Алексей Будищев
правитьМалиновка
правитьТучи, стоявшие на востоке, вспыхнули; по их малиновому фону прошли огненные жилки. Старый, угрюмый лес, высокой стеной окружавший небольшую поляну, стоял не шевелясь точно погруженный в глубокие думы. Над соломенной крышей лесной хатки перелетывали белые с коричневыми крапинами голуби, и их окрашенные горевшими тучами крылья казались сделанными из розоватого фарфора. Поднимался туман. Скоро должно было показаться солнце.
На крыльцо лесной хатки выбежала молоденькая смуглая девушка. На ней была синяя юбка и белый с розовыми крапинками лиф. Девушка резво сбежала с крыльца и направилась к хлеву; в ту же минуту окно хатки отворилось, и оттуда высунулась черная с сильной проседью голова.
— Малиновка! — услышала девушка голос и обернулась.
Ее звал отец. У неё странное имя: Малина, и отец переделал его в Малиновку. Девушка подошла к окну; отец подал ей одностволку.
— Поставишь на корм корову, пройди к опушке, не дерут ли пастухи лыка, погляди. Да дачей в обход пройдешь. Слышишь? — повторил отец деловито.
— Слышу.
Девушка приняла ружье, перекинула его за плечи и снова отправилась к хлеву. Оттуда она вывела корову, привязала к её загнутым калачом рогам длинную веревку и, миновав колодец и обнесенный тыном огород, прошла на соседнюю поляну, где и привязала корову к дереву. Корова меланхолично принялась за траву. Девушка быстро направилась к опушке.
Солнце, между тем, встало и брызнуло по лесу золотыми лучами. Лес просиял; ветви затрепетали: по зеленым вершинам пошел веселый говор. Жизнерадостное птичье царство запело, засвистало, зазвонило и зачирикало. Девушка быстро шла лесом, прислушивалась к его веселому говору и ловко перепрыгивала через коряги. От всей её тонкой фигурки веяло силой и смелостью. Недаром она лесникова дочка. Отец её в некотором роде «вольтерианец» из бывших дворовых. Он берет дочку с собой на охоту, и Малиновка недурно стреляет. Она ловит порубщиков, осенью охотится с чучелом по тетеревам, а зимой стреляет зайцев и бьет в капканах волков.
Малиновка прошла опушкой, но молодые липки стояли веселые и неприкосновенный. Пастуший нож не касался их сочной кожицы. Девушка повернула к проезжей дороге, дугой перерезывавшей лесную опушку, но вдруг остановилась как вкопанная. Её смуглые щеки, на которых частые поцелуи солнца оставили золотистый налет, слегка побледнели, в карих глазах засветилась радость Из-за поворота выбежали дрожки. Молодой человек, белокурый и тонкий, правил лошадью и курил папироску. Он почти поравнялся с девушкой и только тогда увидел ее. Он остановил лошадь, выплюнул папироску и как будто обрадовался и вместе с тем, сконфузился. Молодой человек приподнял шляпу.
— Здравствуй, Малиновка! — сказал он.
Это был учитель из соседнего села. Он подошел к девушке. Он был одет в люстриновый черный пиджак, шитую разноцветными шерстями рубашку и высокие сапоги. Девушка стояла перед ним, ласково сияя глазами.
— Здравствуйте, Геннадий Иваныч. Давно вас, Геннадий Иваныч, не видела. За всю зиму только однова, — проговорила она с кокетливым лукавством.
Учитель перебил ее с кислым видом:
— Ах, Малиновка, опять ты говоришь «однова»? Нужно сказать: один раз! Ах, Малиновка, Малиновка, какая ты, право, бестолковая! Сколько раз я поправлял тебе вот именно это слово! Ох, Малиновка! — Он снова кисло поморщился.
— Ну, один раз, — поправилась девушка и покраснела.
Они помолчали.
— Видишь ли, Малиновка, — начал учитель и сконфузился: — видишь ли, мне было тяжело видеть тебя, и я избегал встречи. Дело в том, что нам надо расстаться. Как бы тебе сказать, мы не пара! Пойми сама, ей Богу! Видишь, я женюсь на дочери Аряпинского батюшки, то есть мы еще не помолвлены, я даже никому ничего еще об этом не говорил, но, вижу, батюшка не прочь. Я вот и теперь к нему еду; просижу часов до десяти и обратно; но ты встречать меня не выходи, поздно будет, да и не к чему. Нам надо расстаться. Я люблю тебя, Малиновка, мне тяжко, но прости меня, ты ужасно безграмотна; читаешь плохо, а пишешь Боже упаси как! Возможна ли будет совместная жизнь при таком разладе с орфографией.
