1. Портретъ М. Ю. Лермонтова.
2. Видъ Пятигорска.
3. Домъ Лермонтова въ Пятигорскѣ.
4. Село Тарханы.
5. Гробница Лермонтова.
6. Байронъ.
7. «Бородино».
8. «Споръ».
9. «Ангелъ».
10. «Вѣтка Палестины».
11. «Три пальмы».
12. Тоже.
13. Замокъ Тамары.
14. Морская царевна.
15. Демонъ, пролетающій надъ вершинами Кавказа.
16. Ангелъ и Демонъ.
17. Пѣсня о купцѣ Калашниковѣ.
Михаилъ Юрьевичъ Лермонтовъ.
правитьI.
правитьМихаилъ Юрьевичъ Лермонтовъ, знаменитый русскій поэтъ, скончался въ самомъ разцвѣтѣ молодости, проживъ менѣе 27 лѣтъ. Кто знаетъ, сколько чудныхъ, недопѣтыхъ пѣсенъ унесъ онъ съ собою въ могилу! Но и за короткую свою жизнь Лермонтовъ создалъ много прекрасныхъ произведеній, которыя никогда не забудутся.
Михаилъ Юрьевичъ родился 8 октября 1814 г. въ Москвѣ, гдѣ временно находилась его семья. Родъ Лермонтовыхъ шотландскаго происхожденія, но въ Россіи Лермонтовы поселились и обрусѣли очень давно, исправно несли царскую службу, многіе изъ нихъ занимали важныя должности и по своимъ вѣрованіямъ, понятіямъ и родству были совершенно русскими людьми.
Отецъ поэта, Юрій Петровичъ, воспитывался въ первомъ кадетскомъ корпусѣ и по выходѣ изъ него служилъ офицеромъ въ арміи. Дослужившись до капитанскаго чина онъ вышелъ въ отставку. Въ родовомъ имѣніи Лермонтовыхъ, Кроптовкѣ, Ефремовскаго уѣзда Тульской губерніи, хозяйничали сестры Юрія Петровича и хозяйничали неумѣло — дѣла у нихъ шли плохо. Чтобы спасти благосостояніе семьи, Юрій Петровичъ долженъ былъ, покинувъ службу, поселиться въ деревнѣ.
Вскорѣ послѣ этого онъ женился на Марьѣ Михайловнѣ Арсеньевой, дочери Елизаветы Алексѣевны Арсеньевой (рожденной Столыпиной), богатой и знатной помѣщицы. Нельзя сказать, чтобы Юрій Петровичъ отличался скромнымъ и постояннымъ нравомъ. Ему нравилась веселая, беззаботная жизнь и онъ скучалъ съ женою, бывшей къ тому же слабаго здоровья. Марія Михайловна. глубоко страдала видя равнодушіе мужа, а мужъ не обращалъ на это никакого вниманія. Въ семьѣ начались раздоры, неурядицы, окончательно сломившіе надорванныя силы Маріи Михайловны. Она въ молодыхъ годахъ скончалась отъ чахотки.
Послѣ смерти дочери, Елизавета Алексѣевна Арсеньева, любившая ее до самозабвенія, всю силу любви перенесла на маленькаго внука. Михаилъ Юрьевичъ росъ и воспитывался въ домѣ бабушки, окруженный самымъ заботливымъ уходомъ и самыми нѣжными попеченіями. Съ его отцомъ бабушка была во враждебныхъ отношеніяхъ и это совершенно понятно. Она знала, какъ печально жилось ея дочери, какъ много причинялъ страданій своей женѣ Юрій Петровичъ и потому боялась, что у столь безпечнаго и легкомысленнаго отца ребенокъ можетъ остаться покинутымъ на произволъ судьбы.
Однако было-бы несправедливо думать, что Юрій Петровичъ не любилъ сына. Онъ любилъ его сильно, но несносный характеръ, которымъ надѣлила его судьба, мѣшалъ ему быть хорошимъ мужемъ и отцомъ. Вѣроятно Юрій Петровичъ сознавалъ это и оттого рѣшилъ оставить Михаила Юрьевича на попеченіи бабушки до шестнадцати-лѣтняго возраста.
Когда Михаилу Юрьевичу исполнилось одиннадцать лѣтъ, Елизавета Алексѣевна, озабоченная слабымъ здоровьемъ внука, повезла его для поправки на Кавказъ. Здѣсь будущій славный поэтъ впервые увидѣлъ чудныя кавказскія горы и полюбилъ кавказскую природу. Въ его произведеніяхъ много говорится о Кавказѣ, о населяющихъ его племенахъ, о войнѣ горцевъ съ русскими.
По возвращеніи съ Кавказа мальчика начали готовить къ поступленію въ университетъ. Богатая бабушка, страстно любившая внука, ничего не жалѣла на его образованіе. Она приглашала къ нему лучшихъ учителей, а такъ какъ Михаилъ Юрьевичъ имѣлъ выдающіяся способности, то все это ему пошло въ прокъ. Между прочимъ онъ отлично усвоилъ иностранные языки и могъ читать въ подлинникѣ сочиненія иностранныхъ писателей.
Когда домашнее образованіе Михаила Юрьеевича было закончено, Елизавета Алексѣевна перевезла его въ Москву и опредѣлила въ благородный университетскій пансіонъ. Въ Москвѣ Лермонтовъ сталъ часто видаться съ отцомъ и проявилъ большую любовь къ нему. Бабушка обезпокоилась, какъ-бы Юрій Петровичъ не отнялъ у нее обожаемаго внука, но все обошлось благополучно и Михаилъ Юрьевичъ опять остался въ семьѣ Арсеньевой.
Пробывъ въ благородномъ пансіонѣ около двухъ лѣтъ, Лермонтовъ выдержалъ установленный экзаменъ и былъ принятъ въ 1830 году въ число студентовъ Московскаго университета. Тамъ онъ оставался недолго. Въ скоромъ времени Елизавета Алексѣевна вмѣстѣ съ внукомъ переѣхала въ Петербургъ. Здѣсь Михаилъ Юрьевичъ записался въ лейбъ-гвардіи гусарскій полкъ, стоящій въ Царскомъ Селѣ, и поступилъ въ школу гвардейскихъ подпрапорщиковъ и кавалерійскихъ юнкеровъ (нынѣшнее Николаевское Кавалерійское Училище). Изъ школы въ 1834 году Лермонтовъ былъ выпущенъ офицеромъ въ тотъ же гусарскій полкъ.
