ сожалѣнію, намъ не пришлось узнать, какъ именно было формулировано обвиненіе противъ Рахова, но судомъ, какъ мы уже упоминали выше, онъ былъ оправданъ, такъ какъ ровно ничего преступнаго въ его дѣйствіяхъ судъ не нашелъ.
Мѣстная администрація, во главѣ съ губернаторомъ А. П. Энгельгардтомъ, также ничего не имѣла противъ Рахова и его дѣятельности. Но архангельское епархіальное начальство, очевидно, было на этотъ счетъ другого мнѣнія, такъ какъ нашло необходимымъ возбудить ходатайство о ссылкѣ и заключеніи Рахова въ Суздальскій Спасо-Евфиміевъ монастырь. Ходатайство это было немедленно уважено и въ октябрѣ мѣсяцѣ 1894 года въ Архангельскѣ получилось изъ Петербурга распоряженіе объ отправкѣ Рахова въ Суздальскую монастырскую тюрьму.
Немедленно же по полученіи въ Архангельскѣ распоряженія о ссылкѣ въ монастырь Рахова, послѣдній былъ арестованъ и заключенъ въ тюремный замокъ, къ великому ужасу его отца и матери. Затѣмъ съ первымъ же этапомъ, 20-го октября, въ 8 часовъ утра, Раховъ былъ отправленъ въ г. Суздаль, при чемъ ему не разрѣшено было проститься даже съ родной матерью и отцомъ.
Ссылка въ монастырь единственнаго сына, на котораго семьей возлагались всѣ надежды, страшно поразила и потрясла какъ старика отца, такъ и его жену. Послѣдняя не перенесла удара: она слегла въ постель и, прохворавъ около трехъ мѣсяцевъ, умерла „отъ скорби“ 10-го февраля 1895 года. Со смертью жены старикъ остался одинокимъ бобылемъ. Съ горечью, хотя и безъ малѣйшей тѣни озлобленія, жаловался онъ на тяжелый ударъ судьбы, поразившій его семью. Убитый горемъ отецъ, между прочимъ, съ тревогой высказывалъ предположеніе, что одиночное тюремное заключеніе можетъ особенно сильно повліять на мистически настроенное воображеніе его сына и даже можетъ повлечь за собою полное душевное разстройство его, тѣмъ болѣе, что ранѣе въ молодости онъ уже перенесъ приступъ психической болѣзни.
Несчастный старикъ всю надежду возлагалъ на прошенія, которыя онъ подавалъ разнымъ высокопоставленнымъ лицамъ и въ которыхъ онъ умолялъ объ освобожденіи его сына изъ монастырской тюрьмы и объ отдачѣ его ему на поруки… Увы! надеждѣ этой не суждено было осуществиться: старикъ умеръ, такъ и не дождавшись освобожденія сына изъ монастырскаго каземата.
Но есть основанія думать, что мольбы и прошенія старика Рахова, въ концѣ концовъ, все-таки были услышаны; по крайней мѣрѣ, — какъ мы уже сообщали въ началѣ этой главы, — Василій Осиповичъ Раховъ былъ освобожденъ изъ Суздальской тюрьмы въ августѣ 1902 года. Онъ поселился въ Архангельскѣ, въ семьѣ своихъ родственниковъ. Восьмилѣтнее тяжелое одиночное заключеніе, повидимому, не прошло для него безслѣдно. Люди, знавшіе молодого Рахова до его ссылки и послѣ нея, говорятъ, что опасенія его отца за психическое состояніе здоровья сына — имѣли полное основаніе. Долголѣтняя тюрьма наложила страшную печать на весь духовный обликъ несчастнаго узника, на всю его психику. Едва ли теперь онъ способенъ къ жизни и дѣятельности.
Такова печальная исторія Рахова. Мы изложили ее здѣсь на основаніи, съ одной стороны, — газетныхъ извѣстій, а съ другой — разсказовъ отца Рахова и нѣкоторыхъ другихъ лицъ, имѣвшихъ случай близко знать В. О. Рахова. Но такъ какъ подлиннаго дѣла о немъ мы не имѣли въ рукахъ, то, быть-можетъ, въ наше сообщеніе невольно вкрались нѣкоторыя неточности. Поэтому, въ интересахъ истины, въ интересахъ выясненія этой глубоко печальной и прискорбной исторіи — нельзя не пожелать, чтобы архангельское епархіальное начальство нашло возможнымъ огласить въ печати обстоятельства, вызвавшія необходимость примѣненія одной изъ самыхъ тяжелыхъ уголовныхъ каръ къ человѣку, дѣятельность котораго, казалось, всецѣло была проникнута духомъ высокаго христіанскаго подвига.
Безъ подробнаго же знакомства со всѣми условіями и обстоятельствами дѣла, вызвавшими ссылку и заточеніе Рахова, — невольно у каждаго являются вопросы: за что же, наконецъ, такъ жестоко пострадалъ этотъ рѣдкій альтруистъ, стремившійся свою жизнь и дѣятельность построить на евангельскомъ идеалѣ? За что разбита жизнь этого человѣка и жизнь его семьи? Не вкралось ли въ это дѣло какой-нибудь роковой ошибки со стороны лицъ, возбудившихъ преслѣдованіе противъ человѣка, въ дѣятельности котораго уголовный судъ, разбиравшій его дѣло, не нашелъ состава преступленія?
Случай второй.
Въ числѣ лицъ, и сейчасъ томящихся за рѣшетками Суздальской монастырской тюрьмы, между прочимъ, находится нѣкто Ермолай Федосѣевъ, заключенный туда согласно ходатайству самарскаго епархіальнаго начальства. Вотъ уже пятый годъ сидитъ онъ въ строгомъ одиночномъ заключеніи монастырскаго каземата. О причинахъ, вызвавшихъ это заточеніе, находимъ слѣдующее объясненіе въ „отчетѣ о состояніи сектантства въ Самарской епархіи за 1900 годъ“.
„По отношенію къ нераскаяннымъ и зловреднымъ еретикамъ и пропагаторамъ епархіальное начальство прибѣгало къ крайнему средству воздѣйствія, ходатайствуя предъ Св. Синодомъ объ изъятіи ихъ изъ среды православной паствы чрезъ заключеніе въ Суздальскій Спасо-Евфиміевъ монастырь. Такъ оно вынуждено было поступить съ нѣкіемъ Ермолаемъ Федосѣевымъ, который жилъ въ пещерѣ и своей лицемѣрной (?) праведностью привлекалъ къ себѣ массы простого народа“[3].
