Меж двух миров (Дибук) (Ан-Ский)

Меж двух миров (Дибук)
автор Семен Акимович Ан-Ский, переводчик неизвестен

Оригинал: иврит, опубл.: 1914. — Источник: az.lib.ru • Еврейская драматическая легенда в четырех действиях с прологом и эпилогом.

Раппопорт Соломон Аронович

Меж двух миров (Дибук)
Еврейская драматическая легенда в четырех действиях с прологом и эпилогом.

ЛИЦА:

В прологе и эпилоге:

Старик.

Дочь.

В драме:

Раби Шлоймеле Тартаковер — цадик, старик.

Михоэль — его главный служка (га6ай).

Раби Шамшов — раввин в Тартакове.

1-й духовный судья (даян).

2-й духовный судья (даян).

Раввин в Бринице.

Сендер Гевирцман — купец, хасид в Бринице.

Лия — его дочь.

Фрада — ее старая няня.

Гитель }

Бася } — племянницы Лии, приезжие.

Хонон }

Энех } — ешиботники в Бринице.

Хаим }

Меер — синагогальный служка в Бринице.

1-й }

2-й } — синагогальные завсегдатаи, старики.

3-й }

Прохожий старик.

Старый хасид.

Пожилая еврейка.

Маршалок — свадебный поэт.

Алтер — сервировщик.

Бабка Хана — повитуха.

Кухарка.

Свадебный гocть.

Горбун.

Нищий на костылях.

Хромая }

Безрукая } — нищие старухи.

Полуслепая }

Высокая, бледная женщина, нищая.

Хасиды, ешибoтники, прихожане, лавочники,

лавочницы, свадебные гости, слуги, нищие,

уличные прохожие, женщины, дети, водонос,

2-я кухарка.

Первое и второе действия происходят в Бринице, третье и четвертое — в Тартакове, в доме раби Шлоймеле. Между первым и вторым действием — три месяца.

Пролог.

Большая, хорошо убранная комната. Посреди комнаты стол, заваленный старыми фолианта-ми. У стены — мягкий диван. У входных дверей — пожилой человек в темном пальто и котелке, собираясь уйти, крепко пожимает руку провожающего его с лампой в руке. Старика и печально, с поникшей головой медленно уходит. Старик, подавшись вперед, точно желая его задержать, остается на месте. Потом проводит рукою по лбу, возвращается медленно к столу, ставит лампу, садится в кресло, раскрывает фолиант и углубляется в чтение. Пауза. Из внутренних комнат неслышно выходит в белом ночном одеянии Д о ч ь, бледная и хрупкая. Останавливается у дверей.

Дочь (нерешительно). Папа…

Старик (оборачивается к ней, тревожно). Что ты, дочь моя?

Дочь. Не могу уснуть… Жутко… Тяжело дышать… Побуду немного с тобою. Старик (тревожно). Доктор сказал, что тебе следует лежать.

Дочь. Ничего… Посижу здесь на диване. (Взбирается на диван, садится в углу.)

Старик. Я принесу одеяло или платок закутать тебя.

Дочь. Не надо, папа, так мне легче… Ты читай себе, как раньше. Я буду сидеть молча, не буду тебе мешать. (Пауза.) В детстве я очень любила глядеть, как ты изучаешь твои фолианты. Я иногда целыми часами просиживала неподвижно на этом месте и следила за тобою, как ты, чуть-чуть раскачиваясь, тихо произносишь странным грустным напевом непонятные слова. Мне тогда казалось, что фолиант тоже живой и мудрый, что вы шепчетесь о чем-то очень важном и сообщаете друг другу тайны, которых никто не должен подслушивать… (Тише, подавленным голосом.) Как давно это было…

Старик (поникнув головой). Давно…

Пауза.

Дочь. Тогда мне казалось, что никто не в состоянии понять и не должен знать то, о чем ты шепотом беседуешь с фолиантом… А теперь мне хотелось бы знать, что там написано. О чем ты сейчас читал?

Старик (растерянно). Тебе трудно будет понять… (Заглядывает в фолиант.) Впрочем, как раз это место, где я остановился, тебе будет понятно. (Глядя в книгу.) «И сказал раби Иосаи: „Однажды, будучи в пути, я зашел в один из разрушенных домов Иерусалима, чтобы там помолиться. Когда вышел, я нашел у дверей Илью-пророка, и он спросил меня: — Сын мой, какой глас слышал ты в сем пустынном доме? — И я ответил ему: — Я слышал глас голубиный, рыдающий и говорящий: Горе мне! Я разрушил свой дом, сжег свой Храм и обрек своих детей на скитание между чужими народами. — И сказал мне Илья: Клянусь жизнью и головой твоей, что не только в сей час, но три раза в день раздастся этот плачущий глас Господа“»…

Дочь (поражена). Неужели все это так и сказано?.. Бог кается! Бог плачет! Как это неожиданно! Я всегда представляла себе еврейского Бога грозным и не-преклонным. И вдруг оказывается, Ему присущи человеческие чувства, раскаяние, слезы…

Старик. Господь любит кающихся.

Дочь. И прощает их?

Старик. В Талмуде сказано: «Величайшим праведникам недоступны чертоги, уготованные для раскаявшихся грешников».

Дочь (вдруг совершенно иным тоном. Громко и сухо). Господь прощает. А ты? Ты не прощаешь!

Старик (растерявшись). Что ты говоришь?..

Дочь. Я говорю, что ты не прощаешь! (С отчаянием.) Почему ты все время молчишь?

Старик. Что ты, дочь моя, что ты! Успокойся, не волнуйся. Кто молчит?

Дочь. Вот уже месяц, как я вернулась к тебе, больная и надломленная. И ты мне еще ни одного слова не сказал.

Старик. Что же я должен был тебе сказать? Что я мог сказать?

Дочь. Как? Дочь, единственная дочь, опозорила твои седины, бежала из-под венца с человеком, которого ты к себе на порог не пускал, пропадала без вести целых пять лет. И вдруг неожиданно вернулась домой… И ты не нашел, что сказать ей?

Старик (сухо). Не нашел…

Дочь. Ты не выгнал, не проклял меня, не упрекнул. Ты окружил меня нежным уходом. Но ты поставил между собой и мною немую стену, которую ничем нельзя пробить. Ты отнял у меня всякую надежду на прощение…

Старик (подавленным голосом). Я тебя простил…

Дочь. Так не прощают… Так не прощают живых людей… Ты думаешь, я не понимаю, почему ты так осторожно относишься ко мне…

Старик (вскакивает, кричит). Молчи! Ты ничего не понимаешь! Ни ты не понимаешь, ни я не понимаю, ни доктор не понимает. Понимает лишь Один, Тот, Кто все знает!

Дочь (притихнув). Да… Мы не понимаем. Поэтому, может быть, мы не умеем прощать… (С горечью.) Но почему ты не сделал попытки понять меня?

Старик (с мольбой). Дочь моя, не будем говорить об этом. Я не могу тебя понять.

Дочь. Ты можешь, ты должен меня понять! Ты должен понять, что я полюбила этого человека беззаветно, безумно…

Старик. Беззаветно… Безумно… Знала ты его всего несколько недель, может быть, несколько дней… И был еще человек, которого ты целых восемнадцать лет любила и, казалось, тоже беззаветно, человек, у которого, кроме тебя, никого в мире не было. Почему же вторая любовь перевесила первую?

Дочь. Не перевесила… Я продолжала тебя любить, как раньше. Но та любовь была совершенно иная…

Старик (тиxo). Иная… иная… Не понимаю…

Дочь. Отец! Ведь ты сам был когда-то молод. Неужели ты никогда не любил? Старик (печально). Как не любил? Любил! Твою покойную мать, и сильно любил. Любил всякого, кто был достоин любви…

Дочь (в отчаянии). Ах, не то… Не то… (Иным тоном.) Отец, ты мне рассказывал, что в молодости учился в ешиботе. Там были сотни юношей. Неужели ни с кем из них не случилось ничего подобного? Чтобы кто-нибудь влюбился в женщину. Понимаешь, влюбился!

Старик. Влюбился в женщину… Нет. Случались развратники. Но о них не стоит говорить… А о любви мы не слыхали. У нас мысль была занята совершенно иным…

Дочь (в сильном волнении). Отец! Этого быть не может. Молодость всегда и везде одна. Подумай! Припомни!..

Старик. Ради Бога, не волнуйся! (Торопливо.) Ну, я припомнил, припомнил… Был такой случай… Но это было нечто совершенно другое.

Дочь (радостно). Был случай! Был!

Старик. Когда я был юношей, у нас в синагоге рассказывали историю про ешиботника. Но это совершенно не то, что ты думаешь!

Дочь (жадно). Расскажи! Расскажи!

Старик. История эта длинная и очень печальная! Там вмешались сверхъестественные силы. По вашим теперешним понятиям ты, пожалуй, не поверишь, что все это могло случиться. Но я слышал историю от людей, которые собственными глазами все видели.

Дочь. Расскажи! Я поверю! Я всему поверю!

Старик (закрывает фолиант, садится против дочери и начинает повествовательным тоном). У Талненского цадика, раби Довидл, блаженной памяти, был золотой трон, и на этом троне было начертано: «Давид, царь Иудейский, жив и вечен».

С первых его слов занавес начинает медленно опускаться.

Действие первое.

Низенькая, очень старая деревянная синагога с почерневшими стенами с подпорками. С потолка спускаются два старинных медных канделябра. Посреди передней стены — кивот со свитками под завесой, рядом с ним справа (от зрителей) амвон, на котором горит толстая восковая поминальная свеча. У стены длинные скамьи со спинками. Посреди синагоги алмемор, покрытый темной скатертью. В стене справа, ближе к зрителям невысокая дверь в отдельную молельню, над дверьми и во всю правую стену несколько небольших оконцев из женского отделения. Вдоль стены длинный деревянный некрашеный стол, заваленный старыми фолиантами. В двух подсвечниках горят сальные огарки. За столом в разных позах сидят ешиботники и тихо, тонким напевом, читают Талмуд. Отдельно, у передней стены, неподалеку от амвона, за пюпитром сидит, облокотившись и углубившись в фолиант, Энех. В левой стене, ближе к зрителям, большая дверь с улицы, у дверей — рукомойник и грубого полотна полотенце в кольце. За дверьми большая выбеленная печь, длинный деревянный простой стол, на нем тоже фолианты и бутылка с сальным огарком. У стола сидят l-й, 2-й и З-й синагогальные завсегдатаи в позах беседующих на скамье, у печи лежит

Прохожий старик с туго набитым мешком в головах. За столом — шкаф с книгами. Возле него стоит, держась рукою за верх шкафа и прислонившись к стене, в задумчивой позе Хонон. У раскрытого алмемора сидит на корточках Меер, раскладывая молитвенные облачения. В синагоге полумрак, тяжелые тени. На всем печать глубокой грусти. Долгая пауза.

l-й старик (медленно, мечтательно, тоном легенды). У Талненского цадика, раби Довидл, блаженной памяти, был золотой трон, и на этом троне было начертано: «Давид, царь Иудейский, жив и вечен»…

Пауза.

2-й старик (таким же тоном). Святой раби Исроэль Ружинский вел себя истинным монархом. За его столом постоянно играла капелла из двадцати четырех музыкантов. Выезжал он не иначе, как на шестерке лошадей цугом.

3-й старик (с умилением). А о раби Шмуэль Каминкере рассказывают, что он ходил в золотых туфельках… в золотых туфельках!..

Прохожий старик (приподымается, садится. Тоном протеста). А святой раби Зуся Анопольский всю жизнь был нищим, собирал милостыню, ходил в сермяге, опоясанный веревкой, а все-таки творил не меньше чудес, чем Талненский или Ружинский цадики; даже, может быть, больше…

l-й старик (с неудовольствием). Вы, извините, не понимаете, о чем говорят, и вмешиваетесь. Когда рассказывают о величии Талненского или Ружинского, разве имеют в виду их богатства? Мало ли богачей на свете!.. Надо же понимать, что и в золотом троне, и в капелле, и в шестерке лошадей, и в туфельках скрывался глубокий и таинственный смысл.

3-й старик. Конечно, конечно!

2-й старик. Кто имел очи — тот видел. Рассказывают: когда великий Аптрский раввин встретился с Ружинским, он бросился целовать колеса его кареты. И ко-гда его спросили, что это означает, он воскликнул: «Слепцы, вы не видите, что это Небесная Колесница?»

3-й старик (в восторге). Ай, ай, ай!

l-й старик. Вся суть в том, что золотой трон не был золотым троном, лошади не были лошадьми, капелла не была капеллой. Все это была одна видимость, отражение величия. И необходимо это было как материальная оболочка для их великой мощи.

3-й старик. Их мощь! их мощь! Она не имела границ! .

l-й старик. Шутка ли, их мощь! Вы слышали историю с плеткой святого раби Шмельке Никельсбургского? Стоит послушать! Однажды бедняк пожаловался ему на первого богача в округе, который был близок к царю и перед которым все падали ниц. Раби Шмельке вызвал их на суд, разобрал дело и признал богача неправым. Богач рассердился и начал кричать, что не подчинится приговору. Тогда раби Шмельке говорит ему спокойно: «Ты подчинишься. Когда раввин велит, нельзя ослушаться». Богач еще больше раскипятился и начал кричать: «Я смеюсь над вами и над вашим судом!» Раби Шмельке поднялся во весь рост и воскликнул: «Сию минуту подчинись моему приговору! Иначе я возьму плетку!» Тут богач совсем разгневался, начал ругать и оскорблять раввина. Тогда раби Шмельке чуть-чуть приоткрыл ящик стола — и оттуда выскочил Первозданный Змий, окутался вокруг шеи богача и стал его душить. Ну, ну! можете себе представить, что он запел. Стал кричать, молить раввина, чтобы тот его простил, обещал покорно исполнять все его повеления. И сказал ему раби Шмельке: «Ты и внукам и правнукам закажешь, чтобы они боялись раввинской плетки».

3-й старик. Ха-ха-ха! Хорошая «плетка», нечего сказать!

Короткая пауза.

2-й старик (l-му старику). Мне кажется, что вы, раби Волф, ошибаетесь. Дело было, вероятно, не с Первозданным Змием.

3-й старик. Почему? Почему нет?

2-й старик. Очень просто: раби Шмельке не стал бы пользоваться Первозданным Змием. Кто такой Первозданный Змий! Ведь это Оборотная Сторона — Ситро Ахро! (Отплевывается.)

3-й старик. Что же из этого? Раби Шмельке, конечно, знал, что он делает!

2-й старик. Я уверен, что даже нет таких священных имен и каббалистических сочетаний, чтобы вызвать Ситро Ахро. (Отплевывается.)

l-й старик. Что ты говоришь! Я ведь рассказываю историю, которая случилась. Десятки людей видели это собственными глазами, а ты говоришь: этого не могло быть!

Прохожий старик (уверенно). Это могло быть! Действенной каббалой можно все сделать. Я это хорошо знаю. У нас в местечке был заклинатель, великий чудодей. Он, например, святым Именем вызывал пожар и сейчас же другим Именем тушил его; он видел, что творится за тысячи верст от него, умел цедить вино из стены, стать невидимкой. Он и разъяснил мне все эти дела. Он говорил, что действенной каббалой можно воскрешать мертвых, вызывать нечистую силу, да-же самое Ситро Ахро. (Отплевывается.) Конечно, это очень опасно, но умеючи можно все сделать. Я это слышал из собственных уст заклинателя.

Хонон (прислушивавшийся внимательно к словам Прохожего старика, делает шаг к столу. Глухим голосом). Где он теперь?

Прохожий старик (с удивлением оглядывается в его сторону). Кто?

Хонон. Заклинатель.

Прохожий старик. Где ему быть? У нас в местечке, если он еще жив.

Хонон. Далеко отсюда?

Прохожий старик. Местечко? Очень далеко. В глубине Полесья.

Хонон. Сколько ходьбы?

Прохожий старик. Ходьбы? Недели три. Пожалуй, месяц… А ты зачем об этом спрашиваешь? Может быть, хочешь пойти к нему?

Хонон молчит.

Местечко называется Красное. Заклинателя зовут раби Элхонон.

Хонон. Элхонон? (Про себя.) Эль-Хонон… Эль Хонон: Бог Хонона… Странно…

Прохожий старик. Стоит его повидать, если он еще жив. Его чудеса прямо удивительны! Он однажды каббалистическими сочетаниями…

3-й старик. Не надо говорить к ночи об этих вещах, да еще в синагоге!

2-й старик. Вообще не следует громко говорить о каббалистических сочетаниях. Можно нечаянно обмолвиться словом, сочетанием и наделать бедствия. Бывали случаи!

Хонон медленно выходит из синагоги.

Прохожий старик (глядит ему вслед). Какой-то странный юноша. Кто он такой?

l-й старик. Ешиботник… Замечательный юноша! Тончайший сосуд!

2-й старик. Гений! Знает почти весь Талмуд наизусть.

l-й старик. Старые раввины обращались к нему за разрешением спорных вопросов.

Прохожий старик. Откуда он?

Меер (подходит к столу). Он откуда-то из Литвы. Учился здесь несколько лет, считался украшением нашего ешибота, получил звание раввина. И вдруг куда-то исчез. Говорили, что он отправился «справлять изгнание». Недавно он вернулся. Странный какой-то стал. Постоянно сидит задумавшись, постится от субботы до субботы, часто ходит в бассейн окунаться и проводит там иногда целые часы. (Тише.) Ешиботники говорят, что он углубился в каббалу.

2-й старик. Об этом говорят и в городе. Я знаю, что к нему уже приходили просить камеи, но он не дал.

3-й старик. Кто знает, кто он! Может быть, из великих… Кто может знать? А подсматривать — опасно.

Пауза.

l-й старик (зевает). А-а, надо лечь спать… (Улыбается.) Вот если б сюда явился заклинатель ваш, который умеет цедить вино из стены. А! Я бы теперь ожил от рюмочки! Целый день крошки во рту не имел. .

2-й старик. У меня сегодня тоже пост. Только утром гречишный коржик съел.

Меер (полутаинственно). Подождите, кажется, скоро будем иметь хорошую выпивку. Будет и водочка, и коржики, и пряники… Сендер поехал смотреть жениха для дочки. Он и сваты съехались в Климовке. Если состоится обручение — Сендер угостит на славу!

l-й старик. А! Я уже не верю, чтобы он когда-нибудь обручил дочку. Три раза ездил смотреть женихов, и все возвращались ни с чем. То ему жених не нравится, то сваты оказывались недостаточно знатного рода, то не сходился насчет при-даного. Нельзя так выбирать!

Меер. Сендер может себе позволить быть разборчивым. Слава Богу, не сглазить бы, богат, знатен, дочка — красавица.

3-й старик. Люблю Сендера! Истинный хасид! Из Тартаковских хасидов: с огнем, с порывом!

2-й старик. Хасид-то он хороший, это верно. Но единственную дочь свою он мог бы выдать замуж иначе…

3-й старик. А что? а что?

2-й старик. В былое время богатый и знатный еврей, когда ему был нужен жених для единственной дочери, — то он не искал ни богатства, ни знатности, а отправлялся в какой-нибудь прославленный ешибот, подносил главе ешибота хо-роший подарок и выбирал себе в зятья самого лучшего, самого способного еши-ботника… Сендер мог бы тоже взять для дочери жениха из ешибота.

l-й старик. Ему и не надо было далеко ехать для этого. Что, Хонон не был бы подходящим женихом для его дочери?

2-й старик. Да все и считали, что он возьмет его в зятья. Держал его год у себя в доме, кормил, поил… Домашние относились к нему, как к родному.

l-й старик (улыбнувшись). Однажды зашел я к Сендеру. Хонон, по обыкновению, сидел в особой комнате и читал нараспев Талмуд, а в соседней комнате дочь Сендера, Лия, сидит не двигаясь, затихшая, как зачарованная, и слушает. Я не удержался и говорю ей: «Что, Лееле, хотела бы иметь жениха, который бы так сладко, так проникновенно учил Тору?» Она вся покраснела, потупилась и стыдливо прошептала: «Да». Хе-хе-хе!

2-й старик. А Сендер, когда ему предложили жениха с десятью тысячами червонцев приданого, поехал сговариваться со сватами. Тартаковский хасид не должен бы так поступать.

3-й старик. Ну, ну! Не надо осуждать, не надо. Не состоялось — значит, не суждено было. Сказано: «Сорок дней перед рождением ребенка глас небесный вызывает: — Дочь такого-то предназначена для сына такого-то».

Вбегает пожилая еврейка, таща за руки двух детей.

