МАЗЕПА.
ПОЭМА БАЙРОНА.
1.
Утихъ Полтавскій страшный бой.
Фортуна Карла не спасла:
Въ конецъ измучена борьбой,
На мѣстѣ рать его легла.
Достался блескъ воинской славы,
Людей измѣнчивыхъ кумиръ,
Защитникамъ другой державы
И далъ стѣнамъ Московскимъ миръ, —
До той всѣмъ памятной годины,
До тѣхъ ужасныхъ, мрачныхъ дней,
Когда сильнѣйшія дружины
И имя — громче и славнѣй,
Обрекши бурному крушенью,
Судьба позору предала,
И міръ, въ глубокомъ ихъ паденьи,
Однимъ ударомъ потрясла.
2.
Такъ жребій роли измѣнилъ,
Онъ бѣгству Карла научилъ;
И день и ночь среди полей,
Обрызганъ кровію своей
И многихъ тысячъ, онъ бѣжалъ.
Но ни одинъ мятежный гласъ
Въ тотъ униженья горькій часъ
Среди толпы не возставалъ,
Погибшей славы не пятналъ
Своимъ упрекомъ, хоть упрекъ
Безъ опасенья сдѣлать могъ.
Коня убитаго подъ нимъ
Гіета замѣнилъ своимъ,
И русскимъ плѣннымъ умеръ онъ….
А Карлъ, измученъ, изнуренъ
Трудами дальняго пути.
Не могъ ихъ долѣе нести.
И вотъ — во глубинѣ лѣсовъ,
При дальнемъ отблескѣ костровъ,
Сторожевыхъ огней враговъ,
Онъ долженъ лечь былъ наконецъ:
Не это-ль лавровый вѣнецъ,
Не это-ль гибельной войной
И кровью купленный покой?
Карлъ ослабѣлъ и изнемогъ,
Подъ дикимъ деревомъ онъ легъ,
Страдая отъ засохшихъ ранъ.
Въ тотъ часъ былъ холодъ и туманъ;
Мракъ ночи покрывалъ поля;
Горячки жаръ въ крови игралъ
И сонъ целѣбный отгонялъ
Отъ глазъ усталыхъ короля;
Но средь бѣды онъ духомъ росъ,
По-царски горе перенесъ,
И въ крайнемъ изнуреньи силъ
Страданья водѣ покорилъ:
Онѣ молчали передъ нимъ,
Какъ предъ владыкою своимъ.
3.
Отрядъ вождей! — увы, какъ мало
Со дня Полтавскаго ихъ стало!
Они въ паденіи своемъ
Слугами вѣрными явились,
Съ безмолвной грустію кругомъ
На почвѣ влажной помѣстились
Съ монархомъ; тамъ же конь стоялъ,
Что здѣсь жребій поровнялъ
Съ людьми. Сѣдой Мазепа тоже
Подъ тѣнью дуба сдѣлалъ ложе —
Суровыхъ казаковъ глаза
Привыкъ довольствоваться малымъ;
Но позаботился сперва
Онъ о конѣ своемъ усталомъ:
Ему онъ листьевъ подостлалъ,
Подпруги крѣпкія ослабилъ,
По гривѣ съ лаской потрепалъ,
И по бедрамъ его погладилъ;
Потомъ съ любовью наблюдалъ,
Какъ онъ кормился, отдыхалъ:
Мазепа все еще боялся
Того, чтобъ конь его лихой
Травы, увлаженной росой,
Въ часъ ночи ѣсть не отказался;
Но конь былъ добръ, неприхотливъ.
Покоренъ, вѣренъ, терпѣливъ
Онъ голосъ господина знавъ
Его средь тысячъ различалъ
И въ мракѣ ночи былъ готовъ
Примчаться на знакомый зовъ.
4.
Мазепа плащъ свой разложилъ
И къ дубу пику прислонилъ,
Свое оружье осмотрѣлъ:
Въ порядкѣ-ль вынесло оно
Походъ, начатый такъ давно,
На полкахъ порохъ все-ли цѣлъ
Не зазубрился ли кремень,
Не перетерся ли ремень "
Булатной сабли, и ножны
Служить по прежнему-ль годны?
Потомъ старикъ мѣшокъ досталъ,
Гдѣ свой запасъ онъ сберегалъ,
Все приготовилъ, разложилъ,
И легкій ужинъ предложилъ,
Простымъ приправленный виномъ;
И Карлъ участье принялъ въ немъ
Съ улыбкой, силясь показать,
Что ни-по-чемъ ему страдать,
Что выше онъ и ранъ и бѣдъ.
Онъ говорилъ: «Межъ нами нѣтъ —
Признаться въ этомъ мы должны,
Хоть всѣ мы смѣлы и сильны —
Кто бъ превзойти Мазепу могъ
Средь битвъ, и схватокъ, и тревогъ.
Да, гетманъ, міръ, прибавилъ онъ,
Отъ Александровыхъ временъ
Подобной пары не видалъ
Какъ ты и этотъ Буцефалъ!