Слѣдуетъ хотя на минуту остановиться на этихъ строчкахъ „отчета“, чтобы вникнуть въ ихъ сокровенный смыслъ. Прежде всего, нельзя не отмѣтить въ нихъ той откровенности, съ которой самарское епархіальное начальство заявляетъ о своемъ отношеніи къ тѣмъ изъ „еретиковъ“ и „пропагандистовъ“, которыхъ оно почему-нибудь признаетъ „нераскаянными и зловредными“. По отношенію къ такимъ лицамъ оно, очевидно, со спокойною совѣстью считаетъ себя въ правѣ прибѣгать къ „крайнему средству воздѣйствія“, т.-е. къ изъятію ихъ изъ среды православной паствы и ссылкѣ въ тюрьму Суздальскаго Спасо-Евфиміева монастыря. И хотя „средство“ это самимъ епархіальнымъ начальствомъ признается „крайнимъ“, тѣмъ не менѣе оно ни мало не стѣсняется этимъ обстоятельствомъ и видимо считаетъ подобное средство не только необходимымъ въ борьбѣ съ еретиками и пропагандистами, но и вполнѣ цѣлесообразнымъ и дѣйствительнымъ. Въ виду этого, а также вслѣдствіе того, что понятія объ еретичествѣ и пропагандѣ, конечно, слишкомъ условны, растяжимы и неопредѣленны — нельзя не пожалѣть о томъ, что самарское епархіальное начальство не сочло нужнымъ хотя отчасти пояснить: кого собственно считаетъ оно „еретиками“ и „пропагандистами“ и какъ именно опредѣляется та „зловредность“ ихъ, которая, по его убѣжденію, должна караться не иначе какъ монастырской тюрьмой?
Переходя затѣмъ къ отдѣльному частному случаю, по поводу котораго епархіальное начальство нашло нужнымъ высказать свой принципіальный взглядъ на монастырскія заточенія, — именно къ ссылкѣ въ Суздальскую тюрьму Ермолая Федосѣева — нельзя не выразить крайняго недоумѣнія относительно мотивировки обвиненія въ тѣхъ преступленіяхъ, за которыя Федосѣевъ былъ обреченъ на заточеніе въ монастырскую тюрьму.
Самарское епархіальное начальство въ своемъ отчетѣ старается увѣрить, что оно было „вынуждено“ примѣнить къ Федосѣеву крайнюю мѣру, т.-е. ссылку въ Суздаль, вслѣдствіе того, что онъ „жилъ въ пещерѣ и своей лицемѣрной праведностью привлекалъ къ себѣ массы простого народа“[4].
Изъ этого мы въ правѣ заключить, что въ лицѣ Федосѣева мы видимъ даже не „еретика“, не „пропагандиста“, не „сектанта“, а просто мистика, религіозно настроеннаго человѣка, который, по примѣру святыхъ прежняго времени, предпочиталъ жить въ пещерѣ и такимъ путемъ спасать свою душу. Будь Федосѣевъ сектантомъ или еретикомъ, и особенно „зловреднымъ“ и „нераскаяннымъ“, отчетъ, разумѣется, не преминулъ бы подчеркнуть это обстоятельство, поставить его на видъ.
Такимъ образомъ, всѣ „преступленія“ Федосѣева предъ церковью и государствомъ состоятъ лишь въ томъ, что онъ во 1-хъ, жилъ въ пещерѣ и, во 2-хъ, привлекалъ къ себѣ массы народа своей лицемѣрной праведностью. Нужно ли говорить о томъ, что оба эти „преступленія“ ровно ничего преступнаго въ себѣ не заключаютъ и ни подъ одну изъ статей дѣйствующихъ у насъ уголовныхъ законовъ подведены быть не могутъ? Какъ глубоко ни вкоренилась у насъ въ Россіи система опеки и строгой регламентаціи особенно по отношенію нашего крестьянства, захвативъ область не только общественной, но и частной жизни, тѣмъ не менѣе, однако, и у насъ жить въ пещерѣ, напримѣръ, никому не возбраняется, точно такъ же не возбраняется и „привлекать къ себѣ народъ праведностью“.
Въ данномъ случаѣ виновность Федосѣева, какъ видно изъ отчета епархіальнаго начальства, главнымъ образомъ аргументировалась тѣмъ, что „праведность“, благодаря которой онъ привлекалъ къ себѣ „массы народа“, была кѣмъ-то признана „лицемѣрной“. Но такъ какъ при этомъ отчетъ не приводитъ ни одного доказательства въ подтвержденіе лицемѣрія Федосѣева и даже не указываетъ, кто были тѣ судьи и эксперты, которымъ дано безошибочно читать въ сердцахъ, то понятно, что подобное обвиненіе является совершенно голословнымъ и отнюдь не убѣдительнымъ.
Но если даже и согласиться со взглядами Самарскаго епархіальнаго начальства и признать, что праведность Федосѣева была дѣйствительно лицемѣрна, то все-таки совершенно невольно является вопросъ: съ какихъ же поръ лицемѣріе и „лицемѣрная праведность“ становятся тяжкимъ уголовнымъ преступленіемъ и притомъ такимъ, которое должно быть наказано строгимъ и многолѣтнимъ тюремнымъ заключеніемъ?....
Безспорно, разумѣется, что лицемѣріе и ханжество являются наиболѣе крупными, наиболѣе отталкивающими пороками среди другихъ недостатковъ нравственной природы человѣка. Типъ лицемѣра и ханжи, типъ Тартюфа всегда и вездѣ возбуждалъ вполнѣ справедливое и законное чувство негодованія, но нигдѣ, никогда и никто — даже во времена святой инквизиціи — не рѣшался рекомендовать наказывать и исправлять людей этого типа тюрьмой и казематомъ.
Затѣмъ — отчетъ епархіальнаго начальства ни одного слова не говоритъ о томъ: по чьей иниціативѣ возбуждено было дѣло о Федосѣевѣ? Было ли произведено о дѣйствіяхъ его разслѣдованіе? И если было, то кѣмъ именно: мѣстнымъ священникомъ, миссіонеромъ, членомъ духовной консисторіи или же представителемъ административной или судебной власти? Привлекался ли Федосѣевъ за свои дѣйствія къ судебной отвѣтственности, или же дѣло ограничилось однимъ рѣшеніемъ духовныхъ властей?
Далѣе, мы не знаемъ: была ли предоставлена Федосѣеву возможность оправдаться отъ возведенныхъ на него обвиненій? И, наконецъ, прежде чѣмъ приговорить Федосѣева къ одному изъ самыхъ тяжелыхъ наказаній и обречь его на заточеніе въ монастырской тюрьмѣ, были ли испробованы надъ нимъ тѣ мѣры и средства воздѣйствія, которыя въ подобныхъ случаяхъ обязательны для духовныхъ властей?
