МАХДИ СУДАНА И ЦАРСТВО ДЕРВИШЕЙ
правитьНе раз уже печатно мы указывало на ту страшную силу, которая мало-по-малу выростает на Востоке, грозя разлиться по всему мусульманскому миру, от пределов Сахары до Индии, Судана и Бухары, и подвигнуть его на борьбу с цивилизацией и миром, не признающим Магомета. На наших глазах в глубине Черного материка совершаются события, которые не безразличны и для Европы, тем более, что со времени вторжения ислама в Африку там не совершалось ничего более грандиозного. Никогда еще взоры всей Европы не были так пристально обращены на Африку и не столько потому, что там зародились колониальные интересы почти всех европейских держав, сколько по поводу нового движения, идущего из глубины Черного материка и колеблющего основы мусульманского мира. Темный материк, заснувший со времен Египта и Карфагена и не надолго просыпавшийся при вторжении полчищ Амру, теперь пробуждается снова для новой жизни и сразу заявляет о своем пробуждении; рабы, повидимому, перестают быть рабами и восстают пред лицом самозванных господ, не знающих даже на чем обосновать свое право на господство. Разумеется, только могучая сила религиозного фанатизма могла возбудить дремлющие силы огромного материка и пробудить в черном и цветном населении его сознание человеческой личности, попранной многовековым рабством. Как во времена первых калифов религиозный пыл мог расшевелить древний семитический мир и огромные пустыни Азии и Африки, так и в наш цивилизованный век, когда, повидимому, невозможны никакие чудеса, фанатичное учение Сиди-эс-Сенуси в несколько десятков лет успело охватить пол-Африки, Аравию и часть Средней Азии. На глазах всего цивилизованного мира, следившего за этими событиями с неослабным интересом, но неоценившего вовремя всего их значения, совершилось действительное чудо, последствия которого неисчислимы не только для Африки, но и для всего цивилизованного мира. Мусульманский мир, потерявший, повидимому, всю свою энергию и позволивший гяуру-Европейцу стать на грудь его твердою пятой, вдруг стал пробуждаться, сбрасывать с себя своего векового врага и требовать свободы, если не от рабства, то от ига чужеземцев. Учение Магомета, утратившее весь свой религиозный пыл, вдруг как бы получило новые силы и воскресает на наших глазах со страстностью, напоминающею первые века ислама. Из глубины Аравии и Судана народившаяся новая сила ислама, почувствовав себя достаточно окрепшею, двигается к периферии, и все движения ее пока отмечены победами.
Не прошло еще и десяти лет со времени появления нового пророка и самозванного посланника божия — махди, как на наших глазах выросла обширная теократическая мусульманская империя, подобной которой история не знает уже давно и которая у ворот Суакима ищет себе выхода в океан. Весь египетские Судан, до страны Великих Озер и верховьев Конго, часть независимого Судана почти до озера Чад и обширные пространства, лежащие между Красным Морем, Абиссинией и Ливийскою пустыней, входят в эту империю махдистов или дервишей. С каждым годом разрастается это теократическое царство, во главе которого стоит сам посланник божий — махди, и нет в Центральной Африке силы, которая могла его хотя сколько-нибудь задержать; пред грозным махди уже бежали Англичане и войска хедива, пали султаны и царьки Вадая, Борну Багирми и других негритянских племен, осевших на верховьях Конго и Белого Нила; под обаянием грозного имени махди, осмеливается противостоять вся юго-восточная Африка Европейцам; два года тому назад даже слабый Занзибар позволял себе задирать могущественную Германию, и еще на днях гордые Немцы потерпели жестокое поражение в своих африканских владениях от толпы черных дикарей, во главе которых стояли эмисары махди. Несколько далее мы укажем на ряд выдающихся событий последнего времени, в которых пронимали деятельное участие сторонники нового ислама, а теперь ограничимся только указанием на бунт Араби-паши в Египте, Суданское восстание и недавний разгром турецких владений в Йемене. Окидывая общим взором все деяния последователей нового ислама, и особенно сторонников махди, можно поверить словам его защитников, утверждающих, что новый владыка мусульманства пришел в мир и собирает своих верных на борьбу с неверными врагами; но не Турция, не Персия, не другое мусульманское государство, замышляет эту страшную борьбу против неверных, их силы, культуры, господства и значения, а весь мусульманский мир, in toto проникнутый идеями сенусситов, выдвинувших и Суданского махди.
«И Турки и христиане — это собаки одной породы, говорит постоянно махди Джербуба, повторяя будто бы слова Аллаха, слышанные основателем святого союза, и я их поражу руками верных за один раз». «Правоверный Геджаса, как и Судана, мусульманин Джезпрэ (Месопотамии), как и верный сын ислама, томящийся в рабстве у москова (Русских) Бедуин. Туарег, Занзибарец и Туркмен — все дети одного великого ислама станут под знаменами махди, когда он соберется покорять мир», так поучительно еще недавно говорил достопочтенный ахун Сиди-Акбар-бен-Салах в одной из мечетей Каира, несмотря на то, что британское знамя развевалось на цитадели Моккатама.
Мы можем, конечно, отнестись несколько иронически к надеждам почтенного ахуна о покорении мира сторонниками махди и почитателями ислама, но нельзя все-таки в приведенных двух цитатах не видеть целой программы, в которой ярко намечается цель и конечные задачи сенусситов. Как бы легко ни отнеслась Европа к подготовляемому исподоволь на Востоке повсеместному восстанию, как бы она ни игнорировала силу мусульман, вдохновляемую религиозным фанатизмом, не надо забывать, каких усилий стоило России справиться с мюридизмом на Кавказе, а Франции с сенуссизмом в Кабилии. И там, и здесь были небольшие, но крепко сплоченные кучки фанатичных бойцов, но и в Кабилии, как и на Кавказе, эти горсти абреков были сильны тою нравственною поддержкой, которую они получали ото всего остального. казавшегося индифферентным, мусульманского мира; не забудем также, что основатели мюридизма принесли свои идеи из пустынь Аравии за время своего паломничества, оттуда же и в Алжирию принес свой нравственно-религиозный кодекс знаменитый Абд-эль-Кадер. Не особенно блистательно сражались и гордые Бритты с полуобнаженными, часто почти безоружными толпами нарождавшегося в Судане махди. Не совсем безопасною и легкою борьбой представляется нам поэтому и та будущая великая борьба, которую пятьдесят лет тому назад затеял в сердце своем Сиди-Магомет-бен-Сенусси, которую завещал своему сыну великому махди Джербуба и всем последователям своего учения. Ту борьбу завещал покойный учитель лишь тогда, когда весь мусульманский мир проникнется идеями этой великой священной войны, когда в различных сектах и толпах исламизма будет одно общее желание восстать на защиту веры и родной земли, когда будут подготовлены все средства к возможному успеху и когда для дела настанет самый удобный момент; многого из этого недоставало у махди Судана, рискнувшего почти без подготовки ринуться на священную борьбу с проклятыми гяурамп и Египтом, управляемым этими последними, и Магомед-бен-Ахмед умер, не достигнув того успеха, на который он мог рассчитывать, еслибы хотя еще немного повременил.
Разумеется, та будущая борьба, которую замыслили сенусситы и выразителем которой явился махди Судана, не может быть особенно страшною для Европы, которая давно уже перестала бояться Азии, посылавшей на нее полчища полудиких номадов, но замалчивать ее во всяком случае нельзя уже потому одному, что в ней большее или меньшее участие могут принять до ста миллионов мусульман. Не говоря уже об Англии и России, державах наиболее заинтересованных всем тем, что творится в тайниках мусульманского мира, и Франция, и Италия, и даже Германия не могут отнестись безучастно к той борьбе за ислам, которую замышляют сенусситы. Особенно близко это новое движение, зародившееся в исламе, должно касаться нашего отечества, имеющего много миллионов подданных из мусульман. Не забудем и того, что агенты нового ислама Сенусси появлялись не раз и в наших пределах, и еще в 1886 году мы указывали печатно, что посланцы могучего союза пробирались в Бухару и Самарканд; мы не знаем, насколько успешна была их миссия в нашем Туркестане, но это не мешает нам присматриваться внимательнее за тем, как отражаются религиозные движения Востока на нашем многочисленном мусульманском населении.
В виду всего этого, и особенно интереса, возбуждаемого различными африканскими событиями за последнее время, не лишнее несколько остановиться на этом новом движении в исламе, тем более, что с ним связаны близко наделавшая столько шуму экспедиция Стэнли, освобождение Эмина-паши, многие колониальные неудачи Европейцев за последнее время и вопрос о существовании недавно родившегося свободного государства — Конго; с развитием сенусситского толка связан вообще дальнейший успех европейской пропаганды и культуры в Африке, не говоря уже о рабстве, которое в Центральной Африке в лице махди получило самого могучего защитника. В виду полного отсутствия на русском языке каких-- либо сведений по этому первостепенному для всего Востока вопросу, нам придется остановиться несколько подробно не только на самом махди и его значении, но и на развитии учения Сенусси, выдвинувшего суданского пророка, рабстве и многих других второстепенных вопросах.
Прежде всего мы должны остановиться на вопросе, что такое представляет из себя махди. насколько появление его связано с духом ислама вообще, и каково внутреннее содержание самой идеи о махди.
Если мы припомним тот путь, которым создалась религия Магомета, заимствовавшая канву от обеих религий единобожие — иудейства и христианства, и перемешавшая с ним не только первобытные верования семитических народов Аравии, но и представления, заимствованные из религий древнего мира, то нам не трудно будет догадаться, что идея о Спасителе много согрешившего человечества, проходящая не только через единобожие, но и политеистические культы, должна была в той или другой форме выразиться и в исламе. Не говоря уже о Мессии юдаизма, почти все древние религии передней Азии имели представление о грядущем избавителе человечества, который в религии Зороастра отлился в форму, весьма напоминающую и христианское представление. Махди ислама есть своего рода Мессия юдаизма; Магомет, заимствовавший от этого последнего четырех великих пророков (Адама, Ноя, Авраама и Моисея.), предшествовавших ему, и прибавивший к ним еще Иисуса и самого себя, как последнего посланника Божия, указал исламу на махди, как на святейшую личность, заключающую ряд пророков ислама. Подобно тому, как каждый из этих последних, превосходящий по святости своего предшественника, приносил с собою новое и более совершенное откровение, так и махди, как последний пророк ислама, будучи выше самого Магомета, должен принести миру новый завет Аллаха и направить правоверных на путь победы. Самое название махди поэтому есть руководитель или вождь, без которого слабому человеку, предоставленному собственным силам, не найти истины и верного пути. Хотя этот высокий эпитет может быть приложен к каждому из упомянутых пророков ислама, но преимущественно он относится к пророку последнего откровения, которому суждено закончить жизнь человеческого рода. По некоторым версиям этому великому последнему пророку должно предшествовать второе пришествие Иисуса, который убьет антихриста и всех Евреев, и обратит в ислам язычников и христиан, будет соучастником махди в торжестве правой веры на земле, и вслед затем наступит суд мертвых и живых.
Хотя Коран и не говорит о махди, но несомненно, что сам Магомет возвестил о нем, как о своем собственном потомке; брошенная в ислам идея о будущем великом пророке облетела весь мусульманский мир, и не раз порождала явления самозванных пророков махди; этих последних за двенадцать столетий существования ислама в различных уголках мусульманского мира появлялось множество, но из них следует упомянуть лишь о некоторых, сыгравших более или менее крупную историческую роль.
