Алтунян A. Г. «Политические мнения» Фаддея Булгарина (Идейно-стилистический анализ записок Ф. В. Булгарина к Николаю I).
М.: Изд-во УРАО, 1998.
Мнение А. С. Шишкова о цензуре и книгопечатании в России1 1826 года
править1 В «Русской старине» 1900 г. (Т. 103. № 9. С. 579—591) была напечатана записка о цензуре Ф. В. Булгарина, которая по высочайшему повелению 5 июля 1826 г. была препровождена Дибичем на заключение министра народного просвещения. Это заключение и печатается в настоящее время. — Ред.
Начальник главного штаба вашего императорского величества препроводил ко мне, по высочайшему повелению, выписку, заключающую в себе некоторые замечания насчет цензуры и книгопечатания в России, с тем, чтобы я представил вашему величеству свое по сему предмету мнение.
Обратив надлежащее внимание на означенную «Выписку», я нахожу, что содержание оной заключается в следующих главных статьях: в рассмотрении разных сословий, составляющих у нас так называемую публику, в исчислении недостатков существовавшей доселе цензуры и, наконец, в представлении некоторых мыслей о преобразовании оной.
Изложив на каждую их сих статей подробно мое мнение и представляя оное при сем на высочайшее вашего императорского величества благоусмотрение, я долгом почитаю всеподданнейше доложить вашему величеству, что сочинитель выписки, говоря о настоящем положении цензуры, не имел в виду нового, высочайше утвержденного в 10-й день протекшего июня, Устава о цензуре, которым отклонены все изведанные опытом недостатки прежнего цензурного управления. Но как избранные на сей конец средства не совсем согласны с предполагаемыми сочинителем выписки нововведениями, то в прилагаемом при сем мнении моем и показаны неудобства сих последних.
Новое образование цензуры, постановленное высочайше утвержденным в 10-й день протекшего июня Уставом, чуждо всех сих неудобств и вполне соответствует потребностям сей части. Верховный цензурный комитет имеет в трех членах своих главных начальников трех важнейших, по отношению к цензуре, отраслей государственного управления и оттого снабжен всеми средствами наблюдать за хорошим направлением печатаемых в России книг и сочинений.
«Необыкновенные перевороты в политическом мире, воспоследовавшие в продолжение последних тридцати лет, порождавшие постепенно страх и надежду во всех сословиях общества, сделали людей любопытными, внимательными ко всем происшествиям и распространили вкус к средствам, сообщающим познания, сведения и известия, то есть к чтению»[1].
Гораздо ближайшей и более естественной причиной умножившейся у нас наклонности к чтению почитаю я быстрое, в течение последних тридцати лет, распространение просвещения в отечестве нашем. Многие сотни учебных заведений восприяли в России в сие время свое начало, и мудрено ли, что вместе с тем умножились в разных состояниях любители чтения и возросло любопытство? Впрочем, исключая Отечественную войну, немного окажется политических происшествий, которые бы могли в течение означенного времени порождать у нас постепенно страх и надежду во всех сословиях общества.
«Россия не столь просвещенна, как другие государства Европы, но, по своему положению, она более других государств имеет нужду в нравственном и политическом воспитании взрослых людей и направлении их к цели, предназначенной правительством»[2].
Направление подданных к цели, предназначенной правительством, равно важно для всякого государства, и я не знаю, почему предстоит в том преимущественная надобность для России. Сочинитель выписки говорит, что сего требует положение ее; но какое положение? Географическое, физическое или политическое, сего не объясняет. По крайней мере в нравственном и политическом воспитании взрослых людей, если бы и предположить возможность оного, не менее должны нуждаться Франция, Неаполь, Испания и другие государства, в которых, в продолжение тридцати последних лет, возникали политические неустройства и перевороты.
«Силою невозможно остановить распространение идей, подобно как корабля на ходу, при сильном волнении. Можно снять флюгер, указующий направление ветра, но этим невозможно переменить ветра. Напротив того, искусное управление парусами и рулем, даже вопреки ветру, выведет корабль мимо опасных мест к желаемой пристани»[3].