Что скиѳы? помрачилъ ты ихъ
Въ своихъ наѣздахъ удалыхъ.»
На это гетманъ отвѣчалъ:
«Да будетъ школа проклята,
Гдѣ научился ѣздить я!»
— Что такъ, старикъ? — сказалъ герой,
— Не даромъ былъ ты въ школѣ той. —
«Долга исторія моя.
Пришлось бы много говорить.
Тогда какъ надо намъ спѣшить;
Нашъ путь далекъ, и труденъ онъ:
Враги грозятъ со всѣхъ сторонъ
И будутъ гнать насъ средь степей,
Пока кормить придетъ пора
На правомъ берегу Днѣпра,
На волѣ намъ своихъ коней.
Король, Вамъ сонъ необходимъ,
Я здѣсь побуду часовымъ
Отряда Вашего.» — Нѣтъ, нѣтъ,
Быть можетъ, повѣсть прежнихъ лѣтъ
Меня на время усыпитъ,
Я отдохну подъ твои расказъ,
А то моихъ усталыхъ глазъ,
Неуловимый сонъ бѣжитъ. —
«Быть такъ, въ надеждѣ сей я радъ
Вернуть лѣтъ пятьдесятъ назадъ.
Двадцатый годъ ужь наступалъ
Тому, какъ я родился въ міръ;
Тронъ королевскій занималъ
Въ то время въ Польшѣ Казиміръ,
Я въ раннемъ возрастѣ моемъ
Шесть лѣтъ служилъ его пажомъ.
Ученый государь онъ былъ,
Онъ войнъ не велъ: онъ не любилъ
Чужія царства покорять,
Чтобъ послѣ снова ихъ терять,
И правилъ тихо сколько могъ,
(За исключеніемъ тревогъ
Варшавскихъ сеймовъ). Но сказать,
Что удалося избѣжать
Ему волненій — было бъ ложь;
Онъ музъ любилъ и женщинъ тожь,
Ихъ своенравіе порой
Смущало духъ его войной;
Но скоро гнѣвъ его стихалъ,
Тогда онъ праздники давалъ
На всю Варшаву; у воротъ
Его дворца стоялъ народъ,
Бросая любопытный взоръ
На пышный Казиміра дворъ,
На этихъ гордыхъ, знатныхъ дамъ
И на вельможъ, блиставшихъ тамъ
Величьемъ царственнымъ предъ трономъ,
Предъ мудрымъ „Польскимъ Соломономъ.“
Такъ воспѣвали всѣ его
Поэты, кромѣ одного:
Щедротой царскою забытый,
Бѣднякъ въ сатирѣ ядовитой
Рѣшился злость свою излить,
Хвалясь, что не умѣетъ льстить.
Среди пировъ и зрѣлищъ шумныхъ.
Увеселеній остроумныхъ,
Тамъ каждый пробовалъ себя
Въ стихахъ, поэзію любя,
И я, примѣромъ увлеченный,
Разъ написалъ „Тирсисъ влюбленный“…
Тамъ былъ извѣстный паладинъ
Породы древней господинъ;
Его казна была богата,
Гордясь среди другихъ людей
И родословною своей
И, какъ заслугой, блескомъ злата,
Онъ такъ себя надменно велъ,
Какъ будто съ неба къ намъ сошелъ.
Но этимъ блескомъ, этой славой,
Всей обстановкой величавой
Могла ли быть ослѣплена
Его красавица — жена?
Моложе втрое по несчастью,
Она скучала мужней властью,
И послѣ безпокойныхъ грёзъ,
Въ честь вѣрности прощальныхъ слёзъ,
Ждала лишь случаевъ счастливыхъ,
Которые имѣютъ власть
Воспламенять внезапно страсть
Въ сердцахъ красавицъ горделивыхъ — *
Чтобъ ей другаго полюбить»
Правами графа подарить.
5.
"Теперь я старъ, теперь я сѣдъ,
Вѣдь мнѣ за семьдесятъ ужь лѣтъ,
Но въ раннемъ возрастѣ моемъ
Я былъ красивымъ молодцомъ.
Не многіе изъ молодыхъ
Людей, изъ сверстниковъ моихъ,
Дворянъ и знатныхъ и простыхъ,
Могли бъ поспорить той порой
Въ блестящихъ качествахъ со мной.
Я былъ силенъ и живъ и смѣлъ,
Видъ нѣжный я тогда имѣлъ,
Какъ ныньче грубъ онъ и суровъ;
Война, заботы, рядъ годовъ
Изгладили, и до конца,
Черты тогдашнія лица
Съ ихъ выраженіемъ живымъ.
Да, слишкомъ разная пора
Мое сегодня и вчера!
Такъ что знакомымъ и роднымъ
Теперь меня бы не узнать,
Когда бъ случилось увидать.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Терезы образъ молодой
Какъ будто вижу предъ собой,
Воспоминаніе объ ней
Горитъ, живетъ въ душѣ моей.
