Л. Н. Толстой и H. H. Страхов: Полное собрание переписки. Том I (Страхов)

Л. Н. Толстой и H. H. Страхов: Полное собрание переписки. Том I
автор Николай Николаевич Страхов

Опубл.: 1878. Источник: az.lib.ru

Л. Н. Толстой и H. H. Страхов: Полное собрание переписки. Том I

Группа славянских исследований при Оттавском университете и Государственный музей Л. Н. Толстого, 2003

Письма 1870—1878

СПИСОК УСЛОВНЫХ СОКРАЩЕНИЙ

Борьба I — Страхов H. H. Борьба с Западом в нашей литературе. Исторические и критические очерки. Книга I. СПб., 1882.

ГМТ — Государственный музей Л. Н. Толстого в Москве.

Гусев, I, II, III, IV — Гусев Н. Н. Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии. Москва, Издательство АН СССР, 1954, 1957, 1963, 1970.

ДСТ, I, II — Толстая С. А. Дневники в 2 томах. Москва, Художественная литература, 1978.

Достоевская — Достоевская А. Г. Воспоминания. Москва, Правда, 1987.

Крамской — Иван Николаевич Крамской. Письма, статьи. Т. I, И. Москва, 1965—1966.

ЛН — Литературное наследство. Москва, Наука, 1931- (издание продолжается).

Мир как целое — Страхов H. H. Мир как целое. Черты из науки о природе. СПб., 1872.

Мир филологии — Щербакова М. И., ред. Мир филологии. Посвящается Лидии Дмитриевне Громовой-Опульской. Российская Академия наук. Институт мировой литературы им. А. М. Горького. Москва, Наследие, 2000.

ОР ГМТ — Отдел рукописных фондов Государственного музея Л. Н. Толстого в Москве.

Очерки былого — Толстой С. Л. Очерки былого. Тула, Приокское книжное издательство, 1975.

ПСС — Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений в 90 томах (Юбилейное). Москва-Ленинград, Гослитиздат, 1928—1958.

ПТС, I — Модзалевский Б. Л., ред. Переписка Л. Н. Толстого с H. H. Страховым. Санкт-Петербург, Издательство Общества Толстовского музея, 1914.

ПТС, II - Донсков А. А., ред. Л. Н. Толстой и С. А. Толстая. Переписка с H. H. Страховым. Оттава, Славянская исследовательская группа при Оттавском университете и Москва, Государственный музей Л. Н. Толстого, 2000.

Переписка Некрасова — Переписка Н. А. Некрасова. В 2 томах. Москва, Художественная литература, 1987.

Переписка с писателями — Л. Н. Толстой. Переписка с русскими писателями. В 2 томах. Издание 2-ое, дополненное. Москва, Художественная литература, 1978.

Переписка Тургенева — Переписка И. С. Тургенева. В 2 томах. Москва, Художественная литература, 1986.

Розанов — Розанов В. В. Литературные изгнанники. Т. I. Санкт-Петербург, 1913.

Соловьев — Соловьев B.C. «Неподвижно лишь солнце любви…» Москва, 1980.

Толстой в воспоминаниях — Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. В 2 томах. Москва, Художественная литература, 1978.

Толстой и Стасов — Лев Толстой и В. В. Стасов. Переписка 1878—1906. Труды Пушкинского Дома Академии наук СССР. Ленинград, Прибой, 1929.

Тургенев — Тургенев И. С. Полное собрание сочинений и писем в 28 томах. Сочинения в 15 томах. Письма в 13 томах. Москва-Ленинград, Издательство АН СССР, 1960—1968.

Фет — Фет A.A. Мои воспоминания, 1848—1889. Ч. I, П. Москва, 1890.

ОТ РЕДАКТОРА

Настоящая публикация представляет собой шестой том нашей Толстовской серии, являющейся плодом многолетнего сотрудничества Группы славянских исследований при Оттавском университете, Государственного музея Л. Н. Толстого в Москве и Института мировой литературы Российской Академии наук.

Выход в свет этого двухтомного издания приурочен к двойному юбилею — 175-летию со дня рождения корреспондентов: Л. Н. Толстого и Н. Н. Страхова. Некоторые из напечатанных здесь 467-ми писем, которыми авторы обменялись за время своей продолжавшейся почти четверть века переписки, публикуются впервые. Письма Толстого, публиковавшиеся в Юбилейном Полном собрании сочинений (ПСС), были вновь сверены с оригиналами, выправлены по ним и дополнены соответствующими письмами H. H. Страхова. Будучи впервые опубликована в столь полном объеме, эта переписка предоставляет уникальную возможность последовательного наблюдения за ходом рассуждений двух выдающихся мыслителей, ведущих серьезный диалог, в котором они затрагивают целый ряд важнейших вопросов, касающихся религиозных, философских, социальных и литературных проблем. Публикация дополнена вступительной статьей редактора и обширными комментариями, подготовленными двумя ведущими московскими толстоведами. Мы надеемся, что это издание станет существенным подспорьем для будущих исследований жизни и творчества обоих корреспондентов, а также внесет вклад в изучение истории их уникальных отношений. В настоящее время я работаю над критическим анализом истории взаимоотношений Л. Н. Толстого и H. H. Страхова, результаты которого будут опубликованы в третьем томе настоящего издания.

