А. Н. Трефолев. Избранное
Ярославское книжное издательство, 1955
МЕЛАНХОЛИК править
Время залечивает старые раны: воспоминания народа о крепостном быте постепенно слабеют, изглаживаются из памяти, сменяясь надеждами на счастливую будущность. Лет через 20—30 русский крестьянин, слушая рассказы стариков, как они жили при господах, перекрестится и молвит: «все это было да прошло, и быль быльем заросла».
Ярославская губерния, нужно отдать ей справедливость, никак не более, если еще не меньше других местностей нашего отечества, развила в себе крепостничество со всеми темными его сторонами. Известно, что здесь вследствие многих условий (между прочим, по причине скудной почвы) существуют и существовали издавна отхожие промыслы. Благодаря им, живя в чужом краю, вдали от барского глаза и барских рук, ярославский сметливый мужичок пользовался, относительно говоря, большой свободой и жил довольно сносно, если можно назвать сносным положение раба. Но, к несчастию, не все помещики отпускали своих крестьян на промыслы; во многих, особенно в мелкопоместных имениях, существовала барщина; а где она была, там народ не видал красных дней. Герой настоящего рассказа «меланхолик» принадлежит к числу мелкопоместных. Такие личности, как Федор Никитич Бакунин, живший во времена пугачевщины, могли бы способствовать ей своими деяниями, если б пугачевщина, подвигаясь на Запад с юго-восточной окраины России, коснулась Ярославской губернии. Вероятно, пугачевщина обрела бы и здесь достаточное количество материалов для своих всеразрушительных сил, первые удары которых направились бы в таком случае, всего скорее, на маленьких, подобных Бакунину, деспотов. По усмирении бунта, Екатерина II должна была усмирять крепостников. В царствование ее из одной Ярославской губернии сослано было в Сибирь несколько дворян за жестокое обращение с крестьянами и дворовыми. Бакунин, как увидит читатель, подвергся другому наказанию, очень слабому… Впрочем, великая императрица поступала вообще снисходительно. Вспомним знаменитую Салтычиху. Эта барыня-зверь, посаженная в монастырь за свои бесконечные кровавые деяния, того ли стоила? Чего стоил Бакунин, пусть рассудит сам читатель. Описывая его историю, представляющую любопытный материал для характеристики семидесятых годов прошедшего столетия, мы будем в строгой точности следовать за архивными документами и не позволим себе уклониться от них, ради красного словца, ни на один шаг. Екатерининское царствование отдалено от нашего времени уже настолько, что мы имеем возможность спокойно и совершенно беспристрастно относиться к своеобразным, отличительным явлениям этого царствования, имевшего свои светлые и темные стороны.
Рыбинский помещик Федор Никитич Бакунин, выйдя в отставку с чином капитан-лейтенанта, поселился в небольшом имении, сельце Горках[1]. Там, 14 октября 1778 года, произошло событие, составляющее предмет нашего рассказа.
Бакунин был женат на рыбинской дворянке Пелзгее Ерастовне Жоховой[2]. Вскоре после брака г-жа Бакунина уехала погостить к своему отцу, в сельцо Архарово[3], оставив мужа среди раболепной дворни, в числе которой находилась молодая баба Аксинья Прокофьева. За какую вину обрушился на Аксинью барский гнев, мы не можем сказать положительно верно, хотя есть некоторое основание думать, что честная женщина уклонилась от господских принудительных нежностей. Как бы то ни было, Бакунин прибил ее поленом. Современные документы добродушно объясняют, что наказание было «немилостивое». Уставши от побой, Бакунин велел бросить Аксинью, едва живую, под навес с дровами. Ночью он приходил к ней два раза; в первый раз несчастная кричала: «Голубчик барин, помилуй!» Но Федор Никитич был неумолим. Во второй раз уже дворня не слыхала ни криков, ни стонов: все было тихо, удары сыпались на мертвое тело…
Утром 15 октября пришли к Бакунину двое крестьян, Абрам Филиппов и Кирилло Перфильев; они спросили барина, что делать с убитой?
— «Купите гроб, — отвечал Бакунин, — и заройте скорее Аксинью в лесу».
— «Боязно: ну, вдруг нас увидят за этим делом?»
— «Так лучше отвезите ее к попу, чтобы он похоронил ее на кладбище».
Однако поп Ефим, живший в ближайшем селе Никольском — что в Задубровье, оказался человеком опытным; он сразу сообразил: нет, тут дело-то нечисто, уголовным судом пахнет!
— «Не стану хоронить; баба умерла без причастия и каким образом, бог вас знает», — отвечал поп на просьбы крестьян.
— «Дозволь хоть около кладбища зарыть!» — умоляли крестьяне, которым нельзя было явиться домой с трупом к сердитому и грозному барину.
