Действительно, искомый смысл мира, стоящего передо мною лишь в качестве моего представления, или переход от него, как простого представления познающего субъекта, к тому, чем он, может быть, сверх того, — этот смысл и этот переход остались бы навсегда скрытыми, если бы сам исследователь не был ничем иным, кроме чисто-познающего субъекта, окрыленной головою ангела без тела. Но ведь он сам корни свои имеет в этом мире, он чувствует себя в нем как индивидуум, т. е. его познание, которое является обусловливающим носителем целого мира, как представления, все же неизбежно посредствуется телом, чьи состояния, как показано, служат рассудку исходной точкой для познания мира. Это тело для чисто-познающего субъекта, как такого, является таким же представлением, как и всякое другое, объектом среди объектов: его движения, его действия в этом отношении известны субъекту не более, чем изменения всех других наглядных объектов, и они оставались бы для него так же чужды и непонятны, если бы разгадка их смысла не предстояла ему на совершенно другом пути. Иначе ему казалось бы, что его действия следуют из данных мотивов с постоянством закона природы, как и изменения других объектов, совершающиеся по причинам, раздражениям, мотивам. Но влияние мотивов он понимал бы не лучше, чем связь каждого другого являющегося перед ним действия с его причиной. Внутреннюю, непонятную ему сущность проявлений и действий своего тела он тоже называл бы силой, свойством, характером — как ему угодно, но больше о ней не знал бы ничего. На самом деле все это не так; напротив, субъекту познания, выступающему как индивидуум, слово разгадки дано: и это слово — воля. Оно, и только оно, дает ему ключ к его собственному явлению, открывает ему смысл, показывает ему внутренний механизм его существа, его деятельности, его движений. Субъекту познания, который в силу своего тождества с телом выступает как индивидуум, это тело дано двумя совершенно различными способами: во-первых, как представление в воззрении рассудка, как объект среди объектов, подчиненный их законам; но в то же время оно дано и совсем иначе, именно, — как то каждому непосредственно известное, что обозначается словом воля. Каждый истинный акт его воли сейчас и неминуемо является также движением его тела: субъект не может действительно пожелать такого акта, не заметив в то же время, что последний проявляется в движении тела. Волевой акт и действие тела не два объективно познанные различные состояния, объединенные связью причинности; они не находятся между собою в отношении причины и действия: нет, они одно и то же, но только данное двумя совершенно различными способами, — во-первых, совсем непосредственно и, во-вторых, в воззрении для рассудка. Действие тела не что иное, как объективированный, т. е. вступивший в поле воззрения, акт воли. Впоследствии мы увидим, что это относится ко всякому движению тела, — не только совершающемуся по мотивам, но и непроизвольно следующему за простым раздражением; мы увидим, что все тело не что иное, как объективированная, т. е. ставшая представлением, воля (все это обнаружится и выяснится в дальнейшем изложении). Вот почему тело, которое я в предыдущей книге и в трактате о законе основания, согласно намеренно-односторонней точке зрения (я держался, именно, стороны представления) называл непосредственным объектом, — я здесь назову, в другом отношении, объектностью воли. Можно поэтому в известном смысле сказать также, что воля — это априорное познание тела, а тело — апостериорное познание воли.