Подготовка публикуемых материалов по самой их природе потребовала значительных совместных усилий, как в России, так и в Канаде. Мы выражаем сердечную благодарность Государственному музею Л. Н. Толстого в Москве и его директору, профессору В. Б. Ремизову, за предоставленный ценный материал и заведующей Отделом русской классической литературы Института мировой литературы Российской Академии наук доктору филологических наук М. И. Щербаковой за ее советы и помощь.

Мне бы также хотелось высказать признательность административному помощнику Группы славянских исследований Дж. Вудсворту за содействие в редакторской работе и ассистенту А. А. Ключанскому за помощь в подготовке публикации.

Данная работа не могла бы быть успешно завершена без моральной и финансовой поддержки, которая была оказана нам Канадским Советом по исследованиям в области социальных и гуманитарных наук, а также Оттав ским университетом, в особенности, его ректором, доктором Ж. Патри, и проректором по научной работе, доктором Р. Мажором.

Сентябрь 2003

А. А. Донсков, действительный член

Канадского королевского общества,
директор Группы славянских исследований

при Оттавском университете

Письма 1870—1878 годов

1. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову¹ 19 марта 1870 г. Ясная Поляна.

19 марта 1870. Милостивый Государь!

Я с большим удовольствием прочел вашу статью о женщинах² и обеими руками подписываюсь под ее выводы; но одна уступка, которую] вы делаете о женщинах бесполых³, мне кажется, портит всё дело. Таких женщин нет, как нет четвероногих людей. Отрожавшая женщина и не нашедшая мужа женщина все-таки женщина; и если мы будем иметь в виду не то людское общество, кот[орое] обещают нам устроить Милли⁴ и пр., а то, которое существует и всегда существовало по вине непризнаваемого ими кого-то, мы увидим, что никакой надобности нет придумывать исход для отрожавшихся и не нашедших мужа женщин: на этих женщин без контор, кафедр и телеграфов всегда есть и было требование, превышающее предложение. — Повивальные бабки, няньки, экономки, распутные женщины. Никто не сомневается в необходимости и недостатке пов[ивальных] бабок, и всякая несемейная женщина, не хотящая распутничать телом и душою, не будет искать кафедры, а пойдет насколько умеет помогать родильницам. Няньки — в самом обширном народном смысле. Тетки, бабки, сестры это няньки, находящие себе в семье в высшей степени ценимое призвание. Где семья, в кот[орой] бы не было такой няньки, кроме нанятой? И счастлива та семья и те дети, где она есть. И женщина, не хотящая распутничать душой и телом, вместо телеграфной конторы всегда выберет это призвание — даже не выберет, а сама собой нечаянно впадет в эту колею и с сознанием пользы и любви пойдет по ней до смерти. Не говорю о наемных няньках, кот[орых] мы выписывали из Швейцарии, Англии, Германии.

Под экономками, кроме наемных, опять я разумею тещ, матерей, сестер, теток, бездетных жен. Опять призвание женственное, в высшей степени полезное и достойное. Не знаю, почему для достоинства женщины — человека вообще выше передавать чужие депеши или писать рапорты, чем соблюдать состояние семьи и здоровье ее членов.

