Маленькій шпіонъ.
правитьЗвали его Стенъ, маленькій Стенъ. Настоящее дитя Парижа, хилое и блѣдное созданіе. На видъ ему можно было дать не то десять, не то пятнадцать лѣтъ; съ этими малышами никакъ не угадаешь. Мать его умерла; отецъ, отставной матросъ флота, былъ сторожемъ при церковномъ садикѣ въ кварталѣ, прилегающемъ къ Place de la République (площадь Республики).
Ребятишки, няньки, кормилицы, старыя дамы, сидящія на своихъ складныхъ стульяхъ, бѣдныя матери, словомъ весь гуляющій Парижъ, ищущій убѣжища въ этихъ маленькихъ, огражденныхъ тротуарами, цвѣтникахъ, — всѣ знали дядю Стена и обожали его. Знали, что подъ жесткими усами, наводящими ужасъ на собакъ, карманныхъ воришекъ и босяковъ, кроется добрая нѣжная улыбка, почти материнская, и, чтобы вызвать эту улыбку, стоило только обратиться къ нему съ вопросомъ:
— Какъ поживаетъ вашъ мальчуганъ?..
Онъ такъ любилъ своего мальчика — дядя Стенъ! Какъ счастливъ былъ онъ, когда вечеромъ, послѣ школы, малышъ заходилъ за нимъ, и уже вдвоемъ они совершали обходъ всѣхъ дорожекъ, останавливаясь передъ каждой скамьей, чтобы раскланяться съ постоянными посѣтителями и отвѣтить на ихъ привѣтствія.
Во время осады Парижа[1], къ несчастью, все измѣнилось. Скверъ дяди Стена былъ закрытъ для публики. Мѣсто это превратили въ керосиновый складъ[2]. Вынужденный къ безпрерывной бдительности, бѣдняга проводилъ дни среди опустѣлыхъ, полуразрушенныхъ кустарниковъ, въ полномъ одиночествѣ, не смѣя курить, видя своего сынишку только позднимъ вечеромъ, по возвращеніи домой.
Право стоило взглянуть на его усы, когда онъ говорилъ о пруссакахъ… Маленькій Стенъ, тотъ не очень-то жаловался на новый образъ жизни.
Осада! Для мальчишекъ это настоящая потѣха. Конецъ школьнымъ занятіямъ! Не надо больше готовить уроковъ и репетировать отсталыхъ товарищей! Все время каникулы, а улица — такъ настоящая ярмарка…
Цѣлый день ребенокъ проводилъ на улицѣ въ бѣготнѣ. Онъ сопровождалъ шествующіе на защиту вала батальоны, выбирая предпочтительно тѣ, у которыхъ была хорошая музыка; а въ этомъ дѣлѣ онъ былъ достаточно свѣдущъ. Онъ могъ прекрасно разсказать вамъ, что въ 96-мъ батальонѣ музыка не многаго стоила, за то въ 55-мъ она была превосходная. Иной разъ онъ присутствовалъ на полковомъ ученіи; а затѣмъ сборища… толпа…
Съ корзиной подъ мышкой онъ замѣшивался въ длинные ряды зѣвакъ, собиравшихся въ утреннія зимнія сумерки, когда газъ былъ уже потушенъ, у рѣшетки мясника или булочника. Здѣсь, стоя въ грязи, заводили знакомства, толковали о политикѣ, а такъ какъ онъ былъ сыномъ господина Стена, каждый интересовался узнать его мнѣніе.
Но все же самымъ веселымъ занятіемъ были партіи въ пробки[3], эта знаменитая игра, любимая подвижными бретонцами и, благодаря имъ, вошедшая въ моду во время осады. Если маленькаго Стена не было ни на городскомъ валу, ни у пекаренъ, то съ увѣренностью его можно было застать на площади Шато-До, тамъ гдѣ шла игра «въ пробки». Самъ онъ не игралъ, само собой разумѣется; на это требуется слишкомъ много денегъ. Онъ довольствовался ролью зрителя, но какими глазами онъ смотрѣлъ!
