М. Н. Катков
правитьМнимое и действительное
правитьНет сомнения, что Англия не хочет европейской войны из-за польского дела, что она никогда не думала и не думает о восстановлении Польши, что она вовсе не заботится о ее административной автономии, что она вовсе не верит в действительность шести пунктов своей программы и вовсе не заинтересована ее исполнением, что, напротив, она крайне удивилась бы, если бы в самом деле мы вздумали усвоить себе ее программу. Можно с полным убеждением сказать, что если мы сами не вздумаем начать европейскую войну по случаю польских дел, то никто против нас не начнет ее. Тревога, поднявшаяся против нас в Европе, есть, в сущности, мистификация, хотя нам и не легче от того; ловкий противник так рассчитал обстоятельства и поставил нас в такое положение, что мы по поводу самого безнадежного дела, в котором Европа серьезного участия не принимала и не принимает, должны помышлять об европейской войне, которая потребует от нас всех наших средств и сил. Лорд Пальмерстон сумел это сделать, и благодаря его ловкой политике ничтожнейший из всех возможных европейских вопросов принял громадные размеры, всколыхал целый великий народ и привел на память великие и грозные эпохи народных войн. Англия не издергала до сих пор ни одного шиллинга на вооружение против России; по всему вероятно, она и не намерена издергать ни одного шиллинга на войну с Россией. А мы должны тратить громадные суммы на наши укрепления и вооружения, отрывать народные силы от производительного труда в тяжелую эпоху наших общественных преобразований. Цель нашего противника именно и состоит в том, чтобы, ничего не теряя и ничем ни рискуя, истощать, разорять нас и вредить нам, может быть, гораздо глубже и действительнее, чем целым рядом кровопролитных сражений. В самом деле, в чем должно состоять торжество всякой войны? Не в том ли, чтобы с наименьшим ущербом для себя причинить как можно больший ущерб противнику? И не верх ли торжества в том, чтобы без малейшей потери, без всякого риска нанести противнику самые ощутительные удары? Во всякой войне есть две стороны. Без двух противных сторон, казалось бы, война невозможна. Так говорит простой здравый смысл, так до сих пор и бывало на деле. Но в наше хитрое время открылась возможность вести войну так, чтоб одна сторона вовсе не принимала в ней участия, а другая несла на себе всю ее тяжесть. Представьте себе эту странность и подивитесь хитрости нашего времени! Впрочем, тот век, который умудрился из солнца сделать живописца и заставил железную проволоку передавать с быстротой молнии за тысячи верст слово человеческое, тот самый век мог изобрести и войну, в которой вместо двух противных воюющих сторон есть только одна воюющая сторона. Но как могло случиться, что Россия, великое, могущественное государство, в котором все классы народонаселения образуют неразрывное единство и в котором так непоколебима Верховная власть, вдруг, ни с того ни с сего, подверглась опасению чуть-чуть не за свое существование? Как могло случиться, что к России стали относиться не только как к державе второстепенной, но как к такому государству, которое не в состоянии дать ни малейшего отпора и может стать предметом всякой интриги и мистификации?
Расчет наших противников основан на соображении разных элементов, личных и политических, на соображении отчасти ошибочном, а отчасти, может быть, и верном. Зоркие, опытные и искусные, они присматривались к нам, следили за ходом наших дел, входили во все подробности, тщательно принимали к сведению все признаки.
