Машенька (Афиногенов)/Сцена третья
Акт первый. Сцена третья
Окаемов (бормоча про себя, когда пишет). «Ирское и англо-саксонское письмо, довольно далекое от римского курсива, хотя, несомненно, родственно с ним...» Да-с... родственно... (Задумался.) Маша дома?
Мотя. Гуляет, поди, с подружками.
Окаемов. Хм. Уже поздно.
Мотя. Восьми нет. Озябнет и явится.
Окаемов. То есть как озябнет?
Мотя. А как люди зябнут? От холода. Зима на носу, а на ней одно пальтишко осеннее. Ходит, дрожит, а спросишь — отвечает: «Тепло».
Окаемов. Хм. Позвольте. Почему дрожит? Если ей холодно, надо шубу. Ей надо шубу купить.
Мотя. Ох, надо бы.
Окаемов. Неужели вы сами не могли догадаться? Странно! Девочка зябнет, а вы молчите. Не понимаю. Ходит по дому в золотом халате и молчит. Возьмите деньги. В коробке из-под сигар. Ну? Нашли?
Мотя. Нашла, Василъ Иваныч, да мало. Тут и двух сотен не наберешь.
Окаемов. Разве? Куда же деньги идут?
Мотя. На книги, Василь Иваныч. Вчера на тысячу рублей принесли. Уж подождем до получки.
Окаемов. А она дрожит?..
Мотя. Дрожит.
Окаемов. Нет-с, не будем ждать до получки. Подайте мне с той вон полки, левей, левей. Тут. Да. Три книги в толстых переплетах. Маленькие, да. (Берет из рук Моти книги, смотрит на них, стирает пыль.) Вот отнесите их в магазин, где мы берем книги, — продайте. И купите шубу.
Мотя. Смеетесь, Василь Иваныч, на них разве что варежки купишь. А вы — шубу.
Окаемов. На эти три книги вы купите и шубу, и варежки. И еще коньки, коньки. И не забудьте в лавке сказать, что книги от Окаемова. А то вас заберут в милицию за продажу краденых ценностей.
Мотя (качает с сомнением головой). Ну и ну!
Леонид (увидев у Моти книги). Ο, тетя Мотя! И вы взялись за палеографию.
Мотя (показывая книги). Вот тебе — шуба. Вот — коньки. А вот — варежки. Кто умен — догадайся, а кто глуп-молчи, жди до завтра. (Уходит.)
Леонид (вслед). Не так, не так надо загадывать. Не дерево, а с листочками, не рубашка, а сшита. Что такое? Книга. (Стучит в дверь кабинета. Входит.) Добрый вечер, Василий Иванович.
Окаемов. Добрый вечер. Присядьте. Кончаю.
Леонид (вынимает из ящика радиоприемник, пристраивает незаметно от Окаемова). Меня всегда поражала в вас эта невозмутимость к внешним событиям. В мире происходит черт знает что, но вы спокойно продолжаете писать о пергаментах седьмого века. Вся Европа в бомбах, дорогой старик, а у вас даже радио нет. Поразительно!
Окаемов (продолжает писать, потом кладет перо, потирает руки). Да-с, поразительно. Не то поразительно, что я изучаю пергаменты, а то, что мы можем позволить себе изучать пергаменты, когда кругом война.
Леонид. Хорошо сказано, Василий Иванович, но радио вам все-таки необходимо.
Окаемов. Не люблю. Шумит.
Леонид. Поздно. Я уже купил. (Включает радио.)
Окаемов. Ффу! Послушайте. Это же невозможно! (Прислушивается к музыке.)
Леонид. Для меня теперь нет ничего невозможного. (Вздыхая.) Впрочем, есть!.. Хотел купить кое-что Нине Александровне, но раздумал. Туманский может обидеться.
Окаемов. Хм... При чем тут Павел Павлович?
Леонид. О, там разворачивается на полный ход! Как я и предполагал. Пришел, увидел, победил! Он каждый вечер у нее в гостях. Она из вежливости и меня зовет, но я не лыком шит — понимаю. И нахожу предлоги. Уже сочиняю, исподволь, свадебный тост.
