МѢЩАНСКАЯ СѢМЬЯ.
правитьМ. АВДѢЕВА.
правитьС.-ПЕТЕРБУРГЪ, 1869.
ТИПОГРАФГЯ А. МОРНГЕРОВСКАГО, ВЪ ТРОИЦКОМЪ ПЕРЕУЛКѢ, ДОМЪ ГАССЕ.
править
ѲЕОКТИСТА ГРИГОРЬЕВНА КОНДРАШОВА, еще бодрая и неглупая старуха, лѣтъ 65-ти, хлопотунья, рѣзка и скупа, одѣта по мѣщански, голова повязана платкомъ).
ВАСИЛІЙ СТЕПАНОВИЧЪ КОНДРАШОВЪ, ея сынъ, лѣтъ подъ пятьдесятъ, невысокаго роста, средней полноты, въ свободномъ платьѣ англійскихъ негоціантовъ, манеры мягкія и уклончивыя русскаго откупщика.
ГЛАФИРА ПЕТРОВНА, жена его, барыня лѣтъ сорока пяти, изъ роду раззорившихся дворянъ, до крайности озабоченная, чтобы ее не приняли за мѣщанку, и потому соблюдающая всякій этикетъ съ точностью китайца и подмѣчающая всякую модную новинку.
ЛЮДМИЛА ВАСИЛЬЕВНА, ихъ старшая дочь, замужемъ за барономъ Штернфельдомъ, хорошенькая блондинка, лѣтъ 22-хъ, любящая и впечатлительная.
АДЕЛАИДА ВАСИЛЬЕВНА, вторая дочь, лѣтъ девятнадцати, темнорусая, красивая и стойкая.
ВИКТОРЪ ВАСИЛЬЕВИЧЪ, ихъ сынъ, кавалерійскій офицеръ, лѣтъ 25-ти, здоровый и лѣнвый.
АНФИСА АЛЕКСѢЕВНА, по неблагозвучію тщательно скрывающая свою, фамилію, худая и сильно запаленая дѣва, лѣтъ тридцати, дальняя родственница Кондрашова приживалка, на правахъ компаньонки, добрая, смѣшная и вмѣстѣ жалкая, съ любовными помыслами, картавитъ не выговаривая буквы р.
БАРОНЪ ШТЕРНФЕЛЬДЪ, красивый, съ рыцарскимъ пошибомъ, но поиздержанный молодой человѣкъ, лѣтъ подъ 30, рыжеватый, вспыльчивый, гдѣ и насколько нужно, я мазурикъ въ душѣ.
АЛЕКСѢЙ ИВАНОВИЧЪ ПѢНКИНЪ, технологъ, высокій, недурной собою, холостякъ лѣтъ 28, развитой, нѣсколько желченъ и эгоистиченъ.
АННА ВАСИЛЬЕВНА ПѢНКИНА, его мать, пріятельница Ѳеоктисты Григорьевны, живетъ у ней на квартирѣ, смирная, сухенькая старушка, небогатая, вдова предсѣдателя уголовной палаты.
КНЯЗЬ ХИЛКОВАТЫИ, человѣкъ лѣтъ подъ 50, разсѣянный, озабоченный, очень богатъ, и очень чиновенъ.
АЛЕКСАНДРЪ ПЕТРОВИЧЪ ПАНКРАТЬЕВЪ, лѣтъ подъ 40, красивый собою свѣтскій человѣкъ, спеціалистъ и извѣстность по части волокитства.
ПАВЕЛЪ МАРКЫЧЪ ЕРЫНДИКОВЪ, прогорѣвшій мелкій откупщикъ, коренастый, темный и мрачный, 45 лѣтъ.
АНТОНИНА ГРИГОРЬЕВНА, жена его, сдобная, еще не дурная собой модница средней руки, щурится и имѣетъ привычку, говоря съ кѣмъ нибудь, смотрѣть въ сторону.
ХАРИТОНЪ ХАРИТОНОВИЧЪ НАПАНДОПУЗО, пройдоха, грекъ, съ черными глазами и крупнымъ носомъ, дальній родственникъ Кондрашова и управляющій его дѣлами въ уѣздѣ, лѣтъ 35.
ЛУКЕРЬЯ, стряпка Кондрашовой, баба тощая, грязная, раздражительная и растрепанная, неопредѣленныхъ лѣтъ.
КОРЯВЫЙ, ИНВАЛИДНЫЙ СОЛДАТЪ.
УСТИНЬЯ, женщина среднихъ лѣтъ, мѣщанка въ услуженьи.
Гости:
БУРКИНА, пожилая дама, спеціальностью сплетница.
КНЯГИНЯ МУХРАБАКАЕВА, молоденькая, черненькая, черезъ-чуръ развязная львица средняго круга.
ВОЕННЫЙ ГЕНЕРАЛЪ, сѣдой, коротко-остриженный толстякъ, обреченный удару.
БЛАГОНОСПИТАШІАЯ БАРЫШНЯ, ходитъ курочкой и всѣмъ пріятно улыбается.
ЧИНОВНИКЪ ИЗЪ ПОСОЛЬСТВА, съ англійскимъ проборомъ и pince-nez, вѣжливъ и нахально высокомѣренъ. (Безъ рѣчей.)
ФОНЪ-ГЕЛЬЗНИГФОРСЪ, молодой человѣкъ на прекрасной дорогѣ, рыжій, съ желтыми волосами — весь преданность и почтительность, кланяется низко, опуская руки кольцомъ.
ПЕТЯ ГОРОШКИНЪ, франтъ мѣщанскихъ домовъ, съ гривой, ужасно развязный и довольный собой.
ЗНАЧИТЕЛЬНЫЙ ЧИНОВНИКЪ, гемороидальный и желчный.
ПОДЧИНЕННЫЙ ЕГО, развязно подловатый.
ОФИЦЕРЪ ИЗЪ ГРУЗИНЪ, бъ національномъ костюмѣ стройный крупноносый брюнетъ.
ДѢЙСТВІЕ I.
правитьВъ уѣздномъ городѣ. Сцена представляетъ внутренность двора, направо стѣна дома съ мезониномъ и крыльцо, выходящее на аванъ-сцену, за нимъ рѣшетка палисадника, у которой стоятъ два простые стула; на лѣво сарай, калитка и клѣвушки съ курятникомъ. Въ глубинѣ сцены деревянный заборъ, посрединѣ отворенныя ворота, выходящія на улицу; вдали видна черезъ заборъ колокольня. По поднятіи занавѣса сцена пуста, по улицѣ бѣгаютъ собаки.
По поднятіи занавѣса черезъ нѣсколько времени въ воротахъ показывается ЕРЫНДИКОВА съ МУЖЕМЪ. Она идетъ въ пестрой шали и съ зонтикомъ, на который опирается. Мужъ въ длинномъ купеческомъ сюртукѣ,
Антонина Григорьевна. Ну хорошо, здѣсь собакъ ужь нѣтъ. Ступай же къ Канифольскому, постарайся достать счеты-то. Да тамъ еще писарь у нихъ Горкинъ есть, котораго Харитонъ-то выгналъ, такъ у него можно тоже многое добыть. Онъ всю суть знаетъ, и пьяница горькая. Ты ему поставь полу-штофъ, онъ на Харитона-то сердитъ, такъ поможетъ тебѣ.Павелъ Маркычъ. Ну, хорошо. (Идетъ.)
Антонина Григорьевна. Паша! Паша! Постой (тотъ ворочается и мрачно слушаетъ.) Коль Горкинъ-то будетъ упрямиться, такъ надо выбрать время, когда ему съ пьянства опохмѣлиться будетъ не на что; тогда онъ за вино отца роднаго продастъ.
Павелъ Маркычъ. Ну! кончила что-ли обѣдню то? Безъ тебя это знаютъ. (Идетъ.)
Антонина Григорьевна. Да, знаютъ! Ты все знаешь! Какъ пошла недовыручка, говорила — перестань взносить. Теперь, по крайней мѣрѣ, были бы съ деньгами. Такъ нѣтъ! Тянулся до послѣдней, пока не лопнулъ — и остались безъ откупа, и безъ денегъ.
(Голосъ Павла возвращающагося:) Антоша! а Антоша!
Антонина Григорьевна. Ну что тебѣ?
Павелъ Маркычъ (Мрачно и таинственно)'. А ты черезъ Анну Васильевну! Та ее слушаетъ!
Антонина Григорьевна. Ну хорошо, хорошо! (Павелъ Маркинъ снова уходитъ.)
Аитоппна Григорьевна, (одна). Туда же учитъ! (качаетъ головой и улыбается.) Эхъ ты скорбный! безъ меня совсѣмъ бы пропалъ! Кто придумалъ Харитоновы-то плутни открыть/да на его мѣсто попасть? Да! вотъ теперь и этому мѣсту радъ будешь. Разумѣется, лучше какъ бы Кондрашевская компанія городокъ какой дала! Да гдѣ! хоть бы залоги возвратила. (Вздыхая.) Упасть-то легко, а подняться-то куда трудно. Посмотрѣть дома-ли старушка-то. (Идетъ къ заднему крыльцу. На-встрѣчу ей выходитъ Лукерья съ ведромъ и запираетъ за собой дверь.)
Антонина Григорьевна. Здравствуй Лукерьюшка! Что, дома Ѳеоктиста Гавриловна?
Лукерья (сердито). Вотъ! Въ базаръ да захотѣли чтобъ дома была! И меня-то за посудой послала: вишни купила, да грибовъ.
Антонина Григорьевна. А скоро воротится?
Лукерья. А кто ее знаетъ! шляется, шляется по базару-то, а купитъ на мѣдный грошъ! Какъ будто некого послать! Что отъ ея гроша-то украдутъ что-ли?
Антонина Григорьевна. А почемъ вишни-то?
Лукерья (идетъ). А не я покупала, не меня и спрашивайте! Я вишь и цѣпы не знаю. Легкое ли дѣло, невидаль какая на полтину всю-то ея провизію искупить! Да я у становихи жила, такъ и та свою амбицію соблюдала, и сама на базаръ не таскалась: а все я, да я. И у меня, слава Богу, и копѣйки ея не пропадало! А эта тысячница-то алтынничаетъ! Мнѣ ея-то копѣйки не надо. Д безъ ея копѣйки проживу свой вѣкъ: съ голоду не умру. (Всхлипываетъ.) Подъ ея окно не приду милостыню просить! У меня, можетъ, и не эдакія деньги бывали на рукахъ!
Антонина Григорьевна. Полно Лукерьюшка! Ужь это у нея привычка такая: она не хотѣла тебя обидѣть.
Лукерья. Обидѣть? Да чѣмъ ей меня обидѣть? Да еще позволю ли я ей себя-то обидѣть? Велика фря: цѣловальница! Я не у эдакихъ жила, да обиды себѣ не видала! Меня упрекнуть не въ чѣмъ! А инфалида у меня никто не видалъ; еще никто не поймалъ инфалида-то… А бѣднаго человѣка завсегда обидѣть легко. (Всхлипываетъ, утираетъ глаза передникомъ и уходя за ворота кричитъ:) Нѣтъ ты застань сперва съ инфалидомъ, да и говори! Я на своемъ вѣку, можетъ, и не инфалидовъ видала…
Ну, теперь пошла на весь городъ кричать! И что съ ней это сдѣлается? Баба-бы ничего, — да вдругъ ей стрѣльнетъ въ голову — точно бѣшеная собака ее укуситъ, и пойдетъ и пойдетъ: хоть святыхъ вонъ выноси! И какого тутъ еще инвалида приплела? (Машетъ рукой.) Однако Ѳеоктисту-то Гавриловну видно не скоро дождешься. Посмотрѣть: Анна Васильевна не дома ли. (Подходитъ къ крыльцу и пробуетъ отворить дверь.) Нѣтъ, заперта! Развѣ въ огородѣ нѣтъ-ли. (Идетъ къ калиткѣ задняго двора и хочетъ ее отворить, какъ вдругъ ей на встрѣчу лѣзетъ инвалидный солдатъ. Она отскакиваетъ.)
Антонина Григорьевна. Ахъ, чтобъ тебя тутъ! (Злобно.) Тебѣ кого надо?
Солдатъ. А я было тутъ къ кумѣ Лукерьѣ!
Антонина Григорьевна. (Налетаетъ на него.) Какую тебѣ куму Лукерью! Нѣтъ дома твоей кумы Лукерьи. Только развратничать таскаетесь. Убирайся, голубчикъ, убирайся: я вотъ твоему поручику скажу.
Солдатъ (грубо). Чего скажешь! Уйду и безъ тебя. (Медленно уходитъ.)
Антонина Григорьевна. Ахъ, подлецъ! еще огрызается! Смотрите, пожалуйста! Вишь, распустилъ васъ поручикъ, — да я и баталіонному пожалуюсь. Я найду дорогу! Тьфу! (Плюетъ и отходитъ.)
Уйти отсюда, а то еще Лукашка эта, мерзкая, воротится, да кричать начнетъ. Не даромъ она про инвалида-то заговорила, видно знаетъ кошка чье мясо съѣла… (Въ воротахъ встрѣчается, ей Анна Васильевна.)
Антонина Григорьевна. Ахъ, Анна Васильевна! какъ я рада! А я было къ вамъ заходила, да къ Ѳеоктистѣ Гавриловнѣ: анъ, нѣтъ никого, и домъ пустой.
Анна Васильевна. Да ходила я къ обѣднѣ и молебенъ служила: сегодня день рожденія моего Алеши, Антонина Григорьевна.
Антонина Григорьевна. Ахъ, вотъ кстати-то пришлось! А я и не знала, — поздравляю васъ, Анна Васильевна, съ дорогимъ новорожденнымъ. (Трижды цѣлуются.)
Анна Васильевна. Благодарю васъ, Антонина Григорьевна, очень вамъ благодарна. Ужь подлинно дорогой: одна моя опора, какъ перстъ въ глазу, одна радость. (Утираетъ глаза. Антонина Григорьевна дѣлаетъ приличную мину. Другой-то еще когда на свои ноги встанетъ, а теперь только тратишь на него. Конечно, и онъ, благодаренье Богу, мальчикъ добрый, да все еще молодое деревцо: неизвѣстно, что выйдетъ. Сядемте здѣсь въ тѣни, Антонина Григорьевна: устала я немножко, а ключи-то Ѳеоктиста Гавриловна, видно, унесла. (Усаживаются.)
Антонина Григорьевна. Что же, Анна Васильевна, вамъ грѣхъ жаловаться, дай Богъ всякой матери имѣть такихъ дѣтей, особенно какъ вашъ Алексѣй Ивановичъ: и уменъ, и ученъ, самъ себѣ хорошій хлѣбъ заработываетъ, — и къ вамъ: и ласковъ, и почтителенъ.
Анна Васильевна. Что говорить, Антонина Григорьевна! Ежечасно благодарю Господа за утѣшеніе, которое онъ послалъ. И любитъ онъ меня: пишетъ къ старухѣ еженедѣльно и ужь ни за что не пропуститъ, — опять же вѣдь и живу, можно сказать, на его счетъ: послѣ покойника пенсіи-то всего сто двадцать рублей. Ну можно ли этимъ жить? Дочь отдавала — онъ пособилъ, и за братнино ученье платитъ. Теперь, говоритъ, матушка, я на свои ноги сталъ, могу и тебѣ пособить. И слава Богу, говоритъ, хорошо получаетъ. Вотъ, Василью Степановичу заводъ сахарный устраивалъ, и тотъ пишетъ: скажите, говоритъ, маменька, Аннѣ Васильевнѣ, что я очень доволенъ ея сыномъ.
Антонина Григорьевна. И много получилъ за устройство-то?
Анна Васильевна. Не пишетъ онъ мнѣ этого никогда-только, конечно, ужь получилъ: заводъ тысячъ двѣсти, говорятъ, стоитъ. И все бы хорошо, Антонина Григорьевна, да не вижу его, моего голубчика, ужь вотъ 4-й годъ. Шутка ли, даль какая? Ни мнѣ къ нему, ни ему ко мнѣ. Подзываетъ меня Ѳеоктиста Григорьевна съ собой, да гдѣ же! Боюсь я въ этакую даль и пуститься; а Алешу-то пожалуй стѣсню, дѣло холостое — а у чужихъ людей жить не хочется, — опять же здѣсь двѣ дочери замужемъ! Потерплю ужь: обѣщаетъ на будущій годъ самъ пріѣхать, — тоже здѣсь, у Василья Степановича, строить что-то думаетъ.
Антонина Григорьевна. А который годъ пошелъ Алексѣю-то Ивановичу?
Анна Васильевна. Двадцать девятый, Антонина Григорьевна. Двадцать девятый годъ сегодня пошелъ!! Ужь жениться бы пора; писала я ему не разъ: утѣшь меня, Алеша, устрой себя, голубчикъ, года-то уходятъ. Такъ нѣтъ, только посмѣивается: погодите, говоритъ, матушка — некогда, да и невѣсты подходящей не нашелъ. А ужь какъ бы мнѣ хотѣлось видѣть его, голубчика, устроеннымъ! Вотъ пріѣдетъ — коли Богъ дастъ доживу, — здѣсь нападу на него и авось пріищемъ кого.
Антонина Григорьевна. Э, полноте, Анна Васильевна, какія ему здѣсь невѣсты! А вотъ, подумываю я, чтобы ему жениться на младшей-то дочери Василья Степановича, на Аделаидѣ-то Васильевнѣ.
Аина Васильевна. Что вы, Антонина Григорьевна! гдѣ же! Пойдетъ ли она за него!
Антонина Григорьевна. Отчего же, Анна Васильевна? Чтоже, вѣдь Василій-то Степановичъ только что богатъ, а вѣдь его здѣсь многіе помнятъ, какъ въ халатишкѣ-то за прилавкомъ стоялъ! Вѣдь вашъ-то мужъ штатскій совѣтникъ былъ, почти что енералъ! И Василій-то Степановичъ за честь считалъ съ нимъ знакомство вести! Опять же и Алексѣй-то Ивановичъ съ Аделью вмѣстѣ росли, почитай съ пздѣтства дружны.
Анна Васильевна. Ну, мой-то десятью годками старше ея, а на рукахъ точно носилъ. Да вѣдь тогда, мать моя, Василій-то Степановичъ еще только поднимался, а мужъ мой былъ предсѣдателемъ палаты — хоть и уголовной — ну да все человѣкъ не послѣдній, а подъ часъ, неровенъ грѣхъ, и нужный. А теперь что имъ предсѣдательскій сынъ; имъ князей, да графовъ надо, или чиновныхъ! А мой-то какъ нарочно, — Богъ его знаетъ, — объ чинахъ совсѣмъ и мнѣнія не имѣетъ. Какъ отправили его въ Петербургъ, тогда дай Богъ ему царство небесное, губернаторъ, покойникъ, Иванъ Степановичъ отправилъ и хлопоталъ, по дружбѣ съ моимъ мужемъ, такъ предлагалъ его въ такое училище отдать, гдѣ прямо капитанами выпускаютъ, — и такъ, говорятъ, они потомъ по службѣ происходятъ и великатно держатъ себя, такъ и летятъ въ генералы. Такъ нѣтъ; самъ объявилъ желаніе въ это свое училище — такое названіе, прости Господи, что и не выговоришь! И теперь, вмѣсто того, чтобы по казенному мѣсту гдѣ пристроиться, все у частныхъ людей заводами занимается, и меньшого хочетъ либо въ эдакое же какое заведеніе, либо въ ниверситетъ. Ужь такой странный человѣкъ вышелъ.
Антонина Григорьевна. Да, это странно! А вотъ бы куда вамъ Фединьку-то: слышала я отъ Гаврила Гаврилыча, когда онъ изъ Москвы пріѣхалъ, что тамъ устроено, говоритъ, удивительное заведеніе: и не училище оно, и не ниверситетъ, а еще важнѣе что-то, — и живутъ, говоритъ, это начальство и учителя за городомъ во дворцѣ — одна, говоритъ, отдѣлка чего стоила! — И какіе, говоритъ, сады и ранжереи — на удивленье, а для развлеченія себѣ, говоритъ, и пашеньку небольшую завели и жалованье, говоритъ, преогромное получаютъ. И только, говоритъ, и занятіе ихъ есть, что эвти цвѣточки, да по полямъ и рощамъ гуляютъ. И набираютъ себѣ, говоритъ, для кампаніи учениковъ взрослыхъ, и дѣлаютъ видъ такой, что этихъ учениковъ въ управляющіе готовятъ. Подержатъ ихъ годика два и коль видятъ, что благонравенъ да почтителенъ, такъ не то что капитанами, маіорами даже отпускаютъ, да еще и наградятъ; просто, говоритъ, рай земной! Такъ вотъ, матушка, въ это бы заведеніе вамъ бы Фединьку.
Анна Васильевна. Полно, такъ ли, Антонина Григорьевна? На что же управляющихъ-то маіорами дѣлать? кто же маіора въ управляющіе возметъ: вѣдь ему какое жалованье надо дать! Развѣ, что это для большихъ баръ, а у мелкой-то сошки всѣхъ-то и доходовъ нынче на жалованье не хватитъ.
Антонина Григорьевна. А это, можетъ, нарочно такъ и дѣлаютъ, что какъ теперь жалованье управляющимъ давать не изъ чего, такъ имъ чины будутъ идти!
Анна Васильевна. Наврядъ ли! Опять вы говорите, Алешѣ жениться на Аделинькѣ: вѣдь вотъ старшую-то дочь Василій Степановичъ за знатнаго, говорятъ, какого-то выдалъ?
Антонина Григорьевна. И не говорите! Правда ваша, Анна Васильевна: деньги-то, деньги-то что дѣлаютъ! Тогда Фисочка писала мнѣ: вотъ, говоритъ, какое намъ счастье — отдали, говоритъ, нашу красавицу за перваго, что ни на есть кавалера. Военный, говоритъ, и адъютантъ, и знатенъ, и изъ себя красавецъ; а ужь танцуетъ, говоритъ, такъ танцуетъ, что супротивъ его никто во всемъ Петербургѣ не станцуетъ: за это, говоритъ, единственно генералъ себѣ и въ адъютанты взялъ! А опять же — знатенъ-то какъ, знатенъ-то!
Анна Васильевна. Кто же онъ такой? сказывали мнѣ, да забыла я: не могу я этихъ званій-то понять.
Антонина Григорьевна. Отъ нѣмецкихъ онъ рыцарей, говорятъ, и очень, очень что-то древней фамиліи: такая древняя, Фисочка говоритъ, что никто и не помнитъ, когда зачалась! — А подъ Ригой, говоритъ Фисочка, замокъ у него есть, — такъ тотъ весь отъ древности теперь до кусочка развалился, да и камни-то всѣ мохомъ- обросли. И не князь онъ, и не графъ, а что-то еще важнѣе…
Анна Васильевна. Что же, мать моя, не нѣмецкій же онъ владѣтельный принцъ какой.
Антонина Григорьевна (горячо). А можетъ и владѣтельный принцъ! что-то очень ужь, очень важный! Вотъ что деньги-то значатъ, Анна Васильевна! Опять же, пишетъ мнѣ Фисочка: зимой былъ, говоритъ, здѣсь балъ въ пользу бѣдныхъ; наши красавицы были, говоритъ, такъ одѣты, что просто и описать невозможно: платья имъ шила модистка, которая ни на кого тамъ, ни на кого во всемъ Петербургѣ не шьетъ, — только на однѣхъ свѣтлѣйшихъ княгинь: на силу, говоритъ, умолили ее. А на головѣ-то у нихъ, Анна Васильевна, вы не повѣрите: у брунетки-то чистымъ золотымъ пескомъ посыпано, а у шатенки-то серебрянымъ! Роскошь-то, роскошь-то, Анна Васильевна! Ну да что ему значитъ: у него вѣдь свои золотые-то пріиски.
Анна Васильевна (качая головой). Экая роскошь, подумаешь! Ну, а какъ же, мать моя, что же это, въ пользу бѣдныхъ деньги что ли тутъ собираютъ?
Антонина Григорьевна. А вотъ этотъ песокъ-то золотой да серебряный, что изъ головы-то послѣ вычешутъ,; такъ его, говорятъ, и пожертвовали.
Анна Васильевна. Ишь, что выдумали! Ну, такъ гдѣ же, мать моя, моему-то тутъ соваться: гдѣ у него золотые-то пески,:кенѣ голову-то посыпать?
Антонина Григорьевна. Василій Степановичъ дастъ! За старшей-то что дали приданаго-то — никакъ полтораста, тысячъ.. Да и тутъ, говорятъ, женихъ какъ въ церковь ѣхать, еще сорвалъ: дайте, говоритъ, всѣ двѣсти, такъ поѣду, а то меньше, говоритъ, — никакъ не могу: мой генералъ не велитъ! (Немного помолчавъ.) А знаете, что мнѣ въ голову пришло, Анна Васильевна? Ѳеоктиста Гавриловна соглашается никакъ на просьбу-то сына, и въ Петербургъ собирается. Ну, а какъ ей ѣхать одной въ такіе годы? Конечно, Харитонъ Харитонычъ должецъ ее отправить, да съ кѣмъ? А мнѣ бы по нашимъ дѣламъ нужно было съѣздить, похлопотать, нельзя-ли, хоть часть залоговъ освободить; а мой-то — сами вы знаете, какъ одного отпустить! Такъ вотъ, еслибы мнѣ это удалась, я ужъ бы, Анна Васильевна, — тамъ коль не уладила — такъ все бы это разузнала. Фисочка — мнѣ старая подруга, и мы съ ней душа въ душу живемъ, а она, вы знаете, родня имъ и въ одномъ домѣ живетъ замѣсто компаньонки, да, говоритъ, и любятъ ее дочери-то: ужъ я бы все могла разузнать, а можетъ, кто знаетъ, и уладить. Вѣдь Алексѣй Ивановичъ вашъ — человѣкъ совѣстливый, деликатный; можетъ онъ изъ мнительности только этой одной не осмѣливается попробовать, а тамъ это все можно будетъ увидать, какъ барышня, и какъ самъ Василій Степановичъ на этотъ счетъ. А ужь я такъ люблю вашего Алексѣя Ивановича, что за удовольствіе себѣ поставила бы доставить ему всякое удовлетвореніе.
Анна Васильевна (разчувствовавшись). Ахъ, какія вы добрыя, Антонина Григорьевна, право! Да нѣтъ ужь, гдѣ-же, чай! А знаете: вы это хорошо придумали проводить Ѳеоктисту-то Гавриловну: ну какъ ей, въ самомъ дѣлѣ, одной пускаться въ эдакую даль! А вѣдь у ней, отъ скупости, и горничной нѣтъ, вѣдь ей не съ Лукерьей же ѣхать! Положимъ, горничную наймутъ какую, — да вѣдь это все народъ продажный, — а ужь васъ чего бы лучше.
Антонина Григорьевна. Не ловко мнѣ только предложить это: вѣдь вы знаете, какая она, Богъ съ ней, разсчетливая, да сумнительная! Василіи Степановичъ для нея ничего не жалѣетъ; да и какой для него разсчетъ, а она и надъ его-то копѣйкой дрожитъ — себя на старости успокоить не хочетъ.
Анна Васильевна. Правда, правда, мать моя: ужь какъ скупа! Дружны мы съ ней, — дружны, а замедли я ей перваго числа за квартиру заплатить, такъ вѣдь сколько разъ намекнетъ да спроситъ! А однако я ей поговорю о васъ, можетъ и согласится. Да и съ кѣмъ же ей ѣхать-то? Сынъ-to Василій Степановичъ пишетъ — надо ему отдать справедливость, примѣрный онъ сынъ и вообще человѣкъ родственный -всю родню свою пристроилъ и не забываетъ, — такъ онъ пишетъ ей: маменька, успокоивайте вы себя, не жалѣйте ничего; а она вотъ горничную себѣ не найметъ — все со своей Лукерьей возится, да бранится.