Вы, может быть, удивитесь, что в число этих почетных званий я включаю и несчастных блядей. Это я обязан сделать потому, что мои доводы строятся не на том, что бы мне желательно было, а на том, что есть и всегда было. Эти несчастные всегда были и есть⁵ и, по-моему, было бы безбожием и бессмыслием допускать, что Бог ошибся, устроив это так, и еще больше ошибся Христос⁶, объявив прощение одной из них. Я только смотрю на то, что есть, стараюсь понять, для чего оно есть. То, что этот род женщин нужен⁷, нам доказывает то, что мы выписали их из Европы; то же, для чего они необходимы, нетрудно понять, если мы только допустим то, что всегда было, что род человеческий развивается только в семье. Семья только в самом первобытном и простом быту может держаться без помощи магдалин⁸, как это мы видим в глуши, в мелких деревнях; но чуть только является большое скопление в центрах — большие села, маленькие города, большие города — столицы, так являются они и всегда соразмерно величине центра. Только земледелец, никогда не отлучающийся от дома, может, женившись молодым, оставаться верным своей жене и она ему, но при усложненных формах жизни, мне кажется очевидным, что это невозможно (в массе, разумеется). Что же было делать тем законам, кот[орые] управляют миром? Остановить скопление центров и развитие? Это противуречило другим целям. Допустить свободную перемену жен и мужей (как этого хотят пустобрехи либералы) — это тоже не входило в цели Провидения по причинам ясным для нас — это разрушало семью. И потому по закону экономии сил явилось среднее — появление магдалин, соразмерное усложнению жизни. Представьте себе Лондон без своих 80 т[ысяч] магдалин. Что бы сталось с семьями? Много ли бы удержалось жен, дочерей чистыми? Что бы сталось с законами нравственности, кот[орые] так любят блюсти люди. Мне кажется, что этот класс женщин необходим для семьи, при теперешних усложненных формах жизни.

Так что, если мы только не будем думать, что общественное устройство произошло по воле каких-то дураков и злых людей, как это думают Милли, а по воле, непости[жи]мой нам, то нам будет ясно место, занимаемое в нем несемейной женщиной.

Они смотрят с точки зрения гордости, т. е. желания показать, что они устроят мир лучше, чем он устроен, и потому ничего не видят; но стоит только посмотреть с точки зрения существующего, и всё станет ясно. Они говорят о женщине хорошо. Призвание женщины все-таки главное — рождение, воспитание, кормление детей. Миш-ле⁹ прекрасно говорит, что есть только женщина, а что мужчина есть le mâle de la femme¹⁰. Посмотрим же на эту женщину, исполняющую свой прямой долг. Тот, кто жил с женщиной и любил ее, тот знает, что для женщины, рожающей в продолжение 10, 15 лет, бывает период, в котором она бывает подавлена трудом. Она носит или кормит; старших надо учить, одевать, кормить, болезни, воспитание, муж и вместе с тем темперамент, кот[орый] должен действовать, ибо она должна рожать. В этом периоде женщина бывает, как в тумане напряжения, она должна выказать упругость энергии непостижимую, если бы мы не видали ее. Это вроде того, как наши северн[ые] мужики в 3 мес[яца] лета убирают поля. В этом-то периоде представьте себе женщину, подлежащую искушениям всей толпы неженатых кобелей, у к[оторых] нет магдалин, и главное — представьте себе женщину без помощи других, несемейных женщин — сестер, матерей, теток, нянек. И где есть женщина, управившаяся одна в этом периоде? — Так какое же нужно еще назначение несемейным женщинам? Они все разойдутся в помощницы рожающим, и всё их будет мало, и всё будут мереть дети от недосмотра и будут от недосмотра дурно накормлены и воспитаны.

¹ Письмо не отправлено.

² Н. Страхов. «Женский вопрос» (журнал «Заря», 1870, № 2, С. 107—149) — критический разбор книги английского философа и экономиста Джона Стюарта Милля (John Stuart Mill) (1806—1873). Книга вышла одновременно в двух изданиях: 1. Подчиненность женщины, сочинение Джона Стюарта Милля. Перевод с английского, с предисловием Николая Михайловского, с приложением писем Огюста Конта (Auguste Comte) к Д. С. Миллю по женскому вопросу (С.-Петербург. Издание книгопродавца С. В. Звонарева); 2. О подчиненности женщины, сочинение Джона Стюарта Милля. Перевод с английского, под редакциею и с предисловием Г. Е. Благосветлова / Исторические женские типы. Статья Иоганна Шерра. Перевод с немецкого. (СПб., 1869). Статья вошла в книгу: Н. Страхов. Борьба с Западом в нашей литературе. Исторические и критические очерки. Герцен. Милль. Парижская коммуна. Ренан. Штраус (СПб., Типография Добродеева, Троицкий пер., д. 32., 1882). Далее: Борьба, I.

³ В конце статьи Страхов пишет: «Несправедливо Милль говорит, что положение женщины определяется двумя факторами: властолюбием мужчин и перевесом на их стороне физической силы. Существенный фактор, определявший и имеющий определять это положение, есть пол женщины. Взаимное влияние мужчины и женщины зависело главным образом от того, что они смотрели друг на друга, как на существа разного пола; существенный интерес для той и другой стороны заключался в этом их отношении. Мужчина подчинялся требованиям, которые делала женщина, желавшая от него известных качеств, как от жениха, возлюбленного, мужа, отца своих детей. Женщина развивалась под влиянием идеала, который мужчина составлял себе о невесте, любовнице, жене, матери. Несправедливо и нелепо говорить, что мужчины при этом думали только о власти, есть вещи гораздо слаще власти, есть в человеке стремления более высокие и никогда не заглушающиеся. Человечество засвидетельствовало, что оно гораздо лучше, чем о нем думает Милль. Чистота девы, любовь жены, чувства матери — составляют предмет благоговения мужчин, перед которым они преклоняются и который охраняют гораздо ревностнее, чем всякую власть и всякий закон.

