Александр Неверов.
правитьМаленькие рассказы
правитьНеверов А. Маленькие рассказы. [Рассказ] // Красная новь. 1922. N 3. С. 3-7.
Оригинал находится здесь: SovLit — СовЛит
СЧАСТЬЕ
правитьЗахотелось человеку счастья — купил граммофон. Попала двуспальная кровать — и ее купил: в дому появились клопы. Расстроился человек, купил супоросую свинью.
— Вот кто меня осчастливит.
Свинья обманула: троих поросят задавила, троих слопала. Охнул человек, завел граммофон.
— Хоть ты порадуй.
В граммофоне захрюкали погибшие поросята. Захворал человек. Лег на двуспальную кровать — клопы окружили. К вечеру начал стонать, а вечером:
— Тихо скончался.
ЛЮБОВЬ
правитьНа лугах росли цветы: желтые, белые, голубые, лиловые. Над цветами летали мотыльки: молодые да веселые. Посидят на одном, на другой пересядут. Так и летали. Сел однажды мотылек на голубенькую незабудку и засиделся немножечко лишнего. Вот она и говорит ему:
— Милый мой, будь моим.
— Пусти, — сказал мотылек. — Мне хочется вон к этой ромашке.
— Нет, — сказала незабудка. — Ты мой. Я буду любить тебя до тех пор, пока не умрем. А если ты умрешь раньше — буду любить тебя мертвого…
Это была очень сильная любовь, но мотылек испугался и — умер от скуки…
ГОРЕ
правитьВыросла у девушки коса. Русая, золотистая. Смотрела девушка на свою косу и радовалась:
— Какая хорошая.
И люди говорили про девушкину косу:
— Какая хорошая.
Но вместе с косой выросло и девичье горе. Увидал мужчина русую косу и стал поить девушку хмельным напитком.
— Ты лучше всех. Ты прекраснее всех.
Пила девушка и не могла напиться. Пила и опьянела. Расплела русую косу, покрыла ею возлюбленного и продержала до самой зари. Поцеловал мужчина задрожавшие пальцы у девушки и пошел отыскивать другую косу, нерасплетенную.
Подошла девушка к зеркалу и увидела в нем девичье горе. Сама девушка была маленькая, а горе большое. Стала плакать. Думала: выплачется горе — меньше будет. А горе от слез все больше да больше. Совсем задавило девушку. Тогда девушка сказала:
— Умру. Радости нет.
Посмотрела в последний раз на вешнее солнце и — улыбнулась: тут горе-то и выпало из глаз у нее.
ЧЕЛОВЕК БЕЗ ОДЕЖДЫ
правитьКогда ему исполнилось девятнадцать лет, он увидел девушку и радостно воскликнул:
— Поздравь меня: мне исполнилось девятнадцать лет.
Девушка удивилась:
— Какое мне дело.
— Как? Ты не знаешь! Ведь мне же исполнилось девятнадцать лет. Я молодой, здоровый, сильный, ты тоже молодая, здоровая, сильная. Ты — колодец в степи, я — странник, жаждущий твоих родников…
Девушка отвернулась. Человек без одежды стоял пораженный.
— Кто же будет пить воду твоих родников? Верблюд?
В реке купалась женщина. Человек без одежды восторженно крикнул:
— О, лоза виноградная. Гроздья ягод твоих налиты соком, и ты поджидаешь садовника. Ты не хочешь, чтоб сердце мое опьянилось вином твоих ягод.
Глаза, говорящие правду, ответили:
— Пей.
А язык, научившийся лгать, прошептал:
— Я поджидаю другого.
— Напой меня первого. А когда я напьюсь, уступлю свое место другому. В гроздьях ягод твоих хватит обоим…
— Милый, — сказала женщина. — Ты, верно, не из нашей страны. Наши юноши обнажаются только ночью, под душным шатром одеяла, ты же подходишь ко мне обнаженный при солнечном свете. Разве не знаешь, что стыдно показывать тело?
Человек без одежды воскликнул:
— Отец. Я не знаю тебя, но зачем ты дал мне такое скверное тело, которое стыдно показывать людям. Дал бы ты мне тело белого ландыша, чтобы девушки нежно к устам прижимали его…
Женщина была очарована музыкой слов незнакомца, пришедшего в страну, скрывающих желанья при солнечном свете. Сняла одежды прозрачного лицемерия и повела юношу на брачное ложе весны.
— Ты — первый из первых. Да будет во-веки!