Антонина Григорьевна. Ужъ не говорите Анна Васильевна! А Лукашка-то эта… (увидавъ входящихъ умолкаетъ).
Ѳеоктиста Гавриловна. Такъ ты смотри-же, перемой грибы-то, откинь на рѣшето, да дай обсохнуть, а то они отсыкнутъ!
Лукерья. Знаю, развѣ впервой!
Ѳеоктиста Гавриловна. То-то не первой — не первой и гноить то! А, компанія какая! (Пѣнкиной и Ерындиковой, которыя встали и подошли къ ней.) Здравствуйте! Уфъ, устала! Такъ разопрѣла, таскаясь но жарѣ — индо въ поясницу ступило, дайте передохнуть: въ холодкѣ-то здѣсь хорошо продуваетъ (Распахиваетъ платокъ съ красной шеи и помахиваетъ имъ.)
Анна Васильевна. Садитесь на мое мѣсто; а мнѣ дайте ключъ, я пойду кофейку сварю, да къ вамъ сюда съ нимъ и выйду. Здѣсь хорошо, а въ горницѣ-то мухъ этихъ, — мухъ — такъ куска съѣсть не дадутъ, такъ въ ротъ и лѣзутъ.
Ѳеоктиста Гавриловна (роется въ карманѣ, вынимаетъ связку ключей и, поискавъ въ ней, подаетъ одинъ ключъ Пѣнкиной). Дѣло, матка, дѣло; можно тебѣ насъ и кофейкомъ побаловать — сегодня у тебя праздникъ.
Анна Васильевна. Да вотъ, что-то моя Устинья нейдетъ. Послала я ее къ дочкѣ за крендельками — та хотѣла мнѣ крендельковъ напечь. А, да вотъ и она!
Анна Васильевна. Что долго?
Устинья. Да неготовы были, Анна Васильевна; какъ изъ печи, такъ я и къ вамъ.
Анна Васильевна. Ну, а что дочка?
Устинья. Приказали кланяться, приказали поздравить; я, говоритъ, къ обѣду приду, а теперь никакъ нельзя — съ дѣтишками возится.
Анна Васильевна. Да, какъ ихъ пятеро-то, такъ повозишься (вздыхаетъ.) Вѣдь вотъ мнѣ жить бы, да жить на старости съ дочкой, да ей помогать; такъ съ тещей-то ея не уживемся. И коротай вѣкъ одна. Хоть бы Алешу-то устроить привелъ Господь! о, хо-хо! Ну, пойдемъ, Устинья (Уходитъ.)
Антонина Григорьевна. Что, Ѳеоктиста Гавриловна, подумываете сынка-то навѣстить?
Ѳеоктиста Гавриловна. Зоветъ онъ меня, больно зоветъ, и хотѣлось бы мнѣ и его, и внучатъ посмотрѣть, да жена у него модна больно: порядки у нихъ не по мнѣ! Пишетъ онъ: пріѣзжайте, маменька; я вамъ все устрою, какъ дома у васъ. Да своихъ-то, вѣдь, онъ не передѣлаетъ! Я вотъ видѣть здѣсь не могу, какъ Лукашка моя тащитъ: съ тѣхъ поръ какъ замужъ вышла — пятьдесятъ лѣтъ — всякій кусокъ сама куплю, да осмотрю; а тамъ, я думаю, какъ воронье около него все тащитъ! Да у меня сердце кровью изойдетъ, глядя на это. Я вотъ здѣсь этого пуза греческаго видѣть не могу.
Антонина Григорьевна. Какого пуза?
Ѳеоктиста Гавриловна. Ну вотъ Харитона-то.
Антонина Григорьевна. А, Папандопузо.
Ѳеоктиста Гавриловна. Длинно больно! на-тощахъ и не выговорить. Такъ и его-то желудокъ мой не варитъ: чую я, — что онъ Васю-то обворовываетъ: глаза у него воровскіе.
Антонина Григорьевна. Это вы въ своей справедливости, Ѳеоктиста Гавриловна! Слышала я, что дѣло его очень нечисто, и, признаться сказать, велѣла своему Паничкѣ присматривать за нимъ. Говорю: Василій Степановичъ можетъ въ несчастій не оставитъ насъ, и мы должны наблюдать за его антересомъ.
Ѳеоктиста Гавриловна. Это хорошо, мать моя, — да гдѣ же ужь твоему-то усмотрѣть за нимъ! За своими-то усмотрѣть не могъ!
А и то ни на Григорьевна. Нѣтъ, это вы напрасно, Ѳеоктиста Гавриловна: вы не смотрите, что онъ такой, его не скоро проведешь это я могу васъ завѣрить!
Ѳеоктиста Гавриловна (въ сторону.) Ну, какъ тебѣ этого не знать — чай, часто пыталась.
Антонина Григорьевна. А что наши дѣла въ упадокъ пришли, такъ это совсѣмъ отъ другихъ причинъ: два года неурожая — у мужиковъ хлѣба не было, не токмо что на вино; а тугъ казенное управленіе назначили, имущество описали, — и пошло все наше добро прахомъ! Эгго къ исправнику зашли, гляжу, а наши-то фортепьины ужь къ нему попали. Дочка его — польку-трамбланъ на нихъ такъ-то барабанитъ, а у меня, вѣрите-ли, слезы-то такъ и подступаютъ къ горлу, такъ и душатъ.
Ѳеоктиста Гавриловна. Это чего и говорить! Ужь это послѣднее дѣло смотрѣть, какъ твое-то добро тащутъ. Ну, думаю себѣ опять: какъ я здѣсь все свое-то оставлю?
Антонина Григорьевна. А Анна-то Васильевна на что? объ этомъ вамъ и думать нечего. А вотъ, съ кѣмъ вамъ ѣхать-то?
Ѳеоктиста Гавриловна. Вася хотѣлъ, коли соглашусь, такъ и горничную и человѣка оттуда прислать. Опять и тутъ трата: изъ Питера присылать, да еще вора какого нибудь пришлетъ.
Анна Васильевна. Богъ и я управилась. Устинья, ставь сюда столъ, да сбери намъ тутъ кофейку-то.
Антонина Григорьевна (Ѳеоктистѣ Гавриловнѣ). Это вы дѣйствительно въ своей" справедливости: Богъ вѣсть кого еще пришлетъ. А дорога дальняя, мало-ли чего случиться можетъ; надо бы своего человѣка имѣть. Вотъ и мы тоже раздумываемъ и давича я съ Айной Васильевной совѣтовалась; намъ бы, по нашимъ дѣламъ, тоже нужно бы въ Петербургѣ побывать, а какъ этакую даль пуститься!
Анна Васильевна. Да вотъ бы вамъ, Ѳеоктиста Гавриловна, чего бы лучше — Антонину-то Григорьевну да и Павла Маркыча съ собой взять: и свои люди, и кампанія, и услужатъ, коли что надо. Опять же поѣдете пароходами да чугунками, — тамъ лакея не ну но — а мужчину имѣть необходимо: безъ мужчины нельзя!
(Антонина Григорьевна изподлобья впивается глазами въ Ѳеоктисту Гавриловну. Та задумывается.)
Ѳеоктиста Гавриловна. Что же, это бы можно! Вы за одну-то лошадь прогоны заплатите?
Антонина Григорьевна (нѣсколько смущенно). Да вѣдь вапшто издержки, Ѳеоктиста Гавриловна, Василій Степановичъ на себя беретъ, такъ что же вамъ значитъ.
Ѳеоктиста Гавриловна- Втгь-те и разъ! что значитъ? Да развѣ Вася-то мнѣ не сынъ? Кому же о его-то добрѣ радѣть?
Антонина Григорьевна (кротко). Это, конечно, Ѳеоктиста Гавриловна; да я полагаю, что Василью Степановичу это никакого разсчета не составитъ.
Ѳеоктиста Гавриловна. Эво-на! да что же, у него деньги-то слѣпыя что-ли, бросать-то ихъ зря и на свой счетъ всѣхъ развозить?
Анна Васильевна (дергаетъ Антонину Григорьевну, и даетъ знать, чтобы не спорила). Ну, ну, какъ нибудь сладитесь! Вѣдь Василью Степановичу горничную-то да лакея высылать дороже станетъ. А дѣло такъ рѣшить: коль онъ потребуетъ, такъ Антонина Григорьевна заплатитъ, а захочетъ уважить, такъ уважитъ. (Ѳеоктиста Гавриловна чихаетъ.)
Антонина Григорьевна. Ну, вотъ, значитъ правда. Будьте здоровы. (Ѳеоктиста Гавриловна еще чихаетъ.)
Антонина Григорьевна. И еще будьте здоровы. (Ѳеоктиста Гавриловна машетъ рукой и еще чихаетъ.)
Анна Васильевна. Ужь вы оставьте ее; она всегда до четырехъ разъ.
Ѳеоктиста Гавриловна (чихаетъ). Ну и баста. (Антонинѣ Григорьевнѣ.) У меня на всякое чиханье не наздравствуешься. Сперва все по два раза чихала, потомъ но три пошла, а нынче до четырехъ дошла.
Антонина Григорьевна. А у меня бабушка до девяносто лѣтъ дожила, такъ та по восемнадцати разъ чихала. Можетъ, Богъ дастъ, и вы до этого доживете.
Ѳеоктиста Гавриловна. Нашла чего пожелать! А прогоны-то все-таки заплати, безъ этого не возьму!
Антонина Григорьевна (которой Анна Васильевна снова дѣлаетъ знакъ). Да ужь если вы безпремѣнно желаете этого, такъ можно будетъ и заплатить на одну лошадку. Опить же мы съ На. и и ч вой хотѣли и Василью Степановичу услужить. У него все, говорятъ недовыручка, да недовыручка, а Харитонъ-то Харитонычъ себѣ все откладываетъ, да откладываетъ. Паничка писалъ Василью Степановичу: они левизора присылали, онъ и левизира обошелъ. Василіи Степановичъ ему пуще вѣритъ теперь. Мы съ Паничкой хотимъ — можетъ удастся — подлинные его счеты достать, да намъ онъ все не повѣритъ, если вы сами, Ѳеоктиста Гавриловна, не убѣдите его, какой это есть человѣкъ, этотъ Харитонъ, и какъ онъ его раззоряетъ. Ужь, для этого одного, вамъ слѣдовало бы повидаться съ Васильемъ Степановичемъ: а то, пожалуй, вѣдь, не къ тому будь сказано, и здѣшній откупъ лопнуть можетъ.
Ѳеоктиста Гавриловна (задумывается). Гмь! Это подумать надо. Панандопузо — воръ, и говорить нечего: да поймать его трудно, хорошо, какъ бы твоему-то удалось счеты-то достать, да гдѣ! Блаженный онъ у тебя.
Антонина Григорьевна (нѣсколько обидясь). Напрасно вы его такъ понимаете, Ѳеоктиста Гавриловна. Конечно, если кто поверхностно его будетъ судить, такъ можетъ и все такое подумать. а если… (Входитъ Панандопузо и Антонина Григорьевна умолкаетъ.)
Папандопузо. Ѳеоктиста Гавриловна, наше наиглубочайшее! Отъ Василья Степановича вамъ сыновнее почтеніе и порученіе есть. Анна Васильевна, Антонина Григорьевна, честь имѣю кланяться!
Ѳеоктиста Гавриловна. А, пузо греческое! ну, что Вася-то пишетъ? здоровъ?
Папандопузо. Благодаренье Богу! Пишетъ по своимъ дѣламъ. Между прочимъ поручаютъ вновь просить васъ… да вотъ… (Вынимаетъ письмо, ищетъ и читаетъ.) Проси, говорятъ, маменьку и убѣждай ее пріѣхать ко мнѣ, и порадоваться на мое житье: какъ я живу, и какіе люди бываютъ у меня; а время теперь самое для сего удобное: здѣсь мы ее успокоимъ, и курятничекъ, коль пожелаетъ, выстроимъ.
Ѳеоктиста Гавриловна. Курятничекъ?! А куръ-то я отсюда что-ли повезу? Тамъ, чай, и куры то такія, что на нашу братью свысока смотрятъ, да наровятъ, какъ бы объѣсть тебя… А что ты мнѣ не скажешь: какъ выручка-то идетъ?
Нанандонузо (въ сторону). А! ужь это вѣрно Аитоха (киваетъ на Антонину Григорьевну) жучка-то подпустила! (Къ Ѳеоктистѣ Гавриловнѣ.) Выручка ничего-съ, конечно, не бойко, а идетъ-съ. А вотъ, Василіи Степановичъ, прислали мнѣ еще штучку, и приказали всѣмъ, кто помнитъ его, прочитать. (Ищетъ въ карманѣ.)
Ѳеоктиста Гавриловна. Да ты штучкой-то мнѣ зубы не заговаривай, а говори дѣло. (Въ сторону.) Воръ! воръ! Ужь глаза то одни такъ и говорятъ: «воровскіе мы».
Папандопузо. Да я же вамъ докладываю, что ничего, а впрочемъ Василью Степановичу все извѣстно изъ рапортичекъ. (Насмѣшливо.) Угодно и вамъ подавать буду.
Ѳеоктиста Гавриловна. Очень нужно! Бумагу-то только переводить: что ты наврать-то въ нихъ что-ли задумаешься? ты, чай, не только въ нихъ, да и на исповѣди попу отъ роду правды-то не говорилъ. Ну, читай, что Вася-то пишетъ.
Папандопузо (вынимаетъ большой листъ бумаги, разставляетъ ноги и обращаясь къ Антонинѣ Григорьевнѣ и Аннѣ Васильевнѣ). Прошу прислушать. (Прокашливается и начинаетъ читать, выговаривая слова по-книжному: такъ какъ они пишутся, а не говорятся.) Кхм! Отъ коммерціи совѣтника и кавалера Василья Степановича Кондрашова, всѣмъ меня знающимъ и вспоминающимъ привѣтъ и повѣсть! (Нѣсколько наклоняется, вновь растопыриваетъ ноги, принимаетъ торжественный видъ и читаетъ громко.)
Родился я убогъ и не знатенъ, мѣщаниномъ города Бирюча. Учился въ приходскомъ училищѣ и съ 11 лѣтъ былъ сидѣльцемъ въ питейномъ заведеніи.
Нынѣ Божіимъ соизволеніемъ состою совѣтникомъ отъ коммерN
ціи, имѣю медали: серебряную на Станиславской лентѣ, златую на анненской, орденъ св. Анны 2 степени на шеѣ. Имѣю откупа въ трехъ губерніяхъ и четыре золотые пріиска. Супругу поялъ изъ древняго дворянскаго рода; отъ нея имѣю дѣтей, составляющихъ мою гордость и на старости лѣтъ утѣшеніе: сына, служащаго въ кавалеріи, дочь въ замужествѣ за древняго рыцарскаго рода барономъ, и дщерь дѣвицу, имѣющую, можетъ быть, еще болѣе возвысить убогій родъ мой. Состою членомъ ученыхъ и иныхъ обществъ: испытателей природы, любителей россійской словесности, Императорскаго вольнаго экономическаго, географическаго, садоводства, коннозаводства, хоругвеносства…
Кухарка (вбѣгаетъ растрепанная и съ азартомъ). Нѣтъ! позвольте васъ спросить: что же это такое будетъ, что куму къ кумѣ придти нельзя! Приходитъ человѣкъ, а его выгоняютъ! Да я въ благородныхъ домахъ жила, и тамъ завсегда кумовьевъ принимать не токма не запрещаютъ, а и сами благородныя барыни при себѣ ихъ имѣютъ, а этто: фу-ти, ну-ты! Барскій домъ изъ посконнаго ряда: богатые люди, — норовятъ какъ бы изъ блохи, голенище скроить!
Ѳеоктиста Гавриловна. Да ты что: бѣлены что-ли объѣлась, что такъ глотку-то во всѣ ворота растворила? Чего тебѣ?
Кухарка. А того мнѣ, что жить у тебя не хочу: подай мой разсчетъ! Вотъ тебѣ и весь мой сказъ!
Ѳеоктиста Гавриловна. Да чего тебѣ недостало, что ты вдругъ какъ курица съ нашести налетѣла?
Кухарка. А всего мнѣ недостаетъ! Билась, билась — моченьки моей нѣтъ: ни ты купи, — ни ты возьми; — да еще родного человѣка въ гости не принимай! У самой день деньской работа, да еще и души съ добрымъ человѣкомъ не отводи! А кому какое дѣло, что кума съ кумомъ сидѣла? Подай разсчетъ!
Ѳеоктиста Гавриловна. А вотъ тебѣ разсчетъ… коли такъ, вотъ тебѣ весь мой разсчетъ. (Показываетъ ей кукишъ.)
Кухарка. Сама имъ, сухимъ, подавись! а мнѣ разсчетъ подай. Я мѣсяцъ зажила, подавай мнѣ денежки, а не то я дорогу найду: завтра губернаторъ проѣзжать будетъ, ему въ ноги паду, а тебѣ, скареду, копѣйки не прощу! (У воротъ сходятся бабы и мужики, глазѣютъ.)
Ѳеоктиста Гавриловна. Что? Ты со мной тягаться вздумала?
Папандопузо. Э, Ѳеоктиста Гавриловна, плюньте вы на нее: что тутъ срамиться-то, и то народъ собирается. Позвольте, я ее сейчасъ разсчитаю. (Вынимаетъ бумажникъ.) На, тебѣ, твои два рубля.
Ѳеоктиста Гавриловна (налетаетъ какъ птица и вырываетъ деньги). Какъ два рубля? — Кто тебѣ сказалъ? Рубль я ей всего плачу: на, тебѣ, твой рубль, подавись имъ, убирайся!
Папандопузо (смущенно). Да вѣдь вы отъ меня два рубля на нее получаете.
Ѳеоктиста Гавриловна. А тебѣ какое дѣло: хочу — три получу, а сколько платить, это я знаю!
Кухарка. Такъ ты это на меня десятый мѣсяцъ лишній рубль получала, а мнѣ хоть бы тряпку подарила; — ай да барыня! Это ты у нищихъ-то суму хочешь отнять? Да подавись ты моимъ-то рублемъ, чтобы онъ тебѣ неотесаннымъ коломъ сквозь все нутро прошелъ, чтобъ ты…
Ѳеоктиста Гавриловна. Вонъ мразь! (Папандопузо.) А ты что глаза-то, какъ рогатины, уставилъ: гони ее.
Папандопузо (кухаркѣ). Убирайся, убирайся.
Кухарка. Нечего гнать — сама уйду! А тебѣ, чтобы за мою денежку на томъ свѣтѣ чортъ весь вѣкъ верхомъ ѣздилъ да не заѣздилъ, чтобы тебя… (Папандопузо выгоняетъ ее за ворота и затворяетъ ихъ.)
Народъ. Ай, да баба! молодецъ! вотъ такъ молодецъ!
Ѳеоктиста Гавриловна (Папандопузѣ). А ты, что это, вздумалъ меня при всемъ свѣтѣ, да при бабѣ моей усчитывать?
Панандопузо. Помилуйте, да я развѣ зналъ…
Ѳеоктиста Гавриловна (перебивая). Самъ-то воруешь у сына-то, чай, обѣими руками, а мнѣ не даешь его копѣйки сберечь? Постой, я тебя выведу на свѣжую воду: чего бѣлками-то ворочаешь? — меня не обойдешь! Ниши Васѣ — что ѣду! Завтра же ѣду! Антоша, собирайтесь! на пол-лошади только, прогоновъ возьму.
ДѢЙСТВІЕ II.
правитьФисочка. Вотъ и я управилась. (Подсаживается къ Адели.) И такъ сезонъ открылся!… Ну, душечка, разсказывай про вчерашній вечеръ.
Адель (лѣниво опуская книгу). Да нечего разсказывать: все тѣ же лица, та же толкотня и танцы, точно никто и не разъѣзжался по дачамъ, да по деревнямъ.
Фисочка. Ну, а кто лучше всѣхъ одѣтъ былъ, и успѣхъ имѣлъ?
Адель. Французскія актрисы, Фисочка.
Фисочка (дѣлаетъ огромные глаза и съ ужасомъ). Неужели онѣ тамъ были?
Адель. Нѣтъ, мы заѣзжали передъ вечеромъ въ Михайловскій; и когда посмотришь, Фисочка, какъ восторгаются мужчины актрисами — не талантомъ ихъ, а просто какъ женщинами, такъ увидишь, что наши дамы никогда не имѣютъ и десятой доли такого успѣха.
Фисочка. А-фи! не говори мнѣ про нихъ. Не говори! слышать не могу про безнравственность. Нѣтъ, разскажи, кто изъ хорошаго круга имѣлъ успѣхъ.
Адель. Да кто имѣлъ? За сестрой много увивались, за Кудасовой, что съ мужемъ развелась, и всего больше за Ольгой Жижемской. Отчего это, Фисочка, мужчины все ухаживаютъ за замужними, да безмужними, и чѣмъ свободнѣе тѣ обращаются, тѣмъ больше успѣваютъ.
Фисочка. Оттого, что мужчины всѣ безнравственны и притомъ же глупы. Они не знаютъ, какой огонь горитъ въ сердцѣ зрѣлой (стучитъ себя въ грудь) дѣвушки.
Адель. Только они не очень-то гоняются за нашимъ огнемъ.
Фисочка. Оттого, что глупы! Ну, а за тобой, душка, кто ухаживалъ?
Адель. Да никто особенно: кто же за дѣвушками ухаживаетъ.
Фисочка. Ну, не можетъ быть, чтобы за тобой не ухаживали: ну, душка! душка, разскажи (подвигаясь къ ней на стулѣ) — я ужасно люблю это слушать.
Адель. Да, право же, никто особенно. Такъ, офицерики разные, да статскіе пѣтушки; есть и пріятные: я съ ними люблю танцовать, — да такъ, мелюзга, безъ положенія, а изъ настоящихъ-то Панкратьевъ что-то удостоилъ вниманія.
Фисочка. Ну, видишь, душка — Панкратьевъ! вѣдь это левъ большаго свѣта.
Адель. Да ужь это мнѣ, видно, по сестрѣ честь: онъ изъ ея свиты. Еще полуумный князь Хилковатый что-то вертѣлся.
Фисочка. Ну, этотъ — старикъ. Нѣтъ, изъ молоденькихъ, изъ молоденькихъ… Душка, вѣдь не можетъ быть, чтобы у тебя не было какого нибудь избраннаго, не было одного, котораго бы ты предпочитала всему свѣту. Душка, ну, откройся мнѣ, откройся; душка, сдѣлай меня повѣренной твоего сердца…
Адель. Полно, Фисочка! нечего мнѣ повѣрять: я тебѣ- говорю что никого не было, кто бы мнѣ нравился: все такіе пустенькіе вѣчно болтаютъ все такой вздоръ, — какой тутъ избранный!
Фисочка (обиженно). Однакожъ это странно, что изъ всей молодежи, изъ всѣхъ офицеровъ и штатскихъ не нашлось ни одного, кто бы тебѣ понравился! Въ твои года нора подумать, кому подарить сердце! (Колко.) Или, у тебя можетъ и есть предметъ, да его въ хорошіе дома не пускаютъ?
Адель (смотритъ на нее лукаво). А пускаютъ въ такіе, какъ нашъ? (Въ сторону.) Знаю, куда камешекъ-то летитъ! (Фисочкѣ.) Такіе-то лучше, Фисочка: они не скучны, по крайнѣй мѣрѣ!
Фисочка. Это тебя все Пѣнкинъ твой сбиваетъ. У него вкусы хороши нечего сказать! Этто попался мнѣ подъ ручку съ какой-то стриженой да растрепаной! Фи! Никакого въ тебѣ нѣтъ аристократическаго чувства. Ахъ, другъ мой, осмотрительно отдавай сердце — съ этимъ шутить нельзя, но не медли и не упускай случая: ты еще молода, ты не знаешь, что такое носить въ груди огонь, которымъ некого согрѣть! (Адель улыбается.) Ахъ, не улыбайся, душка! Я знаю, — всѣ смѣются надъ нами, пожилыми дѣвушками; но не дай Богъ никому испытать того, что мы испытываемъ…
Слуга. Анфиса Алексѣевна, пожалуйте въ кладовую: провизіи нужно.
Фисочка. Ахъ, какъ это скучно, и скоро ли воротится эта экономка: терпѣть не могу заниматься этими мѣщанскими заботами. (Уходитъ, и за ней слуга.)
Адель (одна). Аристократическія то наклонности куда забрались! Сама хоронитъ отъ всѣхъ насъ, какъ великую тайну, свою фамилію, потому что она, должно быть, не очень аристократична, а мѣщанствомъ гнушается: въ нашемъ-то домѣ, гдѣ бабушка мѣщанка еще здравствуетъ, да и къ намъ катитъ! Ахъ, забавная эта Фисочка. (Задумывается.) А права она: надо подумать, кому отдать — да и не сердце, а всю себя. Да, надо замужъ выходить! Что это за жизнь наша хваленая, дѣвичья. Дѣвичья воля? Какая тутъ воля! нельзя шагу ступить, свободны только замужнія… Какъ это странно: связать себя клятвой и сдѣлаться свободнѣе… А.мы что? Полируютъ на: ъ, да отдѣлываютъ только съ наружности, готовятъ только въ невѣсты, и нѣтъ другого интереса въ жизни: сиди и кротко плѣняй, съ дозволенія родителей, да жди, пока кто нибудь не ангажируетъ въ жены, какъ на кадриль. А вотъ Фисочка тридцать лѣтъ, ждетъ и не дождется, и вся жизнь прахомъ пошла! А если сватается, да немилый? А если милый-то да не сватается? Ахъ, мы бѣдныя! Хорошо еще, если есть приданое — спасибо папочкѣ, нажилъ, — такъ хоть около него вертятся. (Задумывается.) Надо замужъ выходить! а милый-то не сватается! Что же это Пѣнкинъ? И любитъ ли онъ теперь меня? Когда я была ребенкомъ, онъ меня любилъ какъ сестру, а какъ вышла изъ института, сталъ онъ отдаляться и отдаляться, и вотъ нынче лѣтомъ совсѣмъ почти не показывался. Можетъ — разлюбилъ? полюбилъ другую? съ кѣмъ это Фисочка встрѣтила его?.. Отчего же я-то перестала ему нравиться? Отчего онъ когда встрѣтится со мной становится желченъ, все придирается ко мнѣ? странно! А мнѣ онъ все нравится, все такъ и тянетъ къ нему: есть въ немъ что-то серьезное… умный онъ. Конечно, партію я могла бы сдѣлать и лучше, — у него тоже нѣтъ положенія, да онъ съумѣетъ сдѣлать его, особенно съ моимъ приданымъ. Не такое, какъ баронъ: не свѣтское и блестящее, но какое ни будь свое, дѣльнѣе, а сдѣлаетъ. Развѣ онъ боится, что откажутъ? Гордъ онъ! Или думаетъ, что мнѣ не нравится? Странно: нынче всѣ женщины о равноправности толкуютъ, а никто изъ насъ не смѣетъ въ любви объясниться. Говорятъ: самолюбіе, а какъ откажутъ. Ну, что же! вѣдь у мужчинъ тоже самолюбія-то не меньше нашего, да имъ отказываютъ! Конечно, у насъ есть способы и безъ предложенія узнать… Однакожъ надо это разъяснить и понять: что онъ, любитъ меня или нѣтъ. Ну, а если нѣтъ… (Вздыхаетъ и пожимаетъ плечами.) надо будетъ другого.
Людмила. Здравствуй, Адочка! Что это ты одна? а гдѣ maman?
Адель. По обыкновенію уѣхала съ визитами да поздравленьями: ты знаешь, она, вѣдь, какъ огня боится пропустить кого нибудь.
Людмила (презрительно). Да вѣрно еще къ своему Паисію заѣдетъ.
Адель (улыбаясь). Можетъ быть.
Людмила (пожимаетъ плечами.) А Фисочка?