Конечно бабушка не поскупилась на то, что-бы устроить внука какъ можно лучше и давала ему большія деньги.
Молодой Лермонтовъ на первыхъ порахъ сильно увлекся свѣтскою жизнью, проводилъ время очень весело и охотно принималъ участіе въ товарищескихъ кутежахъ. Но не слѣдуетъ думать, что только кутежи да веселье занимали молодого офицера. Литературное призваніе, обнаружившееся въ Лермонтовѣ еще въ бытность его въ московскомъ университетскомъ пансіонѣ, стало сказываться въ немъ все замѣтнѣе и замѣтнѣе. Поэтому хотя онъ веселился и повѣсничалъ, но въ то же время много работалъ, много писалъ. Кромѣ мелкихъ стихотвореній, имъ были написаны за это время и большія произведенія («Бояринъ Орша», «Маскарадъ», «Демонъ» и др.).
Въ 1837 году на поединкѣ былъ убитъ величайшій русскій поэтъ Пушкинъ. Лермонтовъ, благоговѣлъ передъ Пушкинымъ и смерть его поразила Михаила Юрьевича глубокимъ горемъ. Подъ вліяніемъ этого чувства онъ написалъ и посвятилъ памяти Пушкина сильное и страстное стихотвореніе.
Между тѣмъ въ обществѣ, гдѣ приходилось бывать Лермонтову, Пушкина плохо цѣнили и понимали. Даже находились люди, забывавшіе, что Пушкинъ великій поэтъ, наша слава и гордость, и порицавшіе его за строптивый, будто-бы, нравъ. Благородный, вспыльчивый Лермонтовъ глубоко возмутился подобною несправедливостью и къ своему стихотворенію на смерть Пушкина приписалъ нѣсколько строкъ, очень обидѣвшихъ разныхъ вліятельныхъ лицъ. Для молодого поэта вышла отсюда непріятность. Онъ долженъ былъ покинуть лейбъ-гусарскій полкъ. Его перевели на Кавказъ въ Нижегородскій драгунскій полкъ.
Впрочемъ на этотъ разъ Михаилъ Юрьевичъ недолго пробылъ на Кавказѣ. Черезъ годъ онъ опять вернулся въ Петербургъ и былъ принятъ въ прежній полкъ.
Нужно сказать, что Михаилъ Юрьевичъ наслѣдовалъ отъ отца непріятный характеръ. Онъ легко приходилъ въ раздраженіе, легко наносилъ обиды, любилъ высмѣивать и вышучивать своихъ знакомыхъ. Эта прискорбная особенность характера поэта привела его, какъ увидимъ, къ печальной развязкѣ.
Живя въ Петербургѣ, Лермонтовъ постоянно бывалъ въ знатныхъ домахъ столицы. Въ одномъ изъ этихъ домовъ онъ встрѣтился и познакомился съ сыномъ тогдашняго французскаго посланника, де-Барантомъ. Случилось какъ-то такъ, что между молодыми людьми произошло недоразумѣніе, Лермонтовъ, по обычаю, не полѣзъ въ карманъ за словомъ — и дѣло окончилось поединкомъ. На поединкѣ Михаилъ Юрьевичъ получилъ пустую царапину, все обошлось благополучно, но начальство посмотрѣло на поведеніе молодого офицера очень строго. Начались судъ да дѣло, — поединки были тогда строго запрещены, — и Лермонтову опять пришлось распрощаться съ лейбъ-гусарскимъ полкомъ (теперь уже навсегда) и уѣхать на Кавказъ въ пѣхотный Тенгинскій полкъ.
Немного времени спустя Михаилу Юрьевичу было разрѣшено пріѣхать въ Петербургъ, гдѣ его, какъ писателя, ждалъ крупный успѣхъ. Онъ издалъ отдѣльными книгами нѣкоторыя свои произведенія и они начали очень быстро расходиться въ публикѣ.
Весною 1841 г. Михаилъ Юрьевичъ вернулся на Кавказъ и поселился въ Пятигорскѣ со своими друзьями — Столыпинымъ, кн. Трубецкимъ и кн. Васильчиковымъ. Привычка задѣвать и дразнить людей не покидала Лермонтова. Въ Пятигорскѣ онъ принялся донимать насмѣшками и злыми шутками своего пріятеля, маіора Мартынова. Мартыновъ просилъ Михаила Юрьевича оставить его въ покоѣ. Лермонтовъ не унимался. Тогда оскорбленный Мартыновъ вызвалъ обидчика на поединокъ. Всѣ были увѣрены, что дѣло кончится благополучно. Ни Лермонтовъ не хотѣлъ убивать Мартынова, ни у Мартынова въ мысляхъ не было убить Лермонтова. Но судьба рѣшила по своему. Пуля Мартынова попала въ сердце поэта и уложила его на мѣстѣ.
Это несчастное событіе произошло 15 іюля 1841 года.
Хотя Лермонтовъ умеръ очень молодымъ, онъ уже при жизни успѣлъ составить себѣ громкую славу. Поэтому извѣстіе о его смерти тяжело поразило всѣхъ русскихъ людей, знавшихъ его произведенія. О преждевременной кончинѣ Лермонтова сожалѣли не меньше, чѣмъ о кончинѣ Пушкина.
Тѣло поэта было перевезено изъ Пятигорска въ имѣніе его бабушки, село Тарханы. Тамъ на его могилѣ воздвигнутъ прекрасный памятникъ.
II.