Щеки девушки залил малиновый румянец, её темные брови задрожали.
— Орфография у меня ничего себе, Геннадий Иваныч, — процедила она, — я не рябая, не косая, не суглобая… И потом, и потом подучилась бы я, може, Геннадий Иваныч. То лето вы заниматься со мной было стали…
Девушка не договорила и потупилась.
Учитель окончательно растерялся.
— Вот то-то тебя не подучишь! Прости меня, Малиновка, но ты ужасно бестолкова! Вспомни прошлое лето. Помнишь, я диктовал тебе у Косого оврага? Два раза в неделю ходил туда и диктовал. И помнишь, как ты раз написала? Во-первых, аршинными буквами; ну, это оставим! Во-вторых, «Птицка Божiя ни знайcтъ», ай и ять! Вместо а и е! Малиновка, ведь это ужас, что такое!
Учитель укоризненно покачал головой. Девушка стояла перед ним, виновато потупив глаза. Она хотела что-то сказать, но молодой человек перебил ее.
— Видишь, тебе и самой стыдно. Ай и ять! Как же я возьму тебя после этого замуж? Нет, Малиновка, жена учителя должна быть грамотной!
В глазах девушки блеснули слезы.
— Подучилась бы я, може, Геннадий Иваныч! — повторила она, теребя кофточку.
Учитель досадливо махнул рукою.
— Ну, чего подучилась, ну, чего подучилась! Малиновка, что ты мне говоришь! Ну, как ты напишешь «cхалъ»? Ну, говори! Какое е?
Девушка посмотрела в бок, на ствол молодой липки, а потом себе под ноготь.
— Е приворотное, — с трудом вытянула она.
Учитель чуть не подскочил.
— Ай-ай, Малиновка, как тебе не стыдно, голубка! Какое это е приворотное? Что это за буква? Из какого алфавита?
Девушка всхлипнула. Учитель взял ее за руку.
— Ну, не плачь, полно! Ты, может быть, хотела сказать э оборотное?
— Да.
— Ну, вот, то-то и есть, и закатила бы рюху!
Геннадий Иваныч минуту помолчал.
— А табличку умножения, — добавил он вздыхая, — мы учили, учили да так и бросили. Головка у нас не так устроена, чтобы что-нибудь запомнить! Нет, Малиновка, придется мне — хочешь, не хочешь — на батюшкиной дочери жениться! Она в епархиальном училище, Малиновка, полный курс прошла!
Девушка испуганно взглянула на молодого человека.
— Я теперь, Геннадий Иваныч, «знает», как следует пишу, — з-н-а-е-т, — торопливо назвала она все буквы.
— Я зимой, Геннадий Иваныч, — добавила она с той же торопливостью, — по целым дням над книжкой коптела. Сидишь, сидишь, бывало, пока в сон не бросит. Читать бойко стала, тятенька хвалит; умница, говорит!
Малиновка понурила смуглую головку и тронула рукою лифчик.
— Я табличку умножения даже, Геннадий Иваныч, знаю.
Молодой человек повеселел.
— Разве?
Девушка перекрестилась:
— Как перед Истинным.
— Божиться все-таки не надо!
Геннадий Иваныч опустился на пенек и пригласил девушку. Малиновка опустилась на траву ног.
Учитель сделал серьезное лицо.
— Пятью пять? — спросил он строго.
Малиновка посмотрела на небо.
— Двадцать шесть, — сказала она
Геннадий Иваныч порывисто встал с пенька.
— Так и знал, так и знал! Ах, Малиновка, Малиновка!
В глазах девушки блеснули слезы.
— Ну, двадцать четыре, — прошептала она.
— Так и есть так и есть — шептал учитель, вздыхая, и взволнованно ходил по луговине.
У Малиновки задрожали веки; на её лбу выступил пот.
— Да как же, Геннадий Иваныч, — плаксиво сказала она, — может, это… А вот трижды четыре, — добавила она уже радостно, — я знаю! Трижды четыре будет тридцать четыре!
— А пятью пять — пятьдесят пять? — сердито буркнул учитель издали и подошел к девушке.