Уже через пятьдесят лет после смерти Магомета появился первый исторический махди в Персии, известный более под именем Магомета, сына Фатимы и Али; хотя он в скором времени и погиб, но среди персидских мусульман долго существовало убеждение в перевоплощении махди, явившееся отголоском древних иранских солнечных мифов. Махди-человек умер, но не умерло его воплощение, как пророка; подобно зашедшему за горизонт солнцу, он только сокрылся на время и скоро вернется к ожидающим его возвращения верным. Известное шиитское празднество в честь Гуссейна и Али, сопровождающееся кровавыми церемониями даже у нас на Кавказе, есть своего рода ожидание любимого эмира Персиян, заменяющего им махди. Второй исторический махди явился также в Персии — этой родине всевозможных мусульманских толков, сект и вместе с тем религиозных легенд. Махди этот был выдвинут для поддержания прав на калифат Абассидов и, между прочим, имел ту особенность, что выдавал себя за воплощение божества, являвшегося в девятый раз на землю в человеческом теле в образе того или другого пророка; вечно покрытое лицо этого махди соответствовало поддержанию ореола перевоплощенного божества, вызывавшего даже поклонение со стороны своих последователей. Второй халиф Альманзор очень неудачно возвел в махди своего собственного сына, но народ не мог признать посланника божия в потомстве, не происходящем прямо от Магомета. Махди должен был появиться в прямой линии имамов, и раз она пресеклась после одиннадцатого, то на малолетнего сына Гассана было перенесено звание махди. Народ не верил его смерти и думал, что он сокрылся на время, дабы явиться в мир, когда на то придет пора. Ожидание пришествия махди в Иране настолько сильно, что династия Софидов называла себя только наместниками великого ислама, которого нужно ожидать. В роскошных дворцах Испагани стояли всегда два великолепно оседланные коня — один для махди, а другой — для его помощника Иисуса Христа.
Гораздо более успеха имели махди в Африке, где двое из них успели основать даже свои династии в Египте и Марокко; от самозванного пророка в стране фараонов в X веке получила начало династия Фатимидов — одна из самых славных в истории ислама; от махди Марокко в XII веке произошли Альмогады — завоеватели Испании. Как и в Персии, оба эти махди были выставлены сильными политическими партиями; махди Обеид-Аллах, ставленник могущественной секты имамов, имел громадный успех на севере Африки, где Берберы томились под игом арабского рабства; он овладел легко Тунисом, Алжирией и Триполи, объявил там калифом самого Аллаха и основал город Махдиа. Один из его преемников овладел легко Египтом, построил город победы Каир и продолжал славно начатую династию Фатимидов, подчинивших себе Синай, Сирию и часть Ливийской пустыни. Идея воплощения в Египте пошла еще далее появления последнего пророка; некто сумашедший Хаким объявил себя богом, и нашлись не меньшие безумцы, которые поверили ему; вокруг Хакима и его вдохновителя Дарози — персидского сектанта — собрались верующие, основавшие культ Хакима, не замерший и до сего дня. Без вести пропавший самозванный бог после трех лет своего апофеоза был объявлен скрывшимся на время среди легионов ангелов, и его пришествия верные должны постоянно ожидать. Друзы Ливана сохранили культ Хакима, не находящий последователей в стране фараонов, осчастливленной его посещением.
Махди Марокко, основавший династию Альмогадов, был некто Мохаммет-бен-Ту-Мерт, вынесший из своего паломничества в Мекку и Багдад особое вероучение с пантеистическим оттенком, названное им Альмогадскою системой. Своею святою жизнью и примером он увлек многих в свое вероучение, учил о скором пришествии махди и в конце концов сам объявил себя этим посланником божиим. Удрученные арабским игом, Берберы с радостью шли за освободителем, и это движение было одним из счастливых времен для берберского народа. Сын и последователь махди Абд-ал-Мамун, став во главе Берберов, завоевал Марокко, а отсюда перешел в Испанию, которою и овладел после легкого сопротивления. Династия Альмогадов или последователей учения Ибн-Ту-Мерта царствовала на Пиренейском полуострове до XII столетия. Успех Альмогадов вскружил голову Берберам, и они, погруженные в прежнее рабство, отыскивали повсюду махди, но он более не являлся на севере Африки, и не мудрено, что современные Берберы с такою радостью примкнули к числу последователей Суданского махди.
Турки позднее Арабов, Персов и Берберов вышли на арену всемирной истории, но и они успели уже иметь не одного своего махди. Самым известным из них был махди 1666 года, явившийся при султане Магомете IV, осаждавшем Вену. Турецкий махди был последствием общего религиозного движения, поднятого Евреями, ожидавшими в этот год пришествия Мессии и получившими его в лице молодого Еврея из Смирны Сабтаи-Зеви. Признанный всеми раввинами Турции и Европы, этот мессия уже мечтал о восстановлении царствия Божия и нисхождении небесного Иерусалима. Мусульманский мир весь взволновался при слухах о пришествии мессии Евреев, который, по мусульманской легенде, является в роде антихриста, предвозвещающего пришествие махди. Имамы и улемы стали отыскивать нового посланника Божия, которого и отыскали в Курдистане во главе нескольких тысяч бойцов. Этот махди был схвачен и представлен султану, который оставил его у себя в качестве пажа, как молодого человека, чрезвычайно ему понравившегося. Несколько позднее к Магомету IV был представлен и мессия Евреев Сабтаи Зеви. Умный султан узнал сразу, с кем имеет дело, и предложил мессии место привратника гарема, что и было им принято с великою радостью. Таким образом, Магомет IV имел удовлетворение видеть махди в качестве лакея, а его предвозвестника антихриста в роли швейцара. Несколько позднее самозванный махди был умерщвлен янычарами.
Помимо Обеид-Алеаха, не принадлежавшего собственно Египту, этот последний имел и своего собственного махди, явившегося в тяжелую годину вторжения Французов в 1799 году. Этот махди был еще большею игрушкой его ставленников с политическою целью; поддерживаемый Турками, а отчасти и Англичанами, махди этот, пришедший из пустынь Ливии, пытался остановить успехи Французов, но вся отчаянная храбрость фанатиков была бесполезна пред тактикой и лучшим вооружением солдат Наполеона; после поражения отряда верных, окружавших пророка, махди исчез и, как говорят, вознесся на небо, откуда пришел.
Пропуская длинный ряд других, менее известных махди Востока, мы приближаемся ко времени, когда появился современный махди Судана. Разбирая обстоятельства, сопровождавшие и предшествовавшие появлению махди в том или другом уголке Востока, мы видели, что эти самозванные посланники Божии являлись всегда при условиях вполне благоприятствовавших их выдвиганию на арену истории. Чаще всего они появлялись во времена тяжелые для правоверных того или другого района — в эпоху политических распрей, во время войн и чаще всего выдвигались какою-нибудь политическою партией или религиозною сектой. Те или другие агитаторы пользовались великим престижем имени махди и выдвигали ставленников для своих целей, которых и достигали. Появлению настоящего Суданского махди предшествовали и способствовали также многие обстоятельства, на которых мы и должны остановиться несколько подробнее, прежде чем описывать историю последнего махди и его блестящих успехов. Мы должны с особенною внимательностью остановиться на могущественнейшем религиозном союзе мусульман Сиди-эс-Сенусси, выдвинувшем Мохаммеда-Ахмеда из Донголы, а также на том печальном положении, которое представляли в эпоху его появления не только страна, народившая нового махди, но и весь Восток, стонавший под тяжелым игом Европейца.
Давно уже Европейцы, пользуясь слабостью народов и правителей Востока, стали там хозяйничать, не справляясь ни с желаниями, ни с интересами его хозяев-мусульман; куда ни посмотришь в настоящее время на Востоке, везде Европейцы заняли первенствующую роль, везде пред ними стушевалось исконные туземцы, ставшие рабами или дойною коровой пришедшего из Франгистана гяура. Достаточно назвать Турцию, Египет и Персию, не говоря уже об Алжирии и Тунисе, чтобы понять, как властно теперь распоряжаются Европейцы на Востоке, ставшем для него обетованною страной. В особенности эти благодеяния со стороны незванных культуртрегеров обрушились на Африку, ставшую общею колонией почти для всех европейских наций.
Если посмотреть на последнюю карту Африки, то мы увидим, что все берега темного материка размежеваны между всеми европейскими нациями, исключая только России да Швейцарии. Даже Швеция имеет свои африканские уголки, а континентальная маленькая Бельгия на бумаге овладела чуть не четвертью внутренней Африки. Как бы то ни было, Европа поделила Африку на сферы влияния, не спросясь ее законных хозяев или относясь презрительно к их правам, требованиям и стремлениям. Вся эта история колониального захвата Африки напоминает известную сказку о зверях, поделивших между собою медведя, причем даже заяц заявляет свои права хотя на медвежье ушко; но, к сожалению, медведь пока еще не убит, и напрасно охотники, польстившись на легкую добычу, заранее поделили зверя. А медведь между тем не только жив, но и шевелится, и даже успел поцарапать некоторых легкомысленных охотников. Последние колониальные неудачи Немцев, Французов (Дагомея), Итальянцев и Англичан доказывают, что в глубине темного материка появились новые факторы, которых нельзя не принять во внимание и которых нельзя устранить одними пустыми дипломатическими нотами, пугающими лишь тех, кто их боится. Между тем, благодаря этим факторам, многие иллюзии стали разрушаться сами собою, многое оказалось пуфом, прочные колониальные и протекционные системы оказались зданием, строенным на песке, самое обаяние Европейца в Африке вдруг как бы умалилось, туземец стал поднимать голову, грозить непрошенным гостям, в колонизационной горячке произошел какой-то кризис, который не зависит от паллиативов.
Изучая даже поверхностно историю водворения Европейцев в различных уголках Африки, мы видим, что повсюду, несмотря на различие туземцев и европейских пришельцев всевозможных национальностей, применялся один и тот же принцип, не признающий за аборигеном никаких человеческих прав, исключая права быть рабом и вьючным скотом пришлого хозяина, основывавшего свои права на палке и ружье. Проникнутые таким презрительным отношением к цветному туземцу Африки, приходили еще во времена незапамятные белые выходцы из Европы на берега темного материка: еще история древнего Египта знает горделивых пришельцев севера Тамху, переплывавших море для того, чтобы в Африке добывать себе золото, драгоценности Востока и рабов; как на неистощимое и бесконечное поле для обогащения, на Африку и Ливию, смотрел и Рим-властелин древнего мира. Даже Арабы, выходцы азиатских пустынь, наводнившие в VII и VIII веках северную Африку, основали там свои калифаты, превращая аборигенов не в подданных, а в рабов; позднее здесь также хозяйничали последние завоеватели Востока Турки-Османы, так или иначе подчинившие себе добрую четверть Африки.
Вслед за Турками пришли на порабощенный Восток и в Африку жадные до наживы обитатели южной Европы. В темные времена Средних Веков раб был синонимом туземцев Африки, потому что там знали одних черных невольников, но не знали их хозяев и господ. Всякий, кто хотел иметь рабов, мог ехать в Африку или, по крайней мере, лишь оттуда получать невольников, которых не было уже тогда на европейском континенте. Мы знаем, что, благодаря гуманности одного католического монаха, со времен открытия Нового Света и его первой колонизации, Африка стала огромным рынком невольников, славу которого она отчасти сохраняет и до настоящей поры. Первые Европейцы, пришедшие со времен Римлян, Вандалов и Византийцев в Африку, можно сказать, были торговцами рабов и посредниками в позорившем свет невольничестве; Испанцы, Итальянцы, Французы, Англичане, Греки и даже Немцы, приманиваемые огромною выгодой на берега темного материка, соревновали друг другу в деле торговли черными рабами и развили се до таких ужасающих размеров, что содрогнулся весь цивилизованный мир. «Большая часть Африки была превращена в громадный парк для охоты на человека, и имя „белый“ сделалось у многих негритянских племен синонимом людоеда»; на окружности континента существовал ряд станций, служивших складочными местами живого товара. Мы знаем ценой каких огромных пожертвований и трудов Европа и Америка достигли прекращения невольничества, которого в корне уничтожить невозможно и доселе.