ЖУК, ПОЛУЧИВШИЙ СВОБОДУ
правитьПолдень. В комнату ко мне залетает жук. Делает несколько плавных кругов и трубит как аэроплан. В комнате четыре стены, очень мало света и жука позывает назад. Настроение падает. Долго ищет выхода между простенками. Окно открыто, но жук, ослепленный солнцем, теряет дорогу и с полного полета ударяется головой в верхнее стекло. Бьет твердыми блестящими крыльями по стеклу, выходит из последних сил. Измученный садится на раму. Солнышко манит, стекло держит — жук в отчаянии.
Я смотрю на него и думаю:
— Глупый жук. Неужели ты не догадаешься. Возьми немного пониже, и ты будешь на воле.
Но солнце особенно ярко играет в верхнем стекле, и жук никак не может оторваться от него. Битва продолжается долго. Близко солнышко, зовет, смеется, а силы у жука все меньше да меньше.
Я с сердцем хватаю его в горсть и выкидываю из окна. Жук грохается на землю и лежит точно мертвый. Но уже через минуту поднимается выше сарая, выше яблони под окном, расправляет помятые крылья и торжественно трубит мухам внизу:
— Сво-бо-да!
ВОРОБЕЙ
правитьСпросил человек Муравья:
— Доволен ты своей жизнью?
— Доволен, — сказал Муравей.
— Ну, ползай, если доволен. Наступит кто сапогом — не жалуйся.
Услыхал Воробей и говорит:
— Я недоволен своей жизнью.
— Почему?
— Потому и недоволен, что я — Воробей. Хочу быть ястребом.
Ястреб тоже был недоволен своей жизнью. Испугался Воробей.
— Не хочу быть ястребом. Соколом сделай меня.
Сокол перевязывал крылья.
— Сделай, сделай, — сказал он человеку. — За Воробьем бегает одна кошка, а за Соколом — тысяча охотников.
Еще больше испугался Воробей. Сел в коноплянник и сидит. Сокол смеется.
— Где тебе, трусишка!
Так и остался Воробей — Воробьем. Захотел попробовать, да смелости не хватило.
Пилюгину шестьдесят четыре года. Вечером он долго молится Богу, встает на колени:
— Не введи нас во искушение…
На кровати сидит Аннушка — сноха. Оттопыривает ворот у рубашки, смотрит за пазуху. Там, как яблоки на яблоне, висят чуть-чуть потемневшие груди с курносыми сосками. Не стесняется Аннушка — старый.
Пилюгин лежит на печи, выставив бороду. Глаза горят. Пелена, сотканная старостью, рвется, по телу бегают короткие обжигающие искры. Обнимают его белые Аннушкины руки — дышать становится трудно. Вздрагивает. Одиноко стоят позабытые свечи, иконы, лампады, церковь, земные поклоны, грехи и кладбище… Все заслонила безбожная Аннушка. Лезет под дерюжку и дразнит:
— Гляди.
Раскрывает глаза под дрожащими веками, щекочет, смеется, играет:
— Гляди.
Страшно Пилюгину. Прыгает с печи ослепший и — в сени. Пляшет, дрожит бородой на морозе, читает молитвы.
Аннушка будит к заутрене:
— Тятенька!
Лежит неподвижно.
— Тятенька.
Испуганно вскакивает. Хватает Аннушку за руку, бессвязно бормочет, как будто во сне:
— А? Что? Кто?
Утреня старая, длинная. На высоких подсвечниках в белых коленкоровых рубашках горят лампады, теплятся свечи. В носу щекочет кадильный дымок. Поют, читают, но сердце не слушает. Сердце не видит. Перед глазами — безбожная Аннушка.
— Грех, — думает Пилюгин. — Соблазн.
А грех — бессовестный. Смотрит в лицо и смеется:
— Гляди.
К обедне Пилюгин не идет. Ложится на Аннушкину постель, одевается Аннушкиным одеялом и мысленно обнимает Аннушку горячими помолодевшими руками. Раскрывается светлая бездна. Лезет старуха из могилы, становится сын поперек, но Пилюгин опрокидывает их, гасит свечи с лампадами, зажигает другие огни и видит только Аннушку — молодую, безбожную. В ней — Солнце и воздух, Земля и Небо и желание прожить еще шестьдесят четыре года.
ПОЭТУ
правитьЕсли хвалят тебя девяносто из сотни — уйди. Если скажет вся сотня восторженно:
— О-о-о!
Поступи подмастерьем к сапожнику:
— Ты — не поэт.
Если ж сотня озлобленных крикнет в лицо:
— Еретик! Сумасшедший!
Улыбнись.
— Читать тебя будут сто первые.