Решения воли, относящиеся к будущему, — это лишь соображения разума о том, чего мы некогда пожелаем, а вовсе не действительные волевые акты: только выполнение накладывает последнюю печать на решение, которое до тех пор является просто шатким намерением и существует исключительно в разуме, in abstracto. Только в рефлексии хотение и действие различны: на самом деле они одно и то же. Каждый истинный, настоящий, непосредственный акт воли в то же время и непосредственно — проявляющийся акт тела; в соответствие с этим, с другой стороны, и каждое воздействие на тело в то же время и непосредственно — воздействие на волю; как такое оно называется болью, если противно воле, называется удовольствием, наслаждением, если удовлетворяет ее. Степени той и другого очень различны. Но совершенно неправильно называть боль и наслаждение представлением: они вовсе не это, а непосредственные состояния воли в ее проявлении — теле, вынужденное мгновенное желание или нежелание того впечатления, которое испытывает тело. Непосредственно как простые представления и потому как исключения из сказанного можно рассматривать только известные, немногие впечатления на тело, которые не возбуждают воли и лишь в силу которых тело служит непосредственным объектом познания, — между тем как в качестве воззрения для рассудка оно является уже косвенным объектом, подобно всем остальным. Я имею здесь в виду состояния чисто-объективных чувств — зрения, слуха и осязания, хотя лишь постольку, поскольку эти органы аффицируются свойственным им, специфическим и сообразным их природе способом, — а он является таким слабым возбуждением повышенной и специфически измененной чувствительности этих частей, что не действует на волю и не смущаемый никаким возбуждением с ее стороны, сообщает только рассудку те данные, из которых возникает интуиция. Всякое же более сильное или другого рода воздействие на эти органы чувств болезненно, т. е. противно воле, к объектности которой и они, значит, принадлежат. Слабость нервов выражается в том, что впечатления, которые должны были бы обладать лишь такою степенью силы, чтобы их можно было обращать в данные для рассудка, достигают более высокой ступени, где они затрагивают волю, т. е. вызывают боль или наслаждение, — чаще, впрочем, боль; несколько тупая и неясная, она все же не только заставляет мучительно ощущать некоторые звуки и сильный свет, но и вообще, хотя и не ясно сознается, порождает болезненное ипохондрическое настроение. — Далее, тождество тела и воли между прочим обнаруживается в том, что всякое сильное и чрезмерное движение воли, т. е. всякий аффект, совершенно непосредственно потрясает тело и его внутренний механизм и нарушает ход его жизненных функций. Специально это изложено в Воле в природе (стр. 27 второго или стр. 28 третьего издания).
Наконец, познание, которое я имею о своей воле, хотя и непосредственное, все-таки неотделимо от познания о моем теле. Я познаю свою волю не в ее целом, не как единство, не вполне в ее существе: я познаю ее только в ее отдельных актах, т. е. во времени, которое служит формой явления моего тела, как и всякого объекта; поэтому тело составляет условие познания моей воли. Оттого без своего тела я, собственно, этой воли представить себе не могу. В моем трактате о законе основания воля (или, вернее, субъект хотения) изображена, правда, как особый класс представлений, или объектов; но уже и там мы видели, что этот объект совпадает с субъектом, т. е. перестает быть объектом: это совпадение мы назвали там чудом κατ’εξοχην, и до известной степени весь настоящий труд мой является его объяснением.
Поскольку я свою волю познаю собственно как объект, я познаю ее как тело; но в таком случае я снова прихожу к установленному в названном трактате первому классу представлений, т. е. к реальным объектам. Дальнейшее исследование все более и более убедит нас, что первый класс представлений находит свой ключ, свою разгадку только в там же установленном четвертом классе, который, собственно, как бы не хотел уже являться, в качестве объекта, противоположностью субъекту; мы убедимся, далее, что, в согласие с этим, понять внутреннее существо действующего в первом классе закона причинности и всего, что совершается в соответствие с ним, — мы должны будем из господствующего в четвертом классе закона мотивации.
Предварительно намеченное здесь тождество воли и тела может только — как я это сделал здесь впервые и как это в дальнейшем изложении будет повторяться — может быть только указано, т. е. из непосредственного сознания, из познания in concreto, поднято до разумного знания, или перенесено в познание in abstracto; но по самой своей природе оно никогда не может быть доказано, т. е. выведено в качестве косвенного познания из другого, непосредственного, — именно потому, что оно само наиболее непосредственно, и если мы его не воспримем и не удержим как такое, то напрасно будет наше ожидание получить его снова, каким-нибудь косвенным путем, в качестве производного познания. Это тождество — познание совершенно особого рода, и истинность его поэтому не может, собственно, быть подведена под одну из тех четырех рубрик, на которые я, в своем трактате о законе основания (§ 29 и сл.), разделил все истины, именно — на логические, эмпирические, метафизические и металогические. Ибо истинность этого тождества не есть, как все эти истины, отношение одного отвлеченного представления к другому представлению или к необходимой форме интуитивной или абстрактной представляющей деятельности: нет, она является отношением суждения к той связи, которую наглядное представление, тело, имеет с тем, что вовсе не представление, а нечто от последнего toto genere отличное — воля. Я желал бы оттого выделить эту истину из всех других и назвать ее философской истиной κατ’εξοχην. Выражать ее можно различными способами; можно говорить: мое тело и моя воля — одно и то же; или — то, что я, как наглядное представление, называю своим телом, то я, поскольку я сознаю это совершенно особым, ни с чем несравнимым образом, называю своей волей; или — мое тело — объектность моей воли; или — независимо от того, что мое тело — мое представление, оно еще только — моя воля, и т. д.[1].