Но я не въ силахъ описать
Вамъ эти милыя черты;
Смѣшенье польской красоты
Съ турецкою могло ей дать
Ту пару азіатскихъ глазъ,
Темнѣй чѣмъ небо въ этотъ часъ;
Но въ нихъ сквозилъ украдкой лучъ,
Какъ мѣсяцъ въ полночь изъ за тучъ;
И свѣтъ во мракѣ ихъ свѣтилъ,
Мѣшая съ нимъ лучи свои,
Глубокій взглядъ ихъ полонъ былъ
Огня, томленья и любви,
И было милое чело
Свѣжо… какъ озеро свѣтло
Безъ вѣтра, въ лѣтней тишинѣ,
Съ недвижнымъ солнцемъ въ глубинѣ,
Когда волна не говоритъ,
И сводъ небесъ въ нее глядитъ;.
Лицо…. но продолжать ли мнѣ
Портретъ возлюбленной моей?
Еще горю любовью къ ней,
При всѣхъ превратностяхъ земныхъ.
Въ бѣдахъ и радостяхъ моихъ;
И въ гнѣвѣ любимъ мы подъ часъ,
И въ старости тревожитъ насъ
Минувшаго пустая тѣнь,
Такъ какъ Мазепу въ этотъ день.
6.
«Мы встрѣтились, — ни взглянулъ,
Отъ глубины души вздохнулъ,
Безъ словъ отвѣтила она….
Природа чудныхъ тайнъ полна;
Есть много тоновъ, знаковъ въ ней —
Ихъ слышимъ, видимъ, но ничей
Опредѣлить не можетъ умъ;
Какъ искры, рой завѣтныхъ думъ
Изъ переполненныхъ сердецъ
Наружу рвется наконецъ:
Для нихъ то тотъ языкъ нѣмой,
Связь юныхъ душъ между собой.
Тѣ знаки молніей бѣгутъ,
Отъ сердца къ сердцу вѣсть несутъ,
Передавая въ тотъ же часъ
Другимъ огонь горящій въ васъ…»
И долго, молча, я страдалъ,
Но все вдали себя держалъ,
Пока представленъ не былъ ей.
О, сколько разъ, въ душѣ моей
Являлась мысль заговорить
Съ Терезою, чтобъ ей открыть!
Огонь, бушующій въ крови,
Но мнѣ мѣшалъ какой-то страхъ,
И замирали на устахъ
Слова дрожащія любви….
Однажды, шумною толпой,
Мы развлекалися игрой;
Счастливый жребій мой хотѣлъ,
Чтобъ близь Терезы я сидѣлъ;
И ту, которую любилъ.
Какъ часовой я сторожилъ,
(Дай Богъ, чтобъ часовые насъ
Такъ сторожили въ этомъ часъ!)
И я замѣтилъ, что она
Была задумчива, блѣдна,
И не игрой увлечена,
А чѣмъ-то…. Я не знаю чѣмъ….
Она играла между тѣмъ,
Оставить круга не могла,
Какъ бы прикована была,
На зло желанью своему,
Недвижно къ мѣсту одному.
За нею долго я слѣдилъ,
И вдругъ мнѣ мысли озарилъ
Внезапный свѣтъ, — онъ подалъ вѣсть,
Что для меня надежда есть.
Тогда-то я заговорилъ….
Признаться, рѣчь была темна,
Что нужды? слушала она
Мои несвязныя слова:
Кто слушалъ разъ, услышитъ два,
Конечно сердце въ ней — не ледъ,
Когда нибудь меня пойметъ!
7.
"Да, я любилъ и былъ любимъ.
Я слышалъ, слабостямъ такимъ
Совсѣмъ вы чужды; если такъ,
То повѣсть о моихъ слезахъ
И радостяхъ любви моей
Я сокращу, чтобы о ней
Не показался мой разсказъ
Пустой безсмыслицей для васъ.
Но вѣдь не всѣмъ дано судьбой
Разсудку страсти подчинять,
Или какъ вамъ — повелѣвать
И государствомъ, и собой.
Теперь я…. или былъ я — князь,
Вождь тысячъ, и на мой призывъ
Всякъ въ бой спѣшилъ наперерывъ,
Въ рядахъ стать первымъ не страшась,
Но надъ собой той власти нѣтъ!
Любилъ я, былъ любимъ въ отвѣтъ,
Считалъ счастливымъ жребій мой,
Но счастье кончилось бѣдой.
Встрѣчались тайно мы…. о! часъ
Свиданья перваго! для насъ
Онъ былъ наградою всему!
Отъ юности до зрѣлыхъ лѣтъ
Въ моихъ воспоминаньяхъ нѣтъ
Другаго равнаго ему,
Украйну бъ я готовъ отдать,
Чтобъ пережить его опять
И быть по прежнему пажомъ,
Который лишь владѣлъ мечомъ,
Былъ дорогъ сердцу одному,
И не имѣлъ богатствъ другихъ,
Лишь крѣпость юныхъ силъ своихъ.