правитьЛермонтовъ рано началъ писать. Рано началось и его увлеченіе другими геніальными писателями, изъ числа которыхъ Михаилъ Юрьевичъ особенно любилъ знаменитаго англійскаго поэта Байрона. Байронъ былъ великій поэтъ, имъ многіе тогда страстно увлекались, не замѣчая въ его произведеніяхъ одного важнаго недостатка: англійскій поэтъ смотрѣлъ на жизнь мрачно и безнадежно, считалъ людей глупыми и злыми, а изъ человѣческихъ страстей ярче всего живописалъ необузданныя и порочныя. Конечно, и глупыхъ, и злыхъ на свѣтѣ много, но несправедливо считать, что каждый человѣкъ или золъ, или глупъ, или то и другое вмѣстѣ. Также точно невѣренъ взглядъ Байрона на жизнь. Никто не будетъ утверждать, что жизнь — пустое дѣло, вѣчный праздникъ, легкая забава. Недаромъ наша пословица говоритъ: «жизнь прожить — не поле перейти». Но въ жизни, на ряду съ горемъ, неудачами и всякими бѣдами не мало радостей и утѣшеній. Байронъ забывалъ о радостяхъ и утѣшеніяхъ, если же и говорилъ о нихъ, то говорилъ такъ, какъ будто все хорошее въ жизни — призракъ и обманъ, сущность же жизни составляютъ горе и страданія.
Если-бы Байронъ не обладалъ мощнымъ талантомъ и не выражалъ свои мрачныя думы и чувства въ поразительно сильныхъ, прекрасныхъ стихахъ — многіе скоро-бы замѣтили его ошибку. Но ужь таково могущество таланта — онъ ослѣпляетъ людей и на долгое время какъ бы беретъ въ плѣнъ ихъ мысли и чувства.
Увлекаясь мрачными, необыкновенно прекрасными произведеніями Байрона, Лермонтовъ незамѣтно подражалъ ему. Онъ тоже смотрѣлъ на жизнь, какъ на цѣпь страданій и несчастій, и многія его стихотворенія проникнуты безотраднымъ настроеніемъ. Въ нихъ поэтъ жалуется, что его никто не любитъ и что вообще люди не умѣютъ любить; сѣтуетъ на свое одиночество, на друзей, которые охотно дѣлятъ веселье и не хотятъ раздѣлить съ другомъ печали; проклинаетъ жизнь, не. дающую ничего, кромѣ страданій, и взываетъ къ смерти, какъ къ избавительницѣ.
Это мрачное настроеніе поэта не покидало Лермонтова до послѣднихъ дней, но нужно помнить, что онъ умеръ очень молодымъ и его взгляды еще не успѣли сложиться. Если бы поэтъ прожилъ дольше, онъ несомнѣнно убѣдился бы, что въ жизни не все только скорби, страданія и несчастія, что судьба, посылая человѣку испытанія, посылаетъ ему и радости и что дни этихъ радостей надолго подкрѣпляютъ и поддерживаютъ утомленныя въ борьбѣ силы.
Доказательствомъ тому, что Лермонтовъ, съ годами, непремѣнно измѣнилъ бы свое мрачное воззрѣніе на жизнь, служатъ нѣкоторыя изъ его позднѣйшихъ стихотвореній. Правда и въ нихъ онъ говоритъ, что ничего не ждетъ отъ жизни, что ему не жаль прошлаго, что онъ хотѣлъ бы «забыться и заснуть», но не «холоднымъ сномъ могилы» —
Я-бъ желалъ на вѣки такъ уснуть,
Чтобъ въ груди дремали жизни силы,
Чтобъ, дыша, вздымалась тихо грудь,
Чтобъ всю ночь, весь день мой слухъ лелѣя,
Про любовь мнѣ сладкій голосъ пѣлъ,
Надо мной чтобъ, вѣчно зеленѣя,
Темный дубъ склонялся и шумѣлъ.
Въ этихъ словахъ уже слышится зарождающееся пониманіе радостей жизни. Не все постыло поэту — онъ хочетъ пѣсенъ любви, его влечетъ красота природы. Еще яснѣе обрисовывается настроеніе поэта въ началѣ стихотворенія:
Выхожу одинъ я на дорогу:
Сквозь туманъ кремнистый путь блеститъ;
Ночь тиха, пустыня внемлетъ Богу
И звѣзда съ звѣздою говоритъ.
Въ небесахъ торжественно и чудно!
Спитъ земля въ сіяньи голубомъ…
Величавая умиротворяющая картина спящей природы навѣваетъ на душу поэта желаніе сладостнаго покоя, тихихъ пѣсенъ, гармоническаго шелеста листвы…
Ночная тишина заставила поэта страстно пожелать «забвенья и покоя». Иное чувство овладѣваетъ имъ при созерцаніи радостной, бодрствующей природы:
Когда волнуется желтѣющая нива,
И свѣжій лѣсъ шумитъ при звукѣ вѣтерка,
И прячется въ саду малиновая слива
Подъ тѣнью сладостной зеленаго листка;
Когда росой обрызганный душистой,
Румянымъ вечеромъ, иль утра въ часъ златой,
Изъ подъ куста мнѣ ландышъ серебристый
Привѣтливо киваетъ головой;
Когда студеный ключъ играетъ по оврагу
И, погружая мысль въ какой-то смутный сонъ,
Лепечетъ мнѣ таинственную сагу *)
Про мирный край, откуда мчится онъ —
Тогда смиряется души моей тревога,
Тогда расходятся морщины на челѣ,
И счастье я могу постигнуть на землѣ,
И въ небесахъ я вижу Бога…
*) Сага — сказка.
Это одно изъ лучшихъ стихотвореній нашего поэта, свидѣтельствующихъ, что въ его душѣ было не такъ темно, какъ можно судить по его юношескимъ стихамъ и что во всякомъ случаѣ этотъ мракъ начиналъ разсѣиваться. Лермонтовъ иногда повторялъ, что никого и ничего не любитъ, но и здѣсь, опять-таки, мы имѣемъ дѣло съ временнымъ настроеніемъ поэта. Прежде всего онъ любилъ Россію, любилъ ее не потому, что она могущественна и сильна, а потому что она его родина. Я люблю, говоритъ онъ, —
Ея полей холодное молчанье,
Ея лѣсовъ дремучихъ колыханье,
Разливы рѣкъ ея, подобные морямъ;
Проселочнымъ путемъ люблю скакать въ телѣгѣ
И, взоромъ медленнымъ пронзая ночи тѣнь,
Встрѣчать по сторонамъ, вздыхая о ночлегѣ,
Дрожащіе огни печальныхъ деревень.