Адель. Фисочка огорчена: у насъ экономка отправилась на недѣлю къ дочери погостить, и мама просила Фисочку на это время ея обязанности исправлять, — она въ отчаяніи отъ этихъ, какъ говоритъ, мѣщанскихъ заботъ.
Людмила. И никого у васъ не было?
Адель. Никого.
Людмила (про себя). Вѣрно Панкратьевъ еще не пріѣзжалъ. Или я ошиблась.
Ахъ, это баронесса пріѣхала, кажется!
Людмила. Ахъ, эта засохшая фіалка надоѣстъ; ну, да я ее спроважу сейчасъ: она страшно любитъ на моихъ лошадяхъ прокатиться!
Фисочка. Баронесса! ахъ, милая аристократочка моя! (Здоровается съ ней.)
Людмила. Здравствуйте, Фисочка! У меня есть къ вамъ просьба: съѣздите, пожалуйста, въ гостинный дворъ и купите мнѣ тонкихъ иголокъ и булавокъ черныхъ, съ большими головками.
Фисочка. Нѣтъ, я, душечка, лучше въ англійскій магазинъ.
Людмила. Ну, пожалуй, хоть въ англійскій магазинъ. Вотъ вамъ деньги. (Вынимаетъ изъ портмоне и отдаетъ.)
Фисочка. А вы на вашихъ сѣрыхъ?
Людмила. Да, на сѣрыхъ.
Фисочка. Съ удовольствіемъ, душечка, съ удовольствіемъ. Ахъ, да какъ же я съ ключами? (Дѣтски плаксивымъ голосомъ.) Вѣдь я нынче при ключахъ.
Адель. Ну, довѣрьте мнѣ ихъ; оно и кстати къ моимъ мѣщанскимъ вкусамъ.
Фисочка. Ну, душка, не сердись! (Цѣлуетъ ее въ щеку, отдаетъ ключи, подпрыгиваетъ и уходитъ, говоря скоро про себя.) Надѣну розовую шляпу, опущу вуаль и меня молодежь за баронессу будетъ принимать, а я имъ… (показываетъ, какъ будетъ раскланиваться направо и налѣво. Скрывается.)
Адель. Ты какъ будто устала послѣ вчерашняго: вотъ что значитъ много-то поклонниковъ имѣть.
Людмила (нетерпѣливо). Ахъ, совсѣмъ не то! Я не знаю, что мнѣ дѣлать: мужъ опять требуетъ, чтобы я у отца денегъ просила! А какъ я буду просить: я и безъ того столько у него выпрашивала, что языкъ не пошевелится — еще недавно шесть тысячъ взяла!
Адель. Да на чтожь это ему, милочка? А приданое твое — неужели уже прожито?
Людмила. Все! Все, кромѣ дома, что отецъ мнѣ подарилъ, да и тотъ уцѣлѣлъ потому, что у отца въ залогахъ.
Адель. Да куда же это все пошло? Правда, зажили вы отлично, однако…
Людмила. Ну, зажили широко, а потомъ мужъ вышелъ въ отставку, да въ аферы пустился: лошади, да пари, да карты…
Адель. Какъ же это ты допустила?
Людмила. Да развѣ я вмѣшивалась въ это? Насъ не только не пріучаютъ, да и не допускаютъ вмѣшиваться въ денежныя дѣла. Я знала, что я богата; сама привыкла къ роскоши, мужъ мастеръ хорошо проживать, я его любила и отдалась ему — знаешь, какъ мы отдаемся, когда любимъ, да бываемъ глупы, — вся, какъ въ омутъ, а очнулась — мы уже раззорены…
Адель. Но теперь-то, когда ты знаешь положеніе, знаешь, что мужъ мотаетъ и проигрываетъ, — зачѣмъ же ты потворствуешь ему? Неужели ты такъ его любишь еще, что не можешь ему отказать?
Людмила (нетерпѣливо). Какая любовь! Теперь другое… Все же я жена, и не могу идти наперекоръ; и опять — какъ его измѣнишь!
Адель. Ну, нѣтъ! Я бы не позволила, и не стала плясать по его дудкѣ… Я бы и сначала приданое-то не вдругъ довѣрила: любовь — любовью, а деньги — деньгами.
Людмила (язвительно). Ну, вы нынче умнѣе стали и любите осторожнѣе.
Адель. По крайней мѣрѣ, теперь-то бы я уже на твоемъ мѣстѣ не потворствовала ему. Ну, нужны деньги тебѣ, такъ проси для себя: а онъ, коли проигралъ, такъ пусть самъ и ищетъ.
Людмила (нетерпѣливо). Эхъ ничего ты не понимаешь! Бываютъ положенія, въ которыхъ нельзя не помочь, да и… Ну, да что тутъ говорить: выйдешь когда нибудь, такъ увидишь. (Адель качаетъ недовѣрчиво головой.) Папа дома?
Адель. Дома, кажется.
Слуга. Александръ Петровичъ Панкратьевъ.
Адель. Да ты бы сказалъ, что мамы дома нѣтъ.
Слуга. Я докладывалъ, да они вамъ приказали доложить, а какъ я думалъ, что здѣсь баронесса…
Людмила (въ сторону). А! Я такъ и знала. (Слугѣ.) Проси его.
Адель. Зачѣмъ ты его велѣла принять? Какъ бы мама не разсердилась?
Людмила. Отчего же? Вѣдь я здѣсь. А онъ такой -милый: онъ развлечетъ насъ (Въ сторону.) Нѣтъ ужь пусть лучше видятся при мнѣ: я увижу, каковъ онъ будетъ съ ней и какъ объяснитъ визитъ.
Адель. Да, онъ милый. Но что же онъ дѣлаетъ на свѣтѣ?
Людмила. Какъ что? Живетъ! И еще лучше многихъ живетъ! Ты знаешь, какой онъ имѣетъ успѣхъ. Какіе ты вопросы странные задаешь!
Панкратьевъ. Здравствуйте, mesdames! Вотъ что называется однимъ камнемъ двухъ птицъ убить, да еще какихъ птицъ! Мнѣ кто-то сказалъ, что сегодня день рожденія вашей матушки.
Адель. Нѣтъ, вы ошиблись.
Панкратьевъ. И не ваше?
Адель. И не мое.
Панкратьевъ. Ну, можетъ, кто нибудь изъ вашихъ предковъ родился, или былъ имянинникъ въ этотъ день. Но я очень радъ этой ошибкѣ. Когда мнѣ сказали, что вы однѣ дома, я было, отчаялся: знаю, что до дѣвицы, какъ до заколдованной принцессы, не допустятъ нашего брата, если не пройдешь сквозь рядъ испытаніи, въ родѣ тетушекъ, маменекъ. Но когда узналъ, что здѣсь баронесса, я рѣшился вломиться.
Баронесса. Такъ вы меня тоже за испытаніе приняли?
Панкратьевъ. Еще бы: и за самое опасное! Такъ-что я не устоялъ противъ искушенія съ нимъ встроиться. А знаете — это еще вопросъ: кого бы изъ васъ слѣдовало отдать подъ покровительство другой, и я даже думаю, что Аделаида Васильевна лучше бы справилась съ этой ролью.
Баронесса. Вотъ какъ! Такъ вы считаете меня легкомысленнѣе Адели?
Панкратьевъ. Нѣтъ, не легкомысленнѣе, но вы болѣе способны увлекаться! Да! Въ Аделаидѣ Васильевнѣ, несмотря на ея молодость и веселость, есть что-то практическое и проницательное. Это единственная дѣвушка, которой я нѣсколько побаиваюсь и съ которой чувствуешь, что ее не обойдешь.
Адель. Будто? Если это правда, такъ я очень рада: побольше бы такихъ, которыхъ побаивались, а то ужь вы слишкомъ загоняли насъ. Только врядъ ли, чтобы вы-то боялись!
Панкратьевъ. Нѣтъ, я не шучу. Есть въ выраженіи вашего лица что-то простодушно-хитрое, что именно — опредѣлить трудно. Да нѣтъ ли у васъ карточки? Фотографія лучше всего выдаетъ истинный характеръ.
Адель (посмотрѣвъ на альбомы). Здѣсь нѣтъ.
Людмила. Принеси, пожалуйста, дружокъ: мнѣ хочется повѣрить его проницательность.
Адель (смѣясь). Пожалуй. (Уходитъ.)
Баронесса (оглядѣвшись и увидавъ, что Адель ушла). Какъ это неискусно придумалъ ты предлогъ увидаться съ Аделью?
Панкратьевъ. Ботъ они, женщины! Я увидѣлъ, что она проѣхала сюда, и нарочно заѣзжаю, чтобы съ ней видѣться, а она меня подозрѣваетъ. И извольте тутъ искать свиданія!
Людмила. Въ самомъ "дѣлѣ такъ?
Панкратьевъ. Еще бы! Если бы не такъ, то кто бы мнѣ велѣлъ настаивать, чтобы меня приняли. (Въ сторону.) Не бѣжать же было! Какой же это чортъ на ея лошадяхъ попался мнѣ?
Людмила. Ну, вѣрю, вѣрю! (Беретъ его за руку.) Спасибо! (Торопливо.) А мнѣ именно хотѣлось тебя видѣть, чтобы предупредить: мужъ догадывается и подозрѣваетъ насъ.
Панкратьевъ. Подозрѣваетъ! гм! (Въ сторону.) На силу-то началъ, дуракъ! (Ей.) Надо быть осторожнѣе, мой другъ.
Людмила. Я за себя не боюсь, я боюсь за тебя: онъ нынче раздражителенъ, онъ тебѣ, пожалуй, сцену сдѣлаетъ.
Панкратьевъ. Нѣтъ, за меня ты не бойся: онъ только дѣлаетъ сцены женщинамъ. Проигрался и денегъ нѣтъ: тутъ люди всегда подозрительны и ревнивы.
Людмила (смущаясь). Онъ говоритъ, что поручился за кого-то.
Панкратьевъ. Вздоръ! Въ клубѣ въ палки проигралъ и его записали въ книгу. Мнѣ ужасно досадно, что на тебѣ, бѣдной, онъ все вымѣщаетъ. (Беретъ ея руку и цѣлуетъ.)
Людмила. Что же дѣлать! Да обо мнѣ не думай! Гдѣ же бы намъ увидаться.
Панкратьевъ. Гдѣ бы… (Думаетъ. Слышитъ шаги и торопливо.) Я тебя увѣдомлю: надо быть осторожнѣе. (Въ сторону) Не мужъ, а сестрица чтобы не провѣдала.
Адель. Ну, вотъ вамъ и карточка! (Подаетъ пачку.)
Панкратьевъ. Вотъ видите тутъ ихъ… разъ, два, три… четыре разные снимка, — и какъ васъ ни сажали, какъ вы ни старались казаться наивной дѣвицей, а во всѣхъ проглядываетъ «себѣ на умѣ» и какое-то пренебрежительное равнодушіе. Въ натурѣ вы, конечно, это скрываете, а вотъ на этихъ карточкахъ, несмотря на свои наивный и равнодушный видъ, такъ глядите, какъ будто думаете: «вижу васъ, друзья мои, какая вы все мелочь», точно вы на горѣ стоите, а мы подъ горой.
Людмила (въ сторону). Однако, онъ что-то очень съ ней любезничаетъ. (Вслухъ.) Ого! Я не знала, что вы такой тонкій физіономистъ и еще болѣе — тонкій льстецъ. Поздравляю тебя, сестра! Ты дѣйствительно должно быть исключеніе, потому что Панкратьевъ вообще не говоритъ любезностей.
Адель. Да я тутъ особенно любезнаго и не вижу.
Панкратьевъ. Да, я, дѣйствительно, не говорю любезности, а къ Аделаидѣ Васильевнѣ — съ ними и подавно не подступай.
Людмила. Ну, да вѣдь и васъ не учить, къ кому съ чѣмъ подступить.
Панкратьевъ. Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ, я говорю, что васъ словами не обойдешь: у васъ много русскаго «себѣ на умѣ», и рѣшимость какая-то есть.
Адель. Я очень рада. Нынче же русское въ моду входитъ; да, впрочемъ, какъ же мнѣ и не быть русской: у меня дѣдушка раскольникъ даже былъ. (Людмила смущается.)
Панкратьевъ. Вотъ видите, — я правду сказалъ, что вы исключеніе: ни одна наша дѣвушка не посмѣла бы сказать, что у ней дѣдушка былъ простой раскольникъ. За это-то вотъ я васъ и побаиваюсь. Ну, а Лафатеру можно взять одну карточку?
Людмила (съ ревнивой насмѣшкой). Для того, чтобы вы поставили ее подъ образа? Жалко только, что дѣвицы не даютъ ихъ молодымъ людямъ, потому что не всѣ они такъ скромны, какъ вы.
Адель. Слышите, что говоритъ свѣтская мудрость? Но чтобы показать, что я достойна того, чтобы вы меня считали исключеніемъ, — я вамъ позволяю выбрать…
Людмила (качая головой). Адель!
Кондрашова (скидая шляпку). А! Здравствуйте. (Цѣлуетъ Людмилу и подаетъ руку Панкратьеву.) Что это вы дѣлаете?
Панкратьевъ. Да вотъ, Аделаида Васильевна позволили мнѣ взять свою карточку, я и выбираю.
Кондрашова. Адель! Какъ же это можно! Нѣтъ, ужь вы извините, Александръ Петровичъ, а этого нельзя: это не водится! Молодымъ людямъ не слѣдуетъ давать карточекъ дѣвушекъ. Вы сами знаете, что могутъ заговорить!..
Панкратьевъ. Да, вѣдь это если дѣлается тайно и при какихъ нибудь особыхъ отношеніяхъ, а тутъ какая же тайна? А знаете, Глафира Петровна, чтобы не могло выйти никакого истолкованія, такъ вы напишите на карточкѣ — знаете, какъ цензоръ на книгѣ пишетъ: «дозволяется отдать сію карточку Александру Панкратьеву», — годъ, мѣсяцъ и число — родительница такая-то.
Кондрашова* Ну, ужь вы чего не придумаете! Вамъ хорошо шутить, но мать этимъ шутить не можетъ. Дайте-ка ихъ сюда!
Панкратьевъ (отдавая). Аделаида Васильевна, заступитесь!
Адель. Нѣтъ, я не вмѣшиваюсь. Я, съ моей стороны, позволила, а какъ рѣшаетъ родительская власть — это ужь не мое дѣло.
Панкратьевъ (къ Людмилѣ). Значитъ, полнѣйшее равнодушіе! А васъ я ужь и не прошу: вы также за всѣ приличія.
Людмила (значительно). Да и я не люблю злыхъ шутокъ! А вы гдѣ были, мама?
Кондрашова. Была у княгини Прасковьи Аркадьевны: ты знаешь, какое мѣсто получилъ ея мужъ. Потомъ заѣзжала въ магазинъ, купила вотъ этакого эмалеваго попугайчика — прехорошенькая игрушка — и отвезла ее Дарьѣ Андревнѣ: у нея воспитанница сегодня имянинница, такъ ей подарила. А Дарья Андревна ужъ непремѣнно возьметъ ее себѣ: ты знаешь, какая она охотница до этихъ бездѣлушекъ.
Панкратьевъ. Очень пріятно будетъ воспитанницѣ! Однакожъ поѣхать и мнѣ къ нимъ. До свиданья, mesdames! (Откланивается, подаетъ руку баронессѣ, та холодно даетъ ему свою. Въ то время, какъ онъ прощается, вбѣгаетъ подпрыгивая Фисочка.)
Фисочка. А вотъ и я! Здравствуйте, m-r Панкратьевъ! А вы уже собираетесь?
Панкратьевъ. Да! Вижу, что васъ нѣтъ, пождалъ и рѣшился «ѣхать. А это не вы ли мнѣ попались на лошадяхъ баронессы?
Фисочка. Да, я! А вы меня приняли за баронессу?
Баронесса. И поэтому поспѣшили меня здѣсь сыскать?
Адель (въ сторону). А! такъ онъ отыскивалъ сестру.
Панкратьевъ. Да, совершенно былъ убѣжденъ, что баронесса… M-lle?.. извините, я забываю вашу фамилію…
Фисочка. Къ чему вамъ она? (Сантиментально.) „Что въ имени тебѣ моемъ“ — сказалъ Пушкинъ.
Панкратьевъ. Однакожъ, надо же васъ называть какъ нибудь.
Фисочка. Ну, меня зовутъ Анфиса, и зовите — мадмуазель Аифисъ.
Панкратьевъ (иронически баронессѣ). И прекрасно Я хотѣлъ сказать, что m-lle А-и-ф-и-с-ъ такъ похожа на васъ, что весьма легко ошибиться. До свиданья! (Уходитъ.)
Людмила (въ сторону). А! такъ онъ пошутилъ! А все-таки съ Аделью что-то очень любезенъ.
Фисочка. Искупила вамъ все: вотъ булавки и иголки, вотъ сдача. Ахъ, какъ бѣгутъ ваши сѣрые: прелесть! какой это баронъ знатокъ во всемъ и какъ все умѣетъ устроить!
Людмила (въ сторону). Да! особенно денежныя дѣла. (Въ слухъ.) Спасибо душечка.
Кондрашова. Ахъ, Фиса! тебѣ все еще 15 лѣтъ! Адель, какъ же это можно, дружокъ, холостымъ людямъ карточки давать: ты не знаешь, какія могутъ выйдти изъ этого сплетни и что могутъ подумать.
Адель. Э, полноте, мама! Ну, что же подумаютъ: что я влюблена въ Панкратьева? Ну, пусть думаютъ: раздумаютъ когда нибудь.
Кондрашова. Вотъ это прекрасно! — подумаютъ, да раздумаютъ. Да вѣдь когда думаютъ, такъ это дѣвушку компрометируетъ. Вѣдь кто же на тебя въ это гремя можетъ имѣть виды? Или — мы здѣсь свои, такъ можно говорить — ты, можетъ быть, сама думаешь выйдти за Панкратьева? Конечно, предосудительнаго тутъ ничего нѣтъ: онъ человѣкъ милый и вездѣ прекрасно принятъ, да вѣдь это положеніе хорошо для холостого человѣка, — а женится онъ — что же онъ можетъ тебѣ предоставить? ни состоянія, ни чиновъ, ничего солиднаго. Объ этомъ надо подумать серьезно. А наконецъ, если и нравится, такъ это можно иначе выказать. Прими себѣ за правило: прежде вѣнца никогда не давать мужчинамъ ничего существеннаго, ничего, что бы могло дать имъ какія нибудь права и доказательства привязанности. Какъ знать — иногда и передъ вѣнцомъ расходятся, а несвязанныя ничѣмъ привязанности разрываются сплошь да рядомъ: тогда что будетъ съ твоими знаками? Вѣдь это можетъ совсѣмъ скомпрометировать дѣвушку; съ этимъ надо быть осторожнѣе, другъ мой: можно все это какъ нибудь иначе дѣлать, не компрометируя себя!.. на все это есть другія средства…
Адель (все это выслушиваетъ). Какія же это средства, мама?
Кондрашова (внушительно и сердито). Ну, вотъ говорите съ ней; я ее учи какъ нравиться! А вотъ, сударыня: быть скромной и приличной дѣвушкой, да не умничать и не выдумывать своихъ правилъ — вотъ какія средства! Свѣтъ постарѣе насъ, и недаромъ выработалъ свои правила.
Адель. Но, мама, чтожь мнѣ дѣлать — не знаю я и не понимаю весь этотъ свѣтскій уставъ. Да и нравиться не ищу: понравлюсь, такъ пусть понравлюсь, такая, какая есть; но если я полюблю кого, такъ не ручаюсь, что, пожалуй, и скомпрометирую себя.
Кондрашова. Слышите! Ну, да съ тобой не сговоришь. Ну, и компрометируйся, и сиди въ дѣвкахъ. Да мнѣ-то за что въ чужомъ пиру похмѣлье! Скажутъ — не учила, не внушала правилъ, а ей внушеніе-то мое какъ къ стѣнѣ горохъ! Фиса, пойдемъ со мной: мнѣ нужно распорядиться кой-чѣмъ. (Бросаетъ на столъ карточки и уходитъ. Адель собираетъ ихъ.)
Людмила (въ сторону). Что это — неужели и ей Панкратьевъ нравится? У нихъ въ самомъ дѣлѣ не затѣвается ли что нибудь? Надо это разъяснить и принять мѣры. (Къ Адели.) Послушай* Адель, да что, въ самомъ дѣлѣ, есть у васъ что нибудь съ Панкратьевымъ?
Адель (нетерпѣливо). Дался вамъ этотъ Панкратьевъ. Все имъ охота въ чужую душу заглянуть, да тамъ и хозяйничать. Ну, (съ ироніей) да! положимъ, что есть у насъ что-то, положимъ — мы любимъ другъ друга тайно: ну, что же изъ этого?
Людмила (съ сдерживаемымъ волненіемъ.) Ничего; но я думаю, что отъ сестры можно бы и не скрывать! И далеко у васъ зашло?
Адель. Ну, это опредѣлить довольно трудно: какъ же чувства мѣрить.
Людмила. Однакожъ! ну, по крайней мѣрѣ было объясненіе?
Адель. Съ его стороны, да!
Людмила (едва сдерживаясь). И что же: какой ты отвѣтъ дала. За чѣмъ же дѣло?
Адель (нетерпѣливо). Да никакого отвѣта не дала, потому что онъ ни о чемъ и не спрашивалъ: вѣдь при тебѣ сегодня онъ объяснялъ мнѣ свои чувства!
Людмила (взволнованно). Ахъ, Адель, Бога ради не шути! Послушай, этимъ шутить нельзя. Ради Бога скажи: такъ у васъ кромѣ этого ничего и не было?
Адель (въ сторону). Э-ге! что-то ее очень задѣваетъ! (Сестрѣ.) Да говорю, что ничего и не было.
Людмила. И онъ тебѣ не дѣлалъ предложенія?
Адель. Да нѣтъ же, Боже мой! И что это тебя безпокоитъ?
Людмила. Меня?! Мнѣ что? (Спохватывается.) Душа моя, да развѣ ты мнѣ не дорога? Ну а если бы онъ тебѣ сдѣлалъ предложеніе, что бы ты сказала?
Адель. Я?! Я не знаю, что бы отвѣтила. Если бы не было ничего лучше, можетъ быть и согласилась бы: надо вѣдь это кончить чѣмъ нибудь. Развѣ это жизнь, что я веду здѣсь теперь?
Людмила. Другъ мой, только не выходи Бога ради за Панкратьева: онъ милый — это правда, но мама права — какой онъ мужъ! какое онъ положеніе тебѣ доставитъ: онъ любитъ жить, а его дѣла плохи. Притомъ онъ вѣтренъ и неразсчетливъ, — онъ промотаетъ все, какъ мой мужъ, и будетъ тебя мучить. Такіе люда очень милы въ свѣтѣ, но негодятся въ мужья.
Адель. А только въ любовники?
Людмила (вспыхнувъ). Почему ты это говоришь?
Адель. Да какъ же? И ты и мама все говорите, что люди, какъ Панкратьевъ, милы, и въ состояніи нравиться, и умны — а въ мужья не годятся: ну, такъ что же съ нимъ дѣлать, какъ такой понравится?
Людмила. Ну, да! пожалуй, ихъ можно любить, потому что сердцу не прикажешь. Но они вовсе не годятся для устройства дома, семьи, положенія: они слишкомъ вѣтрены и необстоятельны въ этомъ. Умоляю тебя, другъ мой, подумай серьезнѣе — это будетъ несчастіе всей жизни: я но себѣ знаю.
Адель. Полно, Милочка, ты разстроена, другъ мой, и принимаешь все это такъ близко къ сердцу. Повѣрь, я къ Панкратьеву совершенно равнодушна! Впрочемъ если бы я и вышла за него, такъ бояться за меня нечего: я ему приданымъ моимъ распоряжаться не позволю, а если онъ будетъ измѣнять, такъ сколько угодно: мнѣ не онъ нуженъ, — мнѣ вырваться на волю нужно!
Адель, у тебя ключи? Подай ихъ сюда.
Адель. Сейчасъ, мама. (Хочетъ идти.)
Адель. Что это?
Слуга. Глафира Петровна съ собой привезли изъ магазина.
Адель. Дай сюда. (Лакей подаетъ и уходитъ.)
Адель (разглядывая черную матерію, тихонько говоритъ). Паисію. (Показываетъ на платье, смѣется и уходитъ.)
Людмила (машетъ ей рукой. Подумавъ). Часъ отъ-часу не легче! Эта рвется замужъ, Александръ вѣтренъ и старѣетъ; онъ поговариваетъ, что пора ему жениться и на покой — теперь-то онъ очень озабоченъ! Что, если ему вздумается жениться на Адели? Онъ ни съ кѣмъ не бываетъ такъ серьезенъ и такъ почтителенъ, какъ съ ней; да и какой ему лучше невѣсты: богата, умна, хороша. Не нравится ему только, что „себѣ на умѣ“. — Да, эта не такъ, какъ я, своего приданаго не дастъ растерять! Думала я, что она не совсѣмъ равнодушна къ Пѣнкину, но она такъ холодно говоритъ о замужствѣ, впрочемъ, вѣдь у ней не узнаешь скоро! Да за Пѣнкина не отдадутъ ее, и самъ онъ противный: все только ссорится съ ней и пропадаетъ. А Адель рвется на свободу и, пожалуй, вздумаетъ выйти за Александра! Боже мой, вышла я замужъ безъ всякихъ разсчетовъ, потому только, что любила человѣка; отдалась ему вся, и вотъ, онъ проматываетъ состояніе, занимается только картами, лошадьми, мотовствомъ, всѣмъ, кромѣ жены. Я была оставлена, дѣлать я ничего не умѣю, къ труду не пріучена, — насъ, какъ баядерокъ, учатъ только нравиться и плѣнять. — Что же было дѣлать? Я и стала нравиться! и полюбила! Теперь и этотъ человѣкъ готовъ измѣнить, и въ сестрѣ я нахожу соперницу. Этого только недоставало! Нѣтъ, я не допущу этого брака: это будетъ дѣйствительно несчастіе и для сестры, и для меня. Къ счастію она ищетъ только свободы: надо найти ей мужа. (Думаетъ.) А этотъ полоумный князь? Она ему нравится, но онъ съ разсѣянности все забываетъ жениться: надо подбить его!
Людмила (увидавъ входящаго Пѣнкина). А! вотъ кого напустить бы еще! За него не отдадутъ, да можетъ онъ займетъ ее; а мужчину легко подбить, стоитъ только задѣть самолюбіе, да ревность: они на это глупы. (Пѣнкину.) А-а! Алексѣй Иванычъ! Что васъ не видно?
Пѣнкинъ (здоровается за руку). Здравствуйте, Людмила Васильевна. Да гдѣ же намъ часто встрѣчаться: мы вѣдь въ разныхъ стихіяхъ живемъ.
Людмила. Да, въ нашу-то вы рѣдко заглядываете. А я очень рада, что васъ встрѣтила: мнѣ хотѣлось васъ увидѣть.
Пѣнкинъ (улыбаясь). Ну, такъ я понимаю вашу радость: чѣмъ могу быть полезенъ?
Людмила. Ну, вотъ какъ вы поняли. А за это васъ стоитъ разбранить. Какъ будто вы не знаете, что васъ здѣсь всѣ любятъ и вовсе не тогда только, когда нуждаются въ васъ; а вы, какъ нарочно, съ каждымъ днемъ все больше и больше удаляетесь.
Пѣнкинъ. Дѣла были у меня и на дачѣ жилъ далеко. Да признаться, я и не думалъ, чтобы мое-то отсутствіе было очень замѣтно: здѣсь всегда такая пропасть гостей толчется…
Людмила (выразительно). Да вотъ видите, замѣчаютъ и гораздо болѣе, нежели вы думаете.
Пѣнкинъ. Да? ну, очень радъ. А зачѣмъ я нуженъ вамъ?