На всѣ эти вопросы въ отчетѣ епархіальнаго начальства мы не находимъ никакихъ указаній, никакихъ разъясненій.
При такомъ положеніи дѣла нельзя не выразить глубокаго сожалѣнія, во-первыхъ, о томъ, что самарскія духовныя власти нашли возможнымъ возбудить ходатайство о заточеніи Федосѣева въ Суздальскую крѣпость рѣшительно безъ всякихъ сколько-нибудь серьезныхъ основаній для этого, а, во-вторыхъ, и еще болѣе о томъ, что подобное ходатайство встрѣтило сочувствіе въ высшихъ духовныхъ сферахъ и получило удовлетвореніе.
Какъ бы то ни было, но въ результатѣ предъ нами фактъ поистинѣ поразительный, почти невѣроятный: человѣкъ, въ дѣйствіяхъ котораго не было даже состава преступленія, вотъ уже пятый годъ сидитъ въ одиночномъ тюремномъ заключеніи, и сколько времени придется ему просидѣть — еще никому неизвѣстно, такъ какъ мы уже видѣли, что въ монастырскія тюрьмы у насъ всегда попадаютъ люди безъ опредѣленія срока. Мы видѣли также, какъ часто подобное заключеніе продолжается цѣлые десятки лѣтъ и даже становится пожизненнымъ…
Третій примѣръ.
Въ томъ же офиціальномъ отчетѣ о состояніи сектантства въ Самарской епархіи за 1900 годъ, изъ котораго мы заимствовали только-что приведенныя нами свѣдѣнія о ссылкѣ и заточеніи Федосѣева, находимъ сообщеніе о другомъ случаѣ заточенія въ Суздальскую монастырскую тюрьму. Оказывается, что въ эту тюрьму и около того же самаго времени былъ заключенъ крестьянинъ Самарской губерніи Иванъ Чуриковъ, вся вина котораго, судя по отчету, состояла лишь въ томъ, что онъ „выдавалъ себя за цѣлителя и чудотворца и тѣмъ эксплоатирэвалъ религіозное чувство простецовъ“.
Такимъ образомъ, и на этотъ разъ монастырскому заточенію подвергается не „зловретный еретикъ“, не „пропагандистъ“ опаснаго ученія и не сектантъ, принадлежащій къ какой-либо изувѣрской сектѣ, а человѣкъ, по мнѣнію самого епархіальнаго начальства, виновный лишь въ томъ, что онъ эксплоатировалъ религіозное чувство простого народа. Конечно, опять таки, нельзя не пожалѣть, что самарскія духовныя власти не нашли нужнымъ сколько-нибудь обосновать и подкрѣпить фактами обвиненіе, выставленное ими противъ Чурикова. Однако, допустимъ, что обвиненіе это вполнѣ справедливо и что Чуриковъ дѣйствительно выдавалъ себя за чудотворца и дѣйствительно виновенъ въ эксплоатаціи религіознаго чувства простого народа. Но вѣдь въ такомъ случаѣ въ его дѣйствіяхъ неизбѣжно должны были проявляться и обманъ, и, быть-можетъ, даже мошенничество, — словомъ, такіе проступки и преступленія, которые вполнѣ точно предусмотрѣны нашими законами и наказываются достаточно строго.
,_%D1%81%D1%82%D1%80._112.jpg){kind=link}
Слѣдовательно, при доказанности обвиненія, взведеннаго на Чурикова самарскимъ епархіальнымъ начальствомъ, онъ неминуемо долженъ былъ понести извѣстное, опредѣленное наказаніе отъ подлежащаго гражданскаго суда, который, внѣ всякаго сомнѣнія, сумѣлъ бы въ должной степени покарать виновнаго за его преступную дѣятельность и предохранить отъ нея населеніе. Но самарскія духовныя власти этотъ прямой и законный путь нашли почему-то неудобнымъ и предпочли расправиться съ Чуриковымъ въ административномъ порядкѣ, возбудивъ ходатайство о заточеніи его въ монастырскую тюрьму. Вѣроятно, ходатайство это было уважено, такъ какъ вскорѣ же Чуриковъ безъ всякаго суда и даже слѣдствія лишается свободы и запирается въ одиночную тюрьму Суздальской крѣпости… За что? на долго ли? — никому и ничего неизвѣстно.
Случай съ Чуриковымъ, а также только-что приведенные нами случаи съ Раховымъ и Федосѣевымъ наглядно показываютъ, что и въ наши дни весьма не трудно попасть въ монастырскую тюрьму. Изъ того же, что сообщалось нами въ предыдущихъ статьяхъ, читатели, безъ сомнѣнія, пришли уже къ убѣжденію, что насколько легко у насъ попасть въ монастырскую тюрьму, настолько же трудно освободиться изъ нея. Къ счастію Чурикова, у него нашлись покровители изъ лицъ, имѣющихъ связи и вліяніе въ извѣстныхъ сферахъ, благодаря чему ему совершенно неожиданно вскорѣ же удалось освободиться изъ Суздальской крѣпости.
,_%D1%81%D1%82%D1%80._113.jpg){kind=link}
Но такой развязкой остались весьма недовольны самарскія духовныя власти. Отчетъ епархіальнаго начальства, сообщая, что въ истекшемъ 1900 году Чурикову „какимъ-то образомъ удалось освободиться изъ заточенія“, видимо, относится крайне неодобрительно къ такой мѣрѣ, т.-е. къ освобожденію Чурикова „изъ заточенія“, и въ доказательство того, насколько была пагубна подобная мѣра, приводитъ слѣдующія свѣдѣнія о дальнѣйшей жизни и дѣятельности Чурикова.
„Свободой своей, — говоритъ отчетъ, — Чуриковъ воспользовался для стяжанія себѣ еще большаго авторитета, объясняя свое освобожденіе не дѣломъ милости начальства, а признаніемъ будто бы его невинности (невиновности?) и правоты его ученія[5]. Теперь онъ проживаетъ въ Петербургѣ и имѣетъ сотни поклонниковъ, которые вполнѣ обезпечили его существованіе и сняли для него цѣлый роскошно обставленный домъ“.
Случай съ Чуриковымъ заслуживаетъ особеннаго вниманія главнымъ образомъ потому, что заточеніе его въ монастырскую тюрьму, — какъ увѣряютъ, — состоялось безъ Высочайшей санкціи. Мало этого, настойчивые слухи утверждаютъ, что относительно заточенія Чурикова въ Суздальскій монастырь не было даже постановленія Св. Синода, и что будто бы все дѣло ограничилось тѣмъ, что самарская духовная консисторія, признавая дѣятельность Чурикова вредной, сдѣлала предписаніе полиціи объ отправкѣ его въ Суздальскую тюрьму, что и было исполнено съ точностью, заслуживающей лучшаго примѣненія.