Люблю дымокъ спаленной жнивы,
Въ степи кочующій обозъ
И на холмѣ, средь желтой нивы,
Чету бѣлѣющихъ березъ,
Съ отрадой, многимъ незнакомой,
Я вижу полное гумно,
Избу, покрытую соломой,
Съ рѣзными ставнями окно.
Русское чувство Лермонтова особенно сильно сказалось въ стихотвореніи «Бородино». Старый солдатъ разсказываетъ о славномъ Бородинскомъ боѣ, когда нашимъ войскамъ пришлось выдержать могучій натискъ арміи Наполеона, явившагося покорить Россію. Солдатъ разсказываетъ, какъ досадно и горько было храбрымъ русскимъ воинамъ отступать передъ французскими полчищами:
Ворчали старики:
«Что-жъ мы? На зимнія квартиры?
Не смѣютъ, что-ли, командиры
Чужіе изорвать мундиры
О русскіе штыки?»
И вотъ нашли большое поле:
Есть разгуляться гдѣ на волѣ!
Построили редутъ.
У нашихъ ушки на макушкѣ!
Чуть утро освѣтило пушки
И лѣса синія верхушки —
Французы тутъ какъ тутъ!
Забилъ зарядъ я въ пушку туго
И думалъ: угощу я друга!
Постой-ка, братъ мусью!
Что тутъ хитрить, — пожалуй къ бою;
Ужь мы пойдемъ ломить стѣною,
Ужь постоимъ мы головою
За родину свою!
Два дня мы были въ перестрѣлкѣ.
Что толку въ этакой бездѣлкѣ?
Мы ждали третій день.
Повсюду стали слышны рѣчи:
«Пора добраться до картечи!» *)
*) Картечью стрѣляютъ только на близкое разстояніе. Слѣдовательно, въ этихъ словахъ выражается желаніе сойтись ближе съ непріятелемъ. —
И вотъ на поле грозной сѣчи
Ночная пала тѣнь.
Прилегъ вздремнуть я у лафета
И слышно было до разсвѣта,
Какъ ликовалъ французъ.
Но тихъ былъ нашъ бивакъ открытый!
Кто киверъ чистилъ весь избитый,
Кто штыкъ точилъ, ворча сердито,
Кусая длинный усъ.
И только небо засвѣтилось,
Все шумно вдругъ зашевелилось,
Сверкнулъ за строемъ строй.
Полковникъ нашъ рожденъ былъ хватомъ
Слуга царю, отецъ солдатамъ…
Да, жаль его: сраженъ булатомъ,
Онъ спитъ въ землѣ сырой.
И молвилъ онъ, сверкнувъ очами:
"Ребята! Не Москва-ль за нами?
"Умремъ-же подъ Москвой,
«Какъ наши братья умирали!»
И умереть мы обѣщали,
И клятву вѣрности сдержали
Мы въ Бородинскій бой.
Ну-жъ, былъ денекъ! Сквозь дымъ летучій
Французы двигались какъ тучи
И все на нашъ редутъ!
Уланы съ пестрыми значками,
Драгуны съ конскими хвостами —
Всѣ промелькнули передъ нами,
Всѣ побывали тутъ!
Вамъ не видать такихъ сраженій!
Носились знамена, какъ тѣни,
Въ дыму огонь блестѣлъ,
Звучалъ булатъ, картечь визжала,
Рука бойцовъ колоть устала,
И ядрамъ пролетать мѣшала
Гора кровавыхъ тѣлъ.
Извѣдалъ врагъ въ тотъ день не мало,
Что значитъ русскій бой удалый,
Нашъ рукопашный бой!..
Земля тряслась, какъ наши груди;
Смѣшались въ кучу кони, люди,
И залпы тысячи орудій
Слились въ протяжный вой…
Вотъ смерклось. Были всѣ готовы
Заутра бой затѣять новый
И до конца стоять…
Вотъ затрещали барабаны —
И отступили басурманы,
Тогда считать мы стали раны,
Товарищей считать.
Чувство любви къ родинѣ проникаетъ также и другое замѣчательное стихотвореніе Лермонтова — «Споръ». Поэту представляется, что двѣ великихъ кавказскихъ горы, Казбекъ и Шатъ (или Эльбрусъ) вступили между собою въ споръ.
«Берегись!» сказалъ Казбеку
Сѣдовласый Шатъ:
"Покорился человѣку
Ты не даромъ, братъ!
"Онъ настроитъ дымныхъ келій
По уступамъ горъ;
"Въ глубинѣ твоихъ ущелій
Загремитъ топоръ;
И желѣзная лопата
Въ каменную грудь,
Добывая мѣдь и злато,
Врѣжетъ страшный путь
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Люди хитры! Хоть и труденъ
Первый былъ скачекъ —
Берегися! Многолюденъ
И могучъ Востокъ!
— "Не боюся я Востока!
Отвѣчалъ Казбекъ:
Родъ людской тамъ спитъ глубоко
Ужь десятый вѣкъ.
Посмотри: въ тѣни чинары,
Пѣну сладкихъ винъ
На узорные шальвары
Сонный льетъ грузинъ;
И склонясь въ дыму кальяна,
На цвѣтной диванъ,
У жемчужнаго фонтана
Дремлетъ Тегеранъ *)
- ) Столица Персіи.
Вотъ у ногъ Ерусалима,
Богомъ сожжена,
Безглагольна, недвижима,
Мертвая страна.
Дальше: вѣчно чуждый тѣни
Моетъ желтый Нилъ *)
- ) Рѣка въ Египтѣ.
Раскаленные ступени
Царственныхъ могилъ.
Бедуинъ забывъ наѣзды
Для цвѣтныхъ шатровъ
И поетъ, считая звѣзды,
Про дѣла отцовъ.
Все, что здѣсь доступно оку,
Спитъ, покой цѣня.
Нѣтъ, не дряхлому Востоку
Покорить меня.
— «Не хвались еще заранѣ!»