— Нет, Малиновка, я не могу жениться на тебе; ведь ты даже пятью-пять не знаешь!
Девушка заплакала, встряхивая круглыми плечами. Геннадий Иваныч минуту подумал.
— Ну, а Закон Божий ты проходила?
Малиновка всхлипнула.
— Проходила, Геннадий Иваныч, да не больно шибко.
— До каких пор?
— До потопа, Геннадий Иваныч.
На лице молодого человека отразилась мука.
— Ну, вот, то-то и есть, только до потопа. До потопа у меня в школе вот такие ребятки знают!
Учитель показал рукою на аршин от земли.
— Нет, Малиновка, прощай. Как мне ни тяжело, а мы должны расстаться!
Молодой человек пошел к дорожкам. Девушка зарыдала. Геннадий Иваныч возвратился к ней.
— Ну, хорошо. Сколько у Ноя было сыновей?
Малиновка сразу перестала плакать.
— Пятеро, Геннадий Иваныч.
— Пятеро, пятеро, — прошептал учитель, укоризненно качая головой.
Девушка робко смотрела в его глаза.
— Как же, Геннадий Иваныч: Сим, Хам, Каин, Авель и Афет!
— Афет, Афет! — передразнил ее учитель. — Ах, Малиновка! Малиновка! А. Фет был поэт, а не сын Ноя. Афанасий Фет. Глупая, что мне с тобой делать?
Молодой человек взял девушку за руку. В его глазах стояли слезы. Он обнял девушку.
— Нет, Малиновка, мы не пара! Прощай, голубка!
Девушка прижалась к нему, вздрагивая и плача.
«Какая она хорошенькая, — думал Геннадий Иваныч, — а я должен покинуть ее. Иначе меня все засмеют! Да и самому как-то неловко, ничего-то она не знает!»
— Прощай, голубка!
Учитель вздохнул, побледнел и потихоньку высвободился из сильных объятий девушки. Он сел на дрожки и тронул лошадь. Колеса запрыгали по колеистой дороге. Девушка, рыдая, смотрела, как расстояние, отделявшее ее от учителя, постепенно увеличивалось.
Сейчас дрожки скроются за поворотом, и она никогда, никогда больше не увидит Геннадия Иваныча. Сердце Малиновки заколотилось, как пойманный заяц, на нее напал ужас. Она не выдержала и побежала за удалявшимися дрожками, дрожа всем телом, рыдая и повторяя:
— Вернитесь, Геннадий Иваныч, миленький, вернитесь! — Но учитель не останавливал лошади. Крики девушки волновали его до слез, он готов быль разрыдаться и напрягал всю свою волю, чтобы сдержаться и не вернуться назад.
Дрожки скрылись за поворотом.
— Вернитесь, Геннадий Иваныч, миленький!..
Девушка упала ничком на влажную от росы траву, теребила свои черные волосы и билась о землю.
В лесу стоял веселый день, солнце ласково пригревало землю, жизнерадостные птички свистели, звенели, чирикали по кустам, а Малиновке казалось, что ее опускают в темную, холодную могилу.
— Миленький, — рыдала она, колотясь всем телом, — ведь я же выучила до потопа, за что же ты меня бросил? Сим, Хам, Афет! Ужели же он бросил меня через вас проклятущих! Зачем же я над вами всю зимоньку билась?
В лесной хате было темно. Малиновка лежала на кровати, но не спала; она много плакала за день, и её глаза опухли. Девушка никак не могла примириться с мыслью, что никогда больше не увидит учителя, что он уйдет от неё к какой-то поповой дочери, которая любит его наверно меньше Малиновки. Девушка ворочалась с боку на бок. «Господи Боже мой, — думала она, вздыхая и ежеминутно готовая заплакать. — Почему я не знаю таблички умножения? И что я такая за несчастная уродилась!» А отец Малиновки лежал за перегородкой; он тоже еще не спал и по своему обыкновению рассказывал на сон грядущий эпизоды из своего прошлого.
— Была у нашего барина, Малиновка, борзая сука Сударка, белая в черных крапинках, красивая, резвая, а щипец, что твои ножницы! Эту самую Сударку выменяли мы с барином на две девки. И действительно, стоила она того! Сама подумай, ну, могут ли хоть бы даже и две девки под самой опушкой без единой угоночки зайца царапнуть? До разу? Могут? Даже хоть бы и две?