Еврейка (кричит с плачем). А-ай! Создатель! Помоги и мне!! (Устремляется к кивоту.) Ай, деточки, деточки! Мы раскроем кивот, мы припадем к священным Свиткам. Мы не уйдем отсюда, пока не вымолим исцеления для вашей матери. (Отдернув завесу, раскрывает кивот и припадает головой к Свитком. Рыдающим молитвенным речитативом.) Бог Авраама, Исаака и Якова! Воззри на мое великое горе-е! Сжалься над моей единственной дочерью! Воззри на горе ее бедных деточек! Священные Свитки Торы! Идите, предстательствуйте перед Господом Богом за мою доченьку! Святые па1риархи, святые праматери, бегите, спешите к Господнему Престолу, просите, молите, чтобы молодое деревцо не было вырвано с корнем, чтобы тихая овечка не была изгнана из стада, чтобы нежная голубка не была выброшена из гнезда!.. Я не уйду отсюда! Я лягу у подножия кивота! Я разбужу все святые души! Я нарушу покой всех миров, пока мне не возвратят мою красу и гордость!!

Дети плачут.

Меер (подходит. Осторожно трогает Еврейку за руку). Еврейка, не посадить ли десять человек читать псалмы?

Еврейка. Ой, читайте, читайте! Только скорее, скорее! Каждый час дорог! Она тает, как свеча! Уже два дня, как лежит без языка и борется со смертью!

Меер (торопливо). Сию минуту! Соберу десять человек, и сядем читать… (Заискивающе.) Но ведь им надо что-нибудь дать… бедняки…

Еврейка. Как же! (Дает ему монету.) Вот вам злотый. Больше у меня нет.

Меер. Маловато… По три гроша на человека…

Еврейка (не слушая его). Пойдемте, дети, в другие синагоги!

Уходят.

Меер (возвращается к столу). Вот и послал нам Господь злотый. Почитаем Псалмы, выпьем по капельке, пожелаем болящей исцеления — и она, даст Бог, выздоровеет.

l-й старик. Пойдемте читать в молельню. (Громко, ешиботникам.) Юноши, кто будет читать псалмы? По коржику получите!

Подходят несколько ешиботников. Старики, прохожий, ешиботники уходят в молельню. Скоро оттуда начинает доноситься громкое пение «Блажен муж» и т. д. Входит Хонон.

Хонон (идет медленно, устало, еле держась на ногах. Идет наугад, не думая куда. В некотором расстоянии замечает раскрытый кивот, останавливается пораженный). Кивот раскрыт?.. Кто отдернул полог?.. Кто раскрыл кивот?.. Для кого он раскрылся в час ночной?.. (Подходит ближе.) Свитки… Стоят, как живые, прижавшись друг к дружке, спокойные, безмолвные… А в них-то сокрыты все тайны, все тайны от сотворения миров до их исчезновения, до скончания веков! Все тайны, все намеки, все Священные Имена, все сочетания! А как трудно от них добиться указания… как трудно! (Считает.) Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять. Девять Свитков. Слово «Истина» по малому буквенному Счислению^[1]. А в каждом из Свитков по четыре «Древка жизни»… Опять 36!.. Не проходит дня, чтобы я не столкнулся с этим числом, а что оно означает — не знаю. Но я чувствую, что в этом числе лежит все… 36 по буквенному счислению имя Лия. Три раза 36 — Хонон. 36 произносится «Лой». Лой означает «ему». Кому?.. А Лия? (Вздрагивает.) Опять эта мысль Ло-hа. Не-Бог, Не Через Бога… Какая страшная мысль — и как она меня влечет!..

Энех (поднимает голову и долго внимательно глядит на Хонона). Хонон, ты ходишь как во сне.

Хонон (оглядывается, замечает Энеха. Механически направляется к нему. Садится. Про себя). Намеки, намеки без конца, а прямого пути не видно…

Энех. Что ты говоришь?

Хонон (удивленно). Я? Ничего. Я думал…

Пауза.

Энех (качает головой). Ты слишком увлекся каббалой. С тех пор, как ты вернулся, ты книги не раскрыл.

Хонон (силится понять). Книги не раскрыл? Какой книги?

Энех. Как — какой? Талмуда, Постановлений. Что ты спрашиваешь?

Хонон. Талмуда?.. Постановлений?.. Кажется, не раскрыл… Кажется… Талмуд холоден и сух. Постановления холодны и сухи… (Как бы очнувшись. Говорит сперва медленно и задумчиво, затем более оживляется.) Под землею находится точно такой же мир, как и над землей. Там имеются глубокие моря и бездонные пропасти, большие и грозные пустыни, густые, непроходимые леса. И по морям там носятся огромные корабли и подымаются страшные волны. По пустыням проносятся сильные ветры и ураганы. А в дремучих лесах царит грозное величие. Только одного там нет. Нет высокого неба, не видно ни яркого солнца, ни ослепительных молний, не слышно громов. Таков Талмуд. Он велик, он грозен, он беспределен. Но он приковывает к земле, не дает подниматься ввысь! А каббала! А каббала! Она раскрывает пред глазами все врата небес! Она яркими молниями освещает тысячи миров! Она великими прорывами устремляет душу к бесконечному! Она ведет в чертоги высших Тайн, доводит до Пардеса^[2], приподнимает Великий Полог!.. (Откидывается обессиленный.) Тяжело говорить. Сердце замирает.

Энех (очень сосредоточенно). Все верно, но ты забываешь, что ввысь надо подыматься медленно и осторожно. И чем выше ты возлетишь одними порывами, тем труднее удержаться там, тем страшнее может быть падение в пропасть. Талмуд поднимает душу к бесконечному медленно, без порывов, но он защищает человека. Он плотно обхватывает его, как стальным панцирем, и не дает уклониться от прямого пути ни вправо, ни влево. Он бдит над человеком, как верный страж, который не спит и не дремлет… А каббала? Ты помнишь, что сказано в Талмуде о тех, которые дерзнули приподнять Великий Полог? (Талмудическим напевом.) Четверо вошли в Пардес: Бен Азай, Бен Зоймо, Ахойр и раби Акива… Бен Азай заглянул и был сражен; Бен Зоймо заглянул и был задет в рассудке; Ахойр подрубил Насаждения, отрекся от Бога, и только раби Акива вошел с миром и вы-шел с миром.

Хонон. Не пугай меня ими. Мы не знаем, каким путем и зачем они шли в Пардес. Может быть, они были задеты только потому, что шли смотреть, а не исправлять. Ведь вот последующие великаны от святого Ари, от святого Бешта шли и не были задеты.

Энех. Ты сравниваешь себя с ними? Хонон. Я не сравниваю, я иду своим путем. Энех. Каким?

Хонон. Ты меня не поймешь…

Энех. Я тебя пойму. В моей душе тоже живет стремление к высшим ступеням.

Хонон (после некоторого колебания). Деяния цадиков, великанов поколений, заключаются в том, что они исправляют души, срывают цепи греха и поднимают их к светлому первоисточнику. Эта борьба очень тяжелая. Ибо «грех лежит у дверей». Одержана победа над одним грешником, является другой человек с новыми грехами; одержана победа над одним поколением — и его сменяет другое, опять греховное. И приходится начинать все сначала. А поколения становятся мельче, а грехи становятся сильнее, а цадики слабее.

Энех. Что же, по-твоему, делать?

Хонон (тиxo, но очень определенно). Надо не бороться с грехом, а исправлять его. Как золотоделатель очищает огнем золото от шлака, как земледелец отделяет полновесное зерно от пустого, так надо очистить грех от его скверны и оставить в нем только искру святости.

Энех (удивленно). Искру святости в грехах?

Хонон. Да. Нет такого греха, в котором бы не было искры святости. То, что создано Богом, не может не иметь в себе святого начала.

Энех. Что ты говоришь! Грех создан не Богом, а Сатаной.

Хонон (спокойно). А Сатану кто создал? Тоже Бог! Значит, и в сатане есть святость.

Энех (испуганно). В Сатане?. В Ситро Ахро? Святость?!..

Хонон. Ситро Ахро есть оборотная сторона Божества. И раз оно — сторона Божества, в нем должна быть святость.

Энех (потрясенный). Я не могу! Дай мне сообразить! (Закрывает лицо руками, наклоняется к пюпитру и опирается об него головой. Остается все время в такой позе.)

Хонон (трепетно). Какой грех всего страшнее для человека и всего больше влечет его? Какой грех всего труднее победить? Грех стремления к женщине? Да?

Энех (не поднимая головы). Да!

Хонон (с трепетной радостью). А если это греховное стремление очищать в огне до тех пор, пока в нем останется одна лишь искра Божества — тогда величайшая скверна превратится в высшую святость, в песню песней, в «Песнь Песней». (Выпрямляется, закрывает глаза и, откинув немного набок голову, тиxo, восторженно поет.) «Ты прекрасна, подруга моя, ты прекрасна. Глаза твои голубиные выглядывают из-под кудрей твоих; волосы твои, как стадо коз, сходящих с горы Галаадской. Зубы твои, как стадо выстриженных овец, вышедших из умывальни, из которых у каждой пара ягнят, а бесплодной меж ними нет…».

Слабый стук. Дверь тихо открывается, входят нерешительно Лия, ведя за руку Фраду, и Гитель, останавливаются у дверей. Из молельни выходит Меер.

Меер (узнает пришедших. Удивлен. Подобострастно). Смотри!.. Дочь раби Сендера?.. Лия?

Лия (смущенно). Помните, вы обещали показать мне старые-старые завесы кивота?

При первых ее словах Хонон обрывает пение и широко раскрытыми глазами глядит на Лию. Затем все время он то глядит на нее с молитвенным восторгом, то стоит с закрытыми глазами.

Фрада (Мееру). Покажи ей старые завесы, покажи! Лиеле дала обет к поминальному дню по матери вышить завесу для кивота. Вышьет она чистым золотом по нежному бархату святую завесу, как в старину вышивали, со львами, с орлами. Повесят над кивотом — и будет радоваться сердце матери в раю…

Лия нерешительно оглядывает синагогу. Увидав Хонона, опускает глаза, отступает на шаг, остается все время с опущенными глазами, в трепетном напряжении.

Меер (предупредительно). Как же! как же! Сейчас принесу из шкафа все самые старые, самые дорогие завесы. (Отходит к шкафу.)

Гитель (хватает Лию за руку). Лиенка! Тебе не страшно ночью в синагоге?

Лия. Я никогда не была здесь ночью. Да и днем была всего один раз. Ведь девушки не ходят в синагогу… Как здесь печально, как печально…

Фрада. Деточки мои, в синагоге не может быть иначе. В полночь приходят покойники молиться и оставляют здесь свою печаль…

Гитель. Бабушка, не рассказывайте о покойниках, мне страшно…

Фрада (не слушая ее). А когда на заре Господь плачет над разрушенным Храмом, Его слезы падают в синагоги. Поэтому в старых синагогах стены заплаканные. И их нельзя белить. Если их белить — они сердятся и кидают камнями…

Лия. Какая она старенькая-старенькая. Снаружи я не замечала этого… Фрада. Старенькая, очень старенькая. Никто, никто не помнит и не знает когда ее строили. Говорят даже, что она была найдена под землей выстроенной… Сколько было пожаров, сколько раз весь город выгорал дотла — а она оставалась целой. Однажды только загорелась в ней крыша. И прилетели голуби, целая стая голубей, стали кружиться над крышей, махать крылышками — и потушили огонь. (К Гитель.) А обгороженный холмик возле синагоги ты видела? Это святая могилка.

Лия (вздохнув). Могилка жениха и невесты…

Фрада (жалостливо). Когда их венчали, Хамелюк напал и убил их под венцом.

На том месте их и похоронили. И теперь, когда раввин венчает жениха и невесту возле синагоги, он слышит из могилки стоны… А после свадебного пира все идут туда и пляшут вокруг могилки, увеселяют жениха и невесту, которые там похоронены.

Лия (не слушая ее. Как бы про себя). Как здесь печально и как хорошо. Я не ушла бы из этой старенькой и бедненькой синагоги… Мне хотелось бы нежно ласкать ее, прижаться к ней, спросить ее, отчего она такая печальная и задумчивая, такая заплаканная и безмолвная… Хотелось бы… сама не знаю чего, но во мне сердце разрывается от жалости и нежной печали…

Фрада (умильно). Когда ты так говоришь, Лиеле, мне кажется, что слышу голос твоей бабушки, праведницы Рохеле.

Меер (приносит завесы, развертывает). Вот самая старая. Ей более двухсот лет. Мы навешиваем ее только в Пасху.

Гитель (в восторге). Какая красота! Посмотри, Лееле! Густым золотом вышито по плотному малиновому бархату. Два дерева, на них сидят голуби, а внизу два льва держат Щит Давидов. Теперь ни так6го золота, ни такого бархата не найти…

Лия. Какая она нежная и тоже печальная… (Целует завесу и ласково гладит ее.)

Меер (развернув другую завесу). И вот жемчужная завеса. Наверху цветочки из алмазов. А все слова Благословения вышиты чистым жемчугом. Это мы навешиваем в Судный день.

Лия и Гитель рассматривают завесы.

Фрада (Мееру, указывая головой на Лию, негромко). Золотое дитя! Чистая голубка! А Бог наказал ее, послал на нее хворь. Похудела вся, ослабела, по ночам плачет. Я и посоветовала ей вышить завесу для. кивота. Это помогает… (Тише.) Говорят, Хонке вернулся? .

Меер. Да, уже несколько недель. Он здесь. Хотите, я его позову?

Фрада. Нет. Если он сам не приходит к нам, значит не надо… Ну, как он? Меер. Изменился сильно. Стал задумчив. Углубился в каббалу…

Фрада. Углубился?.. (Вынимает из кармана горсть бобов.) На, дай ему горстку бобов, пусть полакомится.

Меер. Он не ест. Пост от субботы до субботы.

Фрада. От субботы до субботы.. Хоть бы его посты помогли Лиеле, чтобы она выздоровела.

Гитель (заметив Хонона, хватает Лию за руку, шепотом). Лиеле, погляди! У амвона стоит юноша и глядит на тебя. Как странно он на тебя глядит!

Лия (не поднимая глаз). Это ешиботник… Хонон… Он у нас получал стол… И жил у нас… Его долго не было здесь…

Гитель. Какими блестящими глазами он на тебя глядит.

Лия. Он всегда глядит на меня блестящими глазами. У него такие глаза… И когда он говорил со мною, у него захватывало дыхание… И у меня тоже… Ведь грех, когда чужие юноши и девушки разговаривают друг с другом…

Гитель. Он точно зовет тебя глазами… Ему, верно, хотелось бы подойти к тебе, но непристойно.

Лия. Я хотела бы знать, отчего он так бледен… Он, верно, был болен.

Фрада. Меер, дай-ка нам поцеловать священные Свитки. Как же это, быть у Бога в гостях и не поцеловать Его Торы.

Меер. Пойдемте. (Идет вперед.)

Гитель ведет Фраду, за ними Лия. Меер раскрывает кивот, вынимает Свитки, подставляет Фраде и Гитель для поцелуя.

Лия (поравнявшись с Хононом, останавливается и, чуть подняв голову, глядит на него и снова опускает глаза). Добрый вечер, Хонон… Вы опять приехали?

Хонон (шепотом). Да…

Лия. Вы теперь к нам не приходите…

Хонон (еле выговаривая слова). Я не могу приходить…

Лия. Ваша комната не занята. И все книги остались на местах, как раньше.

Хонон. Знаю. (Хочет что-то сказать, но не может.)

Лия. Только теперь у нас в доме тихо… Никто не читает Талмуда, никто так не поет молитв, как вы… Стало тихо…

Хонон. Я больше не читаю Талмуд… и не пою…

Фрада. Лиеле, иди сюда, поцелуй Свитки!

Лия подходит и, вся дрожа, припадает к Свиткам долгим страстным поцелуем.

Фрада (тревожно.) Ну, довольно, доченька, довольно. Тору нельзя много целовать. Она огненная. Она писана черным огнем по белому огню… (Начинает вдруг тревожно торопиться.) Пойдемте, деточки, домой, пойдемте домой! Ай как поздно! Ай как поздно!

Уходят поспешно. Меер, закрыв амвон, убирает завесы и выходит. Хонон сидит неподвижно, с закрытыми глазами. Долгая пауза. Хонон продолжает петь «Песнь Песней» с того места, где остановился: «Как лента алая, губы твои и уста твои прекрасны. Как пласт гранатового яблока, виски твои под кудрями твоими…»

Энех (подымает голову, слушает). Что ты! Поешь?

Хонон умолкает, открывает глаза, глядит неподвижно, ничего не видя.

У тебя мокрые волосы! Ты вечером опять окунался?

Хонон (машинально). Да.

Энех. При окунании ты все время справляешь проникновение, совершаешь сочетания, произносишь имена? По книге «Ангела Розиеля»?

Хонон. Да.

Энех. И тебе не страшно?

Хонон. Нет.

Энех. И ты постишься от субботы до субботы? Тебе это не трудно?

Хонон. Мне труднее в субботу есть, чем в будни поститься. Я потерял охоту к еде.

Пауза.

Энех. Зачем ты все это делаешь, чего ты хочешь добиться?

Хонон (не сразу, точно отвечая себе). Хочу… Хочу добыть яркий алмаз, растопить

его, превратить в светлые слезы и впитать в свою душу. Хочу привлечь к себе лучи из «Третьего Чертога», из Чертога Красоты. (Не может больше говорить от волнения. Вдруг очень беспокойно.) Да! Еще одно! Хочу иметь два бочонка золотых червонцев… (Шепотом.) Для человека, душу которого можно привлечь только червонцами, золотыми червонцами…

Энех. Вот что! (Качает головой.) Берегись, Хонон, таких вещей прямым путем не достигнешь…

Хонон (восторженно). Я уже многого добился. Три раза! (Шепотом.) Слушай, я тебе открою: вчера я сотворил во сне Запрос — и во сне же получил ответ. Я теперь знаю, что делать. Мне только надо отгадать тайну одного слова, имеющего численное значение 36.

Энех. Берегись, Хонон. Враг силен! (Встает.) Скоро полночь. Пойду в большую синагогу справлять полуночное бдение. (Уходит.)

Приходит Меер. Из молельни выходит 1-й старик.

l-й старик (Мееру). Прочли восемнадцать Псалмов, и довольно. Не весь же Псалтырь прочесть за злотый… Но толкуй с ними. Они любят Псалмы петь.

Входит Хаим.

Хаим (возбужденно). Только что видел Боруха-портного. Он вернулся из Климовки, куда Сендер ездил смотреть жениха. Говорит, что все расстроилось. Сендер требовал кроме приданого еще десять лет стола для молодых, а сват давал только пять, и разошлись. (Уходит в молельню.)

Меер. Уже четвертый раз! Какая досада!

Хонон (выпрямляясь. С восторженной радостью). Я снова добился своего! (Падает на скамью в изнеможении, остается с застывшим выражением торжества на лице).

Из молельни выходят старики, ешиботники.

Старинки (друг другу). Пошли, Господь, болящей исцеления.

2-й старик. Теперь следовало бы выпить и закусить.

Меер. Я уже приготовил и водку, и коржиков. (Вынимает из бокового кармана бутылку и рюмочку.) Пойдемте в притвор, там и выпьем.

Шумно раскрывается дверь. Входит Сендер и несколько евреев.

Сендер (останавливается, весело оглядывается. Громко). Вот тебе раз! Думал, они си-дят за священными книгами или спят, а они совсем собираются устраивать выпивку! Поистине, Тартаковские хасиды. Ха-ха-ха!

Все (устремляются ему навстречу. Радостно). А-а, раби Сендер! Во-от неожиданный гость! Выпьете с нами?

Сендер. Дурни, сам поставлю угощение. Поздравьте меня. В добрый час обручил дочку.

Хонон выпрямляется. Глядит, пораженный, на Сендера.

Все (радостно). Поздравляем, поздравляем!

Меер. А нам только что сказали, что все расстроилось и вы едете ни с чем обратно. Мы были страшно огорчены.

Сендер. Сперва-таки было разошлись. Из-за стола для молодых. А в последнюю минуту сват поддался, и мы совершили помолвку, в добрый час.

Хонон (задыхаясь, шепотом). Помолвку? Помолвку?.. Значит, все было напрасно… Не помогли ни посты, ни проникновения, ни окунания, ни сочетания. А?.. (Восторженно.) Теперь мне все ясно! Все! Теперь знаю, что означает число 36! Что означает имя Лия — Ло-hа. Не-Бог, Не Через Бога. (Задыхаясь от восторга.) Победа!.. Я… (Слабый крик, падает на пол.)

Сендер (указывает на бутылку в руке Меера). Что это у вас за выпивка? (Хаиму.) Хаим, сбегай ко мне, скажи, что я велел дать бутылку хорошего спирта, пряников, редьку в меду — и притащи сюда! Живо!

Хаим выбегает.

l-й старик (Мееру, шепотом). Спрячь пока эту бутылочку. Пригодится на завтра.

Меер прячет бутылку за пазуху.

Сендер. Меерка, отчего так темно? Ты бы свечи зажег! Веселее стало бы.

Меер зажигает.

Сендер. Пока принесут угощение, расскажите что-нибудь о нашем цадике, о ребе Шлоймеле. Кто знает что-нибудь новое из его деяний? Может быть, изречение его, притчу. Каждое его слово — жемчуг!