Окаемов. Хм-хм... Торопитесь, как обычно. Так-с. Она производит приятное впечатление... эта учительница. То-то доктор не заглядывает больше. Да...
Леонид. О! Легки на помине. Чем вы встревожены?
Нина. Ничего страшного. Проведите меня к Василию Ивановичу.
Простите мое вторжение. Маша ушла из школы и не хочет туда возвращаться.
Окаемов и Леонид (вместе). Что?.. Как ушла? Куда?
Нина. Она прибежала ко мне... Дело в том, что один Машин однокласcник держал пари с товарищами, что Маша напишет ему письмо с объяснением в любви... Он своего добился. Она написала ему. Милое, полное глубокой нежности письмо. О том, как она одинока. О своей тоске по настоящей дружбе. Это письмо мальчик прочел вслух перед приятелями. Новость разнеслась по классу, и когда Маша явилась, она прочитала на классной доске веселые стишки про свою любовь, про письмо и поцелуи... Все громко смеялись, а этот мальчик громче всех. Тогда Маша вырвала у него письмо и убежала...
Куда вы?
Леонид. К Машеньке.
Нина. Постойте, Маша не должна знать.
Леонид. Она сама мне расскажет. (Уходит.)
Окаемов. Хм-хм. Вот, извольте видеть, ситуация.
Нина. Больше всего Маша боится, что вы узнаете и рассердитесь.
Окаемов. Я — в роли деспота. Хм...
Нина. Приласкайте Машу, Василий Иванович. Ведь вся ее так называемая любовь выросла из детской жажды ласки, которой она лишена. Убедите ее, что вся история с письмом пустяки и забудется через три дня. Скажите ей, что вы не сердитесь, утешьте ее...
Окаемов. Хм-хм. Приласкать. Утешить. Но как же? Она же не подойдет так просто. И я не умею. Не знаю, что говорить в подобных случаях.
Нина. Меньше всего думайте о словах, слова придут сами. Только будьте с ней ласковы.
Окаемов. Но кто же этот... молодой негодяй?
Нина. К сожалению, сын Туманского. Виктор.
Окаемов. Как? Павла Павловича? Плоды его философии... Но насколько мне известно... Вы, так сказать, имеете некоторое влияние на Туманского...
Я не вмешиваюсь в чужую жизнь, но позвольте заметить, что вам надо было бы заняться воспитанием юноши, который... хм-хм, может быть, станет вашим, так сказать, почти сыном... Если вы, разумеется, не намерены отправить Виктора к какому-нибудь «дедушке».
Нина (после паузы). Наши отношения с Павлом Павловичем не таковы, чтобы я могла вмешиваться в воспитание Виктора.
Окаемов. Нет, отчего же. Сделайте одолжение. Я не имел в виду огорчить вас. (Видя, что Нина подымается.) Хм. Я постараюсь... как могу. (Разводя руками.) Я, разумеется, ничем не выкажу...
Нина. Благодарю вас. До свиданья.
Окаемов. Всех благ.
Ффу, Мотя!
Вот что, Мотя. Машу обидели в школе.
Мотя. Кто обидел?
Окаемов. Не знаю. Вы, что ли, сходите за ней к Нине Александровне. Надо Машу развлечь как-нибудь. Приходите ко мне, что ли, и вообще... И подайте книгу, которую вчера купили по моей записке.
Мотя. Зелененькую?
Окаемов. Да. Благодарю вас. Ступайте. И как будто вы ничего не знаете.
Мотя. Ах, они! Ах, они! Обидели! Ну, уж я им! Я дознаюсь, кто. (Выходит.)
Окаемов (смотря на книгу). «Проблемы детской психологии». Хм. (Ищет по оглавлению.) Страница восьмидесятая. «Переходный возраст...» (Читает.)
Мотя. Дед тебя посылал искать. В милицию заявлять собрался. Пропала. Растревожился — сам итти хотел. На костылях. (В кабинет, громко.) Тут она. Умоется, к вам придет. (Уходит.)
