Машенька (Афиногенов)/Сцена вторая
Акт первый. Сцена вторая
Виктор. Heт, Маша, я разочарован в жизни.
Маша. Зачем ты говоришь так, Витя?
Виктор. Ах, жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, такая пустая и глупая шутка.
Маша. Ты такой веселый в школе... всегда смеешься, фокусы показываешь... А тут вдруг...
Виктор. Все это маска, Маша.
(Стоит около, опершись о стену.) Ты любишь Блока?
Маша. Не знаю.
Виктор. Неплохо писал старик... «Как тяжело ходить среди людей и притворяться непогибшим. Все пройдет, как с белых яблонь дым». Впрочем, это из другой оперы... Я тебе нравлюсь, Маша?
Маша. Да, Витя, только ты странный сейчас... Непохожий.
Виктор. Это оттого, что никто меня не понимает. И никому меня не жаль.
Маша. Нет, Витя, нет. Я понимаю тебя. Ты, наверно, такой же одинокий, как я. Я от мамы уехала... к дедушке. А дедушка сердится, зачем я приехала. Я мешаю ему. Он молчит, а я вижу. Я ему не нужна. Я даже хотела уехать куда глаза глядят...
Виктор. Я тоже.
Маша (быстро). Не надо, Витя. Теперь у меня есть друг, Леонид Борисович... Он такой хороший, такой хороший... Вот ты познакомишься с ним, и тебе станет Лучше.
Виктор. Мне дружбы мало, Маша. Мне нужна любовь!
Маша. Он будет тебя любить, Витя!
Виктор. А ты?
Маша. Я тоже.
(Не успевает отстраниться. Растерянно.) Витя... зачем?
Виктор. Кого любишь, того целуешь — вот зачем. Без поцелуев нет любви.
Мотя. Шли бы в комнату, чем тут торчать.
Маша. Витя сейчас уйдет... До свиданья, Витя.
Виктор (пытаясь снова обнять Машу). Ты напишешь мне письмо. О том, как ты меня любишь.
Маша (отстраняясь). Я напишу... напишу... только не надо так...
Туманский (увидев Виктора). Ба! Сын мой! И ты здесь... Наш пострел везде поспел. Ах, вы и есть та самая Маша? Здравствуйте. Говорят, вы похожи на маму. А ну, покажитесь. Да, да, есть сходство. Ваша мама была красивой женщиной, я ее хорошо знал. Говорят, она снова вышла замуж?
Маша (тихо). Да.
Туманский. Виктор, поручаю тебе заботу о Маше. Покажи ей Москву, своди в театры, будь ей хорошим другом. Понял?
Виктор. Видишь, понял.
Туманский. Вижу, вижу. Вы, Маша, держите его в руках. Сын мой — порядочный шалопай. Не давайте ему спуску. И — кстати — заставьте его учиться как следует. (Виктору.) Не дергай носом, я знаю, что говорю.
Маша. Здравствуйте, Нина Александровна.
Нина. Здравствуй, девочка.
Туманский. А-а-а, вы и есть та самая Нина Александровна? Познакомьте нас, Маша. Я именно такой и представлял вас по описанию Леонида. Он столько говорил мне о Машиной учительнице, что я горел нетерпением познакомиться. Туманский.
Нина. А-а-а! Вы и есть тот самый доктор Туманский, которому все удается в жизни?
Туманский. Это что — слова Леонида?
Нина. Да.
Туманский. Постараюсь их оправдать в ваших глазах. (Быстро принимает пальто Нины, вешает.) Мой сын. Мечтаю сделать из него Козловского — при вашем содействии. Серьезно, займитесь мальчишкой. Его покойная мать была певицей. Виктор, желаешь заниматься вместе с Машей?
Виктор. Непрочь.
Нина. Почему же вы не учили сына раньше?
Туманский. Потому что не было вас. Мы еще увидимся, не прощаюсь.
Мотя. Шли бы в комнаты, чем тут торчать.
Туманский. Идем, Мотя. Идем. Где больной? (Проходит с Мотей в кабинет, здоровается с Окаемовым, начинает осматривать ногу.)
Туманский (осматривая ноту). Как это вы ухитрились, Василий Иванович?
Окаемов. Да вот, извольте видеть, все из-за девочки. Получил повестку на родительское собрание, в школу. Пришлось пойти, поскольку — повестка... Только вышел из дому — хлоп, поскользнулся, и вот, пожалуйте... растяжение. Я всегда знал, что с детьми много хлопот, но чтобы до такой степени... Ой, больно!
Туманский. Это хорошо, что больно. Мотя, бинтов и компресс!
A внучка ваша похожа на свою мать.
Окаемов. Можете быть уверены, что это сходство не доставляет мне особенного удовольствия.
Туманский. Пора забыть старые распри, Василий Иванович. Как-никак, Вера Михайловна искренно любила вашего сына.
