Готфрид Келлер.
Маленькая легенда о танцах
править
украшать свои тимпаны и выходить в
хороводы веселящихся.
— Тогда будет веселиться девица в
хороводе, равно как юноши и старцы...
По записи святого Григория, Муза была танцовщицей среди святых. Дочь почтенных родителей, она была прелестной маленькой барышней, которая усердно служила Матери Божией, движимая только одной страстью, а именно неудержимой любовью к танцам и в такой степени, что если она не молилась, то уж, наверное, плясала. И плясала, когда и где приходилось. Муза танцевала с подругами, с детьми, с юношами да и одна; она танцевала в своей комнатке, в зале, в садах и на лугах и, когда она шла к алтарю, то это была скорей восхитительная пляска, чем настоящее хождение. Она не упускала случая наскоро проплясать маленький танец даже на гладких мраморных плитах перед церковной дверью.
Но это не все: однажды, когда она очутилась в церкви одна одинешенька, она не утерпела и исполнила перед алтарем несколько фигур и таким образом протанцевала Деве Марии прехорошенькую молитву. Она так увлеклась пляской, что ей показалось это только сном, когда какой-то престарелый, но красивый господин стал танцевать с ней вместе, да так ловко дополнял ее на и фигуры, что они совместно исполнили по всем правилам искусства изящный танец. Господин этот носил пурпуровое царское платье, золотую корону на голове, и у него была блестящая, черпая к завитках борода, которую серебристый иней годов покрыл дымкой, похожей на далекое сияние звезд. С хоров раздавалась музыка, потому что шестеро маленьких ангелочков стояли и сидели на балюстраде, спустив вниз толстые, круглые ножки, и трубили и играли на разных инструментах. При этом практичные мальчуганы расположились преудобно и дали держать книги нот стольким же каменным ангелам, служившим украшением балюстрады. Только самый маленький из них, толстощекий трубач, составлял исключение: он скрестил свои ножки и умудрился придерживать нотный лист розовыми пальчиками ступней. Да к тому же он был усердней их всех; все остальные болтали ногами, то один, то другой распускали, шурша, крылья, так что они переливались всеми красками, как горлышко голубя, и дразнили друг друга под звуки музыки.
У Музы не было времени дивиться всему этому, пока не окончился танец, который тянулся довольно долго: веселому господину пляска, очевидно, доставляла такое же удовольствие, как маленькой барышне, которой казалось, что она прыгает на самом небе. Но как только музыка прекратилась, Муза остановилась, тяжело дыша, и не па шутку испугалась: удивленно взглянула она на старика, который не задыхался и не потел и начал теперь с ней разговаривать. Он представился ей царем Давидом, царственным предком Девы Марии п Ее посланником. И он спросил ее, хотелось ли бы ей провести блаженную вечность в одном беспрерывном, радостном танце, таком танце, по сравнению с которым только что законченный мог быть назван лишь унылым и неповоротливым.
Она сейчас же ответила, что ничего лучшего ей и в голову прийти не может! На это святой царь Давид сказал, что ей тогда ничего не остается, как на время земной жизни отречься от всякой радости и всякой пляски и посвятить себя покаянию и духовным упражнениям и притом без колебаний и измены раз принятому решению.
Эти условия поставили молоденькую девушку в тупик: значит, она должна совсем отречься от тайцев? Да она вообще сомневается, действительно ли пляшут на небе. Ведь всему свое время: земля кажется ей вполне пригодной и подходящей для танцев; не следует ли из этого, что, либо имеет другие преимущества, иначе смерть была бы совершенно излишней.
Однако Давид ей объяснил, насколько она в этом отношении ошибается, и доказал ей многими местами из Библии, а также своим собственным примером, что танцы во всяком случае священное времяпрепровождение для блаженных. Теперь ей необходимо тотчас же решиться, да или нет, хочет ли она путем временного отречения вкусить вечную радость или нет; если она не хочет, то он пойдет искать в другом месте, так как на небе не хватает еще нескольких танцовщиц.
Муза все еще стояла в сомнении и нерешительности и, держа руку у рта, робко перебирала пальцы; ей казалось слишком жестоким отказаться с этого момента навсегда от пляски ради сомнительной награды.
Тогда Давид дал знак, и с хоров раздалось несколько тактов неслыханно веселого, неземного тайца: сердце девушки запрыгало и все члены ее дрогнули, но она не могла сдвинуться с места, чтоб начать пляску, и поняла, что ее тело слишком тяжело и неподвижно для такого напева. Исполненная тоски, она протянула царю в знак согласия руку и поклялась в том, чего он от нее требовал.
Тут царь Давид исчез из виду, и музицировавшие ангелы стали, как шаловливые дети, шуметь, порхать и тесниться в открытое церковное окно, надавав предварительно пощечин свернутыми нотными листами каменным ангелам на балюстраде,
Муза пошла домой в набожном раздумье, с небесной мелодией в ушах. Там сбросила она свой красивый наряд и надела приготовленную по ее просьбе грубую одежду. Она построила себе в глубине сада своих родителей, в густой тени деревьев, келью, сделала себе постель из мха и жила там с тех пор, разлученная со своими домочадцами, как кающаяся и святая. Все время проводила она в молитве и часто била себя плетью; но самое тяжелое в покаянии заключалось для нее в том, чтоб удержать все члены тела в покое и оцепенении, как только доносился какой-нибудь звук, чириканье ли птицы, шелест ли листьев в воздухе, ее ноги так и подергивались, словно они полагали, что должны пуститься в пляс.