Встрѣчались тайно мы: вдвойнѣ
Пріятно это, говорятъ;
Не знаю, это не по мнѣ,
Я жизнь свою отдать былъ радъ,
Чтобъ передъ небомъ и землей
Назвать ее моей женой;
Какъ часто я грустилъ о томъ,
Что мы встрѣчались лишь тайкомъ!
8.
"Но на влюбленныхъ много глазъ
Всегда глядитъ; слѣдили насъ….
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Въ глухую вочь подстерегли,
Схватили, къ rpaфy привели,
Обезоружили меня;
Но если бъ и покрытъ былъ я
Весь сталью съ головы до ногъ,
Что противъ нихъ я сдѣлать могъ
Близь замка, въ мѣстности пустой,
Вдали отъ помощи людской?
То было предъ разсвѣтомъ дня,
Не ждалъ другаго видѣть я,
И въ мысляхъ обратясь съ мольбой
Послѣдней, къ Дѣвѣ пресвятой,
Я предался судьбѣ своей!
Не знаю я — что сталось съ ней,
Съ Терезой, этотъ страшный часъ
Разъединилъ навѣки васъ.
Разгнѣвался надменный графъ —
Признаться надо; онъ былъ правъ.
Не могъ онъ перенесть того,
Что случай этотъ перейдетъ
На нисходящій графскій родъ,
Что благородный гербъ его,
Котораго онъ былъ главой,
Запятнанъ дерзостью такой…
Фи, срамъ! съ мальчишкою, съ пажомъ!
Когда бъ то было съ королемъ,
Быть можетъ, злобу обуздавъ.
Съ судьбой бы примирялся графъ.
Но тутъ…. я не имѣю силъ
Сказать, какъ онъ озлобленъ былъ.
9.
«Коня сюда!» — а вотъ и конь,
Степной породы, весь огонь;
Казалось, мысли быстрота
Была по членамъ разлита
У скакуна; до онъ былъ дикъ,
Къ уздѣ и шпорамъ не привыкъ,
Пугливъ и робокъ какъ олень,
И пойманъ только въ этотъ день.
Онъ фыркалъ, гриву подымалъ,
И страшно бился, и дрожалъ —
Въ безсильной ярости своей;
И подведенъ былъ сынъ степей
Наёмной челядью ко мнѣ,
И накрѣпко къ его спинѣ
Веревкой привязавъ меня,
Пустили вдругъ они коня,
Назадъ и на бекъ раздались —
И мы какъ вѣтеръ понеслись.
10.
"Впередъ, впередъ! — я изнемогъ,
Куда несусь понять не могъ,
День чуть замѣтно разсвѣталъ,
Покрытый пѣной, конь скакалъ
Впередъ. Послѣдній звукъ людской,.
Который вѣтеръ, несъ за мной
Со стороны враговъ моихъ,
Былъ звѣрскій, дикій хохотъ ихъ.
Внезапнымъ бѣшенствомъ объятъ,
Схвативъ веревку, я назадъ
Хотѣлъ лицо поворотить,
За зло проклятьемъ заплатить;
Мнѣ удалось, но конь бѣжалъ
Какъ буря, топотъ заглушалъ
Мой крикъ — 'и онъ напрасенъ былъ!
Я, правда, послѣ заплатилъ:
Ma мѣстѣ томъ, гдѣ замокъ былъ.
Подъемныхъ нѣтъ уже мостовъ,
Оградъ, рѣшотокъ, башенъ, рвовъ:
Поля его истреблены,
Лишь дикая трава растетъ
На камняхъ рухнувшей стѣны;
Ничто на мысль не наведетъ,
Что прежде крѣпость здѣсь была.
Ей твердость стѣнъ не помогла:
Я видѣлъ — башни тамъ пылали;
Зубцы ихъ трескались кругомъ,
Дымясь, ихъ крыши проливали
Свинецъ растопленный, дождёмъ.
А въ часъ страданья и печали,
Когда къ степному бѣгуну
Враги Мазепу привязали,
Они едва ли помышляли,
Что я имъ все припомяну!
Такъ, снялъ съ души я это бремя….
Равняетъ всѣхъ сѣдое время,
И, если только выжидать,
Примѣровъ не было отъ вѣка,
Чтобъ кто нибудь могъ избѣжать
Упорной мести человѣка,
Который много, много дней
Лелѣетъ зло въ душѣ своей.
11.
"Впередъ! И я, и конь степной,
Неслись, какъ вихри удалые,
И оставляли аа собой
Всѣ обиталища людскія:
Такъ въ небѣ метеоръ летитъ.
Когда внезапно, съ громкимъ трескомъ,
Онъ тьму ночную озаритъ
Сіянья сѣвернаго блескомъ.