Вообще вслѣдствіе тайны, скрывающей обыкновенно все, что касается до монастырскихъ заточеній, какъ въ обществѣ, такъ и въ народѣ распространено множество разнаго рода слуховъ и толковъ, иногда, можетъ-быть, крайне преувеличенныхъ и даже совершенно не соотвѣтствующихъ истинѣ, которые тѣмъ не менѣе получаютъ широкое распространеніе, внося тревогу и смущеніе въ умы многихъ людей. Въ виду этого нельзя не пожелать появленія офиціальнаго сообщенія, которое положило бы конецъ всѣмъ подобнымъ, нерѣдко совершенно фантастическимъ слухамъ, указавъ точныя цифры и приведя имена всѣхъ лицъ, подвергшихся этой суровой карѣ, а также причины, вызвавшія необходимость ея примѣненія.
Мы остановили вниманіе читателей на первыхъ попавшихся подъ руку случаяхъ заточенія въ монастырскія тюрьмы, имѣвшихъ мѣсто въ самое послѣднее время. Но подобнаго рода примѣровъ можно было бы привести здѣсь очень много. Хотя въ нашу повседневную печать лишь въ очень рѣдкихъ случаяхъ проникаютъ извѣстія и притомъ — всегда краткія и отрывочныя, — о ссылкѣ и заточеніи въ монастырь того или другого лица, тѣмъ не менѣе, внимательно слѣдя за хроникой религіозной жизни Россіи по разнымъ источникамъ, можно установить цѣлый рядъ подобныхъ случаевъ.
Такъ недавно въ газетахъ проскользнуло извѣстіе, что лѣтомъ 1901 года въ Подольской губерніи былъ слѣдующій случай. На священника Шандровскаго пало подозрѣніе, что онъ благоволитъ штундѣ. Говорили даже, что онъ будто бы оставилъ православіе и открыто присоединился къ штундѣ. Его вызываютъ въ губернскій городъ, арестуютъ тамъ, и вслѣдъ затѣмъ онъ безслѣдно куда-то исчезаетъ. Спустя нѣкоторое время сдѣлалось извѣстно, что онъ заточенъ въ одинъ изъ монастырей.
Насколько точно это сообщеніе намъ, къ сожалѣнію, не извѣстно. Но если случай перехода православнаго священника въ штунду дѣйствительно имѣлъ мѣсто, то вполнѣ понятно, что духовныя власти не могли, конечно, не обратить серьезнаго вниманія на этотъ фактъ. Жаль только, что случай этотъ получилъ разрѣшеніе въ административномъ порядкѣ и что все дѣло опять-таки было облечено строгой тайной.
Итакъ, священникъ Шандровскій попалъ въ монастырское заточеніе за отпаденіе отъ православія и переходъ въ штунду. Съ точки зрѣнія русскаго уголовнаго, а тѣмъ болѣе церковнаго права, подобныя дѣйствія не могутъ не считаться, конечно, тяжкими и значительными преступленіями. Но при этомъ необходимо имѣть въ виду, что далеко не всегда священники попадаютъ въ монастырскія тюрьмы за явную, серьезную и несомнѣнную вину. Нерѣдки случаи, когда и теперь монастырскимъ заточеніемъ наказываются не преступленія и даже не проступки духовныхъ лицъ, а лишь взгляды и мнѣнія ихъ по тѣмъ или инымъ вопросамъ вѣры и церковнаго управленія. Для примѣра укажемъ на священника Тамбовской губерніи Гер. Ив. Цвѣткова, о которомъ мы уже упоминали въ одной изъ своихъ предыдущихъ статей. Священникъ Цвѣтковъ лѣтомъ 1901 года „высшимъ духовнымъ начальствомъ“ былъ осужденъ на заточеніе въ Суздальскую монастырскую тюрьму, куда и былъ тогда же отправленъ подъ полицейскимъ конвоемъ.
По сообщенію „С.-Петербургскихъ Вѣдомостей“ „причиною, вызвавшею примѣненіе къ о. Цвѣткову такой суровой кары, были нѣкоторые его взгляды, несогласные съ тѣми, которые считаются господствующими въ нашемъ духовенствѣ. Такъ, напримѣръ, о. Цвѣтковъ осуждалъ подчиненіе церкви свѣтской власти въ лицѣ оберъ-прокурора Св. Синода, признавалъ необходимость скорѣйшаго созыва вселенскаго собора для разрѣшенія многихъ назрѣвшихъ вопросовъ въ православной церкви и отвергалъ авторитетъ Св. Синода. Въ этомъ смыслѣ онъ неоднократно подавалъ докладныя записки оберъ-прокурору Св. Синода и многимъ высшимъ іерархамъ русской церкви, послѣдствіемъ чего и было осужденіе о. Цвѣткова на строгое содержаніе въ монастырѣ „впредь до раскаянія и исправленія“[6].
Вотъ почти уже три года о. Цвѣтковъ сидитъ въ тюремной кельѣ Суздальской крѣпости, и ему придется сидѣть тамъ до тѣхъ поръ, пока настоятель монастыря, а затѣмъ и высшее духовное начальство не убѣдятся въ томъ, что онъ наконецъ исправился, т.-е. раскаялся въ своихъ заблужденіяхъ и призналъ свои взгляды и убѣжденія ложными и превратными. Но когда это случится и случится ли когда-нибудь — никто, разумѣется, сказать не можетъ, а потому очень возможно, что о. Цвѣткову придется еще долгіе-долгіе годы томиться въ строжайшемъ заключеніи, очень возможно, что онъ такъ и не дождется той минуты, когда предъ нимъ раскроются наконецъ ворота Суздальской тюрьмы.
По этому поводу невольно вспоминается случай аналогичнаго характера изъ далекаго прошлаго. Это было ровно двѣсти лѣтъ тому назадъ. Въ царствованіе Петра Перваго канцелярія тайныхъ розыскныхъ дѣлъ отправила въ Соловецкій монастырь въ заточеніе якутскаго служилаго человѣка, Андрея Сургучова, вина котораго состояла въ томъ, что онъ отрицалъ Синодъ и заявлялъ, что онъ до тѣхъ поръ не будетъ ходить въ церковь, „пока не будетъ уничтоженъ Синодъ и пока не перестанутъ поминать его на ектеніяхъ“. За эту продерзость и вольнодумство Сургучовъ былъ арестованъ и подвергнутъ допросу, при чемъ, по обычаю того времени, его пытали и „жгли огнемъ“, но такъ какъ онъ и съ „розыска съ огня стоялъ на своемъ упрямствѣ“, то поэтому и былъ отправленъ въ Соловецкую тюрьму.