— «И на это не согласен, — возразил поп Ефим, — где хотите, тут и хороните».
Узнав об отказе священника, Федор Никитич приказал похоронить убитую в так называемом «поповском ельнике». И вот мрачные ели скрыли под своим густым навесом страшное злодейство, к счастию, не на долго: слухи о нем быстро разнеслись по Рыбинскому уезду, и местная юстиция, в лице заседателя земского суда, капитана Чирикова, вырыла из земли труп, который, не успев сгнить, имел на себе следы жесточайших ударов: верхняя губа была рассечена, руки и ноги переломлены. Чириков немедленно арестовал Бакунина, за которым немало оказалось и других грешков. Почтенному моряку грозила Сибирь. Чтобы избегнуть ее, нужно было ухитриться, придумать благовидное оправдание, и Бакунин, наконец, придумал заявить себя человеком больным, страдающим «меланхолией».
В Рыбинском уездном суде он отвечал на вопросные пункты, что убийство хотя и совершено им, но без обдуманного заранее намерения, в припадке помешательства или, как выражался Бакунин, «в меланхолическом беспамятстве».
— «Расскажите все, что помните», — спросили судьи — народ хороший, добрые знакомые убийцы, которому, как местному дворянину, они сочувствовали.
— «Помню, — отвечал Бакунин, — что 14 октября я был в своем доме и, по меланхолическому беспамятству (оно со мной случается часто), дворовую мою женку Аксинью Прокофьеву в черной горнице бил, не запираюсь; но от этих побой упала ли она на пол и, когда я перестал бить, было ли дано мною приказание вытащить ее под навес, и что затем случилось, — я ничего не помню, по нашедшему на меня, как уже сказано, меланхолическому беспамятству. На другой же день, т. е. 15 числа, лишь только я очувствовался, пришли крестьяне и сказали мне, что Аксинья под навесом умерла. Тогда я в жалостном состоянии был и распорядился похоронить ее на кладбище, по церковному чиноположению. Поп, однако, не согласился. Чего для, дабы от сей женки не последовало вредного запаху, я велел зарыть ее в ельнике, что растет у церкви…»
Дальнейшие вопросы относились уже к другим поступкам Бакунина. Судьи желали, между прочим, знать: бил ли он крестьянина Алексея Антропова, сперва полетом и обухом, а потом палками, за то, что Антропов просрочил в уплате оброка? Из следствия оказалось, что означенный крестьянин, благодаря только своему крепкому сложению, остался жив «и от тех побой свободу получил» (т. е. выздоровел). Бакунин опять сослался на меланхолические припадки.
— «Когда сия болезнь случается со мною, — объяснил Федор Никитич, — я нахожусь в беспамятстве часа два-три и больше».
Соседние дворяне, «штаб и обер-офицеры», приходской священник и другие лица засвидетельствовали под присягой, что они неоднократно видали Бакунина в сумасшествии и беспамятстве; но Ярославское городническое правление, под надзор которого поступил меланхолик, отозвалось о нем, как о человеке совершенно здоровом. Полицейские власти указали, впрочем, суду на один сомнительный случай с Бакуниным. Как-то раз он был отпущен из полиции в дом своей жены, для свидания с нею, и без всякого повода бросился на Пелагею Ерастовну, чтобы сокрушить ребра и зубы дражайшей половины, которая хотя и оказала храброе сопротивление меланхолическому супругу, но, тем не менее, драка прекращена была только вмешательством караульного унтер-офицера, сопровождавшего господина Бакунина.
— «Зачем вы дрались с женой?» — спросили его в суде.
— «Зачем!… все от меланхолии!» — отвечал Федор Никитич.
Из Рыбинского Уездного Суда дело о Бакунине поступило в Ярославский Совестный Суд. Определение его, замечательное как образчик юстиции минувшего столетия, приводим вполне.
"1) Хотя по доказательству вышеписанных на него (Бакунина) доказателей, по свидетельству и следованию Рыбинского Нижнего Земского Суда заседателя, капитана Чирикова да и по собственным его, Бакунина, ответам оказалось, что та убитая женка точно от тех его несносных побои умерла; но как он, Бакунин, те побои оной женке чинил, будучи в беспамятстве, а намерения к смертному убийству никакого не имел (о котором его безумстве того Рыбинского уезда предводитель и сосед-ственные дворяне засвидетельствовали, со удостоверением и под присягою, что они его, Бакунина, в действительном сумасшествии видали) и по сим обстоятельствам то учиненное им, Бакуниным, смертное убийство за умышленное и не признается.
