Молчание (По; Русское богатство)/ДО
См. также одноимённые страницы.
| ← Овальный портрет | Молчаніе. |
| Оригинал: англ. Silence, 1837. : A Fable. — Перевод опубл.: 1881. Источникъ: Русское богатство. Ежемѣсячный журналъ. 1881. Май. С.-Петебургъ. Типографія Р. Голике, Невскій, 106. 1881. |
МОЛЧАНІЕ.
Горныя вершины спятъ; беззвучны долина, скала и пещера.
— Слушай! сказалъ Демонъ, кладя свою руку мнѣ на голову. — Страна, о которой я тебѣ разскажу, — мрачная страна въ Ливіи, у рѣки Заире. И тамъ нѣтъ ни покоя, ни молчанія. Воды рѣки желты, какъ шафранъ, и нездоровы; и онѣ не текутъ въ море, но непрестанно и суетливо волнуются на одномъ мѣстѣ, озаряемыя багровымъ солнцемъ. По обѣимъ сторонамъ этой рѣки, на пространствѣ многихъ миль тянется блѣдная пустыня, поросшая гигантскими кувшинками. Въ этомъ безлюдьѣ кувшинки вздыхаютъ и протягиваютъ къ небу свои длинные стебли, похожіе на шеи призраковъ, и качаютъ своими головами, и отъ нихъ исходитъ неясный шепотъ, похожій на шумъ подземной рѣки. И онѣ вздыхаютъ. Но есть граница этой поросли кувшинокъ, и граница эта — высокій лѣсъ, глухой и мрачный. Тамъ небольшія деревья вѣчно колеблются и шумятъ, подобно волнамъ у пустынныхъ Гебридскихъ острововъ. А между тѣмъ — нѣтъ вѣтра въ воздухѣ. И большія вѣковыя деревья вѣчно качаются изъ стороны въ сторону, издаютъ ужасный трескъ. И съ ихъ высокихъ вершинъ, капля по каплѣ, сочится вѣчная роса. И у подножія ихъ, въ неспокойномъ снѣ, извиваются странные ядовитые цвѣты. И надъ ихъ вершинами съ громкимъ шорохомъ клубятся сѣрыя тучи, все подвигающіяся къ западу, пока не исчезаютъ, подобно водопаду, за огненной стѣной горизонта. Между тѣмъ, нѣтъ вѣтра въ небѣ. И на берегахъ рѣки Заире нѣтъ ни покоя, ни молчанія.
Была ночь и шелъ дождь; и пока онъ шелъ — это былъ дождь, а когда падалъ на землю, то дѣлался кровью. И я стоялъ въ болотѣ между большими кувшинками, и дождь лился мнѣ на голову, — и кувшинки шумно вздыхали, объятыя торжественностью отчаянья, царившаго въ пустынѣ.
И вдругъ луна поднялась сквозь легкую сѣть печальнаго тумана; и была она багровая. И глаза мои упали на огромную сѣрую скалу, которая возвышалась на берегу рѣки и которую освѣтила луна. И скала была мрачна и очень высока, — и вся сѣрая. На ея каменномъ лбу были высѣчены буквы; и я подошелъ къ ней черезъ болото кувшинокъ, къ самому берегу, чтобы прочитать надпись, сдѣланную на камнѣ. Но я не могъ ея разобрать. И я собрался идти обратно черезъ болото, когда луна ярче засіяла своимъ багровымъ свѣтомъ; и я обернулся, и снова взглянулъ на скалу и на надпись; — и разобралъ слово: «Отчаяніе».
И я посмотрѣлъ вверхъ, — на вершинѣ скалы стоялъ человѣкъ. И я спрятался между кувшинками, для того, чтобы слѣдить за дѣйствіями человѣка. И человѣкъ тотъ былъ высокій и величественный и съ головы до ногъ закутанъ въ тогу древняго Рима. И очеркъ его фигуры былъ неясенъ, но лицо его — было лицо божества; потому что, несмотря на покровъ ночи, и туманъ, и луну, и росу, черты его лица сіяли. И его лобъ былъ высокъ и задумчивъ, и его глаза выражали тяжелое раздумье; и въ морщинахъ его щекъ я прочелъ исторію страданій, усталости, отвращенія къ людямъ и великое стремленіе къ уединенію.
И человѣкъ сѣлъ на скалѣ и оперся головой на руку, и блуждалъ взорами по пустынѣ отчаянія. Онъ смотрѣлъ на вѣчно-безпокойные кустаринки и на большія, вѣковыя деревья; поднявъ глаза, — онъ смотрѣлъ на небо, полное шумныхъ тучъ и на багровую луну. И я присѣлъ подъ кувшинками и наблюдалъ за дѣйствіями человѣка. И человѣкъ тотъ задрожалъ въ одиночествѣ; между тѣмъ, ночь приближалась, а онъ оставался сидѣть на скалѣ.
