Мирабо
правитьМирабо, подобно Катилине, принадлежит к числу тех людей, на которых обыкновенно смотрят с каким-то изумлением, и которые заставляют уважать свое имя, хотя ничто не делает его почтенным. Быв необыкновенным человеком по своим дарованиям он еще необыкновеннее по судьбе своей; он сделался известным в обществе по распутной своей жизни. Не зная ума его и талантов, люди судили о нем по его нравам и почитали его рожденным для мрачной неизвестности. Началась революция; Мирабо мог отличиться своими способностями на сем новом и обширном поприще; он сделал из них странное употребление, заставил других бояться себя и ненавидеть. Но когда дерзновенные замыслы его увенчались желаемым успехом; когда все успехи, по-видимому, были в его власти, в то время он остановился, взглянул на прошедшее, казалось — захотел исправиться, и власть, приобретенную посредством злодейств, употребить для благодеяний. Глаза всех обратились на него. Но он умер; граждане почти жалели о нем, несмотря на то, что вся жизнь его ознаменована пороками и злодеяниями.
Многие люди думали, что Мирабо умер очень поздно и очень рано для спасение монархии; он мог бы удержать ее от падения, им самим приготовленного. Но может быть, он для себя умер в самую пору, сохранив до конца жизни своей чудесное могущество, на котором основывалась его слава; многие посторонние причины споспешествовали утвердиться сему могуществу; следственно, судя по тому, что Мирабо сделал, нельзя вывести заключений о том, что он мог бы сделать, если б ему надлежало вооружиться против республиканцев; притом же политическая жизнь его была слишком бурна и кратковременна; следственно трудно открыть, какие удачи самому Мирабо принадлежали, и какие зависели от обстоятельств, которыми он умел воспользоваться.
Нельзя судить по действиям о человеке, который был управляем, а часто увлекаем обстоятельствами; лучше предложить читателю разные мнения о нем людей просвещенных, умевших ценить его. Следующее начертание взято из записок Мармонтеля.
«Занимались рассмотрением донесения королю, которое сочинил Мирабо, первый оратор мещанства, человек одаренный от природы всеми способностями, нужными для народного трибуна, рожденный с характером пылким; сколько неукротимый в страстях, столько уклончивый в поведении; умеющий предузнавать общее мнение, и предупреждать его, для показания, будто он управляет умами; слаб и низок сердцем, но крепок умом и нагл до бесстыдства; развращенный и гордящийся своим распутством; обесславленный за гнусные пороки еще в самой молодости и ни во что вменяющий добрую славу; уверенный в душе своей, что человека опасного не презирают, хотя он и достоин презрения; твердо решившийся не заботиться о приобретении уважения благонравием, если только удастся ему сделаться страшным своими способностями».
В сем живом изображении нет ничего лишнего; есть люди, которых нельзя поносить, даже приписывая им пороки, если только характер их состоит из смешения качеств, сделавших славными имена их. Возвышенность и подлость души Мирабо кажется еще лучше ознаменована в следующем начертании:
«Человек, мятежными склонностями приобретший славное имя, хотел великими злодеяниями загладить свои распутства. Приехав в провинцию, на свою родину, он сделал первый опыт к народному возмущению, которое, спустя потом несколько месяцев, распространил во всей Франции. Тогда то он увидел, что бывает время, в которое гораздо легче уничтожить порядок в обширном государстве, нежели восстановить его. Сей человек успел в пагубных своих предприятиях; будучи уже на краю могилы, он ужаснулся, взглянув на бездонную пропасть, им выкопанную; он умер если без угрызений, то по крайней мере с бесполезным раскаянием в том, что не может исправить зол, которых был виновником».
Но как думать, чтобы Мирабо не терзался угрызениями? Как думать, не оскорбляя добродетели, что просвещенный человек расстается с нею без сожаления? «Он страстно любил славу», говорит Сюар в одном своем примечании, писанном после смерти Мирабо: "он страстно любил славу; старался снискать славу блестящую, но чувствовал, что на ней будут черные пятна. Эта крайне огорчало его. За несколько времени до смерти он сказал одному из своих товарищей: «Мне нужно еще два года, чтобы загладить распутство моей молодости, если только можно загладить его». Еще благороднейшее побуждение заставляло его часто повторять, назад тому несколько месяцев: «Ах, прошедшая жизнь моя будет пагубною для граждан!»
В самом деле она была для них пагубной, заставив честолюбивого Мирабо добиваться успехов порочных, когда ему не можно было надеяться успехов позволенных; заставив его посвятить несправедливости свои дарования, которые были бы презрены, если бы он с самого начала не сделал их страшными. Мирабо управлял умами затейливых республиканцев, внутренне будучи не согласен с их мнениями. «Он был», говорит Сюар: «предан монархии, как единственному правлению, которое приличествует обширному государству, вмещающему в себе 25 миллионов жителей; государству, в продолжение десяти веков напитанному чувствами, навыками и предрассудками монархическими; он постоянно опровергал демократические мнения, для частной пользы невеждами распространяемые, и подкрепляемые другими еще глупейшими невеждами, которые сами не знают, что и для чего делают».
Страсти господствовали над ним, но редко ослепляли его. Мирабо покорялся слабостям, уважал частные свои выгоды; но знал, что он делает. Он судил сам себя, судил тех, которые окружали его, тех, которым он служил и тех, которые служили ему — и презирал всех вообще. «Пигмеи могут разрушать», — сказал он накануне своей смерти; — «но только люди созидать умеют; а у нас нет их!»
«Когда различные намерения и страхи», продолжает тот же автор: «колебали мужество, разделяли умы, ослабляли решимость, Мирабо восходил на кафедру, и все умолкало, все ловили слова его; он говорил — и поражал; дарования ума его помогали мыслить каждому, и никто не смел удивляться, почему Мирабо прежде всех изобретал то или другое.»
Таков был Мирабо. Надлежит с осторожностью говорить об его дарованиях, для того чтобы пороков его не украсить блестящею наружностью и чтобы не заставить искать в них добродетелей.
Мирабо: (Из франц. журн.) / [Фрагменты из зап. Ж. Ф. Мармонтеля и Ж. Б. А. Сюара] // Вестн. Европы. — 1805. — Ч. 20, N 7. — С. 217-223.