Леонид. Машенька, мы друзья? Друзья. Так вот вам моя рука. Вы завтра придете в школу — и никто даже не вспомнит.
Маша. Нет-нет! Мне так стыдно!
Леонид. Виктору будет стыдно, а не вам.
Маша (сквозь слезы). И ведь это совсем неправда. Я его не люблю. Я его пожалела, только чтобы он не грустил... а он...
Леонид. Ступайте к дедушке.
Маша. А вдруг он узнал?
Леонид. Ступайте, как всегда шли. А я тут покараулю. Если вам будет трудно, вы стукните каблучком в пол, и я явлюсь.
Маша (невольно улыбнулась). Спасибо. (Уходит в кабинет.)
Окаемов. Добрый вечер. Гуляли?
Мaша. Да.
Окаемов. Озябли?
Маша. Нет. Вам подать чего-нибудь?
Окаемов. Подать. Хм... Нет, собственно, ничего... но, если вам не очень скучно, почитаем-ка нашего Диккенса. Хотите?
Маша. Хочу. (Берет книгу.)
Окаемов (указывая на маленькую скамеечку у своих ног). Вы сюда... сюда. Вам, Маша, тяжело со мной?
Тяжело — это не то слово, скорее, неловко, холодно. Да-с, именно холодно. Холодный дом. Кажется, есть такой роман у Диккенса... Хм... Вам, вероятно, очень не хотелось уезжать от мамы?
Маша (после молчания). Я сама просила меня послать.
Окаемов. Сами? То есь как сами?.. Вы желали уехать ко мне?
Почему?
Маша. Мамин муж... Маме трудно было со мной... Она все плакала, не знала, что со мной делать... Я и сказала ей, чтобы она послала меня... к вам... Она заплакала, а потом согласилась. И мамин муж тоже... Я и поехала...
Окаемов. Но позвольте... Вы же меня не знали совсем.
Маша. Я знала. Папа про вас мне много рассказывал.
Окаемов. Так-c. И приехали.
Вас сегодня обидели, Машенька?
Маша (испуганно). Вы разве знаете?
Не надо про это говорить, пожалуйста, мне очень стыдно.
Окаемов. Это пройдет, Маша. Все пройдет, я знаю. Вы только начинаете жить. Завтра это забудется. (Пауза.) Папа рассказывал... Он что-нибудь не то рассказывал, Маша. Я скучный и нудный старик.
Ну, уж мне лучше знать, какой я... Да-с... Скучный... Это оттого, что я долго живу один.
Маша. Разве вы тоже одинокий?
Окаемов. Да, девочка, все от меня ушли.
Маша. Куда?
Окаемов. Сначала ушли мои отец и мать. Потом жена. Потом сын мой — твой папа. Потом мои сверстники, один за другим. Значит, и мне пора. Настанет такой день, когда и я, наконец, уйду, и... пора.
Маша (в страхе, шепотом). Разве вы... не боитесь?
Окаемов. Это все равно наступит. Сегодня, завтра или через сто лет. Так уж лучше не бояться того, что все равно наступит. Я умру — будешь жить ты, твои дети, дети твоих детей. Чтобы ни происходило в мире, жизнь не может останавливаться. Это надо хорошенько усвоить, и тогда перестанешь бояться неизбежного часа... А мне, например, иногда уже хочется уснуть — и не просыпаться.
Маша. Зачем вы... зачем?
Окаемов. От жизни тоже иногда устаешь, девочка. Особенно, когда стар и живешь один.
Маша. А я?
Окаемов. Ты? Хм. Разве я тебе нужен?
Маша (горячо, шепотом). Я думала, я не нужна вам... Я думала, я мешаю вам, зачем приехала, я все хотела назад поехать, чтобы вам не мешать, я видела — вы сердились, а все не знала, за что... (Не выдержала, заплакала, сквозь слезы пытается найти забытую страницу Диккенса.)
Окаемов (смотрит на ее склоненную голову, неумело гладит по волосам). Что ж. Будем жить, Маша. Будем жить. Вместе.