Ицхок-Лейбуш Перец
правитьМноголикий
правитьПеревод с еврейского Я. Левина.
правитьОднажды, — рассказывала мне моя бабушка, — объявился в наших местах Многоликий. Случилось это во владениях одного помещика, где она корчму арендовала — и потому-то она знала эту историю.
Откуда он взялся? — Неизвестно.
Одни говорят, что его мать была стряпухой и с дежек его наскребла — поскребыш, прости господи!
Другие рассказывают по-другому: стоял на дворе под навесом ящик, куда вся дворня сливала все, что ей нужно было сливать, собаки тоже… От того вырос гриб… Не собачий гриб, а… как бы это сказать, ну… разновидный…
Затем подул как-то ветерок, гриб снесло, он пополз и уже позднее поднялся в виде живого существа — и вот он — Многоликий…
Так или иначе, но по происхождению он из помещичьих владений!!
И удивительнейшим существом был этот Многоликий!
Без костей, из одной мякоти, а головка свободно вращалась на шее, как на хорошо смазанном шарнире. Сам он — ни с места, а головку поворачивает то на восток, то на запад, то на юг, то на север, куда хотите! И так как он каждому поддакивал, то он со всеми жил в ладах, ни от кого никогда не страдал, даже тогда, когда другие страдали…
Дерутся два петуха. Один кричит: «Кукерику!» — другой обязательно: «Кикерики!..» Многоликий не вмешивается. Но когда весь двор уже усыпан пухом и перьями и петухи уже валятся с ног — он подходит и заявляет:
— Вы оба правы: синедрион говорит: «Кукерику!», а комментарий к нему: «Кикерики!..»
И оба петуха остаются врагами между собой, а ему — другом.
То был неспокойный двор. Собака норовила укусить свинью за ухо, кошка фыркала на собаку; а орел, с подстреленным крылом, мрачно расхаживал здесь, и от этого всех в пот бросало. Но Многоликий был со всеми в приятельских отношениях. Он держался то за правое, то за левое ухо, и свинья думала, что его тоже покусали. Собаке он нашептывал: «Бр-р-р… все сплошь воры, одна только ты честная!» Затем он вскакивал на забор и вместе с кошкой умывался перед дождем…
Заметив внезапно орла, он делал грустное лицо и на одном глазу у него выступала слеза. «Да, брат, нехорошо подстреленному!» — вздыхал он. А орел думал, что он тоже тоскует по высоким облакам, и уходил с поникшей головой, но со смягченным сердцем: «Тоже, видно, пострадавший!..»
А когда никто не видел, он, бывало, заскочит к ослику в хлев и шепнет ему на ухо: «А знаешь, Кант мне уж тоже начинает не нравиться!..»
И на этом свете… тьфу! тьфу! — я имею в виду, помещичьи владенья — ему жилось совсем неплохо… Со всеми он был в ладах, со всеми дружил, от каждого ему кое-что перепадало… И у каждого в памяти из-за его поддакивания сохранился о нем кусочек доброго чувства. И хотя никто его не любил, его все же приглашали: кто на завтрак, кто на обед. А он не брезговал ничем… И каждый с ним раскланивался, при этом удивлялся в душе: «Почему это он мне неприятен?..»
Но вечно не живет ничто, даже Многоликий! Пришло и его время. И дух его занесло в пустыню, на сборный пункт, где души всех зверей, животных и птиц сходятся вместе, и ангел смерти их сортирует, расфасовывает и отправляет на тот свет…
Когда прибыл Многоликий, степь уже была покрыта отобранными партиями душ разных видов и родов, которые в последний раз пристально разглядывали друг друга. Они хотели и на том свете помнить, с какими диковинными существами им пришлось тут повстречаться. Птицы нетерпеливо переминались с ноги на ногу, у индюков за милю сверкали кроваво-красные гребни, тонким серебряным туманом повисали в высоте голуби, гордо держались в стороне орлы. Целая компания ослов сбилась в кучу и размышляла: что бы это на том свете за бурьян мог расти?..
Ангел смерти уже взялся за свисток, чтобы подать знак к отлету. Он уже даже поднял руку, чтобы каждому указать его путь. Но тут же рука его опустилась, забыт свисток: он заметил Многоликого.
— Ты кто такой? — спросил его ангел смерти, никогда еще до сих пор не видевший подобной твари.
Многоликий молчал. Он и сам не знал, кто он.
А у ангела смерти тысяча глаз, и каждым глазом он видит во Многоликом другое существо.
Не признает ли кто вновь прибывшего? — обратился он ко всем существам, расставленным для отлета.
Но никто не отвечал. Каждое существо видело в Многоликом какую-то ничтожную частицу себя, но так много чуждого в нем!..
Немного спустя ангел смерти взялся вновь за свисток… Он даст сигнал, чтобы все улетели — каждая группа своим путем, а Многоликий пусть останется здесь в степи!
Тогда Многоликий испустил дикий вой, в котором слышались вопли всех видов зверей, животных и птиц. Он упал перед ангелом смерти на колени, целовал ему ноги:
— Где бросаешь ты меня, милосердный ангел?
Ангел смерти был тронут его слезами, но как поступить с ним и сам не знал.
— При каждой звезде, — сказал он Многоликому, — у врат стоит ангел и еще раз проверяет весь транспорт… Никуда тебя не впустят! А специального мира для Многоликих бог еще не создал…
— Милосердный ангел, здесь оставаться я не хочу, не могу! Ведь я принадлежу по кусочку всем видам существ, — пусть каждое существо заберет с собой свою долю.
— Верно! — сказал ангел, — быть посему!
И, когда каждое существо выдернуло у Многоликого свою частичку, у каждого оказалось по тонкому волоску. При первом ветерке волоски оторвались и повисли в воздухе…
Со временем число Многоликих на свете возросло. Но всех их ждет один конец…
В конце лета, когда увидишь — паутина висит в воздухе, знай: это волоски Многоликого…
Так мне рассказывала моя бабушка.
Версия 1.0 от 9 августа 2013 г., http://public-library.ru. Воспроизводится по «Ицхок-Лейбуш Перец. Рассказы и сказки. Перевод с еврейского», под ред. Шахно Эпштейна, ОГИЗ, ГИХЛ, Москва, 1941.