Распространение идей, полезных для блага государства, отнюдь не должно быть стесняемо; что касается до вредных для общества мнений, как-то противных вере, правительству и правам, то таковые и можно и должно останавливать решительно; ибо неоспоримо, что сим мнениям или идеям нельзя дать хорошего направления. Надежда вопреки распространяющимся ложным и вредным мнениям достигать предположенной правительством цели несбыточна и опасна. Всякое зло должно быть пресекаемо в корне; в противном случае, невзирая на все другие меры, она рано или поздно непременно произведет те горестные последствия, которые отклонить старались.
1. «Знатные и богатые люди. Большая часть их, т. е. девятнадцать двадцатых, получили самое поверхностное воспитание и не имеют даже тех сведений, которые почерпает юношество в обыкновенных приуготовительных школах Германии или в гимназиях литовских и остзейских губерний. Отданные с детства на руки французским гувернерам (в числе коих весьма мало достойных воспитателей), молодые русские дворяне, под их руководством, учатся только многим языкам и получают поверхностное понятие об истории и других науках. Верхом мудрости почитают они правила французских энциклопедистов, которые и называются у них философией. Хотя по своему положению в свете сей класс людей долженствовал бы быть привязан к настоящему образу правления, но преждевременное честолюбие, оскорбленное самолюбие, неуместная самонадеянность заставляет их часто проповедовать правила, вредные для них самих и для правительства. Весьма легко истребить влияние сих людей на общее мнение и даже подчинить их господствующему мнению действием приверженных к правительству писателей. Их легко можно перевоспитать, убедить, дать настоящее направление их умам»[4].
Сомневаюсь, чтобы легко было перевоспитать, убедить и дать настоящее направление умам людей, зараженных подражанием французам. Немало писано против сего благомыслящими писателями, но не последовало от того никакой пользы. Можно было с основательностью надеяться, что происшествия 1812 года произведут спасительный перелом в пользу характера народного; но и сие не имело надлежащего успеха. После сего напрасно бы было кричать родителям: воспитывайте детей своих по-русски. Ибо если бы кто-либо и воспользовался таковым советом, то по необходимости вскоре бы раскаялся в том, увидев, что недостаточное познание французского языка и непривычка к французскому обхождению немало вредят детям его. На французском языке рассуждают у нас о важнейших государственных делах министры в кабинетах своих; на французском языке говорят генералы перед войском; французский язык сделался как бы признаком образованности и необходимой принадлежностью лучшего общества и особливо между женщинами. И при всех таковых обстоятельствах можно ли истребить сие зло, столь сильно вкоренившееся в наших нравах, действием некоторых писателей, которых, по всей вероятности, и читать никто не захочет?
2. Говоря о среднем состоянии, в которое входят достаточные и бедные дворяне, чиновники гражданские, приказные люди, купцы, заводчики и даже мещане, сочинитель выписки говорит, что оно составляет так называемую русскую публику. По мнению его, не надобно больших усилий, чтобы быть не только любимым ею, но даже обожаемым; для того потребны два средства: справедливость и гласность (publicitИ). Нашу публику, говорит он, можно совершенно покорить, увлечь, привязать к трону одной тенью свободы в мнениях насчет мер и проектов правительства, как сие было до 1816 года.
Нет сомнения, что справедливость есть одно из надежнейших средств к приобретению любви народной; но чтобы сие не требовало больших усилий, в том я никак не могу согласиться. Относительно к гласности в распоряжениях правительства, то, по мнению моему, гласность сия отнюдь не должна быть безусловная, но расчетливая и основанная на опытном познании свойств и нравственных потребностей народа. Что касается до возможности совершенно покорить, увлечь, привязать нашу публику к трону одной только свободой в мнениях насчет некоторых мер и проектов правительства, то сие, кажется мне, скорее может произвести неуважение к правительству, нежели привязанность к трону. Меры и проекты правительства, предаваемые на суждение журналистов, уже часто от сей одной причины не достигнут желаемой цели. Никакая важная мера не должна быть предпринимаема в государственном управлении без зрелого о пользе оной рассуждения; но рассуждение сие в монархическом правлении принадлежит не публике и народу, а государю и высшим правительственным местам. При таковом положении, если бы правительство усмотрело невыгоду предполагаемых им мер или затруднительность приведения их в исполнение, то может без всякого неудобства отложить на время или вовсе отменить намерения свой, и сие не будет сопровождаться никакими неприятными последствиями. Напротив того, допуская о своих намерениях неуместные рассуждения подданных, оно поставляет себя как бы в некоторую зависимость от их заключений и как бы обязывается отчетом пред ними, так что в случае неудачи непременно дает место праздным толкам и превратным суждениям; а все сие не только нарушает должное к верховной власти уважение, но и бывает причиной весьма важных неустройств. В подтверждение сего заключения, довольно будет привести следующее.