Иногда, незаметно для себя, она при этом слегка подпрыгивала, так как это невольное подергиванье не проходило, она велела легкой цепью сковать свои нежные ножки. Ее родные и друзья днем и ночью дивились этой перемене, радовались обладанию такой святой и охраняли скит под деревьями, как зеницу ока. Многие приходили к ней за советом и заступничеством. Особенно часто приводили к ней неуклюжих и неповоротливых девушек, потому что стало известно, что все, до кого она дотрагивалась, получали легкую и изящную походку.
Так провела она три года в своей келье; под конец третьего года Муза стала тонкой и прозрачной, почти как летнее облачко. Она постоянно лежала на своей постельке из мха и тоскливо смотрела на небо; ей казалось, что она сквозь синеву уже видит скользящие золотые подошвы пляшущих святых.
В суровый осенний день пронесся слух, что святая умирает. Муза приказала снять с себя темную власяницу и одеть себя в ослепительно белые, брачные одежды. Так лежала она со сложенными на груди руками и ожидала с улыбкой на устах наступления своего смертного часа. Весь сад был наполнен набожными людьми: ветер шумел, и листья с деревьев опадали. Но незаметно завывание ветра превратилось в музыку, она раздавалась как будто со всех верхушек деревьев, и, когда люди подняли взоры вверх, все ветки оказались покрытыми молодой листвой, мирты к гранаты цвели и благоухали, земля . покрылась цветами и розовое сияние лежало на нежной, белой фигуре умирающей.
В это мгновение Муза отдала Богу душу; цепь на ее ногах звонко порвалась, небо широко разверзлось вокруг, полное бесконечного блеска, и всякий мог в него взглянуть. И все увидали много тысяч прекрасных дев и юношей, окруженных ярким сиянием, пляшущих в необозримых хороводах. Великолепный царь приблизился к земле на облаке, на котором расположилась с краю отдельная маленькая капелла из шести ангелочков, и взял с собой святую Музу на глазах народа, наполнявшего сад. Все увидели, как она прыгнула в отверстое небо и тотчас же, танцуя, потерялась в светозарной толпе славящих Бога святых.
На небе был тогда большой праздник. По праздникам же был обычай, что, впрочем, отрицается святым Григорием из Ниссы, но зато поддерживается Григорием Назианзийским, приглашать девять муз, которые обыкновенно сидели в аду, и пускать их на небо, чтоб они помогали там в приготовлениях к пиру. Их там хорошо принимали и угощали на славу, но по окончании работы они должны были убираться восвояси.
Когда танцам, песням и всем церемониям пришел конец и сонмы небесных обитателей сели за стол, Музу повели к столу, за которым угощали девять муз. Они, слегка смущенные, сидели, тесно прижавшись друг к другу, и глядели вокруг огненно-черными н темно-синими глазами. Трудолюбивая Марфа из Евангелия самолично заботилась о них, на ней был самый красивый из ее кухонных передников, и на ее белом подбородке виднелось премиленькое пятнышко сажи; любезно предлагала она музам самые вкусные кусочки. Но только, когда к ним подошли Муза со Святой Цецилией и другие, знающие толк в искусствах, святые и, весело их приветствуя, подсели к ним, робкие Пиериды оттаяли, стали доверчивы, и в женском кружке распространилось непринужденное веселие. Муза, сидела около Терпсихоры и Цецилии, между Полимнией и Евтерпой, и все они держали друг друга за руки. Тут пришли маленькие мальчуганчики-музыканты и стали ласкаться к красивым женщинам в надежде, что и на их долю достанутся несколько блестящих плодов, которые сверкали среди амброзии на столе. Пришел сам царь Давид и принес с собой золотой кубок; все пили из него, н чудная радость охватила и согрела всех. Он приветливо обошел гостей вокруг стола и так-таки мимоходом ущипнул за подбородок миловидную Эрато. Когда оживление за столом достигло таких размеров, появилась сама Матерь Божья во всей красоте и благости своей, присела часок к музам и, нежно поцеловав в уста гордую Уранию с венком из звезд на голове, шепнула ей при расставании, что она не успокоится до тех пор, пока музы не останутся навсегда в раю.
На самом же деле вышло иначе. Чтоб отблагодарить за оказанную им доброту н любезность, музы, посоветовавшись друг с другом, разучили в отдаленном уголке преисподней хвалебную песню, которой они постарались придать принятую на небе форму торжественного хорала. Они разделились на две группы, по четыре голоса каждой, с Уранией в качестве запевалы во главе, и образовали таким образом необычайный хор.
И вот, когда на небе праздновали следующее торжество, и музы несли свою обычную службу, они воспользовались удобным, как им казалось, для их намерения моментом и тихими голосами начали свое песнопенье, которое скоро могучими волнами разлилось далеко вокруг. Но под небесными водами оно звучало так мрачно, так резко, почти угрюмо и вместе с тем было исполнено такой тяжкой тоски и так жалобно, что испуганное молчание воцарилось кругом; потом, вдруг все население неба было охвачено горем и земной тоской по родине, и рыдание вырвалось из всех грудей.
Бесконечный вздох пронесся по небесам. Встревоженные, поспешили туда все отцы церкви и пророки, между тем как музы, ничего не подозревая, пели все громче и все меланхоличней. И весь рай со всеми патриархами, отцами церкви пророками, всеми, кто когда-либо ходил по зеленой лужайке или лежал на мягкой траве, поднял голову от тоски по земле. Наконец, сама Святая Троица подошла, чтоб посмотреть, в чем дело, и длительным грохотом громовых ударов заставила усердных муз замолчать.
Тогда на небо возвратилось спокойствие и равновесие духа; но бедные девять сестер должны были покинуть небо и не смели с тех пор туда возвращаться.
Источник текста: Семь легенд / Готтфрид Келлер; Пер. с нем. Т. Бернштейн и С. Клейнер. — Москва: «Польза» В. Антик и Ко, 1910. — 104 с.; 14 см. — (Универсальная библиотека; № 410).