Начнем с того, что Россия выдержала войну, исход которой был неблагоприятен для нее. Россия с тех пор, как стала могущественным государством, вела большей частью счастливые войны; последняя война была не такова. Но отнюдь нельзя сказать, чтоб эта война могла значительно ослабить Россию. Она обнаружила недостатки господствовавшей у нас системы; она показала, что наши громадные военные силы не делали нас совершенно непобедимыми и неуязвимыми, как думали мы сами и как более или менее чувствовалось остальной Европе. Обнаружилось, что необходимы еще многие другие условия, чтобы военные силы могли приносить пользу, соответственную своему назначению и тем жертвам, которых они стоят государству. Но при всех неудачах Крымской войны она была ведена нами с честью, ведена против соединенных сил почти целой Европы, и если она обнаружила слабые стороны России, то в то же время обнаружила и громадные силы, которыми она может располагать и которые, при других лучших условиях, действительно могут стать непобедимыми. Результат последней войны был, конечно, одной из причин, содействовавших ослаблению европейского положения России, но далеко не главной; по крайней мере, та степень ослабления, которая была прямым последствием этой войны, не объясняет и сотой доли тех странных отношений, в которых наше Отечество находится теперь к другим европейским державам. Мы видим, что непосредственно после Крымской кампании, еще под свежим впечатлением понесенных Россией ударов, она пользовалась в Европе несравненно большим авторитетом, и назад тому года три-четыре было бы трудно поверить, чтоб она когда-нибудь могла стать предметом такой мистификации и подвергнуться такому неуважительному обращению как теперь. В самом деле, можно ли было представить себе года три-четыре тому назад, чтобы иностранные державы решились давать нашему правительству наставления по делам внутреннего свойства, возбуждать против России неслыханную дипломатическую демонстрацию, к участию в которой призвана была на смех даже Турция, явно издеваться над Россией, надеяться запугать ее и склонить ее к действиям заведомо невозможным, наконец, поднять вопрос о самом ее существовании. Все это не могло придти в голову и самому дальновидному человеку в 1856 году. Мы знаем, напротив, что в этот промежуток времени Россия, хотя и с ослабевшим значением в Европе, все еще имела вес в ее советах, и ее дружбы искали другие державы. Австрия старалась всеми способами сблизиться со своею прежней союзницей, которой она изменила и за свою измену получила достойное возмездие в Италии. Франция домогалась союза с Россией. Вспомним штутгартское свидание, вспомним варшавские свидания. Таково ли тогда было положение России, как теперь? Мы сейчас упомянули об Австрии и о возмездии, которое постигло ее в Италии: Австрия вынесла несравненно более тяжкую войну, чем Россия, несравненно более была ослаблена и унижена после итальянской кампании, и однако, как мы видим теперь, положение ее в Европе не только не умалилось, а, напротив, едва ли еще не усилилось, несмотря на то, что в ее внутренних делах остается еще так много нерешенного и спорного. После понесенного ею поражения Австрия не только успела сладить с могущественными элементами внутреннего расстройства, но и поправить свое европейское положение и открыть себе виды на дальнейшие успехи. Итак, мы все более и более убеждаемся, что неблагоприятными результатами Крымской кампании отнюдь нельзя объяснять того странного положения, в каком видит себя Россия по отношению к другим великим державам. Наконец, обнаруженные последней войной недостатки господствовавшей у нас системы побудили Россию сосредоточить все свое внимание на внутренних преобразованиях. Наше правительство устами своего вице-канцлера сказало тогда очень характеристическое слово: «Россия не сердится, она входит в себя». Начались преобразования, направленные, конечно, не к худшему, а к лучшему. Все сознавали это, и Европа рукоплескала им. Эти преобразования, по-видимому, должны были усилить Россию, крепче связать ее части, крепче соединить народ с его Верховной властью. Россия, по-видимому, должна бы стать несравненно могущественнее, чем была она прежде, чем была она когда-нибудь. Ожидание общества, развитие внутренних сил народа, свобода и гражданские права, распространенные на целые массы народонаселения, — все это, по-видимому, должно было бы возвысить и усилить Россию. Неблагоприятные последствия Крымской войны должны были бы исчезнуть пред этими новыми условиями могущества и силы, которые приобретала освобождаемая и преобразуемая Россия. И нет сомнения, что в действительности Россия за последнее время не только не стала слабее, но стала гораздо могущественнее, чем прежде. В действительности не убавились, а разве прибавились элементы ее силы. Всякий, кто пристальнее вглядится в положение дел у нас, не может не согласиться, что в России значительно прибыли действительные силы. Но, к сожалению, дела человеческие подвержены особого рода условиям. В делах человеческих не только то действительно, что действительно, а также и мнения, которые неразлучно сопровождают их и входят в них как составной элемент. Хотя мы и отличаем от действительного мнимое, но и мнимое действует, и мнимое в известном смысле есть также нечто действительное; какая польза человеку от того, что он находится в обладании несметными богатствами, если он сам не сознает этого или принимает деньги за щепки? Точно так же какая польза от того, что реальные условия могущества не убавились, а прибавились в нашем Отечестве, если наши понятия так настроены, что мы этого не видим или видим противное? Мы, кажется, не ошибемся, если скажем, что если Россия усилилась в действительности, то в мнении о самой себе она стала несравненно слабее. А так как элемент мнения входит всюду, во все дела, во все отношения, интересы и учреждения, то Россия благодаря этому входящему всюду элементу повсюду ослабела в страшной пропорции. А потому, если бы мы пожелали излечить себя от этой слабости, то наши врачующие средства должны исключительно направиться не на что-либо другое, а на тот самый элемент, в котором гнездится болезнь. Всякое другое лечение будет только пуще расстраивать нас и может сделать недуг неизлечимым: в этом может удостоверить нас любой медик, знающий дело. Если мы хотим поправиться и окрепнуть, то мы должны поправиться и окрепнуть собственно только в нашем мнении о себе и вообще в наших мнениях. Мы всегда страдали по этой части. Все зло, которое мы чувствовали и чувствуем в нашей жизни, коренится не в реальных условиях нашего существования, а единственно в наших понятиях, воззрениях и мнениях.