Молвилъ старый Шатъ:
"Вотъ на сѣверѣ въ туманѣ
Что то видно, братъ!
Смутился Казбекъ, бросилъ взоръ на сѣверъ, въ сторону Россіи и видитъ —
Отъ Урала до Дуная,
До большой рѣки,
Колыхаясь и сверкая
Движутся полки;
Вѣютъ бѣлые султаны,
Какъ степной ковыль;
Мчатся пестрые уланы,
Подымая пыль;
Боевые батальоны
Тѣсно въ рядъ идутъ,
Впереди несутъ знамена,
Въ барабаны бьютъ;
Батареи мѣднымъ строемъ
Скачутъ и гремятъ,
И дымясь, какъ передъ боемъ,
Фитили горятъ.
И испытанный трудами
Бури боевой,
Ихъ ведетъ, грозя очами,
Генералъ сѣдой.
Идутъ всѣ полки, могучи,
Шумны, какъ потокъ,
Страшно медленны, какъ тучи,
Прямо на востокъ.
Въ этихъ прекрасныхъ стихахъ, полныхъ яркихъ и живыхъ образовъ, поэтъ нашъ изобразилъ покореніе Кавказа побѣдоносными русскими войсками.
III.
правитьДуша Лермонтова, какъ истинно великаго поэта, была богата возвышенными и святыми чувствами.
Мрачность его настроеній, о которой мы говорили и которая въ значительной мѣрѣ объясняется временнымъ вліяніемъ Байрона, не препятствовала этимъ чувствамъ выражаться съ замѣчательною силой. Для того, чтобы понять Лермонтова вполнѣ, необходимо вникнуть въ такія стихотворенія, какъ, напримѣръ, Ангелъ.
По небу полуночи ангелъ летѣлъ
И тихую пѣсню онъ пѣлъ,
И мѣсяцъ, и звѣзды, и тучи толпой
Внимали той пѣсни святой.
Онъ пѣлъ о блаженствѣ безгрѣшныхъ духовъ
Подъ кущами райскихъ садовъ,
О Богѣ великомъ онъ пѣлъ — и хвала
Его непритворна была.
Онъ душу младую въ объятіяхъ несъ
Для міра печали и слезъ,
И звукъ его пѣсни въ душѣ молодой
Остался безъ словъ, но живой.
И долго на свѣтѣ томилась она
Желаніемъ чуднымъ полна,
И звуковъ небесъ замѣнить не могли
Ей скучныя пѣсни земли.
Послѣ, на грѣшной землѣ, будетъ человѣкъ жить, какъ живемъ всѣ мы, страдая и радуясь, унывая и пріободряясь. Но небесные звуки запечатлѣны въ душѣ. Она ихъ помнитъ, помнитъ о своемъ горнемъ отечествѣ. Оттого то скучныя пѣсни земли и не могутъ замѣнить ей дивной пѣсни ангела. И чѣмъ душа человѣка чище, тѣмъ явственнѣе раздаются въ ней звуки этой пѣсни, тѣмъ она безгрѣшнѣе и ближе къ Богу.
Въ другомъ стихотвореніи поэтъ возсылаетъ о такой чистой душѣ, — прекрасной душѣ невинной дѣвы, — трогательную мольбу къ Божіей Матери.
Я, Матерь Божія, нынѣ съ молитвою
Предъ твоимъ образомъ, яркимъ сіяніемъ,
Не о спасеніи, не передъ битвою,
Не съ благодарностью иль покаяніемъ,
Не за свою молю душу пустынную,
За душу странника въ мірѣ безроднаго,
Но я вручить хочу дѣву невинную
Теплой Заступницѣ міра холоднаго.
Окружи счастіемъ счастья достойную,
Дай ей сопутниковъ, полныхъ вниманія,
Молодость свѣтлую, старость спокойную.
Сердцу незлобному миръ упованія.
Лермонтовъ вѣрилъ въ силу молитвы и вѣра его «непритворна была».
Въ минуту жизни трудную,
Тѣснится-ль въ сердце грусть,
Одну молитву чудную
Твержу я на-изусть.
Есть сила благодатная
Въ созвучьи словъ живыхъ,
И дышитъ непонятная,
Святая прелесть въ нихъ.
Съ души какъ бремя скатится,
Сомнѣнье далеко,
И вѣрится, и плачется,
И такъ легко, легко…
Впечатлительностью и отзывчивостью Лермонтовъ обладалъ необыкновенными. Однажды ему пришлось ожидать своего знакомаго. Знакомый этотъ бывалъ въ Палестинѣ и принесъ оттуда нѣсколько вѣтокъ палестинскихъ пальмъ. Вѣтки были прикрѣплены къ кіоту, подобно тому какъ прикрѣпляютъ вербу. Видъ пальмовыхъ вѣтокъ, принесенныхъ съ Востока, изъ святыхъ мѣстъ, вдохновилъ Михаила Юрьевича и онъ тутъ же написалъ слѣдующіе стихи.
Скажи мнѣ, вѣтка Палестины,
Гдѣ ты росла, гдѣ ты цвѣла?
Какихъ холмовъ, какой долины
Ты украшеніемъ была?
У водъ-ли чистыхъ Іордана
Востока лучъ тебя ласкалъ?
Ночной-ли вѣтръ въ горахъ Ливана
Тебя сердито колыхалъ?
Молитву-ль тихую читали,
Иль пѣли пѣсни старины,
Когда листы твои сплетали
Соалима бѣдные сыны!
И пальма та жива-ль понынѣ?
Все также-ль манитъ въ лѣтній зной
Она прохожаго въ пустынѣ
Широколиственной главой?
Или въ разлукѣ безотрадной
Она увяла, какъ и ты,
И дальній прахъ ложится жадно
На пожелтѣвшіе листы?..
Повѣдай, набожной рукою
Кто въ этотъ край тебя занесъ?
Грустилъ онъ часто надъ тобою?
Хранишь ты слѣдъ горючихъ слезъ?
Иль Божьей рати лучшій воинъ
Онъ былъ, съ безоблачнымъ челомъ,
Какъ ты, всегда небесъ достоинъ
Передъ людьми и божествомъ?..