И человѣкъ перевелъ свои взоры съ неба и устремилъ ихъ на сумрачную рѣку Заире и на мрачныя, желтыя воды и на блѣдные легіоны кувшинокъ. И человѣкъ слушалъ вздохи кувшинокъ и шепотъ, исходившій отъ нихъ. А я сидѣлъ въ засадѣ и подсматривалъ за дѣйствіями человѣка. И человѣкъ тотъ дрожалъ въ одиночествѣ; между тѣмъ, ночь приближалась, а онъ оставался сидѣть на скалѣ.
Тогда я отошелъ въ самую даль болота и прошелъ черезъ гибкій лѣсъ кувшинокъ, и позвалъ гиппопотамовъ, которые живутъ въ заросляхъ болота. И гиппопотамы услышали мой зовъ и, вмѣстѣ съ тапирами, пришли къ самому основанію скалы, и тамъ, освѣщенные луной, громко и ужасно ревѣли. Я все сидѣлъ, спрятавшись въ своей засадѣ, и слѣдилъ за дѣйствіями человѣка. И человѣкъ тотъ дрожалъ въ одиночествѣ; между тѣмъ, ночь наступала, а онъ оставался на скалѣ.
Тогда я проклялъ всю природу проклятіемъ бури; и ужасная гроза поднялась въ небѣ, гдѣ недавно не было дуновенія вѣтра. И небо побѣлѣло отъ бѣшеной грозы, и дождь хлесталъ по головѣ того человѣка, и волны рѣки вышли изъ береговъ, и разгнѣванная рѣка брызгала пѣной, и кувшинки кричали въ болотѣ, и лѣсъ ломился отъ урагана, и громъ грохоталъ, и молніи загорались одна за другой, и скала дрожала на своемъ основаніи. И я все сидѣлъ въ своей засадѣ, чтобы слѣдить за дѣйствіями человѣка. И человѣкъ тотъ дрожалъ въ одиночествѣ; между тѣмъ, ночь наступала, а онъ оставался сидѣть на скалѣ.
Тогда я пришелъ въ гнѣвъ и проклялъ проклятіемъ молчанья рѣку и кувшинки, и вѣтеръ, и лѣсъ, и небо, и громъ, и вздохи кувшинокъ. И они были объяты моимъ проклятіемъ и сдѣлались нѣмы. И луна остановила свой трудный путь по небу, и громъ утихъ, и молніи не блистали больше, и тучи повисли неподвижно, и воды вошли въ свое ложе и остались тамъ, и деревья перестали качаться, и кувшинки не вздыхали больше и не подымалось больше изъ ихъ толпы ни малѣйшаго шепота, ни звука по всей обширной пустынѣ безъ границъ. И я поглядѣлъ на надпись на скалѣ и она перемѣнилась; и теперь буквы составляли слово: «Молчаніе».
И мои взоры обратились на лицо человѣка; и его лицо было блѣдно отъ страха. И стремительно онъ поднялъ голову, выпрямился на скалѣ и прислушивался. Но не было звука во всей обширной пустынѣ, и слово, изображенное на скалѣ, было: «Молчаніе». И человѣкъ задрожалъ и быстро повернулся, и убѣжалъ далеко, далеко, торопясь такъ, что я его больше не видѣлъ!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Да, есть много хорошихъ сказокъ въ книгахъ маговъ, въ меланхолическихъ книгахъ маговъ, переплетенныхъ въ желѣзо. Есть тамъ, говорю я, блестящія исторіи неба и земли и могущественнаго моря, и духовъ, которые царствовали на морѣ, на землѣ и на небѣ. Было также много мудрости въ словахъ, изреченныхъ сивиллами; и святыя, святая истины нѣкогда услышаны были темными листьями, трепетавшими вокругъ Дидоны; но, какъ вѣрно то, что Аллахъ живъ, — я считаю эту сказку, разсказанную мнѣ демономъ, когда онъ сидѣлъ рядомъ со мной въ тѣни гробницы, эту сказку я считаю самой удивительной изъ всѣхъ! И когда демонъ кончилъ свою исторію, то опрокинулся въ гробницу и залился смѣхомъ. И я не могъ смѣяться вмѣстѣ съ демономъ, и онъ меня проклялъ потому, что я не могъ смѣяться. И рысь, живущая всегда въ могилѣ, вышла изъ нея и легла у ногъ демона и пристально смотрѣла ему въ глаза.