Не попадалось намъ слѣдовъ
Ни деревень, ни городовъ,
Все степь — и на краю небесъ
Виднѣлся черной гранью лѣсъ;
Кой-гдѣ, на дальнихъ высотахъ,
Зубцы я видѣлъ на стѣнахъ
И башняхъ, отъ татаръ страну
Оберегавшихъ встарину, —
И только; больше никакихъ
Слѣдовъ людскихъ; лишь годъ назадъ
Тамъ турокъ армія прошла:
Казалось, почва поросла
Кровавымъ дерномъ въ тѣхъ мѣстахъ,
Гдѣ Спаги мчались на коняхъ.
Сводъ неба сумракъ облегалъ,
И грустно вѣтеръ завывалъ;
Хотѣлъ я вздохомъ отвѣчать,
Но ни молиться, ни вздыхать
Не могъ; мы мчались все впередъ,
Съ меня дождемъ холодный потъ
На гриву падалъ, конь же мой
Въ пугливомъ бѣшенствѣ храпѣлъ
И по пустынѣ вдаль летѣлъ.
Напрасно думалъ я порой,
Что скоро ослабѣетъ онъ,
Поспѣшнымъ бѣгомъ изнуренъ:
Я былъ, привязанный на нёмъ,
Для гнѣвной силы нипочёмъ,
И возбуждало лишь ее,
Какъ остріе звенящхъ шпоръ,
Усилье каждое мое
Дать членамъ сдавленнымъ просторъ.
И голосъ свой я испыталъ:
Онъ былъ и слабъ, и тихъ; но вдругъ
Мой конь рванулся, будто звукъ
Трубы внезапно услыхалъ,
При каждомъ слонѣ Тренева жъ
И прыгалъ въ бокъ; ножъ тѣнь воя
Веревки были всѣ въ крови,
И жажда мучила меня,
И жгла языкъ сильнѣй огня.
12.
"И вотъ предъ лѣсомъ мы густымъ.
Онъ былъ глубокъ, необозримъ;
Тамъ вѣковыя дереза,
Которыхъ гордая глава
Не преклонялась предъ грозой,
Стояли твердою стѣной;
И густо, густо между нихъ
Ряды деревьевъ молодыхъ
Свѣжѣй, роскошнѣй, зеленѣй,
Росли во всей красѣ своей:
Весна имъ щедро каждый годъ
Одежду новую даетъ,
А осень снова обнажитъ;
Тогда опавшій листъ лежитъ,
Окрашенъ въ мертво-красный цвѣтъ,
Какъ будто послѣ битвы слѣдъ
Застывшей крови. Средь полянъ
Я видѣлъ кое-гдѣ каштанъ
И мощный дубъ; порой видна
Была суровая сосна,
Но отъ дорога въ сторонѣ..
Ихъ сучья не мѣшали мнѣ.
А то иначе — жребій мой,
Конечно бъ былъ совсѣмъ другой….
Мнѣ раны холодъ оковалъ,
Узлы веревки крѣпко сжалъ,
И такъ межь пней, деревъ, кустовъ
Мы мчались на крылахъ вѣтровъ,
И быстрымъ скокомъ волки тамъ
Неслись за нами но слѣдамъ;
Сквозь лѣсъ сіяющей зарей —
Я видѣлъ ихъ вблизи за мной,
А ночью все хрустѣлъ въ ушахъ
Ихъ легкій, крадущійся шагъ.
О, какъ желалъ я въ этотъ мигъ
Съ мечемъ ворваться въ стаю имъ,
И кончить въ бѣшеномъ бою,
По крайней мѣрѣ, жизнь мою!
Какъ мучилъ страхъ теперь меня,
Что силъ не станетъ у коня!
Напрасно: средь пустынь рожденъ,
Какъ серна горъ, былъ легокъ онъ,
И быстръ, какъ вѣтра буйный бѣгъ,
Когда онъ гонитъ бѣлый снѣгъ,
Имъ очи путника слѣпитъ,
Морозомъ члены леденитъ,
Чтобъ никогда бѣднякъ не могъ
Ступить за близкій ужь порогъ;
И, головой своей крутя,
Онъ мчался по тронамъ лѣснымъ
Золъ, бѣшенъ и неукротимъ,
Какъ своенравное дитя,
Какъ женщина, когда она
Отмстить кому за зло властна.
13.
"Мы миновали темный лѣсъ.
Ужь солнце было средь небесъ;
Но холодъ въ воздухѣ стоялъ,
Или-то въ жилахъ пробѣгалъ
Ихъ леденящіе, мертвый хладъ?
Страданья хоть кого смирятъ;
Я былъ тогда совсѣмъ другой:
Порывистъ, какъ потокъ весной,
И больше чувствовалъ, чѣмъ могъ
Причину чувствъ тѣхъ разсказать,
А много мнѣ пришлось страдать
Отъ этой смѣси всѣхъ тревогъ:
Я былъ и холоденъ и нагъ,
Меня томили стыдъ и страхъ,
И злость, снѣдающая духъ,
Тоска, и гнѣвъ, и боль — все вдругъ.
Происходя отъ тѣхъ людей,
Въ чьихъ жилахъ кровь кипитъ сильнѣй,
И узъ не терпитъ, точно змѣй
Въ минуты ярости своей, —
Диковина-ль, что той порой,
Страдая тѣломъ и душой,
Подъ гнётомъ боли и тревогъ,
Я на минуту изнемогъ?