Первые Европейцы-рабопромышленники были и первыми европейскими колонистами Африки. Первые колонии и фактории различных европейских наций были и главными этапами, и спорными пунктами работорговли, охраняемыми нередко правительственными войсками. Такое начало европейской колонизации Африки не могло положить твердого основания этой последней, и не мудрено, что до настоящего времени туземец темного материка смотрит на колонизатора-Европейца, как на недавнего жестокого плантатора и работорговца. Грубые культуртрегеры, по большей части подонки европейского общества, силой вещей вытолкнутые из своей среды за море в Африку, разумеется, не могли и позднее поставить лучше дело на берегах темного континента. Правда, позднее, когда сами правительства различных наций Европы обратили особенное внимание на свои африканские колонии, появились в этих последних и люди более достойные поднять дело европейской цивилизации, но все-таки число их было долгое время так ничтожно, что не могло сольно влиять среди массы, парализующей их благие начинания.
Не все колонии Европейцев в Африке создались этим путем; Алжирия приобретена Францией, например, путем завоеваний, ценой огромных жертв и массы пролитой крови. На этой форме европейской колонизации, также не совсем гуманной, мы не будем останавливаться вовсе, потому что она еще менее может быть признана правильною для твердой постановки вопроса о культурной колонизации среди совершенно не цивилизованного населения. Путем мирного культурного завоевания приобретено очень немного колониальных земель в Африке; еще менее колонии создано трудами рук земледельцев и фермеров, которые одни могут класть прочное основание всякому колонизационному делу. Немцы в последнее время, быть может, в подражание южноафриканским боерам, задумали основать ряд таких земледельческих колоний, но и они не сумели приложить нужного терпения и труда для организации дела, которое всего труднее разрешается с помощью ружей и штыков.
Все неудачи европейской колонизации в Африке не могут быть отнесены на счет особого рокового влияния африканского климата на человека, на чем настаивают многие экономисты и особенно парадоксальный философ Нордау, называющий Африку, как и все экваториальные страны, огромным котлом, переваривающим белое человеческое мясо; гораздо более чем климат на эти неуспехи влияют, помимо презрительного отношения к туземцу, полное незнание того материала и цемента, из которого должны были бы строиться европейские колонии в глубине черного материка. Этим незнанием туземца и объясняется тот факт, почему в настоящее время почти во всей Африке Европеец терпит неудачи, хотя, казалось бы, не бедному туземцу было противустоять человеку высшей культуры, вооруженному, кроме знания, еще скорострелками, золотом и кнутом.
Исконный обитатель Африки негр, составляющий главную массу населения темного материка, рожден, в самом деле, рабом, и остается в этом рабстве от колыбели до могилы. «Негры, к несчастию для них, говорит Реклю, самые покорные и самые преданные из слуг. У них, как и у многих женщин, есть тот большой недостаток, что они готовы жертвовать собой за тех, кто их угнетает и презирает. На черном континенте нет народа, который бы не имел своих невольников, а у многих племен половина населения состоит в рабстве у другой половины». Рабство негра у себя на дому однако не составляет порабощения социального или экономического, а заключается чаще всего в личной зависимости от царька или князька, и во многих группах черного населения настолько стало нормальным явлением, что оно его вовсе не тяготит. В огромном большинстве негритянских племен черному человеку живется все-таки довольно свободно, и хотя зависимость от царька всегда более или менее ощутительна, но она не тяготит всей его жизни и дает достаточно личной свободы, хотя бы для лени и кейфа, к которым так склонен недалекий по развитию чернокожий Африки. Рабство экономическое, не исключающее и личного подчинения, вносимое в Африку европейскими колонистами и цивилизаторами даже самого последнего времени, не облегчает вовсе жизни черного человека, а только ухудшает его положение.
При столкновении обоих этих противоположных элементов представляются два случая, как исходные, одинаково отражающиеся печально на чернокожем человеке. Негр становится или прямо рабом европейского колониста, отрываясь совершенно от родной сферы, или он, оставаясь в этой последней, так или иначе подпадает под власть Европейца. Тут в настоящее время, по словам филантропов и гуманистов, старающихся совершенно откреститься от позорящего мир рабства, этого последнего, поддерживаемого Европейцами, не существует вовсе, но в сущности для бедного негра оно есть и останется долго, хотя и в другой форме, когда ему приходится входить в близкие сношения с белым человеком. Считающий себя в сравнении с негром чуть не божеством, белый колонист, не признающий черного даже человеком, никогда не мог отнестись к этому последнему иначе, как к рабу. Черный, не имея никакой возможности стать прямо в оппозицию своему белому хозяину, или даже пришельцу, распоряжающемуся властною рукой, никогда не мог и пытаться возвыситься до того, чтобы в чем-нибудь сравниться с гордым Европейцем. Для него оставалась дилемма — или убить этого последнего, или остаться рабом. В редких случаях, когда это было возможно, и терпение даже чернокожего переходило всякий предел, негр прибегал к первому радикальному средству; в огромном же большинстве случаев он нес почти безответно тяжелую лямку личного и социального рабства.
Долго негр терпел всякие насилия, чинимые на его собственной земле и наконец, не выдержал и стал искать исхода; мусульманская пропаганда, указывавшая ему на ислам, как на могучую поддержку, была как бы ответом на эти стремления, и вот почему давно уже ислам не распространялся с такою быстротой среди чернокожих Африки, как в последнее время. В настоящее время мусульманская территория занимает почти половину темного континента, ставшая еще более чем Аравия «страной веры»; она идет от Суэзского перешейка чрез пустыню до истоков Нигера и даже до Бенинского залива; к юго-востоку почти вся окраина Африки стала страной ислама, навербовавшего здесь многие миллионы своих последователей. «Магометанство в Африке притом, справедливо говорит Реклю, имеет более материальной связи нежели в Европе и Азии, где правоверные рассеяны среди иноверных населений, разделены пустынями и морскими проливами; в Африке исламу принадлежит пространство в одном куске более обширное, чем Европа, и религия помогает распространению идей, нравов, обычаев и языка Арабов». Изо всех племен Африки чернокожие притом оказались самыми ревностными мусульманами; по словам шейха Мохаммеда эль-Тунси, самыми ревностными пилигримами Мекки, наичаще впадающими в религиозный экстаз, являются негры, сравнительно недавно обращенные в ислам. Проповедниками ислама в западной Африке являются теперь не Арабы, хотя язык, который они употребляют и который в Африке служит главным проводником цивилизации, есть язык пророка. Миссию эту выполняют негрицийцы различных племен; в качестве торговцев или промышленников они обходят племена, обитающие на западных берегах Африки до Бенинского залива. Лишь на востоке Африки мусульманская пропаганда ведется Арабами, и ведется, по правде сказать, далеко не так прочно, как чернокожими миссионерами. Негры, как народы, никогда еще нс жившие историческою жизнью и впервые призываемые к ней исламом, являются самым подходящим материалом для пропаганды этого последнего, имеющего доныне в Центральной Африке успех не меньший, как в первые века ислама. Европейской колонизации поэтому в настоящее время в значительной части черного континента приходится иметь дело не с разрозненными, не имеющими никакой связи цветными племенами, а более или менее компактною массой, связываемою религиозным фанатизмом в первой стадии его экстатического пыла. Ислам объединяет более или менее самые разнородные племена, среди которых легко распространяются даже различные секты и религиозные союзы; среди самых диких чернокожих народов идеи фанатика Синусси получили весьма значительное распространение, и новый суданский махди образовал из негров многочисленные и храбрые полки. Чернокожие при этом оказались самыми лучшими последователями Магомета и борцами за Коран; в то время, как настоящие носители ислама — Арабы ослабели в своем фанатизме и ревности, Коран в лице нигрийских племен нашел лучших своих хранителей.
Если даже терпеливые негры в конце-концов не могли сносить ига рабства, наложенного на них пришельцами севера, будь то Европейцы или Турко-Египтяне, вызвавшие своею невозможною системой управления вооруженный бунт в Судане, то еще менее могли сносить это иго другие народности Африки, и в особенности Арабы и Берберы, обратившиеся из повелителей черного континента в угнетаемых, и ставшие предметом эксплуатации.
Более интеллигентные и живые, свободолюбивые, одаренные большим самосознанием, с более определенными воззрениями на жизнь и на природу, оба эти народа или расы, проникнутые еще преданностью к исламу, постоянно разжигающему их страсти, возращенные пустыней, всего менее способны подчиняться какому бы то ни было игу: личному, экономическому или даже политическому. Если еще в отношении к религиозному фанатизму Бербер, более трезво и критически смотрящий на веру и Коран, не стоит рядом с Арабом, часто фанатиком до мозга костей, то по отношению к свободе личности и любви к самостоятельности, как бы она ни была жалка, оба эти первенствующие народа северной Африки более или менее сходятся между собой. Еще Араб может относительно легко сносить то или другое иго, но Бербер с ним не примирится так легко. Правда, цепи насилия и рабства, народившегося не среди этих свободолюбивых туземцев, а принесенные извне, нависли тяжелыми путами отчасти и на самих Арабах, еще недавно повелевавших Африкой, но это иго и зависимость для них далеко не так тяжки, как для чернокожих, и даже Берберов, не сломленных самою арабизацией. Араб, завоевавший добрую четверть Африки более тысячи лет тому назад и сокрушивший могущество великого Берберского царства, должен был, в свою очередь, уступить свое место грубому Осману-Турку.
Свинцовою тяжелою тучей долго лежал Осман на благословенных берегах северовосточной Африки и в долине Нила, служивших некогда житницами древнего мира, но живучий туземец Магреба, Араб и арабизованный Бербер, стоявший всегда в оппозиции новому повелителю, мало-по-малу высвободился из тяжкого гнета и основал ряд полунезависимых варварийских владений по северному берегу континента. Худо ли, хорошо ли они вели свои дела, но пришла пора, и почти вся Европа мало-по-малу хлынула волной по берегам Африки, неся с собою дорогие дары своей цивилизации, ненужные ни Арабу, ни Берберу, ни чернокожему дикарю. Не с тупым равнодушием и терпением подобными тем, которые проявили негры при столкновении с Европейцами, встретили этих последних и Бербер, и Араб. История помнит еще многие рыцарские походы Французов, Итальянцев и Испанцев на Варварийские берега и страшные разгромы берегов южной Европы со стороны корсаров Мавритании. Грозные корсарские корабли Средиземного моря плавали еще очень недавно, и лишь завоевание Алжирии Французами положило конец корсарству. Не хватило у Арабов и Берберов материальной силы бороться с грозным врагом, надвигавшимся с севера, — они поняли, что эта недостаточность зависит от разрозненности мусульманских сил и прибегнули снова к могучему некогда средству — подогреванию религиозного фанатизма путем образования религиозного союза, имеющего будто бы конечною целью обновление ислама. Идеи фанатика Сенусси, образование могучего союза и появление махди — все это отвечало стремлениям и требованиям многочисленных берберских и арабских групп и потому нашло в них самую сильную поддержку; наиболее цивилизованные и энергичные Арабы стали во главе нового движения, тогда как Берберы, негры и суданские народцы составили его материальную силу.