Особенно одинъ высокій парень въ синей курткѣ, ставившій каждый разъ монеты по сто су, возбуждалъ его восхищеніе. Когда онъ бѣгалъ, то слышно было какъ звенѣли экю (пятифранковыя монеты) въ карманахъ его синей куртки,
Однажды, поднимая монету, закатившуюся почти подъ ноги маленькому Стену, старшій мальчикъ сказалъ ему вполголоса:
— Что братъ, никакъ слюнки текутъ у тебя?.. Пожалуй, если хочешь скажу тебѣ, гдѣ ихъ можно достать.
Когда партія была окончена, онъ отвелъ его въ укромный уголокъ площади и предложилъ идти съ нимъ продавать газеты пруссакамъ; можно было выручить франковъ 30 въ одну прогулку. Сильно возмущенный Стенъ сперва отказался; цѣлыхъ три дня онъ не показывался на глаза игрокамъ. Три мучительныхъ дня. Онъ не ѣлъ и не спалъ. Ночью ему представлялись цѣлыя груды пробокъ, сложенныхъ у кровати, а пятифранковики, свѣтлые, блестящіе, такъ и катались по полу. Искушеніе было слишкомъ велико. На четвертый день онъ вернулся въ Шато-До, увидѣлся съ парнемъ и позволилъ себя соблазнить…
Они выступили въ снѣжное утро съ холщевымъ мѣшкомъ черезъ плечо и газетами, запрятанными подъ блузами. Когда они подошли къ Фландрскимъ воротамъ, едва разсвѣло. Старшій мальчикъ взялъ Стена за руку и, приблизившись къ привратнику, бравому запасному съ краснымъ носомъ и добродушнымъ видомъ, сказалъ ему жалобнымъ голосомъ нищаго:
Пропустите насъ, добрый господинъ… Мать наша больна, папа умеръ. Мы съ маленькимъ братомъ посмотримъ, не осталось-ли въ полѣ нѣсколько картофелинъ на нашу долю.
Онъ плакалъ. Сконфуженный, смущенный, Стенъ низко опустилъ голову. Привратникъ смотрѣлъ на нихъ нѣсколько секундъ, затѣмъ обратилъ взоръ на пустынную, бѣлую отъ снѣга дорогу.
— Проходите скорѣй, — сказалъ онъ, отстраняясь. И вотъ они на дорогѣ въ Обервилье. Старшій покатывался отъ смѣха.
Неясно, точно сквозь сонъ, маленькій Стенъ видѣлъ заводы, превращенные въ казармы, пустынныя баррикады, увѣшанныя мокрыми тряпками; высокія трубы, голыя и безжизненныя, прорѣзывая туманъ, вздымались къ небу. Время отъ времени тамъ и сямъ мелькала фигура часового, или показывался закутанный въ капишонѣ офицеръ, осматривавшій мѣстность въ бинокль; передъ потухавшими кострами виднѣлись низенькія палатки, засыпанныя снѣгомъ и облёденѣлыя. Старшій мальчикъ, повидимому, хорошо зналъ дорогу; онъ шелъ прямо черезъ поле, чтобы миновать посты. Тѣмъ не менѣе они наткнулись на цѣпь вольныхъ стрѣлковъ, избѣгнуть которыхъ было немыслимо. Солдаты, одѣтые въ свои короткія, грубыя шинели, сидѣли скорчившись въ переполненной водой канавѣ, которая шла вдоль всей линіи желѣзной дороги изъ Суасона. На этотъ разъ мальчикъ напрасно пробовалъ разсказывать свои басни; ихъ не хотѣли пропустить. Наконецъ, пока онъ хныкалъ и униженно просилъ, на звукъ его голоса изъ желѣзнодорожной будки вышелъ старый сержантъ, весь сморщенный и сѣдой, какъ лунь, похожій на старика Стена:
— Полно, крошки! перестаньте плакать! обратился онъ къ дѣтямъ, — васъ пропустятъ туда, къ вашимъ картошкамъ; но прежде войдите обогрѣться немного… Онъ кажется, совсѣмъ озябъ этотъ малышъ?