Мнѣ быстрый бѣгъ туманилъ взглядъ;
Мелькая, путь бѣжалъ назадъ;
Огромнымъ сильнымъ колесомъ
Вертѣлись небеса кругомъ;
Ложились на-земь дерева….
Мнѣ было тошно, голова
Моя кружилась, мозгъ болѣлъ,
То на минуту онъ нѣмѣлъ,
То снова бился и дрожалъ;
Лучъ мимолетный пробѣжалъ
Въ глазахъ моихъ, и въ тотъ же мигъ
Непроницаемою тьмой
Покрылся взоръ угасшій мой.
Я силъ очнуться не имѣлъ,
Не могъ поднять своихъ очей,
Лишь въ глубинѣ души моей
Рой чувствъ подавленныхъ кипѣлъ;
И, видя близкій свой конецъ,
Я былъ, какъ на доскѣ пловецъ
Средь волнъ морскихъ, когда онѣ
Его крутятъ, толкаютъ, бьютъ,
И шумно къ берегу несутъ.
Жизнь колебалася во мнѣ,
Свѣтя порой сквозь мракъ; точь въ точь
Какъ тѣ огни въ глухую ночь,
Которые по временамъ
Закрытымъ, страждущихъ очамъ
Являются въ тяжелый мигъ,
Когда горячка мучитъ ихъ;
Еще усиліе одно —
Все стало смутно и темно.
Боль замѣнилъ хаосъ на, часъ,
Что было хуже во сто разъ….
О, было бъ слишкомъ мнѣ опять
Тожь, умирая, испытать;
Однако — я увѣренъ въ томъ —
Вамъ предстоятъ передъ концомъ
Сильнѣй страданія и страхъ,
Пока не обратимся въ прахъ;
Но я готовъ на смерть, предъ пей
Не отвращу моихъ очей.
14.
"И я очнулся. Гдѣ я былъ?
Окоченѣлый и безъ силъ….
И медленно, едва-едва,
Вступала жизнь въ свои права;
Чуть билось сердце, пульсъ дрожалъ,
По членамъ трепетъ пробѣгалъ,
И съ болью взволновалась вновь
Охладѣвающая кровь.
Въ ушахъ моихъ былъ странный шумъ,
Въ умѣ рой безотрадныхъ думъ,
Я могъ смотрѣть, но тяжело,
Какъ бы сквозь темное стекло.
И было на небѣ свѣтло,
Смотрѣла звѣзды съ вышины,
Вблизи я слышалъ плескъ волны —
Нѣтъ, то не сонъ! мой конь повлекъ
Меня въ бунтующій потокъ.
Онъ былъ стремителенъ, широкъ,
Съ трудомъ мы плыли по волнамъ
Къ безвѣстнымъ, темнымъ берегамъ;
Но гордо конь сердитый валъ
Широкой грудью пробивалъ,
Съ усильемъ цѣли достигалъ.
Я мало пристани былъ радъ:
Взглянувъ впередъ, взглянувъ назадъ,
Я видѣлъ только тьму одну,
Ужасной ночи глубину,
И не совсѣмъ то сознавалъ,
Земной ли жизнію дышалъ.
15.
"Съ лоснистой шерстью, съ мокрой гривой,
Дымясь, шатаясь подо мной,
Собравъ всѣ силы, конь ретивый
Взбирался на берегъ крутой.
Достигли мы его вершины,
Оттуда я на степь взглянулъ,
Мой взоръ въ пространствѣ потонулъ:
Тянулись въ сумракѣ равнины,
Безъ очертаній и лица,
Все дальше, дальше, безъ конца….
Такъ въ безпокойныхъ грёзахъ сна
Мы видимъ пропасти безъ дна;
И тамъ и сямъ, по временамъ,
Бѣлѣлись пятна по степямъ,
И массы зелени густой
Въ глаза кидалися порой
Изъ темноты, озарены
Лучомъ всплывающей луны.
Но никакихъ не видѣлъ я
Тамъ злаковъ близкаго жилья;
Ни свѣтъ огня во тьмѣ ночной,
Гостепріимною звѣздой,
Мнѣ издалёка не свѣтилъ,
Хотя бъ блудящій огонекъ
Своей игрой мой взоръ привлекъ:
Мнѣ бъ видъ его отраденъ былъ,
Напомнивъ мнѣ въ тотъ горькій мигъ
Объ обиталищахъ людскихъ.
16.
"Мы подвигались все впередъ,
Но вижу — конь мой устаетъ,
И, бѣлой пѣною покрытъ,
Ужь не по прежнему бѣжитъ;
Теперь и слабое дитя
Могло бъ имъ управлять, шутя.
Что пользы въ томъ? къ его спинѣ,
Какъ прежде, я привязанъ былъ
И еслибъ дать свободу мнѣ,
Она бъ, въ тотъ часъ упадка силъ,
Больному тѣлу моему
Не послужила ни къ чему.