Известно, что в некоторое время царствования блаженной памяти государя императора позволялось писать о свободе крестьян, и, кроме нарочно изданных о сем книг, все почти наши журналы наполнены были разными о сем рассуждениями. Что же из сего последовало? Обстоятельства сии не укрылись от простого народа, и беспрепятственное печатание подобных статей принято было несомнительным знаком желания правительства дать крестьянам свободу. Отсель произошло неповиновение их помещикам и частые бунты, которые даже и до сего времени пресечены быть не могут. Я очень помню, что одна взбунтовавшаяся большая вотчина, при всеподданнейшем прошении на имя блаженной памяти государя императора, представила книжку «Вестника Европы», в которой рассуждаемо было о пользе освобождения крестьян, как доказательство, что само правительство подало повод к таковым с их стороны действиям, и что они, не повинуясь своему помещику, только входят в его виды.
3. О нижнем состоянии. Сочинитель выписки говорит, что оно заключается у нас в мелких подьячих, грамотных крестьянах и мещанах, деревенских священниках и вообще церковниках, с присовокуплением к ним важного класса раскольников. «Магический жезл, которым можно управлять по произволу сим состоянием; есть Матушка Россия. Искусный писатель, продолжает он, представляя сей священный предмет в тысяче разнообразных видов, как в калейдоскопе, легко покорит умы нижнего состояния, которое у нас рассуждает более, нежели думают[5]».
Правда, что посредством любви к отечеству и привязанности к родине, свойственных нашему народу, можно успевать во многом по отношению к направлению образа мыслей простого класса людей, но как в нем вообще весьма мало находится, читателей, то и не так-то легко действовать на оный посредством писателей, как полагает сочинитель выписки. Что касается до раскольников, сего закоренелого в своих предрассудках и заблуждениях класса, то едва ли Магический жезл сочинителя не останется без всякой силы. Единственного средства к убеждению сих людей, по мнению моему, искать должно в стараниях духовенства нашего.
4. По отношению к ученым и литераторам, сочинитель выписки утверждает, что вовсе бесполезно раздражать этих людей, когда нет ничего легче, как привязать их ласковым обхождением и снятием запрещения писать о безделицах, например о театре и т. д.
Раздражать без всякой причины никого не должно; запрещения же писать о безделицах и даже о театре в новом Уставе о цензуре не существует, а потому, пропуская все, что говорит о сем сочинитель выписки, я поспешаю к рассмотрению указанных им недостатков существовавшего доселе цензурного управления.
1. «В отношении к вере. Цензура состояла сперва под влиянием мистицизма, а ныне состоит под влиянием противной партии. Сперва выходило множество книг сектаторских, мистических; ныне покровительствуются книги, служащие опровержением первых. Из сего борения партий не произошло никакой пользы для веры и нравственности; напротив того, размножились секты, толки о вере и самые дурные идеи о правительстве»[6].
До вступления моего в управление министерством народного просвещения цензура, как объясняется сочинителем замечаний состояла под влиянием мистицизма, и тогда выходило множество сектаторских и мистических книг. Естественным последствием сего зла было размножение сект, толков о вере и самых вредных мнений для правительства; но сие произошло не от борения партий или от нынешнего сопротивления сему злу, как угодно утверждать о том сочинителю, но единственно от покровительства мистицизму. По случаю доклада вашему императорскому величеству в 3-й день января сего года о книгах духовного содержания, напечатанных за несколько лет пред сим без дозволения духовной цензуры, я имел счастье представить выписку из оных и замечания, которые ясно показывают, что в сих духовных или мистических книгах, под видом таинственного истолкования священного писания и применения разных мест содержания оного к так называемому нравственному, но в сущем деле развратному учению, искажена святость книг Божественного Откровения и рассеяны явные и возмутительные лжеучения, совершенно противные церковным и гражданским постановлениям. Для меня весьма удивительно, что после сего запрещение печатать подобные книги называется влиянием партии, и покровительству книг, служащих опровержением первым, приписывается размножение сект, толков о вере и самых вредных идей для правительства. Не говоря уже о том, что от опровержения нечестивых и возмутительных книг не могло произойти никаких других последствий, кроме добрых, нельзя не заметить, что со времени вступления моего в управление министерством ни одной книги, в опровержение мистических, не напечатано, а следовательно, сочинитель замечаний или не знает порядочно дела, о котором изъясняется, или утверждает вещи небывалые.
