Эмилио Сальгари
Маяк
править
У моряков всех стран берега Новой Шотландии (Северная Америка) пользуются очень и очень дурной репутацией, потому что тут, кажется, триста шестьдесят пять дней в году море беснуется, по целым неделям держатся туманы, которых мореплаватели боятся больше, чем бурь; а гаваней, куда можно было бы укрыться от непогоды, слишком мало, да по большей части море вблизи от таких гаваней полно подводных камней и отмелей.
И потому усеяны эти берега обломками погубленных яростью моря судов, словно надгробными памятниками, и потому население Новой Шотландии не любит говорить о том, каких жертв ежегодно требует здесь бездна морская…
С первой половины прошлого столетия правительство Североамериканских Соединенных Штатов заботится об оказании возможной помощи мореплаванию путем установки в известных местах плавучих буев, указывающих фарватер; а в наиболее рискованных местах систематически устраиваются маяки, где это только возможно по местным условиям.
Одним из самых опасных пунктов в этих водах считается так называемый Песчаный остров.
Дело в том, что тут чрезвычайно сильны морские течения, особенно яростны волны, вечно штурмующие несчастные берега, размывающие их, отрывающие от них кусок за куском.
Когда-то, по какому-то капризу море создало громадную песчаную отмель, получившую название Песчаного острова.
Было это в доисторические времена. И тогда, должно быть, остров был колоссальных размеров.
Но с тех пор прошли тысячи и тысячи лет, и все это время море вело неустанную разрушительную работу, стремясь стереть с лица земли Песчаный остров. Из года в год, изо дня в день шлет оно на приступ яростные волны, и бегут валы с седыми верхушками на пески прибрежья, и рвут их грудь, и, уносят с собой в бездну, их породившую, свою добычу — мириады песчинок.
Песчаный остров осужден на гибель. Это знают все моряки, которым когда-либо приходилось заглядывать в морские карты. Еще в прошлом столетии остров был значительно обширнее, чем теперь, а полтораста лет он был еще больше, а двести — еще больше. Словом, за последние двести лет остров потерял добрую четверть своей поверхности. И кто знает, может быть, еще через полтораста лет, там, где он находился, по морю будут тянуться только отдельные песчаные отмели, и морские волны в часы бурь будут свободно перекатываться поверх невысоких бугров, размывая их гребни.
Но покуда остров еще существует, и людям приходится думать о том, каким образом предостерегать моряков о близости опасных отмелей, о возможности подвергнуться гибели.
В этих целях около шестидесяти лет тому назад на южной оконечности Песчаного острова был сооружен первый каменный маяк. Однако во время знаменитых весенних бурь 1867 года маяк исчез: волны подмыли его основание, башня стала разрушаться и в конце концов рухнула. К счастью, сторожа, жившие на маяке, заблаговременно заметили опасность и покинули маяк.
Пять лет спустя правительство воздвигло новый маяк. Инженеры приняли все меры для придания ему устойчивости, снабдив его очень солидным фундаментом из цементных плит.
Но охотников жить на маяке было мало. Прожив два--три месяца почти в полном уединении, сторожа начинали тосковать и уходили, хотя им и было обеспечено повышенное содержание.
Дольше других ужился на маяке некий Рош, которого я знал лично в дни моей молодости и о судьбе которого мне хочется рассказать моим читателям.
Раньше Джереми Рош служил штурманом на торговых судах, потом попал на службу в военный флот.
Там с ним случилось несчастье. Во время бури обломок реи, сорванной ветром, упал на палубу и зацепил беднягу по голове. Сначала думали, что Рош убит, но у этого человека был крепкий череп, и Джереми Рош выжил, несмотря на то что получил жестокую рану на затылке.
Он провалялся несколько месяцев в госпитале, мало-помалу оправился и покинул госпиталь, считаясь окончательно излеченным. На самом же деле до полного излечения было далеко, и сами доктора госпиталя признавались, что Рошу следовало бы произвести серьезную операцию, удалить часть черепной кости, вогнутой внутрь ударом реи. Нужно это было в силу того, что кость давила на череп и мешала правильному кровообращению, вызывая частые приступы ужасной головной боли,
Под влиянием своих головных болей Рош по временам ходил, как говорится, сам не свой и даже немного заговаривался, словно поддаваясь внезапному помешательству.
Трепанация помогла бы удалению костяной опухоли, давившей на мозг, и избавила бы старого моряка от страданий. Но у Роша не было денег, чтобы поехать туда, где искусные хирурги могли бы провести такую серьезную операцию, а там, где моряка лечили бесплатно, не было искусных хирургов, и потому Рош остался с поврежденным черепом.
Не имея никаких собственных средств и не будучи в состоянии продолжать службу во флоте, Рош был счастлив, когда его назначили смотрителем маяка на Песчаном острове. Место это оказывалось для него вдвойне выгодным: он имел почти взрослую дочь, которая могла служить ему помощницей при выполнении несложных обязанностей на маяке, и администрация назначила и Йоле, как звали дочь Роша, небольшое содержание.