Садятся у стола.

Прохожий старик. Если хотите, я расскажу одну его притчу. Пришел однажды к нему богач. Раби Шлоймеле взглянул на него своими святыми очами и сейчас отгадал, что тот скуп. Вот он взял его за руку, подвел к окну и спраши-вает: «Что ты видишь?» Богач посмотрел в окно на улицу и говорит: «Я вижу лю-дей». Затем раби Шлоймеле подвел его. к зеркалу и спрашивает: «А теперь что видишь?» Богач ответил: «Теперь я вижу себя». Тогда раби Шлоймеле ему и говорит: «Понимаешь ли: и то стекло, и это стекло. Но это немного посеребрено и уже перестаешь видеть людей и начинаешь видеть одного себя».

3-й старик. А! А! А! Слаще меда!

2-й старик. Божественные слова! (Пауза.) Спеть бы что-нибудь! Мендель, ведь ты знаешь песни раби Лейви-Ицхока Бердичевера? Ну-ка спой что-нибудь!

Сендер. А ну-ка, ну!

3-й старик. Что же спеть? Разве его «Ты»? (Поет.)

«Создатель вселенной, (bis)

Я Тебе сыграю „Ты“. (bis)

Где Тебя нахожу?

И где Тебя не нахожу?

Куда ни взглянешь — только Ты!

И нет предмета без Тебя.

Все — Ты, лишь Ты, един — Ты!

Ты, Ты, Ты, Ты!

Коль хорошо — значит Ты,

А если нет — все же Ты!

Но если Ты — то хорошо.

Все — Ты, лишь — Ты, един — Ты.

Ты, Ты, Ты, Ты!

Север — Ты, запад — Ты!

Юго-восток — снова Ты!

В высях Ты. — Ты в низах!

Все — Ты, лишь — Ты, един — Ты!

Ты, Ты, Ты, Ты!»

2-й старик. Святая песнь! Святая!

Сендер. А теперь поплясать! Что? Сендер выдает замуж единственную дочку и не поплясать? Какие мы были бы Тартаковские хасиды!

Старики и Сендер делают круг. Кладут друг другу руки на плечи. Закинув головы набок, закатив глаза, начинают медленно кружиться, напевая однообразный, печальный мистический напев. Входит Ха и м, расстроенный, взволнованный.

Меер (подходит к Хаиму). Ну? Где же водка и закуска?

Хаим (шепотом). Какая тебе водка и закуска! Там не до того! Дочь Сендера лежит в обмороке, и не могут ее привести в чувства… Мне велели сказать Сендеру, чтобы он шел домой.

Меер. Ну, ну! Нечего тебе к нему лезть! Он этого не любит. Еще пару пощечин получишь! Сам скоро пойдет домой.

Сендер (выйдя из круга). Ну, а теперь веселую! Эй! Юноши! Где вы? Куда запропастились?

Подходят ешиботники и Хаим.

3-й старик. Где ещё? Где Энех? Где Хонон? Тащите и их!

Сендер (смущенно). А! Хонон! Ведь мой Хононке здесь! Где он? Где он? Разыщите его! Достанется ему от меня!…

Меер (увидев издали Хонона). Он спит на полу.

Сендер. Разбудите его, разбойника! Разбудите!

Несколько человек подходят к Хонону.

Меер (испуганно). Он не просыпается!

Все подходят, суетятся вокруг него.

l-й старик (вскакивает). Он умер!

Прохожий старик (подымая с полу книжку, в ужасе). У него в руке была Книга Ангела Розиеля! Он — сражен… Сражен!!..

3анавес.

Действие второе.

Площадь в Бринице. Слева — высокая деревянная синагога, старая, почерневшая, с целой системой крыш, одна над другою, с дверьми в виде ворот в некотором углублении. Перед нею, у правого ее края, небольшой огороженный холмик со стоящей надгробной плитой с надписью по-древнееврейски. За синагогой переулок, дальше ряд домиков, переходящих в декорацию. Справа — большой деревянный старинной архитектуры дом реб Сендера. За ним — широкие ворота во двор, переулок, брама, ряд лавок под каменным сводом, тоже переходящих в декорацию. Далее, на декорации, корчма с высоким помелом, за нею парк и большой дворец помещика. Широкая дорога, спускающаяся к реке. На противоположном обрывистом берегу, en face, еврейское кладбище с множеством стоящих каменных плит разной величины. С левой стороны на декорации через реку перекинута широкая гать. Стоит ветряная мельница. За нею, ближе к сцене — баня с колодцем и журавлем. На фоне — густой сосновый лес. Ворота у дома Сендера широко раскрыты. Во дворе расставлены длинные столы, уходящие вглубь двора и выдвигающиеся из ворот на площадь. Столы накрыты, и за ними на длинных скамьях тесно сидят нищие, калеки, старики, старухи, дети и жадно едят. Из дома слуги на больших подносах, которые держат высоко над головой, разносят хлеба и яства. Перед домом, у крыльца, ближе к рампе — стол, уставленный бутылками с винами, различным печеньем. За столом сервировщик Алтер, без сюртука, с засученными рукавами, расставляет на подносах вина и печенья. Дальше сидят на земле кухарка и помощница. Первая скубит индюка, вторая толчет что-то в ступке. На площади перед синагогой стоит приезжий гость, пожилой еврей в длинном атласном сюртуке, опоясанный черным атласным поясом, в меховой шапке, белых чулках и туфлях. Рядом с ним l-й и 2-й старики, синагогальные завсегдатаи.

Гость (заложив руки за пояс, оглядывает синагогу). Хорошая у вас синагога, большая, красивая. Дух Божий почиет на ней. Видно, очень старая.

l-й старик. Очень старая. Старики говорят, что их деды не помнили, когда ее строили.

Гость (заметив могилу). А это что? (Подходит, читает надпись.) «Здесь похоронены святые, невинноубиенные, жених и невеста, смертью своей прославившие Господа».

l-й старик. Это давняя могилка. Когда Хамелюк, храни нас Господь, напал на местечко и вырезал многих евреев, он убил жениха и невесту, которых как раз в это время вели к венцу. Обоих и похоронили, как святых, на этом же месте, где венчали, в одной могиле. Мы называем ее «святой могилкой».

2-й старик (полутаинственно). И теперь, когда раввин венчает молодых, он иногда слышит из могилки стоны. И у нас с давних пор установился обычай, что после венчания все пляшут вокруг могилки, увеселяют похороненных тут жениха и невесту.

Гость. Хороший обычай.

Со двора Сендера выходит Меер и подходит к беседующим.

Меер (возбужденно). Ну и пир! Ну и пир! Во всю свою жизнь я такого пира для бедных не видал.

Гость. Неудивительно! Сендер выдает единственную дочь. (Медленно отходит. Останавливается то у одного, то у другого дома, осматривая их.)

Меер. По целому куску рыбы на человека, по тарелке жаркого. Затем еще сладкое. А перед обедом давали каждому мужчине по рюмке водки и всем по куску пряника.

l-й старик. Сендер знает, что делает. Если званому гостю не угодить — беда не велика. Самое большее, что обидится и будет дуться. А если нищий останется недовольным — можно большую беду нажить.

2-й старик. В том-то и дело, что с нищим не знаешь, с кем имеешь дело. Обыкновенного еврея сразу узнаешь, кто он: раввин, арендатор, купец. А у нищего иди-ка отгадай, кто там скрывается под лохмотьями. Может быть, обыкновенный нищий, а может быть, кто-нибудь из великих, какой-нибудь цадик, раньше чем он открылся миру, праведник, справляющий «изгнание» или же один из тех тридцати шести «сокрытых праведников», без которых рухнул бы мир.

l-й старик. А то и сам Илья-пророк!

2-й старик. Сокрытые праведники [Ведь он] всегда являются [является] в облике нищих [нищего] или мужиков [лирника]. Бешт, блаженной памяти, встречался с ними [Ильей-пророком] почти всегда на свадьбах и находил их [его] в компании нищих. Рассказывают, однажды Бешт пришел на свадьбу, но был очень расстроен и кого-то искал среди гостей. Потом он закурил трубку и стал петь. И вот из компании нищих, прибывших на пир, вышел один в сермяге, с толстой палкой в руке, подошел к Бешту, хлопнул его по плечу, рассмеялся и говорит по-хохлацки: «Гарно спиваешь, за те и поспиваешь». И исчез. Никто ни-чего не понял. И только через много лет Бешт открыл своим ученикам, что это был сам святой Ари, блаженной памяти [Илья-пророк] и пришел известить Бешта, что своим пением он успел отстранить грозное бедствие, которое должно было обрушиться на евреев…

l-й старик (вздыхает). Что и говорить. Ведь и в Талмуде сказано: «Относись осторожно к нищим».

Со двора выходят нищие, по одиночке, по нескольку человек, сходятся в небольшие группы. 1-й, 2-й старики и Меер отходят к столу, за которым стоит Алтер, обмениваются с Алтером шепотом несколькими словами. Он наливает им по рюмке. Пьют, закусывают пряником.

Хромая старуха. Говорили, что дадут по тарелке супу — и не дали. Горбун. Булки давали по небольшому ломтику.

Нищий на костылях. Такой богач. Не хвор был бы дать и по целой булке на человека.

Высокая, бледная нищая. Могли бы дать и по куску курицы. (Указывает на сидящую на земле кухарку.) Ничего, для богатых гостей готовят и кур, и индюков, и гусей.

Гость (подходит к столу, с любопытством оглядывает его). Зачем это ты так рано расставляешь угощенья?

Алтер. Это не для гостей. Эти подносы реб Сендер отнесет во двор, поздравительное нашему пану.

Гость. А-а, во двор пану…

Алтер. Тончайшие вина, самые дорогие яства.

Меер. Посылали за этим нарочного, за пятьдесят миль в город.

Гость. Видно, вы сильно боитесь вашего пана. Что он? Очень грозный?

Алтер. Как все паны. Может одним словом осчастливить человека и может в яме сгноить.

Кухарка (многозначительно). Может и нечто худшее сделать…

Гость (насторожившись). А что?

Кухарка. Ничего… Не обо всем следует говорить…

Меер. Вы, вероятно, слыхали о деде нашего пана, о старом графе? Гость. Не припомню что-то. Ведь я издалека.

l-й старик (удивленно). Ничего не слыхали о старом графе? Ведь вся oкpуга гремела им. Шутка ли, что он вытворял. И рассказывать страшно. Он по ночам превращался в черную кошку и душил еврейских младенцев накануне обрезания. И ничем нельзя было спасти от него, пока сам Бешт не выступил и не поборол его.

Меер (2-му старику). Раби Михоэль, ведь вызнаете эту историю. Расскажите. Пусть чужой еврей тоже услышит.

2-й старик (вздыхает, садится).

Садятся и другие, кроме Меера.

Однажды святой Бешт, блаженной памяти, велел своему вознице Алексе запрягать лошадь. Алекса запряг, и Бешт с учениками поехал. Как Бешт обыкновенно ездил — вы, конечно, знаете. Он сидит в кибитке и беседует с учениками, Алекса сидит на козлах спиною к лошади и спит. Лошадка сама едет, знает куда, идет тихо, еле переставляет ноги, а проезжают в полчаса тысячу миль, две тысячи миль. И это потому, что под лошадью земля скачет в обратную сторону. Едут они — вдруг лошадка останавливается возле корчмы. Остановилась — значит, так надо. Вышел Бешт с учениками из кибитки, заходят в корчму — видят: корчма убрана по-праздничному, зажжено множество свечей, а сам хозяин сидит в углу сильно удрученный и даже голову не поднял, когда они вошли. Бешт по-дошел к нему и спрашивает, чем он так удручен. Корчмарь сперва не хотел с ним разговаривать, но когда Бешт к нему пристал — он рассказал о своем горе. «Семь раз жена моя рожала детей, мальчиков, — рассказал он. — Рождались они совершенно здоровыми — а в полночь, накануне обрезания, все умирали. Теперь жена родила восьмого мальчика, завтра должно быть обрезание — и я знаю, что ночью этот ребенок тоже умрет». Бешт выслушал его и говорит: «Твой ребенок будет жив. Ложись спокойно спать». Корчмарь послушался. Бешт поставил возле колыбели двух своих учеников, велел им бодрствовать и дал им пустой мешок. «Этот мешок, — сказал Он, — держите наготове раскрытым у самой колыбели. И если появится какое-нибудь существо и бросится к колыбели, захватите его в мешок, завяжите крепко-накрепко и позовите меня». А сам ушел в другую комнату и углубился в божественных мыслях. Ученики сделали все, как Бешт велел. Когда настала полночь, стали тухнуть свечи и в комнату вбежала огромная кошка и бросилась к колыбели. Ученики захватили ее в мешок, завязали и позвали Бешта. Он велел беспощадно бить палками по мешку и затем выбросить избитую кошку на улицу. Так и сделали. Утром ребенок оказался живым и здоровым. Устроили обрезание, пировали и веселились. После пира корчмарь, по обычаю, отнес пану поздравительное угощение.

Меер. Этот пан и был старый граф, дед нашего пана. Понимаете?

2-й старик (продолжает). Когда корчмарь принес на двор угощение, слуги сказали ему, что пан болен. Но пан услыхал, что пришел корчмарь, и велел его позвать к себе. Корчмарь нашел пана в постели всего покрытого пластырями. Пан спросил его: «Какой это еврей приехал к тебе вчера ночью?» Корчмарь говорит: «Я не знаю, кто он, но видно, божественный человек. Он спас моего ребенка от смерти». И рассказал пану все, что случилось. Пан и говорит: «Скажи этому еврею, чтобы он пришел ко мне». Корчмарь вернулся домой опечаленный, так как боялся, чтобы пан не причинил Бешту какое-нибудь зло. Бешт рассмеялся и говорит: «Не бойся» — и пошел к пану. Как только он пришел, пан ему говорит: «Это не штука, что ты неожиданно захватил меня и избил. А вот если хочешь сразиться со мною, выйдем оба в чистое поле на бой — тогда увидишь, кто из нас сильнее». Бешт ему отвечает: «Я не думал бороться с тобою, а только хо-тел спасти ребенка. Но если ты меня вызываешь на бой, я не отказываюсь. Я соберу моих учеников, ты собери своих, и через месяц сойдемся на открытом месте». Ровно через месяц оба они сошлись на поле, как условились. Бешт сделал вокруг себя два круга и один вокруг учеников и велел ученикам пристально глядеть ему в лицо, и если заметят, что он изменился в лице, чтобы они усилили проникновение божественными мыслями. Пан тоже сделал вокруг себя и своих учеников круги и начал посылать из своего круга страшных зверей, которые с диким ревом кидались на Бешта. Но как только добегали до первого круга, они исчезали. Так продолжалось целый день. Наконец пан выгнал против Бешта диких кабанов, которые выбрасывали из ноздрей огонь. Кабаны бросились со страшной яростью и прорвали первый круг. Бешт изменился в лице. Ученики, увидев это, усилили божественное проникновение — и кабаны у второго круга исчез-ли. Три раза посылал пан кабанов, и все они исчезали. Тогда он вышел из круга и говорит Бешту: «У меня уж больше нет сил бороться с тобою. Ты победил и можешь меня убить». Бешт ему ответил: «Если бы я хотел тебя убивать, я бы мог давно это сделать. Я только хотел показать тебе величие нашего Бога. Взгляни на небо». Пан поднял глаза к небу. Прилетели два ворона и выклевали ему глаза. Пан ослеп и не мог больше творить зла, так как вся колдовская сила была у него в глазах. Так да погибнут все враги Твои, Господи.

Пауза. Все поражены рассказом.

Кухарка. Старики еще помнят, как этот старый граф ходил слепой по местечку и два гайдука водили его.

Гость. Ну, а вот теперешний пан. Разве он тоже замечен в этих делах? Кухарка. В прошлом году умирали дети как мухи… Перед Пасхой в одну неделю умерли три роженицы… Летом утонула средь бела дня девушка-невеста. Не-спроста же это…

Алтер. И подозревают… и дрожат…

Выходит Сендер, одетый по-праздничному, в сопровождении нескольких слуг.

Сендер (Алтеру). Все приготовлено, как я велел?

Алтер. Все, все, реб Сендер, все. Можете положиться на меня. (Подает слугам подносы.) Смотрите, несите осторожно.

Сендер в сопровождении слуг с подносами направляется к площади и сворачивает в переулок направо. Все расступаются, провожают процессию глазами, шепчут друг другу: «Реб Сендер понес во двор поздравительные». Алтер убирает, уносит в дом стол вместе с остатками вина и печений. Одна за другой уходят и кухарки. l-й и 2-й старики и Меер возвращаются в синагогу. Гость, постояв на крыльце, заходит в дом. Во дворе позади столов показывается Лия в подвенечном платье, кружась поочередно с нищими. К ней тянутся со всех сторон другие. Нищие поодиночке встают из-за стола, выходят на площадь.

Безрукая нищая. Я плясала с невестою!

Хромая старуха. Я тоже! Обняла ее и кружила, хе-хе!!!

Горбун. Почему это невеста пляшет только с женщинами? Я бы тоже хотел обнять и поплясать, хе-хе!

Нищие. Хе-хе-хе!

На крыльцо выходят Фрада, Гитель и Бася.

Фрада. Горе мне! Лееле все еще пляшет с нищими. У нее головка закружится. Девочки, уведите ее скорее! (Садится на завалинку у крыльца.)

Гитель и Бася подходят к Лии, останавливают ее.

Гитель. Довольно, Лееле, танцевать! Пойдем!

Лия (глядит на нее бессознательно. Закрывает глаза). Еще… еще… Бася. У тебя головка закружится.

Бася и Гитель берут Лию за руки, хотят увести.

Нищие (обступают Лию, удерживают ее, кричат жалобно, плаксиво).

— Она еще со мною не плясала!

— Чем я хуже других?

— Я жду целый час!

— Пустите меня! Теперь моя очередь!!

— С хромой Яхной она долго кружилась, а со мною не хочет? Я во всем несчастнее других!

— Пусть она со мною хоть разок покружится! Хоть один разок!

Маршалок (выходит, становится на скамейку. Громко, нараспев).

Все под навес отправляйтесь скорей:

Там каждый получит по десять грошей… (Уходит.)

Нищие гурьбой, толкая друг друга, кидаются во двор, выкрикивая возбужденно: «По десять грошей… По десять грошей». На опустевшей сцене остаются Лия, Гитель, Бася и Полуслепая старуха.

Старуха (цепляясь за Лию). Хоть разок покружись со мною. Мне не надо грошей. Сорок лет уже как я не плясала… Ой, как я плясала в молодости, как плясала!

Лия обнимает ее, кружится. Старуха, вцепившись в нее, повторяет: «Еще… еще…» Кружатся. Старуха, задыхаясь, кричит: «Еще… еще…» Бася и Гитель насильно останавливают Старуху. Бася отводит ее во двор, возвращается. Гитель подводит Лию к скамье, сажает ее. Слуги убирают столы, закрывают ворота.

Фрада. На тебе лица нет, Лееле! Ты устала?

Лия (закрыв глаза, подняв голову, полусознательно). Они крепко обнимали меня, прижимались ко мне, впивались в меня холодными пальцами… Голова кружилась, замирало сердце, земля уплывала из-под ног. И какая-то неземная сила подхватила меня и унесла с собою далеко, далеко…

Бася. Они измяли и испачкали твое платье! Что ты теперь будешь делать?

Лия (продолжает, как раньше). Когда невесту оставляют одну в день венца, ее подхватывают духи и уносят, и она сама превращается в дух… Зачем вы меня вернули?..

Фрада (испуганно). Какие страшные слова ты произносишь, Леелё. Про духов даже упоминать нельзя. Они лукавые. Они сидят, притаившись во всех уголках, во всех щелочках, все высматривают, ко всему прислушиваются и только ждут, когда про них упомянут, чтобы наброситься на человека. Тьфу! тьфу! тьфу!

Лия (открывает глаза). Я их знаю и не боюсь их. Они не страшные…

Фрада. И хвалить их нельзя. Когда злого духа хвалят, он становится дерзким. Лия (особенно убедительно). Бабушка, ведь нас окружают не злые духи, а души людей, которые жили на земле раньше нас и вместе с нами и умерли. Это они присматриваются ко всему, что мы делаем, прислушиваются ко всему, что мы говорим. Они живут с нами.

Фрада. Что ты, что ты, Лееле! Души умерших взлетают на небо, покоятся в светлом раю. А грешные души…

Лия (перебивает ее). Нет, бабушка, нет! Они живут с нами… (Иным тоном.) Бабушка! Ведь человек рождается для целой большой жизни! А если он умирает раньше времени — куда же девается его недожитая жизнь, его радости и горести, мысли, которые он должен был думать, дела, которые он должен был сотворить, дети, которых он должен был родить! Куда? Куда?.. (Иным тоном.) Жил юноша с высокою душой, с глубокими мыслями. И была перед ним целая жизнь. И вдруг, в один миг, она оборвал ась. И пришли чужие люди и отнесли его на кладбище, и похоронили в чужой земле. А куда же делась его недожитая жизнь? его недосказанные слова? его недопетые молитвы? Бабушка, ведь если свеча гаснет раньше, чем догорает, она не исчезает. И ее можно вновь засветить, и она будет гореть, пока не догорит до конца. Как же может исчезнуть потухшая раньше времени человеческая жизнь? Как она может исчезнуть?