Отношения между полами, эти таинственные и многозначительные отношения, — источник величайшего счастья и величайших страданий, воплощение всякой прелести и всякой гнусности, настоящий узел жизни, от которого существенно зависит ее красота и ее безобразие, — эти отношения упущены из виду Миллем и не внесены им в женский вопрос. Это значит — философ выпустил из рассматриваемого явления самую существенную его сторону и думал однако же понять и объяснить явление.

Не в праве ли мы после этого сказать, что женский вопрос после всех подобных толков остается столь же загадочным и неисчерпаемым, как и прежде? Все рассуждения Милля ходят только вокруг да около; его скептицизм и неправильные попытки приложения экспериментального метода всего больше и яснее свидетельствуют об одном — о слепоте к самым ясным явлениям, о глухоте к самым громким требованиям человеческой природы. Женский вопрос, так, как понимает его Милль, вытекает не из сущности отношений между женщинами и мужчинами, а из источников совершенно посторонних. И следовательно мы вправе сказать, что этот вопрос есть плод непонимания дела, а вовсе не какого-либо слишком глубокого проникновения в него.» (цит. по Борьба, 1, С. 199—200).

⁴ Имеется в виду следующее место из статьи Страхова: «Вот где было бы совершенно кстати вспомнить науку об образовании характера. Не объяснила ли бы нам хоть эта наука, как являются женщины, не чувствующие склонности к браку, и какого свойства бывают эти женщины?

Общий вывод совершенно ясный: для общественных дел требуется женщина бесполая, то есть или такая, которая не имеет пола от рождения, или такая, которая перешла уже за пределы полового возраста. Бесполость достигается еще одним средством, весьма известным в истории женщин, игравших политические роли; обыкновенно такие женщины, отвергая брак, отвергают вместе и любовь, и стыдливость, они становятся развратными не в силу похотливости, как обыкновенные испорченные женщины, а в силу равнодушия к чисто женским стремлениям, в силу уклонения от пути женской натуры» (там же, С. 192—193).

⁵ Как пишет H. H. Гусев, эта мысль заимствована из сочинения Артура Шопенгауэра (Arthur Schopenhauer) «Parerga und Paralipomena», Т. И, Гл. XXVII, «О женщинах», С. 383. Шопенгауэр, считая моногамию мужчин явлением неестественным, утверждает, что при системе моногамии «число замужних женщин сокращается и остается множество неустроенных женщин, которые в высших классах влачат существование бесполезных старых дев, а в низших принуждены заниматься чрезмерно тяжелой работой или становятся женщинами легкого поведения, которые, однако, при таком положении необходимы для удовлетворения мужского пола; они являются признанным сословием, социальная задача которого — сохранение от разврата тех женщин, которым судьба благоприятствовала найти себе мужа или которые надеются найти его. В одном Лондоне их насчитывается 80 тысяч» — H. H. Гусев. Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии с 1870 по 1881 год (Москва, Издательство Академии наук СССР, 1963), С. 15. Далее: Гусев, III.

⁶ Лука, 7: 33-50.

Такой взгляд Толстого на женщин-«магдалин» впоследствии претерпел коренные изменения. В первой части «Анны Карениной» Константин Левин за обедом в ресторане говорит Облонскому, что он не признает «погибших милых созданий» и что для него все женщины разделяются на две категории: женщины и стервы. В главе VIII статьи «Так что же нам делать» (1882—1884 гг.), в рассказе «Франсуаза» (1890) Толстой говорит о проституции как о социальном и нравственном зле. В сборнике «На каждый день» (1908) помещена следующая мысль Толстого: «Для того, чтобы ясно понять весь ужас, всю превратность устройства жизни европейского христианского общества, довольно только вспомнить о том, что в этих обществах считается необходимостью существование женщин, долженствующих удовлетворять уродливые требования мужчин» (ПСС, Т. 43, С. 132).

⁹ магдалины — эвфемизм для обозначения проституток. Происхождение его связано с именем Марии из города Магдалы (Магдалины). Она вела развратную жизнь, но под влиянием Христа, исцелившего ее от «семи бесов», сделалась образцом глубокого покаяния и искреннего обращения к вере Христа. Вера ее была вознаграждена: Христос раньше других явился ей по воскресении, и она сделалась восторженной проповедницей истины.