Людмила. Я хотѣла переговорить съ вами насчетъ сестры. Она что-то хандритъ. Вы на нее имѣете вліянія больше, чѣмъ кто нибудь: поговорите съ ней.
Пѣнкинъ. Я?! Да о чемъ же?
Людмила. Между нами, на нее, кажется, имѣетъ виды Панкратьевъ. Ну, сами посудите, что это за партія для Адели?
Пѣнкинъ. Отчего же? Напротивъ, мнѣ кажется — партія очень хорошая; вкусы у нихъ одинакіе…
Людмила (вспыхнувъ). Какъ одинакіе?
Пѣнкинъ. Да, и онъ, и она думаютъ только о томъ, какъ бы время убить, — ну, вмѣстѣ и будутъ придумывать, и выдумаютъ успѣшно.
Людмила. Полноте, Алексѣй Иванычъ, вы несправедливы: сестра, правда, любитъ иногда и блескъ, и веселости, но имъ она отдается потому, что не находитъ чѣмъ занять себя; а у нея есть влеченіе къ жизни серьезной, — она непохожа на меня — я сознаюсь. Ей нуженъ мужъ умный и дѣльный, или, если не мужъ, такъ по крайней мѣрѣ другъ, который бы далъ ей направленіе. А она теперь скучаетъ; и я боюсь, чтобы она не рѣшилась на что нибудь необдуманно. Вы знаете — женщина отъ скуки или на зло кому нибудь на все рѣшается.
Пѣнкинъ. Такъ я-то что могу тутъ сдѣлать?
Людмила. Ну-ну! разсказывайте! Вы очень хорошо знаете, что Адель съ дѣтства очень привязана къ вамъ и что вы имѣете на нее вліяніе. Да ужь не отъ того ли она и хандритъ, что у васъ что нибудь вышло съ ней и вы изволите дуться на нее? Отъ васъ вѣдь станется: вы, мужчины, всегда то изъ мухи слона сдѣлаете, то слона не замѣчаете.
Пѣнкинъ. Да увѣряю васъ, что я тутъ не причемъ.
Людмила. Хорошо! Хорошо! Пусть будетъ такъ, я вашихъ откровенностей и не спрашиваю: ну, такъ поговорите съ ней просто, по дружески. Успокойте ее, Алексѣй Иванычъ, и скажите, чтобы она глупостей не дѣлала. Я знаю, вы это можете. Пожалуйста! Она сейчасъ выйдетъ, а мнѣ некогда. Папа одинъ?
Пѣнкинъ. Я его оставилъ одного.
Людмила. Мнѣ нужно съ нимъ переговорить. Такъ я на васъ разсчитываю. (Киваетъ ему головой и уходитъ.)
Пѣнкинъ. Что эта бабенка наговорила мнѣ тутъ? И что у нея за дружба ко мнѣ явилась: она, вѣчно занятая разными фи-фи-фи, всегда такъ мило меня въ грошъ не ставила? Панкратьевъ! А! такъ тутъ сватовство идетъ: ну, что же, и съ Богомъ! (Задумывается, стискиваетъ зубы и хватаетъ себя за голову.) Гг-а! Какой это греческій дуракъ первый выдумалъ, что любовь слѣва! Или она прозрѣла, съ тѣхъ поръ? Нѣтъ, это одуреніе какое-то! Видишь, что пропасть передъ тобой, знаешь очень хорошо, что тутъ только голову сломаешь и больше ничего — нѣтъ! лѣзешь! Знаешь и лѣзешь, какъ глупая птица, которая, говоритъ, сама удаву въ ротъ влетаетъ: съѣшь, говоритъ, меня дуру! Ну, зачѣмъ я таскаюсь сюда? Вѣдь я очень хорошо знаю, что я не пара Адели, что она не думаетъ обо мнѣ; больше того: если бы она полюбила меня, такъ я самъ бы не женился на ней, потому что это было бы и ея, и мое несчастье; такъ нѣтъ! тянетъ! Вижу всѣ ея недостатки, вижу, какъ она избалована; знаю, что изъ нея никогда не выйдетъ спокойной, дѣльной жены, которая нужна нашему брату работнику, что въ ней есть порывы страсти и всѣ они направлены на вздоръ, блескъ, пыль, тщеславіе, — всякій разъ, какъ встрѣчу ее, — злюсь; видя, какъ испорчена эта чудная натура, — желчь, поднимается во мнѣ; стараюсь ее избѣгать, а нѣтъ, все-таки тянетъ и все-таки люблю, люблю, люблю ее, какъ… А! идетъ! по шороху платья знаю, что она идетъ!
Адель. А! Алексѣй Иванычъ! Здравствуйте! здравствуйте! Что это вы тутъ одни дѣлаете?
Пѣнкинъ. Васъ поджидалъ!
Адель. Меня?! не вѣрю! Нѣтъ, вы нынче не очень меня поджидаете: я васъ почти все лѣто не видала.
Пѣнкинъ. Занятія были, да и жилъ я совсѣмъ въ другой сторонѣ.,
Адель. Можетъ и еще были другія влеченія и тоже въ другой сторонѣ?
Пѣнкинъ. Нѣтъ, другихъ влеченій не было. Да признаться, и некогда заниматься ими: дѣла было довольно.
Адель. Ну, на это, я думаю, достанетъ его. При томъ же теперь, говорятъ, появились дѣвушки, которыя не требуютъ много ухаживаній, — знаете… эти… онѣ все стриженыя ходятъ.
Пѣнкинъ. У меня почти нѣтъ знакомыхъ между ними; но надо вамъ сказать, что эти дѣвушки имѣютъ всѣ одно великое качество: онѣ сами и своимъ трудомъ стараются заработать себѣ кусокъ хлѣба и поэтому ихъ можно любить, не справляясь ни съ ихъ, ни съ своимъ карманомъ.
Адель. Да, это вещь хорошая; но не всѣ же поставлены въ такое положеніе, чтобы думать о своемъ кускѣ хлѣба: надъ чѣмъ же и зачѣмъ же эти-то будутъ трудиться?
Пѣнкинъ. Разумѣется! онѣ даже не понимаютъ и потребности труда, хотя собственно говоря, и онѣ трудятся, потому что есть же у нихъ цѣли и желанія! только трудъ этотъ не очень производителенъ, напримѣръ: убить позабавнѣе время, перещеголять кого нибудь, вообще бархатнымъ хвостомъ въ глаза пыль пустить. Тоже трудъ своего рода! Правда ли, я слышалъ, что вы нѣсколько хандрите?
Адель. Я?! съ чего вы взяли: меня совершенно удовлетворяетъ мое занятіе и я съ большимъ удовольствіемъ, какъ вы сказали^ бархатнымъ хвостомъ пускаю пыль въ глаза.
Пѣнкинъ. Помилуйте! я вовсе не объ васъ.
Адель. Ну, хорошо! Кто это только сказалъ вамъ про мою хандру?
Пѣнкинъ. Людмила Васильевна, — здѣсь сейчасъ говорила о васъ; она говорила, впрочемъ, что находится и средство противъ этой хандры.
Аделъ. Именно?
Пѣнкинъ. заискиванье Панкратьева.
Адель. А! это она вамъ сказала. Ну, и что же: какъ она его находитъ?
Пѣнкинъ. Да она отзывается невыгодно о немъ и даже, признаться, просила меня тоже въ этомъ духѣ поговорить съ вами, но я… во-первыхъ, я полагаю, что мое мнѣніе тутъ ничего не значитъ, а во-вторыхъ, я нахожу напротивъ, что это, кажется, партія была бы во всѣхъ отношеніяхъ приличная…
Адель (значительно). Да? Вы это находите? Вы находите это приличной для меня партіей? и дѣйствительно мнѣ ее совѣтуете?
Пѣнкинъ (нѣсколько смущаясь). То есть, видите ли… я для васъ желалъ бы всего наилучшаго, и Панкратьевъ, конечно, далекъ отъ идеала… но сходство вкусовъ, и при томъ онъ, говорятъ, такъ умѣетъ нравиться женщинамъ, что я полагаю… можетъ быть и вы тоже находите…
Адель. Другими словами, что онъ такой же пустой, какъ и я, и мы будемъ пара? (Пасмурно.) Чтожъ, это и правда. Спасибо вамъ, Алексѣй Иванычъ, что вы это высказали: теперь я знаю, чего я стою и мнѣ ясно, за что вы, который съ дѣтства былъ такъ расположенъ ко мнѣ, теперь совсѣмъ перемѣнились.
Пѣнкинъ. Ну, полноте, Аделаида Васильевна! Я пошутилъ. Да и нисколько я къ вамъ не перемѣнился! Вѣрьте, что вы и ваше расположеніе мнѣ дороги по прежнему.
Адель. Я и мое расположеніе?! этой дѣвушки-то, что умѣетъ только бархатнымъ хвостомъ пыль въ глаза пускать! (Съ усмѣшкой.) Вы шутите, Алексѣй Ивановичъ! можно ли дорожить расположеніемъ тѣхъ, къ кому нѣтъ ни капли уваженія…
Пѣнкинъ. Да нѣтъ же, милѣйшая Аделаида Васильевна! не объ васъ я совсѣмъ говорилъ, и клянусь вамъ, что вы мнѣ дороги по прежнему. Признаюсь, мнѣ досадно было, что люди, подобные Панкратьеву, разсчитываютъ на ваше расположеніе…
Адель. Отчего же нѣтъ? Что я — выше ихъ? Нѣтъ, не отрекайтесь, Алексѣй Иванычъ: вы высказали, можетъ быть, болѣе, нежели желали, но высказали то, что думали, и я теперь знаю себѣ дѣну въ вашихъ глазахъ и поняла ваше отчужденіе.
Пѣнкинъ. Такъ нѣтъ же, не знаете и не поняли! Вы не знаете, до какой степени вы мнѣ дороги; вы не знаете, что если я отчуждаюсь отъ васъ, такъ потому… потому что вижу, какъ съ каждымъ днемъ ваше положеніе, образъ жизни, вкусъ, все, все разъединяетъ насъ, вижу, что мнѣ и моимъ совѣтамъ не осилить вліянія жизни и среды. Стѣна встаетъ между нами, черезъ которую мнѣ не пройдти… и я удалился.
Адель (съ недоумѣніемъ). Да… зачѣмъ же?
Пѣнкинъ (посмотрѣвъ на нее, медленно и пасмурно). Затѣмъ, чтобы не сойдти съ ума и не разбить себѣ голову объ эту стѣну.
Пѣнкинъ. Ну, да, я васъ люблю, люблю со всѣми вашими недостатками. Вижу все, что раздѣляетъ насъ и потому… что же мнѣ остается дѣлать, какъ не удалиться? (Наклоняетъ голову.) И я удаляюсь! (Уходитъ.)
Адель (когда Пѣнкинъ уже въ дверяхъ). Алексѣй Иванычъ!… Постойте!..
Адель. Послушайте! я… я бы не хотѣла такъ разстаться съ вами… Я… дорожу вашимъ мнѣніемъ и мнѣ хотѣлось бы знать, неужели я такъ перемѣнилась? Не представляете ли вы эту стѣну выше, нежели она есть?.. (Пѣнкинъ смотритъ съ изумленіемъ. Она опускаетъ глаза.)
Кондрашовъ. Да! такъ и скажи ему: пусть самъ пріѣдетъ! Пусть пріѣдетъ самъ, а нечего тебя-то подсылать. А это тебѣ. Не давай ему.
Людмила (цѣлуетъ его руку, онъ ее въ голову). Спасибо, папочка. Я ему скажу.
Адель (сіяющая. Въ сторону.) А! Такъ вотъ что! Я не думала, что мнѣ такъ отрадно будетъ узнать про его любовь.
Кондрашовъ (Адели и Пѣнкину). Безпокоитъ меня очень матушка. Пишетъ мнѣ Папандонузо, что она выѣхала уже двѣ недѣли назадъ, а ее нѣтъ, какъ нѣтъ! Ума не приложу — отчего она такъ долго не ѣдетъ? Безпокоитъ меня она, очень безпокоитъ.
Адель. Можетъ въ Москвѣ зажилась, папочка. Ты бы телеграфировалъ въ Москву.
Кондрашовъ. Думалъ я, да не знаю, кто ее тамъ увидитъ и къ кому телеграфировать. (Задумывается.) Безпокоитъ! безпокоитъ.
Адель. Ну, полно думать, папочка: вѣрно, она въ Москвѣ по церквамъ замолилась. Если бы что случилось, давно бы дали знать! Полно безпокоиться! (Ласкается къ нему.)
Людмила (Пѣнкину). Что вы ей — отсовѣтовали?
Пѣнкинъ (значительно). Да, отсовѣтовалъ!
Сынъ. Здравствуйте папа! (Здоровается.) Здравствуйте, сестренки! Уфъ, какъ я усталъ. Сейчасъ съ ученья, въ вагонъ и сюда.
Ахъ! Викторъ! Это ты…
Сынъ- Здравствуйте, мама. Ахъ, какъ я усталъ! Прямо съ ученья и въ вагонъ. А ночь почти не спалъ: провожали мы одного товарища у Четырехъ рукъ — почти до свѣту. Легъ я отдохнуть, только просыпаюсь, — пріѣхала какая-то старушенція со свитой, — представьте себѣ, изъ Москвы ѣдетъ по шоссе, — и въ Четырехъ рукахъ остановилась чай пить. Я говорю: что же вы до Петербурга-то не потерпѣли? — Нѣтъ, говоритъ, батюшка, привыкла я въ восьмомъ часу чай пить, такъ и буду. — Я ей: вы, я говорю, милая старушенція, у тріумфальныхъ воротъ позавтракать остановитесь и лошадей перемѣните.
Кондрашовъ. Гм! Старушка! Какая же старушка?
Викторъ. Уморительная! и всѣ уморительныя: закутанныя, завязанныя въ платкахъ да платочкахъ вылѣзали… (За сценой голоса, дверь растворяется и укутанная въ семи платкахъ лѣзетъ Ѳеоктиста Гавриловна, за ней въ капорѣ и разныхъ одеждахъ Антонина Григорьевна, дворецкій во фракѣ и Павелъ Маркычъ въ затрапезномъ сюртукѣ и въ пуху.)
Ѳеоктиста Гавриловна. Ну, вѣдь постороннихъ-то нѣтъ, такъ можно и допустить мать-то къ сыну.
Василій Степановичъ. Ахъ! маменька! (Бросается къ ней и обнимаются.)
Ѳеоктиста Гавриловна. Здравствуй милый ты мой, здравствуй, привелъ Богъ увидать- (Обнимаетъ его, приплакиваетъ и говоритъ между поцѣлуями.)
Дворецкій (въ дверяхъ Ерындиковой принимая ее за прислугу.) А вы куда же лѣзете: пойдемте я васъ проведу въ дѣвичью…
Антонина Григорьевна (гордо). Ты развѣ не видишь, что компаньонка идетъ- или не можешь отличить — что барыня, что служанка!
Дворецкій (ворчитъ). Кто васъ отличитъ? (Ерындикову.) А ты куда же?
Ерындиковъ. За женой, братецъ, за женой! (Дворецкій только махаетъ рукой.)
Ѳеоктиста Гавриловна (обнимаясь но очереди. Глафирѣ Петровнѣ.) Здравствуй, мать моя, здравствуй. Можетъ не больно рада, да дѣлать нечего. А это Милочка, да Аделичка? ахъ, голубки, какія большія да красивыя, — ну, не брезгайте старухой, полюбите!
Адель. Полноте бабушка! (Разматываетъ ей платки и ухаживаетъ за ней.)
Ѳеоктиста Гавриловна (глядитъ на Виктора). А это кто?
Кондрашовъ. Внучекъ вашъ, Викторъ, маменька.
Ѳеоктиста Гавриловна. (Викторъ цѣлуетъ у нее руку.) Ва! это ты, голубчикъ, совѣтовалъ мнѣ у заставы-то лошадей кормить? Самъ, слышь, тамъ цѣлую ночь бражничалъ… хорошъ! хорошъ!
Викторъ (цѣлуя руку). Я васъ не узналъ, бабушка…
Ѳеоктиста Гавриловна. Не мудрено не узнать, какъ отъ роду не видѣлъ. Да надъ старухой-то незнакомой смѣяться зачѣмъ? Ну ужь! (Грозитъ ему. Входитъ Фиса.) А это Фиса. Здравствуй! что, все въ дѣвкахъ сидишь? Ну ужь видно такъ и застрянешь мать моя. (Увидавъ Пѣнкина.) А и ты здѣсь! Здравствуй голубчикъ! Мать поклонъ прислала…» Ухъ укачало. (Сыну.) А это провожатые мои, Ерындиковы — знаешь чай. (Антонина Григорьевна присѣдаетъ, мужъ кланяется.) Спасибо проводили меня, да и дѣло до тебя есть: пріюти ихъ.
Кондрашовъ. Хорошо маменька- (Подзываетъ дворецкаго.) Спроси въ конторѣ: нѣтъ ли свободной квартиры вотъ имъ. (Дворецкій уходитъ.) (Матери.) Какъ же это вы, маменька, не по желѣзной дорогѣ?
Ѳеоктиста Гавриловна. А что меня въ шею гонятъ что-ли ѣхать по ней? И такъ изъ Нижняго посадили; скачутъ, какъ сумасшедшіе на этой, прости Богъ, чортовой машинѣ, ни тебѣ чаю напиться, ни тебѣ косточки расправить. Доѣхала до Владиміра, говорю своимъ: стой, ночую здѣсь; да нанимай повозку. Нѣтъ, спасибо! я не великая барыня, да люблю дѣлать, такъ какъ я хочу, а не такъ, чтобы тебя въ клѣтку заперли, да выпускали гдѣ захотятъ! Стара я стала, командовать-то мной. (Внучкамъ.) Ну, а вы голубки, дайте-ка насмотрѣться на себя.
Конторщикъ. Есть двѣ квартиры: одна въ четыре комнаты, въ 3-мъ этажѣ, а другая въ двѣ въ 4-мъ.
Василій Степановичъ. Ну, такъ ты двѣ-то имъ приготовь. Вели мебель какую поставить. (Ерындикову.) Вотъ, милости просимъ, онъ васъ проводитъ. (Тѣ уходятъ съ конторщикомъ.)
Фисочка (Все время нѣжно шепталась съ Ерындиковой, которая инквизиторски осматривала все вокругъ.) Другъ мой, какъ я рада, что у меня теперь есть другъ! (Жметъ ей руку.)
Ѳеоктиста Гавриловна. Ухъ! умаялась! вѣдь другой мѣсяцъ, какъ все собираюсь: то-то держитъ, то другое. Ну, да вѣдь не скоро оберешься этакую даль, коли отъ роду изъ губерніи не выѣзжала! Да захотѣлось передъ смертью-то взглянуть, какъ вы живете, да на внучекъ-то взглянуть- Ну, а вы, милые, не брезгуйте, что у васъ бабушка-то старуха простая. Какъ бы не эта простая старуха, такъ вы можетъ не ходили бы въ этихъ-то шелкахъ: Васюту я на ноги-то поставила.
Адель. Э, полно, бабушка! Какъ это тебѣ въ голову проходитъ! (Обнимаетъ и цѣлуетъ ее.)
Ѳеоктиста Гавриловна. Ну, ты, я вижу, умница:, ты попросту, по родственному. Это я люблю…
Слуга. Княгина Мухрабакаева.
Глафира Петровна. Ахъ, я право не знаю! Ну, проси. Ѳеоктиста Гавриловна, вы бы отдохнули; вотъ вамъ вашу комнату покажутъ.
Ѳеоктиста Гавриловна. Уйду, мать моя, уйду! сама знаю! Ну, прячьте мать-то поскорѣе!
Адель. Пойдемте, бабушка; я васъ провожу,
Василій Степановичъ. Пойдемте, маменька-съ; мы васъ успокоимъ. (Уходятъ.)
Адель (уходя, Пѣнкину). Вы завтра навѣстите бабушку?
Глафира Петровна (дворецкому тихо и скоро). Зачѣмъ ты ихъ по парадной лѣстницѣ пустилъ: провелъ бы съ задней.
Дворецкій. Я такъ и хотѣлъ, сударыня, да они подъѣхали прямо къ парадному подъѣзду. Барыня и хотѣли было пройдти, да это компаньонка ихняя: какъ, говоритъ, это мать родную, да не съ парадной лѣстницы принять.
ДѢЙСТВІЕ III.
правитьАдель (одна). Скоро придетъ Пѣнкинъ. Я не думала, чтобы мнѣ такъ отрадно было узнать про его любовь. Такъ тепло, тепло на сердцѣ и крылья словно растутъ, такъ бы и понеслась куда-то! Вотъ она любовь! Странно! Мнѣ казалось прежде, что я любила его, но теперь я вижу, что нѣтъ — это не любовь была, а такъ — привычка, склонность, а теперь… его признанье упало какъ огонь на порохъ… Что же онъ нейдетъ? И что скажу я ему… Какъ я признаюсь… ну, да увижу!..(Голосъ Глафиры Петровны въ дверяхъ.)
Глафира Петровна. Фиса, вели этотъ узелокъ къ отцу Паисію отнести.
Адель (въ сторону). Ахъ мама! Какъ это скучно. Пойду ждать его къ бабушкѣ.
У княгини Александры Ивановны — звонятъ, у Прасковьи Андреевны — просто докладываютъ: какъ тутъ лучше сдѣлать? И опять съ ливреей: надоѣли мнѣ эти фраки, а что сдѣлаешь? у Вѣры Александровны — голубой жилетъ и шосовые нижніе, у Анны Матвѣевны — пюсовый жилетъ и голубые нижніе: вотъ тутъ и рѣшай! Опять — аксельбантъ хотѣла бы я сдѣлать, да имѣемъ-ли мы право на него? Еще въ бѣду попадешься! Книжныя объявленія просматривала: руководства какого нѣтъ-ли — нѣтъ! Пишутъ же разныя глупыя книги, а вотъ этакой, объ этикетѣ, нѣтъ! Можетъ законъ "какой есть. Баронъ долженъ бы все это знать, — у нихъ, нѣмцевъ, на этотъ счетъ навѣрное есть и правила, и книжки, — да къ нему надо приступиться въ хорошую минуту, а онъ нынче все недоволенъ. И все я, да я! безъ меня никто и не подумаетъ: прилично-ли все въ домѣ или неприлично. Адель ни на что вниманія не обращаетъ; Фиса и рада бы, да за самой ежечасно надо смотрѣть, — и посовѣтоваться не съ кѣмъ. Еще на смѣхъ подымутъ! Боже мой, да что же мнѣ дѣлать? вѣдь это можно въ отчаяніе придти! А тутъ — безвкусіе, да (оглядывается) мѣщанокъ родню за тысячу верстъ выписываютъ! Тяжелый крестъ достался мнѣ! На барона одна надежда: надо самой переговорить съ нимъ. Да, вотъ еще записать — кому визиты нужно отдать… (Записываетъ.)
Кондрашовъ. Мамочка… мамочка, послушай-ка.
Глафира Петровна. Ахъ, Василій Степановичъ, сколько разъ я тебя просила не называть меня мамочкой.
Кондрашовъ. Да вѣдь нѣтъ, душка, никого. А ты послушай-ка новость. (Читаетъ.) За постоянную полезную и добросовѣстную коммерческую дѣятельность… Мм… мм… м… вотъ: «почетный гражданинъ и 1-й гильдіи купецъ… мм… мм… возводится со всѣмъ потомствомъ въ баронское Россійской имперіи достоинство!» А? каково? Вѣдь это отрадно! Это лестно!
Глафира Петровна. Э, полно, пожалуйста! Хорошій будетъ баронъ!
Кондрашовъ (нѣсколько обидѣвшись). Отчего же это? Чѣмъ же хуже другихъ? Вѣдь и настоящіе нѣмецкіе-то бароны не изъ фарфору же слѣплены! тѣ же кости да мясо! Нѣтъ, это ты не такъ! Это несправедливо. А между тѣмъ и поощрительно для всякаго. Теперь, какъ знать, (съ разстановкой) гм! гм! и нашъ братъ съ Божіей помощью посильными трудами и рвеніемъ можетъ тоже удостоиться и въ бароны произойти. (Глафира Петровна смотритъ на него съ изумленіемъ.) Хе-хе-хе! Ты что смотришь? Да! Чтожъ, чѣмъ мы хуже людей? Тоже изъ ничего — а, слава Богу, и коммерціи совѣтникъ — и здѣсь (показываетъ на шею и карманъ), и здѣсь! Ну, и здѣсь есть кое-что (показываетъ на голову), и именитые люди не брезгуютъ, и разные ученыя общества въ члены избираютъ, дѣтки тоже воспитаны не хуже другихъ, а вѣдь достигъ же? Изъ ничего достигъ! босикомъ ребенкомъ-то бѣгалъ.
Глафира Петровна (оглядываясь). Ахъ, полно, Базиль.
Кондрашовъ. Да! А вотъ потихоньку, да полегоньку и достигъ! Это вѣдь потяжелѣе баронства-то! А теперь ужь мы не безъ средствъ и не безъ покровительства. Чтожъ! Тоже не хуже другихъ бароновъ будемъ! не хуже! Не прогоримъ, да не будемъ высуня языкъ сто рублей искать, какъ нашъ зятекъ, и не будетъ онъ думать, что намъ своимъ родствомъ честь особую дѣлаетъ! Проходятъ эти времена.
Глафира Петровна. Ну, оно, конечно, недурно. (Въ сторону.) А вѣдь онъ, пожалуй, добьется, коль ужь запало ему въ голову: потихоньку, да полегоньку, вѣдь нужды нѣтъ, что кажется этакій мягкій. Что же? ничего, и баронессой съумѣемъ себя поддержать.
Кондрашовъ (уходя). Да! это лестно… (Останавливается.) А ты чего это?
Глафира Петровна. Да вотъ записываю, къ кому нужно еще съѣздить съ визитами — да обдумываю и съ кѣмъ сблизиться на нынѣшнюю зиму: объ этомъ надо подумать.
Кондрашовъ. Гм! гм! Да, это не дурно, а только км… км… Знаешь, откупамъ-то конецъ съ новаго года, новые порядки заводятся: такъ нынѣшнюю-то зиму надо бы потише. У меня въ Бирюковѣ дѣла что-то заминаются… км… км… заминаются: кажется, ^Харитонъ-то тамъ… км… км… плутуетъ — Ерындиковъ сказывалъ. Послалъ обревизовать его.
Глафира Петровна (встревоженно). Однакожъ не очень плохо: -опасности нѣтъ?
Кондрашовъ. Км… км… Нѣтъ, не очень: другія губерніи поддерживаютъ. Ну, и, конечно, до плохого не допустимъ — приняли свои мѣры, а все-таки на всякій случай говорю тебѣ, чтобъ немножко потише.
Глафира Петровна (успокоившись). Ну, а коль ничего, такъ нельзя же, Василій Степановичъ, мѣнять образъ жизни. Что же скажутъ про насъ? Про твои же дѣла заговорятъ, и опять же Адель — невѣста: надо ее выдать прилично.
Кондрашовъ. Км! км! Ну, она такая дѣвка, что и сама выйдетъ.
Глафира Петровна. Какъ ты странно, Базиль, разсуждаешь: сама выйдетъ! Да мало ли она за кого бы вышла, — нужно выбрать и руководить.
Кондрашовъ. Да, вотъ мы Людмилочку-то руководили, а зятекъ-то тово: км… -км., свинья!
Глафира Петровна (съ ужасомъ). Ахъ, Базиль, можно ли такъ выражаться про барона! Ну, онъ можетъ — вѣтренъ, мотоватъ, но какъ же вдругъ барона — свиньей назвать?
Кондрашовъ. Км! км! Да! Я и самъ думалъ, что это только между нашимъ братомъ свиньи-то водятся, анъ — нѣтъ! км… км., выдаются и между ними, выдаются! Людмилочкино-то приданое онъ все ухлопалъ, да еще мало: опять подсылалъ ее за деньгами. Ее, бѣдную, мучитъ.