Со времени этого происшествія прошли цѣлые два вѣка. За это время въ нашей общественной жизни многое, конечно, измѣнилось къ лучшему: исчезли пытки, не жгутъ болѣе огнемъ на допросахъ и т. д.; но за рѣшимость высказать свое убѣжденіе и теперь, какъ 200 лѣтъ тому назадъ, сажаютъ въ мрачный казематъ монастырской тюрьмы. Какъ видите, прогрессъ, достигнутый нами за цѣлыя два столѣтія, едва ли можетъ считаться особенно значительнымъ[7].
Кромѣ священника Цвѣткова, въ Суздальской монастырской тюрьмѣ въ настоящее время сидятъ еще два священника: Петръ Рудаковъ и Гавріилъ Александровичъ Синцоровъ, а также одинъ монахъ-іеродіаконъ Пименъ. Къ сожалѣнію, намъ неизвѣстны причины, которыя привели ихъ въ тюрьму.
Затѣмъ еще недавно въ той же самой тюрьмѣ сидѣли: священникъ Нижегородской губерніи Алексѣй Евграфовичъ Зерчаниновъ, священникъ Петръ Ѳедоровичъ Золотницкій и др. Послѣдній за переходъ къ старообрядцамъ бѣглопоповцамъ просидѣлъ въ Суздальской крѣпости около 32-хъ лѣтъ, а именно, съ 23 декабря 1865 года по 3 апрѣля 1897 года. Понятно, что столь долгое одиночное заключеніе не могло не отразиться на немъ самымъ печальнымъ образомъ: онъ заболѣлъ психическимъ разстройствомъ, которое съ годами подъ вліяніемъ тюремной обстановки росло все болѣе и болѣе, и когда, наконецъ, его выпустили изъ тюрьмы, по ходатайству родственниковъ на ихъ поруки, — то это былъ уже жалкій, безнадежно больной человѣкъ, не отдающій себѣ отчета въ томъ, что происходитъ съ нимъ и вокругъ него.
Но какъ въ прежнія времена, такъ и теперь, въ началѣ XX вѣка, въ наши дни, монастырскому заточенію чаще всего подвергаются лица, извѣстныя у насъ подъ именемъ „сектантовъ“ и „еретиковъ“. О томъ, какъ злоупотребляютъ у насъ этими терминами, мы уже имѣли случай говорить въ одной изъ своихъ прежнихъ статей[8], а потому считаемъ себя въ правѣ не распространяться здѣсь на эту тему.
Укажемъ здѣсь хотя нѣсколько примѣровъ заключенія въ монастырскія тюрьмы сектантовъ и еретиковъ въ ближайшіе къ намъ годы. Изъ отчета г. оберъ-прокурора Св. Синода за 1898 годъ, между прочимъ, узнаемъ о ссылкѣ и заточеніи въ Суздальскій монастырь крестьянина Ахтырскаго уѣзда Харьковской губерніи, Василія Подгорнаго, за распространеніе особой секты хлыстовскаго характера. Дѣятельность Подгорнаго обратила на себя вниманіе мѣстныхъ духовныхъ властей, которыя и не замедлили возбудить противъ него преслѣдованіе.
По словамъ отчета, произведеннымъ, по порученію харьковскаго епархіальнаго начальства, слѣдствіемъ „Подгорный былъ изобличенъ въ крайне предосудительныхъ поступкахъ: подъ личиною внѣшняго благочестія, онъ распространялъ въ средѣ темныхъ и легковѣрныхъ людей лжеученіе, подрывающее коренныя основы семейной жизни, уваженіе къ святой церкви, ея священнодѣйствіямъ, таинствамъ и къ совершителямъ ихъ — православнымъ пастырямъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ самъ онъ велъ жизнь безнравственную, погрязая въ необузданно-грубомъ чувственномъ развратѣ, для каковой цѣли собиралъ женщинъ и дѣвицъ въ общежитіе подъ предлогомъ богоугодныхъ цѣлей и, пользуясь ихъ довѣріемъ, растлѣвалъ и насиловалъ ихъ, не стѣсняясь никакимъ возрастомъ. Въ виду этого въ 1892 г. Святѣйшій Синодъ опредѣлилъ помѣстить Подгорнаго въ арестантское отдѣленіе Суздальскаго Спасо-Евфиміева монастыря, впредь до усмотрѣнія его раскаянія и исправленія“[9].
Такимъ образомъ и въ настоящемъ случаѣ заточеніе въ монастырскую тюрьму состоялось безъ всякаго суда, на основаніи одного лишь слѣдствія, „произведеннаго по порученію харьковскаго епархіальнаго начальства“. Какъ извѣстно, подобнаго рода порученія обыкновенно возлагаются на одного изъ членовъ духовной консисторіи, — чаще всего мѣстнаго соборнаго протоіерея или же на епархіальнаго миссіонера. Не касаясь вопроса о томъ, насколько эти лица могутъ считаться безпристрастными и компетентными слѣдователями и судьями въ вопросахъ, имѣющихъ несомнѣнно юридическій характеръ[10], нельзя не выразить удивленія, что, приписавъ Подгорному совершеніе такихъ преступныхъ дѣйствій, какъ систематическое „растлѣніе и насилованіе женщинъ и дѣвицъ“, духовные слѣдователи въ то же время не нашли почему-то нужнымъ привлечь его къ судебной отвѣтственности за эти преступленія.
Заключенный въ Суздальскую тюрьму, Подгорный пробылъ въ ней почти цѣлые десять лѣтъ, при чемъ, какъ констатировали отчеты г. оберъ-прокурора Св. Синода, не только не обнаружилъ раскаянія, но, наоборотъ, сидя въ тюрьмѣ, — „продолжалъ оказывать вредное вліяніе“ на своихъ многочисленныхъ послѣдователей путемъ тайной переписки съ ними.