Таково общее положение дела в Африке и отношение главнейших этнологических групп к элементам европейской колонизации и невольным проводникам ее, Египтянам, двинувшимся, по наущению Европы, цивилизовать полудикий Судан. Еще до появления махди и даже до времени могучего развития религиозного союза Сиди-эс-Сенусси взаимное отношение туземцев Африки и непрошенных колонизаторов Европы уже обрисовалось достаточно ясно и полно; не столько потребность в очищении и обновлении ислама вызвала новое религиозное движение, сколько те политические и экономические отношения, которые образовались под влиянием столкновений религиозных, этнографических и культурных групп. Само по себе не рабство вызвало и волнения в Судане, которые не сокрушили, а поддержали рабство, а тот невозможный режим, который отчасти при помощи Европейцев наложил Египет на Судан. К описанию этого режима мы теперь и переходим, предпослав только одно общее замечание. То, что совершилось и теперь совершается в Судане в более или менее грандиозных размерах и в меньшем во многих колониальных уголках Африки в самое последнее время, то рано или поздно покажется и в других уголках мусульманского Востока, потому что те же причины вызывают и одинаковые следствия при более или менее однородных факторах и материалах.
Один из лучших знатоков Судана Рихард Бухта замечает справедливо, что хотя исходною точкой восстания послужил религиозный фанатизм, вызванный всеобщим ожиданием на Востоке махди в начале XIV века геджры, тем не менее оно никогда не достигло бы таких грозных размером, еслибы фактическою подкладкой его не были социальные и политические причины и многолетнее невозможное хозяйничество египетских сатрапов в Судане. Надо заметить, что огромные страны, занятые ныне махдистами и царством дервишей, составляли самое недавнее и вместе с тем непрочное присоединение Египта. В двадцатых годах этого столетия знаменитый хедив Мехмед-Али со свойственною ему энергией и политическим тактом быстро успел присоединить к своим владениям страны Куш, как назывался Судан во времена фараонов, пользуясь разладами между владетелями Мелеками, Сенаара, Кордофана и Дарфура. Несмотря на многие неудачи, европейская тактика египетских войск взяла верх над нестройными полчищами Суданцев, среди которых эмиссары хедива поддерживали рознь и взаимную вражду. По завоевании Судана, для основания столицы ее было выбрано очень удачное место при слиянии Белого и Голубого Нила, где устроен был укрепленный лагерь, из которого в скором времени вырос город Хартум — настоящая столица царства дервишей. Из этого крепкого пункта Египтяне мало-по-малу распространили свои завоевания в глубине Судана и едва ли скоро был бы положен предел этому движению Египта в область никому не принадлежащих земель, еслибы в начале восьмидесятых годов они не получили грозного отпора со стороны Судана и еще раньше со стороны Абиссинии. За последние двадцать лет с 1861 года — появления лжепророка завоевания Египтян шли так быстро, что удивляли весь цивилизованный мир. Овладение Богосом и страной, лежащею у подножие африканских Альп, дотоле принадлежавших Абиссинии, отодвигание египетских границ до экватора экспедицией Беккера (1869 г.), завоевание Дарфура Цибер-Рагамой (1874 г.), присоединение всего Эритрейского побережья с Суакимом и Массовой, уступленного Турками Измаил-паше (1864 г.), экспедиция Гордона и Эмин-бея (ныне паши), присоединившие экваториальные провинции и страну великих озер, не говоря уже об окончательном захвате Сенаара и области Бар-Газаль, — все это следовало так быстро, что Египет, становившийся огромною империей, не успевал проглатывать новые присоединения. Не надо забывать, что экспедиции Беккера и Гордона, шедшие с чисто завоевательными целями, прикрывались филантропическою целью подавления торговли рабами в Судане. Как бы то ни было, Египет после этих освободительных экспедиций, а также походов Эмина Джесси, Стона, Прута и др. пред появлением махди представляется одною из величайших монархий в мире, и хедив мог себя считать владетелем не менее значительным, чем султан, его законный сюзерен, давно потерявший, впрочем, право этого своего лена.
Как и следовало ожидать, прибытие таких грубых завоевателей, как Турко-Египтяне, даже предводительствуемых европейскими вождями, не могло отразиться особенно благоприятно на различных обитателях Судана, чистокровных Арабах, Нубийцах, неграх и других цветных туземцах, еще не забывших своих властителей и царьков. Разнообразное население можно было только сдерживать или железною рукой или гуманным отношением к ним, на что всего менее способны были гокмадары или сатрапы Египта. Правление этих деспотов, управлявших из Хартума многочисленными народами, было настолько жестоко, что когда Гордон, назначенный в первый раз губернатором Судана (1874 г.), открыл, по словам Буаата, новую эру для Судана человечным отношением к несчастному и совершенно разоренному египетскими чиновниками народу, он только способствовал ослаблению тяжести тех цепей, которые держали дотоле в покорности все покоренные пароды Судана. Знаменитый впоследствии герой Хартума сделал ту ошибку, что применил к полудикому народу те порядки и отношения, которые возможны лишь в цивилизованной стране, и потому, разумеется, несмотря на все свои лучшие намерения и лихорадочную деятельность, только разрушил старые драконовские порядки, не успев их заменить новыми уже по одному недостатку людей. Из школы Гордона вышли, между прочим, люди, получившие скоро большую или меньшую известность своими трудами на обширном пространстве новой египетской империи; в числе их мы укажем на Американца Шаллье Лонга, совершившего важную политическую и научную миссию к Мтезе, королю Уганды, Француза Э. Линана, также исследовавшего область великого озера Виктория Нианца, Итальянца Джесси и Англичанина Люитона, бывших один за другим губернаторами Бахр-эль-Газаля и, наконец, Немца Dr. Шпитцера, известного больше под именем Эмин-паши.
После окончательного завоевания Дарфура, совершенного при Гордоне, внезапно вспыхнувший в Кордофане бунт богатого негроторговца Сулеймана-Зебера мудира провинции Шекка, имевшего в распоряжении много вооруженных рабов, дал Египту возможность присоединить к своим владениям богатую область Хахр-эль-Газаль. Итальянец Джесси, посланный Гордоном, быстро усмирил восстание и вырвал из рук работорговцев едва незахваченные ими новые владения Египта. Этот бунт, так же, как и восстание в Шенди племен Верхнего Нила, во время которого живьем были сожжены Измаил-паша и его солдаты, показали Египту, чего они могут постоянно ожидать со стороны Судана, но, к сожалению, уроки прошли бесследно для хедива и администраторов Каира. Оставив Джесси губернатором вновь присоединенной области, Гордон продолжал делать новые приобретения на юге, постоянно двигаясь по Нилу до Гондокора и Ладо, пока рядом военных постов не обезопасил границ Египта с этой стороны. Увенчанный славой, Гордон возвратился в Каир после двух лет неустанного труда и борьбы, не зная, что червь уже подтачивает здание, поставленное на непрочных новых столбах. Быть может административная способность и организаторский гений Гордона поддержал бы здание египетского Судана, но уже в 1879 году, после падения хедива Измаила, Гордон, уже три года управлявший краем в качестве генерал-губернатора Судана, был отозван, и тогда сказалась непрочность всего того, что создано было с такими жертвами и трудами.
Реуф-паша, заместивший Гордона, разумеется, вернулся к старой системе сатрапов в Судане, несмотря на то, что трое помощников его по администрации были из Европейцев. Пред появлением махди, Эмин-паша управлял экваториальными провинциями, Люитон-бей — страной Бахр-эль-Газель и Слатин-бей — оазисом Дарфура. Но управление Европейцев, несмотря на всю их гуманность, всегда не нравится на Востоке, привыкшем к иной системе управления; недовольство администраторами-Европейцами в Судане имело еще и другое основание, подрывавшее интересы массы богатых и влиятельных работорговцев и еще большого количества людей, так или иначе заинтересованных в продолжении развития торговли рабами. Восстание работорговцев Сулеймана-Зебера, надеявшегося сделаться царем Фора-Бахр-эль-Газаля, имело целью, между прочим, свергнуть совершенно контроль Европейцев и сделать страны эти поставщиками живого товара; на сторону работорговцев, как наиболее сильную и влиятельную партию в Судане, стал и Мохаммед-Ахмед, провозгласивший себя махди Судана и мстителем неверным гяурам за все то зло, которое они причинили правоверным.
Не напрасно во многом Суданцы обвиняют Европейцев; нельзя отрицать того, что отчасти по наущению различных пришельцев из Европы Судан потерял свою независимость и обратился в простую провинцию Египта. Даже кровавую баню в Шенди, когда в отмщение за смерть Измаил-паши было потреблено до пятидесяти тысяч Суданцев, эти последние считают последствием доброго совета, преподанного одним Европейцем Мохаммеду-бею-палачу, как прозван губернатор Кордофана. Со времени этого страшного происшествия еще в три раза стало тяжелее то иго, которое Нубийцы хотели сбросить с себя, и хотя Европейцы были в этом не виноваты, тем не менее, большинство из Франков, проживавших в Хартуме и других городах Судана, принадлежало к таким подонкам общества, что репутации их не мог поднять даже Гордон. Суданцы судят об Европейцах по тем образцам, которые они видали чаще других. Известный Брем, живший некоторое время в Хартуме, в конце сороковых годов, так характеризует европейскую колонию этой столицы Судана: «Это отверженцы своих наций, негодяи, плуты, мошенники и убийцы, торговля невольниками в их глазах совершенно невинное ремесло, многоженство и работорговля находят в них самых пламенных защитников. Француз Вессье отправлял по Нилу в Каир целые корабли невольников, прикрывая их флагом Франции». В особенности насолили Суданцам Греки и Мальтийцы, на совести которых лежит множество позорнейших дел. Не даром в Египте сложилась пословица, что «один Араб по хитрости равен двум жидам, два Араба ни чуть не хуже одного Мальтийца, но чтобы было с чем сравнить всю мерзость единственного Грека, для того необходимо соединить по меньшей мере двух Мальтийцев». Греческие коммерсанты до самого последнего времени были наиболее усердными работорговцами, и даже теперь они ухитряются, обманывая строгий английский контроль, вести кое-какие делишки по работорговле при помощи махдистов Судана.
Еще более чем Европейцы поработили Суданцев Египтяне, которых «верные» сенусситы называют, как и Турок, такими же неверными собаками, как и их учителей франков. Выше мы приводили слова почтенного улема относительно этого сравнения, нам еще не раз придется указывать на ту противоположность, которая является между приверженцами нового ислама и теми, кто не примкнул еще к религиозному союзу Сиди-хе-Сенусси. Быть может, те налоги, которыми обложили при завоевании Суданцев Египтяне и ниже тех, что взимали с них царьки Сенаара, Дарфура, Раджереса, Донголы и т. и., но самые безобразные требования этих последних не были так тягостны для бедных Суданцев, как правильные из году в год взимаемые и увеличиваемые подати, да многочисленные взятки египетским чиновникам, подарки властям и судьям и масса обязательного и притом дарового труда. «Подати, взимаемые Египтянами, говорит Брем, для начала пятидесятых годов, пожалуй, и не велики, но для неимущего населения они непомерно высоки и добываются слишком беспощадно. На общественные постройки сгоняют людей, не стесняясь никакими соображениями, секвестрируют их верблюдов и барки и пользуются ими для различных целей, часто не имеющих ничего общего с государственными. Так гарем, построенный в Хартуме для тогдашнего гокмадара на казенные деньги, потребовал много дарового труда со стороны массы Суданцев». Рахарт Бухта замечает справедливо, что солдатский грубый режим, который Египет наложил на покоренный только что Судан, был главною причиной всех суданских волнений, начиная от катастрофы в Шенди и кончая бунтом Махоммеда-бен-Ахмеда. Ряд таких деспотов, как Измаил, Дефтердар Магомед-бей, Осман-бей и тому подобных правителей Судана сделали настолько нетерпимым египетское владычество над этою страной, что с ним не мог бы примирить эту последнюю даже десяток гуманных администраторов в роде Гордона. В Судане еще не забыли того, как Осман-бей судьей или кади над народом поставил пушку, которою расстреливал тех из Суданцев, которые приходили с жалобой на тираннию солдат. Со слов одного Европейца Лингеса мы можем привести для иллюстрации египетского управления те средства, которые употребляли администраторы хедива для вымогания податей и бакшишей себе и своим войскам. Когда не помогал один правеж и нещадное битье курбачем (кнутом из бегемотовой кожи) несчастных Суданцев вешали за большой палец руки, клали обнаженными на раскаленный солнцем песок, резали, кололи их. отрезали у них уши, а иногда замучивали и до смерти. Теми же способами нередко из несчастных Суданцев вымучивали себе не получаемое целыми месяцами жалованье и египетские чиновники и солдаты. Чтобы дать понятие о количестве поборов с полуголодного Суданца, которые взимались с него Египтянами до освобождения их появлением махди, приводим пример, взятый у Р. Бухта. Когда суданскому крестьянину захочется отвезти хлеб или другой продукт на базар, то вот какой ряд пошлин ему придется уплатить: хотя он уже заплатил в качестве земледельца поземельную подать, а также и поголовную за себя и свое семейство, заплатил подать за саккие (водочерпательное колесо для поливки поля, без чего невозможно земледелие), но при ввозе каждого фунта сельского продукта он обязан платить еще ввозную пошлину при въезде в город, рыночный сбор при занятии места на базаре, известный процент с продажи и, наконец, вывозную пошлину, если продажа не состоится; помимо этого с того же самого крестьянина постараются получить в свою пользу каждый из чиновников, собирающих пошлину, караульные сторожа и каждый солдат, которому то заблагорассудится. Немудрено поэтому, что в Судане нередко бросались самые плодородные земли, и жители спасались в горы от подобного систематического разорения и делались разбойниками. Торговля рабами и даже добывание этих последних, при всем риске этого предприятия, давали гораздо больше барышей, чем земледелие.