Глафира Петровна. Ты ей что же сказалъ?
Кондрашовъ. Км! Я ей велѣлъ самого послать. Км… км. Надо съ нимъ самому поговорить.
Глафира Петровна (въ сторону). Вотъ, еще откажетъ ему, тотъ обидится: не у кого и совѣта будетъ спросить, хоть въ воду бросайся. (Мужу.) Послушай, Базиль, вѣдь и къ барону надо быть снисходительнымъ: онъ выросъ въ другихъ привычкахъ, — ты ему, Базиль, не отказывай.
Кондрашовъ. Км! км! Ну, увидимъ! увидимъ тамъ. (Въ сторону.) Съ ней я не люблю понапрасну пороху-то тратить: вѣдь ихъ братью не переспоришь. (Женѣ.) А гдѣ Аделичка?
Глафира Петровна. Тамъ, у бабушки сидитъ, все ея разсказы слушаетъ.
Кондрашовъ. А! это хорошо. Пѣнкинъ тоже туда прошелъ. Пойти и мнѣ къ нимъ.
Глафира Петровна. Пѣнкинъ тамъ? Ну ужь это мнѣ не нравится: не люблю я ихъ бесѣдъ.
Кондрашовъ. Км! км! Ну, это ничего: за этимъ, мамочка, не угоняешься!
Глафира Петровна (сердито). Слѣдуетъ угоняться, папочка. Развѣ Алексѣй Иванычъ ей партія? Онъ только помѣшать можетъ.
Кондрашовъ. Конечно, не партія. Км! км! (Смотритъ въ окно.) Кто-то къ намъ. Никакъ, князь Хилковатый.
Глафира Петровна. А! я очень рада! Онъ очень ухаживаетъ за Аделью: вотъ еслибы Богъ послалъ!..
Кондрашовъ. Да, это пріятная партія… могу сказать пріятная… ты мамоч… (жена взглядываетъ строго) ты, Глафира Петровна, это хорошо придумала.
Глафира Петровна (вдругъ себя бьетъ въ голову). Ахъ, Боже мой! Что было я надѣлала. (Звонитъ во всю мочь.)
Кондрашовъ. Мамочка, что съ тобой? Что сдѣлалось?
Глафира Петровна (лакею). Карету живѣе! Вѣдь сегодня рожденье княгини Анисьи Павловны, а я было и забыла. (Мужу.) Прими ты князя, а я къ вамъ Адель пришлю. (Уходитъ.)
Кондрашовъ (одинъ, похаживаетъ). Км! км! А это жена хорошо придумала: она у меня но этой части (показываетъ рукой туда и сюда) баба не глупая. Это была бы пріятная штука имѣть зятемъ россійскаго князя, сановника, имѣющаго тысячъ тридцать доходу и связи со всѣми этими, какъ говорится, сферами. (Показываетъ на верхъ.) Тогда бы можно было подумать… км! км! (Вынимаетъ таинственно газету и читаетъ.) "1-и гильдіи купецъ гм… гм… за 50-ти лѣтнее занятіе обширной торговлей возводится въ баронское Россійской Имперіи достоинство. «Ну, и мы тоже, хоть не 50 лѣтъ, а доставляемъ тоже доходъ. Км! км. Баронъ Кондрашовъ! А?! Штучка-то была бы не дурна и мы бы нѣмецкому-то барону величаться не позволили, и мы бы тоже… (Выпрямляется и поднимаетъ голову. Увидавъ входящаго князя Хилковатаго сгибается и принимаетъ вѣжливѣйшую купеческую позу.) Вашему сіятельству имѣю честь свидѣтельствовать мое глубочайшее почтеніе. (Здоровается.) Прошу покорно!
Князь. Здравствуйте! здравствуйте… Василій Семенычъ. Здоровье? А? хорошо?
Василій Степановичъ. Слава Богу, ваше сіятельство.
Князь (съ пріятной улыбкой). А! Ну, и прекрасно, прекрасно..
Василій Степановичъ. Вы какъ изволите поживать?
Князь. А? Благодарю, благодарю! Ничего! А? супруга ваша?
Василій Степановичъ. Слава Богу, ваше сіятельство. Куда-то сбирается съ поздравленіями… сейчасъ выйдетъ.
Князь. А? Поздравленія? Кто? съ чѣмъ?
Василій Степановичъ. А не умѣю вамъ доложить, князь; это по ея части. Вотъ она сейчасъ, сама.
Князь. А! Очень радъ! Прелестная Аделаида Васильевна?
Василій Степановичъ. И она ничего, тоже дома. Я думаю — выйдетъ сейчасъ. Сигарочку не прикажете ли?
Князь. Сигарочку? А! нѣтъ, благодарю… въ гостиной никогда! А прелестна, прелестна ваша дочка! Я хотѣлъ… а… супруга ваша?
Василій Степановичъ. Она сейчасъ, ваше сіятельство. (Идетъ къ двери.) Глаша! Глафира Петровна!
Иду, иду сейчасъ.
Василій Степановичъ. Вы что-то мнѣ хотѣли сказать, князь? Князь. Я? А, да!.. Здоровье Аделаиды Васильевны? (Съ пріятною улыбкою.)
Глафира Петровна. Здравствуйте, князь! А я собралась къ княгинѣ Анисьѣ Павловнѣ. Сегодня день ея рожденія.
Князь. А? Да? рожденія. Нужно непремѣнно, — заѣду. Здоровье?
Глафира Петровна. Благодарю васъ, князь. Что, вы долго третьяго дня оставались на вечерѣ?
Князь. Я? Нѣтъ? Пульку… Часовъ до трехъ. Дочка ваша… прелестна!.. прелестна! Я хотѣлъ… м… м… проситъ васъ… (Молчаніе, Съ пріятной улыбкой.) Здоровье?
Глафира Петровна. Слава Богу! Она тамъ, у себя. А вы, князь, что-то ухаживаете, кажется, за Marie Хлопковой. Какая она Злая!
Князь (удивленный). А? Я? Да, милая!
Глафира Петровна (съ улыбкой), Ужь нѣтъ ли у васъ тутъ какихъ видовъ? Можетъ, я дѣлаю нескромный вопросъ?
Князь. Нескромный?.. О., нѣтъ!.. напротивъ… Я совсѣмъ не то… Я хотѣлъ… напротивъ просить… Такъ княгини Прасковьи Давыдовны… Имянины?
Глафира Петровна. Нѣтъ, Анисьи Павловны… рожденіе… (Въ сторону.) Если онъ и захочетъ сдѣлать предложеніе, такъ никогда не вспомнитъ.
Князь. Да? рожденье? Надо заѣхать… Аделаида Васильевна! Она была прелестна… прелестна…
Глафира Петровна. Вы очень снисходительны къ ней, князь. Она вѣрно не знаетъ, что вы здѣсь. Василій Степанычъ! скажи ей… да тамъ тебя кто-то ждетъ съ дѣлами… (Дѣлаетъ ему знакъ, чтобы убирался.)
Василій Степановичъ. А вотъ, я сейчасъ… Извините, ваше сіятельство, если я удалюсь на минуту.
Князь. А… пожалуйста… Очень радъ… дѣла…
Глафира Петровна. Мнѣ Адель сказывала, что вы на балѣ были очень добры къ ней, и она благодаря вамъ… очень пріятно провела вечеръ.
Князь. Ахъ, да! Нельзя, нельзя! Прелестна! Я просто хотѣлъ… и умна… умна…
Глафира Петровна. Ну, полноте, князь. Вы ее избалуете… Она, дѣйствительно, добрая дѣвочка…
Князь. Добрая? Нѣтъ… умная, умная… и прелестна! Я просто… влюбленъ… влюбленъ… и хотѣлъ… букетъ какой!.. прелестный.
Глафира Петровна. Да, ей и Людмилѣ Панкратьевъ привезъ. Говоритъ, у графини Комбурлей въ оранжереяхъ досталъ (никогда не доскажетъ). Вы что-то хотѣли сказать, князь?
Князь. Я? Про что?
Глафира Петровна (смущенная). Вы что-то про Адель начали…
Князь. Да… виноватъ… здоровье..
Глафира Петровна. Вотъ, и она на лицо… распрашивайте сами. А вы меня простите, князь. Я васъ оставлю съ молодой хозяйкой… пусть учится принимать такихъ милыхъ гостей. Такъ вы извините… Я только къ Анисьѣ Павловнѣ. Она тутъ близко, — и я сейчасъ вернусь.
Князь. Ахъ, пожалуйста, пожалуйста, сдѣлайте одолженіе…
Адель (въ сторону). Это что-то похоже на устроенное свиданье. (Князю.) Здравствуйте, князь!
Князь. Здравствуйте, прелестная, прелестная m-lle Adele, ручку… ручку.
Адель (даетъ ему руку. Князь цѣлуетъ ее). Полноте, князь что за нѣжности!
Князь. Нѣжности, прелестная Аделаида… Степановна, нѣжности? Желалъ бы… еще нѣжнѣе… Все, все здѣсь и здѣсь — все вы. (Вертитъ пальцами.)
Адель (про себя). Это и замѣтно.
Князь. Не могу болѣе… хотѣлъ… родителей… но прежде васъ… счастья… счастья… прошу.
Адель. Э, князь, гдѣ мнѣ его раздавать.
Князь. Мѣстечко… маленькое мѣстечко въ сердцѣ… и руку?.. знаю… немолодъ… по… могу… надѣяться?
Адель (въ сторону). На бѣду таки рѣшился! (Князю.) Послушайте, князь, это такъ важно… и я, право, боюсь, что вы ошибаетесь во мнѣ… мнѣ кажется — я не въ состояніи сдѣлать ваше счастье… Отложите это лучше. Подумайте…
Князь. Думалъ… обдумалъ вполнѣ, прелестная Аделаида… Петровна, глубоко… лучше ничего не могу. Всего себя, состояніе все? все вамъ… рѣшите…
Адель (въ сторону). Затянуть надо! можетъ забудетъ. (Князю.) Я вамъ очень благодарна, князь… но…
Князь (испуганно). Ради Бога ни… ни… только не отказывайте.
Адель. Дайте мнѣ, князь, это обдумать хорошенько: вы понимаете, какъ этотъ шагъ серьезенъ.
Князь. Обдумать!.. Сколько угодно, прелестная, прелестная Аделаида… Петровна, но, ради Бога, надежду… Могу родителей?
Адель. Нѣтъ, князь! Пожалуйста дайте мнѣ обсудить одной, и пока я не рѣшусь, не говорите ни слова родителямъ.
Князь. Ни слова? кончено! Ни… ни… (Жалобно.) Но надежду, маленькую надежду… А?.. Не молодъ, не молодъ… знаю., но здѣсь… все… весь… Могу?
Адель (въ сторону). Жалокъ онъ мнѣ. (Князю.) Подождите, князь; и прошу васъ пока никому ничего о. нашемъ разговорѣ. Я надѣюсь на васъ. Пожалуйста!
Князь. Умерло… умерло… въ гробу… Но могу, хоть… малѣйшую…
Адель (показываетъ, что идутъ.)
Князь (отвѣчаетъ, чтобы не боялась.).
Пѣнкинъ. Извините… я не зналъ, что вы здѣсь. А, князь!
Князь. А! здравствуйте, здравствуйте… (къ Адели.) Имянины Анны Павловны?..
Адель. Нѣтъ, князь, мама къ Анисьѣ Павловнѣ поѣхала. Садитесь, Алексѣй Ивановичъ.
Князь. Анисьи Павловны имянины? Спѣшу, спѣшу… извините..
Адель. До свиданья, князь.
Князь. До свиданья, прелестная, прелестная Аделаида Степановна… Родителей прошу… (Кланяется привѣтливо Пѣнкину и уходитъ.)
Адель. Пойти еще взять съ него слово, чтобы молчалъ, а то забудетъ. (Уходитъ за нимъ.)
Пѣнкинъ (одинъ). Нѣтъ ли и тутъ чего нибудь? У меня изъ головы не выходитъ. (Припоминая слова Адели.) „Не представляете ли вы эту стѣну выше, чѣмъ она есть“: и такъ взглянула, и потомъ опять пригласила къ бабушкѣ… и вотъ я какъ тѣнь хожу за ней! У бабушки не удалось слова сказать, — старуха эта глупая все со своими разсказами мѣшала, — но она такъ привѣтно смотрѣла на меня, такъ какъ-то тепло и уютно сидѣлось тамъ и что-то радостное на душѣ… Неужели она меня любитъ? Ну, а если и да — что же изъ этого? Неужели жениться? на ней, избалованной роскошью, непривыкшей ни къ какому занятію? Да вѣдь отъ нея оторваться нельзя будетъ! Вѣдь этихъ барышень надо, какъ малыхъ дѣтей, непремѣнно занимать, да развлекать, да по баламъ, съ ними ѣздить, иначе онѣ будутъ умирать со скуки… ну, и, разумѣется, другихъ развлекателей, болѣе свободныхъ и услужливыхъ искать!.. И это я все знаю… и къ чему я признался ей! А сердце бьется и не разсуждаетъ, глупое. Ну, а можетъ она меня любитъ?..
Адель. Извините, я васъ бросила, Алексѣй Иванычъ… Такое дѣло нужно было… ему втолковать.
Пѣнкинъ. Не помѣшалъ ли я вамъ въ самомъ дѣлѣ…
Адель. Бываютъ обстоятельства, когда радуешься, если помѣшаютъ.
Пѣнкинъ (съ ревнивой ироніей). Можетъ быть, опять сватовство?
Адель (съ ироніей). А еслибы было, вы мнѣ опять посовѣтуете выходить?
Пѣнкинъ (пожавц» плечами). Что-жъ! Многіе бы сочли за счастіе такую партію: богатъ, знатенъ п… въ головѣ мыши бѣгаютъ.
Адель. Да, это завидный женихъ — съ мышами въ головѣ. Впрочемъ, для тѣхъ (растягиваетъ), которыя… бархатными… хвостами…
Пѣнкинъ. Аделаида Васильевна! Вы невеликодушны! Я вѣдь вамъ сказалъ… Вы знаете, что меня озлобляло и почему.
Адель (съ улыбкою). Да!.. такъ какая же это стѣна?
Пѣнкинъ (пасмурно). Я вамъ сказалъ — все раздѣляетъ насъ теперь: наше положеніе, привычки… и… боюсь, всего больше, чувства!..
Адель. Я… я, по крайней мѣрѣ, не мѣнялась къ вамъ!
Пѣнкинъ (съ удивленіемъ). Какъ? (Потомъ тихо и взволнованно.) Нѣтъ… вы мнѣ скажите… ради Бога!.. да? (Беретъ ее за руку.)
Адель (краснѣетъ, улыбается и потупляется.)
Пѣнкинъ. Да? Безцѣнная моя… (Прижимаетъее къ себѣ и цѣлуетъ руку. Молчаніе.)
(За сценой голоръ Ерындиковой.) Никакъ нѣтъ никого теперь? (Адель и Пѣнкинъ отскакиваютъ другъ отъ друга.)
Фисочка (заглядывая). Нѣтъ, только свои. (Съ ироніей.) Мы вамъ не помѣшали?
Адель (удивленно). Чѣмъ это?
Антонина Григорьевна (про себя). А! Вотъ кстати слово-то сдержать. Фисочку-то я настроила! Надо имъ внушить. (Фисочка показываетъ глазами на молодежь. Та киваетъ головой.) (Адели и Пѣнкину.) Совѣтъ да любовь!
Адель (холодно). Какая любовь, Антонина Григорьевна?
Антонина Григорьевна. Извините, я это для шутки. Это у насъ говорятъ, когда молодыхъ людей вмѣстѣ застаютъ: я знаю очень хорошо, что здѣсь это не принято — я нарочно хотѣла показать наши глупые обычаи.
Адель. Глупые, такъ зачѣмъ ихъ и показывать, Антонина Григорьевна.
Пѣнкинъ (въ сторону). А! Заговорила свѣтская-то щепетильность!
Фисочка. А я несогласна. По моему, это прекрасный обычай: что можетъ быть пріятнѣе, какъ видѣть между молодыми людьми (нѣжно) со-въ-тъ и лю-бо-въ!
Адель. А я полагаю, что это хорошо про себя, а смотрѣть на это весьма скучно!
Антонина Григорьевна. Нынѣшніе свѣтскіе молодые люди конечно это скрываютъ.
Фисочка. Да! Они умѣютъ таить въ груди свои чувства.
Адель. А вы не умѣли?
Пѣнкинъ. И зачѣмъ же ихъ и показывать, кому не надо.
Антонина Григорьевна. Оно, конечно, а однакожъ — такъ не такъ — придетъ время, супротивъ своей природы не пойдешь и ее не скроешь.
Пѣнкинъ (въ сторону). Вотъ, это, по крайней мѣрѣ, ясно и убѣдительно.
Антонина Григорьевна. И я увѣрена, что Алексѣй Иванычъ имѣетъ свой предметъ.
Пѣнкинъ. Какъ не. имѣть, Антонина Григорьевна! Я рафинировкой сахара по новому способу нынче занимаюсь.
Фисочка. Нѣтъ, не сахаръ… Можетъ — другой есть…
Антонина Григорьевна. Тоже, можетъ — сладкій предметъ.
Пѣнкинъ (въ сторону). Что эти дурищи пристаютъ ко мнѣ! И неужели онѣ догадываются? (Фисочкѣ и Антон. Григ.). Нѣтъ, я лакомствами не избалованъ.
Антонина Григорьевна. А пора вамъ подумать о себѣ. Маненька ваша только и мечтаетъ, какъ бы, говоритъ, мнѣ привелъ Богъ устроить Алешу моего.
Пѣнкинъ (въ сторону). Да эта дурища никакъ сватать меня задумала! (Антонинѣ Григ.) Ну, я боюсь, что матушкѣ придется долго ждать, и, во всякомъ случаѣ., устраивать тутъ нечего: нынѣшніе молодые люди, которыхъ вы такъ хорошо знаете, не любятъ, чтобы въ эти дѣла кто нибудь изъ постороннихъ носъ совалъ, — они что нужно, сами сдѣлаютъ.
Антонина Григорьевна (въ сторону). Дерзкій человѣкъ! Я для него же, а онъ и носъ воротитъ: ну, такъ справляйся самъ!
Кондрашовъ. Ба! Вотъ гдѣ вся компанія! А гдѣ князь?
Адель. Ушелъ.
Кондрашовъ. Что же онъ такъ скоро? Насъ не дождался.
Адель. Да вы знаете, что у него, какъ вотъ Алексѣй Иванычъ говоритъ, мыши въ головѣ бѣгаютъ: вспомнилъ вдругъ про Анисью Павловну, вскочилъ и уѣхалъ.
Кондрашовъ (про себя и взглянувъ на Пѣнкина). Км! км! Мыши бѣгаютъ! (Пѣнкину.) А у меня, Алексѣй Иванычъ, къ тебѣ дѣльце есть: съѣзди, пожалуйста, на заводъ, — управляющій пишетъ — тамъ что-то разладилось.
Пѣнкинъ. Хорошо. На дняхъ съѣзжу.
Кондрашовъ. Поскорѣе бы надо, а то дѣло останавливается.
Адель (въ сторону). Вотъ это весело: только-что объяснились и онъ уѣзжаетъ! (Пѣнкину.) Надолго вы уѣдете?
Пѣнкинъ. Смотря но дѣлу. Но съ недѣлю пройдетъ, я думаю.
Адель. Какъ это скучно. Васъ и то въ мѣсяцъ разъ едва видишь.
Василій Степановичъ. А! Здравствуй, баронъ! Что Людмилочка?
Баронъ. Ничего, слава Богу!
Василій Степановичъ. Ну, очень радъ. Км! км! А то у нея вчера былъ видъ утомленный. Ты ей разныя порученія… км! км!.. финансовыя даешь, а у тебя ихъ, чай, не мало… Км! км!.. такъ можетъ устала.
Баронъ. Да, жены часто устаютъ мужьямъ услуживать. Это не то, что по баламъ шляться.
Пѣнкинъ (про себя). [Ну, тутъ, кажется, объясненія будутъ. (Адели.) До свиданья, Аделаида Васильевна!
Адель (Пѣнкину). До свиданья, Алексѣй Иванычъ! Надѣюсь — до скораго.
Пѣнкинъ. Постараюсь. (Прощается съ ней и Кондрашовымъ.) Я^къ вамъ завтра Зайду передъ отъѣздомъ.
Кондрашовъ. Пожалуйста!
Адель (Антонинѣ Григорьевнѣ). Вы у меня просили цвѣты посмотрѣть. Хотите, я вамъ покажу?
Антонина Григорьевна. Ахъ, сдѣлайте ваше одолженіе.
Фисочка (Адели). И я… и я за вами. Я ужасно люфію цвѣты, особенно если они искусно сдѣланы! (Уходятъ.)
Кондрашовъ. Км! км! Милочка говорила, что ты денегъ просишь.
Баронъ. Да, папа, случилась надобность.
Кондрашовъ. Оборотъ какой дѣлаешь? Км! км!
Баронъ (въ сторону). Вѣдь отлично знаетъ, скотина, что я никакихъ оборотовъ не дѣлаю. (Василію Степановичу.) Да, нужно на время. Скоро получу, такъ отдамъ.
Кондрашовъ. Км! км! Я и не зналъ, что ты въ торговлю пустился. Конечно, въ торговомъ дѣлѣ нужно иногда бываетъ перехватить… Ты чѣмъ же обороты дѣлаешь?
Баронъ (про себя). Да онъ думаетъ, кажется, подшучивать? (Подымая нѣсколько голову.) Нѣтъ, Василій Степановичъ, у меня въ роду купцовъ не было, и я ужь не буду начинать. А если намъ приходится платить долги, такъ долги чести…
Кондрашовъ. Км! км! Ты частенько ихъ платишь; чай, много ужь чести-то накупилъ.
Баранъ. Я въ ней не нуждаюсь. Да это такой товаръ, цѣну котораго не всѣ понимаютъ..
Кондрашовъ. Да! Вотъ мы первые не знаемъ: заплатили мы за честь породниться съ тобой полтораста тысячъ, да дочку красавицу въ приданое дали, а ты все говоришь: мало, да мало, давайте еще. А позвольте узнать: согласно съ долгомъ чести размотать женино приданое?
Баронъ, Ну, ваша дочка въ этомъ дѣлѣ не отстанетъ отъ меня: вы ей своихъ экономическихъ достоинствъ не передали, а если я ей далъ свое имя, такъ она должна подѣлиться хоть деньгами, и я полагаю, что она не въ накладѣ.
Кондрашовъ. Км! Конечно! Подѣлиться надо: у тебя много предковъ и нѣтъ денегъ, у нея предки тоже, конечно, были, да ихъ никто не записывалъ, — ну, за то кусокъ хлѣба приличный. Только вотъ ты не по ровну моталъ — ты бы хоть половину ее денегъ, да половину своихъ предковъ — а то ты все деньги, да деньги: этакъ, братъ, предки-то ужь дорого обходятся.
Баронъ (выразительно)- Когда эти предки идутъ со временъ Балдунна 3-го, такъ господа Кондрашовы не могутъ никогда заплатить достаточно дорого, чтобы войти въ родство съ ними.
Кондрашовъ. Км! км! А давно жилъ этотъ господинъ Балду имъ?
Баронъ. Да лѣтъ семьсотъ назадъ. Я думаю — порядочно?
Кондрашовъ. Помилуй, чего же еще! И въ семьсотъ-то лѣтъ со временъ Балдупна 3-го они не скопили ни гроша!
Баронъ. Да! Но это оттого, что они проливали кровь въ то время, когда другіе разливали вино!
Кондрашовъ. Гм! Вотъ, видишь — и тогда твои-то предки не отличались (показываетъ на лобъ) проницательностію, потому что ужь если проливать что нибудь, такъ все же лучше вино, чѣмъ кровь. Вотъ ты, кажется, на этотъ счетъ догадливѣе ихъ.
Бар о въ. Ну-съ, оставимъ въ покоѣ моихъ предковъ, положимъ — ваши… если только они были у васъ… гораздо благоразумнѣе…
Кондрашовъ. Чтожъ ты думаешь, я изъ земли что ли выросъ: все, братецъ, какіе ни на есть, да были!
Баронъ. Ну, изъ земли или воды — оставимъ вашу родословную, — я пріѣхалъ просить васъ: можете вы мнѣ дать пять тысячъ или нѣтъ?
Кондрашовъ. Нѣтъ… баронъ! Я полагаю, что честь родства съ км… км… съ господиномъ Балдуиномъ… достаточно ужь окупилась, и я хочу васъ покорнѣйше просить дочь мою своимъ мотовствомъ не терзать и не посылать ее выпрашивать у меня денегъ-съ. Да, господинъ Балдуинъ, довольно-съ! У нея еще домъ остался, который вы, къ счастію, заложить не можете, ибо купчая у меня, и если вы этимъ не ограничитесь и будете мотать и должать на ея счетъ, потому только, что ваши предки кровь проливали, то я вынужденъ буду жаловаться, и найду дорогу повыше…
Баронъ. А, такъ вотъ вы какъ нынче! Вамъ ужь родство со мной не нужно и вы проложили дорожку повыше! Хорошо-съ, посмотримъ — кто кому поклонится! Только, надѣюсь — не я буду въ потерѣ, если моя пота и нога жены не будетъ въ этомъ домѣ.
Кондрашовъ. Жену не смѣешь не пускать, не смѣешь дочь не пускать къ родителямъ! а что касается до тебя, такъ безъ этой чести обойдемся. Нынче (вынимаетъ изъ кармана газету и хлопаетъ пальцами по ней) дѣлаютъ россійскими баронами не только тѣхъ, кто кровь проливалъ, но и честныхъ русскихъ купцовъ, которые до нея никогда касательствъ не имѣли.
Баронъ. А, такъ вотъ оно что! Ужь не задумали ли вы сами въ бароны? Баронъ Кондрашовъ — это безподобно! Это великолѣпно!
Кондрашовъ (обиженно, но скромно). Чтожъ! и мы тоже приносили пользу отечеству и не мало ему доставляли рессурсовъ. Какъ знать, можетъ быть и наши заслуги сочтутся.
Баронъ. Ахъ вы, феодалъ!
Кондрашовъ. Ну, я самъ не бранюсь и другимъ бранить себя не позволю! Старъ я и достаточно уважаемъ для этого! Счастливо оставаться, господинъ Балдуинъ. (Уходитъ.)
Баронъ. Онъ вѣдь думаетъ, что я его браню! (Пожимаетъ плечами.) Прощайте, баронъ Кондрашовъ… до непріятнаго свиданія… и надѣюсь оно будетъ не скоро. (Останавливается.) А чтобы всѣ черти побрали это мѣщанское животное! Теперь онъ, пожалуй, въ самомъ дѣлѣ заберетъ въ свою глупую голову, что можетъ сдѣлаться барономъ, и не будетъ въ грошъ ставить родство со мной. Однакожъ, завтра срокъ: гдѣ взять денегъ? Старуха дала бы, да у самой нѣтъ… (Думаетъ.) Кажется, супруга моя питаетъ склонность къ Панкратьеву, хоть бы въ этомъ убѣдиться, тогда я бы заставилъ ее вытребовать у родителя. Развѣ у Эмиліи попытаться еще? Попробую. (Въ дверяхъ сталкивается съ Кондрашовой.)
Кондрашова. Ахъ, здравствуй, Жоржъ! Куда ты?
Баронъ. Спѣшу. Извините, некогда.
Кондрашова. Два слова. Скажи мнѣ, другъ мой: какіе есть законы насчетъ… ливреи…
Баронъ. Какой ливреи?
Кондрашова. Да вотъ, хотѣла бы я сшить своимъ людямъ, да не знаю, какого цвѣта имѣемъ мы право сдѣлать жилетъ, какого — фракъ, и тамъ остальное…
Баронъ. А! вы хотите ливрею для новаго баронскаго дома? Она шьется по цвѣтамъ въ гербѣ, а такъ какъ въ вашемъ будетъ, вѣроятно, полуштофъ въ морѣ сивухи, такъ вы съ этимъ и соображайтесь. (Уходитъ.)