А высочайшим ее императорского величества учреждением для управления губерний, в 397 и 399-й статьях, предписано: «дела, касающиеся до таковых преступников, кои иногда, более по несчастливому какому приключению, впали в прегрешение, судьбу их отягчающую выше мер ими содеянного, также преступления, учиненные безумным или малолетним, и дела колдунов или колдовства, поелику в оных заключается глупость, обман и невежество, надлежит отсылать в Совестный Суд, который един право имеет учинить о вышеписанном решение. Так как и он, Бакунин, учинил оное убийство, будучи в безумстве, в примечании чего и никакого по законам наказания, подлежащего смертоубийцам, не заслуживает».
«2) Но как из сего дела видно, что приходящее на него, Бакунина, безумство большею частью бывает с некоторою отменного суровостью, сопряженною с тиранством к человечеству, а особливо к его подвластным, как то явно оказалось в убитии женки, что руки и ноги у ней переломлены, также и чинимые им несносные побои крестьянину его Алексею Антропову, который долгое время был болен; а более всего доказывает, что уже он, Бакунин, и во время содержания его в городническом правлении под стражею, в нашествии на него случающегося с ним беспамятства, без всякой причины бил жену свою, от чего едва был мог удержан караульными: то чтобы он, Бакунин, впредь во время нашествия такового беспамятства не мог учинить, как подвластным своим, так либо кому и посторонним смертного убийства или несносных побой, Совестный Суд, предостерегая человечество по силе учреждения 195 статьи, коею предписывается, что ее Императорскому Величеству каждого верноподданного безопасность драгоценна, по содержанию указа 1722 года, Апреля 6-го дня, коим поведено: „за теми безумными, которые подданных своих бьют и мучат, смертные убийства чинят и недвижимое в пустоту приводят, никаких деревень не справливать, а ведать такие деревни по приказной записке, и их с тех деревень поить и кормить“; то и его, Бакунина, ко владению недвижимым его имением вечно не допускать, а определить, по силе указа 1722 года, для жития в дом сумасшедших, где его, в силу учреждения 389 статьи, и содержать под присмотром, чтобы он как смертных убийств, так и никаких побой никому чинить не мог».
Таким образом меланхолик, благодаря судейскому добродушию, а может быть и другим, так сказать карманным, обстоятельствам, спасся от Сибири. Недвижимое имение его было взято в опеку, и опекуншею определена Пелагея Ерастовна, обязанная давать своему мужу «пристойное содержание и пропитание». Решение Совестного Суда Бакунин выслушал при открытых дверях, и потом, согласно резолюции Приказа Общественного Призрения, отослан был к ярославскому коменданту, бригадиру Кудрявцеву, с тем, чтобы тот приискал для него удобное жилище: дом умалишенных тогда еще не был отстроен в Ярославле.
Кудрявцев приискал единственное удобное место на гауптвахте, в рубленом городе, близ Фроловского моста. Там и заключили меланхолика, устранив от него все орудия и вещи, которыми он мог причинить вред себе и окружающим его людям. Караул, приставленный к Бакунину, наблюдал также за тем, «чтобы ничего хмельного ему не давать». Однако последнее правило часто нарушалось караульными солдатами: они пьянствовали вместе с меланхоликом, покупая на его деньги вино в изрядном количестве, так что до тех пор, пока у Бакунина имелись средства, он вел жизнь вовсе не арестантскую. Может быть, он хотел заглушить пьянством мучившую его совесть, или подладиться к солдатам. Бригадир Кудрявцев, исполняя волю своего начальства, рапортовал каж-донедельно, что «Бакунин в безумстве и тому подобных качествах никем не примечен». Наконец, члены Приказа Общественного Призрения решили сами испытать, точно ли здоров Федор Никитич. Освидетельствовав его, 22-го марта 1779 года, они нашли, что Бакунин совершенно здоров. «Входя с ним в разговоры о разных материях (так доносили гг. члены генерал-губернатору А. П. Мель-гунову), мы не токмо в болезни и безумстве его не приметили, но еще и здравое природного разума действие усмотрели». — Что с ним делать? где его содержать? спрашивал Приказ. Ответ Мельгунова был таков: «Содержать под крепкой стражей, дабы от него, Бакунина, не могло последовать утечки (бегства) впредь до воспо-следования указа Правительствующего Сената». Мы забыли сказать, что Мельгунов, после решения дела Совестным Судом, потребовал к себе всю переписку и отослал ее в Сенат со своим мнением, где высказал уверенность, что злодейские поступки Бакунина, неправильно признанного «меланхолическим больным», получат должное возмездие.