Заботой тайною хранима,
Передъ иконою святой
Стоишь ты, вѣтвь Ерусалима,
Святыни вѣрный часовой!
Прозрачный сумракъ, блескъ лампады,
Кивотъ и крестъ, символъ святой…
Все полно мира и отрады
Вокругъ тебя и надъ тобой.
Теперь познакомимъ слушателей съ тѣми произведеніями Лермонтова, въ которыхъ онъ прямо не говоритъ о своихъ чувствахъ. Это — разсказы въ стихахъ, поразительные по красотѣ изображаемыхъ въ нихъ картинъ.
Начнемъ съ чудной сказки о трехъ пальмахъ, росшихъ въ пустынѣ и долгіе годы не видѣвшихъ ни одного живого существа. Пальмы стояли одиноко. Вокругъ нихъ, насколько глазъ могъ видѣть, растилались безплодные пески. Солнце палило безпощадно, а въ тѣни зеленыхъ листьевъ вѣяло сладкою прохладой, было такъ хорошо и уютно.
Ручей между ними изъ почвы безплодной
Журча пробивался волною холодной.
И никто цѣлые годы не приходилъ въ этотъ, чудесный уголокъ. Пальмамъ было грустно, пальмы стали роптать:
«На то-ль мы родились, чтобы здѣсь увядать?
Безъ пользы въ пустынѣ росли и цвѣли мы,
Колеблемы вихремъ и зноемъ палимы,
Ни чей благосклонный не радуя взоръ».
Еще не успѣли пальмы окончить свою жалобу, какъ въ дали голубой
Столбомъ ужь крутился песокъ золотой,
Звонковъ раздавались нестройные звуки,
Пестрѣли коврами покрытые вьюки
И шелъ, колыхаясь, какъ въ морѣ челнокъ,
Верблюдъ за верблюдомъ, взрывая песокъ.
Мотаясь висѣли межъ твердыхъ горбовъ
Узорныя полы походныхъ шатровъ;
Ихъ смуглыя ручки порой поднимали,
И черныя очи оттуда сверкали…
И, станъ худощавый къ лукѣ наклона,
Арабъ горячилъ вороного коня.
И конь на дыбы поднимался порою,
И прыгалъ какъ барсъ, пораженный стрѣлою…
Вотъ къ пальмамъ подходитъ, шумя, караванъ;
Въ тѣни ихъ веселый раскинулся станъ.
Кувшины, звуча, налилися водою,
И гордо кивая мохнатой главою,
Привѣтствуютъ пальмы нежданныхъ гостей
И щедро поитъ ихъ студеный ручей.
Но только что сумракъ на землю упалъ,
По корнямъ упругимъ топоръ зазвучалъ —
И пали безъ жизни питомцы столѣтій!
Одежду ихъ сорвали малыя дѣти,
Изрублены были тѣла ихъ потомъ
И медленно жгли ихъ до утра огнемъ.
Когда же на западъ умчался туманъ,
Урочный свой путь продолжалъ караванъ;
И слѣдомъ печальнымъ, на почвѣ безплодной,
Виднѣлся лишь пепелъ сѣдой и холодный;
И солнце остатки сухіе дожгло,
А вѣтромъ ихъ въ степи потомъ занесло.
И нынѣ все дико и пусто кругомъ.
Такъ погибли три пальмы, вздумавшія роптать на небо, за то, что оно не посылаетъ имъ путниковъ, которые насладились бы ихъ тѣнью. Явились путники, отдохнули подъ широкими листьями вѣковыхъ деревьевъ, потомъ срубили ихъ, сложили костеръ. Если бы знали пальмы къ чему приведутъ ихъ жалобы!..
Изъ знойныхъ степей аравійской земли поэтъ переноситъ наше воображеніе въ кавказскія ущелья.
Въ глубокой тѣснинѣ Дарьяла мчитъ свои бурныя волны Терекъ. На вершинѣ скалы — старинная черная башня, жилище волшебницы Тамары. Тамара молода и прекрасна, но сердце у нея злое, какъ у демона. Въ своей высокой башнѣ она сторожитъ путниковъ, чтобы ихъ погубить. Тамъ
Сквозь туманъ полуночи
Блисталъ огонекъ золотой,
Кидался онъ путнику въ очи,
Манилъ онъ на сладкій покой,
И слышался голосъ Тамары. —
Заслышавъ пѣсню волшебницы, путникъ спѣшилъ на ея призывъ. Въ башнѣ его встрѣчали, какъ желаннаго гостя и цѣлую ночь въ жилищѣ Тамары шелъ веселый пиръ.
Но только что утра сіянье
Кидало свой лучъ по горамъ,
Мгновенно и мракъ, и молчанье
Опять воцарялися тамъ.
Только рѣка бурно мчала свои холодныя волны, унося трупъ путника, убитаго коварной и злой красавицей.
Есть у Лермонтова также и русскія сказки, равныя по красотѣ «Тамарѣ», напримѣръ «Морская Царевна».
Въ морѣ царевичъ купаетъ коня,
Слышитъ: «царевичъ взгляни на меня!»
Фыркаетъ конь и ушами прядетъ,
Брызжетъ, и плещетъ, и далѣ плыветъ.
Морская царевна продолжаетъ звать царевича, онъ подходитъ ближе, она всплываетъ на поверхность моря.
Синія очи любовью горятъ,
Брызги на шеѣ, какъ жемчугъ, дрожатъ…
Мыслитъ царевичъ: «добро-же, постой!»
За косу ловко схватилъ онъ рукой.
Держитъ. Рука боевая сильна…
Плачетъ, и бьется, и молитъ она…
Къ берегу витязь отважно плыветъ,
Выплылъ, товарищей громко зоветъ:
"Эй вы! сходитесь, лихіе друзья!
"Гляньте, какъ бьется добыча моя…
"Что жъ вы стоите смущенной толпой?
«Али красы не видали такой»?
Вотъ оглянулся царевичъ назадъ,
Ахнулъ! Померкъ торжествующій взглядъ…
Видитъ: лежитъ на пескѣ золотомъ
Чудо морское съ зеленымъ хвостомъ.