Кондрашова. Что онъ тутъ наболталъ! Вѣрно мужъ ему отказалъ въ деньгахъ! (Въ отчаяніи.) Боже мой, да къ кому же прибѣгнуть! Господи, вразуми меня! (Складываетъ руки.)
ДѢЙСТВІЕ IV.
правитьЕрындиковъ. Никакъ раненько мы пришли.
Ерындикова (одѣта въ розовомъ платьѣ, съ смѣшнымъ уборомъ на головѣ). Раненько? Я думаю раненько, коль свѣчки еще не зажигали! а все ты: идемъ да идемъ!
Ерындиковъ. Да по мнѣ бы ужь поскорѣе отдѣлаться! Антоша, отпусти меня!
Ерындиковъ. Какъ же это я останусь одна? какъ это глупо! Этакъ меня, Богъ знаетъ, за кого- могутъ принять.
Ерындиковъ. Ну, за кого тебя примутъ?
Ерындикова. Не знаешь свѣтскихъ приличій, такъ молчи А вотъ, лучше бы, пока гостей-то нѣтъ, зашелъ къ Василію Степановичу, да поговорилъ о дѣлѣ.
Ерындиковъ. Чего говорить-то! Хотѣлъ просить пай въ откупахъ, а съ новаго года и откуповъ не будетъ. Мѣста хотѣлъ просить, а вошь что Горскинъ пишетъ.
Ерындикова. Да, вотъ умные-то люди какъ дѣлаютъ: балы здѣсь задаетъ, а тамъ откупную сумму не вноситъ! А у него еще, чай, есть изъ чего взносить. Я вотъ говорила тебѣ тогда, какъ недоборъ пошелъ: не вноси ничего; — такъ нѣтъ! Э-эхъ! ты, скорбная головушка!
Ерындиковъ. Ну! будетъ ужь.
Ерындикова. Чего будетъ! Вотъ теперь и сюда, почитай, по пустякамъ съѣздили. Однако ты не отставай отъ Василья-то Степановича: вѣдь это они тебя втравили, такъ все помочь должны; у него еще есть изъ чего.
Что, все ли готово? Велите покурить еще, чѣмъ-то непріятно пахнетъ. (Поводитъ носомъ. Видитъ Ерындиковыхъ и возводитъ глаза къ небу.) Господи! за что ты гнѣваешься на меня! (Ерындиковой.) Ахъ, здравствуйте, милая!
Ерындикова. Здравствуйте. Мы немножко рано, кажется; да вѣдь надо кому нибудь и первому пріѣхать.
Кондрашова. Ничего. Только я боюсь — вамъ скучно будетъ, у васъ нѣтъ никого знакомыхъ. Ахъ знаете что: вотъ мы здѣсь устроили драпировку для Ѳеоктисты Гавриловны, — оттуда черезъ окно всю анфиладу видно, — такъ вы бы туда къ ней пошли, и ей бы веселѣе было, и вы бы все видѣть мргли.
Ерындикова (обидясь). Нѣтъ! Извините!, я не привыкла за перегородкой сидѣть! Насъ Василій Степановичъ звалъ въ гости, а не въ шкапъ запрятать.
Кондрашова. Да какъ хотите милая, — я для васъ же. Я очень рада. Только гдѣ это, милая, вы себѣ такой уборъ купили: нынче не носятъ ихъ.
Еряндикова. Помилуйте! на Гороховой первая модистка сказала, что это очень модный и подбирала къ моему лицу.
Кондрашова. Ахъ, милая, обманула она васъ. Не хотите ли, я вамъ изъ своихъ дамъ.
Ерындикова (въ сторону). Вотъ очень нужно старушечій-то! (Ей.) Нѣтъ ужь позвольте мнѣ при своемъ авантажѣ остаться: какой ни на есть, да мой.
Кондрашова (пожимая плечами, но сдерживаясь). Ну, какъ угодно. Такъ не хотите ли пока къ Ѳеоктистѣ Гавриловнѣ хоть сходить, и когда соберутся, такъ выйдите. (Ерындикову.) А вы бы къ Василію Степановичу. (Тотъ молча уходитъ.) *
Ерындикова. Пожалуй, схожу. (Въ сторону.) Вишь, гордячка, какъ принимаетъ гостей-то! за перегородку хотѣла! Ну, да хорошо, я тебѣ подпущу жука: ты у меня не будешь манкировать (Уходитъ.)
Кондрашова (одна). Вотъ, насилу уговорила супруга балъ дать, а согласился, такъ и тутъ не радость: вонъ какихъ уродовъ пригласилъ. Да еще первые забрались, и всѣмъ въ глаза бросаются. Опять, хотѣлъ родительницу свою въ платкѣ-то мѣщанскомъ въ гостиную вывести. Да ужь я придумала здѣсь нарочно для нея драпировку сдѣлать, чтобы оттуда она черезъ окно могла гостей видѣть. Иванъ! (является дворецкій.) Отложи фруктовъ получше въ корзину, да отошли завтра отцу Паисію. Да пожалуйста въ буфетѣ самъ побудь, и если будутъ требовать слишкомъ много вина, такъ какъ нибудь замѣшкайся, вѣдь у насъ эта негодная молодежь не церемонится — пожалуй, еще напьются, да скандалъ сдѣлаютъ! Обо всемъ-то я должна сама позаботиться. Баронъ дуется на насъ и не ѣздитъ, и жену-то едва отпускаетъ", а ужь про муженька и говорить нечего — у него все хорошо: ему вотъ ничего этакихъ уродовъ приглашать! Да посмотрѣть еще на свою-то: она то же мастерица рядиться. Фиса! Фиса! (голосъ за кулисами: Сейчасъ, Глафира Петровна, бантикъ пришиваю.) Что-то — будетъ ли княжна Анна Макаровна, да графиня Ольга Ивановна? Обѣщались, да не вѣрится что-то мнѣ… (Съ жаромъ.) Пріютъ основала на свой счетъ, чтобы съ ними познакомиться: такъ нѣтъ! визитъ отдали, а ни сами не ѣздятъ, ни къ себѣ не зовутъ. Хоть бы сегодня ихъ Господь послалъ!
Вотъ и я!
Кондрашова (указывая на Фисочку.) Вотъ и эта! Мать моя, что ты это вырядилась какъ шестнадцатилѣтняя, да еще цѣлый кустъ на голову насадила! На кого это похоже! Поди, скинь цвѣты.
Фисочка (сложивъ умоляюще руки.) Глафира Петровна!
Кондрашова. Скинь! скинь! Будетъ и одного урода — подруги твоей, что бы людей-то смѣшить, а тутъ ты еще.
Фисочка. Милая, добрая Глафира Петровна, ради Бога позвольте! Неужели я не заслужила вамъ?..
Кондрашова. Да пойми ты, что смѣяться будутъ. Вѣдь надъ моимъ домомъ будутъ смѣяться. Скинь! скинь!
Фисочка (плачетъ). Боже мой! цвѣткомъ украсить себя не ногу! Кому же я могу понравиться…
Василій Степановичъ. Фисочка, что ты это? что съ ней такое?
Глафира Петровна. Да вонъ, налѣпила какой кустарникъ на голову, — плѣнять захотѣла кого-то. Вѣдь это всѣхъ насмѣшитъ. Говорю, сними, такъ расплакалась.
Василій Степановичъ (посмѣивается). Хи-хи! То же подцѣпить хочетъ кого нибудь! А!? Замужъ хочется, Фисочка? Ну, скинь цвѣтокъ-то, послушай Глафиру Петровну, а мы жениха тебѣ и безъ цвѣтка сыщемъ. (Ходитъ, осматриваетъ комнаты и распоряжается.)
Викторъ. Здравствуйте, maman! Уфъ! какъ я усталъ: у насъ манежная ѣзда была.
Глафира Петровна. Бѣдненькій ты! сейчасъ пріѣхалъ?
Викторъ. Да, я съ послѣднимъ поѣздомъ. Только успѣлъ переодѣться, да закусить. А! Фисочка! здравствуйте! (Беретъ ея руку и жметъ что есть силы.)
Фисочка. Ай! больно! Перестаньте, повѣса; вѣчно такія шутки.
Викторъ. Это отъ горячей любви моей къ вамъ. А славные у васъ цвѣтки на головѣ!
Глафира Петровна. Я ужь велѣла ей скинуть ихъ.
Викторъ. Скинуть?! Мама, это жестоко! Этотъ цвѣтокъ привлечетъ къ ней всѣ взоры: отъ этого цвѣтка зависитъ, можетъ быть, счастіе жизни!
Фисочка. Ну, вы насмѣшникъ!
Глафира Петровна. Поди же скинь кустарникъ-то, да скажи Адели, чтобы выходила", сейчасъ начнутъ, я думаю, сбираться. (Фисочка хочетъ идти.)
Викторъ. Фисочка, постойте! Дайте мнѣ одну кадриль, если у васъ не всѣ разобраны.
Фисочка (съ тайной радостью и боязнью). Полноте шутить: вѣдь обманете?
Викторъ. Нѣтъ, честное слово не обману, только съ однимъ условіемъ: скажите, какъ ваша Фамилія?
Фисочка. Вы опять за старое: что вамъ за дѣло до нея. (Хочетъ идти.)
Викторъ. Постойте, постойте… Какъ же это вы живете безъ фамиліи; развѣ у вашего отца не было фамиліи? Былъ у васъ папаша, Фисочка?
Фисочка. Отстаньте, пожалуйста, несносный. (Уходитъ.)
Глафира Петровна. Полно, Викторъ, оставь ее.
Глафира Петровна (мужу). Василій Степановичъ, посмотри, на кого похожи твои гости: я и съ женой-то не знаю, что дѣлать, а тутъ еще этотъ. Вѣдь если и за лакея-то его примутъ, такъ скажутъ, что прислуга скверно одѣта! (Викторъ осматриваетъ Ерындикова и пожимаетъ плечами.)
Василій Степановичъ (усмѣхается). Ничего! А мы скажемъ, что это откупщикъ и милліонеръ изъ провинціи. Хе-хе-хе! Такъ онъ еще эффектъ произведетъ.
Викторъ. Да ты бы, папа, ему медаль хоть велѣлъ надѣть.
Кондрашовъ. Км! Это можно. Павелъ Маркычъ (тотъ подходитъ), что, братецъ, у тебя нѣтъ развѣ никакой медали?
Ерындиковъ. Есть, да жена не велѣла надѣть: говоритъ, на балъ не надѣваютъ
Кондрашовъ. Вздоръ, братецъ, надѣнь. Мнѣ оно нейдетъ — а тебѣ надо. Да поди ко мнѣ въ кабинетъ, тамъ мою спроси, у меня разныя есть, и поувѣсистѣе твоей-то. Надѣнь, да и приходи, посмотри! Посмотри, какіе люди у насъ бываютъ! дома будетъ что поразсказать! (Выпроваживаетъ Ерындикова.)
Лакей. Гости съѣзжаются. (Мужчины уходятъ.)
Глафира Петровна. Что же это Адель не идетъ? (Кричитъ:) Адель! Адель!
Адель. Иду, мама.
Глафира Петровна (осматриваетъ ее и оправляетъ). Пора другъ мой: гости съѣзжаются.
Адель. Я замѣшкалась, — Фисочкѣ цвѣтокъ свой наколола, да Ерындиковой уборъ старалась поправить. Ужасно!
Глафира Петровна. И не говори! Не знаю, какъ и быть.
Адель. Я ей пониже спустила; все получше стало.
Глафира Петровна. Ну, спасибо дружокъ. А ты авантажна!. Выходи-же. (Уходитъ.)
Адель (одна). А Алексѣя не видать! Это несносно! На заводѣ недѣли полторы пробылъ, пріѣхалъ дней пять, а всего раза два мелькомъ едва успѣла поговорить. И ни слова о женитьбѣ! А полуумный князь увидитъ, вспомнитъ и будетъ приставать. Что это за обычай у нашей молодежи: объясняются въ любви, а предложенія не дѣлаютъ, особенно, коли приданаго [нѣтъ! Вотъ Аннета Жижемская полгода этакъ томится, княжна Мари тоже созналась, недавно мнѣ жалуется. Въ англійскихъ романахъ — если молодой человѣкъ объясняется, такъ это значитъ — руки проситъ. А наши на любовь еще идутъ, а на женитьбу — такъ на арканѣ тащи! Конечно, это не со мной: у меня, напротивъ, не объяснясь руки и приданаго просятъ; а одинъ человѣкъ полюбилъ меня, для меня, а не для приданаго, — такъ и тотъ раздумываетъ! А я его все больше и больше люблю. Мы на это глупы: какъ полюбимъ, такъ словно снѣжный комъ подъ гору — часъ отъ часу больше и сильнѣе. Посмотрѣть, нѣтъ ли его тамъ. (Оборачивается и видитъ князя Хилковатаго.) Ну, такъ и есть!
Князь. Спѣшилъ… спѣшилъ! прелестная очаровательная… ручку!
Адель (подаетъ ему руку). Очень рада васъ видѣть, только извините — иду встрѣчать гостей.
Князь. Одно слово! Чтожъ — рѣшите? Не могу! Силъ нѣтъ ожидать!'
Адель. А обѣщаніе? послѣ, князь; подождите! (Уводитъ.)
Князь. Божественна! видѣть^не могу! Завтра же къ отцу!..
Генералъ. А! Ваше сіятельство! Я за вами гонюсь, да вы прыткій такой: хотите вистикъ?
Князь. А! ваше превосходительство! Очень радъ! радъ! а еще кто?
Генералъ. Пойдемъ, подберемъ. (Оглядывается, видитъ Ерындикова, который выходитъ изъ кабинета съ большой медалью на шеѣ. Смотритъ на него, хочетъ идти и встрѣчаетъ Виктора, проходящаго въ другую комнату.) А! здравствуйте! Это кто такой? (Хилковатый уходитъ.)
Викторъ. А-а, это изъ папашиныхъ знакомыхъ, ваше превосходительство, откупщикъ изъ провинціи.
Генералъ. Богатъ?
Викторъ. Деньжищъ купа, ваше превосходительство! Накопилъ тамъ въ своей трущобѣ. (Уходитъ.)
Генералъ (Ерындикову съ пріятной улыбкой.) А вы изъ провинціи… къ намъ Питеръ посмотрѣть?
Ерыидиковъ По дѣлишкамъ, ваше превосходительство.
Генералъ. Извѣстно! къ намъ всѣ по дѣламъ! А въ карточки поигрываете? Въ вистикъ по рублику?
Ерындиковъ. Въ вистъ не играю, ваше превосходительство.
Генералъ. А во что же?
Ерындиковъ. Въ трынку, ваше превосходительство!
Генералъ. Трынка! Прекрасная игра. Въ Пензѣ все въ трынку играютъ и по большой. Ну, а здѣсь не составишь! жалко! Во всякомъ случаѣ ко мнѣ милости просимъ: мы можетъ и составимъ. Очень радъ познакомиться. (Жметъ ему руку и уходитъ.)
Ерындиковъ (одинъ). И видно, что добрый человѣкъ! и знатный, а нашимъ братомъ не брезгуетъ. А говорятъ — въ Петербургѣ всякій за себя только: нѣтъ, есть люди!
Пѣнкинъ. Что вы бродите, и такой мрачный, Павелъ Маркычь?
Ерындиковъ. Спать хочется; да вотъ жена держитъ. (Махаетъ рукой и уходитъ.)
Пѣнкинъ. Бѣдный Ерындиковъ! И много здѣсь эдакихъ мужей, которые являются какъ конюхъ на выводкѣ, чтобы дать попрыгать Женѣ и потомъ увезти ее домой! Гм! Эта участь ждетъ и сего молодого человѣка (показываетъ на себя), если онъ соединится съ одной милой особой. И теперь я брожу, какъ душа по мытарствамъ — потому что она желала, чтобы я былъ здѣсь, и не знаю, что изъ себя сдѣлать. А она, милая, какъ рыбка въ водѣ, такъ и носится, такъ я носится! Да! вотъ, если сказать кому, что есть дѣвушка, умная, богатая и любимая, и что я боюсь и не рѣшаюсь сказать послѣднее слово, чтобы жениться на ней, — вѣдь сумасшедшимъ назовутъ! А между тѣмъ наши взгляды, паши требованія — это огонь и вода! Вѣдь надо одному изломать себя, чтобы сжиться съ другимъ. Ее ужь ни за что не измѣнишь (махаетъ рукой) — я тоже не могу, да и не хочу мѣняться. А тутъ любовь: вотъ и разсуждай.
Адель. А! вотъ онъ! Я нарочно отказалась отъ этой кадрили, чтобы увидать васъ.
Пѣнкинъ (подсмѣиваясь). И эта жертва вамъ дорого стоила?
Адель (качаетъ головой). Ну, мнѣ некогда ссориться съ вами! А знаете, что мои поклонники не на шутку безпокоятъ меня. Положимъ — Панкратьеву я дала замѣтить, что его искательства мнѣ непріятны, и онъ, надѣюсь, оставитъ меня въ покоѣ; но отъ князя Хилковатаго не такъ легко отдѣлаться, и я боюсь, что онъ завтра же сдѣлаетъ предложеніе. А вы знаете, что отецъ и мать будутъ этому очень рады.
Пѣнкинъ. Ну, а вы?
Адель. Ахъ, Алексисъ, я вамъ говорю о своемъ горѣ, а вы подсмѣиваетесь. И что у васъ за скверная такая привычка — все уязвить какъ-бы нибудь: за это я бы васъ ненавидѣла… если бы не любила!..
Пѣнкинъ Ну, простите, дорогая моя, милая! Чтожъ дѣлать, если ужь я такой. Но я долженъ откровенно поговорить съ вами. Я не рѣшался просить вашей руки потому, что боюсь — не слишкомъ-ли велика съ вашей стороны будетъ жертва. Вы привыкли, чтобы за вами ухаживали, чтобы васъ занимали и развлекали безпрестанно; а я, во-первыхъ, слишкомъ занятъ дѣломъ, чтобы васъ сопровождать всюду, потомъ, сознаться вамъ, я тоже эгоистъ: я не люблю вашихъ веселостей, вашихъ визитовъ, выѣздовъ и баловъ, — конечно, я васъ стѣснять отнюдь не буду, но мнѣ будетъ тяжело раздѣлять ваши развлеченія, — наконецъ, по моимъ правиламъ, не захочу имъ отдаться. Сообразите все это, другъ мой. Примите также въ соображеніе разницу нашихъ состояній. Конечно, ваши родители, вѣроятно, дадутъ средства удовлетворять, хоть не въ той мѣрѣ, какъ теперь, ваши склонности — и я отнюдь не употреблю для себя эти средства, — но я къ нимъ ничего и не прибавлю. Взвѣсьте все это, и вы поймете, почему я вамъ ничего не говорилъ, и не смѣю говорить, о бракѣ: я боюсь и не хочу требовать жертвъ во имя любви.
Адель. О, гордый и неисправимый эгоистъ! Вижу вѣдь я и вашу деликатность, и ваше самолюбіе. Не бойтесь — я не буду васъ стѣснять. Я не эгоистка и не въ такой степени горда, какъ вы, но я тоже не люблю и н.е хочу жертвъ, — съ моей стороны тутъ и жертвъ никакихъ нѣтъ — скажу вамъ больше — я, я думаю, и неспособна приносить жертвы. Средствъ моихъ достанетъ на мои привычки, да и онѣ не будутъ такъ прихотливы, какъ вы думаете: у меня есть тоже свои планы, которые, надѣюсь, не будутъ противъ вашихъ привычекъ — устроимъ маленькій салонъ…
Пѣнкинъ. Гм… салонъ таки будетъ.
Адель. Ахъ, несносный! Но въ мою гостиную я соберу только людей замѣчательныхъ, въ ней не будетъ ни пустозвоновъ какихъ нибудь, ни барынь съ бархатными хвостами, но только умные и чѣмъ нибудь замѣчательные люди, — тутъ будутъ и ваши пріятели, — вы меня познакомите съ ними и мнѣ укажете, — надѣюсь это не будетъ противорѣчить вашимъ вкусамъ?
Пѣнкинъ. Вы хотите устроить отэль Рамбульё. Чтожъ! хоть въ немъ роль хозяина и не завидна, но развлеченіе само но себѣ лучше другихъ.
Адель. Послушайте, Алексѣй, мы испорчены, мы умѣемъ только тѣшить себя, но мы умѣемъ и любить. А когда любимъ, мы любимъ человѣка со всѣми его недостатками — мы и недостатки его любимъ: не коли же ими безпрестанно глаза.
Пѣнкинъ. Другъ мой, прости меня. Если въ тебѣ твое воспитаніе развило свои недостатки, то меня мои обстоятельства сдѣлали желчнымъ и нетерпимымъ; ты видишь — я тоже нуждаюсь въ снисхожденіи. Но если мы полюбили другъ друга, такъ будемъ любить. Что же? ты не боишься отдать руку такому неисправимому брюзгѣ?
Адель (подаетъ ему руку. Онъ быстро оглядывается и обнимаетъ ее. Она потомъ вырывается. Тихо). Смотри, увидятъ!
Пѣнкинъ (озираясь). Это глупо, но это такъ пріятно съ опасностью… Но послушай — опасность есть другая: согласятся ли твои отецъ и мать?
Адель. Можетъ быть не сразу, но я надѣюсь: я помогу тебѣ я надѣюсь настоять: папа любитъ меня.
Пѣнкинъ. Другъ мой, ты такъ мнѣ дорога, что я завтра забуду все самолюбіе и рискну получить щелчекъ отъ твоего отца.
Адель (подсмѣиваясь). Какой ты великодушный… Такъ до завтра. (Расходятся. Пѣнкинъ уходитъ въ кабинетъ.)
Буркина. А вы здѣсь, милая: развѣ вы не танцовали?
Адель. У меня отдѣлку оторвали. (Уходитъ.)
Фисочка. На силу отдѣлалась. (Ерындиковой.) Теперь пора.
Буркина (Глафирѣ Петровнѣ). Кто это?
Глафира Петровна. Это такъ… изъ нашихъ мѣстъ… откупщида одна… Только деньги-то вкуса ей не прибавили.
Буркина. Богата?
Глафира Петровна. Очень!
Буркина. Познакомте меня. Она, чай, скучаетъ.
Глафира Петровна. Пожалуй; да она не интересна. (Идетъ къ Ерындиковой.)
Буркина (про себя). Я у ней поразспрошу про Кондрашовыхъ-то: она, чай, всю суть знаетъ.
Глафира Петровна (Ерындиковой). Хотите познакомиться, милая? (Ерындиковой и Буркиной.) М-me Ерындиковъ. M-me Буркинъ. (Тѣ здороваются и уходятъ.)
Глафира Петровна (Фисѣ.) Поди, скажи Ѳеоктистѣ Гавриловнѣ — не хочетъ ли она выйдти, пока никого нѣтъ. (Показываетъ г. азами на загородку.) Мнѣ Василій Степановичъ уже два раза оворилъ.
Фиса. Она упрямится.
Глафира Петровна. Ну, я самого пошлю за ней, а ты ее предупреди.
Фиса (въ сторону). Боже мой, не дадутъ мнѣ въ залу показаться.
Глафира Петровна. Вотъ, хорошихъ-то мало, а эта сплетница-то таскается. Ахъ, здравствуйте, m-r Панкратьевъ. Очень рада. (Уходитъ.)
Нѣтъ! Что-то плохо клюетъ! Адель какъ-то особенно стала отдаляться отъ меня. Должно быть узнала что-нибудь про мои отношенія къ Людмилѣ. Пожалуй, та изъ ревности или въ припадкѣ откровенности и сама ей разсказала. Да и я дуракъ: ищу у одной сестры, не разорвавъ съ другой: — ну, разумѣется, эта будетъ всячески мѣшать! Нѣтъ, надо покончить съ Людмилой. Будетъ въ эту игру играть: усталъ и надоѣло по чужимъ домамъ и женамъ волочиться! Да, пора свою завести; эти благородныя интрижки стоятъ дороже неблагородныхъ, а теперь не то что изъ имѣнія, въ имѣніе надо деньги посылать. А хорошо бы Адель-то подцѣпить; ну, а не она, такъ Капустина; та поплоше, а еще богаче. Но прежде всего съ Людмилой надо покончить. Чортъ знаетъ, я нарочно и записки посылалъ и волочился такъ безцеремонно, что могъ бы кажется догадаться этотъ дуракъ*баронъ! Такъ нѣтъ! Или въ самомъ дѣлѣ на этихъ обреченныхъ мужей ужь само провидѣніе какую-то темную воду напускаетъ…
Кондрашовъ. Ахъ, Александръ Петровичъ, не хотите ли покурить: въ кабинетѣ есть отличныя регаліи.
Панкратьевъ (Уходитъ).
Кондрашова. Господи, того и гляди — взойдетъ кто нибудь, да и увидитъ эту старуху. За что это испытаніе на меня еще наложено.
Ѳеоктиста Гавриловна. Охъ, ужь я бы лучше не выходила: страшно что-то.
Василій Степановичъ. Ничего маменька, ничего! Какъ же вамъ не посмотрѣть на наше житье. Посмотрите, съ какими людьми хлѣбъ-соль ведемъ… Тутъ вотъ прекрасно будетъ: васъ не видать, а вамъ все будетъ видно.
Ѳеоктиста Гавриловна. Отвыкла я въ прятки-то играть.
Василій Степановичъ. Такъ не хотите ли выдти въ гостиную? я очень радъ.
Глафира Петровна (услыхавъ, подлетаетъ). Коль вамъ страшно, такъ вотъ Фису съ вами посадимъ. Фиса, ступай!
Фиса (умоляючи). Глафира Петровна!
Ѳеоктиста Гавриловна. Не надо ее: ужъ я одна… (Уходитъ.)
Василій Степановичъ. Ну, вотъ и прекрасно! Пусть ее — посмотритъ старуха!… (Уходитъ. Фиса за нимъ бѣгомъ въ залу.)
Глафира Петровна. Вы запритесь, пожалуйста, изнутри задвижкою, а то кто нибудь взойдетъ пожалуй. (Пробуетъ.) Ну, слава Богу, приперла! Заперла бы я ее и отсюда, да нечѣмъ! (Уходитъ.)
Значительный чиновникъ. Чортъ ихъ проситъ давать эти вечера, да приставать, чтобы пріѣзжали: скука смертная.
Подчиненный. А правда-ли, ваше превосходительство, говорятъ, что онъ несостоятеленъ оказывается?
Значительный чиновникъ. Да они всѣ несостоятельны: наддали напослѣдокъ изо всѣхъ силъ, и теперь лопаются, какъ пузыри. И чортъ бы съ ними — откуповъ больше не будетъ, да хоть вечеровъ-то бы не дѣлали…
Подчиненный. Да одни ли вечера, ваше превосходительство? А какову нѣмку-то держитъ Кондрашовъ! Сегодня, ваше превосходительство, катитъ но Невскому: коляска — лодкой, пара сѣрыхъ удивительная, сама въ соболяхъ, а ноги въ пледѣ выше кучера подняла.
Значительный чиновникъ. Ну, скоро имъ конецъ: провалятся! (Уходитъ въ кабинетъ.)
Княгиня. Вотъ здѣсь прохладнѣе, сядемъ.
Викторъ. Уфъ, какъ я усталъ! Сегодня у насъ манежная ѣзда была.
Княгиня. Васъ только и занимаютъ, что лошади, да танцовщицы.
Викторъ. Онѣ, по крайней мѣрѣ, не стѣсняютъ.
Княгиня. За то и вы только и годны стали, что для ихъ общества, а чуть съ порядочными женщинами — ужь вамъ и скучно. Дрянь вы стали.