Старик замолчал, потому что скверные часы, висевшие в хатке, принялись кряхтеть, как собирающаяся закашлять старуха. Часы, наконец, понатужились и отзвонили. Малиновка вскочила с постели. «Десять часов, — подумала она, — сейчас Геннадий Иваныч возвращается от поповой дочери». Девушке захотелось, во что бы то ни стало, идти к проезжей дороге и встретить учителя Может быть, она еще сумеет разжалобить его сердце. Малиновка взяла ружье, тихонько отворила окошко и осторожно, боясь дышать, выставила одну ногу за подоконник.
— И у этой у самой Сударки, — продолжал старик, — родился сын Зверобой. Кроме материнского молока я его, Малиновка, коровьим из рожка поил. И вырос, Малиновка, этот Зверобой, прямо сказать, не борзой пес, а гений…
Но Малиновка уже не слышала последних слов отца. Закинув ружье за плечи, она быстро шла лесом прямиком, к проезжей дороге, по которой должен был возвращаться учитель. Сердце девушки громко стучало. Она ловко перепрыгивала через пеньки и коряги и думала об учителе: «Легче мне тебя в гроб своими руками положить, чем поповне отдать. Миленький, за что ты меня бросил? Я бы тебя холила; я бы выучила и о потопе, и все, что хочешь. Нет больше моей моченьки! Легче мне тебя мертвым видеть, чем поповне уступить!» Малиновка поспешно продолжала путь. Её тонкая фигурка проворно мелькала между деревьями.
В лесу было темно. С востока бежала похожая на корабль туча, сверкая порою молнией и изредка громыхая. Она летела к лесу, как воздушный корабль Лесом побежал ветер с вершины на вершину, от кустика к кустику, точно оповещая лес о приближении неприятеля. Деревья закачали зелеными вершинами и тревожно загудели, точно совещаясь, что делать и как лучше встретить врага.
Могучие дубы гудели негодующе, березы шептались, как бы вздыхая, а молодые осинки робко дрожали сверху донизу. Мрак усиливался. Ветер дул порывистей. Малиновка прибавила шагу. Ветер хлопал подолом её юбки, она постоянно натыкалась в темноте на коряги, но неустрашимо подвигалась вперед. Между тем туча уже поравнялась с лесом. Лес продолжал беспокойно гудеть; ветер летал от дерева к дереву, как гонец. Туча внезапно повернулась бортом и громыхнула, как бы дала залп изо всех орудий. Первые тяжелые капли упали на лес, как свинцовый горох. Лес притих. Ветер испуганно упал в траву. Он не поднимался более вверх, а боязливо ползал по земле, шевеля травою, встряхивая молодыми побегами липок и зарываясь в старые листья. Пахнуло холодком, что-то зашумело вверху, и вдруг звонкий, веселый и обильный дождь упал на землю. Однако дождь вскоре перестал. Туча, казалось, ошиблась и случайно в темноте приняла своих за неприятеля. Увидав ошибку, она быстро, под углом, перерезала лес и побежала на северо-запад, посылая порою бесцельные выстрелы. По лесу прошел успокоительный говор; деревья, казалось, передавали друг другу, что произошла ошибка и беспокоиться больше не следует.
Малиновка пришла к опушке мокрая до последней нитки и опустилась за кустами неподалеку от проезжей дороги. Она дрожала всем телом. Холодные капли стекали с её волос ей под лиф, и мокрая юбка липла к ногам и знобила их. Малиновка даже побледнела. Она сидела на мокрой траве, поджав под себя ноги, дрожала всем телом и думала: «Только бы не проглядеть Геннадия Иваныча. Я бы сумела сказать, как я люблю его. Я бы сказала ему, что целый день ходила по лесу с книжкой, учила табличку умножения и три раза прочитала о потопе».
Малиновка погрузилась в думы.
Учитель подъезжал к лесу шагом. Было темно и скользко; лошадь поминутно спотыкалась. Геннадий Иваныч щурил глаза, внимательно вглядывался вперед и думал о поповне. «Лицом не хороша, нечего сказать, не хороша, рябовата и в веснушках, но в науках тверда на удивление. О Фемистокле пошла чесать так, что я только глаза затаращил. Даже наружность его описала так, как будто детей с ним у одной купели крестила! Ловка девка!»
Геннадий Иваныч чмокнул губами; лошадь точно чего-то испугалась, поводила ушами и, кося глазами осторожно обходила придорожный пенек.