В прежнее время недуг наш был скрытый недуг, а Россия являлась пред Европой, может быть, гораздо могущественнее, чем она была на самом деле. Зло недоразумений было скрыто внутри, а снаружи являлась цельная великая сила, в которой не оказывалось никакого сомнения и в которой никто, судя по наружности, не мог сомневаться. Система, господствовавшая в России назад тому несколько лет, до последней войны, была система определенная, явственная, во всем последовательная. Европа не имела понятия о русском общественном мнении, потому что общественного мнения в России тогда не существовало; она не справлялась о русском народе и знала об его существовании только в лице великой, громадной державы, которая могла располагать средствами и силами семидесяти миллионов людей. Россия была, по мнению Европы, громадной паровой машиной в шестьдесят или семьдесят миллионов сил. Европа видела пред собой страшное единство, в котором совершенно и исчезало все это бесчисленное множество единиц, составляющих русский народ. Теперь отношение изменилось. Россия как для самой себя, так и для постороннего наблюдателя представляет целый мир колебаний, шатаний и недоразумений, господствующих над всем, — недоразумений, которые на каждом шагу сбивают людей с толку, заставляют их принимать одну вещь за другую, искать пользу во вреде и видеть вред в пользе, бояться того, в чем спасение, и опрометью бросаться в явную опасность. Этим брожением, этой смутой мнений повернулась теперь Россия на свет, — и вот причина того уничижения, которое мы испытываем в Европе!
Наши противники, хорошо постигающие все тонкости правительственных систем, заключают, что старая господствовавшая в России система стала невозможна при новых образовавшихся в России условиях, что время этой системы прошло невозвратно вместе со старыми условиями гражданского быта. Они заключают, что остающиеся формы прежней системы лишены всякой силы и духа. Они рассчитывают на разъединение между правительством и народом, и вследствие того они уверены, что правительство, отказавшееся от духа прежней системы и не утвердившееся в новой, которая еще не успела сложиться, не уверенное в себе и не уверенное в народе, окажется зыбким и слабым, может быть, вопреки своей действительной силе. Они и сами не столько рассчитывали на действительное разъединение между народом и правительством, сколько на то, что правительство и народ будут вопреки истине считать себя разъединенными. Иностранные государственные люди (и не одни иностранные) были уверены, что начавшиеся великие преобразования в России будут сопровождаться потрясениями и смутами, которые подвергнут опасности самое существование государства. Уверенность эта не оправдалась на деле, — и так велика в действительности сила и прочность нашего государства, что, несмотря на беспримерное величие события, которое затрагивало самые существенные интересы и права, несмотря на тот всеобъемлющий элемент недоразумений, который господствует у нас и всюду проникает, дело это обошлось самым мирным образом. Но положение наше не поправилось. С крепостным правом рушилась главная основа нашей прежней общественной организации, а новая организация еще не успела образоваться. Дворянство, затронутое преобразованием в своих правах и интересах, осталось в положении неопределенном, недоумевая, чем оно стало и какая ждет его участь. В общественном мнении возникала тьма недоразумений, и положение дел казалось очень смутным. Наши европейские противники не могли не замечать этого, не могли не принимать всего этого к сведению. Они сообразили, что в такое время должна раскрыться в умах бездна всяких ожиданий, что все должно зашататься в них, все должно представиться спорным, все сбыточным.
События в Польше в продолжение двух последних лет особенно должны были убедить иностранных политиков в нашей непрочности и слабости. Беспрерывная смена наместников после смерти фельдмаршала, колебания и противоречия, потемки, в которых все происходило, интрига, которая всем овладевала, сила и значение, предоставленные самым дурным и сумасбродным элементам в обществе, с которыми ни одно правительство в мире не может вступать ни в какую сделку, — все служило для них признаком общего состояния России, и вот почему революционеры целого света сочли наше Отечество самым удобным местом для исполнения своих замыслов, вот почему и правительства сочли возможным трактовать Россию как несчастную страну, неспособную дать никакого отпора. Вот почему все считают возможным безнаказанно издаваться над Россией и надеются на успех самой наглой мистификации.