Тѣмъ не менѣе однако, когда въ прошломъ 1903 г. мнѣ пришлось посѣтить Суздальскій монастырь, то я нашелъ Подгорнаго уже не въ тюрьмѣ, а въ монастырской кельѣ, гдѣ онъ жилъ не въ качествѣ арестанта или ссыльнаго, а какъ монахъ, принявшій постриженіе и зачисленный въ число братіи Суздальскаго Спасо-Евфиміева монастыря. Столь рѣзкая метаморфоза произошла, какъ мнѣ объяснили, вслѣдствіе того, что настоятель этого монастыря, архимандритъ Серафимъ (бывшій артиллерійскій полковникъ Чичаговъ), сойдясь съ Подгорнымъ, лично убѣдился въ его полной невиновности въ тѣхъ преступленіяхъ, которыя были приписаны ему харьковскими духовными властями. Если это справедливо, то невольно является вопросъ: за что же Василій Подгорный просидѣлъ цѣлые десять лѣтъ въ одиночномъ заключеніи монастырскаго каземата?…
Изъ другихъ сектантовъ, и сейчасъ томящихся въ Суздальской тюрьмѣ, упомянемъ о четырехъ крестьянахъ Саратовской губерніи, заточенныхъ въ эту тюрьму за распространеніе секты енохонцевъ. Вотъ уже болѣе десяти лѣтъ сидятъ эти люди въ строгомъ одиночномъ заключеніи. Двое изъ нихъ не вынесли столь продолжительнаго заключенія и сошли съ ума. Однако и это обстоятельство не вызвало улучшенія въ ихъ положеніи, напротивъ, оно скорѣе содѣйствовало еще большему отягощенію ихъ и безъ того въ высшей степени печальнаго положенія. Вслѣдствіе припадковъ буйнаго помѣшательства, которымъ они иногда подвергаются, ихъ теперь и день и ночь держатъ взаперти, не выпуская даже въ коридоръ и на крохотный тюремный дворъ, для прогулки, — чѣмъ обыкновенно пользуются всѣ остальные арестанты монастырской тюрьмы… Неужели, наконецъ, хотя сумасшествіе не избавитъ этихъ несчастныхъ отъ дальнѣйшаго тюремнаго заключенія?..
Изъ приведенныхъ фактовъ видно, что иниціатива въ дѣлѣ заключенія въ монастырскія тюрьмы лицъ, заподозрѣнныхъ въ отступленіи отъ церкви или еретичествѣ, почти всегда принадлежитъ мѣстнымъ духовнымъ властямъ. Нѣкоторые изъ епархіальныхъ начальствъ особенно охотно прибѣгаютъ къ ссылкѣ и заточенію въ монастыри, ни мало, повидимому, не смущаясь экстраординарностью и жестокостью этой мѣры наказанія.
Затѣмъ изъ тѣхъ же самыхъ примѣровъ видно, что и теперь, какъ въ прежнее время, заключеніе въ монастырскія тюрьмы примѣняется всегда въ административномъ порядкѣ, безъ суда и слѣдствія или же — какъ было, напримѣръ, съ Раховымъ — вопреки рѣшенію суда. Но если примѣненіе административной расправы, административнаго усмотрѣнія глубоко задѣваетъ человѣческое чувство въ сферѣ общественной и политической, то что сказать о тѣхъ случаяхъ, когда подобнаго рода расправа примѣняется въ самой интимной области человѣческаго духа — въ области религіозныхъ вѣрованій и этическихъ убѣжденій людей[11].
Въ интересахъ самой церкви необходимо пожелать, чтобы возможно скорѣе былъ положенъ конецъ „монастырскимъ заточеніямъ“, — этой невозможной аномаліи, уцѣлѣвшей отъ далекой эпохи инквизиціонныхъ гоненій, пытокъ и нетерпимости. Въ интересахъ церкви необходимо отъ всей души пожелать, чтобы монастыри, эти „обители мира, любви и прощенія“, перестали, наконецъ, играть роль остроговъ и тюремъ, чтобы съ монаховъ сняты были, наконецъ, несвойственныя ихъ сану мрачныя обязанности тюремщиковъ.
Осуществить такое положеніе тѣмъ легче и удобо-исполнимѣе, что это не повлекло бы за собою даже какихъ-нибудь измѣненій въ нашемъ уголовномъ законодательствѣ, такъ какъ въ немъ, какъ извѣстно, совсѣмъ не встрѣчается никакихъ правилъ и даже никакихъ указаній относительно монастырскихъ тюремъ, а также порядка заключенія въ нихъ. Правда, 5-я статья „Устава о содержащихся подъ стражею“ гласитъ: „лица гражданскаго вѣдомства въ нѣкоторыхъ случаяхъ присуждаются къ заключенію въ монастырѣ. Порядокъ содержанія ихъ тамъ опредѣляется постановленіями церковными“.
Но, во-первыхъ, очевидно, что здѣсь говорится о заключеніи въ монастырь по суду, а не по административному усмотрѣнію тѣхъ или иныхъ властей; а, во-вторыхъ, выраженіе „заключеніе въ монастырѣ“ нельзя понимать въ смыслѣ заточенія въ монастырской тюрьмѣ. Вѣдь ссылка и заключеніе въ монастыри всегда существовали у насъ, независимо отъ заточенія въ монастырскія тюрьмы. Точно такъ же и теперь лица, ссылаемыя или заключаемыя въ монастыри, помѣщаются въ обыкновенныхъ монастырскихъ кельяхъ и пользуются извѣстной свободой, въ то время какъ лица, обреченныя на заключеніе въ монастырской тюрьмѣ, подвергаются всѣмъ строгостямъ и лишеніямъ тюремнаго режима.
Въ подтвержденіе этихъ соображеній я могъ бы привести множество примѣровъ, когда заключеніе въ монастырь того или другого лица не сопровождалось тюремнымъ заточеніемъ. Укажу хотя одинъ случай, имѣвшій мѣсто въ самое недавнее время. Случай этотъ касается В. Е. Мельникова, противъ котораго возбуждено было уголовное преслѣдованіе по ст. 181, ч. 2 уложенія о наказан.[12].
Дѣла это тянулось долгое время, при чемъ Мельниковъ содержался подъ стражей. Наконецъ, 27 февраля 1902 года, по докладу г. министра юстиціи, состоялось Высочайшее повелѣніе слѣдующаго содержанія: „не доводя вновь дѣла мѣщанина г. Городни Василія Ефимова Мельникова, обвиняемаго по ст. 181 ч. 2 уложенія о наказ., до судебнаго разбирательства, уголовное преслѣдованіе его въ судебномъ порядкѣ дальнѣйшимъ производствомъ прекратить, съ отмѣною принятой противъ него, по опредѣленію Кіевской судебной палаты 13 апрѣля 1901 года мѣры пересѣченія ему способовъ уклоняться отъ суда-залога 5.000 руб. и 2) вмѣнивъ ему въ наказаніе долговременное состояніе подъ слѣдствіемъ и судомъ и содержаніе подъ стражею по сему дѣлу, подвергнуть, сверхъ того, названнаго Мельникова заключенію на одинъ годъ въ одинъ изъ православныхъ монастырей, по ближайшему распоряженію духовнаго начальства, съ подчиненіемъ его засимъ гласному надзору полиціи на пять лѣтъ въ избранномъ имъ мѣстѣ жительства, кромѣ столицъ и губерній: столичныхъ, Черниговской, Харьковской, а также ближайшихъ къ Румынскому королевству — Бессарабской, Таврической и Херсонской“.