Египтяне, притом даже стоящие на высших ступенях администрации, не только не препятствовали, но всячески способствовали работорговле; само правительство часть податей с Судана взимало натурой рабами, которых продавало с выгодой в Египте; одно время торговля рабами составляла монополию правительства, которое кокетничало с Европой, говорило о филантропии, а само устраивало еще в шестидесятых годах до Беккера и Гордона специальные военные экспедиции — «разуа» или походы против язычников и неверных, то есть настоящие крестовые походы, кончавшиеся не всегда полоном одних чернокожих, но и туземцев более благородной крови. На невольниках египетское правительство и в особенности его представители в Судане обделывали прекрасные коммерческие дела, а потому разные филантропические затеи Европейцев очень и очень многим в Египте не правились, как попытка лишить их лучшего барыша. Особенно поразили Суданцев казни нескольких сот донголийских работорговцев, произведенные Джесси-пашой. Немудрено поэтому, что все заинтересованные торговлей рабами примкнули к махди, освобождавшему Судан от Турок, Европейцев, монополий и податей.
Что касается до самой торговли рабами в Судане, то предмет этот настолько обширен, что потребовал бы целой книги — для более или менее подробного его рассмотрения, а потому мы ограничимся лишь самыми общими указаниями, необходимыми уже потому одному, что суданские волнения во многом обязаны инициативе работорговцев и, в свою очередь, задержали пресечение этой гнусной торговли, к чему уже были близки европейские гуманисты пред появлением самозванного махди. Возвращаясь из Судана в Каир в 1872 г., знаменитый Гордон мог похвалиться действительно, что он уничтожил торговлю рабами или «черным деревом», как их называли, и не его вина была в том, что правительство не хотело поддержать его благородных стремлений и позволяло втихомолку проделывать то, что уже стеснялось делать оффициально и открыто. Египет, расширявший свои владения во имя гуманной идеи — положить конец невольничеству — развил его в Судане еще более, чем то было до прихода Египтян.
Известный Брем, посетивший египетский Судан в конце сороковых годов — в эпоху полного процветания в нем египетской администрации при отсутствии всякого европейского контроля, застал работорговлю в полном блеске правительственной антрепризы и посвятил этому вопросу много прочувствованных строк. Под именем рабов или, по крайней мере, людей, обреченных на рабство, Египтяне привыкли понимать не одних негров, но и всех тех свободных народов, которые не имели счастья войти в пределы монархии хедива и жили возле границы египетского Судана. Страной рабов в Африке давно уже считался широкий пояс земель, лежащих между 13-16® на севере и идущих к югу далеко за экватор; на всем этом обширном пространстве торговля людьми производилась, как мы видели, со времени отдаленной древности, и Египтяне не начали, а только более или менее правильно организовали ее для областей не покоренного Судана. «Несчастная участь быть продажным товаром, говорит Брем, выпала на долю некоторых племен Абиссинии, Галласов и различных негритянских народов, живших в области Белой и Голубой Реки, возле границ Кордофана, Дарфура и страны Великих Озер. Первые поступали в торговлю под именем Габеши или Абиссинцев, а все остальные под общим именем Аабид-рабы. Война с ними называется рассуа». Интересно, что почти все эти народы несколько позднее вошли в армию лже-пророка в качестве самых надежных бойцов. По умственным способностям всех этих рабов во время Брема разделяли на Абиссинцев, Дарфурцев, табийских, шиллукских и динхайских негров и ценили более или менее в той же самой последовательности. Невольницы всегда были дороже невольников, так как красивейшие, особенно Абиссинки, отличающиеся нередко красотой, шли в гаремы всего Востока; оскопленные ценились еще дороже, чем невольницы, и в самом Хартуме, не говоря уже о других городах Судана, еще в семидесятых годах (По собственным сведениям добытым В 1881 г.) существовали специалисты, превращавшие мальчиков в евнухов, причем нередко гибло, по словам Брема, до 25 % несчастных. Абиссинский невольник вообще ценился и ценится дороже уже потому одному, что он обыкновенно статен и красив, да и добыть его труднее; и в то время как красивая дочь Абиссинии нередко становится перлом гарема и полновластною хозяйкой в доме своего повелителя, абиссинский раб чаще всего служит при гареме в качестве евнуха или «ара».
Хотя закон Магомета и не допускает рабства, но это относится безусловно лишь к народам, исповедующим ислам, а не к презренным язычникам, против которых мусульмане давно уже снаряжают «рассуа». Даже сравнительно недавно обращенные в ислам негрские царьки пользуются этою оговоркой и, не имея иной возможности поохотиться на рабов, как предприняв войну против соседнего племени, еще непросвещенного Кораном, добывают себе достаточное количество невольников. Для компромисса с Кораном правоверные мусульмане оправдывают свое хищничество тем, что они, забрав тех или других язычников, приблизили их к двери. спасения и дали им возможность благого просвещения. Растяжимая вообще мораль Корана сделала то, что ислам до настоящего времени является самою сильною поддержкой рабства, а новый ислам, выставивший суданского махди, еще большею его опорой. Природная лень ориентала, древний обычай на Востоке иметь рабов, нужда в пополнении многочисленных гаремов невольницами, значительная выгода, доставляемая работорговлей, и многие другие причины поддерживают невольничество, которое нельзя уничтожить так просто и легко, как надеялось гуманисты. Пока Восток останется на той стадии культуры, в которой он стоит до сего дня, пока не будет уничтожена полигамия, требующая постоянного подвоза женщин, и пока не будет поколеблен весь строй восточной жизни, до той поры он будет нуждаться в рабах и поддерживать невольничество хотя бы путем религиозной войны, как то и доказало восстание в Судане. Рабство на Востоке нельзя уничтожить сразу одними гуманными распоряжениями, как то думали сделать Беккер и Гордон, а лишь постепенно, начав с уничтожения полигамии. Сам Самуил Беккер, много потрудившийся для разрешения этого вопроса убедился в бесполезности своих трудов, и еще в 1872 г. заявил, что во всем Судане у хедива, пишущего указы против рабства, нет ни одного подданного, который так или иначе не был заинтересован в поддержании торговли «черным деревом», то есть черными людьми. Вот почему все декреты хедива даже при всем его желании угодить Европе, настаивавшей на уничтожении постыдного торга, оставались без последствий; и негроторговцы предпочитали платить правительству по одному фунту стерлингов за каждую голову раба, чтобы только не покидать своего выгодного промысла. Египет всегда нуждался в деньгах со времен затей Мехмеда Али и никоим образом не мог отказаться от такого солидного куша, так же как и его чиновники от прекрасного бакшиша.
Махди Судана, поднявший знамя восстания в Донголии, прекрасно сознавал, что все симпатии нужного ему большинства лежат в стороне поддержания торговли рабами и уничтожения различных стеснительных мер придуманных Беккером и Гордоном, а потому на своем знамени выставил, между прочим, и защиту постыдной торговли рабами. Одно из могущественнейших суданских племен Баггара, являющееся сторонником махди, набрало среди негритянских племен, доставлявших ему невольников, многие тысячи солдат и повело их в бой вместе со своими бойцами против Англичан, пришедших в Судан с освободительною целью. Таким образом, под знаменами махди сражалось за поддержание работорговли много тысяч чернокожих бойцов, которые дотоле вели постоянные войны с охотничьими отрядами — рассуа.
«Охота на рабов, говорит Врем, это совершенно партизанская война. С обеих стороны сражающиеся стараются превзойти друг друга хитростью», несмотря на усовершенствованное оружие и пушки, эти охоты на рабов далеко не всегда сходили счастливо и нередко погибало в походе солдат более, чем удавалось поймать язычников «для приближении их к исламу». Охоты в девственных лесах экваториальной Африки, где так долго блуждал недавно Стэнли, стоили очень многих жертв, погибавших не столько от скрытого врага, сколько от лишений, непривычного климата и убийственных лихорадок. Попадавшиеся к неграм солдаты подвергались страшным истязаниям, но все это не останавливало охотников за людьми и попрежнему до Беккера и даже до Гордона отправлялись казенные рассуа; позднее эти отряды снаряжались частными людьми — работорговцами, содержавшими целые шайки отчаянных головорезов. В последнем виде рассуа удержались на границах Судана до самого появления махди.
Как только рабопромышленники достигали той или другой негритянской деревни и сокрушали ее сопротивление, никому уже не было пощады: убиваются старики, женщины, дети, даже домашние животные, деревня выжигается и масса пленных, обремененных цепями, привезенными с собой охотниками на людей, и шейными рогатками, влачится в рабство. Так поступается со всеми встреченными деревнями, и счастливая экспедиция лишь тогда начинает обратный путь, когда пленных наберется достаточно; путь этого отряда обозначается трупами и пепелищами сожженных деревень. Благодаря такому хищническому промыслу многие уголки Судана были совершенно лишены населения еще до Гордона, и многие племена черных совершенно исчезли с лица земли. Яркими словами описывает Брем прибытие одной такой невольничьей партии в Хартум. «Все мужчины были скованы, но женщины не носили уз; между ними ползали на четвереньках дети. Несчастные без слез и без жалоб лежали под палящими лучами солнца, устремив на землю безжизненный, словно окоченевший, но бесконечно жалостный взгляд; кровь и гнои сочились из ран мужчин. Они питались одною дуррой, то есть пищей, которою насыщаются верблюды. У больных матерей не было уже молока для грудных ребят; на тех и других кожа висит большими складками на костях; ангел смерти парит над этими несчастными, которых последние силы возбуждают грубые палачи ударами бича и звуками музыки, под которую заставляют плясать». Весь забранный черный товар препровождается на невольничьи рынки, которые в сороковых и пятидесятых годах существовали открыто во всех городах Судана и Египта, а с тех пор стали прятаться от глаз посторонних, что не означает вовсе, чтоб их не существовало до сегодня. В мою бытность в Верхнем Египте в 1881 году говорили о существовании невольничьего рынка в самом Каире, не говоря уже о Суакиме, Хартуме и Эль-Обеиде. На эти рынки приходят все те, кто имеет надобность в невольнике или рабыне. Хозяин старается показать товар лицом, причем не стесняется совершенно раздевать рабов, несмотря на возраст или пол, и заставляет их принимать различные положения для того, чтобы показать все статьи. На берегах Синайского полуострова в 1881 году мы встретили одного торговца невольницами и убедились, что гнусная торговля существовала на берегах Красного Моря так же точно, как и внутри Судана.