¹⁰ Мишле Жюль (Jules Michelet) (1798—1874) — французский историк, автор книг «L’amour» (1856) и «La femme» (1859), посвященных защите брака и семьи.

¹¹ mâle de la femme — самец женщины (фр.).

2. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому¹

18 ноября 1870 г. Санкт-Петербург. Высокочтимый Лев Николаевич!

Пишу к Вам только по праву (если такое право есть) моего восхищения перед Вашими произведениями и еще потому, что желаю обратиться к Вам от имени «Зари».²

Впрочем, я должен бы уж давно благодарить Вас за себя, за то добро, которое Вы мне лично сделали, — о чем я не мог говорить в своих статьях³. Вы меня подняли, оживили, прогнали ту тоску и скуку, которую начинала наводить на меня литература и моя работа в ней; Вы, может быть, придали мне сил в моих частных делах и помогли мне одолеть кое-какие тяжелые обстоятельства. Вам и автору «России и Европы»⁴ я обязан тем, что после десятилетней работы для меня воочию настала новая эпоха в литературе, со всею радостью и бодростью каждой новой эпохи, с блестящими надеждами впереди.

Все это прямо до Вас не касается; но я уверен, что Вы цените Ваш великий дар и потому Вам приятно будет узнать, какое действие он производит на людей, из которых многих Вы, конечно, никогда и не услышите. Хотя «Петербургские ведомости» и сомневаются в том, чтобы шесть томов крупной печати могли в каком-нибудь случае быть великим и бесценным делом, но эти «Ведомости», очевидно, мало смыслят толку в печатной бумаге и не знают, какая в ней может заключаться сила.

Обращаюсь теперь с нашим маленьким интересом. Оживляя и ободряя всю грамотную Россию, Вы можете в то же время сделать величайшую поддержку журналу, который, право, того заслуживает. С большой радостью услышал я от Василия Владимировича⁵, что Вы обещали ему на следующий год свое новое произведение. Теперь наступает самое решительное время подписки, и для «Зари» было бы чрезвычайно важно, если бы она могла публиковать название Вашей вещи. Вы очень обяжете нас, если сообщите нам это название.

Подписка! Нам совершенно необходима порядочная подписка; огромной подписки не только не желает Кашпирев, но не желаю даже и я, которому вовсе не стыдно было бы жадничать, так как деньги пошли бы не в мой карман. Но порядочная подписка — необходима. Я сильно надеюсь, что она будет; если же Вы дадите название, то она будет непременно; и теперь именно решительная минута, — пособите!

С истинным почтением остаюсь

Ваш сердечно-преданный почитатель

Н. Страхов

1870. 18 ноября.

¹ Публикуется впервые по черновому автографу, хранящемуся в архиве Страхова в Национальной библиотеке Украины им. В. И. Вернадского в Киеве (НБУ).

² Ежемесячный литературно-художественный журнал «Заря» выходил в Петербурге в 1869—1872 гг. Издателем журнала был Василий Владимирович Кашпирев (1836—1875), фактическим редактором — Страхов.

³ Статьи о романе «Война и мир»: «Война и мир». Сочинение графа Л. Н. Толстого. Томы I, II, III и IV. Статья первая" — журнал «Заря» (1869, № 1); «Война и мир». Сочинение графа Л. Н. Толстого. Т. I, II, III и IV. Статья вторая и последняя" — «Заря» (1869, № 2); «Литературная новость» — «Заря» (1869, № 3); «Война и мир». Сочинение гр. Л. Н. Толстого. Томы V и VI" — «Заря» (1870, № 1).

Отдельные оттиски статей были изданы в 1871 г. в Петербурге под заглавием: Н. Страхов. Критический разбор «Войны и мира».

⁴ Данилевский Николай Яковлевич (1822—1885) — естествоиспытатель, философ, публицист. Окончил Царскосельский лицей, затем факультет естественных наук Петербургского университета. Выдержал экзамен на магистра ботаники. Увлекся учением Ш. Фурье (Charles Fourier) (1772—1837), в 1845—1848 гг. посещал «пятницы» М. В. Буташевича-Петрашевского, на которых в марте 1848 г. прочел доклад с изложением этого учения. В июне 1849 г. был арестован по делу «петрашевцев» и свыше 4-х месяцев провел в Петропавловской крепости. Для следственной комиссии подробно изложил основы фурьеризма, подчеркнув его чисто экономический и психологический характер. Прекративший посещать «пятницы» за год до разгрома кружка, Данилевский был признан невиновным и определен под секретный надзор полиции. Участвовал во многих естественно-научных экспедициях. С 1880 г. до смерти возглавлял Крымскую комиссию по борьбе с филлоксерой (филлоксера — насекомое семейства тлей, карантинный вредитель виноградников). Владел небольшим имением в Крыму (Мшатка близ Симеиза). В конце жизни — тайный советник (чин 3-го класса, соответствовавший званию генерал-лейтенанта воинской службы). Главное сочинение Данилевского — книга «Россия и Европа», посвященная обоснованию панславизма, впервые печаталась в виде отдельных статей в журнале «Заря» в 1869 г. Работа «Дарвинизм. Критическое исследование» в двух томах не была закончена и была издана под наблюдением Страхова после смерти Данилевского.