Окаемов. Это не мешало ей принимать даже ваши ухаживания, Павел Павлович.
Туманский. Почему «даже»? Женщина она была красивая, и вполне естественно, что я...
Окаемов. Естественно? Хм... Позволю заметить, что Николай считался вашим другом-с...
Туманский. Дело прошлое, Василий Иванович, но там, где говорит любовь, молчит дружба.
Окаемов. Странная у вас философия, Павел Павлович... и для меня неприемлемая.
Туманский. Такова жизнь, и не нам ее осуждать.
Окаемов. Вот-вот! Как только необходимо оправдать натуру, сейчас изреченьице. Такова жизнь. Любви все возрасты покорны. Сегодня ты, a завтра я — и пожалуйте. Нет, нет, не продолжайте, Павел Павлович, поссоримся.
Туманский. Извольте. Переменим тему. Я человек покладистый.
Леонид. Как нога?
Мотя. Доктор смотрит, Павел Павлович.
Леонид. Чудесно! Этот вылечит. А Машенька?
Мотя. Сидим на кухне по вечерам, — дедушка не зовет. Все один. Ей, видать, невесело, а молчит. Скрывает.
Леонид. Скрывает?
Мотя. Ох, скрывает!
Туманский. А-а! Милейший геолог! А я видел, видел!
Леонид. Мои покупки?
Туманский. Нину Александровну. Браво, браво! Весьма, весьма! Я к ней Виктора определяю в ученики.
Леонид. О, Павел Павлович, зацепился! Я так и знал. Каков ход! Виктора. Чудесно у вас получается.
Туманский. А у вас?
Леонид. Э! Нет уж, я не создан для женского общества. Жена будет страдать от моих привычек. Холостяком помру.
Туманский. Вы серьезно? (Прислушиваясь к голосам в столовой.) Пойду послушать Виктора. (Уходит в столовую.)
Леонид (разворачивает сверток). Ну, дорогой старик, вот вам чернильница, наконец! (Достает громадную чернильницу.)
Окаемов. Хм-хм. Это не чернильница, а ведро. Не возьму, Леонид Борисович.
Леонид. Возьмете, Василий Иванович. (Ставит на стол и разворачивает второй сверток.) Бюст неизвестного мудреца. Скорее всего Гераклита. Попробуйте не взять.
Окаемов. Позвольте, к чему мне Гераклит?
Леонид. Другого в комиссионном магазине не оказалось. (Разворачивает третий сверток.) Домашний халат китайской работы... Но это не вам.
Окаемов. Вы что, собственно говоря, затеяли, Леонид Борисович?
Леонид. Трачу премию, Василий Иванович. Чертовски приятно, оказывается, делать подарки. Хожу и высматриваю, что бы еще такое купить и кому. Что вам нужно? Скажите, сделайте удовольствие одинокому богачу.
Окаемов. Шнурки для ботинок.
Леонид. Шнурки и ботинки. Замётано. Машеньке я подарю часы. (Вынимает.) Омега — на золотом браслете. Потом сумочку и шелковые чулки, только они почему-то разного цвета. Ну, их можно и не дарить. И присмотрел дамский велосипед — на лето...
Окаемов. Нет-с, Леонид Борисович, шутки шутками, но тут я протестую категорически. Нельзя! Девочке пятнадцать, а уже золотые часы. Вы знаете, когда я себе заработал на первые часы? В тридцать лет!
Леонид (вздыхая). Понял, понял. Прячу. Пусть полежат у вас. Подарите, когда придет время.
Окаемов. Хм-хм... Я уважаю жизнь простую и строгую. Финтифлюшки портят характер. И я, хм-хм, ничего девочке дарить не намерен... И вообще считаю, что нельзя любовь приобретать подарками. Да-с...
Леонид (смотрит на халат). В самом деле. Но я от чистого сердца... И вовсе не с целью приобретения любви. Как вы думаете, она обидится, если ей подарить xaлат?
Окаемов. Раз и навсегда, молодой человек. С того дня, как девочка поселилась здесь, все пошло вверх ногами! Учительницы, подруги, уроки, нога! Я — терпелив, я все переношу, но халата в доме не будет. Этот халат — куртизанке впору. Да-с. Именно — куртизанке.
Леонид (задумчиво). Неужто он так игриво выглядит? Да вы не волнуйтесь — халат не Машеньке, а Нине Александровне.
Окаемов. Ах, учительнице! Хм... (Пристально смотрит на Леонида.)
Туманский. Ирину Сергеевну. Ира? Это Павел. Я говорю из клиники. Неожиданная операция. Я задержусь и вечером не приеду. Не рассчитывай на меня. Д-да, ужасно досадно. Да. Я тоже. Конечно, крепко. (Вешает трубку, замечает Виктора, который тоже вышел в переднюю и слушал его разговор.) Что тебе?
Виктор. Подкинь тридцаткy, старик.
Туманский. Зачем?
Виктор. За мое несостоявшееся пение.