Так и жили они, — старик и девушка, — почти в полном уединении, словно на необитаемом острове, на своем маяке, общаясь с людьми лишь раз в месяц, когда на маяк заходил, делая очередной рейс, маленький паровой катер, развозящий по всем маякам провизию и керосин для ламп.
Зима и весна 1889 года надолго останется памятной для всей Новой Шотландии. В тот год бури бушевали тут с небывалой яростью, производя сильные опустошения; не проходило недели без того, чтобы не разнеслась весть о крушении того или иного судна, о десятках жертв, потребованных морем.
И именно в эти бурные дни моряки заметили, что маяку на Песчаном острове начинает угрожать серьезная опасность. Волны размыли большой участок берега возле маяка, поглотили этот берег; волны, которые раньше и в самые сильные бури не докатывались до подножия маяка, теперь с ревом и гулом бились у его фундамента, обнажая огромные цементные плиты.
Йола под диктовку отца написала уже пару рапортов начальству, оповещая об опасности, грозящей маяку. Приезжала комиссия из портовых инженеров для освидетельствования состояния маяка, что-то высчитывала, что-то измеряла и записывала, составила полдесятка протоколов.
— Ну, старик, ты совершенно напрасно бьешь тревогу! — заявил старший инженер сторожу. — Маяк выстроен на славу, как будто весь вылит из одного куска стали, и об опасности разрушения и речи быть не может! Право же, у тебя и твоей дочери решительно нет оснований беспокоиться!
— Так-то так, а все же…
— На следующий год мы, вероятно, примем кое-какие меры. Попробуем укрепить берег. Может быть, придется подсыпать камней перед маяком, чтобы устроить подобие волнореза. Но для этого нужны специальные ассигнования, а в смете нынешнего года трудно выкроить хоть цент на ремонт твоего маяка. Да в этом и надобности нет. Можешь жить спокойно!
Рош придерживался иного мнения, но протестовать было бесполезно. Протест мог повлечь за собой потерю места — потерю куска хлеба.
И Рош остался на маяке. Только теперь каждое утро он угрюмее прежнего глядел на бушующее море, глядел на размываемый волнами берег, на все более и более обнажавшиеся цементные плиты фундамента.
— Плохо, очень плохо дело! — ворчал он, вспоминая, что еще полгода назад между подножием маяка и границей моря было куда большее пространство, чем теперь.
— Собственно, надо бы бросить все к черту и уйти, да куда теперь уйдешь?! — ворчал старый моряк, хмуря седые брови.
И потом успокаивал самого себя следующим соображением:
— А ведь в самом деле, маяк-то выстроен на славу! Авось, выдержит, не свалится! Поживем — увидим!
Но увидеть опасность, грозившую маяку, пришлось гораздо раньше, чем думал старик-сторож.
Незадолго до наступления пасхальной недели море словно обезумело. Через два дня волны оторвали от берега большой кусок, отделив теперь от острова ту часть, где стоял маяк, узким проливом. Цементный фундамент оказался совершенно обнаженным.
Как-то остановились старые часы, с давнего времени висевшие в маяке. Рош попробовал снова пустить их в ход, но тут же побледнел и схватился за голову: маятник часов цеплялся за паз, по которому раньше ходил свободно. Стена маятника покосилась, отклонилась от вертикали. Сама башня маяка, еще державшаяся крепко, превратилась в подобие знаменитой пизанской падающей башни.
— Нет, надо бросать, уходить с маяка! — решил про себя Рош. Но, чтобы не пугать дочери, он ничего не сказал ей, и когда Йола с ним заговаривала, Рош пытался говорить самым безразличным тоном, так плохо гармонировавшим с его угрюмым видом.
Как на грех, в этот именно период Рош сильнее, чем когда-либо, страдал мучительнейшими головными болями, сводившими его с ума. Он частенько лежал по целым часам пластом, а поднявшись, бродил, как сонная муха, насосавшаяся пива, и бормотал что-то несуразное.
— Что ты говоришь, отец? — спрашивала его Йола.
— Часы остановились. Потому что все криво, все, значит, косо". Маятник, значит" Ну, опять же, пружины, значит, не действуют. Словом, быть беде! Ох, чует мое сердце — быть беде!
Девушка, не понимая речей отца, старалась успокоить его, говоря старику ласковые слова. Под влиянием этих ласковых слов дочери лицо Роша светлело, глаза прояснялись, его невнятное бормотание стихало.
Как-то утром, когда буря бушевала с невероятной силой, а волны яростно захлестывали подножие башни маяка, Йола, сидевшая в жилом помещении на втором этаже, услышала необычные звуки. Ей казалось, что по стене башни струится какой-то странный шорох. И что-то потрескивает все сильнее и сильнее. Не понимая, что это означает, девушка подняла глаза к потолку и вдруг с криком вскочила: она увидела на потемневшем от времени и сырости потолке змеящуюся темную линию. Это была только что образовавшаяся трещина Миг спустя такая же трещина поползла и по стене комнаты.