Фрада (качает головой). Нельзя, Лееле, думать о таких вещах. Господь знает, что делает. А мы — слепые и ничего не знаем.

Лия (тихо). Я знаю, бабушка. Жизнь человеческая не исчезает. Души покойников возвращаются на землю и бесплотными духами доживают свою жизнь, довершают свои дела, переживают свои неиспытанные радости, допевают свои молитвы. Вы сами рассказали, как по ночам покойники собираются в синагогу на молитву. Мать моя умерла молодою и не испытала всех материнских радостей. Сегодня пойду к ней на кладбище и приглашу ее к себе на свадьбу. И она придет. И вместе с отцом поведет меня под венец и потом будет плясать со мною… И все другие души тоже живут с нами, радуются и печалятся. Но мы их не видим, не понимаем. (Шепотом). Бабушка! Если сильно захотеть, можно их видеть, и слышать их голоса, и жить с ними, как с живыми. Я знаю… (Пауза. Ука-зывает на могилку.) Вот святая могилка! (Встает и медленно идет к могилке.)

Фрада, Гитель и Бася следуют за нею.

Я знаю эту могилку с раннего детства, знаю покоящихся в ней жениха и невесту, видела их много раз во сне и наяву — и они мне близки, как родные. Шли они — молодые и радостные — к венцу, и была перед ними долгая жизнь. И вдруг — крики, смятение, налетели жестокие и кровожадные люди. Блеснул топор — и жених с невестой пали мертвыми. И их похоронили в одной могилке. И они стали неразлучными навеки, и души их сплелись вместе, видят и слышат друг друга. И при каждой свадьбе, когда пляшут вокруг их могилки, они выходят и берут у новобрачных частицу их радости и веселья, и справляют собственную свадьбу. (К могилке.) Вечные жених и невеста! прошу вас явиться ко мне на свадьбу! Приходите и станьте рядом со мною под венцом.

Туш музыки. Лия вскрикивает и чуть не падает. Гитель и Бася поддерживают ее.

Гитель. Чего ты испугалась? Это приехал жених — его встречают у околицы с музыкой.

Бася (возбужденно). Я побегу посмотрю на него!

Гитель. Я тоже. Потом прибежим и скажем тебе, какой он. Хорошо?

Лия (тихо). Не надо…

Бася. Она стыдится. Не стыдись, глупенькая! Мы никому не расскажем!

Бася и Гитель поспешно уходят. Лия и Фрада возвращаются на прежнее место.

Фрада. Невеста всегда просит подружек, чтобы они поглядели и сказали ей, какой из себя жених, беленький или черненький.

Подходит Сендер.

Сендер. Что это ты сидишь здесь, дочь моя?

Фрада. Она увеселяла нищих, плясала с ними, у нее головка закружилась. Она и отдыхает.

Сендер. А-а, нищих увеселяла. это хорошо… А я был у графа во дворе. Он остался доволен угощением и обещал прислать тебе дорогой подарок. (Глядит на небо.) Уже не рано. Сваты и жених приехали. Вы готовы?

Фрада. Мы должны еще пойти на кладбище…

Сендер. Иди, иди, дочь моя, в гости к матери. Пригласи ее на свадьбу, поплачь над ее могилкой… и скажи ей, что я тоже прошу ее прийти, что я непременно хочу вместе с ней вести к венцу нашу единственную дочь. (С волнением.) Скажи ей, что я исполнил все, о чем она меня просила на смертном одре. Все мои заботы я посвятил тебе, воспитывал тебя в страхе Божием и теперь выдаю замуж за достойного, ученого юношу из лучшей семьи… (Всхлипывает. Вытирает слезы и с поникшей головой уходит в дом.)

Пауза.

Лия. Бабушка, ведь можно и кроме матери кого-нибудь из покойников пригласить на свадьбу?

Фрада. Только самых близких родственников. Пригласишь дедушку Эфраима, тетку Миреле…

Лия (тише). Хочу пригласить одного… не родственника.

Фрада. Нельзя, дочь моя! Если пригласишь чужого, все другие покойники обидятся, что их не пригласили, и будут причинять зло…

Лия. Но это не чужой… Он был у нас в доме, как родной.

Фрада (шепотом). Кто?

Лия (чуть слышно). Хонон…

Фрада (испуганно). Ой, боюсь, дочь моя! Говорят, что он умер нехорошей смертью.

Лия опускает голову и беззвучно плачет.

Ну не плачь! Не плачь! Пригласи и его! На себя возьму грех! (Спохватившись.) Но ведь я не знаю, где его могила. А спрашивать непристойно!

Лия. Я знаю…

Фрада. Откуда знаешь?

Лия. Я ее видела во сне! (Закрыв глаза, как бы про себя.) И его самого видела… И он говорил со мною, и рассказывал, что с ним происходит на том свете, и просил, чтобы я позвала его к себе на свадьбу.

Прибегают Гитель и Бася.

Гитель и Бася (вместе). Мы его видели! Мы его видели!

Лия (отшатнувшись, вскрикивает). Кого? Кого вы видели?

Гитель. Жениха! Он черненький-черненький!

Бася. Нет, беленький! Нет, беленький!

Пауза.

Лия (встает). Бабушка, пойдемте на кладбище.

Фрада. Постой, Лееле! Раньше ты еще должна отнести своей повитухе, бабке Хане, рубаху, которую ты для нее сшила. .

Бася. И она будет в ней плясать по базару, и петь, и угощать лавочников. Фрада. Да! Это стародавний обычай и его надо исполнять. (К Гитель и Басе.) Пойдите, девочки, в дом и принесите рубаху и угощение на подносах.

Гитель и Бася уходят в дом и выносят на двух подносах рубаху и угощение, мед и пряники. Передают поднос с рубахой Лие. Она идет вперед, за нею Гитель с другим подносом. Направляется к крайнему домику с левой стороны сцены. Сбегаются дети, подростки.

Дети (весело, подпрыгивая). Несут рубаху бабке Хане! Несут рубаху бабке Хане! (Бегут за процессией.)

Лия и другие подходят к дому Ханы.

Лия (стучит в дверь). Баба Хана, откройте! Внучка пришла, подарок принесла!

Выходит старая бабка Хана.

Бабка Хана. Внученька пришла! Бабку старую вспомнила!

Лия (подает ей поднос с рубахой). Бабушка! Рубаху эту я сама для вас шила и прошивала! (Подает ей другой поднос.) Печенье это я сама для вас пекла и выпекала! Как вы принимали меня, когда я родилась, так примите от меня подарок в день моей свадьбы. Живите до сто двадцати лет!

Бабка Хана. Немного уж осталось до сто двадцати лет, хе-хе! (Принимает второй поднос.) Внучка моя золотая! Как ты одарила меня рубахой, так да одарит тебя Господь двенадцатью сыновьями, которые день и ночь сидели бы над Торой и прославили бы твое имя во всем мире! (Целует ее. Кладет ей руки на голову.) Да благословит тебя Господь Авраама, Исаака и Иакова! (Берет рубаху, paccмaтpивaет ее.) Ай, ай, ай, какая хорошая рубаха! Я оставлю ее себе на саван! Ну, пойду наряжаться! (Уходит в дом.)

Лия, накинув на плечи черный платок, уходит вместе с Фрадой в боковой переулок.

Гитель (Басе). Лия и Фрада ушли на кладбище.

Выходит Хана в рубахе, опоясанная белым шнурком.

Бабка Хана (берет в руки поднос и, подплясывая, направляется через базар к лавкам. Поет).

Наплодила бабка Хана

Множество внучат.

Все в день свадьбы ей рубаху

Белую дарят.

Нарядилась бабка Хана

В белый свой убор

И выходит, как графиня,

На широкий двор.

Выплывает бабка Хана

Да на стар базар,

Выбегают ей навстречу

Все — и млад, и стар.

Внучку Лию бабка Хана

Замуж выдает,

И подносит всем соседям

Пряники и мед.

Угощает лавочников.

Угощенье бабки Ханы

Сладко и пьяно,

Кто к губам подносит рюмку,

Тот кричит: еще.

Голоса. Еще! Еще!

Лавочники и лавочницы обступают ее, пьют мед, закусывают пряниками и кладут на поднос монеты.

Бабка Хана (передает поднос). А теперь пойду увеселять святых покойников, жениха и невесту. Зовите музыкантов.

Все притихают. Среди общей тишины бабка Хана, подплясывая, направляется к могилке. Толпа обступает ее большим полукругом. Выходит музыкант и под сурдинку играет заунывную тихую мелодию. Под эту мелодию бабка Хана медленно пляшет вокруг могилки, обходя ее три раза. Толпа молча расходится. Бабка Хана возвращается к себе. Темнеет. Лавочники запирают лавки. В синагоге и доме Сендера зажигаются огни. Выходят Сендер, Гость, Гитель и Бася, тревожно оглядываются.

Сендер (беспокойно). Где Лия? Где Лия? Почему она так поздно не возвращается с кладбища?

Гость. Не случилось ли чего с нею?

Гитель и Бася. Мы пойдем ей навстречу. (Идут.)

Из переулка поспешно выходят закутанные в черных платках Фрада и Лия.

Фрада. Скорее, доченька, скорее! Мы страшно запоздали. Ох, зачем я тебя слушалась! Я вся дрожу. Не случилось бы чего дурного, Боже упаси!

Сендер. Вот и она! (Подходит). Отчего вы так запоздали?

Выходят несколько женщин.

Женщины. Ну, вот и невеста! Ведите ее освящать свечи. (Уводят Лию).

Фрада (Гитель и Басе). Она упала в обморок. Еле привели ее в чувства. Я вся дрожу.

Бася. Она весь день ничего не ела.

Гитель. Вероятно, сильно плакала над могилой матери?

Фрада. Ой, лучше не спрашивай меня. (Уходит в дом.)

Выносят полукадру, в которой месят хлеб, ставят ее опрокинутою у крыльца, кладут подушку и покрывают простыней. Выводят Лию и сажают. Играет музыка. Из дома возле синагоги выходит группа празднично одетых евреев и евреек, среди них худенький юноша в длинном сюртуке и в меховой шапке. Идет робка, с опущенными глазами, держа перед собою покрывала. Подходит, накидывает Лие покрывало через голову на лицо. Oтxoдит к своей группе, которая вместе с ним заходит в дам Сендера. Выступает маршалак.

Маршалок (громко, плачущим напевом).

Невеста, невеста, невеста краса.

Сегодня день твоего великого суда.

Пред Богом на небе предстанут все твои дела,

И тайные и явные, и мысли и слова

От часа рождения до нынешнего дня…

И на всю твою жизнь, на долгие года

Решится сегодня твоя судьба-а-а!

Музыка.

И в этот час не должна ты, невеста, забывать,

Что Бог судил сиротством тебя наказать.

Что в сырой земле лежит твоя бедная мать,

Не может она из холодной могилочки встать,

Чтобы вместе с отцом тебя под руки взять

И, благословляя, к венцу провожать.

Музыка, женщины плачут.

Поэтому должна ты, невеста, плакать и рыдать

И строгим постом и молитвой себя очищать.

Чтобы перед судом Всемогущего Бога предстать

Невинной и чистою, как родила тебя мать.

И за это Всевышний тебе не откажет послать

Свою безграничную милость и свою благо-да-ать.

Музыка.

Голоса. Ведите невесту к венцу!!!

Возле синагоги ставят балдахин на четырех шестах, которые подростки придерживают. Из дома выходят Сендер и старуха-тетка и берут Лию под руку. Выходят сваты с женихом, родные, гости со свечами в руках. Образуется картеж. Впереди выступают музыканты. Перед ними пляшут лицам к кортежу мужчина в вывернутом кожухе и женщина с большим плетеным калачом в руках. За музыкантами важна выступают раввин и кантор. За ними Меер несет на подносе графин вина и стакан. Дальше отец и мать ведут жениха. За ними Сендер и тетка ведут Лию, за ними Фрада, Гитель и Бася, далее идут па два, па три человека родные, гости. Направляются к синагоге полукругом через всю сцену. Выходит навстречу водонос с полными ведрами. Все кидают в ведра монеты. Под балдахинам подходит раввин с кантором и служкой. Подводят жениха и ставят в середине. Вводят Лию и семь раз обводят ее вокруг жениха. Меер передает жениху кольца. Сендер берет руку Лии, подымает ее. Жених подымает руку с кольцом, чтобы надеть Лии на указательный палец.

Лия (вырывает руку, отталкивает жениха. Кричит истерически). Не ты мой жених!!! (Падает на землю.)

Сильное смятение. Все кидаются к Лии, подымают ее, суетятся вокруг нее.

Сендер (потрясенный). Дочь моя, дочь моя!!! Что с тобой?

Лия (снова вырывается. Подбегает к могилке, простирает руки). Вечные жених и невеста, защитите меня! (Вскакивает. Совершенно иным, мужским голосом кричит.) Вы меня похоронили! А я вернулся к моей суженой — и не уйду от нее. Отступите от меня!

Раввин подходит к ней. Она ему кричит: «Хамелюк…»

Гости (отшатываются от нее в ужасе). В нее воплотилась чужая душа.

Раввин. В нее вошел дибук!

Общее смятение. 3анавес.

Действие третье.

В доме раби Шлоймеле Тартаковера. Большая комната, служащая домашней молельней. Слева дверь с улицы, за нею во всю левую стену стал, покрытый скатертью. Лежит горка ломтиков белого хлеба. С обеих сторон стола — скамьи. У почетного места — кресла. Посреди передней стены небольшой кивот и амвон. С обеих сторон — окна. Правая часть комнаты имеет более характер жилого помещения. Диван, несколько стульев, стол. С правой стороны — дверь во внутренние комнаты. У длинного стала, с краю стоят Михоэль и старый хасид. Сумерки. Из внутренних комнат слабо доносится молитвенное пение.

Старый хасид (пожимает плечами). Такое несчастье! Такое несчастье! И с кем это должно случиться — с Сендером!

Михоэль. Не узнать его стало! Не тот человек совсем! Страшно смотреть на него!

Старый хасид. Шутка сказать! Единственная дочь! Но как это случилось, каким образом?

Михоэль. Кто знает! Перед самым венцом…

Старый хасид. Может быть, оставили ее одну?

Михоэль. Что вы говорите! Что они, маленькие дети, не знают, что опасно оставлять невесту перед венчанием одну? Все были при этом, и родители, и жених. Уже вели ее к венцу, как вдруг она падает, начинает кататься по земле и кричать не своим голосом: ругает сватов, жениха, раввина…

Старый хасид. А! Волос дыбом становится!

Михоэль. Тотчас же поняли, что в нее воплотилась душа покойника, то есть [вошел дух,] дибук. Кричала мужским голосом. Стали спрашивать дибука, кто он? Не сказал. Только кричит, что он — жених дочери Сендера. [Но его сейчас же узнали: ешиботник, незадолго перед тем умерший.] Можете себе представить, что там творилось! Сендер не стал долго размышлять, взял лошадей и привез ее прямо сюда, к раби Шлоймеле. Приехал вчера вечером к самому за-ходу субботы. Не хотел заезжать на постоялый, чтобы не было лишнего шума в местечке, и заехал ко мне. И вот, имел я такую субботу, что во веки не забуду ее. Целые сутки «он», не переставая, кричал из нее.

Старый хасид. Что же кричит «он», что?

Михоэль. Что «он» кричит? Кричит: «Сжальтесь! Не ведите меня к цадику! Я боюсь его! Я знаю, что он очень силен и будет принуждать меня выйти. Но я не послушаюсь, не выйду!» Все в таком роде. А когда «он» отпускал ее, она говорила своим голосом, клала голову на колени старой няне и плакала. Сердце надрывалось…

Старый хасид. Равви, конечно, не видел ее еще?

Михоэль. Когда же? Не станет же он нарушать субботний покой такими делами.

Входят хасиды по одиночку и группами. Разговаривают друг с другом шепотом. Открывается дверь из внутренних покоев комнат. Входит раби Шлоймеле, глубокий старик, в белом жупане, в высокой меховой шапке.

Ша-а!

Все сразу умолкают. Раби Шлоймеле задумчив. Идет медленно к столу. Садится устало в кресло. Михоэль становится у его правой руки. Хасиды занимают места. Старики усаживаются на скамьях, молодые стоят за их спиной. Миxoэль раздает присутствующим по ломтику булки. Раби Шлоймеле подымает голову, тяжело вздыхает и начинает тихими дрожащим напевом: «Сие есть пир царя Давидова!» Все повторяют. Полушепотом читают молитву. Пауза. Начинают петь, сперва тихо, затем все громче песню без слов, очень грустную и торжественно-мистическую. Пауза. Раби Шлоймеле, подперев голову руками, сидит углубившись в мыслях. Напряженная тишина.

Раби Шлоймеле (подымает голову и начинает говорить торжественно, медленно). Рас-сказывают о святом Бал-Шеме, да защитит он нас.

Коротенькая пауза.

Однажды приехали в его город, Меджибож, фокусники из тех, которые ломаются на улицах, проделывают разные штуки. И протянули они веревку через реку, и один из них собирался идти по веревке. И побежал весь город к реке. И пошел Бал-Шем тоже к реке и стоял вместе со всеми. И тоже глядел, как фокусник ходил по веревке. И дивился народ, что святой Бал-Шем шел смотреть такие вещи. И обратились к нему приближенные и спросили, что сие означает? И ответил он: «Я пошел смотреть, как человек умудряется ходить над пропастью. И глядел я и думал: если бы этот человек столько работал над своей душою, сколько он работал над своим телом, через какие страшные пропасти она могла бы переходить по тонкой нити жизни».

Шепот одобрения.

l-й хасид. А! А! А! Как высоко!

2-й хасид. Божественные слова!

Снова поют песнь без слов. Пауза.

Раби Шлоймеле (как раньше). Существует великий святой мир. В этом мире самое священное место — Страна Израиля. В Стране Израиля всего святее Иерусалим. В Иерусалиме святейшим местом был Храм, в Храме всего святее была Святая Святых. Короткая пауза.

Существует в году 355 дней^[3]. Среди них наиболее святы праздники, среди праздников наиболее святы Субботы, среди Суббот всего святее Суббота Суббот — Йом-Кипур. Короткая пауза.

Существует 70 племен. Среди них самое святое племя — еврейское. В еврейском племени самое святое колено — Левитово. В Левитовом колене святее других потомки Аарона, койганы. Среди койганов самым святым был первосвященник.

Короткая пауза.

Существует 70 наречий, среди них самое святое — язык еврейский. В еврейском языке всего святее — Библия. В Библии самое святое место — Десять заповедей. В Десяти заповедях самое святое слово — Имя Господне.

Короткая пауза.

И раз в году, в установленный час сходились вместе все четыре высшие святыни вселенной. Это было, когда в день Йом-Кипура первосвященник входил в Святая Святых и произносил тогда полностью Имя Господне. И этот святейший час был самым грозным и самым опасным как для первосвященника, так и для всего еврейского народа. Поэтому, раньше чем первосвященник проникал в Святая Святых, народ заклинал его Именем Обитающего Храм подумать, не имеет ли он греховных мыслей. И он простирал руки. И плакал, что его заподозрили. И народ плакал, что заподозрил его. Ибо если б в тот миг, когда он входил в Святая Святых, у него появилась греховная мысль — мир рухнул бы.

Пауза.

Каждое место, с которого человек поднял только взор к небу, — Святая Святых. Каждый миг жизни — Йом-Кипур, день суда. Каждый еврей — первосвященник. Каждое слово, произнесенное в святости, — Имя Господне. Поэтому падение еврейской души влечет за собой разрушение мира.

Пауза.

Раби Шлоймеле (с дрожью в голосе). Еврейские души. Сквозь тяжелые муки страдания, через различные перевоплощения тянутся они, как дитя к сосцам матери, к Престолу Всевышнего. И когда они подходят совсем близко, случается иногда, что темная сила одерживает верх — и они падают. И чем выше было их воспарение, тем глубже их падение. И когда такая душа падает в пропасть — плачут все миры, все десять Сефирот…

Пауза.

Раби Шлоймеле (точно очнувшись.) Дети, сегодня мы сократим наши Проводы Королевы — Субботы.

Все встают из-за стола.

Михоэль. Раби просит всех уйти.

Все медленно расходятся. Раби Шлоймеле остается у стола, погруженный в мыслях.

Михоэль (нерешительно). Раби…

Раби Шлоймеле глядит на него молча и скорбно.