Викторъ. Ха-ха-ха! Но, вы видите, я съ вами не скучаю, я для васъ дѣлаю исключеніе, и вы для меня тоже должны его сдѣлать.
Княгиня. Ну, какъ же! фатъ! (Видитъ входящую Ерындикову, а въ дверяхъ появляется молодой человѣкъ изъ азіатскаго конвоя.) Что это за лица встрѣчаешь у васъ?
Викторъ. Это отецъ всякую дрянь зазываетъ.
Ерындикова. Какъ здѣсь скоро все расходится. Я только что шепнула, что Кондрашовъ прекратилъ взносы, а ужь теперь всѣ говорятъ. А еще за сплетни бранятъ нашу глушь. Да у насъ бы въ три дня такъ не разошлось. (Со вздохомъ.) Нѣтъ, и тутъ далеко намъ до столицы.
Викторъ. Не дадутъ поговорить. Да постойте — я ихъ выпровожу. Эй, восточный человѣкъ. (Азіатецъ проворно подходитъ.),
Ерындикова. Какой красивый мужчина!
Викторъ. Видишь эту барыню, князь? Милліонерша и мужъ дуракъ, пріѣхала въ Петербургъ поразвлечься. Хочешь, познакомлю?
Князь. Ахъ, пожалуйста.
Викторъ (подводя князя.) Позвольте представить вамъ князя Чепчичупадзе.
Ерындикова. Очень рада.
Князь (предлагаетъ ей идти подъ руку).
Ерындикова. Нѣтъ, извините-я ужъ такъ пойду.
Князь. Въ маскарадахъ бываете? (Уходятъ.)
Барышня. Я не видала княгини… (Подруги между собою смѣются.)
Викторъ. Ну отъ этихъ не отдѣлаешься. (Уступаетъ мѣсто барышнѣ.)
Барышня. Bonsoir, madame la princesse.
Княгиня. Bonsoir, милая. Садитесь-ка. (Барышня садится и все время всѣмъ пріятно улыбается.)
Викторъ (члену посольства). Bonsoir, cher Vicomte! (Тотъ киваетъ ему и уходитъ.)
Фонъ-Гельзингфорсъ (почтительно кланяется чиновнику, который ему киваетъ; потомъ почтительно кланяется княгинѣ.)
Княгиня. А, здравствуйте M-r Гельзнигфорсъ. Не правда-ли скучно?
Фонъ-Гельзингфорсъ (кланяется). Oui, madame la princesse.
Генералъ. Видно скучно бѣдному — все за мной ходитъ. (Ерындикову.) А что вы, безъ дѣла?
Ерындиковъ. Совсѣмъ безъ дѣла, ваше превосходительство.
Генералъ, (беретъ его подъ руку и таинственно.) Что, говорятъ у нашего-то милаго хозяина дѣла-то скверны?
Ерындиковъ. Скверны, ваше превосходительство.
Генералъ. Жаль, жаль бѣднаго. Ну да вы поможете: вы вѣдь другъ другу помогаете.
Ерындиковъ. (удивленно). Гдѣ мнѣ, ваше превосходительство, я самъ три года какъ раззорился, да и мнѣ не помогаютъ.
Генералъ (бросая его руку.) Какъ?
Ерындиковъ. Изъ министерства не могу выручить залоги. Не пособите ли, ваше превосходительство?
Генералъ (отворачиваясь.) Ахъ, подлецъ! обманулъ меня. (Видитъ Фонъ-Гельзинфорса, почтительно кланяющагося.) А, Фонъ-Гельзинфорсъ!
Гельзинфорсъ. Oui, votre excelence… (Уходитъ почтительно съ генераломъ.)
Горошкинъ. Княгиня, слышали вы, что съ нашимъ-то хозяиномъ случилось.
Княгиня. Что такое?
Горошкинъ. Лопнулъ!
Княгиня. Да я его сейчасъ видѣла: онъ ходитъ, какъ ни въ чемъ не бывало, и очень веселъ.
Горошкинъ. И все-таки лопнулъ.
Княгиня. Быть не можетъ.
Горошкинъ. Клянусь, лопнулъ! Совершенно лопнулъ! спросите кого угодно.
Княгиня. А! quel horreur! Эти мѣщане какъ разбогатѣютъ, такъ они ужь до того на все напустятся, что наконецъ лопаютъ. Ахъ! фи!
Горошкинъ. Да онъ лопнулъ въ переносномъ смыслѣ, княгиня, т. е. собственно откупъ его лопнулъ, а не онъ. Понимаете: ses affaires ont crevées.
Княгиня. А! Ну такъ вы такъ бы и сказали. (Слышна музыка за сценой.)
Горошкинъ. Наша кадриль, княгиня, пойдемте. (Подставляетъ ей руку.)
Княгиня. А, здравствуйте, Панкратьевъ! Гдѣ это вы пропадали?
Панкратьевъ. Да вѣдь я не танцую, такъ что мнѣ тамъ толчись. Княгиня. Гм! А скажите, пожалуйста: отчего нынче эти дамы изъ мѣщанокъ имѣютъ больше успѣха у мужчинъ, чѣмъ женщины хорошей фамиліи?
Панкратьевъ (посмотрѣвъ на нее). Да онѣ прямѣе смотрятъ на вещи и меньше ломаются…
Княгиня (пожавъ плечами). Кто же нынче ломается!.. (Уходитъ. Благовоспитанная дѣвица идетъ за ней съ пріятной улыбкой.)
Панкратьевъ. Не понравилось. А самой уязвить хотѣлось. А вѣдь въ самомъ дѣлѣ мѣщанскій-то элементъ въ женщинахъ преуспѣваетъ! Кровь, что ли, въ нихъ сильнѣе, или практическій смыслъ унаслѣдовали отъ родителей, а онѣ тоже въ гору идутъ. За то про мужское-то поколѣніе нельзя этого сказать, видно, оно въ отцахъ своихъ совершило все возможное и годно только размѣнивать родительскіе капиталы. Неужто правда, что старикъ-то раззорился? Этакъ за Аделью-то, пожалуй, нечего и ухаживать. Но что-то бѣдная Людмила будетъ дѣлать теперь! Что-то баронъ будетъ вытягивать черезъ нее…
Людмила. А! Наконецъ-то! Я тебя недѣлю не видала. Ищу здѣсь и жду, а ты отъ меня бѣгаешь.
Панкратьевъ. Да ничуть не бывало, моя милая. Я курилъ въ кабинетѣ.
Людмила. Не говори мнѣ! Я вижу, что ты перемѣнился. Ты хочешь меня бросить и жениться на сестрѣ…
Панкратьевъ. А ты ее возстановила противъ меня?
Людмила. Ну, да! возстановила и буду возстанавливать: я тебя люблю и не допущу до женитьбы на ней.
Панкратьевъ (въ сторону). Эге! Пожалуй, сестра-то и не нужна, да этакъ она и на другой не дастъ жениться: вотъ удовольствіе любви-то! Нѣтъ надо покончить! Послушай, Людмила (Беретъ ее за руку, оглядывается и отводитъ къ сторонѣ, гдѣ сидитъ старуха.) Я тебя люблю, другъ мой; но мы уже не дѣти и смѣшно намъ жертвовать чувству своимъ положеніемъ: надо умѣть примирять это. Я буду съ тобой откровененъ. Я старѣю, я усталъ. Дѣла мои плохи. Мнѣ надо устроиться, пока еще я гожусь — хоть въ мужья: мнѣ надо жениться на приданомъ, непремѣнно на приданомъ. Ну, я согласенъ — не сестра твоя, — если тебѣ это непріятно, — но кто нибудь иная, а все жениться надо! Я тебѣ это говорю, какъ другу, и увѣренъ, что ты, какъ другъ, не только не будешь препятствовать, но, напротивъ, поможешь мнѣ. Будетъ ребячиться… Надо подумать о дѣлѣ сначала, а тамъ (съ ужимкой) и о другомъ…
Людмила. Ребячиться? Такъ это была шалость, ребячество? А-а! А я было это приняла не за шутку, я думала, что это искреннее чувство. Я ему пожертвовала домашнимъ спокойствіемъ, довѣріемъ мужа, его уваженіемъ. А знаешь ли ты, что для этой шутки я сдѣлалась потворщицей всѣмъ мерзостямъ мужа? Ты знаешь ли, что онъ узналъ про нашу любовь, и еслибы не былъ продажной душой, такъ бросилъ бы меня! Онъ мнѣ сдѣлалъ ужасную сцену, и я ему отдала свои брилліанты, чтобы заставить его замолчать и отпустить сегодня увидѣться съ тобой. Эта любовь была моя единственная отрада, цѣль жизни… Я готова была для нея жертвовать и жертвовала всѣмъ… А это было ребячество? О, какой же въ самомъ дѣлѣ я была глупый ребенокъ!.. (Закрываетъ лицо и плачетъ.)
Панкратьевъ (въ сторону). Вотъ этого недоставало; да чтобы насъ увидѣли! (Ей.) Людмила, что съ тобой! Другъ мой, да вѣдь ничто не измѣнилось! Вѣдь я тебя люблю но прежнему. Вѣдь это когда еще будетъ. Ну, перестань! Какой ты, въ самомъ дѣлѣ, ребенокъ: изъ одного слова и, Богъ знаетъ, какъ встревожилась.
Людмила. Да! Изъ одного слова. Да это-то слово всего тебя освѣтило. Что было для меня дѣломъ жизни, — для тебя развлеченіе!
Панкратьевъ. Ну, вотъ, — дѣломъ жизни! Дѣло жизни — какъ можно лучше прожить ее, а не портить и не отравлять изъ-за словъ. Что у васъ за страсть изъ всего дѣлать драму…
Людмила (глубоко вздыхая). Ахъ, еще грустнѣе изъ всего дѣлать водевиль…
Панкратьевъ. Да, по крайней*мѣрѣ, веселѣе и здоровѣе… Я тебѣ говорю, что люблю тебя; но для чего же жертвовать этому устройствомъ дѣлъ?..
Людмила. А я жертвовала! А чтобы ты сказалъ, еслибы я предпочла тебѣ лорда Бленвпля, который въ меня влюбленъ.
Панкратьевъ. Предпочла?! Да пойми ты, что я никого не предпочитаю тебѣ. А еслибы ты для устройства дѣлъ… ну, предположимъ — вышла замужъ за этотъ золотой мѣшокъ… да я бы еще помогъ тебѣ… Другъ мой, вѣдь намъ не но семнадцати лѣтъ. Ну, будь же благоразумна, и взгляни прямо на вещи… Ну, не сердись на меня и вѣрь, что я тебя люблю…
Людмила. Ахъ, не умѣемъ мы дѣлиться…
Панкратьевъ. Ну, да, съ соперницами, а не съ женой. Вѣдь и мы къ мужьямъ не ревнуемъ! Ну, такъ миръ. (Прижимаетъ ее и цѣлуетъ въ голову. Она склоняется на грудь. Въ это время за перегородкой слышно: «чихъ!» Они вздрагиваютъ и прислушиваются. Потомъ опять: «чихъ!» Людмила вскрикиваетъ: «ахъ!» и убѣгаетъ. Панкратьевъ остается и смотритъ на перегородку. Дверь отворяется и оттуда выходитъ Ѳеоктиста Гавриловна.)
Ѳеоктиста Гавриловна. Чиххъ!
Панкратьевъ. А! Это какая-то ключница. (Вынимаетъ бумажникъ.) Чортъ возьми, послѣдняя пятидесяти-рублевая и никакой мелочи.
Ѳеоктиста Гавриловна. Чиххъ!
Панкратьевъ. Экъ ее! (Ей.) Вотъ вамъ, милая, и, пожалуйста, ни слова. (Суетъ ей бумажку и уходитъ.)
Ѳеоктиста Гавриловна. Уфъ! задохлась было тамъ. Да выйти нельзя было, ну да эти не разскажутъ. Ну! наслушалась! Всего наслушалась и насмотрѣлась! Хороши гости, да и внучка хороша! (Смотритъ на бумажку.) Смотрите-ка! пятьдесятъ серебромъ! экъ у нихъ деньги-то, видно, бѣшеныя! И этакого сумасшедшаго полюбила она! какъ тутъ не раззориться! А что это они про Васю-то говорили: не можетъ быть, чтобы обапкрутился. Какъ это такую махину гостей назвать, коли дѣла плохи! Врутъ, врутъ! Ну, убираться, довольно съ меня — наслушалась всего… (Хочетъ уйдти, но останавливается.) А съ бумажкой-то какъ же? (Смотритъ на нее.) Да взять ее лучше: видно, у того шалопая-то много ихъ. (Прячетъ ее въ карманъ.)
Ерындикова. Ахъ Ѳеоктиста Гавриловна! Вы вышли? (Буркиной) Это маменька Василья Степановича.
Буркина. Ахъ очень рада познакомиться!
Ѳеоктиста Гавриловна. (Сухо и степенно) Здравствуйте сударыня! (кланяется и уходитъ.)
Буркина. А я сейчасъ познакомилась съ вашей матушкой: какая почтенная старушка! (уходитъ съ Ерындиковой.)
Глафира Петровна. Этого только недоставало! Чихала тутъ говорятъ и познакомилась съ Буркиной: теперь весь городъ будетъ знать! (съ ужасомъ пожимаетъ плечами заглядываетъ за перегородку) убралась слава Богу. А все это Василій Степановичъ! Да что это ко мнѣ съ соболѣзнованіями какими-то подходятъ, объ дѣлахъ нашихъ говорятъ да шушукаются? Не случилось ли чего? (Оглядывается и видитъ проходящаго мужа.) Василій Степановичъ! Василій Степановичъ!
Василій Степановичъ (торопливо). Что тебѣ, мамочка?
Глафира Петровна (съ ужасомъ оглядывается и пожимая плечами). Мамочка! Что такое случилось? Что твои дѣла?
Василій Степановичъ. А! ужь узнали! Да я взносами пріостановился… а вотъ и заговорили.
Глафира Петровна (тревожно). Василій Степановичъ, — да ты не скрывай отъ меня, — неужели мы раззорились?
Василій Степановичъ. Да нѣтъ, другъ мой. Конечно, дѣла не блистательны; такъ я на всякій случай и пріостановилъ взносами откупныхъ… Не бойся! Еще будетъ съ насъ! (Въ сторону.) Я не ожидалъ только, чтобы такъ рано заговорили. А впрочемъ, оно, можетъ, и къ лучшему. (Женѣ.) Откуда бы это могло выйти? И что именно говорятъ?
Глафира Петровна. Сама я хорошенько не знаю. Спросить бы у кого. (Увидавъ Пѣнкина.) А вотъ не знаетъ ли Пѣнкинъ? Алексѣй Иванычъ!
Пѣнкинъ. Что вы, Глафира Петровна?
Кондрашовъ. Что, братецъ, такое говорятъ тамъ?
Пѣнкинъ. Да говорятъ (поглядывая на Глафиру Петровну), что ваши дѣла по откупу… не совсѣмъ хорошо идутъ. Правда это?
Кондрашовъ (подмигивая на жену). Да, замялись: недоимка небольшая накопилась. (Въ сторону.) Пусть его думаетъ, а то онъ что-то за Аделью тово… (Пѣнкину.) Да откуда это вышло?
Пѣнкинъ. Не знаю. Всѣ говорятъ. Вѣроятно, кто нибудь изъ министерскихъ чиновниковъ это разсказалъ.
Адель (встревоженно). Папа, правда — мы раззорились?
Кондрашовъ. Да нѣтъ, другъ мой! Конечно, надо будетъ пожаться. Ну, да послѣ объ этомъ, послѣ. Пойдемте къ гостямъ. А ужинъ надо велѣть поранѣе давать. Алексѣй Иванычъ, ты зайди завтра ко мнѣ о заводѣ переговорить. (Уходитъ.)
Пѣнкинъ. Зайду. (Въ сторону.) А вѣрно плохи въ самомъ дѣлѣ! Бѣдная Адель!
Адель (ему тихо). Такъ завтра! (Тотъ киваетъ головой и уходитъ.)
Адель. Мама! ты встревожена? Мы раззорились?
Глафира Петровна. Не знаю, дружокъ. Ты знаешь — отецъ не говоритъ никогда откровенію о своихъ дѣлахъ. Не думаю, чтобы дѣйствительно раззорились, онъ мѣры бы принялъ. Преувеличиваютъ это.
Адель. Знаешь, мама, еще я слышала мимоходомъ — Буркина что-то говорила про бабушку. Гдѣ она? Не увидали ли ее? (Идетъ и заглядываетъ за перегородку.)
Глафира Петровна. Боже мой! Этого еще недоставало. И все это на меня! Пьютъ да ѣдятъ, да насъ же ругаютъ, да сплетничаютъ. И все вѣдь сбродъ разный. А Анна Макаровна и Ольга Ивановна опять не пріѣхали, и я должна довольствоваться какой нибудь татарской княгиней Мухрабакаевой. Вотъ тебѣ и пріютъ! Да чтожъ они хотятъ — богадѣльню что-ли имъ устроить? (Возноситъ глаза къ небу.) За что это на меня? Ахъ! тяжелый крестъ достался мнѣ…
Князь. Несчастье? правда? А? Нельзя ли помочь?
Кондрашовъ. Благодарю васъ, ваше сіятельство. Дѣло поправимое…
Князь. Разсчитывайте какъ на друга! Не только другомъ, больше, сыномъ… сыномъ хотѣлъ бы быть… просить руки прелестной Аделаиды Васильевны… Ей я говорилъ (Кондрашову и женѣ), къ вамъ, къ вамъ теперь обращаюсь!
Кондрашовъ. Эта честь такъ велика, князь и неожиданна… Мы очень счастливы, только вы позволите…
Князь. Знаю… Совсѣмъ не мѣсто! но не могъ! Завтра, завтра явлюсь… А теперь не время… Не мѣшаю… Такъ до завтра? позвольте надѣяться. А!? (Жметъ руку мужу и женѣ и уходитъ.) Прелестная Аделаида Васильевна, простите! Не выдержалъ. Не могу! (Слышна музыка.)
Кондрашовъ. Мамочка! а?! Вѣдь это счастье!
Глафира Петровна. Ну, слава Богу! Не все страданія ниспосылаются, иногда и великія утѣшенія!..
Адель (подходитъ). Не радуйтесь, мама: я за князя не пойду!
Фонъ-Гельзингфорсъ. Notre contredance, mademoiselle. (Подставляетъ руку Адели и уходитъ.) (Глафира Петровна возводитъ очи горе. Кондрашовъ, ужимая губы, смотритъ въ слѣдъ.)
ДѢЙСТВІЕ V.
правитьКондрашовъ (одинъ. Сидитъ за столомъ и перебираетъ бумаги). ну, деыекъ выдался вчера: тутъ этотъ слухъ, потомъ Адель! Что это ей вдругъ въ голову вступило. Кажется, не такъ воспитана, чтобы отъ этакой партіи отказаться. И вдругъ — не пойду! Нѣтъ ли тутъ чего нибудь съ Пѣнкинымъ: подозрѣваю я что-то.. Да чѣмъ она съ нимъ жить-то будетъ, какъ я имъ откажу? А дѣвка-то съ характеромъ — скверно! Ну, да впрочемъ потолковать надо: вѣдь она не глупа, да и Пѣнкинъ тоже. Гм! Кто опять это распустилъ вчера про меня этотъ слухъ? Должно быть кто нибудь изъ департамента. Почуяли, видно, что на субсидіи-то больше разсчитывать нечего, такъ и за честность! Ну, а ужь честность, извѣстно, сейчасъ какъ бы уязвить. Ужь у этого брата такая привычка: коль не беретъ, такъ укуситъ! Ну, да не бѣда: изъ этого слуха можно извлечь кое-что. Во первыхъ, за Аделинькой — одно родительское благословеніе; барону — ни же ни! Ну, и корнету тоже поводья-то можно поубавить. Все имѣетъ свою хорошую сторону: умѣй только извлекать… (Перебираетъ письма.) Вотъ и этто можно бы кой-кому отказать; вонъ ихъ сколько: тотъ проситъ, другой напоминаетъ, а кто такъ и благодаритъ. Это пріятно, когда видишь, что люди чувствуютъ твои благодѣянія. Вотъ сегодня тоже получилъ. (Звонитъ. Входитъ секретарь.) Вотъ запамятуйте. Городъ Таракановъ выбралъ меня въ почетные граждане: я ему на освѣщеніе сто ведеръ спирта даю. Лежебоковскій статистическій комитетъ избралъ своимъ почетнымъ членомъ: ну, вотъ, я и статистикомъ сталъ. А ужь географомъ, и словесникомъ и естествоиспытателемъ, и еще тамъ разными учеными (машетъ рукой) давно состою. Да! Составьте-ка списокъ — какихъ обществъ я членомъ, и впишите въ лѣтопись о благосостояніи дома; а то и забудешь все-то. Ступайте, да пошлите мнѣ Папандопуза (Секретарь уходитъ.) Да-съ! Вотъ разные ученые люди сидятъ тамъ, да выдумываютъ: хорошо бы, дескать, составить такое-то ученое общество. Ну, и уставъ выхлопочутъ. Хвать — гдѣ двигатель-то? Гдѣ оныя-то? А оныхъ-то и нѣтъ — и къ намъ за оными! Учрежденіе какое благотворительное- опять къ намъ; пожертвованіе — къ намъ. Все мы, да мы! Вѣдь не штука придумать, да израсходовать, — нѣтъ, а вы двиньте-ка безъ насъ! Я, признаться, и не понимаю, какъ все это пойдетъ безъ откуповъ! Мы-то не пропадемъ! Мы дѣятели и предприниматели. А вотъ получатели-то, что будутъ дѣлать безъ насъ? А кто только съ насъ не получалъ! Гм! Увидимъ! увидимъ!
Сынъ. Добраго утра, папа. (Цѣлуетъ у него руку, потомъ щеку.) Фу, какъ я усталъ! Насилу ноги волочу.
Кондрашовъ. Ну, да поработалъ вчера! Поработалъ порядочно.
Сынъ. Да потомъ ко мнѣ зашло еще нѣсколько человѣкъ, и легли въ шесть часовъ. Я бы и не всталъ, да нужно съѣздить. Папа, что это вчера за глупый слухъ прошелъ? Вѣдь это вздоръ?
Кондрашовъ. Гм! гм! Ну, не совсѣмъ вздоръ. Позамялись дѣла-то. Я тебѣ гм! гм!.. хотѣлъ сказать, чтобы ты, гм! гм! понимаешь… тово… теперь я тебѣ не могу давать столько.
Сынъ. Какъ, папа? Да что же я буду дѣлать! Вѣдь не могу же я жить хуже другихъ. Послѣ этого надо изъ полка выйти.
Кондрашовъ. Ну, зачѣмъ-же! Нужно только поакуратнѣе. Тамъ у тебя есть какая-то эта (вертитъ пальцами) прыгунья, ну, и сократить можно
Сынъ. Ну, нѣтъ, папа! Какъ же это можно: вѣдь это все равно, что выѣздъ, что пародеръ! — вѣдь нельзя же безъ танцовщицы! Ужь лучше ты убавь у Лунзы-то Карловны что нибудь.
Кондрашовъ. Ну… ну… вотъ ты и Луизу… Ну, что тебѣ Луиза.
Сынъ. Какъ что? Она больше моего, я думаю, тратитъ. Вѣдь у меня товарищи: тотъ князь, другой графъ. Если они аристократы по рожденію, такъ я долженъ же держать себя, по крайней мѣрѣ, какъ денежный аристократъ. Это тоже своего рода аристократія, аристократія будущности, (въ сторону) какъ Вагнерова музыка… и требуетъ поддержки.
Кондрашовъ. Ну… ну… хорошо. Гм… Денежный аристократъ… Конечно, это тоже аристократія… (Ухмыляется.) Аристократія будущности…
Сынъ. А я думалъ, папочка, что ты мнѣ прибавишь. Я приторговалъ одного сѣраго рысака — обѣщалъ утромъ досмотрѣть, — такъ ты мнѣ дай на него, а то у Луизы сѣрыя…
Кондрашовъ. Ну, ну, хорошо… хорошо… Тамъ посмотрю. Да оставь ты Луизу… не люблю я…
Сынъ (цѣлуя отца въ плечо). Ну, хорошо, папочка! Молчу. Поѣду лошадь смотрѣть. (Уходитъ. Въ то же время входитъ Папандопузо.)
Кондрашовъ. Поди-ка, братъ, сюда. Поди.
Папандопузо. Что прикажете, Василій Степановичъ?
Кондрашовъ. Разсмотрѣлъ, брать, я твои-то счеты. Прорѣшки есть! Есть прорѣшки. Не хорошо братъ плутовать-то, да благодѣтелей обманывать.
Папандопузо. Помилуйте Василій Степановичъ, осмѣлюсь ли я…
Кондрашовъ. Осмѣливаешься, братецъ, осмѣливаешься. (Смотритъ счеты.) Ну, вотъ хоть бы исправнику положенное жалованье выписалъ, а тамъ у васъ чудакъ какой-то завелся, что не беретъ его.
Папандопузо (вращаетъ глазами). (Въ сторону.) Какъ это онъ, чортъ, пронюхалъ? (Кондрашову.) Это точно, Василій Степановичъ, что деньги не беретъ, да вѣдь это на него же идетъ-съ. Ну, не деньгами, такъ лошадку уступишь за полцѣны или тамъ собакъ свору ему досталъ, выпивку устроилъ, — вѣдь это все единственно. (Вдругъ какъ-бы спохватясь.) Виноватъ, забылъ. (Съ улыбкой.) Къ Луизѣ Карловнѣ заходилъ. Она поручила отдать. (Вынимаетъ розовый бантикъ и подаетъ).
Кондрашовъ (беретъ нѣсколько смущаясь). Гм! хорошо. Да ты, братъ, мнѣ бантикомъ-то глаза не отводи.
Папандопузо. Нѣтъ-съ, помилуйте. Я только зашелъ къ нимъ сегодня, спрашиваю, порученія какого не будетъ-ли? Отдай, говорятъ, ему, да скажи чтобы заѣхалъ сегодня.
Кондрашовъ. Гм! Ну хорошо. А только все-таки изволь-ка ты мнѣ объяснить всѣ упущенія. Спроси въ конторѣ выписки изъ ревизіи, да принеси.
Панандопузо (про себя). Допечетъ каналья! Чувствую — хочетъ допечь. Напрасно и бантикъ упросилъ послать. И кто ему насплетничалъ? (Уходитъ.)
Кондрашовъ (одинъ). Плутъ, шельма. А ловкій! Надо его пугнуть, а изъ рукъ выпустить нельзя. (Смотритъ на бантикъ.) Вѣдь вотъ, и къ Луизѣ поддѣлался, бестія. И выдумщицы же эти нѣмки: вѣдь вотъ, бантикъ этотъ? вздоръ, а пріятно! Русская ни за что бы вамъ не догадалась прислать!
Панандопузо (въ сторону). Гдѣ это они все выкопали? (Ему.) Помилуйте, Василій Степановичъ, это нападки-съ! Это, вотъ клянусь вамъ всѣми святыми, нападки-съ! Я но довѣренности служилъ — иныя вещи, вы сами изволите знать, въ книгу внести нельзя.
Кондрашовъ (играя бантикомъ). Ну, ну, читай. (Входитъ Глафира Петровна. Онъ поспѣшно прячетъ бантикъ въ карманъ, бормочетъ.) Я сейчасъ, другъ мой, за платкомъ- (Уходитъ.)
Глафира Петровна (кланяется на поклонъ Папандопузо).
Папандопузо (ей). Я заходилъ сегодня къ отцу Паисію. Поручили вамъ отдать-съ. (Вынимаетъ поясъ въ родѣ крестьянскаго.) Отъ всѣхъ болѣзней помогаетъ-съ!
Глафира Петровна. А! Благодарствуйте.
Папандопузо. Приказали сказать — только что на голомъ тѣлѣ носить нужно-съ.