Хотя жестокое обращение с рабами продолжается и после того как они найдут себе господина, тем не менее, судьба их все-таки сноснее, чем в первое время рабства. «Негры, попавшиеся в рабство детьми или рожденные в неволе, говорит Брем, легко забывают свое рабство, потому что не знали настоящей свободы. Многие из магометан обращаются с ними кротко, кормят и одевают их, делают из них почти членов семейства, словом, дают все кроме свободы. Но они и не тоскуют по этому, незнакомому для них благу. Лишь одни бесчеловечные господа, к числу которых принадлежат часто Европейцы, разлучают родителей с детьми, чтобы продать этих последних. Ислам соединяет все народности; негр, принимающий права и обычаи своих новых господ, остается рабом только по имени, а принявший мусульманство теряет даже прозвище раба, хотя ему и не возвращается свобода». Еще счастливее женщина рабыня, если красота доставила ей место в гареме, а судьба послала детей; родивши сына своему господину, она сама становится совершенно свободною.
Но все эти даже наиболее отрадные оазисы в море мрака, скорби и ужаса, которое представляет невольничество, не могут нисколько оправдать или обелить этого самого ужасного деяния на земле. Среди восставших туземцев Судана удивительным образом сочетались две группы населения, одинаково заинтересованные в дальнейшем развитии невольничества; одна группа угнетателей работорговцев, заинтересованных этою торговлей, как наиболее выгодным предприятием и другая — племен доставляющих материал для работорговли, увлеченных общим потоком под знамена всегда победоносного махди. Нет сомнения, что не взаимная привязанность соединяет обе эти совершенно различные в социальном отношении группы, а нечто другое так же мало симпатичное, как и рабство. На половину обезлюденный бесчисленными рассуа Судан выставил сотни тысяч бойцов, не знающих куда и за что их ведут в бой, за что борются их вожди во имя Божие и нового пророка Аллаха махди. Если по самым скромным расчетам в период высшего развития рабства страна или зона невольничества давала ежегодно не менее одного миллиона рабов, из которых до половины умирало ранее, чем становилось в собственном смысле рабами, а не товаром, то мы можем себе представить, насколько обезлюдела Африка за огромный период работорговли, и что для нее нужен какой-нибудь исход из этого положения, которого ни в каком случае ей не дадут восстание и успехи махди. Благородный почин английского парламента, еще в 1807 году провозгласившего уничтожение рабства, поддерживаемый в течение всего текущего столетия многими благородными сынами Альбиона, так же как и всеми европейскими нациями, как мы видели, до сих пор не привел к желаемому результату, и еще недавно один из энергичнейших борцов против рабства кардинал Лавижери весьма пессимистически отнесся ко всему тому, что сделала Европа по отношению к торговле рабами. «На стыд и позор всему цивилизованному миру рабство существует, и заботы всей Европы не могли его остановить; Европа заставила только скрыть лицевую сторону торговли рабами и тем поставила его в условия, при которых невозможен никакой контроль. Работорговля ведется теперь скрытно, но это не значит, что ее не существует и что даже она уменьшилась в размерах».
Что надо сделать для того, чтоб уничтожить в самом корне рабство — вот вопрос, который задают себе филантропы уже давно. Разумеется, всего менее можно надеяться на те обещания Египта, который с 1838 года отделывался от требования Европы одними словами и декретами, в пользу которых могли верить лишь гуманисты, да люди ослепленные мишурным блеском империи хедива. Мы не будем проповедывать крестового похода Европы против Востока из-за уничтожения рабства, как то делали уже чересчур увлекающиеся филантропы, но нельзя не признать, что единственным радикальным средством для полного уничтожения рабства было если не присоединение всего пояса земель, доставляющих рабов к какому-нибудь европейскому государству, то, по крайней мере, действительный и полный протекторат. Цепь миссионерских станций и учреждений, подобных тем, которые существуют уже в стране Великих Озер и в области Конго, много облегчила бы контроль европейских чиновников и помогла бы умиротворению стран, долго истекавших кровью миллионов своих сынов. Восстание махди, запершее совершенно Судан даже для европейских исследователей, разумеется, является самым сильным препятствием к аннектированию страны рабов, а неудачные походы Англичан против суданских мятежников доказали, что выбить их оттуда не легко. С основанием могущественного царства дервишей в Центральной Африке, разрешение вопроса об уничтожении невольничества отодвигается в неопределенное будущее, еще не скоро Европа справится с махди, а сам он едва ли, по своей воле, удовольствуется только теми лаврами, которые пожал. Насколько бескорыстна была попытка Англичан сокрушить возрастающую силу махди. и насколько влекла их в Судан гуманная цель уничтожить рабство — мы не знаем (хотя и сомневаемся в том), но все-таки Англия сделала первую попытку, и не ее вина, что она там так сильно обожглась. Мятеж Судана — не местное и даже не африканское только событие, но явление историческое, которое так или иначе отразится на всем обширном пространстве мусульманского мира.
Ислам-религия преимущественно воинствующая и всего более приспособленная для завоеваний; с первых дней своего появления религия Магомета пошла путем завоеваний и насилий, совсем иначе, чем религия Христа, проповедуемая устами скромных галилейских рыбарей. В короткое время ислам захватил большую половину древнего мира, покорил сотни языческих народов и пронес Коран до Волги, земель Серединного Китая, в глубину среднеазиатских пустынь и даже на острова Индейского океана; остановленный на своем победоносном шествии погромом под Пуатье, он не пошел в Европу далее Пиренеев и Балкан, но за то все силы своей завоевательной пропаганды устремил на Африку, где и основал обширные мусульманские общины, составляющие ныне оплот всего мусульманства. Как религия воинствующая, ислам постоянно ищет себе поля для новых завоеваний и идет за ними за пустыни и моря. В истории географических открытий ислам занимает почетное место, открыв миру еще более неизвестных народов и земель, чем христианство и буддизм. Почти половина Африки была открыта мусульманами прежде чем ее исследовали Европейцы; до сих пор еще много уголков на Востоке и в особенности в области черного континента, сведения о которых получены лишь благодаря мусульманским источникам.
Такая воинствующая религия не может никогда остановиться, она должна идти вперед; остановка для нее гибельна, и потому ислам, не находя себе места в Азии и Европе, с такою силой устремился в Африку, что и до сих пор совершает значительные завоевания, но он за то оказался совершенно несостоятельным для поддержания обширных монархий, которые обязаны ему своим возникновением. В самом начале, словно передавая весь свой пыл и энергию возникающим вновь мусульманским государствам, ислам придает им невиданный блеск и величие, а потом не в состоянии поддерживать даже их более или менее сносное существование. Идея религиозная в мусульманском мире шла всегда рядом с политическою, и сам Магомет со своею quasi божественною миссией был и политическим главой всех последовавших за ним. В этом заключается значительная разница между социальным влиянием ислама и на народы, принявшие его: апостолы христианства всегда оставались в своем бесконечном смирении «последними из сих», тогда как все пропагандисты ислама являлись окруженными более или менее значительными материальными силами во главе своих приверженцев. Калифы ислама усвоили этот двойной принцип и всегда являлись главами правоверных; почетный титул этот носили во время более чем тысячелетнего существования ислама многие сильные властители Востока, нередко мечем достигавшие халифата и не имевшие на то никаких прав по рождению. Султан Оттоманов давно уже стал халифом правоверных, и никто до последнего времени не осмеливался оспаривать у него этого значения, Сенусситы и Махди Судана первые объявили султана лишенным этого титула, как не имеющего ничего общего по происхождению с потомками Магомета. На счастье происходить от крови великого пророка претендуют в некоторой мере даже малейшие властители мусульманского Востока, и это conditio sine qua non, поддерживаемое часто весьма сомнительными доказательствами, является своего рода верховным правом на владычество и трон. Цари и первосвященники ислама халифы правоверных должны памятовать вечно завет Корана о борьбе с язычниками и гяурами до тех пор, пока на земле не останется других людей кроме мусульман. Властителям Востока давно уже пришлось покинуть гордую мысль о владычестве над миром неверных, им в пору было заботиться лишь о том, чтобы сохранить владения мусульман. Религиозная борьба с неверными для ислама стала невозможною уже давно, ее можно было вести разве с небольшими и слабыми африканскими племенами, многим из которых силой меча и навязан Коран. Волей-неволей ислам остановился на пути новых обширных завоеваний, и вместе с тем не стало внутри его оживляющей силы, весь пыл фанатизма, не имевший возможности вылиться наружу, остался внутри самого ислама и излился в бессильную ненависть к неверным и в организацию многочисленных религиозных братств и орденов, из коих некоторые имеют целью поддержание религиозной борьбы с неверными, завещанной Магометом, но забытой халифом и наследниками пророка. Несмотря однако на все неудачи, идея пансламизма или верховного владычества ислама над миром еще жива и находит массу последователей, ожидающих исполнения писания. Все религиозные братства или ордена, о которых мы будем сейчас говорить, не что иное, как органы, подготовляющие в тайне это будущее торжество; девиз всех идущих «по тропе истинной веры» — борьба с неверными и глухая ненависть к ним, ненависть которую они могут скрыть, но которой не в силах заглушить. Думая в своем религиозном экстазе, что они вдохновляемы самим Аллахом, они стремятся всеми силами к борьбе с неверными, будучи уверенными, что того хочет Бог, и что конечное истребление неверных в конце концов состоится — инмаллах (если это будет угодно Богу). В пользу этой борьбы работают не только проповедники и муллы всех мусульманских наций во всех странах, но и многочисленные паломники, напоенные фанатизмом во время своего паломничества-хаджиаджь, и, наконец, самая пресса. Все стремится в глубине Востока к тому, чтоб открыть «джехад», священную борьбу с неверными, обещающую торжество победившим и рай Магомета погибшим от меча; трусам и лентяям, уклоняющимся от этой священной обязанности мусульманина, сыплются проклятия и угрозы будущих адских мучений. Хуаны или братья-проповедники различных сект и орденов облечены правом извещать верных о скором пришествии великого махди, «господина времени», правой руки самого Аллаха, грядущего в мир для конечного истребления христиан. Помимо различных орденов и паломников, пропагандирующих священную борьбу, существуют особые арабские листки, посвященные пропаганде панисламизма и распространяемые многими тысячами во всех мусульманских странах от Феца до Самарканда и от Стамбула до Тимбукту; агенты этого панисламизма есть даже в Индии, Китае, Японии и у нас среди кавказских, казанских и среднеазиятских мусульман.
Более или менее подробное изучение многочисленных мусульманских сект и орденов завело было нас далеко в глубь ислама, так как нет ни одного народа, исповедующего коран, который бы не имел своих толков и сект. Оставляя в стороне шиитов с их многочисленными сектами, среди которых всех известнее бабизм, а также ордена и секты народов Передней Азии, мы скажем несколько слов об африканских религиозных орденах и остановимся в особенности на религиозном союзе Сиди эс-Сенусси, выдвинувшем последнего махди.