Приехал Сендер Бриницкий…

Раби Шлоймеле (точно повторяя за ним). Приехал Сендер Бриницкий… Знаю… Михоэль. У него случилось большое несчастье… В его дочери воплотился дибук. Раби Шлоймеле. Воплотился дибук… Знаю…

Михоэль. Он привез ее к вам…

Раби IIIлоймеле. Ко мне… ко мне… Как он мог привести ее ко мне, когда нет этого «мне», когда нет моего «я».

Михоэль. Раби, к вам идет целый свет…

Раби IIIлоймеле. Слепой свет… Слепые овцы устремляются к слепому пастырю. Если бы они не были слепы, — они обращались бы не ко мне, а к Тому, Кто может сказать о Себе — Я; к единому, великому Я мира…

Михоэль. Раби! Вы его посланец.

Раби Шлоймеле (вздыхает). Это говорят люди, а во мне нет уверенности… Уже сорок лет, как состою цадиком — и до сих пор не знаю, поистине ли я посланец Бога. Бывают времена, когда ощущаю в себе великую мощь, чувствую близость к Богу и сознаю свою власть в высших мирах. Тогда не сомневаюсь, не спрашиваю… Но бывают времена, когда чувствую себя слабым и беспомощным, как покинутый ребенок… И тогда мне хочется самому бежать к кому-нибудь, молить о помощи…

Михоэль. Я помню, рабби…

Раби Шлоймеле (испуганно). Что ты помнишь?

Михоэль. Однажды, в глухую ночь, вы пришли ко мне в дом, разбудили меня и со слезами стали просить, чтобы я читал с вами Псалмы…

Раби IIIлоймеле. Да… Это было давно… Теперь бывает хуже… (Жалобно.) Чего хотят от меня? Я стар и немощен… Тело просит покоя… душа жаждет уединения. А ко мне тянутся со всех сторон нужды и муки всего мира. Предо мною обнажаются страшные язвы; от меня требуют исцеления, помощи, заступничества… Каждая записка, которую мне подают, вонзается в тело, как острая игла. (Всхлипывает.) Не могу больше…

Михоэль (испуганно). Раби! Раби!

Раби Шлоймеле. Не могу больше, не могу!

Михоэль. Раби! Вы не должны забывать, что за вами стоит целый ряд великих предков…

Пауза.

Раби Шлоймеле (приходит в себя. Сосредоточенно). Предки… Отец раби Ицеле, блаженной памяти, три раза в день восходивший на небо; дядя, великий раби Меер-Бер, воскресавший мертвых… дедушка, святой раби Велвеле, ученик и друг Бал-Шема… (Подымает голову.) Знаешь, Михоэль, дедушка, раби Велвеле, изгонял Дибука без Святых Имен и заклинаний, одним властным окриком, одним окриком. (Твердо.) В трудную минуту я всегда обращаюсь к нему, и он мне помогает. Он и теперь поддержит мою десницу… Позови Сендера!

Михоэль выходит и возвращается с Сендером.

Сендер (делает шаг вперед, простирает руки, с плачем). Раби! Помогите! Спасите мою дочь!..

Раби Шлоймеле. Расскажи, как случилось несчастье.

Сендер. Случилось это, когда я вел дочь к венцу…

Раби Шлоймеле (перебивает его). Я спрашиваю не об этом. Я хочу знать, как это могло случиться.

Сендер. Не знаю, раби…

Раби IIIлоймеле. Червяк может проникнуть в плод только тогда, когда плод начинает портиться…

Сендер. Раби! Моя дочь — благочестивая дщерь Израиля. Она всегда ходила с опущенными глазами и ни в чем не ослушалась родителей.

Раби Шлоймеле. Дети бывают иногда наказаны за грехи отцов.

Сендер. Если бы я знал за собой грех вольный, я бы в нем раскаялся.

Раби Шлоймеле. Спрашивали Дибука, кто он и почему вошел в твою дочь?

Сендер. Спрашивали. Не говорит… Но по голосу в нем узнали ешиботника, учившегося в нашем местечке, [большого каббалиста], умершего неожиданно в синагоге…

Раби Шлоймеле. Ты его знал?

Сендер. Да… Он некоторое время получал у меня стол…

Раби Шлоймеле (пытливо). Ты ничем не обидел его? не провинился пред ним?

Сендер. Не знаю… Не помню… (В отчаянии.) Раби, я не больше, как смертный!

Пауза.

Раби Шлоймеле (решительно). Введи сюда свою дочь.

Сендер выходит. Раби Шлоймеле остается глубоко сосредоточенным. В дверях появляются Сендер и Фрада, ведущие за руки Лию. Она упирается у порога, не хочет войти.

Сендер (умоляющим голосом). Доченька, доченька! Сжалься! Сжалься над отцом, войди!

Лия (плачущим тоном). Отец! Я хочу войти, но не могу! «Он» не дает мне войти.

Сендер. Доченька, сделай над собой усилие.

Лия (голосом Дибука. Кричит). Я не хочу войти! Я не хочу к равви! Не хочу, чтобы он меня изгонял!

Раби Шлоймеле (тихо и повелительно). Отроковица, повелеваю тебе войти в комнату.

Лия послушно, с опущенной головой входит.

Садись!

Она послушно садится на стул.

Сендер и Михоэль, держите ее.

Берут ее за руки. Фрада стоит сбоку и гладит ее по спине.

Лия (Дибук) (рванувшись с места). Пустите меня, не хочу!

Раби Шлоймеле. Дибук! Тень человека, ушедшего из мира живых! Скажи нам, кто ты.

Лия (Дибук). Не скажу. Тартаковский цадик, ты сам знаешь, кто я. А другим я не хочу открывать своего имени.

Раби Шлоймеле. Почему ты вошел в эту отроковицу?

Лия (Дибук). Я ее суженый.

Раби Шлоймеле. По закону нашей Святой Торы, мертвый не должен находиться среди живых. Поэтому ты должен оставить тело отроковицы и уйти из мира живых.

Лия (Дибук). Я не выйду!

Раби Шлоймеле (повышая голос). Я тебе вторично повелеваю!

Лия (Дибук) (кричит). Тартаковский цадик! Я знаю, как ты велик и могуществен. [Я знаю, что ты можешь повелевать ангелами.] Но со мною ты ничего не поделаешь. (С отчаянием.) Горе мне! Горе мне! Я проиграл оба мира! И некуда мне идти! Из мира живых меня гонят, и земля меня не принимает. И со всех сторон окружает меня тьма дьяволов, щелкают зубами, ждут, пока выйду, чтобы растерзать меня! Не выйду! Не выйду!

Раби Шлоймеле. Михоэль, позови десять евреев.

Михоэль выходит и возвращается с десятком людей.

Святая община еврейская! Даете ли вы мне разрешение действовать вашим именем и вашей властью? .

Все десять человек. Мы даем вам разрешение действовать нашим именем и нашей властью.

Раби Шлоймеле. Именем святой еврейской общины, именем Великого Судилища в Иерусалиме, именем всех праведников и великанов духа в Израиле я, Шлойма бен Годес, предупреждаю тебя и повелеваю тебе, Дибук, покинуть тело [духу, выйти из тела] отроковицы Лии бас Ханы без вреда для нее и чтобы, уходя, ты не причинил вреда ни тем, которые здесь, ни тем, которых здесь нет. Если не послушаешься моего повеления, я выступлю против тебя с заклятиями, отлучениями и проклятиями, со всей мощью десницы моей. Если же послушаешься, я употреблю все силы, чтобы исправить и спасти твою душу молитвами и милостыней… Вся община возьмет на себя, чтобы в течение года каждый день, кроме суббот и праздников, кто-нибудь постился для твоего спасения. Я буду читать по тебе поминальную молитву, дабы ты имел покой от дьяволов…

Лия (Дибук). Я не верю вашим обещаниям! Нет такой силы, которая могла бы меня спасти от дьявола и дать мне покой. Мне не страшны никакие заклятия, проклятия, отлучения! Мне некуда идти! (С рыданием.) Для меня закрыты все пути и тропы, для меня замкнуты все миры. Я не могу подняться ввысь, и нет такого дна, которого я мог бы достигнуть, падая в пропасть. Существует небо, земля и преисподняя, существует бесконечное число миров. И во всех мирах, во всей вселенной нашлось только одно убежище, где моя истерзанная душа нашла свой покой. И вы хотите лишить меня и этого последнего убежища. Сжальтесь, не гоните, не заклинайте меня!

Раби Шлоймеле. Мы преисполнены жалости к тебе и обещаем спасти тебя от злых сил и найти тебе место покоя в царстве небесном [мире духов. Но я в последний раз повелеваю тебе оставить тело отроковицы].

Лия (Дибук) (с ожесточением). Не выйду! Не выйду! Не выйду!

Раби Шлоймеле. Михоэль! Позови от моего имени раввина и двух духовных судей. Вели приготовить семь черных свечей, семь трубных рогов (шофаров), отбери семь Свитков Торы. Мы прибегнем к последнему, самому грозному средству.

Михоэль уходит.

Пока выведите отроковицу и выйдите все отсюда.

Сендер. Равви… Равви… (Громко плачет.) Равви… за что я так наказан!

Раби Шлоймеле. Мой сын, принимай испытания с любовью и спокойствием. Господь праведен во всех своих путях, но Он полон жалости и милосердия.

Лия (как бы проснувшись). Отец! Я боюсь… Я вся охвачена страхом… Что хотят сделать с ним?

Сендер. Ничего, ничего, дочь моя! Не бойся! Равви знает, что делает. Идем! (Уводит ее.)

Все уходят. Раби Шлоймеле сидит в глубокой задумчивости. Входят раби Шамшон, двое духовных судей и Михоэль.

Раби Шлоймеле (подымается им навстречу). Благословенны грядущие!

Раби Шамшон, судьи. Добрая неделя, равви!

Раби Шлоймеле. Я обеспокоил вас, просил прийти ко мне. Надо спасти дщерь Израиля, освободить от дибука [изгнать из нее духа], который не хочет выйти по доброй воле. Приходится прибегнуть к грозным мерам [изгнать его посредством проклятий и отлучения). Я обращаюсь к вам, раби, как к духовному пове-лителю общины, чтобы вы дали мне разрешение выступить против дибука [духа] с отлучением и заклятиями.

Раби Шамшон (вздохнув). Отлучение страшно для живого, тем более для мертвого. Но если нет другого средства и такой божественный муж, как вы, находит нужным прибегать к этому, я даю свое согласие. Но раньше я должен открыть вам тайну, которая имеет отношение к этому делу.

Раби Шлоймеле. Говорите, равви.

Раби Шамшон. Помните, равви, когда-то приезжал сюда к вам молодой человек Нисон Ривкес, очень набожный и ученый?

Раби Шлоймеле. Помню его хорошо. Он умер молодым.

Раби Шамшон. Да. И вот, в эту ночь он явился ко мне трижды и сказал, что дибук, вошедший в дочь Сендера, — душа [дух] его сына, недавно умершего. И со слезами молил, чтобы я вызвал Сендера на суд с ним, так как он считает его виновником смерти сына.

Раби Шлоймеле. В чем обвиняет он Сендера?

Раби Шамшон. Он не говорит. Обещает на суде все рассказать… но еще раньше я что-то слышал, что Сендер, бывший его близким другом, чем-то обидел его, не выполнив какого-то обещания…

Раби Шлоймеле. Если еврей требует еврея на суд, раввин не имеет права отказать ему. Тем более — покойнику. Но какова бы ни была вина Сендера, это к дибуку не имеет отношения. Он должен сейчас же покинуть тело отроковицы. А завтра, если Господь позволит, мы разрешим ваш сон, и вы вызовете Сендера и покойника на суд.

Раби Шамшон. Хотя я духовный властелин общины и мы втроем духовные судьи, но мы просим вас, рабби, вместе с нами разобрать это трудное дело и быть у нас верховным судьей.

Раби Шлоймеле. Уступаю вашей просьбе… А теперь, Михоэль, вели ввести отроковицу.

Сендер и Фрада вводят Лию и сажают на прежнее место.

Тень человека! Именем духовного властелина общины и суда праведного, сидящего здесь, я, Шлойме бен Годес, в последний раз предупреждаю тебя и повелеваю покинуть тело отроковицы Лии бас Хaны. Если ты и на этот раз не окажешь нам должного повиновения, мы выступим против тебя с самыми грозными заклятиями. Я подыму против тебя высших и низших. И тогда тебя ждет вечная гибель…

Лия (Дибук). Я не выйду!

Раби Шлоймеле. Пусть входят десять человек в белых талесах.

Входят.

Выньте Свитки.

Вынимают.

Зажгите черные свечи.

Зажигают.

Берите трубные рога!

Берут рога.

(Громко, торжественно.) Тень человека, ушедшего из мира живых, заклинаю тебя, чтобы ты в сей же миг покинул тело отроковицы Лии бас Ханы! (Выжидание. Решительно.) Трубите Теруо!

Трубят.

Лия (Дибук) (бьется в ужасе). Отпустите меня, не тащите меня! Не хочу выйти! Не могу!

Раби Шлоймеле. Трубите Шворим!

Трубят.

Лия (Дибук) (изнемогая). Не могу, не могу…

Раби Шлоймеле. Трубите Теруо!

Трубят.

Лия (Дибук) (слабо). Я изнемог… Горе мне. Я должен выйти. (С мольбой.) Раби, сжалься, дай мне сроку хоть до завтра, чтобы вы молитвами успели очистить для меня путь от дьяволов.

Раби Шлоймеле (подумав). Даем тебе двенадцать часов сроку. И если ты завтра, по истечении этого времени, не исполнишь обещания, мы извлечем тебя насильно Святыми Именами и трубными звуками.

Лия (Дибук). Горе мне! Горе мне!

Раби Шлоймеле. Спрячьте Свитки. Тушите свечи.

Тушат.

(Сендеру.) Сей же час пошли самых быстрых лошадей за сватами и женихом, чтобы они приехали сюда не позже, как через двенадцать часов.

Сендер. Они, может быть, не захотят ехать?..

Раби Шлоймеле. Пусть им скажут, что я велел!

Лия (очнувшись. Своим голосом). Не хочу… не хочу… не хочу…

3анавес.

Действие четвёртое.

Та же обстановка, что в третьем действии, только на месте длинного стола слева небольшой четырехугольный стол. За ним в кресле сидит рабби Шлоймеле в молитвенном облачении (талесе) и филактериях (тфилин). По обеим сторонам цадика сидят судьи. Перед ними стоит рэб Шамшон. У дверей стоит Михоэль. Заканчивают обряд «пояснения сна».

Раби Шамшон. Добрый сон я видел, добрый сон я видел, добрый сон я видел!

Раби Шлоймеле и оба судьи (вместе). Добрый сон ты видел, добрый сон ты видел, добрый сон ты видел!

Раби Шлоймеле. Раввин! Мы пояснили ваш сон к добру. Теперь сядьте с нами как судья.

Усаживаются все четверо в ряд, оба судьи по краям.

Михоэль, подай мне посох.

Михоэль подает.

Михоэль! Возьми мой посох и ступай на кладбище и пойди по кладбищу к востоку. И когда дойдешь до середины, закрой глаза и с закрытыми глазами иди дальше и шарь посохом впереди себя. И на том месте, где посох задержится — остановись. И подойди к могиле, которая будет всего ближе к тебе, и ударь по ней посохом три раза и скажи такими словами: «Покойник праведный! Шлойме, сын великого Тартаковского цадика, раби Ицеле, послал меня просить тебя, чтобы ты, ведомыми тебе путями и способами, известил покойника Нисонабен Ривке, что суд праведный вызывает его на суд с Сендером бен Гени». Повторишь это три раза. Потом повернись лицом к западу и иди обратно. И не оборачивайся, не оглядывайся назад, какие крики, призывы и голоса ты бы ни слышал за собою. Иначе ты будешь в большой опасности. И ни на один миг не выпускай из рук моего посоха. Остерегайся и остерегайся! Ступай, и Господь тебя спасет, ибо посланцы по святому делу охраняются от бед.

Михоэль хочет взять посох.

Подожди, я сперва должен сделать отделяющий круг для покойника. (Подымается, подходит к левому углу и делает посохом слева направо большой круг и при этом что-то шепчет. Дает Миxоэлю посох.)

Михоэль уходит.

Теперь пусть сделают ограду для покойника. Только следует остерегаться не ступить в круг, который я сделал.

Приносят простыню и привешивают ее за два края к потолку так, что спускаясь до пола, она закрывает весь левый угол.

Раби Шлоймеле. Позовите Сендера.

Входит Сендер.

Ты послал подводу за сватами и женихом?

Ceндep. Послал.

Раби Шлоймеле. Их еще нет?

Сендер. Нет, но, должно быть, скоро прибудут. Я послал самых быстрых лошадей.

Раби Шлоймеле. Пошли гонца им навстречу, чтобы торопились.

Сендер. Пошлю.

Раби Шлоймеле (иным тоном). Раби Сендер, служка судейский известил тебя, что покойник Нисон бен Ривке вызывает тебя на суд?

Сендер. Да…

Раби Шлоймеле. Ты принимаешь наш суд?

Сендер (дрожащим голосом). Принимаю.

Пауза.

Раби Шлоймеле (судьям). Скоро среди нас появится бесплотный [беспокойный] дух из мира праведного и мы должны будем рассудить его тяжбу с человеком из мира призрачного. Такой суд свидетельствует, что, хотя Тора на земле, ее законы обязательны и для небес, и для бесплотных [беспокойных] духов. (Пауза.) Такой суд грозен и страшен — ибо за ним следят во всех высших Чертогах, и при малейшем отклонении от закона сами судьи могут быть вызваны к Верховному Судилищу. Мы должны быть стойки и непреклонны, ибо… ибо… (Обрывает речь, оглядывается.)

Все оглядываются. Наступает жуткая тишина. Раби Шлоймеле устремляет взор на полог. Все за ним.

l-й судья (тихим шепотом, со страхом). Кажется, он здесь…

2-й судья (тоже). Он, кажется, здесь…

Раби Шамшон. Он здесь…

Жуткая пауза.

Раби Шлоймеле. Покойник Нисон бен Ривке! Суд праведный повелевает тебе не выступать из круга, который для тебя обведен.

Пауза.

Покойник Нисон бен Ривке, суд праведный спрашивает тебя, что ты имеешь против Сендера бен Гени?

Слышны шепот, неясные слова. Все трепетно прислушиваются. Жуткая тишина.

l-й судья (шепотом). Он отвечает…

2-й судья (тоже). Он отвечает.

Раби Шамшон. Сендер бен Гени. Покойник Нисон бен Ривке рассказывает, что в молодости ты с ним учился в одном ешиботе и вы жили душа в душу. Когда вы оба женились, вы встретились на праздниках у старого Тартаковского цадика раби Ицеле и, чтобы сильнее закрепить свою дружбу [душу], дали друг другу руку с клятвенным обещанием, что если у одного из вас родится сын, а у другого дочь — вы их будете считать женихом и невестой и потом ожените…

Сендер (дрожащим голосом). Это… было… Мы поклялись.

Раби Шамшон. Сендер бен Гени. Покойник Нисон бен Ривке говорит, что вскоре после этого его жена родила сына, а через год сам он умер.

Короткая пауза.

В мире праведном он узнал, что сын его наделен высокой душой и быстро подымается по ступеням совершенства. И радовалась, и веселилась душа его, и видел он, что, когда настало время жениться, сын его, сам не зная того, стал искать свою суженую. И ходил он из города в город, пока пришел в тот город, где жил Сендер. И вошел он в дом Сендера и сел у стола его. И устремилась душа юноши к наречённой его. Но Сендер был богат, а сын Нисона был нищ. И Сендер презрел его. И стал искать для дочери женихов с богатым приданым. И в душе сына Нисона зародилось отчаяние, и он стал искать новые пути. И душа Нисона печалилась и трепетала. И князь тьмы, увидав душевное смятение юноши распростер перед ним силки и сети и изловил его. И сын Нисона ушел из мира живых раньше времени. И умер он страшной смертью, с хулою против Бога на устах. И душа его блуждала без пристанища, как отверженная, пока не превратилась в Дибука.

Пауза.

Нисон бен Ривке говорит, что он остался отрубленным от обоих миров, без потомства, без поминальщика. Свет его погас до скончания миров. И единственным виновником своего позора и вечной гибели своего рода он считает Сендера. И он молит суд праведный, чтобы Сендера судили по законам святой Торы за кровь его потомства до последнего поколения, которую Сендер пролил.

Слышны рыдания. Пауза.

Раби Шлоймеле (Сендеру). Что ты можешь ответить?

Сендер (тоном кающегося). Не могу раскрыть уст моих, и нет у меня слов, чтобы говорить. Я признаю свою великую вину и молю Нисона, чтобы он простил меня. Ибо не по жестокости сердечной и не по злой воле совершил я грех свой… После нашей встречи мы разъехались в разные стороны, в дальние края, и я ни-чего не слышал о моем друге, и не знал, где он, и не знал, что у него родился сын, и что сам он умер. И, видя, что он меня не разыскивает и не напоминает, я решил, что жена его не родила сына и наша клятва уничтожена.