В ожидании сенатского решения надзор за Бакуниным был усилен. Мельгунов приказал Ярославскому коменданту, вместе с городовым лекарем, еще раз освидетельствовать арестанта. По этому случаю комендант сочинил безграмотнейший и наивнейший акт, который мы цитируем с буквальной точностью: «Означенной болезни меланхолии хотя в Бакунине и не усмотрено, но кроме как только необыкновенная перемена в лице его и речах примечание наводит немалое в очевидности, кроме внутренности, ипахондрическую (sic!) болезнь. Сверх же сего, перед сим временем, по произволу его, определенным к нему, с прочими, солдатом Семеном Тетериным куплена ему Бакунину была каменная небольшая посуда, то-есть миска, две тарелки и солоница, кою, неведомо от чего, сам-собою встревожась при определенных трех солдатах, всю расшиб без остатку, бранясь при том непристойно, яко бы она ему не угодна…»
Так поступал меланхолик. Но разбитая миска — слишком слабое доказательство сумасшествия, и это, конечно, понимал ярославский комендант; вследствие чего он привел другое доказательство расстройства в Бакунине умственных способностей, именно то, что Федор Никитич не ладит с Пелагеей Ерастовной. «Сия законная жена допущена была к нему в рассуждении человечества, для свидания, и вместе с ним обедала; а между тем ели они печеный с курицею пирог и, по окончании обеда, оный (пирог) на тарелке отдан был солдату Григорию Грибанову, который благополучно весь его доел. Напоследок же он, Бакунин, безобразно закричал, бранясь притом, будто бы жена его тем печеным пирогом испортила, и через его яко бы чувствует в себе во всех членах боль и трясение ко отчаянности жизни. И если б не удержали его солдаты, то в предприятии был драться», и т. д. Щадя терпение читателя, не выписываем всех подробностей из этого рапорта, который кончается тем, что Бакунин сам благодарил солдат за вмешательство их в сцену с женой, приходившей к нему «в рассуждении человечества». После этой ссоры Бакунина уехала из Ярославля в свою деревню и прислала оттуда мужу-меланхолику две рубашки. Узнав, что они присланы женой, Федор Никитич изорвал их в клочки и отослал обратно. Злое настроение духа в нем постоянно усиливалось. «Меланхолическая болезнь» (доносил комендант) «ныне час-от-часу в нем возрастает и никакой надежды к совершенному выздоровлению не подает, но паче налагает на него бремя неудобоносимое, заставляющее его и о самой своей жизни быть беспечным. А что касается до посторонних людей, то оных весьма от вкоренившейся в него, по той болезни, злости ненавидит и часто делает нападение к битию…»
В 1780 году Правительствующий Сенат, указом на имя А. П. Мельгунова, дал знать, что «Бакунина следует содержать в доме сумасшедших с тем однакож, что если он через пользование или время придет в состояние ума, то об оном Правительствующий Сенат, для надлежащего о нем определения, уведомить». Вероятно, наш меланхолик вздохнул легко: сидеть в доме сумасшедших все же было гораздо лучше, чем работать на каторге, тем более, что опекунша-жена присылала ему из деревни порядочные, по тому времени, деньги.
Проходили десятки лет, скончалась Екатерина II, кончилось царствование Павла I; наступила лучшая эпоха Александра Благословенного, — а меланхолик все еще сидел среди настоящих, не мнимых помешанных. Давно истлели кости убитой им женщины; Бакунин из молодого человека, полного дикой энергии, обратился в дряхлого старика; но он не переставал думать о том, как бы ему вырваться на свободу из желтого дома. Задушевная мечта его, наконец, исполнилась. В 1810 году он подал просьбу ярославскому, тверскому и новгородскому генерал-губернатору, принцу Георгию Ольденбургскому, который, найдя, что Бакунин перенес достаточное наказание, обратился с ходатайством за него к императору Александру I. Рескрипт, последовавший в ответ на это ходатайство, как нам достоверно известно, не был до сих пор напечатан. Вот его содержание:
"Его императорскому высочеству, генерал-губернатору Новгородскому, Тверскому и Ярославскому Георгию Голстейн-Ольденбургскому.
«По представлению вашего императорского высочества на освобождение флота капитана-лейтенанта Бакунина из дома сумасшедших, где более 30 лет он содержался и показал знаки совершенного выздоровления, я согласен, с тем однако же, чтоб, живя в своих деревнях, состоял он, по лицу его и имуществу, под точным и неослабным опекунским надзором, дабы не впал он в прежнее состояние. Александр. В С.-Петербурге, 27-го Генваря 1811 года».
Когда умер Бакунин, нам неизвестно. Во время освобождения его Пелагея Ерастовна была еще жива. Встреча супругов после долгой, долгой разлуки, вероятно, имела особый драматизм, и если б мы возымели охоту к сочинительству, то описали бы эту сцену яркими красками. Но подкрашивать исторические документы кто же решится?
- ↑ В Рыбинском уезде есть девять селений с этим названием; в котором из них жил Бакунин, мы не знаем.
- ↑ Сестра Андрея Ерастовича Жохова, упоминаемого в нашей статье: «Путешествие Павла I по Ярославской губернии». (Русский архив, 1870, стр. 301).
- ↑ Верстах в десяти ст Рыбинска, по левую сторону дороги к селу Глебову.