Но истинная сила и крепость русской земли, русского государства, русского народа начинает давать себя чувствовать, пробившись сквозь тучу недоразумений, порождаемых фальшивым, расстроенным, болезненным мнением. Не только мы сами чувствуем теперь эту истинную силу, — ее не может не чувствовать и весь европейский мир. Но нам от этого не легче, и враги наши от этого не унывают. Чувствуя нашу силу, враги наши остаются тем не менее в убеждении, что наша истинная сила все-таки не преодолеет нашего мнимого бессилия. Они не слепы, они не могли не увериться в действительном единении всех частей русского народа между собой и с Верховной властью, но они рассчитывают на силу воображаемого, мнимого разъединения. Они должны очень хорошо понимать, что если бы мы сами сознавали себя такими, каковы мы на самом деле, что если бы наше мнение о себе совершенно совпадало с действительными условиями нашего быта, то мы разом приняли бы свойственное нам положение в Европе и стали бы вне всяких покушений и оскорбительных расчетов на нашу слабость и не-смыслие. Но они полагают, что такого рода совпадений нет, они уверены, что элемент мнения окажется сильнее действительного элемента, и смело рассчитывают на наши недоразумения. Для врагов наших выгодно, чтобы мы, бродя в потемках и не узнавая друг друга, не пользовались нашими истинными силами, изнуряли, истощали и расстраивали себя бесплодными усилиями и жертвами, чтобы мы ввязались в войну, в которой противной стороны может не оказаться, или окажется только тогда, когда мы успеем основательно запутать и расстроить себя. А если это выгодно нашим врагам, то тем, которые не имеют против вас пагубных замыслов, было бы напротив желательнее, чтобы чувство нашей истинной силы взяло верх над нашим мнением о своем бессилии, чтобы мы поняли смысл мистификации и освободились от недоразумений, которые препятствуют нам пользоваться нашими истинными силами. Поправить свое положение в Европе, внушить к себе уважение, заставить умолкнуть наших врагов и прекратить мистификацию, которой стали мы предметом, можем мы не столько приготовлениями к европейской войне, — приготовлениями, которых только и домогаются наши желающие изнурить нас, враги, — а, напротив, доказательствами, что мы начинаем понимать наше истинное состояние, что мы освобождаемся от недоразумений, что мы выходим из потемок, что нет мнимой розни в существенных интересах государства и общества, как нет в них действительной розни, что между основными стихиями нашей жизни нет и тени недоверия и несогласия, как нет ни малейшего основания к недоверию и несогласию между ними. Всякий акт, который показывал бы, что власть и народ, правительство и общество, свобода и порядок состоят у нас не из противоположных стихий, но есть одно и то же, неразрывно-единое в действительности и в то же время понимающее эту неразрывную внутреннюю связь свою, пользующееся ею и полагающее в ней свое могущество и силу, — всякий такой акт подействует несравненно успешнее, чем самое громадное развитие военной силы.
Слава Богу, мы видим, как истинное более и более торжествует над мнимым. Недоразумения начинают мало-помалу терять свою силу. Между правительством и обществом утверждается сознание полного согласия в интересах и целях, а единство Верховной власти с народом становится выше всякого сомнения. Уже все сознают, что правительство может спокойно опираться на общественные силы и действовать с ними заодно. Мы видели, с каким единодушием и искренностью выразилась вся русская земля при первой тревоге в верноподданнейших адресах, мы видели, с каким сочувствием встречена была в обществе мысль о содействии правительству ополчениями, организацией волонтеров, местною стражею. Солидарность и взаимное доверие между правительством и обществом, которое выразится в этих и подобных мерах, внушит к нам уважение несравненно действительнее и вернее, чем громадные вооружения, и избавит нас от необходимости прибегать к ним.
Чем яснее, полнее и осязательнее будет высказываться этот дух взаимного доверия между Верховной властью и живыми силами общества, тем будем мы истиннее и тем вернее выйдем мы из всех затруднений, тем могущественнее будет наше положение в Европе. При плодотворном развитии этого взаимного доверия, которым только и может быть сильна русская земля, прекратятся недоразумения, и мы выберемся из потемок, в которых мы не узнаем своих, не узнаем себя и так легко становимся игрушкой всякой интриги.
Впервые опубликовано: «Русский вестник». 1863. Т. 45, № 45, с. 419—428.