Раби Шамшон. Почему ты не разыскивал Нисона?

Сендер. У меня была дочь — и я считал, что, если б у него был сын, он бы меня искал. Ибо сторона жениха должна делать первый шаг. .

Раби Шлоймеле. Почему, когда сын Нисона пришел к тебе в дом и сел за твой стол, ты не спросил его, кто он и откуда?

Сендер. Не знаю, не помню… Но клянусь, что душа моя стремилась взять его в мужья для дочери… И когда мне предлагали самые выгодные партии — я нарочно ставил свои невыполнимые условия. Таким образом, три раза различные сваты уезжали ни с чем… Но родственники, друзья настаивали…

Пауза.

Раби Шамшон. Покойник Нисон бен Ривке говорит, что это неправда!.. Ты уловил в сыне сходство с отцом и боялся спросить, кто был его отец. Ты гнался за червонцами, за сытым и долголетним столом для дочери — и по твоей жадности дерево его жизни подрублено под корень и венец с головы его скатился в пропасть.

Сендер. Нисон, во имя нашей дружбы, прости меня!

Пауза. Жуткая тишина. Входит Михоэль и молча подает посох раби Шлоймеле.

Раби Шлоймеле (совещается с раввином и судьями. Берет посох). Мы, суд праведный, выслушали обе стороны и постановляем: так как неизвестно, были ли жены обоих тяжущихся беременны в тот час, когда было совершено клятвенное обещание, и так как по законам святой Торы всякая сделка считается недействительной, если предмет сделки еще не создан, то суд праведный не может признать, что выполнение клятвы было обязательно для Сендера. Но так как в небесах клятва была принята и в душу юноши было заложено чувство, что отроковица — его суженая, то Сендер должен искупить совершившееся несчастье. Поэтому мы повелеваем, чтобы он до конца жизни читал по Нисону и его сыну поминальную молитву, как по родным, и чтобы он роздал половину своего имения бедным за упокой души безвременно погибшего юноши. И суд праведный просит покой-ника Нисона бен Ривке простить Сендера полным прощением. И за это Господь прольет на него и сына его Свое великое милосердие. Аминь.

Судьи, раби Шамшон, Сендер. Аминь…

Раби Шлоймеле. Покойник праведный, ты слышал, что мы постановили? Принимаешь ли наше постановление?

Тишина. Еле слышны рыдания.

Покойник Нисон бен Ривке. Суд праведный закончен. Теперь ты должен вернуться туда, откуда пришел. В пути своем не задень ни одного живого существа.

Пауза.

Михоэль, подай воды.

Михоэль подносит кружку воды, таз, ставит на пол; все моют руки.

Снимите полог.

Снимают.

Михоэль, подай мне посох. (Проводит посохом круг по тому же месту, что раньше, но обратно, справа налево. Сендеру.) Сендер, ты слышал постановление суда праведного?

Сендер. Слышал.

Раби Шлоймеле. Ты его принимаешь?

Сендер. Принимаю.

Раби Шлоймеле. Сендер! Скоро истекает время, данное нами Дибуку. Как только он выйдет из тела дочери твоей, необходимо в тот же миг повести ее под венец. Что будет совершено, то будет совершено. Пусть к тому времени все будет приготовлено! Пусть дочь твою нарядят в подвенечное платье! Если жених еще не приехал, пошли нового гонца.

Сендер. Сделаю все, как велите.

Сендер выходит вместе с Михоэлем. Раби Шлоймеле снимает с себя облачение и филактерии и складывает.

Раби Шамшон (шепотом судьям). Вы заметили, что покойник не простил Сендера?

Судьи. Заметили.

Раби Шамшон. Вы заметили, что он не сказал, что подчиняется постановлению суда?

Судьи. Заметили.

Раби Шамшон. Вы заметили, что на слова цадика он не ответил «Аминь»?

Судьи. Заметили.

Раби Шамшон. Это очень дурное предзнаменование… Глядите, как раби Шлоймеле расстроен. У него руки дрожат.

Судьи. Да.

Раби Шамшон (шепотом). Мы свое дело сделали. Мы можем уйти…

Судьи и рабби Шамшон незаметно уходят.

Раби Шлоймеле (сильно поглощенный мыслями. Поднимает руку к небу). Создатель вселенной! Что должно свершиться — пусть свершится! Твоих постановлений я не хочу ломать.

Пауза.

Михоэль, вели ввести отроковицу.

Сендер и Фрада вводят Лию в подвенечном платье, сажают на диван.

Дибук [Дух]! Ты помнишь свое обещание?

Лия (Дибук) (бледным, замогильным голосом). Помню.

Раби Шлоймеле. Ты его исполнишь?

Лия (Дибук) (так же). Исполню…

Раби Шлоймеле (поднимает руки к небу. Молитвенно). Создатель! Господь прощения, жалости и милосердия. Мы прибегаем к Тебе с молитвой: воззри на муки и страдания отверженной души человеческой [отверженного духа] и поступи с нею милосерднее закона, не отринь от нее надежды на спасение, ибо пред Тобою открыто и Тебе ведомо, что согрешила она хулой против Твоего Святого Имени не по дерзости своей, а по неведению. Пусть пред Престолом Твоим предстанут ее добрые дела, заслуги ее предков и наши молитвы. И пусть все сие будет принято Тобою, как благоухающее воскурение. Господь Израиля! Отстрани в Своем великом милосердии от сей души человеческой [духа сего] всех дьяволов с их князем тьмы, очисть для него путь и дай ему в Твоих бесконечных мирах место покоя, тишины и отдохновения. Аминь!

Все. Аминь!

[Раби Шлоймеле. Дух! Повелеваю тебе выйти из отроковицы, вылететь через окно и в своем пути не задеть ни мужчину, ни женщину, ни живую тварь.]

Лия (Дибук) (с отчаянием). Скорее читайте поминальную молитву. Скорее. Час истекает!..

Раби Шлоймеле (читает). Да возвеличится, да святится Его Великое Имя!

Лия (Дибук). Ай!

Разбивается стекло. Лия падает.

Раби Шлоймеле (поспешно). Ведите невесту к венцу!

Михоэль (вбегает). Только что вернулся гонец. Говорит, что у сватов сломалось колесо, и они идут пешком. Но их уже видно издали, они на пригорке. Скоро придут.

Раби Шлоймеле (очень расстроенный). Что должно совершиться — пусть совершится… С невестой останется старуха. А мы все пойдем встречать жениха.

Делает посохом круг вокруг Лии. Все выходят. Остаются Лия и Фрада. Долгая пауза.

Лия (открывает глаза). Кто здесь? Бабонька!.. Бабонька, мне тяжело!.. Помоги мне… убаюкай меня…

Фрада. Пусть тебе не будет тяжело, доченька моя. Тяжело пусть будет злому татарину, черному коту. А тебе на сердечке пусть будет легко-легко, как пушок, как снежиночка, как тихое дыханьице… Сладкие сны пусть тебе снятся, чистые думушки пусть реют вокруг тебя; святые ангелы пусть обвевают тебя своими крылышками.

Слышна музыка.

Лия (вздрагивает). Идут плясать вокруг святой могилки, увеселять мертвых жениха и невесту…

Фрада. Не дрожи, доченька, не бойся. Вокруг тебя стоит большая стража, сильная стража. Шестьдесят могучих богатырей стоят с обнаженными мечами, Святые патриархи охраняют тебя от дурной встречи. Святые праматери охраняют тебя от дурного глаза. Скоро поведут тебя, доченька, к венцу. Мать твоя, праведница, в золоте и серебре наряженная, из рая выходит, из рая выходит. Идут ей навстречу два ангела, два ангела — и за руки берут, и за руки берут. Один справа, другой слева. «Ханеле моя, Ханеле краса, что ты разрядилась так, в злате-серебре, в злате-серебре?» И отвечает им Ханеле: «Как не наряжаться мне — радость велика: доченьку родимую под венец ведут». И отвечает им Ханеле: «Как мне не кручиниться — велика печаль. Под венец родимую чужие поведут». Вот ведут красавицу Лееле к венцу. Тут же появляется сам пророк Илья. Поднимает высоко свой большой бокал. Мир благословляет он, праведных и злых… Голос его слышится… далеко вокруг… (Засыпает.)

Долгая пауза.

Лия (тяжело стонет. Открывает глаза). Кто здесь так тяжело стонет?

Хонон (появляется перед нею в саване). Я!

Лия (глядит на нега). Кто ты? Я тебя не узнаю…

Хонон. Тебя отделили от меня непроницаемой оградой, заклятым кругом.

Лия. Твой голос мне так мил, как тихий плач скрипки в ночной тишине. Говори…

Хонон. Я весь истерзан…

Лия. Одежды твои белы и чисты.

Хонон. Земля меня не принимает.

Лия. Твое лицо и руки не покрыты ранами и язвами.

Хонон. Тело мое я убил раньше, чем дьяволы могли его коснуться. Но они терзают мою душу, обжигают ее своими взорами, обливают ядом, пронизывают безнадежным мраком.

Лия. Расскажи мне, кто ты.

Хонон. Я забыл. Я помню только тебя.

Лия. Но ведь ты был слит со мною.

Хонон. С тех пор, как во мне проснулась первая мысль, я ощутил в себе странную печаль и тоску. И в грезах беспокойного сна, и в грезах талмудического напева звучал для меня голос, звавший меня, как глас Господень отрока Самуила-пророка. И сердце мое, преисполненное трепетным восторгом, рвалось ввысь. И я убегал в лес, падал на землю, прижимался к ней и орошал слезами молитвы и восторга. И в тихую полночь я вскакивал с моего ложа, кидался к кивоту, прижимал пылающую голову к Священным Свиткам, бил себя в грудь, плакал и каялся в грехах несодеянных. Я искал пути к Богу — и припал жадными устами к источнику Торы. Но я не нашел покоя — и ушел «справлять изгнание». И бродил я с места на место, пока не пришел в твой город, пока не вошел в дом отца твоего. И я увидал тебя.

Пауза.

Лия (с закрытыми глазами). Говори… Когда ты говоришь, я сквозь закрытые веки вижу яркое солнце. Когда ты умолкаешь, вокруг меня становится темно и страшно.

Хонон. Я тебя увидел — и вся душа моя потянулась к тебе с трепетом восторга и молитвы. И я понял, что это я тебя видел в своих грезах и что раньше, чем встретить тебя, все мои ощущения были уже проникнуты тобою. Тебя я чувствовал в лучах солнца, в пении птичек, в дуновении ветерка и в прозябании травки. И каждая мысль моя была молитвой тебе, каждое дыхание — славословием тебе, каждый взгляд очей моих — благодарственной жертвой тебе. И я понял, что знал тебя с первого часа моего рождения — ибо ты моя суженая от Бога.

Лия. Припоминаю: и я тосковала тихой и нежной тоской по ком-то… И моя душа тянулась жадно к какому-то яркому светочу… Припоминаю: и я проливала сладкие слезы и в грезах ночных нежно, как мать, кого-то ласкала… Это был ты?

Хонон. Я…

Лия. Припоминаю: у тебя были мягкие, точно заплаканные волосы. У тебя были длинные ресницы и грустные, тихие глаза… у тебя были нежные руки с тонкими, длинными пальцами. И голос твой был печальный и ласковый… Я дни и ночи думала только о тебе и не ощущала в этом греха — это ты, мой суженый от Бога… (Пауза.) Почему ты ушел от меня?

Хонон. Я ушел убивать плоть, чтобы очистить и возвысить душу, дабы она была достойна воспринять тебя. Я видел, что силами земными я не могу обрести тебя — и пошел искать силы небесные, силы преисподние.

Лия. И ты ушел из мира живых. И солнце мое погасло… и душа моя завяла… И повели меня, невесту-вдову, с веселым пением к венцу с чужим. Затем ты вернулся и пошла я с непокрытой головой к венцу с тобою. И в сердце моем зацвела мертвая жизнь и печальная радость.

Хонон. Теперь отняли у нас и эту печальную радость… Последнюю. (Плачет.)

Лия (нежно). Не плачь, не плачь… Вернись ко мне, мой жених, мой муж. Я буду тебя, мертвого, носить в своей груди. И в ночных снах мы будем убаюкивать наших не рожденных детей. (Плачет.) Я буду им шить рубашечки, буду им петь песенки:

Баю, деточки мои,

Не родившись, умерли.

Мать — могила для отца,

Овдовела без венца…

С улицы доносится музыка, обычный мотив, с каким ведут к венцу.

(Встрепенувшись.) Опять идут, чтобы вести меня к венцу с чужим… с чужим… Приди ко мне… Приди.

Хонон (рванувшись). Не могу переступить круг! Не могу!

Лия (подымается, протягивает к нему руки). Если ты не можешь прийти ко мне, я иду к тебе. Мой вечный жених… мой муж! (Кидается к нему. Падает мертвой.)

Хонон исчезает.

Голоса (за сценой). Дружки. Идите вести невесту к венцу.

Входит раби Шлоймеле с посохом. За ним мужчины, женщины.

Раби Шлоймеле (увидав мертвую Лию, останавливается, опускает голову). Опоздали… (Поднимает голову. Громко и торжественно.) Благословен Судия праведный! Борух Даян эмет!

Занавес.

Эпилог.

Та же декорация, что в Прологе. Старик и дочь сидят в тех же позах. Дочь, подавшись вперед, глядит на Старика широко раскрытыми глазами, потрясенная только что выслушанным рассказом.

Старик (поднимает опущенную голову и медленно, торжественно произносит). Борух Даян эмет! Благословен Судия праведный.

Занавес медленно опускается.

Конец.

1914 г.

Глоссарий:

Аарон (букв. «осиянный») — согласно Библии, брат и ближайший сподвижник Моисея. Принадлежал к колену Леви. Выступал «устами» («пророком») Моисея перед Израилем и фараоном, творил чудеса перед фараоном и вместе с Моисеем участвовал в ниспослании некоторых из десяти египетских казней.

Акива — видный палестинский учитель I—II вв.

Алмемор (также — бима; букв. «возвышенное место») — возвышение в синагоге, на котором стоит стол (или особого рода пюпитр) для чтения Торы. Отсюда обычно произносится проповедь раввина.

Аптрский раввин — Авраам Йошуа Хешель (1738—1825) — представитель известной раввинской семьи. Жил в Калбушере (Польша) и Опатосе (идиш: Апт). По невыясненным причинам был вынужден Покинуть город, но обещал сделать название города своим именем. Уехал в Яссы, затем переселился в Меджибож (Подолия).

Ахойр, Ахер — мудрец, прослывший еретиком и отступником. Жил в эпоху таннаев второго и третьего поколения. Вошел в Пардес (Сад познания), причем проник гораздо далее, чем было положено, и стал разрушать «насаждения».

Баня погружения — древняя баня, которая в Каббале и особенно среди хасидов стала важной церемонией, имеющей особый смысл и считающаяся таинством.

Батлан (букв. «неработающий») — первоначально титул человека, который ради деятельности общины частично или полностью отказывался от работы или какого-либо оплачиваемого занятия. В позднем идише термин «батлан» стал обозначать лентяя, человека, не желающего приложить усилия для обеспечения себе и своей семье условий существования.

Бен Азай, Бен Аззай — выдающийся законоучитель первой трети II в. Полное его имя — Симон бен Аззай, к которому иногда прибавляли титул рабби, однако Бен Аззай, несмотря на великую ученость, не мог пользоваться этим титулом, так как в продолжении всей жизни оставался на положении «ученика», «рассуждающего», имеющего право оспаривать мнение учителя. Легенда говорит о нем: «Он узрел тайны сада и умер».

Бен Зоймо, Бен Зома — законоучитель начала II в. Полное имя — Симон бен Зома. Подобно Бен Азаю, оставался на положении «ученика», имевшего право оспаривать мнение учителя. Он увидел, по преданию, тайны сада и был поражен после этого безумием.

Бешт — так сокращенно называли Баал Шем Това (Владеющий Благим Именем [Божьим]) Исраэля бен Элиэзера; около 1700, Окуп? −1760, Меджибож), основоположника и вдохновителя хасидизма в Восточной Европе, который, как писали тогда, «опустил небеса на землю». Получил известность как чудотворец и каббалист-целитель. Явил собой тип хасидского божественного простеца в коротком овчинном полушубке, какой носили крестьяне Прикарпатья, — он постоянно общается с простыми людьми и ценит их выше книжников, пляшет и пьет с ними в трактирах, шутит, юродствует.

Брама (польск.) — ворота городские, погостные.

Велвеле, ребе (полное имя Зеев Кицес; ? — 1789?) — сторонник аскетического хасидизма, сподвижник Бешта. Жил в Меджибоже.

Дибук (букв. «прилепление») — злой дух, который вселяется в человека, овладевает его душой, причиняет душевный недуг, говорит устами своей жертвы, но не сливается с ней, сохраняя самостоятельность.

Ешибот (также: иешива; букв. «сидение», «заседание») — высшее религиозное учебное заведение, предназначенное для изучения Устного Закона, главным образом Талмуда.

Запрос — мудрецами разработаны различные формы «запросов», начиная от словесной просьбы и заканчивая сложными ритуалами, основанными на знании сис-темы связи и функционирования высших структур, а также «правил этикета» в общении с Богом. .

Зуся Аннопольский, иногда Аннипольский (? — 1800) был особого типа проповедником. Практиковал мистическое скитальчество. В его лице вновь появился «юродивый», «дурачок Божий». Его фигуру можно интерпретировать как своеобразный восточноевропейский тип бадхана, шута, в основном встречавшегося на свадьбах, нов облике равви превратившегося в святого. В 1772 г. поселился в местечке Аннополь Киевской губернии. Жил в крайней бедности. Прославился притчами и афоризмами.

Илья, Илия — в ветхозаветных преданиях одаренный почти божественной властью чудотворец, пророк, вступающий в борьбу с жрецами и царями — покровителями культа Ваала. Библейский рассказ о вознесении Ильи на небо породил представления, что он не умер и должен вернуться на землю. Он выступает как предтеча и провозвестник мессии (машиаха), которого Бог посылает на землю перед Страшным судом — он явится вместе с Моисеем, покажет народу семь чудес, приведет грешных родителей к детям в рай, а в конце убьет Самаэля, часто отождествляемого с Сатаной.

Искра Божия — во время изначального творения, предшествовавшего сотворению нашего мира, божественная световая сущность взорвалась и ее «искры» ниспалив низшие миры, облачившись в «раковины» вещей и всех творений нашего мира.

Йом-Кипур (букв. «День прощения», также «Судный день») — в еврейской традиции самый важный из праздников, день поста, покаяния и отпущения грехов. Отмечается в десятый день месяца тишрей (2-я половина сентября — l-я половина октября).

Каббала (букв. «получение», «предание») — эзотерическое еврейское учение с выраженными элементами мистики и магии. Возникло во II в. и представляло смесь идей гностицизма, пифагоризма и неоплатонизма. Главное сочинение Каббалы «Зогар» («Сияние»), приписываемое Симону бар Йохаю, выпущено в свет в конце XIII в. Наряду с Каббалой как учением существует понятие практической Каббалы, своего рода магии, цель которой — воздействие на высшие миры с помощью особых молитв, словесных и буквенных формул и сосредоточенного созерцания тайного смысла имен Бога.

Камеи — амулеты, призванные защитить от беды. Надпись на камее должна быть сделана человеком высоких душевных качеств — цадиком или каббалистом.

Кивот (также: орн койдеш; ивр. арон кодеш) — святой ковчег или ковчег завета. Самая священная принадлежность всякой синагоги или молитвенного дома. Святость ковчега объясняется тем, что в нем хранятся свитки Торы. Обычно помещается у стены, обращенной к Эрец-Исраэль, в Израиле — в сторону Иерусалима, а в Иерусалиме — к Храмовой горе. В большинстве синагог ковчег находится на возвышении, с площадки которого благословляют молящихся, а раввин произносит проповедь. Чаще всего ковчег находится за завесой, в память о той, которая отделяла Святое святых от других частей скинии и Храма. Вышитые золотыми, серебряными и шелковыми нитями по бархату или шелку, такие завесы стали одной из наиболее украшенных частей синагогального ковчега.

Книга Ангела Розиэля (Разиеля) — средневековая мистическая книга, описывающая способы вызывания ангелов.

Койган (также: кохен — букв. «жрец»; мн. число «коханим») — представитель священнического рода Ааронидов (потомков Аарона), члены которого в древности со-вершали службу в скинии, а затем и в Храме. Их функция благословлять молящихся сохранилась и до наших дней.

Левиты — представители колена Леви, за исключением жрецов. Из них набирались служители скинии, а позднее Храма (певчие, музыканты, стража и т. д.).

