Ночью буря разозлилась,
Крыша снѣгомъ опушилась,
И собаки по щелямъ.
Липнетъ глазъ отъ рѣзкой пыли,
И огни ужъ потушили
Вдоль села по всѣмъ дворамъ.
Лишь въ избушкѣ за дорогой,
Одинокой и убогой
Огонёкъ въ окнѣ горитъ.
В той избушкѣ только двое.
Кто ихъ знаетъ, — что такое
Братъ съ сестрою говоритъ?
— «Помнишь то, что, умирая,
Говорила намъ родная
И родимый? — отвечай!..
Вотъ, — теперь, что день, то гонка,
И крикливаго ребёнка,
По-вѣкъ дѣвкою, качай!
И когда же вражья сила
Васъ свела? — Вѣдь нужно жъ было
Завертѣться мнѣ въ извозъ!..
Иль ответить не умѣешь?
Что молчишь и что блѣднѣешь?
Право, дѣвка, не до слёзъ!»
— «Братецъ милый, ради Бога,
Не гляди въ глаза мнѣ строго:
Я въ ночи тебя боюсь».
— «Хоть ты бойся, хоть не бойся,
А сойдусь — не беспокойся, —
Съ нимъ по-свойски разочтусь!»
Вѣтеръ пуще разыгрался, —
Кто-то въ избу постучался…
— «Кто тамъ?» — братъ въ окно спросилъ.
— «Я прохожій, и отъ снѣга
До утра ищу ночлега», —
Чей-то голосъ говорилъ.
— «Что жъ ты руки-то поджала?
Люльку вдоволь, чай, качала…
Хоть грусти, хоть не грусти, —
Нѣтъ меня, такъ нѣтъ и лѣни!
Побѣги проворнѣй въ сѣни
Да прохожаго впусти».
Чрезъ порогъ вступилъ прохожій;
Помолясь на образъ Божій,
Поклонился брату онъ, —
А сестрѣ какъ поклонился
Да взглянулъ, — остановился,
Точно громомъ поражёнъ…
Всѣ молчатъ. Сестра бледнѣетъ,
Никуда взглянуть не смѣетъ…
Исподлобья братъ глядитъ…
Всё молчитъ, — лучина съ трескомъ
Лишь горитъ багровымъ блескомъ,
Да по кровлѣ вѣтръ шумитъ.