Переданный въ распоряженіе духовнаго начальства, Мельниковъ былъ заключенъ въ Валаамскій монастырь Олонецкой губерніи. Здѣсь онъ прожилъ назначенный ему срокъ заключенія въ обыкновенной монастырской кельѣ, безъ рѣшетокъ; замковъ и караульныхъ. Онъ могъ свободно ходить по всему монастырю, но не имѣлъ права удаляться за ограду монастыря. Сколько намъ извѣстно, въ Валаамскомъ монастырѣ даже совсѣмъ нѣтъ тюрьмы, хотя сюда, какъ въ прежнее время, такъ и теперь, нерѣдко ссылаются разныя лица въ „заключеніе“.
Мы уже упоминали, что если обратиться къ нашимъ законамъ съ цѣлью найти въ нихъ положенія, относящіяся до ссылки и заточенія въ монастырскихъ тюрьмахъ и условій содержанія въ нихъ, то наши поиски въ этомъ направленій будутъ совершенно напрасны. Мало этого, во всемъ нашемъ уголовномъ законодательствѣ мы врядъ ли найдемъ хотя одно простое упоминаніе о монастырскихъ тюрьмахъ. Въ XIV томѣ свода законовъ, какъ извѣстно, перечислены всѣ мѣста заключенія, отъ арестныхъ помѣщеній до крѣпостей, но о монастырскихъ тюрьмахъ тамъ не упоминается ни однимъ словомъ. Между прочимъ въ томъ же томѣ мы находимъ даже „положеніе о Шлиссельбургской тюрьмѣ, назначенной для содержанія государственныхъ преступниковъ“, но ни о Соловецкой, ни о Суздальской, ни о другихъ монастырскихъ тюрьмахъ тамъ нѣтъ ни одного слова.
Хотя въ приведенной нами выше 5 статьѣ „Устава о содержащихся подъ стражей“ и сказано, что порядокъ содержанія въ монастыряхъ лицъ гражданскаго вѣдомства, заключенныхъ туда, „опредѣляется постановленіями церковными“, но, къ сожалѣнію, несмотря на всѣ наши старанія, намъ до сихъ поръ не удалось разыскать этихъ постановленій. Поэтому мы едва ли ошибемся, если предположимъ, что упомянутыя „постановленія“ составляютъ своего рода административный секретъ церковнаго вѣдомства и не подлежатъ оглашенію.
Такимъ образомъ и здѣсь мы опять встрѣчаемся съ проявленіемъ все той же нашей искони излюбленной административной системы, которая во что бы то ни стало стремится прикрыть свои дѣйствія глубокой, непроницаемой тайной. Выше мы уже отмѣчали, что подобная система не только не достигаетъ своей цѣли, а наоборотъ, всегда способствуетъ возникновенію и распространенію цѣлой массы самыхъ невозможныхъ, самыхъ невѣроятныхъ слуховъ, толковъ и разсказовъ, оставляющихъ далеко позади даже самую печальную дѣйствительность. Вообще не подлежитъ сомнѣнію, что тайна меньше всего можетъ способствовать успѣху той упорной борьбы, которая съ давнихъ поръ ведется русскимъ правительствомъ и церковью съ сектантствомъ, расколомъ-старообрядчествомъ и всевозможными разномысліями, возникающими на религіозно-этической и религіозно-соціальной почвѣ.
Ни для кого, конечно, не секретъ, что до сихъ поръ эта борьба совершенно не достигала своей цѣли, не имѣла никакого успѣха и совсѣмъ не принесла сколько-нибудь желательныхъ результатовъ. Главнѣйшею причиною этой неудачи, несомнѣнно, слѣдуетъ считать именно тотъ путь репрессій, преслѣдованій и стѣсненій всякаго рода, которымъ почти все время шла эта борьба.
Въ ряду этихъ репрессій ссылка и заключеніе въ монастырскія тюрьмы является наиболѣе жестокой, наиболѣе несправедливой и въ то же время — какъ показываетъ многовѣковая исторія монастырскихъ заточеній — совершенно безполезной мѣрой.
Слишкомъ двадцать лѣтъ тому назадъ въ одной изъ своихъ статей, въ которыхъ мы настаивали на необходимости возможно скорѣйшаго упраздненія монастырскихъ тюремъ, мы, между прочимъ, писали: „Будемъ вѣрить, что всѣ томящіеся теперь въ монастырскихъ тюрьмахъ своеобразные искатели истины и правой вѣры не будутъ обречены на медленную, мучительную смерть въ своихъ казематахъ, не зачахнутъ, не умрутъ одиноко среди могильной тишины тюремныхъ келій и не будутъ доведены до сумасшествія, подобно тысячамъ своихъ предшественниковъ. Будемъ вѣрить, что отнынѣ двери монастырскихъ казематовъ никогда уже не откроются болѣе для того, чтобы поглотить и схоронить въ своихъ стѣнахъ новую жертву, новыхъ „еретиковъ“, вся вина которыхъ обыкновенно состоитъ лишь въ томъ, что они болѣе горячо, болѣе страстно принимаютъ къ сердцу вопросы религіи и этики, чѣмъ мы, холодные разсудительные люди“[13].
Къ сожалѣнію, жизнь, дѣйствительность не оправдали этихъ — смѣемъ думать — вполнѣ законныхъ и скромныхъ надеждъ. Правда, около того времени, къ которому относятся упомянутыя статьи, состоялось освобожденіе нѣсколькихъ лицъ, долгіе годы томившихся въ монастырскихъ тюрьмахъ[14], но, очевидно, это было сдѣлано какъ бы въ видѣ особаго исключенія, такъ какъ вскорѣ же на мѣсто освобожденныхъ явились новые узники.
Въ этомъ отношеніи за послѣдніе 20—25 лѣтъ особенно печальная роль выпала на долю Суздальской монастырской тюрьмы: въ ней съ теченіемъ времени число заключенныхъ не только не уменьшалось, а наоборотъ, росло все болѣе. И даже сейчасъ, если мы не ошибаемся, всѣ казематы Суздальской монастырской тюрьмы заняты заключенными… Поэтому пожеланія, высказанныя нами почти четверть вѣка назадъ и только-что приведенныя — и до сихъ поръ сохраняютъ все свое значеніе, всю свою остроту и силу.
Да, давно, давно пора исчезнуть изъ жизни этому пережитку среднихъ вѣковъ, этому мрачному отголоску далекихъ временъ…
Примѣчанія
править- ↑ Недѣля, 1893 г. № 16.
- ↑ „Недѣля“, 1893 г. № 16, стран. 507.
- ↑ „Самарскія Епархіальныя Вѣдомости“, 1901 г. № 16.
