М. Н. Катков
Международная обязанность выдачи преступников
править
Телеграф из Нью-Йорка спешит оповестить мipy о том, 31 (19) июля в газете «New York Herald» опубликовано письмо Гартмана, содержащее описание заговора с целью покушения на жизнь Императора Александра II посредством взрыва мины на Московско-Курской железной дороге.
С какою целью передано такое известие по трансатлантическому телеграфу? И как понять, что в цивилизованной стране виновник одного из самых гнусных и тяжких преступлений может публично в распространенной газете хвастаться своим злодеянием и рассказывать его подробности? Покушение 19 ноября 1879 года раскрыто вполне. Об этом имеются самые подробные показания Гольденберга, Перовской, Желябова и других. Гартман мог только подтвердить собственным признанием о своем участии в одном из величайших злодеяний, какие знает история, и тем лишь доказать, до какой степени лицемерия и намеренной лжи дошли французские судебные и иные власти, до совета министров включительно, когда они признали виновность Гартмана настолько сомнительною или, вернее, невиновность его настолько «очевидною», чтоб отказать в проверке имевшихся против Гартмана улик судебным порядком чрез передачу его в руки русского правосудия. Ибо именно так мотивировало французское правительство свой отказ в выдаче Гартмана, когда он был задержан в Париже. Со стороны России было заявлено, что Гартман будет судим как участник в простом, не политическом преступлении, и пример Нечаева, выданного Швейцарией на основании такого же обязательства России, которое было исполнено в точности, служил таким прецедентом, коего Франция не могла не знать. Чтобы не удовлетворить требования России, оставалось лишь одно: прибегнуть к явной и намеренной лжи, и французское правительство не погнушалось этого средства, дабы не «компрометировать» себя в глазах своих революционных крикунов.
«Невинный» по вердикту французского суда и французской администрации Гартман был отпущен, косвенное удовлетворение требований общественной нравственности и прямое признание собственной вины французского правительства сказались лишь в том, что Гартман, будучи официально отпущен на все четыре стороны, неофициально выпровожен был за пределы Франции.
Этот жалкий поступок французского правительства является, однако, мужественным актом правосудия, если принять во внимание дальнейшие похождения того же Гартмана. По изгнании из Франции он переселился в Лондон в полной уверенности, что «свободная почва» Англии обеспечивает его от всяких дальнейших попыток правосудия и что никакие оговорки и обязательства России не побудят английские власти наложить руку на участника злодеяния, грозившего гибелью вместе с Государем сотням людей. Гартман не ошибся. Почти два года прожил он в Лондоне, и, сколько известно, не было даже попытки домогаться его выдачи. Проживая в Англии, Гартман неоднократно «беседовал» с газетными репортерами о своем участии в покушении 19 ноября, и содержание этих «бесед» печаталось в газетах. Но и тут Гартман как бы еще опасался выступить открыто и публично сознать то, в чем никто не сомневался; официальная ложь французского правительственного декрета служила ему как бы прикрытием, от которого он еще не считал возможным отказаться, так что он печатно отрекся от письма, появившегося за его подписью в одной лондонской газете, в котором заключалось признание его участия в злодейском покушении. Но, перебравшись в Америку, он, по-видимому, не пожелал долее оставаться в полумраке. Ему нужно было гласно на весь мip подтвердить о своем «подвиге», и вот нашлась газета, которая не погнушалась открыть свои столбцы злодею…
Но, спрашивается, неужели все это в порядке вещей? В самом ли деле нет никаких способов положить конец столь возмутительному глумлению над правдой и общественною совестью? Почему было бы немыслимо, как полагают многие «юристы», предъявить Англии или Америке такое же формальное требование о выдаче Гартмана, какое было предъявлено Франции? Пусть правительства этих стран ответили бы отказом под предлогом недоказанности вины Гартмана. Достало ли бы и теперь смелости прибегнуть публично к подобной лжи? Во всяком случае, ложь была бы единственно возможною отговоркой, ибо весьма ошибаются те, кто думают, что требование России могло бы быть отвергнуто на том основании, что между ею и указанными государствами нет трактатов о взаимной выдаче преступников. Формальных трактатов вовсе не требуется в этих случаях, и успех подобного требования гораздо более зависит от авторитета государства, которое такое требование предъявляет, и настойчивости, с которою оно поддерживается. В подтверждение этого мы можем указать на следующий факт.
В прошедшем году скрылись из Франкфурта-на-Майне «банкиры», братья Альберис и Вильгельм Закс, которые под видом банкирских операций ловко выманили у разных лиц большую сумму денег. После многих розысков германской полиции удалось открыть их местопребывание в Чили (в Южной Америке). Немедленно предъявлено было требование о выдаче преступников, энергически поддержанное от имени князя Бисмарка местным германским консулом, и чилийское правительство удовлетворило это требование. В немецких газетах обнародован текст декрета о выдаче, и в мотивах, между прочим, сказано:
Принимая во внимание, что отсутствие трактата о выдаче преступников между Германией и Чили не может служить поводом к отказу в таком требовании, тем более если государство, предъявившее требование, предлагает взаимность; принимая далее во внимание, что государства обязаны в интересах общественной нравственности оказывать друг другу помощь в деле правосудия и что трактаты, заключаемые по этому предмету, суть лишь письменное подтверждение того, что разумеется само собою и вытекает из взаимных потребностей и обязанностей договаривающихся правительств… правительство постановляет: выдать Германии пребывающих в Чили братьев Закс.
Почему Россия не может говорить с другими правительствами языком, соответствующим ее величию, ее положению в мipe, ее могуществу и духу ее народа? Неужели Россия постоянно должна принижаться, смиренно уступать и не настаивать на правах своих, часто купленных дорогою ценою? Но ведь не соответствующее ее достоинству международное положение неизбежно ослабляет ее и внутри, роняет ее народный дух, подрывает ее веру в себя… Приниженное положение, которое приняла она после победоносной войны, немало, конечно, способствовало падению духа в нашем обществе, давшему возможность вражеской крамоле действовать с неслыханною дерзостью. И вот в то время когда английское правительство (которое еще недавно по требованию германского канцлера беспрекословно привлекло к суду Моста за статью по поводу цареубийства), в то время как оно дозволяет в Лондоне конгресс убийц и поджигателей, которых деятельность в настоящее время направлена главным образом против России, мы останавливаем победоносный поход, ознаменованный блистательными подвигами мужества и военного гения, для того чтоб успокоить мнительность Англии, которая боится нашего движения к Герату. Зачем же нам церемониться с Англией в то время, когда она так мало церемонится с нами?
Впервые опубликовано: «Московские ведомости». 1881. 22 июля. № 201.