Хвостъ чешуею змѣиной покрытъ,
Весь замирая, свиваясь, дрожитъ.
И отъѣхалъ царевичъ прочь, пораженный видомъ неслыханнаго чудовища…
IV.
правитьМы уже говорили въ началѣ этого чтенія, что Лермонтову не разъ приходилось жить на Кавказѣ, что онъ страстно любилъ кавказскую природу, хорошо зналъ нравы кавказскихъ горцевъ и ихъ преданія. Величественныя красоты Кавказа вдохновили Лермонтова написать лучшій свой стихотворный разсказъ — «Демонъ».
Злой духъ, Демонъ, пролеталъ надъ вершинами кавказскихъ горъ,
Подъ нимъ Казбекъ, какъ грань алмаза,
Снѣгами вѣчными сіялъ.
Передъ нимъ разстилались глубокія долины счастливаго, обильнаго края — Грузіи. Звонко бѣгутъ здѣсь ручьи по дну изъ разноцвѣтныхъ камней. Въ розовыхъ кущахъ поютъ соловьи. Виднѣются
Чинаръ раскидистыя сѣни,
Густымъ вѣнчанныя плющемъ,
Пещеры, гдѣ палящимъ днемъ
Таятся робкіе олени.
И блескъ, и жаръ, и шумъ листовъ,
Стозвучный говоръ голосовъ,
Дыханье тысячи растеній
И полдня сладострастный зной,
И ароматною росой
Всегда увлажненныя ночи,
И звѣзды яркія, какъ очи.
Но Демонъ летѣлъ мимо и волшебная красота созданной Богомъ природы заставляла его испытывать только зависть и злобу. Но вотъ онъ случайно увидѣлъ прекрасную дѣвушку, плясавшую передъ отцомъ и подругами. Эта дѣвушка была Тамара, дочь богатаго грузинскаго князя Гудала. Отецъ только что просваталъ ее и на завтра долженъ былъ пріѣхать женихъ. Увидѣлъ Демонъ Тамару и
На мгновенье
Неизъяснимое волненье
Въ себѣ почувствовалъ онъ вдругъ:
Нѣмой души его пустыню
Наполнилъ благодатный звукъ,
И вновь постигнулъ онъ святыню
Любви, добра и красоты…
И долго сладостной картиной
Онъ любовался — и мечты
О прежнемъ счастьѣ цѣпью длинной,
Какъ будто за звѣздой звѣзда,
Предъ нимъ катилися тогда.
Демонъ начиналъ любить Тамару и подъ вліяніемъ этого чувства, незнакомаго злому духу, въ немъ стало пробуждаться воспоминаніе о дняхъ, когда онъ еще не былъ падшимъ ангеломъ и не былъ низверженъ Богомъ въ безконечную тьму. Но кромѣ зла онъ ничего не умѣлъ дѣлать. Зная, что Тамара — невѣста, онъ погубилъ ея жениха, столкнувъ его въ пропасть. Красавица, узнавъ о смерти любимаго человѣка и не будучи въ силахъ перенести свое горе, упросила отца отвезти ее въ монастырь. Тамъ, въ сокрушеніи и молитвѣ кончитъ она свои дни.
И въ монастырь уединенный
Ее родные отвезли,
И власяницею смиренной
Грудь молодую облекли.
Въ прохладѣ, межъ двумя холмами,
Таился монастырь святой.
Чинаръ и тополей рядами
Онъ окруженъ былъ и порой,
Когда ложилась ночь въ ущельи,
Сквозь нихъ мелькала въ окнахъ кельи
Лампада схимницы младой.
Кругомъ, въ тѣни деревъ миндальныхъ,
Гдѣ рядъ стоитъ крестовъ печальныхъ,
Безмолвныхъ сторожей гробницъ,
Спѣвались хоры легкихъ птицъ.
По камнямъ прыгали, шумѣли
Ключи студеною водой
И подъ нависшею скалой,
Сливаясь дружески въ ущельи,
Катились дальше межъ кустовъ,
Покрытыхъ инеемъ цвѣтовъ.
Между тѣмъ Демонъ все больше любитъ Тамару и ему кажется, что теперь онъ можетъ возродиться къ новой жизни, получить отъ Бога прощенье. Онъ умоляетъ Тамару полюбить его, онъ даетъ ей самыя пышныя обѣщанія:
Отрекся я отъ старой мести,
Отрекся я отъ гордыхъ думъ;
Отнынѣ духъ коварной лести
Ни чей ужь не встревожитъ умъ.
Хочу я съ небомъ примириться,
Хочу любить, хочу молиться,
Хочу я вѣровать добру.
Слезой раскаянья сотру
Я на челѣ, тебя достойномъ,
Слѣды небеснаго огня
И міръ въ невѣдѣньи спокойномъ
Пусть доцвѣтаетъ безъ меня!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Твоей любви я жду, какъ дара
И вѣчность дамъ тебѣ за мигъ.
Въ любви, какъ въ злобѣ, вѣрь, Тамара,
Я неизмѣненъ и великъ.
Тебя я, вольный сынъ эфира,
Умчу въ надзвѣздные края
И будешь ты царицей міра,
Подруга первая моя.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Нѣтъ, не тебѣ, моей подругѣ,
Узнай, назначено судьбой
Увянуть молча въ тѣсномъ кругѣ
Ревнивой грубости рабой.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Толпу духовъ моихъ служебныхъ
Я приведу къ твоимъ стопамъ,
Прислужницъ легкихъ и волшебныхъ
Тебѣ, красавица я дамъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Всечасно дивною игрою
Твой слухъ лелѣять буду я;
Чертоги пышные построю
Изъ бирюзы и янтаря;
Я опущусь на дно морское,
Я полечу за облака,
Я дамъ тебѣ все, все земное —
Люби меня!..
Казалось злой духъ торжествовалъ. Обольщенная имъ душа молодой дѣвушки должна была очутиться въ его власти. Но случилось иное.
Въ пространствѣ синяго эфира
Одинъ изъ ангеловъ святыхъ
Летѣлъ на крыльяхъ золотыхъ
И душу грѣшную отъ міра
Онъ несъ въ объятіяхъ своихъ.