Однако я хотѣлъ опять
Свои оковы разорвать —
Но какъ ничтожна и слаба
Была напрасная борьба!
Уже по свѣтлымъ полосамъ.
Раскинутыми по небесамъ*
Я видѣлъ приближенье дня, —
Увы, какъ тихо для меня
Текли часы! казалось тѣнь
Тумана утренняго въ день
Не перейдетъ. Но вдругъ востокъ
Зардѣлся розовымъ огнемъ:
Шаръ солнечный всходилъ по немъ,
Въ своемъ сіяньи одинокъ,
Раздвинулъ сонмъ ночныхъ свѣтилъ,
Ихъ колесницы помрачить,
И пролилъ съ неба въ міръ земной
Свѣтъ незаимствованный свой.
17.
«Волнуясь, утренній туманъ
Поднялся отъ пустынныхъ странъ,
Лежавшихъ дѣвственнымъ ковромъ
Вдали, и сзади, и кругомъ.
Къ чему же послужило намъ
Такъ долго мчаться по степямъ,
Въ лѣса глухіе проникать,
И волны рѣкъ переплывать?
Все также были мы теперь
Въ степи; ни человѣкъ, ни звѣрь
Здѣсь не оставили слѣда,
Ни знакъ работы и труда
Не затерялся средь степей,
Роскошныхъ въ дикости своей.
Былъ самый воздухъ нѣмъ и тихъ,
Въ травахъ высокихъ и густыхъ
Рой насѣкомыхъ не жужжалъ,
Хоръ птицъ веселый не звучалъ
По зеленѣющимъ кустамъ,
На встрѣчу утреннимъ лучамъ.
И долго конь усталый мой
Тащился шагомъ, чуть живой;
Не могъ свободно онъ вздохнуть,
И задыхался, будто грудь
Рвалась на части у него, —
Но намъ навстрѣчу никого
Не попадалось. Вдругъ вдали,
Гдѣ сосны черныя росли,
Какой-то шумъ я услыхалъ,
Не вихрь ля сучья всколебалъ?
Нѣтъ, это былъ табунъ коней,
Возросшихъ тамъ, среди степей,
На дикой волѣ; ихъ бока
Не знало шпоры сѣдока,
Ихъ не касались никогда
Ни хлыстъ, ни поводъ, ни узда;
По вѣтру гривы распустивъ
И ноздри широко раскрывъ,
Стремительно, какъ вихрь степной,
И массой темной и густой,
Подобные морскимъ волнамъ,
Они неслись на встрѣчу къ намъ.
Увидѣвъ ихъ, мой конь заржалъ,
Шатаясь, тихо побѣжалъ,
И вдругъ упалъ, лишенный силъ,
Глаза недвижно устремилъ,
Въ предсмертныхъ мукахъ захрипѣлъ, —
Послѣдній часъ его приспѣлъ!
И кони подбѣжали къ намъ,
И удивленными очами
Смотрѣли, какъ лежалъ я тамъ,
Привязанъ крѣпкими узлами;
То тихо подойдутъ, храпятъ,
То быстро всторону рванутся,
Пустыню ржаньемъ огласятъ,
Кругами по полю несутся,
И къ лѣсу бросились назадъ:
Страшилъ ихъ человѣка взглядъ.
Они оставили опять
Меня томиться и страдать
Средь этой степи безграничной,
Гдѣ конь мой кости положилъ,
Гдѣ смертный часъ освободилъ
Его отъ ноши непривычной;
Безъ жизни онъ теперь лежалъ,
А я — на мертвомъ умиралъ!
Кто изъ людей не трепеталъ
За жизнь, боязнію тревожимъ»
Себя заботливо храня?
Какъ будто смерть есть западня,
Которой избѣжать мы можемъ!
И хоть норой ее мы ждёмъ,
Какъ блага молимъ и желаемъ,
Порой, въ отчаяньи своемъ,
На жизнь мы руку подымаемъ,
Но никогда нашъ смертный часъ
Не будетъ во время для насъ,
И самымъ тягостнымъ мученьямъ
Все жь будетъ горькимъ заключеньемъ.
Но странно: роскоши сыны,
Что въ наслажденьяхъ утопають,
Чрезъ мѣру всѣмъ упоены,
Спокойно часто умираютъ,
Или спокойнѣе, чѣмъ тѣ,
Что жили въ горѣ, въ нищетѣ.
Тому, кто средь пути земнаго
Зналъ все, что радостно и ново,
Ужь больше нечего желать,
Иль за собою оставлять….