«А личиком не хороша!» мысленно повторил Геннадий Иваныч и вздохнул. Он вспомнил о Малиновке. — Если бы она так же хорошо знала о Фемистокле, — Боже мой, как бы он был счастлив!
Геннадий Иваныч тронул лошадь и запел вполголоса:
«Гляжу я безмолвно на черную шаль…»
Он уже въезжал в лес.
Между тем Малиновка услышала знакомый голос и поднялась из-за кустов. Её сердце беспокойно затокало. Внезапно мысли девушки приняли другое направление.
«Поет, — подумала она, — едет от поповны и поет! Рад, что бросил меня. Он поет, а я целый день выла, ровно волчица раненая!»
Глаза девушки загорелись, как у молодого волчонка. «Не уступлю я тебя поповне! — хотелось крикнуть ей. Она дрожала от гнева и холода. — Поиграл и бросил, — думала она, — не уступлю я тебя поповне!» Малиновка сняла с плеча ружье.
Стук колес приближался. «Прелестная дева ласкала меня», слышался голос учителя.
«Поет, радуется!» подумала Малиновка и похолодела. Её сердце наполнилось злобой Она пристально вглядывалась во мрак, туда, где дорога делала поворот, и снимала ствол ружья похолодевшими пальцами. Из-за поворота выехали дрожки. Малиновка прыгнула через низкорослые кустики на дорогу. Она вся дрожала, как листок в бурю… Не бывать поповне за тобою! — думала она. — Не бывать, не бывать!" Её сердце билось бешенством, злобой, ревностью. Учитель приближался к ней.
В её глазах прошел туман. Она вскинула ружье и надавила спуск. В стволе что-то зашипело и захрипело. Подмокший в капсюле порох не воспламенялся. Малиновка отвела от плеча ружье, и тогда ударил выстрел слабый, с оттяжкой.
Учитель остановил лошадь и широкими глазами смотрел на стоявшую на самой дороге девушку.
— Малиновка, глупая, за что? — крикнул он.
Девушка бросила ружье на землю и разрыдалась.
Внезапно и злоба и ревность быстро выскочили из её сердца, как зверек из переполненной водою норы.
Геннадий Иваныч подошел к ней. Он был бледен. Девушка стояла перед ним мокрая, бледная и заплаканная; она дрожала всем телом, рыдала и повторяла:
— Геннадий Иваныч, миленький, за что ты меня бросил?.. Моченьки моей нет, родимый…
Учитель взял ее за локоть.
— Малиновка, ох, какая ты глупая! Зачем же стрелять? Ведь если бы ружье было заряжено пулей, и если бы порох не подмок, да если бы ты не промахнулась, ведь ты бы меня убила, и я был бы мертвый! Наверное, и по всем правилам науки!
Малиновка услышала последние слова учителя и зарыдала еще горше.
— Не уступлю я тебя поповне, не уступлю! — повторяла она, вся сотрясаясь от холода.
Геннадию Иванычу стало жаль девушку. Он взял ее за оба локтя. Она вырисовывалась такая хорошенькая и грациозная на фоне летней ночи, на фоне леса, мрака и туч.
— Малиновка, да неужели же ты так любишь меня? — спросил он.
Девушка подняла мокрое от слез лицо.
— Ох, Геннадий Иваныч, не поверишь ли, я сегодня цельный день с книжкой ходила, цельный день! Табличку учила и о потопе три раза прочла. Миленький, тяжко мне! Родимый, знаю я, что у Ноя было три сына Сим, Хам и Иафет, и никогда не забуду. Ох, голубь мой!..
Учитель заглянул в хорошенькое личико девушки и подумал: «Разве жениться, в самом деле, на Малиновке, ведь поповна-то уж больно лицом не подходяща, а с Малиновкой, может быть, мы и без Фемистокла счастливы будем?»
Геннадий Иваныч колебался минуту и вдруг, просветлев лицом, обнял девушку и шепнул ей на ухо:
— Ну, Малиновка, я не прочь жениться на тебе, но только тебе надо подучиться. Придется начинать сначала. Приходи завтра в десять часов, к Косому оврагу.
Малиновка замерла от счастья. Вокруг было тихо. Лес не шевелился. Только с мокрого листка падала порой, как сорвавшийся жук, тяжелая дождевая капля.
Источник текста: Сборник «Степные волки: Двадцать рассказов» 2-е издание. 1908 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.