2. В отношении к правительству. Сочинитель замечаний говорит, что у нас смотрят не на дух сочинений, но на одни слова и фразы. Вместо того, чтобы запрещать писать против правительства, цензура запрещает писать о правительстве. Самые сильные препоны для словесности и наук воспоследовали от издания повеления в 1822 году, которым запрещено было всем служащим писать и публиковать о делах, до службы относящихся, и о внутреннем и внешнем состоянии России, без позволения начальства. Существо сего повеления весьма справедливо, ибо нигде, даже в самой Англии, не позволяется публиковать актов правительства без согласия оного. Но наша цензура приняла сие повеление в противном смысле и не позволяет печатать никаких, даже маловажных, известий без согласия различных министерств, которые иногда из снисхождения позволяют, а чаще отговариваются тем, что не имеют предписаний, как действовать в сем случае, и множество любопытных вещей пропадают для наук.
Я не знаю, на чем сочинитель замечаний основывает столь решительное утверждение, что у нас смотрят не на дух сочинений, но на одни только слова и фразы. По крайней мере во все управление мое министерством народного просвещения к сему наипаче обращаемо было все внимание цензуры, и кроме немногих случаев неосмотрительности цензоров, о которых тогда же доводимо было до высочайшего сведения, я желал бы видеть хотя одно сочинение, написанное в дурном духе и в сие время пропущенное. Впрочем, цензура как прежде, так и ныне не может оставлять без внимания самых слов и фраз, ибо они дают настоящее значение составным частям сочинения. Что касается до запрещения печатать всякого рода статьи без согласия того министерства, о предметах коего в них рассуждается, то, по мнению моему, ничто не может быть благонадежнее для правительства, как сие распоряжение: ибо никто не может рассудить с большей основательностью, полезно ли пропустить к напечатанию ту или другую статью, как правительственное место, где производятся дела, имеющие непосредственное к тому отношение, и получаются сведения о происшествиях, обнаруживающие справедливость или неосновательность предполагаемых к напечатанию сведений и рассуждений. Иногда маловажное по-видимому известие делается весьма важным по стечению обстоятельств, и обнародование оного в превратном виде может влечь за собой самые неприятные последствия.
3. В отношении к нравственности. Здесь сочинитель замечаний повторяет прежде сказанное, что цензура, привязываясь единственно к словам, часто пропускает самые соблазнительные стихотворения, а иногда запрещает самые невинные статьи.
Так как я уже достаточно говорил о неосновательности такового утверждения, по отношению ко времени управления моего министерством народного просвещения, то и излишним почитаю еще более распространяться о сем.
4. «Касательно личности. У нас до сих пор защищали не лица, а пороки и дурные поступки. Запрещено строжайше, даже в переводах с иностранного, представлять камер-героев, министров, генералов, и особенно князей и графов иначе, как в самых блестящих красках и людьми добродетельными»[7].
Такового запрещения вовсе не существовало и существовать не может. В защиту пороков и дурных поступков не сделано ни одного распоряжения по цензуре с самого учреждения министерства народного просвещения, и я не могу не удивляться столь превратному толкованию о действиях цензуры. Она запрещает вымышленные повествования о министрах, графах, князьях и проч., а также и переводы сего рода, приноровленные, по сходству обстоятельств, к обиде чести какого-либо из наших государственных людей; и ничего не может быть справедливее. Известно, что злонамеренные писатели, желая выказать недоброжелательство свое к какому-либо лицу, облеченному доверенностью правительства, и не смея осмеивать или осуждать его в сочинениях своих явно, прибегают к вышеизъясненному средству и под вымышленными именами министров, графов или князей описывают помянутое лицо самыми черными красками, а выставляя в то же время некоторые сходные с обстоятельствами происшествия и отношения разных лиц, намекают довольно ясно, о ком они говорят таким образом. Нет сомнения, что цензура обязана тщательно пресекать всякое покушение к подобным соблазнительным действиям.