Глафира Петровна. Ну, ну! хорошо (Смотритъ на поясъ.) Еще надпись какая-то выткана: вѣрно молитва (Читаетъ медленно.) Ко-го люб-лю, тому дарю. Фу вздоръ какой! (Прячетъ его.)
Папандопузо. Осмѣлюсь просить, Глафира Петровна, не знаю на меня кто-то наклеветалъ Василію Степановичу. Сдѣлайте одолженіе, не дайте погибнуть! И отецъ Паисій тоже изволилъ сказать: попроси, говоритъ, ее.
Кондрашовъ (утираясь платкомъ). Вотъ и я. Здравствуй, мамочка. Ну, что Адель? (Она показываетъ глазами на Папандопузо.) А ты, братъ, подожди въ конторѣ, да обдумай. (Папандопузо уходитъ.)
Глафира Петровна (ему въ слѣдъ). А онъ добрый! Ты его Базиль, побереги, онъ усердный и преданный намъ!
Кондрашовъ. Гм! ну, увидимъ! А припугнуть надо. Такъ чтожъ Адель?
Глафира Петровна. Да ничего! Развѣ съ ней сговоришь? Начала я представлять резоны, а она: неужели, говоритъ, вы думаете, что скажете что нибудь новое? Все это я, говоритъ, давно знаю и обдумала! Вотъ и поди съ ней! Я думаю — нѣтъ ли тутъ какой любви, да не знаю, кто бы могъ ее сбить.
Кондрашовъ. Гм! Я самъ думаю, что тутъ тово!.. Надо будетъ мнѣ самому поговорить съ ней, пока князь не пріѣхалъ… А то что ему сказать?
Людмила. Здравствуйте, папа! Здравствуйте, мама!
Кондрашовъ. Здравствуй, Милочка! Здравствуй. Что ты рано поднялась послѣ бала? Да и что-то встревожена: опять чего не случилось-ли?
Людмила. Да, папа, мнѣ нужно будетъ говорить съ вами, но прежде скажите: какъ дѣла-то ваши?
Кондрашовъ. Да ничего! Уже говорилъ я — ничего! Вы о моихъ дѣлахъ не заботьтесь. А вотъ, свои-то скажи! Что опять — денегъ что-ли?
Людмила. Нѣтъ, папа. То есть если и надобны, то совсѣмъ иначе.
Кондрашовъ. А! Иначе нужны? Какъ же это иначе? Ну-ка, разскажи.
Людмила. Я, пана, имѣла съ мужемъ большой разговоръ. Я сама вижу, что этакъ продолжаться не можетъ: онъ все разстроилъ, — не можемъ же мы всегда быть на вашихъ рукахъ.
Кондрашовъ. Гм! Ты это — здраво, здраво. Только поздненько немножко. Ну, что же дѣлать?
Людмила. Я, папа, я, мама, рѣшилась разойтись съ нимъ…
Глафира Петровна. Помилуй, Людмила, возможно-ли? Вѣдь онъ все-таки человѣкъ порядочный.
Кондрашовъ. Гм! Нѣтъ, это недурно бы, да какъ же это — при чемъ ты останешься?
Людмила. Чтожъ — вѣдь надо чѣмъ нибудь кончить, папа! Л, конечно, скрывала отъ васъ свою семейную жизнь, но должна сознаться, что при настоящей жизни мужа, его требованіяхъ, не можетъ быть ни любви, ни согласія, ни уваженія наконецъ.
Кондрашовъ. И ни денегъ. Гм! Денегъ не напасешься.
Людмила. У меня остается все-таки маленькое состояніе, и я могу жить скромно. За границу съѣзжу, чтобы не возбуждать толковъ.
Глафира Петровна. Да помилуй, другъ мой! Какъ же ты, съ твоею молодостью, красотой и послѣ настоящей жизни останешься съ ничтожными средствами и безъ мужа на всю жизнь?
Людмила. Отчего на всю жизнь? Конечно, я теперь объ этомъ не думаю — послѣ настоящей неудачи, — но со временемъ можно и партію сдѣлать, конечно, по разсчету: будетъ съ меня ужь любви: лордъ Бленвіель, напримѣръ, очень привязанъ ко мнѣ.
Глафира Петровна. Другъ мой, какъ же отъ мужа?
Людмила. Да вѣдьмы разведемся, мама, какъ слѣдуетъ, разведемся по формѣ. Вотъ для этого-то, папа, и нужны издержки…
Кондрашовъ. Сколько? Ты говори прямо сколько.
Людмила. Мужъ говоритъ — нужно на хлопоты пятьдесятъ тысячъ.
Кондрашовъ. И отдать ему?
Людмила. Да, папа.
Кондрашовъ. То есть, но просту, онъ отпускаетъ тебя за пятьдесятъ тысячъ!
Людмила. Если хотите, папа, оно въ сущности такъ! Но я думаю, папа, выгоднѣе ужь откупиться разомъ.
Кондрашовъ. Пожалуй, оно и такъ. Только многонько.
Людмила. Я хотѣла просить, папа, если нужно, заложить или продать домъ…
Кондрашовъ. Гм! Ну, да поторговаться, такъ, можетъ, уступитъ.
Глафира Петровна. Ахъ, Людмила! Ахъ, Василіи Степановичи! Надо бы подумать прежде: вѣдь онъ все же баронъ.
Кондрашовъ. Ну, что же баронъ! Слава Богу не все къ нѣмцамъ за ними ходить, и своихъ завели; нынче есть вотъ и русскіе бароны изъ нашего брата. А онъ, признаться, и мнѣ надоѣлъ, и дорого стоитъ… Я полагаю, что откупиться-то выгоднѣе, — только, разумѣется, поторговаться.
Глафира Петровна. Подумай, Людмила!
Людмила. Эхъ, мама: много думала! Такія рѣшенія не дѣлаются въ минуту.
Пѣнкинъ (въ дверяхъ останавливается.) Виноватъ, я, можетъ быть, не во время.
Кондрашовъ. Нѣтъ, нѣтъ, Алексѣй Иванычь, иди, — очень радъ. Мнѣ нужно потолковать съ тобой. (Женѣ дѣлаетъ знакъ.) А съ ними мы кончили. (Людмилѣ.) Надо уладить будетъ. Уладимъ!
Глафира Петровна. Здравствуйте, Алексѣи Иванычъ. Я вамъ не помѣшаю?
Кондрашовъ. Нѣтъ, мамочка. У насъ тутъ будутъ толки про денежныя дѣла, такъ ужь вы насъ оставьте. (Въ сторону.) Лучше безъ бабъ-то. (Глафира Петровна и Людмила уходятъ.)
Кондрашовъ. Садись-ка, Алексѣй Иванычъ! Садись, потолкуемъ. У меня, признаться, голова кругомъ: тутъ денежныя дѣла расклеиваются, а тутъ семейныя еще…
Пѣнкинъ. Развѣ такъ дурно идетъ дѣло?
Кондрашовъ. Погорячились мы, братецъ ты мой, на послѣдкахъ-то понатужились слишкомъ. Думали, какъ наддадимъ хорошенько, такъ не станутъ систему измѣнять. Ну, и запутались. Да оно бы не бѣда, можно бы вывернуться — условія только измѣнить, потомъ бы наверстали: а тутъ хлопъ — закрываютъ откупа-то, вотъ тутъ и вертись! А къ этому еще семейное дѣло…
Пѣнкинъ. Я не позволяю себѣ вопросовъ… но вы знаете мое участіе къ вашему семейству: не случилось ли чего?
Кондрашовъ. Да случилась съ сущности вещь пріятная За Адель посватался князь Хилковатый. Партія, что и говорить, блистательная. А ужь при теперешнихъ обстоятельствахъ это счастіе неожиданное.
Пѣнкинъ (безпокойно). Ну и что же?
Кондрашовъ. Да вотъ, Адель-то, не рѣшается! Старъ, не нравится! Конечно, дѣло молодое, ну, можетъ и нравится ей кто нибудь, и я бы, конечно, ея счастью не препятствовалъ, — я братецъ самъ началъ вотъ безъ этихъ (показываетъ на брюки), такъ бѣднымъ брезговать не буду и дѣльному хорошему человѣку цѣну знаю, — да вѣдь, между нами сказать, негодятся онѣ небогатому-то человѣку. Хотѣлъ я ихъ воспитать, знаешь, по просту, по-русски, чтобы щи умѣла варить, да хорошей хозяйкой быть. Такъ куда тебѣ!… пенсіоны, да француженки, да англичанки… вотъ и вышли только (дѣлаютъ жестъ рукой) фить! фить! фить! Слова нѣтъ, дѣвки хорошія, неглупыя дѣвки, да, братецъ, къ шелкамъ:то больно привыкли! Ну, въ другое время это бы еще ничего, я бы наградилъ, стало бы съ нихъ, а теперь дать-то и не могу!…
Пѣнкинъ. Можетъ найтись человѣкъ, который не нуждается въ приданомъ и самъ прокормитъ.
Кондрашовъ. Гм. Прокормитъ! (Ухмыляется.) Корму-то, много, братецъ, на нихъ надо! Ты меня объ этомъ, о кормѣ-то, спроси! Тутъ трудовой-то копѣйки не хватитъ. Вѣдь я своей-то дочери не врагъ! Конечно, молодые люди, съ горяча; можетъ, и не подумаютъ объ этомъ. Изъ поцѣлуевъ-то, братъ, платья-то съ саженнымъ хвостомъ не сошьешь! Вотъ, Людмила-то — ты свой человѣкъ, тебѣ можно сказать — по любви вышла, и какъ было что транжирить, такъ и мужъ былъ хорошъ, а какъ все спустили — и разводятся!…
Пѣнкинъ. Какъ?
Кондрашовъ. Да! разводиться хотятъ. Положимъ, онъ свинья — да это еще и счастье, что свинья — по крайней мѣрѣ бросить не жалко, — а съ любимымъ-то только бы маялась. Хорошія, братъ, онѣ у меня дочери, слова нѣтъ, да глупость-то вотъ наша: воспитывали ихъ для тысячей, а какъ своихъ-то не будетъ, такъ и ищи тысячниковъ! А простой-то, хорошій, дѣловой человѣкъ хоть и милъ, да не годится. Отъ своего счастья должны отказываться. Ботъ оно что, дурацкое-то воспитаніе!… А тысячники-то на полу не валяются; съ нихъ ужь не спрашивай всего: и молодости, ну, и тамъ всего этого.(Дѣлаетъ молодцоватую фигуру.)
Слуга. Князь Хилковатый.
Кондрашовъ. А! проси въ гостиную. Я сейчасъ. Вотъ, братъ, за отвѣтомъ пріѣхалъ, а я не знаю, что и сказать! Извини… Нужно еще фракъ надѣть. (Уходитъ въ боковую дверь.)
Было одно препятствіе — неравенство воспитанія, непривычка къ труду и семейной жизни, — я пренебрегъ имъ: я бы пересилилъ себя и постарался съ этимъ примириться, пусть ее живетъ и веселится; — является другое — лишенія, чуть не бѣдность: это уже ей рѣшать. А если и рѣшится, — выдержитъ-ли она? Не опротивѣетъ-ли ей и эта жизнь, и я самъ, какъ опротивѣетъ простой кусокъ трудового хлѣба!..
Адель. А! и ты здѣсь! Какое счастье! Ты не говорилъ отцу?..
Пѣнкинъ. Нѣтъ. Я хотѣлъ только, но пріѣхалъ князь. Адель (держитъ его за руку). Тѣмъ лучше! Мы вмѣстѣ… вмѣстѣ мы успѣемъ… съ тобой я смѣла и увѣренна…
Адель. Папа! Я къ тебѣ… шла… Папа, ты любишь меня, ты меня не погубишь… Я…
Кондрашовъ. Постой, мой ангелъ! Алексѣй Иванычъ, ты другъ нашей семьи, ты знаешь Адель съ дѣтства, поговори съ ней: передай, что я тебѣ говорилъ; ты человѣкъ умный, лучше меня убѣдишь. А я отецъ! я, пожалуй, не выдержу, и изъ слабости сдѣлаю несчастье дочери. Переговори съ нимъ, Адель, обдумай, другъ мой, обдумай хорошенько еще разъ, а я пока займу кпязя и потомъ приду за отвѣтомъ; подумай мой ангелъ! Алексѣй Иванычъ, я тебѣ поручаю ее: дѣло идетъ объ ея счастьи, о всей ея будущности… я надѣюсь на тебя! (Жметъ ему руку, цѣлуетъ Адель въ голову и уходитъ.)
Адель. Что это значитъ?
Пѣнкинъ (медленно и въ раздумъи). Это значитъ, что онъ догадался о нашей любви н… поручаемъ мнѣ самому убить ее.
Адель. Какъ?
Пѣнкинъ. Да! онъ сейчасъ говорилъ о тебѣ; онъ говорилъ, что не сталъ бы препятствовать твоему браку съ бѣднымъ, еслибы былъ при другихъ обстоятельствахъ, но что теперь ты сама должна отказать.
Адель. Почему?
Пѣнкинъ. Потому, что ты бѣдности не можешь выносить, а онъ за тобой ничего не даетъ.
Адель (сурово). Какъ? Совсѣмъ ничего?
Пѣнкинъ. Да, ничего!
Адель. И ты что же ему отвѣтилъ?
Пѣнкинъ. Я сказалъ ему, что найдется человѣкъ, который за приданымъ не погонится. (Адель хватаетъ его за руку и жметъ.) Но онъ мнѣ отвѣчалъ, что ты такъ воспитана, что приданое не ему, а тебѣ нужно; что если ты стала бѣдна, такъ тебѣ необходимъ мужъ богатый, что только съ нимъ ты можешь быть счастлива.
Адель. Какъ! я для любимаго человѣка не могу отказаться отъ тряпокъ! О, Алексѣй, и ты это подумалъ…
Пѣнкинъ. Нѣтъ, другъ мой! Я не думалъ, что ты откажешься… Но… я подумалъ тоже: подъ силу ли будетъ тебѣ всю жизнь нести это бремя?
Адель. Ты сомнѣваешься?..
Пѣнкинъ. Я боюсь, другъ мой! Адель, ангелъ мой! Я боюсь за тебя потому, что ты мнѣ дорога. Не увлекайся благороднымъ порывомъ. Вѣдь порывъ проходитъ. Если ты не по силамъ берешь ношу, такъ она убьетъ нашу любовь, убьетъ и мое, и твое счастье! Мы стоимъ на роковомъ поворотѣ. Имѣй мужество прямо смотрѣть въ лицо судьбѣ и не обольщать себя! Не губи напрасно ни себя, ни меня. Мнѣ лишенія не новость, но для тебя роскошь не только обычная обстановка, для тебя она занятіе, жизнь, необходимость! Когда я буду работать и разъѣзжать, чтобы добывать средства къ жизни, что ты будешь дѣлать одна въ небогатой обстановкѣ, можетъ, съ дѣтьми, да съ заботой о кухнѣ? Вынесешь ли ты эту жизнь? Привыкнешь ли къ ней? Твои знакомства будутъ тебѣ тогда не по средствамъ. Не позавидуешь ли ты роскоши, которая пронесется мимо тебя? Не опустишь ли ты глаза, когда твоя теперешняя подруга, вся въ соболяхъ и бархатѣ, окинетъ тебя съ ногъ до головы и покровительственно кивнетъ тебѣ? Когда тебя не узнаетъ, постыдится узнать та подруга, для которой теперь ты образецъ и предметъ зависти… Мы привыкли къ нашей средѣ. Если передъ нами роскошь и лѣнь поднимаютъ голову, мы не только смотримъ ей прямо въ лицо, мы сами еще выше поднимаемъ голову и имѣемъ право поднимать: мы сознаемъ силу и достоинство труда. Но въ тебѣ, тебѣ самой невѣдомо, есть гордость богатства; гдѣ же ты возьмешь: на что обопрется твоя гордость бѣдности?.. (По мѣрѣ того, какъ Пѣнкинъ говоритъ, Адель опускаетъ голову и плачетъ.) Подумай объ этомъ, мои ангелъ. И теперь имѣй мужество и честность сказать прямо: готова ли ты выйдти за меня!
Адель (въ волненіи). Послушай, Алексѣй… можетъ, отецъ нарочно сказалъ… Не можетъ быть, чтобы онъ ничего не далъ.. Можетъ быть онъ дастъ еще…
Пѣнкинъ. А!.. (Беретъ себя за голову.) Ну я не вишо тебя! Будь счастлива! (Жметъ ей руку и хочетъ идти.)
Адель (удерживая его). Алексѣй! Но какъ же это! Я люблю тебя, вѣдь это ужасно — отдаваться этому старику… когда любишь другого…
Пѣнкинъ (холодно и съ ироніей). Отецъ и это предвидѣлъ! Онъ говоритъ, что милліонеры не валяются по улицамъ, и къ нимъ надо быть снисходительнымъ: нельзя же все — чтобы и милліонеры, да еще и молодость, и любовь…
Адель (вставая, смотритъ ему въ лицо и задыхаясь). Да?! Ну, такъ вотъ что: мы избалованы, испорчены, извращены; мы не можемъ жить безъ роскоши… мы не имѣемъ твердости отказаться отъ нея для любви, — но мы умѣемъ любить… Слушай: я не могу выйдти за тебя… но я люблю тебя… Я тебя люблю, и буду любить, что бы тамъ ни было!.. (Упадаетъ къ нему на грудь. Пѣнкинъ смотритъ на нее въ изумленіи, потомъ наклоняется къ ея головѣ, горячо ее цѣлуетъ, вырывается и уходитъ).
Адель (приходя въ себя и сурово). А! Такъ вотъ насъ готовятъ къ чему! Такъ наша роскошь не игрушка наша, а властелинъ! Мы не можемъ выйдти за того, за кого хотимъ; не можемъ жить, какъ хотимъ. Мы обречены милліону… насъ не берутъ безъ него. (Останавливается.) Намъ надо продать себя, чтобы получить свободу располагать собою… А! Насъ пріучаютъ къ этому, готовятъ, свѣтъ этого требуетъ… Ну, что же! Продадимся! (Кондрашовъ заглядываетъ осторожно и озабоченно въ дверь; не вида Пѣнкина, проясняется, и подходитъ къ двери.)
Кондрашовъ. Ну, другъ мой, какъ ты? Обдумала? рѣшилась?
Адель. Я — согласна, папа!
Кондратовъ. Вотъ, умница. (цѣлуетъ ее и ласкаетъ.) Вотъ, разумница! Ну, оправься, оправься немного, а то ты очень встревожена. (Машетъ Адели въ лицо платкомъ. Въ сторону.) И Пѣнкинъ умница! умница! Вообще, умная, дѣльная нынче стала молодежь! Это пріятно! пріятно! (Адели.) Ну, что? оправилась? Подожди, я сейчасъ пошлю князя, (растроганный) Бѣдненькая! Будь тверда. Что дѣлать! иногда нужно и попригнуться. (Уходитъ. И въ дверяхъ) Ваше сіятельство! пожалуйте. Вотъ и сама невѣста. Мы очень счастливы, ваше сіятельство… Но дѣтей не принуждаемъ: какъ сама рѣшитъ, такъ и быть. Ужь вы извините. Не намъ, а ей жить съ человѣкомъ..
Князь. Аделаида Васильевна, рѣшите… Обожаю, обожаю…
Адель (не глядя). Я согласна.
Князь (цѣлуя ее руку.) Ангелъ! ангелъ! (Кондрашову). Согласна! (Обнимаетъ.) Счастливъ, счастливъ…
Кондрашовъ. И я искренно счастливъ. (Идетъ въ двери.) Жена, Глафира Петровна, мамочка, Людмила — идите всѣ сюда.
Князь (Адели.) Пылинки… пылинки не дамъ сѣсть на васъ, все… все, что хотите.
Кондрашовъ. Мам… согласна! Людмила…
Глафира Петровна (обнимаетъ Адель и даетъ руку князю, который ее цѣлуетъ). Другъ мой! (Князю.) Князь, сдѣлайте ее счастливою! (Отираетъ слезы. Поздравленія Людмилы и Фисочки.)
Кондрашовъ. Ваше сіятельство, вы теперь нашъ семьянинъ, — позвольте познакомить васъ съ матушкой моей… (Глафира Петровна возводитъ на него глаза.)
Князь. Очень радъ! Очень радъ!
Кондрашовъ (ей). Ничего! (Фисочкѣ.) Фисочка, проси матушку. Она старушка простая, князь, но почтенная.
Фисочка (отрываясь отъ Адели). Бѣдная… и счастливая жертва… (Уходитъ. Въ дверяхъ показывается и останавливается Ерындиковъ. Не знаетъ, что изъ себя дѣлать.)
Глафира Петровна (Адели). Другъ мой, будь тверда. Людмила, дай одеколону. (Людмила уходитъ. Адель въ безсиліи опускается на диванъ нѣсколько въ сторонѣ. За ней ухаживаютъ.)
Ерындикова. Позвольте и мнѣ поднести поздравленіе-съ. (Поздравляетъ всѣхъ. Людмила возвращается и ухаживаетъ за Аделью.)
Глафира Петровна. Ахъ, благодарю васъ, милая. Велите, пожалуйста, подать стаканъ воды.
Ерындикова (выходя). Вотъ служанку нашла! (Высовываетъ голову въ дверь и отдаетъ приказаніе. Возвращаясь и увидавъ мужа.) Гдѣ ты былъ? Поздравлялъ?
Ерындиковъ. Нѣтъ.
Ерындикова. А объ дѣлѣ говорилъ?
Ерындиковъ. Нѣтъ.
Ерындикова. Гдѣ же ты пропадалъ?
Ерындиковъ. У генерала былъ.
Ерындикова. У какого генерала?
Ерындиковъ. Что вчера приглашалъ.
Ерындикова. Ну, что же?
Ерындиковъ. Не пустилъ.
Ерындикова (печально качаетъ головой). Эхъ, ты! Видно самой приняться.
Кондрашовъ. Ваше сіятельство, позвольте представить матушку! (Матери.) Князь, маменька, осчастливилъ насъ предложеніемъ.
Князь. Очень радъ! Прошу полюбить! Позвольте ручку. (Цѣлуетъ у Ѳеоктисты Гавриловны ручку, та его въ голову.)
Ѳеоктиста Гавриловна. Очень рада, батюшка! Прошу насъ полюбить. (Разглядывая его.) Только прости, не сердись, батюшка, на старуху, не позненько ли вздумалъ ты жениться-то, словно бы ты мнѣ больше подъ пару?.. (Глафира Петровна ужасается.)
Князь. Хе, хе! Сердце молодо, уважаемая мм!.. Сердце молодо! Люблю! Люблю!
Ѳеоктиста Гавриловна. Ну, твое дѣло, батюшка! (Подходитъ къ Адели и въ полголоса.) Что ты это — сама, что ли, себя продаешь! (Адель машетъ рукой и бросается къ ней на грудь.) Ну, дай Богъ тебѣ счастья… (Посмотрѣвъ на князя.) Не военный, а храбрый, храбрый! (Глафира Петр. киваетъ Людмилѣ на нее головой. Та подставляетъ ей кресло и оттираетъ ее.)
Сынъ (вбѣгая). А! Поздравляю, князь! Папа, мама, Адель! (Цѣлуется и поздравляетъ. Кондрашовъ суетится, заглядываетъ въ канцелярію и оттуда выходятъ его служащіе и Папандопузо, и поздравляютъ его. Онъ имъ велитъ остаться.)
Ѳеоктиста Гавриловпа (Людмилѣ). Ну, а ты что?
Людмила. Я, бабушка, расхожусь съ мужемъ.
Ѳеоктиста Гавриловна (вполголоса). Къ своему-то что-ли бѣжишь?
Людмила. Къ какому своему? За мной ухаживаетъ одинъ богатый англичанинъ, и я, можетъ быть, тоже выйду за него.
Ѳеоктиста Гавриловна. Отъ живого-то мужа?
Людмила. Эхъ! да вы не понимаете. Ужь это вездѣ давно дѣлается, пора и намъ!
Ѳеоктиста Гавриловна. Что это за городъ такой: всѣ-то перевлюбились, да перепутались: и старые, и молодые! тьфу!
Ерындикова (толкаетъ мужа къ Кондрашову). Поздравь. (Тотъ подходитъ и кланяется.)
Кондрашовъ. Спасибо, братъ, Богъ счастье посылаетъ. Вотъ самъ видишь, — разскажи дома-то, разскажи.
Ерындикова. Нечего разсказывать-то, Василій Степанычъ, развѣ то что ѣздили непошто, привезли ничего!
Кондрашовъ (въ сторону). Гм! гм! Эта, пожалуй, тамъ наплететъ. (Ерындикову.) Отчего же не почто: свѣтъ не безъ добрыхъ людей, братецъ; для тебя я вотъ что придумалъ: откупа не будетъ, такъ я тамъ у насъ складъ заведу и тебя сдѣлаю надсмотрщикомъ. Ты мужикъ вѣрный!
Ерындиковъ (кланяется). Благодарю покорно!
Попандопузо. Вотъ тебѣ и разъ! А я на это мѣсто разсчитывалъ.
Ерындикова (тихо про себя) И этимъ надо довольствоваться.
Ерындиковъ (женѣ). Теперь домой.
Ерындикова. Мѣсто получили, такъ можно здѣсь пожуировать. Я еще въ маскарадахъ не была…
Ѳеоктиста. Гавриловна. Поѣдемте-ка вмѣстѣ по домамъ. Вася, отпусти ты и меня.
Кондрашовъ. Что это вы, маменька? И въ такой день?
Ѳеоктисту Гавриловна. Да будетъ ужъ! Полюбовалась я на твое житье. Всѣ устроились… Всего насмотрѣлась. Пора мнѣ и къ себѣ. (Василій Степановичъ цѣлуетъ у нея руку.)
Фисочка. Всѣ счастливы, одна я какъ послѣдній цвѣтокъ на вѣткѣ! (Громко вздыхаетъ.)
Василій Степановичъ (поглядя на нее.) А! Фиса! Гм! гм! Харитонъ!
Папандопузо. Что прикажете?
Василій Степановичъ. Ну, братецъ, хоть ты и тово… но для такого дня прощаю: мѣсто твое упразднится, такъ у меня есть пріискъ по Енисею: я тебя туда назначу. (Папандопузо кляняется.) А чтобы тебѣ не скучно было въ глуши-то, такъ вотъ тебѣ жена, а я за ней дамъ въ приданое пай. Согласны?.
Папандопузо (Въ сторону). Ужь я зналъ, что допечетъ. (Кондрашову.) Покорно благодарю, дядинька! (Цѣлуетъ у него руку.)
Фисочка. (съ чувствомъ.) Благодарю васъ. (Цѣлуетъ его въ плечо.)
Ѳеоктиста Гавриловна. Ну, вотъ оно и кстати: Пузо женится на Голобрюховой.
Сынъ Кондрашова. Какъ? какъ бабушка? Голобрюхова? Фисочка, такъ вы М-lle Голобрюхова? Отчего же вы скрывали такую прекрасную Фамилію?
Фисочка. Ну, теперь мнѣ все равно! Я скоро перемѣню ее. (Публикѣ.) Могла ли подумать, что я буду гречанка!
Василій Степановичъ. Ну, благодареніе Богу, потихоньку да полегоньку, а все устраивается прекрасно! И благословеніе не оставляетъ домъ мой. Могу внести въ лѣтопись, что и вторую дочь свою, Адель, видалъ за стариннаго русскаго князя и сановника, а тамъ — какъ знать: вѣдь такъ или иначе, а мы еще послужимъ благу отечества, и можетъ быть, со временемъ внесу: "за услуги, оказанныя отечеству, такой-то Иванъ Кондрашевъ возводится съ своимъ потомствомъ… (Оглядывается. Въ дверяхъ показываются люди съ бокалами и бутылками шампанскаго. Кондрашевъ бросается къ нимъ.) Наливай и проси!