Несчастный все конца бѣдамъ
Съ надеждой ждетъ, его очамъ,
Томимымъ горемъ постояннымъ,
Смерть кажется врагомъ нежданнымъ:
Она пришла его лишить
Вѣнца за всё, и, умирая,
Увы! — не можетъ онъ вкусить
Плодовъ имъ созданнаго рая;
День завтрашній ему бъ все далъ,
Его бъ воздвигнулъ отъ паденья,
Онъ отъ него награды ждалъ
За всѣ страданья я гоненья;
День завтрашній, въ замѣну бѣдъ
И тернія, готовилъ розы,
Готовилъ рядъ счастливыхъ лѣтъ,
Ему сіяющихъ сквозь слезы:
Не сталъ бы жизнь онъ проклинать; —
День завтрашній ему бъ далъ силу
Владѣть, блистать, карать, спасать, —
И лечь ему теперь въ могилу!?
18.
"Садилось солнце, — я лежалъ
На коченѣющемъ конѣ
И думалъ: здѣсь погибнуть мнѣ….
Туманъ глаза мнѣ покрывалъ,
Они нуждались въ вѣчномъ снѣ.
Возврата не было назадъ!
Я бросилъ мой послѣдній взглядъ
На небеса и увидалъ
Тамъ ворона: онъ ожидалъ
Моей лишь смерти — пиръ начать;
То онъ садился, то опять
Вверхъ подымался и парилъ
Ко мнѣ все ближе каждый разъ;
Сквозь сумракъ вечера мой глазъ
Полетъ крыла его слѣдилъ;
Однажды такъ онъ близокъ былъ,
Что я бъ его ударить могъ,
Когда бы сила…. но песокъ.
Который чуть-чуть зашумѣлъ,
Когда привстать я захотѣлъ,
Движенье ослабѣвшихъ рукъ,
Да горла напряженный звукъ,
Который голосомъ назвать
Едва ли можно, отогнать
Его успѣли отъ меня.
Затѣмъ уже не помню я
Что было; снилась мнѣ тогда
Одна мнѣ милая звѣзда:
Она смотрѣла издали
Въ глаза померкшіе мои,
Играя въ небѣ голубомъ
Своимъ блуждающимъ лучомъ.
Затѣмъ тупой, холодный, смутный
Возвратъ къ сознанію минутный,
Опять безчувствіе потомъ,
И вновь чуть слышное дыханье,
Дрожь, на минуту замиранье,
Лёдъ возлѣ сердца моего,
Стонъ, вырвавшійся противъ воли,
Лучъ въ мысляхъ, трепетъ, чувство боли, —
Да вздохъ — и больше ничего.
19 (*).
"И я очнулся. Неужели
Теперь лежу я на постели?
Кто это на меня глядитъ?
Неужли кровля надо мною?
Чей взоръ съ заботою такою
Мои движенья сторожитъ?
Тамъ у стѣны въ углу сидѣла
Казачка, дѣвушка; она,
Участья нѣжнаго полна,
Съ мольбою на меня смотрѣла:
И я на мигъ глаза закрылъ,
Боясь — не сонъ ли это былъ….
При первомъ мыслей пробужденьи
Я встрѣтилъ этотъ чудный взглядъ;
Смотрю…. нѣтъ, это не видѣнье,
Мнѣ то всѣ чувства говорятъ!
Когда жь казачка увидала,
Что могъ глаза я открывать,
То улыбнулась, подбѣжала,
Рукою знакъ дала молчать,
Къ лицу мнѣ руку приложила,
Поправила подушку мнѣ,
Тихонько дверь пріотворила,
И вышла вонъ; и въ тишинѣ
Чуть слышной музыкой раздался
Ея шаговъ скользящихъ шумъ,
И я опятъ одинъ остался,
Въ смущеньи пробужденныхъ думъ.
20.
«Она съ отцомъ прешла опять….
Но я не буду утомлять
Васъ описаньемъ тѣхъ годовъ,
Когда я жалъ межъ казаковъ.
Они безъ чувствъ меня нашли
Въ степи, и въ хату принесли,
Мнѣ дали жизнь опять узрѣть,
Чтобъ ими нѣкогда владѣть!
Безумцы, въ ярости своей,
Изобрѣтая мнѣ мученья,
Меня прогнали въ глушь степей,
Въ крови, нагаго, безъ движенья,
Чтобы по этому пути,
Чрезъ степь, мнѣ къ власти перейти.
Судьбу свою кто можетъ знать?
Къ чему жь теперь намъ унывать?
Уйдемъ мы скоро отъ погони
И завтра будутъ наши кони
За Борисѳеномъ отдыхать.
Съ какою радостію очи
Я на Днѣпрѣ бъ остановилъ….
Товарищи, спокойной ночи!»
Такъ гетманъ повѣсть заключилъ.
Подъ тѣнью дуба вѣковаго
Онъ съ нѣгой сладкой легъ потомъ
На ложѣ лиственномъ своемъ.
Ему то было ужь не ново:
Лишь часъ удобный приходилъ,
Вездѣ онъ отдыхъ находилъ;
И если Карлъ забылъ герою
Сказать спасибо за разсказъ,
Не удивляйтесь: той порою
Онъ крѣпко спалъ ужь цѣлый часъ.
Д. М-Х-Л.
(*) Эта глава въ переводѣ значительно сокращена, подробности показались переводчику утомительными. Примѣч. перев.