Упомянув о недостаточном числе цензоров в С.-Петербурге, коих по прежнему штату было только три, сочинитель замечаний полагает полезным составить многочисленный цензурный комитет из академиков и профессоров, без малейшей прибавки жалованья, где могут заседать, как почетные члены, несколько литераторов с совещательным голосом, сверх того две духовные особы должны быть прикомандированы только для разрешения духовных пунктов, встречающихся в светских сочинениях. Все же духовные сочинения должны подлежать Синоду и духовной цензуре.
Неудобство предоставления права цензуры большему числу чиновников изведано многолетними опытами при некоторых университетах, где лекторами цензуры полагались все ординарные, экстраординарные профессоры и даже магистры. Какой же пользы ожидать можно от предполагаемого в С.-Петербурге цензурного комитета, который, по назначению сочинителя замечаний, должен состоять по крайней мере из 50 или 60 человек. Не говоря уже о медленности делопроизводства, неразлучной с таковым образованием, обязанности цензоров раздробятся на множество разных лиц, между — коими не может существовать единства. Сверх того, при таковом порядке вещей важное цензурное дело будет почитаться как бы второстепенным или побочным занятием употребленных для сего чиновников, тем более, что многотрудному званию цензоров не полагается предоставить никакой особенной выгоды и даже не назначается производства жалованья.
"Сей комитет должен разделяться на два отделения под председательством президента, назначенного правительством.
1-е отделение, по части математических и физических наук.
2-е отделение, по части истории, статистики и словесности[8].
Таковое разделение нахожу я весьма недостаточным: ибо в нем опущены весьма важные отрасли человеческих познаний, как-то: науки философские, юридические и медицинские. Сверх того, не упоминается ни слова о музыкальных сочинениях и произведениях гравирования и литографии, которые также должны быть подвергаемы цензуре.
«3-е отделение театральных пьес и периодических изданий, журналов, газет и альманахов, должно быть при министерстве внутренних дел по части высшей полиции (la haute police). Сюда же принадлежит и цензура приходящих из чужих краев книг. Это потому, что театральные пьесы и журналы, имея обширный круг зрителей или читателей, скорее и сильнее действуют на умы и на общее мнение. И как высшей полиции должно знать общее мнение и направлять умы по произволу правительства, то оно же и должно иметь в руках своих служащие к тому орудия. 3-е отделение может быть в сношениях, но не должно быть в зависимости от двух первых и должно действовать особо по воле государя императора, изъявляемой министру. Сие третье отделение должно быть составлено из чиновников, просвещенных в полном смысле слова, надежных и нравственных. Они должны получать хорошее содержание. Шесть человек, включая в то число и секретаря, весьма достаточно для сего отделения»[9].
При составлении нового Устава о цензуре касательно театральных сочинений приняты в рассуждение следующие обстоятельства: 1) что сочинения сии печатаются не для представления только, а преимущественно для чтения, а 2) что многие театральные сочинения печатаются исключительно только для чтения. На сем основании наблюдение за представлением театральных сочинений и позволение играть новые сего рода произведения оставлено принадлежностью министерства внутренних дел; что касается до одобрения к напечатанию их, то сие отнесено к министерству народного просвещения. Распределение сие почитаю я совершенно соответствующим существу самого дела и пользе общественной.
Относительно отделения от министерства народного просвещения цензуры журналов, газет и альманахов, то, по мнению моему, сие не только было бы вовсе бесполезно, но даже и не безвредно. Ибо кроме того, что цензуры во всех сих случаях руководствоваться должны теми же правилами, правительство без единства и согласия в распоряжениях, стремящихся к одной и той же цели, т. е. к охранению веры, преданности к престолу и нравов народных, не может иметь никакого надежного в сем важном деле обеспечения. Всеобщность и согласие действий при цензуре всех вообще печатаемых в России книг гораздо более представляет возможности и способов министерству народного просвещения направлять общественное мнение к полезной цели, нежели сколько может иметь их министерство внутренних дел или полиция.
- ↑ Русская старина. 1900. № 9. С. 579.
- ↑ Русская старина. 1900. № 9. С. 580.
- ↑ Там же.
- ↑ Русская старина. 1900. № 9. С. 580.
- ↑ Русская старина. 1900. № 9. С. 582.
- ↑ Русская старина. 1900. № 9. С. 584.
- ↑ Русская старина. 1900. № 9. С. 587.
- ↑ Русская старина. 1900. № 9. С. 588.
- ↑ Русская старина. 1900. № 9. С. 589.