Одном из древнейших орденов северной Африки, имеющих довольно много последователей является Седдикиа, основанный еще тестем Магомета; все остальные толки, секты и ордена имеют большее или меньшее отношение к Седдикиа, а многие из него прямо и истекают. Орден этот основан был для поддержания в чистоте основной догмы ислама и признает имамом, как верховное политическое владычество, ниспосланного Богом пророка. Никто не имеет права изменить ни одной иоты Корана. И сам имам, как наследник пророка, имеет постоянное общение с Аллахом через Магомета, и от него одного получает указания. Пророк, таким образом, по учению адептов Седдикиа до сих пор управляет миром мусульман чрез имама — лицо, получающее ореол святости и сверхъестественного могущества и творящее чудеса именем Магомета. Все правоверные поэтому должны совершенно подчиняться воле и желанию имама, как самому Магомету, и быть в руках его послушным орудием для выполнения всех намеченных свыше целей. Сенусситы, как мы увидим далее, сохранили этот основный принцип учения Седдикиа и пошли еще далее в установлении непогрешимости своего верховного главы. Нечего и указывать, какое могучее орудие в руках мусульманского духовенства и особенно главы ордена или союза Седдикиа дается этим безусловным послушанием его многочисленных сочленов. Пред законом Корана все люди равны, и никто не может повелевать над себе подобными, власть эта принадлежит лишь тому, через которого говорит пророк. Раз неизменяем закон, данный через Магомета, ничто в сфере нравственной или религиозной не должно изменяться, правоверный не должен заботиться о земном, он обязан ценить лишь чистоту своей веры и учения.
После Седдикиа самым могущественным африканским орденом, насчитывающим много последователей и в передней Азии, надо поставить орден Кадриа, основанный одним из величайших святых ислама Абд-эль-Кадером. В противоположность предыдущему ордену адепты Кадриа, проникнутые уважением к основателю христианства, выше всего ставят милосердие, терпимость и любовь к ближнему; они не относятся так враждебно к христианам, и допускают даже некоторое общение с мусульманами, заботясь лишь о том, чтобы жить мирно и творить дела милосердия. В этом ордене нет исключительного признавания имамата.
Орден Хаделиа, подобно Седдикиа, проповедует неуклонное повиновение шейху или своему духовному главе, которого истинный правоверный должен ставить выше всех остальных земных властей. «Ты должен быть во власти твоего шейха, как труп в руках обмывающих», гласит принцип Хаделиа. Приверженцы этого ордена рассеяны по всей северной Африке и даже в Турции, являясь повсюду в оппозиции законным властям.
Орден Улед Сиди Шейх, некогда довольно распространенным в северо-западной Африке и дышущий ненавистью к Европейцам и всему, исходящему от них, надо поставить рядом с Хаделиа; после удара, нанесенного этому братству Французами в Алжире (1864), последователей Сиди Шейха осталось немного, они скрылись в Марокко, дающем приют многим мусульманским орденам, и оттуда, пользуясь своим огромным влиянием, продолжают мутить умы правоверных, возбуждая их к поголовному восстанию. Пропагандисты этой секты появились недавно в Триполи и Египте, где стали действовать за одно с сенусситами.
Орден Зианиа, распространенный в Сахаре, отличается, наоборот, большою терпимостью и относится довольно порядочно к Европейцам; Хуаны или братья его служат лоцманами великой пустыни, провожая караваны и оберегая их от вражеских нападений. Такою же относительною терпимостью к франкам отличается орден Баккаиа, распространяющийся в западной части Сахары до самого Тимбукту и оказавший уже защиту нескольким путешественникам, прибегавшим к его покровительству.
Чтоб окончить перечисление важнейших религиозных сект северной Африки, мы должны указать еще на два враждебные к Европейцам и, к сожалению, довольно распространенные, в особенности в Алжире — ордена Рахманиа и Мохампедиа. Имея многочисленных последователей и пользуясь огромным влиянием, ордена эти принимали деятельное участие во всех восстаниях в Алжире и причиняли уже не мало неприятностей Европейцам на северном побережье Африки. Союз или братство Си Мула и Тайеб, имеющее своим центром Тангер, насчитывает до двадцати миллионов своих последователей; сам император Марокко дрожит пред скрытою силой этого могущественного ордена и признает его халифа или главу за особу, стоящую скорей выше, чем ниже его величества. Представитель этого ордена Маккадем находится в Каире, а также в настоящее время и в Судане.
Из орденов, наиболее распространенных в Египте, особенно Верхнем, так же как и в Судане, надо упомянуть о братстве Деркауа, своего рода пуритан ислама, следующих точным предписаниям Корана и презирающих блага сего мира; последователей этого ордена можно отличить по одеянию, составленному из разноцветных кусочков материи на подобие одежды арлекина, большим крупнозернистым четкам и длинному паломническому жезлу. Фанатизированные до экстаза братья ордена Деркауа принимают деятельное участие в восстании Суданского махди, обязанного им во многом в своих успехах: Хуаны Деркауа исполняют самые важные должности в армии лжепророка, управляют казной, заведывают дипломатическими сношениями, наборами и т. п.
Разумеется, всем этим перечислением мы далеко не исчерпали вопроса, потому что около главнейших из упомянутых орденов группируются второстепенные, его секции, и подсекции, отличающиеся друг от друга мелочными притязаниями не интересными для Европейца, но имеющими значение для такого ревностного мусульманина, как туземец Африки. В виду того, что почти каждый туземец северной Африки принадлежит, по крайней мере, хотя к одному из этих орденов, а часто состоит членом и нескольких союзов, то можно представить, какое огромное значение в общем имеют все эти ордена, образующие огромную и прекрасно организованную армию фанатизированных бойцов. К счастью еще, эти различные группы фанатиков, благодаря честолюбивым притязаниям их шейхов и мелочным разногласиям, не образуют обширного и могущественного союза, а представляют отдельные, а иногда даже враждебные друг к другу группы. Религиозный союз Сиди эс-Сенусси, имеющий не местное, а панисламическое значение, начинает мало-по-малу поглощать все эти небольшие союзы и ордена, которые спешат слиться с этою могущественною группировкой для общей цели мусульман, и можно думать, что рано или поздно Сенусеиты объединят различные группы мусульман, еще дышущих ненавистью к Европейцам, и образуют обширный и могущественный союз, который станет в сильную оппозицию влиянию Европы на Востоке. К более подробному описанию религиозного союза Сиди эс-Сенусси мы теперь и переходим.
Начало религиозному союзу сенусситов положено в 1835 г. неким Сиди Могаммед бен’Али эс-Сенусси — алжирским уроженцем, ведшим свой род от единственной дочери Магомета, Фатьмы. Прекрасно подготовленный к роли проповедника, и борца за идею, Сиди Могаммед уже во время своего паломничества в Мекку начал пропаганду нового учения, которое показалось на первое время настолько опасным в политическом отношении, что Сенусси пришлось покинуть город пророка; объясняя свое бегство из Мекки приказанием, данным свыше, Сиди Могаммед объявил, что отныне пророк повелевает ему пронести его учение по всему мусульманскому миру и повсюду поставить обители верных, которые служили бы опорой для нового ислама. С удивительною страстностью новый проповедник повел дело своей пропаганды, его ученики и последователи пошли по всем уголкам мусульманского мира, и, можно сказать, что ни одно новое учение не распространялось с такою быстротой, как пропаганда идей Сенусси. Это объясняется с одной стороны подготовленностью почвы, на которую падали семена нового учения, а с другой — простотой этого последнего, основанного всецело на Коране. В числе причин, особенно способствовавших подготовлению почвы для развития идей Сенусси, надо поставить указанные нами выше — упадок основной доктрины ислама, отсутствие могучих борцов за идею борьбы с неверными и тяжелое иго Европейцев, так или иначе заполонивших весь Восток. Идеи Сенусси, представляющие возврат к Корану и куфизму первых веков ислама, выставляющие на первый план борьбу с неверными и указывающие на имамат, как на единственную форму правления, достойную мусульманского мира, все это пришлось близко сердцу правоверных, и они поспешили последовать за проповедником обновленного или, скорее сказать, восстановленного в прежнем виде ислама.
Всякий, желающий вступить в союз сенусситов, прежде всего должен отречься от мира и отдать свою волю и себя самого в полное распоряжение союза. Он должен повиноваться одному владыке мусумальнского мира, соединяющего в своей персоне не только значение религиозного главы — халифа, но и политической власти; от почитания других авторитетов, даже падишаха и закона, он освобожден. Всякая роскошь и украшения воспрещаются сенусситу; он должен принести их в жертву великой идее, и только оружие, которым он будет потреблять неверных, может украшать драгоценными металлами и камнями. Запрещено сенусситу употребление не только вина, но в некоторых случаях даже кофе и табаку; дозволяется употребление чая, но без сахара, приготовляемого проклятыми руками гяуров. Ненавидеть гяура, будь-то христианин или Еврей, не только не обращаться с ними, но и не говорить — вот первый девиз сенуссита; убивать, грабить и делать всякие насилия гяуру, чем возможно вредить ему, его достоянию или семье — великая заслуга для сенуссита; в этом отношении их учение сближается с учением известной секты гашишинов, предводимых «старцем горы», возникшей во времена крестовых походов; такие подлые убийства, как убиение европейских путешественников Дюпере, Бермана. Шарля Гюбера, Ришара, m-lle Тинне, целой экспедиции полковника Флаттерса и многих других — все это подвиги, высоко ценимые сенусситами. "Не бойся копья Туарега, а глаза сенуссита, говорили не раз и мне, когда я отправлялся в область великой пустыни, занятой рядом дзауйя сенусситов. Для сенуссита, так же как и для иезуита, все средства дозволены для достижения одной великой цели — торжества ислама: «Ты должен всегда помнить цель, указанную Кораном, и ничто не должно тебя пред нею остановить; для достижения мщения гяуру, ты можешь лгать ему и нарушать свою клятву, данную ему или его семье, можешь действовать подкупом, изменой, насилием, даже честью своей дочери или жены. Ты весь должен дышать местью и ненавистью, и чтобы ни сделал беисми Лиллахи — все сделано будет во имя Божие; годы греха простятся во имя минуты отомщения». При такой прямолинейности своего учения, идущего в разрез с принципами гуманизма и международными отношениями, признаваемыми и на Востоке, не мудрено, что сенусситы ведут свои дела под покровом тайны и редко выступают открыто; даже между собою они опознаются посредством особой молитвы: никаких наружных отличии сенусситы не носят. Великая тайна облекает все предприятия и начинания Сенуссита, но за то их невидимые сети расставлены повсюду, и среди советников самого падишаха, вероятно, найдется не один фанатик, пропитанный идеями Сенусси.
Готовясь к будущей великой борьбе с неверными — малая и частная борьба с ними ведется постоянно и теперь — и пока собирая только свои силы, союз Сиди эс-Сенусси заботится также о приобретении материальных средств. Каждый член братства обязан вносить ежегодно не менее двух с половиной процентов со своих доходов в кассу великого союза помимо добровольных пожертвований и известной части в наследстве, которые ему предоставляется уделять. Огромные склады союза принимают во имя Божие даже пожертвования натурой и живьем; рабы, так же как и верблюды, бараны, быки и лошади, принадлежащие союзу, отмечаются каленым железом, и клейма с именем Аллаха служат для них лучшею защитой. В оазисах Сахары и Ливийской пустыни пасутся сотни и тысячи различных животных, посвященных Богу и союзу, там же сохраняются и огромные запасы, собранные в имя Божие.