Туманский. Сын, не хами!
Виктор. Такова жизнь, и не нам ее осуждать.
Туманский (смеясь). Ох, нахал! (Дает деньги.) И в кого ты только растешь?
(Помогая Нине одеться). Я бы хотел сам заниматься с вами. Вы так увлекательно преподаете.
Нина. Я не люблю комплиментов, Павел Павлович. Они все утомительно одинаковы.
Туманский. И все одинаково приятны, несмотря на их утомительность. Но мои слова не комплимент. Я искренно восхищен вашим методом... Что вы делаете вечером?
Нина. Я? Странный вопрос. Иду на концерт Прокофьева.
Туманский. Вот совпадение! Я — тоже. Маша, передайте дедушке мой привет. Ноге — полный покой. Заеду завтра. (Уходит с Ниной.)
Виктор. Видела?
Маша. О чем ты, Витя?
Виктор. Ты еще многого не понимаешь в жизни. До свиданья, не забудь про письмо. Обещала.
Маша. До свиданья, Витя. Я напишу. (Уходит в кабинет.)
Виктор (набирает номер телефона). Верка? Виктор. Задержался, понимаешь, на кружке. Бегу. Билеты у меня. Успеем. (Выходит, насвистывая «Кукарачу».)
Окаемов. Ушел. Хм-хм...
Леонид. С Ниной Александровной?
Маша. Да. Просил передать — полный покой ноге.
Окаемов. Благодарю вас. Ступайте.
Леонид. Пойду и я. (Кое-как заворачивает халат.) Не скучайте, Василий Иванович. (Смотрит на бюст Гераклита.) Все течет, все изменяется. (Выходит с Машей в переднюю.)
Леонид. Машенька, по секрету. (Вполголоса.) Деду вашему скучно. Побудьте с ним.
Маша. Ему неинтересно со мной.
Леонид. А вы сделайте так, чтобы было интересHO. Расскажите ему что-нибудь.
Маша. Он не захочет. Он занят.
Леонид. Он только делает вид, что занят. Вы попробуйте. Хорошо?
Маша. Спасибо, попробую.
Леонид. А-а... Мотя. Я вот купил кое-что... Как вы находите этот цвет?
Мотя. Хорош, хорош.
Леонид. Носите на здоровье. (Сует ей в руки сверток с халатом и быстро выходит.)
Мотя (развернув халат). Ой, куда же мне такой? Леонид Борисович! Убег. Этакая красота, прости господи! (Напяливает халат.)
Маша. Ух, ты! Весь в птицах.
Мотя. Хороша?
Маша. Как в цирке.
Мотя. До чего добёр человек. Идем — похвастаем. (Входит с Машей в кабинет.) Гляньте, Василий Иваныч. Вашей Матрене подарочек!
Окаемов. Что-о? Опять халат?
Маша. Это ей Леонид Борисович такую штуку нашел.
Окаемов. Баядерка! Гурия! Ха-ха-ха! Теперь мне чалму — и можно открывать гарем. Ха-ха-ха! Ой! (Дергается от неловкого поворота.)
Выше! Сюда подушку. Благодарю вас. (Взглянув на Мотю.) Ха-ха-ха!
Мотя. Э, да будет вам изголяться! (Сердито махнув рукой, уходит.)
Окаемов. Хм-хм... Золотой халат! Ну, благодарю вас. Можете итти.
Маша (отходит к двери, потом останавливается). Хотите, я почитаю вам вслух?
Окаемов. Мне? Вслух? Зачем?
Маша. Так. Папа любил, когда я ему сказки читала.
Окаемов. Сказки? Нет. Сказки мне уж недоступны.
Маша. Ну, тогда — «Давид Копперфильд».
Окаемов. А! Ах, это вы мне... Диккенс. Я родился в день его смерти. Девятого июня семидесятого года... А разве современная молодежь любит Диккенса?
Маша (смущенно). У нас в классе любят.
Окаемов. У вас в классе? И у нас в классе читали Диккенса. Только это было шестьдесят лет назад. (Усмехнулся.) Я как раз всхлипывал над «Крошкой Доррит», когда отец закричал, что Александр Второй убит. Мои слезы он принял за выражение верноподданнических чувств и очень этому удивился. (Задумался, потом.) Как там начинается?
Маша (читает). «В самом начале моего жизнеописания я должен упомянуть, что родился я в пятницу, в полночь. Замечено было, что мой первый крик раздался, когда начали бить часы...»
Окаемов. А? (Поглядел на Машу.)
Совпадение. Хм...
Маша. «Сиделка и несколько мудрых соседей, живо заинтересовавшись моей особой, объявили, что мне суждено быть несчастным в жизни...» (Запнулась.)
Окаемов (посмотрел на нее, задумчиво). Совпадение...
Маша (продолжает). «Они были убеждены, что такова неизбежная судьба всех злосчастных младенцев обоего пола, родившихся в пятницу».