⁵ Сохранилось следующее письмо В. В. Кашпирева к Толстому:

«Милостивый Государь Граф Лев Николаевич. Предполагая с будущего года издание нового журнала, под названием „Заря“, я, как человек со вершенно неизвестный литературному миру, не решался обратиться к Вам прямо от своего лица с самого начала. Необходимо было прежде заручиться несколькими известными литературными именами и собственно такими, которые сразу и ярко обозначили бы основные начала, которых новый журнал будет постоянно придерживаться в своем направлении. Теперь Вам известно уже, что постоянными сотрудниками будут H. H. Страхов, Н. С. Лесков (М. Стебницкий) и В. П. Клюшников. По этим-то соображениям, прежде чем писать Вам, Граф, прямо от себя, я поручил В. П. Клюшникову первоначально переговорить с Вами. Он сообщил мне, что Вы были так любезны, согласились печатать на страницах нашего возникающего литературного органа свой вновь задуманный роман. Говорить Вам о значении для нашего издания Вашего снисходительного согласия было бы совершенно излишне после Вашего великого романа, тем более что мы надеемся в 1-м номере поместить о нем статью H. H. Страхова и имеем смелость думать, что на долю нашей занимающейся „Зари“ выпадет счастье первой сказать первое, посильное слово о Вашем колоссальном произведении, совершившем великий переворот в истории русской изящной словесности.

Позвольте мне, Граф, выразить Вам чувство глубочайшей признательности за позволение выставить Ваше имя на обертке „Зари“ и надеяться, что наше издание будет удостоено бесценной чести напечатать в своих первых книжках ваш новый труд. Все условия, которые Вам угодно будет предложить, будут с удовольствием приняты. Примите уверение в чувствах глубочайшего уважения и преданности, с каковыми имею честь быть Ваш, Милостивый Государь, покорнейший слуга В. Кашпирев.

21 июля 1868 г.

Адрес мой: Петербург. Ковенский переулок, дом Чичаговых; Василию Владимировичу Кашпиреву». (ОР ГМТ, публикуется впервые)

Вновь задуманный роман Толстого, о котором упоминает Кашпирев, вероятно, один из неосуществленных замыслов Толстого. Историк М. П. Погодин, с которым Толстой виделся 14 апреля 1868 г. в Москве, отметил в своем дневнике, что Толстой «хочет писать жизнь Суворова и Кутузова». В феврале 1870 г. начат роман из эпохи Петра I.

3. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

25 ноября 1870 г. Ясная Поляна. Милостивый государь Николай Александрович¹!

Вы не поверите, как мне больно отказать в содействии уважаемому журналу и в особенности Вам; но я не могу поступить иначе. Судите сами: у меня не только нет названия тому, что я буду писать (названий вообще я никогда не умею придумывать и приискиваю большей частью, когда всё написано), но и нет ничего, над чем бы я работал. Я нахожусь в мучительном состоянии сомнений, дерзких замыслов невозможного или непосильного и недоверия к себе и вместе с тем упорной внутренней работы. Может быть, это состояние предшествует периоду счастливого самоуверенного труда, подобного тому, который я недавно пережил, а может быть, я никогда больше не напишу ничего. Так вот почему я решительно не могу ничего обещать, как ни сильно я бы желал напечатать в «Заре».

Одно, что могу сказать — что если мне суждено написать еще что-нибудь, то, если это будет не длинно, я всё отдам в «Зарю», если длинно, то часть всего. Я понимаю, что для журнала нужно теперь, сейчас, в декабре, по крайней мере, а потому, если бы я вдруг начал работать и дошел бы до того состояния, в котором чувствуешь, что работа завладевает тобою и потому уверен, что кончишь, я бы тотчас же известил вас и прислал бы вам название. Но это мало вероятно. Вот и всё о делах. Теперь позвольте мне благодарить вас — не благодарить — потому что не за что, так же, как и вам меня, а выразить ту сильнейшую симпатию, которую я чувствую к вам, и желание узнать вас лично. Я в Москве не был уже с год², а в Петербурге надеюсь не быть никогда, поэтому мне мало шансов увидать вас; но я воспользуюсь всяким случаем и прошу вас сделать то же. Может быть, вам придется когда-нибудь проезжать по Курской дороге. Если бы вы заехали ко мне, я бы был рад, как свиданью с старым другом.