И сладкой рѣчью упованья
Ея сомнѣнья разгонялъ
И слѣдъ проступка и страданья
Съ нее слезами онъ смывалъ.
Это была душа Тамары. Вдругъ Демонъ взвился изъ адской бездны и потребовалъ, чтобы ангелъ ему отдалъ душу несчастной дѣвушки.
«Исчезни мрачный духъ сомнѣнья!»
Посланникъ неба отвѣчалъ:
«Довольно ты торжествовалъ,
Но часъ суда теперь насталъ
И благо Божіе рѣшенье!
Дни испытанія прошли;
Съ одеждой бренною земли
Оковы зла съ нее ниспали,
Узнай — ее давно мы ждали.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Цѣной жестокой искупила
Она сомнѣнія свои…
Она страдала и любила —
И рай открыла для любви!»
И ангелъ строгими очами
На искусителя взглянулъ
И радостно взмахнувъ крылами,
Въ сіяньи неба потонулъ.
V.
правитьНасколько разностороненъ былъ талантъ Лермонтова, видно изъ «Пѣсни о купцѣ Калашниковѣ». Эта пѣсня написана стариннымъ русскимъ языкомъ, на образецъ того, который мы встрѣчаемъ въ народныхъ пѣсняхъ былого времени. И начинается она на старый ладъ:
Охъ ты, гой еси, царь Иванъ Васильевичъ!
Про тебя нашу пѣсню сложили мы,
Про твово любимаго опричника,
Да про смѣлаго купца, про Калашникова:
Мы сложили ее на старинный ладъ,
Мы пѣвали ее подъ гуслярный звонъ,
И причитывали, да присказывали.
Православный народъ ею тѣшился,
А бояринъ Матвѣй Ромодановскій
Намъ чарку поднесъ меду пѣннаго,
А боярыня его бѣлолицая
Поднесла намъ на блюдѣ серебряномъ
Полотенце новое, толкомъ шитое
Угощали насъ три дня, три ночи,
И все слушали не наслушались.
Также прекрасна и также въ чисто народномъ духѣ картина разсвѣта (изъ той же «Пѣсни»):
Надъ Москвой великой златоглавою,
Надъ стѣной кремлевской, бѣлокаменной,
Изъ-за дальнихъ морей, изъ-за синихъ горъ,
По тесовымъ кровелькамъ играючи,
Тучки сѣрыя разгоняючи
Заря алая подымается;
Размѣтала кудри золотистыя,
Умывается снѣгами разсыпчатыми;
Какъ красавица, глядя въ зеркально,
Въ небо чистое смотритъ, улыбается.
Ужь зачѣмъ ты, алая заря, просыпалася?
На какой ты радости разыгралася?
Окончаніе «Пѣсни» находится въ полномъ соотвѣтствіи съ началомъ:
Гей вы, ребята удалые,
Гусляры молодые,
Голоса заливные!
Красно начинали — красно и кончайте;
Каждому правдою и честью воздайте.
Тароватому боярину — слава!
И красавицѣ — боярынѣ — слава!
И всему народу христіанскому — слава!
Кромѣ мелкихъ стихотвореній и разсказовъ въ стихахъ, Лермонтовъ много писалъ и прозой. Самымъ замѣчательнымъ его произведеніемъ въ этомъ родѣ является романъ «Герой нашего времени». Дѣйствіе романа происходитъ на Кавказѣ. Лермонтовъ изображаетъ въ немъ то нравы образованнаго русскаго общества, посѣщающаго Кавказъ съ цѣлью леченія, то жизнь кавказскихъ офицеровъ, то своеобразные обычаи и типы горцевъ. Все это имъ разсказывается съ такимъ же мастерствомъ, съ какимъ онъ писалъ свои стихотворенія. Какъ мы говорили, большинство картинъ природы, изображаемыхъ Лермонтовымъ, — картины природы кавказской. Также и большинство разсказываемыхъ имъ, въ прозѣ и стихахъ, повѣстей имѣютъ мѣстомъ дѣйствія Кавказъ. Свою любовь къ Кавказу Лермонтовъ выразилъ между прочимъ въ слѣдующемъ стихотвореніи, написанномъ въ Петербургѣ, вдали отъ милыхъ ему кавказскихъ горъ.
Еще ребенкомъ робкими шагами
Взбирался я на гордыя скалы,
Увитыя туманными чалмами,
Какъ голова поклонниковъ Аллы *).
Тамъ вѣтеръ машетъ вольными крылами,
Тамъ ночевать слетаются орлы;
Я въ гости къ нимъ леталъ мечтой послушной
И сердцемъ былъ товарищъ ихъ воздушный.
Съ тѣхъ поръ прошло тяжелыхъ много лѣтъ
И вновь меня межъ скалъ твоихъ ты встрѣтилъ;
Какъ нѣкогда ребенку, твой привѣтъ
Изгнаннику былъ радостенъ и свѣтелъ.
Онъ пролилъ въ грудь мою забвенье тяжкихъ бѣдъ
И дружески на дружній зовъ отвѣтилъ
И нынѣ здѣсь, въ полуночномъ краю,
Все о тебѣ мечтаю и пою.
- ) Алла, имя, которымъ мусульмане называютъ Единаго Бога.
Это стихотвореніе, написанное сравнительно не за долго до смерти, вполнѣ подтверждаетъ мысль, что мрачное настроеніе Лермонтова уже начинало уступать мѣсто болѣе свѣтлому и вѣроятно скоро поэтъ совсѣмъ отдѣлался бы отъ него.
Въ началѣ одного разсказа, Лермонтовъ выписалъ изъ Библіи, изъ Книги Царствъ, слѣдующій стихъ: «Вкушая вкусихъ мало меда и се азъ умираю». Какъ эти библейскія слова подходятъ къ нему самому! Немного вкусилъ онъ меда — истинной радости и истиннаго счастья жизни. Въ двадцать семь лѣтъ его уже не было на свѣтѣ! Между тѣмъ именно подъ конецъ жизни талантъ Лермонтова началъ особенно развиваться, сказываться съ особенною силой. Но —
То въ высшемъ суждено совѣтѣ,
То воля неба…