Увы! не отъ холода такъ дрожалъ маленькій Стенъ, ему было жутко и чего-то стыдно… Въ сторожкѣ вокругъ жалкаго, заброшеннаго очага ютилось нѣсколько солдатъ; на кончикахъ своихъ штыковъ они отогрѣвали надъ огонькомъ мерзлые сухари. Люди потѣснились, чтобы дать мѣсто дѣтямъ. Дали имъ глотокъ вина изъ походной фляги и немного кофе. Въ то время какъ они пили, въ дверяхъ показался офицеръ, вызвалъ сержанта, переговорилъ съ нимъ о чемъ то вполголоса и быстро исчезъ.
— Ребята! сіяя отъ радости, воскликнулъ, вернувшись, сержантъ… сегодня ночью будетъ жарни… (сраженіе)… Удалось подслушать у пруссаковъ пароль… Думается мнѣ, на этотъ разъ мы у нихъ отберемъ это проклятое Буржэ! (село, изъ-за котораго произошла горячая битва).
Раздался громкій смѣхъ и взрывъ апплодисментовъ. И пошло веселье: пѣли, плясали, чистили ружейные штыки. Мальчики воспользовались этой кутерьмой и исчезли.
За траншеей оставалась одна равнина, а въ глубинѣ ея бѣлѣла длинная стѣна, продыравленная бойницами. Къ этой то стѣнѣ они и направились, останавливаясь на каждомъ шагу и дѣлая видъ, что собираютъ картофель.
— Вернемся… Не надо идти туда, — все время повторялъ маленькій Стенъ.
Другой только пожималъ плечами и подвигался впередъ. Вдругъ они разслышали звукъ взведеннаго курка.
— Ложись! приказалъ старшій, бросаясь наземь. Очутившись въ лежачемъ положеніи, онъ свиснулъ. Надъ снѣгомъ пронесся отвѣтный свистокъ. Они стали подвигаться впередъ ползкомъ…
У стѣны надъ самой землей показалась пара рыжихъ усовъ подъ засаленнымъ беретомъ. Старшій мальчуганъ прыгнулъ въ траншею, гдѣ стоялъ пруссакъ.
— Это мой братъ, сказалъ онъ, указывая на товарища.
Онъ былъ такой крошечный, этотъ братишка, что, увидѣвъ его, пруссакъ принялся смѣяться и долженъ былъ взять его на руки, чтобы поднять до бреши.
Тамъ, по другую сторону стѣны, были огромныя земляныя насыпи, были навалены цѣлыя деревья, черныя ямы зіяли на бѣломъ снѣгу, а въ каждой ямѣ — тѣ же грязные береты, тѣ же рыжіе усы, улыбавшіеся при видѣ проходящихъ дѣтей.
Въ одномъ углу маленькій садовый домикъ, весь обложенный стволами деревьевъ, былъ превращенъ въ казематъ. (Стволы эти должны были отражать непріятельскія пули). Внизу толпились солдаты; одни играли въ карты, другіе варили супъ на ярко пылавшемъ огнѣ. Какой вкусный запахъ шелъ отъ капусты и сала; какая разница съ французскимъ бивуакомъ! Въ верхнемъ этажѣ помѣщались офицеры. Оттуда доносились звуки фортепьяно и хлопанье пробокъ отъ шампанскаго. Когда вошли парижане, ихъ встрѣтило громовое ура. Они отдали свои газеты; имъ налили вина и заставили разсказывать. У всѣхъ этихъ офицеровъ былъ очень надменный видъ, но старшій мальчуганъ потѣшалъ ихъ своей безшабашной удалью, своимъ типичнымъ уличнымъ жаргономъ парижскаго предмѣстья. Они хохотали, повторяли за нимъ его слова и съ наслажденіемъ копались въ принесенной имъ парижской грязи.
Маленькому Стену также хотѣлось говорить, чтобы показать, что онъ вовсе ужъ не такъ глупъ; но что-то стѣсняло его.