Искренно любящий и уважающий вас

гр. Л. Н. Толстой

25 Ноября 1870.

¹ Описка Толстого, вместо: «Николаевич».

² В 1870 г. Толстой был в Москве дважды: в начале марта и в конце декабря.

4. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому 12 сентября 1871 г. Санкт-Петербург.

Поиски мои кончены, высокоуважаемый Лев Николаевич, но ничего хорошего не могу сообщить Вам.

1. Глазунов¹ отказался.

2. Вольф², увидав меня, вдруг объявил, что больше четырех тысяч он не дает.

3. Исаков³, или лучше его прикащик Мартынов⁴, ведущий все его дела, толковал, что полное собрание не пойдет, так как есть Стел-ловского⁵, а что хорошо бы издать Войну и Мир, тысячи три экземпляров, и пустить рубли по три.

4. Самое выгодное предложение сделал Д. Ф. Федоров⁶, тот, на чьи деньги рассчитывал Кожанчиков⁷. Принимая Ваши условия (т. е. 4 тома, 36.000 экземпляров, цена 10 рублей), он предлагает Вам шесть тысяч рублей, деньги сейчас и сполна. Расчет его вот какой:

Вам………….. 6.000 р.

Издание будет стоить……. 8.000

Уступка книгопродавцам] …. 7.200 по 20 % с 36.000

Всего…….. 21.200

Ему останется……. 14.800

Эти деньги он думает выручить в 3 года. То есть на 14 тысяч затраты (Вам 6 и за издание 8), он думает в три года нажить рубль на рубль. «Может быть, прибавил он, кто-нибудь для славы издаст на лучших условиях, но по-купечески дать больше невыгодно». Тургенев⁸, сказал мне Федоров, сам печатает свои издания и потом продает гуртом за полцены, то есть как раз дает книгопродавцу выручить столько, сколько желает выручить с Вас Федоров.

Очень бы я был доволен, если бы мои справки послужили Вам к чему-нибудь, — например, пригодились бы для соображений о самом выгодном способе сделать дело. Но я заранее не надеялся на здешних издателей, и думаю, что в Москве Вы найдете людей более денежных и более смелых.

Хочу поправить то, что я писал Вам о Достоевском⁹. Повидавшись с ним несколько раз, я увидел, что он вовсе не ослабел, и что перемена, которая мне показалась страшною, в сущности имеет какой-то очень хороший характер. Теперь у него прекрасная семья¹⁰, двое маленьких детей¹¹; есть при том надежда, что он, может быть, избавится от житья заработком¹². Словом — будущее очень светло, и я, вместо того чтобы жалеть о нем, стал радоваться.

Бесы¹³ очевидно представляют все его достоинства и все его недостатки, возведенные в квадрат, если не в куб. Он работает над этим романом добросовестнейшим образом; а выйдет, кажется, чудище, которого никто не поймет.

Графине расскажите следующую историю. Была тут девушка, на которой меня все толкали жениться. Но так как она была богата и криворота и по другим высшим причинам, я ничуть не подавался на подталкивание. Должен сознаться, что я находил девушку все-таки симпатичною. Нынешней весной вдруг объявляют, что она выходит замуж за молодого человека, которого мы все знали и который давно за ней ухаживал. Жених сияет, пьют шампанское и пр. По службе он должен был уехать месяца на два или на три. Случайно я его встретил в Киеве. Он объявил мне, что Петербург — Европа, а Киев все-таки Азия, и что он в эту же ночь едет в Петербург. — «Играть свадьбу»? — Не знаю… — «Как?..» Да вы там лучше узнаете. — Приезжаю в Петербург и узнаю: жених приехал как раз накануне того дня, когда его невеста должна была венчаться с другим! Говорят, они виделись в тот же день; жених упрекал, она плакала и на коленях просила прощения… Впрочем, подробности еще узнаю хорошенько. Сватьба однако же совершилась на следующий день с новым женихом. Отставной уехал назад в Киев.

Вот вам и женитесь! А графиня говорит, что это вовсе не трудно.

Недавно слышал суждения о «Войне и Мире» с новой точки зрения. Строгие маменьки не дают этой книги дочкам, находя ее соблазнительною. Особенно возмущаются двумя сценами: когда Ана толь видит в первый раз Наташу и входит к ней в ложу и 2) когда Наташа ночью прокрадывается к раненому князю Андрею.