Самая организация союза очень проста и вместе с тем вполне пригодна, как для поддержания многочисленных последователей, так и для дальнейшей пропаганды. Главным связующим элементом обширного союза служат так называемые дзауйя или обители, являющиеся не только религиозными, но и политическими и организационными центрами; дзауйи сенусситов разбросаны в настоящее время в значительном количестве по всему Востоку, особенно африканским областям. Из этих центров, куда сходятся временами для совещании, общих проповедей и молитв все верные данного района, выходят советы и повеления, походят миссионеры, сюда же стекаются все пожертвования и сборы с сенусситов данного района. Дзауйя, таким образом, есть своего рода административный центр, который сносится уже в высшими духовными властями. Во главе дзауйи стоит моккадем или наместник великого главы союза, руководящий всеми делами общины и не отверзающий уст иначе, как для благословения или наложения проклятий на членов, нарушивших предписания союза. Почти на такой же высоте, как моккадем, стоят ага и векиль, ведающий дела целой области и исполняющий обязанности казначея и коммерческого агента братства. В распоряжении моккадена находится более или менее значительное количество братьев и хуанов, беспрекословно преданных своему главе. Но как ни высоко в глазах верных стоят моккадены, аги и векили, они не что иное как рабы пред великим господином — халифом или наместником бога на земле. Таким был сам основатель союза Сиди Мохаммед эс-Сенусси; после смерти его халифом сенусситов стал сын его Сиди Мохаммед эль Махди, который был с малолетства приготовлен к выполнению своей великой роли отцом. Все моккадемы, векили и миссионеры союза сносятся с халифом посредством особенных гонцов, развозящих шифрованную почту, всегда хорошо спрятанную в складках платья, в седле и даже в упряжи верблюдов и лошадей. Ежегодно в праздник, соответствующий по значению нашей Пасхе, халиф сзывает всех моккадемов к себе в своего рода синод, в котором расспрашивает их о положении дел союза, его успехах пропаганд и вместе с ними обсуждает дальнейшие меры и предприятия. Покрывало никогда не спадает с лица великого наместника божия; никто из смертных недостоин видеть его, и сами моккадемы, давая отчет халифу, стоят пред ним с наклоненными головами.
В настоящее время столицей халифа сенусситов служит дзауйя Джербуб, расположенный в оазисе Сивахе, лежащем в глубине Ливийской пустыни в тридцати днях пути от берега моря. Место выбрано самое подходящее и безопасное относительно покушений с чьей-либо стороны; пустыня защищает Джербуб и вместе с тем дает возможность в ее бесконечном просторе спастись ото всяких преследований. В стороне от цивилизованного мира и даже от турецкой власти, которой до сих пор еще могут отчасти опасаться сенусситы, Джербуб лежит в оазисе, сплошь населенном последователями халифа, на самом распутии великих дорог, уходящих в глубь Африки, там, где скрещиваются пути Египта, Судана, Марокко, Алжирии и Триполиса. Все многочисленные караваны мусульманских паломников, двигающиеся из северной Африки в Мекку, проходят через Джербуб и там осчастливленные. благословением владыки сенусситов возвращаются по домам еще более пронизанные фанатизмом. Таким образом в Джербубе сходятся тайные пружины со всего мусульманского мира; тут не только столица великого союза, но и кладезь его духовного просвещения, склад богатств и оружия, заготовляемого исподоволь для великой борьбы с неверными, тут построены большие магазины для хранения пожертвований, тут же содержатся и многочисленные стада животных; несколько десятков тысяч ружей и несколько маленьких пушек составляют арсенал Джербуба, а до тысячи отчаянных фанатиков-добровольцев охраняют таинственный трон владыки Джербуба. Тут же поселено свыше двух тысяч рабов негров, составляющих рабочую силу столицы, но всегда готовых взять в руки оружие, по приказанию халифа. Но как ни силен владыка Джербуба, он всегда настороже, словно боясь, чтобы какие-нибудь шальные Европейцы не зашли и в оазис, с целью разрушить его столицу. Доступ в Джербуб нелегко достигается даже для мусульман; Европейцу же совершенно невозможно проникнуть в столицу сенусситов. Походы Англичан в Судан, Французов в преддверье Сахары — все это сильно тревожит владыку Джербуба, и он держит наготове своих мехаринов (верховых верблюдов), чтобы при первом нашествии гяуров или войск султана в оазис Аммона или Сивах, бежать оттуда со всеми своими приверженцами и собранным добром на приволье необозримой Сахары, куда за ним не угнаться Европейцу. На всякий случай сенусситами уже определены оазисы в глубине великой пустыни, куда будет перенесена столица их союза и трон их владыки при его бегстве из Джербуба. В ожидании той или другой опасности, могущей угрожать столице, десятки разведчиков постоянно рыщут вокруг Джербуба и дают знать о каждой мелочи, могущей иметь какое-нибудь значение. Прекрасно организованная почта, полиция и другие учреждения придают еще более силы владыке сенусситов, всегда знающему все, что творится в том или другом уголке его обширной империи.
За какие-нибудь 50-55 лет существования союза сенусситов, он сделал такие успехи, каких не достигал ни один из орденов ислама, даже основанных гораздо ранее. Число последователей Сенусси в настоящее время достигает до нескольких миллионов, а число отдельных дзауй и до нескольких сот, разбросанных во всех странах мусульманского мира, преимущественно же в северной Африке; еще в начале восьмидесятых годов союз располагал не менее как двумя стами дзауйа, раскинутыми между Меккой и побережьем Марокко. С каждым годом увеличивается могущество этого союза, я в настоящее время владыку Джербуба можно считать во всяком случае неограниченным монархом целой половины Африки, тянущейся от берегов Средиземного моря до Уадая, Багирми и верховьев Конго. Власть этого тайного владыки правоверных тем и сильна, что она действует твердо и незаметно чрез десятки тысяч своих агентов, не пренебрегающих никакими средствами для достижения намеченной цели. Но и помимо Африки, мало-по-малу увеличивается число дзауйа и в Азии; в Аравии теперь их насчитывается не менее двадцати, в Азиатской Турции число дзауйа доходит до десятка; одиночные станции сенусситов, вероятно, есть и во всех других уголках Востока, но собирание сведений о них в виду скрытности сенусситского движения настолько трудно, что поневоле приходится довольствоваться лишь отрывочными неполными и даже плохо проверенными данными. Агенты сенусситизма доходили и до нашего Туркестана, и, быть может, работают там и ныне, но, к сожалению, наши власти очень много доверяют мусульманам и не имеют даже органов для того, чтобы следить за тем, что проповедуется в местных мечетях и медрессе. Между тем вторжение идей сенусситов в среду наших мусульманских подданных было бы по меньшей мере нежелательным уже по тому одному, что одним из главнейших положений нового ислама является отрицание всякой иной власти, кроме той, которую представляет великий глава союза. Повсюду возрастанию силы сенусситов соответствовало уменьшение престижа светской власти.
Таковы в общих словах организация и развитие могущественного ордена или союза сенусситов, пока еще действующего тайно, но подготовляющегося выступить и более открыто на политическую арену Востока. Какова конечная цель союза и чем пока проявил он свою деятельность на поприще борьбы с неверными, — вот вопросы, на которые мы должны ответить прежде чем перейти к дальнейшему изложению нашей задачи.
Что конечною целью сенусситизма, как и многих других религиозных братств и союзов мусульман, есть торжество ислама и борьба с неверными, как средство для достижения этого последнего, в этом сомневаться нельзя, да и сами сенусситы этого не скрывают. Все средства дозволены для достижения великой цели освобождения мусульманских земель и правоверных пародов от проклятых франков, связавших по рукам и но ногам всех властителей Востока. Долой гяуров, долой и тех, кто позволил пришельцу-франку сесть на земле, где царит Магомет в сердце каждого верного и слава Корана на устах. Долой властителей и самого падишаха, которые не сумели сберечь целости земель, врученных пм Аллахом. Махди Джербуба уже давно провозгласил себя падишахом и халифом-властителем правоверных; этого титула он не хочет разделять даже с шерифом благословенной Мекки. Союз сенусситов — это огромная патриотическая лига, где число членов миллионы, где все дышет ненавистью к чужеземцам, где каждый ребенок нафанатизирован против гяура, куда повеления ниспосылаются от самого Аллаха чрез его наместника-халифа. Сенусситы являются наиболее подходящими носителями идеи панисламизма и гегемонии Арабов в исламе, которую вырвали у этих последних очень мало сделавшие для ислама выходцы Турана османлы. Такая же ненависть к Туркам, со стороны главы сенусситов как и к христианам, Евреям и язычникам, является весьма важным фактом, придающим особенное политическое значение союзу эс-Сенусси. На Востоке понимают хорошо, что могущество Турок рухнуло навсегда и султан, ставший игрушкой в руках Европейцев, всего менее достоин носить звание главы правоверных. Престиж императора османов упал в настоящее время в Африке настолько, что даже в таких турецких провинциях, как Триполи, представитель сенусситов играет гораздо более важную роль, чем представитель султана. На развалинах падающей империи османов глава сенусситов надеется основать свой новый халифат, подобный первым халифатам ислама; силой меча этот халифат должен будет доставить новое торжество исламу, и глава сенусситов считает себя достаточно сильным, чтобы в более или менее близком будущем объявить новую борьбу за веру и торжество ислама.
Время это однако еще не настало; союз сенусситов еще не уловил в свои сети всех правоверных, как того ожидают его хуаны, далеко не все готово, да и неверные еще очень сильны. Все это не смущает верных, и они продолжают втихомолку подготовлять будущее великое восстание: судя по всему тому, что доселе сделали сенусситы, можно думать, что они не сунутся зря в огонь, а поведут эту борьбу со знанием дела и тактики своего врага. Основатель союза, первый задумавший в грандиозных размерах борьбу с неверными, для более верного успеха дела назвал своего сына и преемника громким именем махди — посланника божия и воспитал его так, что настоящий глава сенусситов владыка Джербуба Сиди Мохаммед ель махди сам верит в свою божественную миссию, а все окружающие считают его за великого чудотворца и за лицо, находящееся в постоянном общении с Аллахом чрез пророка Магомета. Не только имя, но и пророческий (Круглое синеватое пятнышко между плечами, которое, по мусульманскому сказанию, носили и Моисей, и Христос, и Магомет.) знак и многие другие данные указывают верным на то, что в сыне основателя союза они могут видеть настоящего посланника божия — махди. Настанет однако день, думают самоуверенные сенусситы, когда махди Джербуба, собрав под свое знамя всех мусульман, в качестве настоящего указанного богом главы ислама, объявит священную войну, и тогда прежде всего рухнет империя османов с ее самозванным халифом, каковым считают сенусситы султана. Настоящий восточный вопрос станет тогда пред глазами христианского мира, начавшись новою страшною Варфоломеевскою ночью, уже предрешенною вожаками сенусситов! Избиение всех христиан и особенно Европейцев на Востоке в один назначенный день или ночь во всех уголках мусульманского мира будет сигналом новой священной войны; ни броненосцы, ни дессанты, ни могущественные ныне на Востоке консулы, не спасут тогда от гибели обреченных; уже теперь европейские консулы на Варварийском побережье не осмеливаются выходить из дому после заката солнца.
В ожидании этого рокового часа объявления священной войны, сенусситы, как мы уже говорили выше, ведут ее в малых размерах с первых годов образования своего союза, и в этом отношении уже успели принести много вреда Европейцам. Помимо целого ряда убийств европейских путешественников, сенусситы принимали деятельное участие во многих восстаниях в Алжире, Сенегамбии, Триполи и Тунисе, они причиняли много затруднений различным начинаниям Европейцев в северной Африке и наконец организовали восстания в Египте и Марокко. Есть данные думать, что настоящее восстание Ассиров в Аравии, угрожающее турецкому владычеству в Геджасе, есть тоже проделка рук сенусситов, умеющих ловить рыбу в мутной воде. Еще важнее участие сенусситов в восстании суданского лжепророка, к которому мы теперь и переходим.
Текст воспроизведен по изданию: Махди Судана и царство дервишей // Русское обозрение, № 1. 1892