Лейви-Ицхок Бердичевер (?, Замостье — 1809, Бердичев) — один из вождей волынских хасидов. С конца 80-х ГГ. окончательно поселился в Бердичеве. Вел образ жизни цадика и часто объезжал местечки и деревни своего района. Любил пожить весело и обладал живой, чрезвычайно общительной натурой. Приезжая в сопровождении многочисленной свиты, он останавливался в доме одного из своих сторонников. После торжественной молитвы начиналось пиршество, на котором хасиды много и долго веселились. Так же, как Бешт, считал, что служить Богу можно не только молитвой, но и обыденной беседой.

Лия — Не-Бог — каббалистическая расшифровка имени Лия, исходящая из того, что «ли» на иврите означает «не», а «я» — первая буква непроизносимого имени Бога Яхве.

Маршалок, маршалик (также: бадхан) — увеселитель гостей на семейных торжествах, главным образом на свадьбах. Талмуд упоминает о профессиональных шутах, обязанностью которых было веселить подверженных меланхолии людей, а также забавлять и смешить жениха и невесту. В средневековой раввинской литературе говорится о еврейских странствующих певцах, так называемых бадханим и лейцаним (шуты). По-видимому, они традиционно участвовали в свадьбах, ханукальных и пуримских праздниках и играли у евреев ту же роль, что и трубадуры и менестрели в средневековой Западной Европе. Постепенно бадханы создали своеобразную народную поэзию на иврите и идиш.

Миньян (букв. «счет», «подсчет», «число») — кворум в десять взрослых мужчин, необходимый для совершения публичного богослужения и ряда религиозных церемоний.

Небесная колесница, Колесница Бога — это видение пророка Иезекиля трактуется как таинство божественного откровения и является одним из фундаментальных принципов Каббалы.

Отлучение (херем) — самое тяжелое наказание, которое могла наложить община на того, кто противился ее власти, и тем призвать ослушника к порядку. Члены общины воздерживались от каких-либо социальных или деловых контактов с отлученным, он не мог также получать кошерные продукты, вступить в брак, быть похороненным согласно традиции.

Посох и пояс — символы власти цадика.

Постановления — имеются в виду практические законы, сформулированные в «Шулхан Арухе» Иосефа Каро (XVI в.) и комментариях к нему. Проводы Субботы — трапеза по завершению субботы. Эта трапеза понимается как прощание с Царицей Субботой, служит как бы «сопровождением» субботы при ее уходе. Также носит название «трапеза царя Давида». Согласно легенде, Бог сказал царю Давиду, что он умрет в субботу. Поэтому по завершении каждой субботы Давид устраивал трапезу в честь того, что его жизнь еще продолжается.

Раввин — звание, присваиваемое по получении высшего еврейского религиозного образования, дающего право возглавлять конгрегацию или общину, преподавать в иешиве и быть членом религиозного суда.

Ребе (идиш; от ивр. «рабби», используется также «раби») — титул, обычно применяемый к раввину, учителю хедера или хасидскому цадику; также почетное звание ученого.

Розuэль, Разuэль, Разиил (букв. «тайны Бога») — ангел, впервые упоминаемый в сла-вянской версии Книги Эноха. Впоследствии ангел магии, научивший людей астрологии, гаданию, использованию амулетов. В практической Каббале является провозвестником Каббалы.

Ружинский цадик (прозвище Исраэля бен Шолем Шахна Фридмана; 1797, Погребище Киевской губ.-1850, Садигор, ныне часть г. Черновцы) — основатель Ружинско-Садигорской хасидской династии. По ложному обвинению был арестован. С 1838 по 1848 г. находился в тюрьмах, откуда бежал. Вел блестящий образ жизни, выезжал в роскошной карете, запряженной четверкой лошадей, держал множество слуг.

Самуил — в ветхозаветных преданиях великий пророк, последний из «судей израилевых».

Святое святых — храмовое помещение, где хранился ковчег завета, т. е. ларь, в котором в свою очередь хранились скрижали завета.

Святой Ари — ПОД таким именем известен раби Исаак бен Соломон Ашкинази Лурия (1536, Иерусалим — 1572, Сафед), отец новейшей Каббалы. По преданию, стал ясновидящим и вел беседы с пророком Ильей, который посвятил его в тайны мира. Изложения святым Ари каббалистической системы были собраны его учениками. Самое известное, значительное из них — «Древо жизни».

Святой язык — древний иврит, язык, на котором написана Тора и другие священные еврейские книги.

Священные (святые) имена — все элементы священного языка, которые понимаются как живые сверхъестественные существа.

Сефирот (также: сфирот; букв. «числа») — термин, принятый в каббалистической литературе для обозначения божественных сущностей. В Каббале распространено представление о десяти сфирот, образующих иерархическую структуру и динамически свя-занных между собой. Названия сфирот таковы: «венец» (Бога), «мудрость», «разум», «любовь» (или «милосердие»), «сила», «красота», «вечность», «величие», «основа», «царство». Каждая из сфирот имеет и иные символы, указывающие на ее свойства и назначение. Попытки раскрыть тайны сущностей сфирот занимают важное место в каббалистической литературе.

Ситро Ахро, Ситро ахара (арам.; букв. «другая сторона») — в Каббале — термин, применяемый для обозначения метафизических темных сил, действующих в мире и влияющих на него. Пространство, представляющее собой отрицательное отражение Божественного мира.

«Справлять изгнание» — восходящая к Талмуду Вавилонскому мысль о том, что изгнание искупает грех. Связана с основополагающими представлениями об искупи-тельном процессе, завершающемся в эсхатологической перспективе. В хасидской практике человек, уходящий в изгнание (обычно на три года), искупает свои личные и общинные прегрешения, тем самым приближаясь к Всевышнему и приближая приход мессии.

Суббота — еженедельный день отдыха у евреев, день, отмеченный святостью; начинается в пятницу вечером и встречается специальной трапезой и песнопениями. В этот день запрещена всякая работа, за исключением особых, оговоренных Талмудом случаев.

Талес (идиш) или таллит (ивр.) — еврейское молитвенное облачение, особым об-разом изготовленное прямоугольное покрывало из шерсти (или шелка) с черными или голубыми полосами вдоль коротких сторон и с кистями по углам,

Талмуд (букв. «учение») — собрание догматических религиозно-этических и правовых положений иудаизма, сложившихся с IV в. до Н.э. по V в. н. э., ставшее основой жизни верующих евреев.

Талненский цадик, раби Давид (Довидл (идиш); 1808—1882) принадлежал хасидской династии, известной и как Тверские, и как Чернобыльские цадики. Поселился в местечке Тальное (Талне (идиш); Уманский уезд Киевской губ.), где жил в роскоши и содержал пышный двор, восседал на серебряном троне, на котором золотом было написано изречение из Талмуда: «Давид, царь Израилев, жив вечно». За такие проявления «царственности» русские власти неоднократно его арестовывали.

Текио… Шворим… Теруо… — комбинация коротких и протяжных звуков шофара, обязательный атрибут общинного покаяния и индивидуального раскаяния.

Тора (букв. «учение», «закон») — В еврейской традиции собирательное название свода законов, данных Богом евреям через Моисея; в узком смысле — Пятикнижие и его рукописный список (свиток Торы).

Третий чертог — Чертог красоты. Красота, точнее «великолепие, основанное на гармонии» (ивр. тифарет), идентифицируется в еврейской мистике с числом 3, поскольку восходит к проявлению свойств третьей из семи сфирот, составляющих структуру мира; три находятся во взаимосвязи с интеллектуальным, семь — с эмоциональным строем.

Тридцать шесть праведников — евреи, составляющие нравственную основу мира; согласно Талмуду, столько истинных праведников существует в каждом поколении; в большинстве своем они бедные ремесленники, водоносы и дровосеки, не выделяющиеся особыми познаниями в Торе, но творящие добрые дела и всегда готовые прийти на помощь бедным и угнетенным.

Филактерий (также: теофилин) — кожаные коробочки с отрывками из книг Исход и Второзаконие, которые накладываются совершеннолетними евреями на левую руку и на лоб во время утренней молитвы в будни.

Хамелюк, он же Кармалюк (Кармелюк) Устим Якимович (1787—1835) — вождь крестьянских бунтов в Подольской губернии на Правобережной Украине, нередко принимавших антисемитский характер. Украинский народ сложил о нем много песен, легенд и рассказов; его образ запечатлен в украинской литературе и живописи. В восточноевропейском еврейском сознании — безжалостный разбойник и злодей.

Хасидизм — религиозно-мистическое народное движение, основанное Исраэлем бен Элиэзером Баал Шем Товом во 2-й четверти XVПI в. среди еврейского населения Волыни, Подолии и Галиции. Начавшийся как оппозиционное движение против официального иудаизма, в частности раввината, хасидизм постепенно сблизился с ним. Молитва была исполнена мистической медитации, сопровождал ась особыми телодвижениями, ликованием, радостными песнями и пляской. Хасиды обычно про-водили много времени за тремя традиционными субботними трапезами и нередко поддерживали свое мистическое воодушевление крепкими напитками.

Храм — центр национальной и религиозной жизни народа, символ присутствия Бога среди евреев. Первый храм был построен царем Соломоном (965—930 до н. э.) на Восточном холме Иерусалима, там, где ныне стоит мечеть Омара. В 586 г. до н. э. разрушен вавилонским царем Навуходоносором П. Работы по восстановлению Иерусалимского храма завершились в 516 г. до н. э. Разрушение Иерусалима и Второго храма римлянами (70 г. н. э.) принесли тяжкие бедствия еврейскому народу. Согласно Иосифу Флавию, около миллиона евреев погибли только при защите Иерусалима, многих убили в других местах и десятки тысяч евреев были проданы в рабство. Разрушение Первого храма и последовавшее за ним Вавилонское пленение знаменуют начало еврейской диаспоры.

Цадик (букв. «праведник») — человек, отличающийся особенно сильными верой и набожностью, духовный вождь хасидской общины.

Шмельке Никельсбургский, также Никольсбургский (Шмуэль Горовиц; 1726—1778) — хасидский вождь. Создал хасидскую общину в Рычивуле (ныне Познанское воеводство, Польша), потом перебрался в Сеняву (ныне Жешувское воеводство, Польша), а оттуда в Никольсбург (Моравия, ныне г. Микулов, Чехия), где был председателем религиозного суда.

Шмуэль Каминкер (? — 1831) — один из последователей Бешта.

Шофар — рог, обычно бараний. В глубокой древности служил для созыва народа и для устрашения врага, позднее — для придания дополнительной торжественности особым событиям и богослужениям в праздники.

С. Ан-ский

Меж двух миров
(Дибук)

Цензурный вариант

Публикация, вступительный текст и глоссарий В. В. Иванова

Пьеса C. Aн-ского «Гадибук»^[4] приобрела репутацию одной из самых известных еврейских пьес ХХ века. Спектакль Вахтангова, поставленный в «Габиме» (1922), сделал ее знаменитой. Обозначим только некоторые вехи ее сценической истории. В Париже Гастон Бати предложил три версии «Гадибука» (Студия Елисейских полей, 1928, февраль; Театр Авеню, 1928, апрель; Театр Монпарнас, 1930). Лотар Валернстайн дважды показал в «Лa Скала» одноименную оперу Лодовико Рокко (1931,1934). Позже «Гадибук» инспирировал вторую волну авангарда — спектакли Андре Вилье (Париж, Театр в круге, 1977) и Джозефа Чайкина (Нью-Йорк, Шекспировский фестивальный публичный театр, 1977). Вахтанговский спектакль эхом отозвался и в ба-летном искусстве. Достаточно упомянуть постановки Джерома Роббинса (Нью-Йорк сити балле, 1974) и Мориса Бежара (Бежар балле, Лозанна, 1988). Разнообразные версии «Гадибука» продолжают появляться и по сей день.

А между тем оригинал пьесы, написанной С.Aн-ским на русском языке, долгое время считался утерянным. Пьеса жила в многочисленных переводах. В вахтанговской редакции от нее остался короткий сценарий. Правда, полный текст был опубликован на иврите уже в 1918 г. в первом номере журнала «Га-ткуфа» («Эпоха»). Но это был перевод, сделанный Х. Н. Бяликом. Когда в 1920 г. виленская труппа задумала сыграть «Гадибук» на идиш, то пришлось переводить с иврита.

В 2001 г. в Санкт-Петербургской театральной библиотеке им. А. В. Луначарского (от-дел редких книг) в коллекции пьес, прошедших драматическую цензуру, были об-наружены две тетради, представленные C. Aн-ским для рассмотрения в Главное управление по делам драматической цензуры. На одной из них, включающей три действия, можно видеть пометку «К представлению дозволено», датированную 10 ок-тября 1915 г. Вторая состоит из ненумерованных листов и включает пролог, эпилоги сцену свадьбы, которых нет в первой тетради. Цензурное разрешение здесь датировано 30 ноября 1915 г. Таким образом, пролог, эпилог и второй акт были написаны позже и отправлены в цензуру досылом. К особенностям обнаруженного текста от-носится прежде всего то, что в машинке, которой пользовался C. Aн-ский, отсутствовали вопросительный и восклицательный знаки. Но, если в первой тетради автор добросовестно восполнил выпавшие знаки препинания, то во второй тетради он этого делать не стал. Мы по возможности расставили эти знаки там, где того требуют правила, что, однако, не в полной мере передает синтаксис C. Aн-ского, склонного удваивать, утраивать подчас в самых неожиданных конструкциях восклицательные знаки. Воссоединяя при публикации первую и вторую тетради, естественно, пришлось изменить нумерацию актов. Второй и третий акты первой тетради превратились соответственно в третий и четвертый.

Скажем несколько слов об C. Aн-ском и истории формирования текста. Настоящие имя и фамилия автора Соломон (Шломо) Аронович Раппопорт. В 1880-е гг. он сотрудничал с народническим журналом «Русское богатство», русско-еврейским изданием «Восход». С 1894 г. жил в Париже, где работал секретарем известного народника П. Лаврова. До 1904 г. писал в основном по-русски, а затем и на идиш. Вернувшись в Россию, принял участие в организации партии эсеров. Написанное C.Aн-ским стихотворение «Клятва» стало гимном Бунда, «марсельезой еврейских рабочих». В стремлении к общественному обновлению он уходит от иудаизма, но возвращается к нему на исходе жизни. Возглавляя организованную на средства барона Владимира Горациевича Гинцбурга еврейскую этнографическую экспедицию, C. Aн-ский вместе с композитором Юлием (Йоэлем) Энгелем и художником Соломоном Юдовиным собирал в деревнях Волыни и Подолии фольклорный материал (1912—1914). На его основе он по-русски написал пьесу «Меж двух миров» («Дибук»). То, что пьеса была написана именно на русском языке, он сам подчеркивал. О том свидетельствует Лексикон идишского театра: «Ан-ский рассказывал, что идея драмы „Меж двух миров“ („Дибук“), которую он сначала написал по-русски, а потом на идиш, пришла к нему в 1911 году. Первый акт пьесы был написан в Тарнове, второй акт в другом галицийском местечке и последние два акта в Москве».

Сюжетом для драмы стала банальная жизненная ситуация, которую C. Aн-ский подсмотрел в местечке Ярмолинцы на Подолии во время этнографических экспедиций: «Глава семьи, вопреки желанию дочери, влюбленной в бедного боготворившего ее ученика религиозной школы, решил выдать ее замуж за сына богатого соседа. Горе семнадцатилетней девочки было столь красноречивым, что запомнилось Ан-скому». Здесь существенно отметить два момента: важность для автора непосредственного жизненного впечатления и желание увести его от бытовой мелодрамы в мир легенд и преданий.

Документом, в котором впервые упоминается пьеса C. Aн-ского и который одновременно стал первой рецензией на нее, является письмо барона Владимира Гинцбурга от 30 января 1914 г., адресованное автору:

«Сердечно благодарю Вас за Ваше письмо от 24.1/ 6.2 и за рукопись, которую на днях получил. Я в ней нашел то, чего искал, яркую вдохновенную картину духовного быта народа, изучению которого Вы посвятили столько лет своей жизни. Она меня положительно захватила, и я от нее оторвался только тогда, когда дочитал до последней странички. „Дибук“ представляет для меня изложенное на нескольких страницах выражение в художественных, поэтических, но реалистических красках всего того, что последние два или три года так живо нас с Вами интересует. Поэтому неудивительно, что я был в восторге. Впрочем, вышесказанное касается общей оценки Вашего произведения. Вы же от меня требуете другого и ожидаете всестороннего анализа пьесы как с точки зрения художественной, так и в отношении технически-сценическом. Иначе говоря, я должен был сделать то, что призван сделать литературно-театральный критик. Но у меня нет для этого ни должного опыта, ни знаний, ни, впрочем, и необходимого беспристрастия. Слишком уж я склонен найти Ваш труд совершенным, и я слишком нахожусь под общим чарующим впечатлением созданной Вами картины.

Желая все же исполнить Ваше желание и заставляя себя откапывать недостатки „Дибука“, я позволю себе сказать, что вещь более рассчитана на читателя, чем на зрителя. Для вещи сценической не хватает очень серьезного элемента (главным образом в первом действии), не хватает движения. Интерес драмы слишком сосредоточен в том, что действующие лица говорят, и недостаточно перенесен на то, что они делают. <…> Отношение к отдельным лицам мне кажется несколько односторонним и представляет слишком цельную, почти ничем не нарушенную апологию. Единственный элемент не-много отрицательный — это коммерческое прозаическое отношение служки и других к исполнению за плату <…> псалмов <…> и борьбы с заговором. Если к описанию жизни Вы прибегаете как инструменту для создания художественной картины, то, как всякий инструмент, и жизнь должна показать свои отрицательные стороны. У Вас достаточно действующих лиц, чтобы некоторым из них Вы могли поручить действия, не проникнуты e духовной цельностью развертывающейся драмы. Еще могу сказать, что Вашему Цадику я не верю. Ваше изложение не оставляет сомнения в том, что окружающие преисполнены верой в его сверхъестественное могущество, но ничего не указывает на честность, искренность и веру. Я с его стороны вижу умение пользоваться состоянием умов паствы и желание сохранить свой авторитет, уладить [дело] в интересах тех лиц, с которыми ему еще придется быть в сношениях, для каковой цели он готов на несправедливость по отношению к пострадавшим, мертвым. Я не вижу, чтобы он был проникнут величием своей роли, чтобы он был в некоторой степени рабом своего великого призвания. Как Вы бы написали, если бы хотели показать нам ханжу-шарлатана, а не искреннего пророка?

Не найдете ли Вы, что я уже слишком разошелся? Тем более, что по всем пунктам критики я ограничиваюсь указанием на то, что мне кажется несовершенным, и не говорю, чем бы можно было пробелы заменить, но не мне же Вам давать советы. С меня достаточно, что я решился искать так называемые недостатки и изложил Вам то, что я нашел. Если я переусердствовал, то виноваты Вы, а не я».

Барон Гинцбург оказался проницательным читателем и обозначил те основные направления, по которым впоследствии шла переработка пьесы. Так или иначе, первый вариант пьесы существовал уже в феврале 1914 г. C. Aн-ский, однако, не спешил предавать его гласности и скорее всего пытался учесть замечания.

По имеющимся сведениям, автор не предпринимал попыток предложить ее еврейским труппам, которые в силу сложившихся обстоятельств и существовавших ограничений представляли собой жалкое зрелище. Об отношении к ним С. Ан-ского можно судить по дневниковой записи, сделанной им в Ровно 1 января 1915 г.: «Новый год родился в глубоком трауре. Ни пожеланий, ни надежд, точно стоишь возле покойника. Тоскливо провел день. Ночью пошел в „еврейский театр“. Давали бессмысленнейшую оперетку „Хонце ин Америке“. Играли бездарнее бездарного. Но театр был набит битком и публика была в востopгe».

Писателю (ибо C. Aн-ский не являлся новичком в литературе: к 1915 г. он написал несколько пьес, рассказов, повестей, новелл и проч.) в ту пору был уже пять-десят один год, и авторские амбиции и общественный темперамент заставляли его метить высоко. Поначалу он сделал некоторые поползновения в сторону Александринского театра и обратился к известному историку русской литературы С. А. Венгерову с тем, чтобы тот поговорил с другим филологом, Ф. Д. Батюшковым, в ту пору председателем Театрально-литературного комитета Александринского театра. Согласно дневниковой записи C. Aн-ского от 12 сентября 1915 г., «он [С. А. Венгеров] ответил, что охотно сделает это, но не надеется, чтобы она [пьеса] могла пойти в Александринском. После постановки там пьесы Юшкевича „Мендель Спивак“ директор получил от Вел. князя (не помню какого) телеграмму: до чего дошел Алексан-дринский театр, что ставит еврейскую пьесу. Вообще, — сказал он, — чтобы написать хорошую пьесу, нужно иметь талант, чтобы поставить ее, надо быть гением. Между прочим, пожаловался мне, что сын его, родившись, уже когда он, Семен Афанасьевич, был крещеным, не производится в офицеры. Я не выразил ему сочувствия».