— Отец! Отец! — закричала девушка. — Башня рушится! Прибежавший на крик дочери старик схватился за голову. Его лицо было багрово, глаза мутны, язык, по-видимому, плохо повиновался ему.
— Наверх! На палубу! — пробормотал он и побежал на верхнюю площадку башни.
— Куда ты, отец?! — с криком бросилась за ним Йола. — Неужели ты не понимаешь, что башня рушится!
— Течь в трюме! — отвечал ей старик, явно обезумев. — Корабль тонет. Я иду позвать капитана!
— Отец! Мы не на корабле! Остановись же, отец!
Но старик с поразительной легкостью взбежал уже на верхнюю площадку и, стоя там, глядел мутными глазами на бушующее у его ног море.
— Корабль в виду! — бормотал он. — Сейчас мы подадим сигнал бедствия, и моряки придут к нам на помощь. Неси сюда флаги, юнга. Живее!
— Отец! Ты не узнаешь меня? Я — Йола, твоя дочь!
— Человек за бортом! — вскрикнул старик. — Живо! Спускай лодку! Бросай спасательные пояса. Человек за бортом!
— Опомнись, ради всего святого, опомнись, отец! Но старик не слышал слов дочери.
— А-а, вы не хотите помочь утопающему?! — кричал он неистовым голосом. — Убийцы, презренные трусы! Старый Рош покажет вам, как оставлять в беде товарищей! Держись, парень! Я иду! Я спасу тебя. Не бойся, ничего не бойся!
Старик перебрался через тонкие железные перила и повис над бушующим морем, держась одной рукой.
Прежде чем Иола успела подбежать к нему, его грузное тело сорвалось и упало с большой высоты в кипящие волны, которые мгновенно поглотили старика-безумца.
Вне себя от горя, Йола сбежала с вышки вниз. И едва она добралась до своей комнаты, как наверху что-то загрохотало, загремело. Порывом ветра сорвало железную надстройку со всеми световыми аппаратами. Маяк перестал уже быть маяком, сделавшись обыкновенной башней. И этой башне грозила та же участь, что и металлической вышке: трещины бороздили ее стены по всем направлениям. Башня должна была рухнуть с минуты на минуту. Волны готовились поглотить свою добычу, своего врага, столько лет сопротивлявшегося их ярости.
Иола была смелой и привычной к опасностям морской жизни девушкой. При обыкновенных условиях она умела и рассуждать и соображать. Но теперь у нее голова шла кругом.
Единственное, что она понимала, — это было сознание необходимости во что бы то ни стало покинуть башню маяка, дабы не оказаться погребенной под ее развалинами. Но как это сделать?
Ведь волны давно уже вторглись в нижнее помещение, в сараи, волны разрушили навес, под которым стоял бот, и от бота не оставалось и следа.
Йола с лихорадочной быстротой выволокла наружу небольшой деревянный стол, привязала к нему, стоя почти по пояс в воде, два пустых бочонка, пару досок. Десять раз волны пытались вырвать из рук девушки и унести ее утлый плот. Но счастье покровительствовало сироте. Через четверть часа плот был готов. Йола привязала свое тело к этому странному сооружению и отдалась на волю волн. И едва ее плот отошел на полсотни ярдов от маяка, как башня с грохотом рухнула, превратившись в груду обломков. И яростные волны смыли эти обломки, полностью поглотив всякий след от сооружения.
Утром следующего дня норвежская парусная барка, шедшая с зарифленными парусами, наткнулась в десяти милях от Песчаного острова на беспомощно носившийся по морю плот. С огромным риском для себя моряки выловили плот и подняли на палубу судна полумертвую от холода и истощения Йолу. Но у девушки оказалась крепкая, выносливая натура, и очень скоро Йола совершенно оправилась и могла рассказать капитану судна о пережитой трагедии.
Весь экипаж барки проникся чувством глубочайшей симпатии и уважения к девушке, видевшей столько ужасного в своей жизни. Особенное внимание к ней проявляли два человека; первый — старик капитан Эриксен, типичный морской волк доброго старого времени. Второй — молодой боцман Ларе.
И вот, покуда барка добралась до ближайшего порта, судьба беззащитной сироты была решена: Эриксен, которому девушка напоминала его давно умершую единственную дочь, пожелал взять Йолу вместо дочери. Ларе же попросту пожелал жениться на чудом спасецной от гибели.
Таким образом Йола обрела сразу и отца и мужа.
Североамериканское правительство, узнав о гибели маяка на Песчаном острове, отдало приказание соорудить новый.
Маяк был быстро выстроен, но года четыре спустя его постигла та же участь, что и прежние, — он был поглощен морем. И с ним погибли сторожившие маяк люди.
И опять выстроили маяк. Этот, кажется четвертый или уже пятый, высится и теперь, но на нем никто не живет: волны разрушили берег Песчаного острова и подобрались к грозящему рухнуть не сегодня — завтра сооружению.
Вместо этого маяка, считающегося упраздненным, правительство выстроило новый в более безопасном месте.
Первая публикация перевода: М.: Типография И. Д. Сытина, 1912 (без указания переводчика).