Напротивъ него, нѣсколько въ сторонѣ, находился болѣе пожилой, солидный на видъ, пруссакъ; онъ что то читалъ или, вѣрнѣе, дѣлалъ видъ, что читаетъ, такъ какъ глаза его неотступно слѣдили за мальчикомъ. И въ этомъ взглядѣ чувствовались какая то нѣжность и вмѣстѣ съ тѣмъ упрекъ, будто у этого человѣка на его родинѣ былъ ребенокъ такихъ же лѣтъ, какъ Стенъ, и онъ мысленно твердилъ:
— Лучше умереть, нежели видѣть своего сына за такимъ ремесломъ… И съ этой минуты Стенъ почувствовалъ, что чья то рука словно легла ему на сердце и мѣшала ему биться.
Чтобы заглушить эту тоску, онъ принялся пить. Вскорѣ все завертѣлось вокругъ него. Неясно, сквозь грубые раскаты хохота, онъ слышалъ, какъ его товарищъ издѣвался надъ національной гвардіей, надъ тѣмъ, какъ она производила свои ученія; онъ передразнивалъ ихъ пріемы во время вылазокъ, или представлялъ ночную тревогу на валу. Затѣмъ парень понизилъ голосъ; офицеры обступили его ближе, и лица ихъ стали серьезными. Негодяй началъ предупреждать ихъ о готовящемся на нихъ на паденіи вольныхъ стрѣлковъ…
Весь пылая гнѣвомъ, внезапно поднялся маленькій Стенъ; хмѣль соскочилъ съ него:
— Только не это… нѣтъ, я не хочу! воскликнулъ онъ. Но другой не переставалъ смѣяться и продолжалъ. Прежде чѣмъ онъ кончилъ, всѣ офицеры были на ногахъ. Одинъ изъ нихъ повелительнымъ жестомъ указалъ дѣтямъ на дверь:
— Убирайтесь вы къ чорту изъ нашего лагеря!
Послѣ этого пруссаки начали быстро, быстро о чемъ-то говорить между собою по-нѣмецки. Старшій парнишка вышелъ гоголемъ, хвастливо позвякивая своими деньгами. Стенъ послѣдовалъ за нимъ, низко опустивъ голову, и когда онъ поровнялся съ офицеромъ, взглядъ котораго его такъ сильно смущалъ, онъ услышалъ нѣсколько словъ, сказанныхъ печальнымъ голосомъ:
— Не корошо такъ… не корошо. У мальчишки на глазахъ наворачивались слезы.
Очутившись въ полѣ, дѣти пустились бѣжать и скоро достигли города. Мѣшки ихъ были наполнены картофелемъ, которымъ ихъ снабдили пруссаки; съ этой ношей они безпрепятственно перешли траншею стрѣлковъ. Тамъ шли приготовленія къ ночной аттакѣ. Молча подходили полки и располагались за укрѣпленіемъ. Старый сержантъ былъ здѣсь, занятый размѣщеніемъ своихъ людей; видъ у него былъ такой счастливый! Когда проходили мальчуганы, онъ узналъ ихъ и ласково улыбнулся имъ…
Ахъ! какъ больно рѣзнула эта улыбка маленькаго Стена! ему безумно захотѣлось крикнуть:
— «Не ходите туда… мы васъ предали».
Но старшій предупредилъ его. — Если ты проговоришься, насъ разстрѣляютъ, — и страхъ сковалъ ему языкъ…
Въ деревнѣ Курневъ (Courneuve) они вошли въ покинутый домъ, чтобы подѣлить деньги. Желая быть вполнѣ правдивымъ, я долженъ замѣтить, что дѣлежъ былъ сдѣланъ честно, и, прислушиваясь къ сладостному звону этихъ прекрасныхъ монетъ подъ своей блузой, мечтая о предстоявшей теперь возможности сыграть партію, другую въ «пробки», маленькій Стенъ уже не находилъ больше своего преступленія столь ужаснымъ.
Но когда онъ остался одинъ, что долженъ былъ испытать этотъ несчастный ребенокъ!?
Когда, пройдя ворота, товарищъ покинулъ его, карманы сдѣлались какъ-то невыносимо тяжелы, а невидимая рука сжала ему сердце такъ больно, какъ никогда не сжимала раньше.