Судя по всему, в той табели о рангах, которая виделась C. Aн-скому, следующим после Императорских театров стоял МХТ. Несомненно, существенную роль сыграл не только художественный авторитет труппы, но и общественная репутация, сочувственное отношение к «еврейской теме». Спектакль, поставленный Вл. И. Немировичем-Данченко в 1909 г. по пьесе «Анатэма», в которой Л. Н. Андреев дал символизированный образ еврейской жизни, имел большой общественный резонанс. Годом позже Немирович-Данченко ставит пьесу «Miserere» С. С. Юшкевича, «еврейского Чехова».

Но пути на сцену были извилисты и неисповедимы. C. Aн-ский обратился за содействием к Николаю Александровичу Попову (1871—1949), который был знаком с к К. С. Станиславским еще по Обществу искусства и литературы, затем руководил Народным театром Василеостровского общества народных развлечений в Петербурге, был режиссером Театра В. Ф. Комиссаржевской (1904—1906), московского Малого театра, главным режиссером киевского Театра Соловцева. В 1914—1917 гг. Попов имел отношение к Первой студии МХТ. На счету его была и первая монография о Станиславском. Документом, которым начались театральные хлопоты C. Aн-ского, можно считать его письмо Попову от 13 августа 1914 г.:

«На днях вернулся из Киева и, вероятно, на будущей неделе поеду обратно на юг, поближе к театру войны. Очень хотелось бы повидаться с Вами. Как это устроить? Может быть, на этих днях будете в Петербурге. Если нет — нельзя ли заехать к Вам на часик?

Буду Вам искренне благодарен, если ответите мне поскорей». Как можно догадаться, Попов пребывал на даче, и C. Aн-ский готов отправиться за город, если встреча в Петербурге не предвидится. Хотя о пьесе в письме нет ни слова, торопливость C. Aн-ского пьесой объясняется. На конверте рукой Попова позже была сделана приписка: «Ан-ский (Раппопорт) Семен Акимович, литератор (автор „Гадибука“, который шел потом в „Габиме“ на древнееврейском языке). Дух Банко (Гликман) привел ко мне на дачу Ан-ского читать „Гадибука“. Мы расположились в саду. Пьеса своей талантливостью меня очень заинтересовала, и я о ней сообщил Станиславскому». Однако между чтением пьесы «Меж двух миров» на даче Попова и встречей со Станиславским, судя по всему, пролегал неблизкий путь.

Пробовал подойти к Художественному театру C. Aн-ский и с другой стороны. О том свидетельствует письмо Григория Высоцкого, принадлежавшего семье известных чаеторговцев: «Дочь моя, Н. Г. Высоцкая, принципиально согласна пригласить В. И. Качалова к себе и познакомить его с тобою, для того чтобы он прослушал пьесу. Но, к сожалению, это не может случиться раньше середины или конца октября <…>».

Другие события 1915 г. можно восстановить по дневникам C. Aн-ского, хранящимся в Российском государственном архиве литературы и искусства. После Нового года местом действия становится Москва. В основном C. Aн-ский мечется по областям, где идет война, и разыскивает вагоны, формирует составы для эвакуации евреев. Изредка он вырывается в Москву и первым делом хлопочет по поводу пьесы. 5 января 1915 г.: «Телефонировал Николаю Александровичу Попову. Обещал через пару дней свести меня с Владимиром Ивановичем Немировичем-Данченко и устроить, чтобы я прочел ему пьесу». Спустя неделю он уже снова в Москве: «Вчера и сегодня видался с Поповым, который свел меня с артистом Художественного театра Георгием Сергеевичем Бурджаловым, обещавшим свести меня с Немировичем-Данченко, но ничего не вышло, так как Немирович неуловим. Виделся с журналистом Джонсоном Иваном Васильевичем, с которым познакомился весной у Попова. Он обещал после моего отъезда постараться, чтобы Немирович-Данченко прочел пьесу».

Время шло, но дела в Художественном театре продвигались крайне медленно и перспективы были сомнительны. Тогда C. Aн-ский решил попробовать и другие воз-можности. Артист Н. Н. Ходотов, С которым он познакомился на вечерах у Ф. К. Сологуба, дал ему рекомендательное письмо к А. А. Санину, в это время режиссеру Дра-матического театра Суходольского. 20 сентября 1915 г. C. Aн-ский записывает:

«В Москве пробыл 2 дня. Санин, невысокий, полный, средних лет еврей или из евреев, встретил меня хорошо, заинтересовался по письму Ходотова пьесой и назначил чтение в присутствии всех режиссеров на следующий день. „Хотя, — прибавил он, — момент неудачный. У нас пьеса Андреева только что принята и еще 4: пьесы Найденова, А. Толстого, Юшкевича и еще одна на 80 % принята. Все же послушаем вашу пьесу. Но какой это совершенно новый, еще никогда не описанный быт, о котором пишет Николай Николаевич (Ходотов)?

— Из жизни евреев мистиков, хасидов и цадиков, — ответил я.

— А-а, вот что…

И лоб его наморщился.

— А какая тема?

Я в нескольких словах сказал ему. Он еще более наморщился.

— Да… это очень интересно, но для настоящего момента совершенно не подходит.

Теперь публика ищет жизнерадостного, светлого, чтобы не видеть и не слышать все, что происходит, чтобы забыть про всю эту сволочь (он назвал имена). А ваша пьеса тяжелая… Если хотите, мы ее будем читать, но заранее уверен, что она не пойдет. Ес-ли не жалеете времени, мы ее прочтем завтра…“

Я откланялся и ушел.

Вечером того же дня говорил с И. В. Джонсоном. Он поговорил с Л. А. Сулержицким, который в прошлом году читал пьесу для Художественного театра и сделал не-которые указания. Теперь я по его указаниям ее переработал. Условились на следующий день читать ее. Вчера читал. Сулержицкий в целом нашел ее приемлемой, но указал, что недостает первого действия, где выступила бы ясно любовь Хонона и Лии. Теперь об этом можно только догадываться.

Я отказался прибавить действие, но обещал в l-м действии прибавить кое-где штрихи, которые подчеркнули бы любовь молодых людей. Когда сделаю это — извещу Сулержицкого, и он назначит общее чтение и вызовет меня телеграммой».

Из записи следует, что впервые Сулержицкий прочел пьесу осенью (самое позднее зимой) 1914 г., то есть после августовского чтения на даче. Здесь возможны два сценария. Либо Попов, как и пишет на конверте, поговорил с самим Станиславским, а тот в свою очередь поручил пьесу заботам Сулержицкого. Либо наоборот: путь к Станиславскому пролегал через Сулержицкого, бравшего на себя хлопоты предварительной оценки, предварительного отбора и доведения пьесы до такого состояния, чтобы ее можно было показать Станиславскому. Подробности об изменениях, сделанных по замечаниям Сулержицкого, можно найти в записи от 1 октября, где Ан-ский описывает свою встречу с Федором Сологубом и Анастасией Чеботаревской: «Рассказал то, что по предложению Сулержицкого я несколько изменил мою пьесу, между прочим сцену суда с мертвецом сделал более реальной. Не мертвец говорит из-за полога, а раввин передает его слова. Сологуб очень отрицательно отнесся к этой переделке. Сказал, что я напрасно это сделал, что испортил это место».

Несколько ранее, в сентябре 1915 г. C. Aн-ский начинает хлопотать о получении цензурного разрешения. Ходатаем выступал издатель Зиновий Исаевич Гржебин, который и доставил экземпляр барону Дризену. 30 сентября Ан-ский записывает не слишком приятное известие: «Гржебин мне сообщил, что барон Дризен нашел в моей пьесе в изгнании Дибука аналогию с евангельским рассказом об изгнании бесов. Поэтому затрудняется пропустить. Просил завтра меня зайти к нему». Встреча состоялась 2 октября: «Был в Главном управлении по делам драматической печати, у товарища Директора барона Дризена, которому Гржебин передал мою пьесу для цензуры. Дризен — барин, очень элегантный, обходительный, держится просто. Кажется, сам имеет отношение к литературе, издает какой-то исторический журнал и в свое время организовал „Старинный театр“. Он объявил мне, что не может пропустить мою пьесу, так как сцены изгнания Дибука напоминают евангельскую притчу об изгнании бесов. Сколько ни доказывал я ему, что Дибук не бес и тут аналогия отдаленная, он стоял на своем. Наконец, пошел вместе со мною и пьесой к директору кн. Урусову, которому изложил свои сомнения. Урусов заметил, что вообще он не любит искать аналогий, но, не зная пьесы, не может ничего сказать. Обещал прочесть ее». Через шесть дней, 8 октября последовала новая встреча: «Был у барона Дризена. Заявил вторично, что в таком виде он пьесы пропустить не может, и предложил мне переделать ее в этом смысле. В каком? Изгнать изгнание духа? Тогда и пьесу уничтожить. Попытаюсь со своей стороны „изгнать дух“ И вместо него вставить слово „душа“, „тень человека“ и т. п.».

После встречи с Дризеном C. Aн-ский «целый день занимался „изгнанием Духа“ из пьесы». Результаты переработки по требованиям цензора отражены в публикуемом варианте. Надо сказать, что выглядят они весьма косметическими. Дризен был готов довольствоваться малым. 10 октября последовал окончательный вердикт: «Барон Дризен удовлетворился моей переделкой пьесы, заменой слова „дух“ словом „душа“ или „тень“, попросил еще в одном месте изгнать ангела („Тартаковский цадик! Я знаю, что ты повелеваешь ангелами!“) и пропустил пьесу». Достоверность описания Ан-ского подтверждает и тот факт, что на цензурном экземпляре стоит: «К представлению дозволено. Петроград 10 октября 1915 года. Цензор драматических сочинений [нрзб.]». Подпись цензора неразборчива, но ясно, что это не подпись Дризена, который, вероятно, спустил разрешение кому-то из нижестоящих чиновников.

Однако вариантом текста, разрешенным к представлению 10 октября 1915 г., тек-стологическая ситуация не исчерпывается. К нему приложена еще одна тетрадка, так-же требующая цензурного разрешения. В нее входят дополнительные фрагменты: обновленный список действующих лиц, пролог, эпилог и второе действие (свадьба), которые не вызывают цензорских сомнений и не содержат существенной правки. На этой тетрадке стоит цензорское разрешение от 30 ноября 1915 г. Несомненно, что именно эти добавления имел в виду Ан-ский в записи от 21 октября, передавая разговор с Сулержицким: «Видел Джонсона, говорил по телефону с Сулержицким. Все не могут найти часа для совместного чтения моей пьесы уверяет меня, что это не отговорка. Сейчас поглощены [всецело] постановкой пьесы, кажется, „Потоп“. Обещали к 15 ноября, когда постановка будет закончена, выбрать вечер. Я сказал Сулержицкому, что собираюсь вставить еще действие, после l-го, — свадьбу, — и он сказал, что тогда пьеса может скорее подойти для Художественного театра и на чтении надо будет, чтобы был Немирович-Данченко».

К великому сожалению, на этой тетради заканчиваются дневники писателя, хранящиеся в РГАЛИ. Общее же количество тетрадей, судя по той нумерации, которую тщательно проставлял автор, несоизмеримо больше. Состоялось ли то чтение пьесы на труппе Художественного театра или в Первой студии, которого ждал C. Aн-ский, присутствовал ли Немирович-Данченко, как воспринял пьесу Станиславский (театральные предания настаивают на том, что он давал советы автору и что эпизодическая роль Прохожего старика из первого акта превратилась в осевую фигуру Прохожего (Посланника) именно благодаря советам Станиславского) — все это осталось за пределами сохранившихся дневников и не нашло отражения в архиве Художест-венного театра. Ясно только, что в декабре 1915 г. Станиславский еще не был знаком с пьесой, а люди, близкие C. Aн-скому, настойчиво пытались заинтересовать вели-кого режиссера. Так, 19 декабря 1915 г. З. И. Гржебин, который и в цензуре хлопотал за C. Aн-ского, писал Станиславскому: «Глубокоуважаемый и дорогой Константин Сергеевич! Семен Акимович Ан-ский написал прекрасную пьесу из любопытного быта „Хасидов“ (именно так, с большой буквы и в кавычках написано у Гржебина. — В.И.). Экстаз, мистика, этнография — здесь все дано убедительно и с чувством театра. Это не только мое такое мнение. Все, кому пришлось слышать пьесу, — и русские и не русские, того же мнения. Я считаю своим долгом Вас известить об этом. Я верю, что „Студия“, С такой любовью относящаяся к делу, сумеет использовать весь материал этой пьесы, выявить тончайший аромат этого быта. Очень прошу Вас, дорогой Константин Сергеевич, дать автору возможность прочесть Вам свою пьесу и надеюсь, что Вы тогда согласитесь со мною».

Единственным документальным свидетельством участия Станиславского в судьбе пьесы может служить его письмо Попову от 30 декабря 1915 г.:

«Будьте милы и скажите Раппопорту, чтобы он прислал мне пьесу, но при следующих условиях:

1) Я могу сказать: годится или не годится она для студии.

2) Мне надо дать время на прочтение.

3) Никакой критики я делать не берусь».

Попов на этом письме Станиславского оставил важную пометку: «Письмо по поводу пьесы Ан-ского (Раппопорта) „Гадибук“, написанной сначала по-русски».

Зимой 1916 г. в первом номере еженедельника «Еврейская жизнь», выходившем в Москве, был опубликован фрагмент пьесы «Меж двух миров», а именно — диалог Хонона и Энеха из первого действия, заканчивающийся появлением Лии. Эта сцена буквально повторяет текст цензурного варианта за редкими, но характерны-ми исключениями. C.Aн-ский подбирает слова, пытаясь передать важные для него оттенки иудейской демонологии. Вместо «сатана» пишет «дьявол», вводит «Самоэль», одно из имен сатаны. На окончательной редакции эти поиски не отразились.

Ясно одно, что на протяжении всего 1916 г. шли обсуждения и, возможно, переделка пьесы, за которыми последовало решение. Хроникер «Театральной газеты» в январе 1917 г. писал: «Пьеса C. Aн-ского „Меж двух миров“ принята для постановки Художественным театром».

Тогда же, зимой появились и первые сообщения, связывавшие пьесу с «Габимой»: «Новая пьеса C. A. Aн-ского „Меж двух миров“, принятая для постановки в сту-дии московского Художественного театра, представлена автором в распоряжение „Габимы“. Перевод этой пьесы на еврейский язык взял на себя Х. Н. Бялик». Нужно сказать, что историческая встреча Наума Цемаха со Станиславским, после которой «Габима» стала неформально называться «библейской студией» Художественного театра, состоялась 26 сентября 1917 г. А в январе-феврале Художественный театр и студия «Габима», существовавшая еще только в воображении Н. Цемаха, Х. Ровиной и М. Гнесина, оказались в положении курьезной конкуренции. Но уже осенью, с появлением в «Габиме» Евгения Вахтангова и фактическим удочерением студии, вопрос решился как-то сам собой.

Именно тот текст, который получил для перевода Бялик, текст, сложившийся после активного сотрудничества C. Aн-ского с Художественным театром, можно считать окончательной авторской редакцией. В переводе Бялика на иврит эта редакция была опубликована в журнале «Га-ткуфа» (Москва, 1918) и впоследствии переводилась на идиш, английский и другие языки. В ней отсутствуют пролог и эпилог. C. Aн-ский вводит протяжный хасидский напев, пронизывающий всю пьесу. Цадик Шлоймеле Тартаковер превращается в цадика Азриэля из Мирополя. Фигура Прохожего старика укрупняется, становится осевой и мистической. Таких перемен немало.

Изменения, внесенные Вахтанговым, происходили в том же русле, но с несравненной решительностью и радикальностью. Он превратил пьесу в тридцатистраничный сценарий. Уничтожая эпическую обстоятельность, Вахтангов сокращал целые сюжетные и тематические линии: новобрачных, убиенных во время погрома в давние времена, приглашение на свадьбу покойной матери и т. д. В его толковании действие не разворачивалось, но неслось, разрывая воздух.

C. Aн-ский не был сложившимся драматургом, да и театр, судя по всему, знал плохо, к тому не располагали его прежние занятия сначала политикой и этнографией. Неискушенность и наивность C. Aн-ского как драматурга поразительным образом совпали с наивностью фольклорного материала.

В русской театральной среде 1910-х гг. были распространены мечтания о таких средневековых формах театрального наивного зрелища, питавшие, к примеру, стилизации Алексея Ремизова. В пьесе же C. Aн-ского традиция примитива ожила словно сама собой, без отстраняющей художественной рефлексии. Этим, может быть, объясняется ее притягательность для многих режиссеров ХХ века.

Разница в написании еврейских имен (Хонон, Лия, срав. Ханан, Лея) связана с различиями в транскрипциях иврита и идиша. C. Aн-ский ориентировался на идиш. Но в русскую театральную традицию имена героев вошли благодаря спектаклю театра «Габима», использовавшего перевод Х. Н. Бялика на иврит.

Постраничные сноски принадлежат C. Aн-скому. Курсивом (кроме ремарок) набраны фразы, вписанные автором поверх вычеркнутых по требованию цензуры. Вычеркнутые слова и фразы восстановлены и печатаются в квадратных скобках. Сохранено авторское написание имен и названий, связанных с религиозной еврейской жизнью.

Выражаю сердечную признательность режиссеру Геннадию Рафаиловичу Тростянецкому, который обратил мое внимание на цензурный текст пьесы C.Aн-ского «Меж двух миров» В Санкт-Петербургской театральной библиотеке, а также Ирине Анатольевне Сергеевой, заведующей отделом фонда иудаики Института рукописей при Национальной библиотеке Украины, любезно ознакомившей меня с неопубликованными письмами барона Гинцбурга, издателя Гржебина и предпринимателя Высоцкого.

Цензурный вариант пьесы С. Ан-ского был обнаружен и подготовлен к печати еще осень 2001 г. Но работа над книгой, куда, наряду с этой пьесой, входило и множество других архивных материалов, дело, естественно, долгое. Тем временем в киевском альманахе «Егупец» (2002 № 10. С. 1667—248) Й. Петровский-Штерн опубликовал именно цензурную редакцию пьесы. Можно сетовать на иронию судьбы и мистику архивных поисков, когда пьеса, 80 лет считавшаяся утерянной, одновременно обнаруживается разными исследователями. Но гораздо больше оснований горевать по поводу вполне прозаической «утечки информации».

Работу Петровского-Штерна — увы! — с полным правом следует отнести к дефектным публикациям, вводящим читателя в заблуждение. Прежде всего нужно отметить, что Петровский-Штерн представил как «два совершенно разных русских варианта „Дибука“» (С. 169) фрагменты одного текста. Серьезность такой ошибки вряд ли необходимо объяснять, а ведь именно на этом допущении держатся едва ли не все концептуальные построения публикатора.

Мы уже знаем, что вторая тетрадь спешно дописывалась C. Aн-ским в октябре 1915 г. и отправлялась в досыл к первой, лежавшей в цензуре (см. цитированную выше дневниковую запись C. Aн-ского от 21 октября 1915 г.) Таким образом, все попытки датировать вторую тетрадь серединой 900-х годов, приурочить ее к драматической семейной жизни писателя и объявить первоначальным вариантом пьесы, предназна-ченным «вовсе не для постановки, но скорее как текст для чтения» (С. 175), выглядят ничем не подкрепленной фантазией. Сравнение двух тетрадей как двух редакций и анализ эволюции замысла пьесы и умонастроений C. Aн-ского кажутся и вовсе комической филологией.

Не повезло тексту и в другом. Дефекты пишущей машинки Петровский-Штерн часто воспринимает как последнюю авторскую волю. Остались вне поля его зрения и обстоятельства формирования цензурного варианта, когда C. Aн-скому пришлось согласиться на устранение рискованных мест. Как правило, вычеркнутое поддается восстановлению. Но публикатора вся эта мелочная текстология не заинтересовала. Он просто оставил без внимания доцензурный слой. Все это можно понять, если вспомнить, что Й. Петровский-Штерн прежде не был замечен на публикаторском поприще. Но «Гадибук» его попутал.

Иванов Владислав Васильевич (2004 г).

Источники текста:

«Еврейская жизнь», № 1, 1916 г.

«Мнемозина». Документы и факты из истории отечественного театра XX века. [ Вып. 3] / Ред.-сост. В. В. Иванов. М., 2004. С. 9 — 63.

---

1. Еврейские буквы имеют численное значение.
2. Небесный сад.
3. По еврейскому летосчислению, год — лунный — имеет 355 дней. К каждому третьему году прибавляется месяц.
4. C. Aн-ский для названия пьесы взял ивритское слово «гадибук», состоящее из артикля «га» и существительного «дибук»; в русскоязычной версии он отбросил артикль. Тем не менее русская театральная традиция, которой мы и следуем, закрепила полное ивритское написание: «Гадибук», а при обозначении caмoго феномена вселения духа в чужое тело используется форма «дибук». При цитировании сохраняется форма написания автора документа.