- ↑ Примѣчаніе цензора іеромонаха Александра. Если самарское епархіальное начальство дало такую аттестацію Федосѣева, то, очевидно, оно имѣло какія-либо серьезныя основанія для таковой аттестаціи.
- ↑ Примѣчаніе цензора іеромонаха Александра. За послѣднее время многіе изъ петербуржцевъ начинаютъ смотрѣть на Чурикова уже не съ такой большой симпатіей, какъ это было прежде. Причина сей перемѣны заключается въ томъ, что личность Чурикова все болѣе и болѣе обрисовывается… Поводъ къ этому подаетъ и самъ Чуриковъ своими странными поступками. Напр., на фотографическихъ карточкахъ онъ изображенъ съ большимъ крестомъ на груди, наподобіе священническаго; въ квартирѣ у него бывали какія-то „собранія“, гдѣ онъ приходящихъ „помазывалъ елеемъ“. Правда, Чуриковъ говорилъ, что такое помазаніе онъ дѣлаетъ не какъ священникъ, а „по братолюбію“, но почему же Чуриковъ свое „братолюбіе“ проявлялъ въ такихъ дѣйствіяхъ, которыя являются привилегіей только священниковъ?! Есть не мало и другихъ „странностей“ въ обстановкѣ жизни и дѣйствіяхъ Чурикова, — странностей, весьма способныхъ смутить чувство православнаго христіанина. Желающихъ поближе ознакомиться съ этими „странностями“ отсылаемъ къ майской книжкѣ журнала „Православный Путеводитель“ (1904 г.), гдѣ находится обстоятельная корреспонденція касательно „братца Иванушки“, какъ обычно именуютъ Чурикова. Значитъ, нельзя считать Чурикова абсолютно невиннымъ и въ разсужденіи тѣхъ причинъ, какія породили его перемѣщеніе изъ Самарской губерніи…
- ↑ „С.-Петербургскія Вѣдомости“, 1901 г.
- ↑ Примѣчаніе цензора іеромонаха Александра. Въ словахъ автора находится нѣкоторое недоразумѣніе. Наказываютъ у насъ не за взгляды и не за убѣжденія, а за такое „публичное оказательство“ этихъ взглядовъ, которое соединяется съ тѣмъ или инымъ правонарушеніемъ, а посему и подлежитъ юридическому возмездію наравнѣ со всякимъ преступленіемъ. Насколько видно даже изъ самой газеты (С.-Петерб. Вѣдом. 1901 г.), священникъ Цвѣтковъ „претерпѣлъ“ заключеніе не за свои личные взгляды и мнѣнія, а за рѣзкое обнаруженіе этихъ взглядовъ (несогласныхъ съ нашимъ законодательствомъ) во внѣ; само собой понятно, такое обнаруженіе, еслибы оно осталось „безъ послѣдствій“, превратилось бы въ удобную почву для роста соблазна.
- ↑ „Религіозные отщепенцы“, выпускъ 2-й. Спб. 1904 г. „Бѣлоризцы“.
- ↑ „Миссіонерское обозрѣніе“, 1901 г., майская книжка.
- ↑ Примѣчаніе цензора іеромонаха Александра. Во всякомъ случаѣ, касательно юридическаго характера преступленій противъ вѣры и церкви духовныя лица компетентны не менѣе патентованныхъ юристовъ изъ свѣтской интеллигенціи.
- ↑ Примѣчаніе цензора іеромонаха Александра. Административныя взысканія примѣняются не за интимную сторону религіозныхъ убѣжденій, а за преступленія противъ вѣры и церкви, говоря иначе, — когда неправильное религіозное воззрѣніе отражается во внѣ нарушеніемъ законности и порядка. Лѣтописи нашихъ миссіонерскихъ журналовъ и свѣтскихъ газетъ за послѣдніе годы могутъ представить не мало фактовъ крупныхъ безчинствъ, разгромовъ и вопіющихъ насилій, произведенныхъ сектантами надъ православными. Такіе прискорбные инциденты имѣютъ своимъ корнемъ не только тьму, объемлющую умы сектантовъ, но иногда и слабость административныхъ мѣропріятій.
Господь Іисусъ Христосъ не ограничился однимъ обличеніемъ торгующихъ во храмѣ, но изгналъ ихъ изъ храма бичомъ, разсыпалъ деньги у мѣновщиковъ и столы ихъ опрокинулъ (Іоан. 2, 15). Предсказывая Іерусалиму ужасную катастрофу, какая его постигнетъ, Онъ указывалъ на тѣсную связь преступленія съ наказаніемъ. Наказаніе, имѣющее постигнуть Іерусалимъ, является неизбѣжнымъ постулатомъ, вытекающимъ изъ его нравственнаго растлѣнія, подобно тому, какъ на гніющій трупъ стекаются орлы (Мѳ. 24, 28), подобно тому, какъ теплота весеннихъ лучей вызываетъ расцвѣтъ смоковницы и, обратно, по цвѣтущей смоковницѣ можно судить о наступленіи лѣта (Мѳ. 24, 32). Всякое безнаказанное преступленіе предъ совѣстью, этимъ духовнымъ окомъ человѣка, является чѣмъ-то ненормальнымъ, тѣмъ болѣе слѣдуетъ сказать это о преступленіяхъ противъ вѣры и церкви.
Такъ какъ разгромы и безчинства, устрояемые сектантами, возникаютъ часто вслѣдствіе слабости административныхъ мѣропріятій въ отношеніи къ прошлой жизни безчинствующихъ, то это обстоятельство на представителей власти налагаетъ обязанность заблаговременно пресѣкать и малѣйшія попытки сектантовъ къ публичному оказательству своихъ заблужденій и совращенію православныхъ. Предупреждая малое, можно предотвратить и тѣсно связанное съ нимъ крупное. Во всякомъ случаѣ, должна существовать какая-либо сдерживающая узда для сектантскихъ поползновеній и религіозныхъ „шатаній“.
- ↑ Мельниковъ обвинялся въ томъ, что онъ принималъ участіе въ изданіи газеты „Слово Правды“, выходившей въ 1896—1898 гг. за границей, въ Румыніи. Газета эта, какъ значится въ ея заголовкѣ, была „посвящена защитѣ старообрядчества“.
- ↑ „Русская Мысль“, 1881 года, № 11, стр. 253. „Соловецкіе узники“.
- ↑ Такъ, изъ Суздальской монастырской тюрьмы были освобождены старообрядческіе епископы: Аркадій, Кононъ и Геннадій, а изъ Соловецкой — извѣстный мистикъ — Адріанъ Пушкинъ и государственный преступникъ Матвѣй Григорьевъ.