Парижъ казался ему совсѣмъ не тѣмъ. Прохожіе глядѣли на него строго, какъ будто знали, откуда онъ пришелъ. Въ шумѣ колесъ, въ барабанномъ боѣ солдатъ, производившихъ ученіе у канала, всюду слышалось ему одно ужасное слово: шпіонъ! Наконецъ, онъ у своего дома; черезвычайно обрадованный, что отца еще не было, онъ поспѣшилъ подняться въ комнату, чтобы спрятать подъ свою подушку такъ сильно тяготившія его деньги.
Никогда еще отецъ Стенъ не возвращался въ такомъ хорошемъ, веселомъ настроеніи духа, какъ въ этотъ вечеръ. Онъ получилъ извѣстія изъ провинціи: въ деревнѣ у нихъ дѣла начинали поправляться. За ужиномъ старый солдатъ поглядывалъ на свое ружье, повѣшенное на стѣнкѣ, и со свойственной ему милой, доброй улыбкой говорилъ сынишкѣ:
— Эхъ малышъ! Будь ты взрослымъ, пошелъ бы ты теперь на пруссака!
Около восьми часовъ грянула пушка.
— Это Обервилье… Дерутся въ Бурже, проговорилъ добродушный старикъ, прекрасно знавшій всѣ свои форты. Маленькій Стенъ поблѣднѣлъ и подъ предлогомъ сильной усталости отправился спать, но уснуть онъ не могъ. Пушки все грохотали. Онъ представлялъ себѣ стрѣлковъ, идущихъ въ темнотѣ, чтобы застать врасплохъ пруссаковъ, и попадающихъ въ засаду. Онъ вспоминалъ сержанта, съ его ласковой улыбкой, теперь онъ видѣлъ его распростертымъ на снѣгу, а рядомъ съ нимъ сколько другихъ!.. Плата за всю эту кровь была спрятана тамъ, подъ его изголовьемъ, и это сдѣлалъ онъ, сынъ Стена, сынъ солдата!.. Слезы душили его. Онъ слышалъ, какъ въ сосѣдней комнатѣ ходилъ отецъ, какъ онъ раскрылъ окно. Внизу на площади раздались звуки сигнальнаго рожка. Въ батальонѣ національной гвардіи производилась перекличка передъ выступленіемъ. Несомнѣнно, шелъ настоящій бой. Несчастный разразился громкимъ рыданіемъ.
— Что съ тобою, мальчуганъ? — спросилъ отецъ, входя.
Ребенокъ не въ силахъ былъ больше выдержать; онъ соскочилъ съ постели и бросился въ ноги отцу. При этомъ движеніи монеты покатились на полъ.
— Это что? ты укралъ? — воскликнулъ старикъ, задрожавъ. Тогда, не переводя духа, маленькій Стенъ разсказалъ, какъ онъ былъ у пруссаковъ и что онъ тамъ дѣлалъ. По мѣрѣ того, какъ онъ говорилъ, онъ чувствовалъ на душѣ облегченіе; самообвиненіе успокаивало его…
Старикъ слушалъ его съ исказившимся отъ ужаса лицомъ. Когда сынъ кончилъ, онъ закрылъ лицо руками и заплакалъ.
— Папа, папа… закричалъ было мальчикъ; но старикъ молча оттолкнулъ его и собралъ деньги.
— Это все? — спросилъ онъ.
Маленькій Стенъ знакомъ пояснилъ, что это было все. Старикъ снялъ съ гвоздя свое ружье, свой патронташъ и, опуская деньги въ карманъ, сказалъ!
— Ладно, пойду верну имъ!
И не проронивъ больше ни одного слова, не поворачивая головы, онъ спустился внизъ и присоединился къ уходившимъ въ ночной темнотѣ солдатамъ національной гвардіи.
Послѣ этого его больше не видѣли.
- ↑ Осада Парижа нѣмцами въ 1870 году.
- ↑ Какъ менѣе всего подвергавшуюся обстрѣлу часть города.
- ↑ Игра въ пробки состоитъ въ томъ, чтобы посредствомъ брошеннаго камушка, или палочки, сбить поставленную пробку, наверху которой находится какая-либо монета (денежная ставка). Игра эта требуетъ большой ловкости.