От всей души желаю Вам всего хорошего.

Вам преданнейший
Н. Страхов

1871 г. 12 сент.

¹ Глазунов Иван Ильич (1826—1889) — петербургский книгопродавец, издатель.

² Вольф Маврикий Осипович (1825—1883) — петербургский издатель, книгопродавец.

³ Исаков Яков Алексеевич (1810—1881) — владелец книжного магазина в Петербурге.

⁴ Мартынов Николай Гаврилович — издатель, книгопродавец.

⁵ Стелловский Федор Тимофеевич (1826—1875) — владелец типографии, литографии и нотного магазина в Петербурге, издатель сочинений Писемского, Достоевского и др. В 1864 г. Стелловский выпустил «Сочинения Гр. Л. Н. Толстого» в двух томах в количестве 3000 экземпляров. Это издание принято считать вторым собранием сочинений Толстого.

⁶ Федоров Дмитрий Федорович — петербургский книгопродавец.

⁷ Кожанчиков Дмитрий Ефимович (1820—1877) — петербургский книгопродавец и издатель.

⁸ Тургенев Иван Сергеевич (1818—1883).

⁹ Письмо Страхова неизвестно. С Ф. М. Достоевским Страхов был знаком с 1859 г. Достоевский вернулся в Петербург 8 июля 1871 г. после более чем четырехлетнего пребывания за границей.

¹⁰ Достоевский женился вторым браком 15 февраля 1867 г. на Анне Григорьевне Сниткиной (1846—1918). Страхов был шафером на их свадьбе.

¹¹ Дочь Достоевских Люба родилась в Дрездене 14 сентября 1869 г., сын Федор родился 16 июля 1871 г. в Петербурге.

¹² 29 марта 1871 г. скончалась А. Ф. Куманина (урожд. Нечаева), родная тетка Ф. М. Достоевского со стороны матери. От нее в наследство Достоевский получил 500 десятин земли в Рязанской губернии, близ поселка Спас-Клепики. Он был введен в наследство лишь в январе 1881 г., всего за несколько дней до кончины.

¹³ Роман «Бесы» был написан в 1870 г. в Дрездене. Печатался в журнале «Русский вестник» в 1871 г., №№ I, II, IV, VII, IX, X, XI.

В письме к Достоевскому от 12 апреля 1871 г. Страхов писал: «Поджидал я, многоуважаемый Федор Михайлович, третьей части „Бесов“, чтобы написать Вам о них: и очень огорчен, что не дождался. Во второй части чудесные вещи, стоящие на ряду с лучшим, что Вы писали. Нигилист Кириллов — удивительно глубок и ярок. Рассказ сумасшедшей, сцена в церкви и даже маленькая сценка с Кармазиновым — все это самые верхи художества. Но впечатление в публике до сих пор очень смутное; она не видит цели рассказа и теряется во множестве лиц и эпизодов, которых связь ей не ясна. Простите, что пишу Вам эти неблагоприятные суждения. Мне даже приходило в голову предложить Вам советы, и я не могу воздержаться от этой глупости, которую прошу Вас принять как выражение величайшего моего интереса к Вашей деятельности.

Очевидно — по содержанию, по обилию и разнообразию идей Вы у нас первый человек и сам Толстой сравнительно с Вами однообразен. Этому не противоречит то, что на всем Вашем лежит особенный и резкий колорит.

Но очевидно же: Вы пишете большей частью для избранной публики, и Вы загромождаете Ваши произведения, слишком их усложняете. Если бы ткань Ваших рассказов была проще, они бы действовали сильнее. Например, „Игрок“, „Вечный муж“ произвели самое ясное впечатление, а все, что Вы вложили в „Идиота“, пропало даром. Этот недостаток, разумеется, находится в связи с Вашими достоинствами. Ловкий француз или немец, имей он десятую долю Вашего содержания, прославился бы на оба полушария и вошел бы первостепенным светилом в Историю всемирной Литературы. И весь секрет, мне кажется, состоит в том, чтобы ослабить творчество, понизить тонкость анализа, вместо двадцати образов и сотни сцен остановиться на одном образе и десятке сцен. Простите, Федор Михайлович, но мне все кажется, что Вы до сих пор не управляете Вашим талантом, не приспособляете его к наибольшему действию на публику. Чувствую, что касаюсь великой тайны, что предлагаю Вам нелепейший совет — перестать быть самим собою, перестать быть Достоевским. Но я думаю, что в этой форме Вы все таки поймете мою мысль» — см. «Шестидесятые годы. Материалы по истории литературы и общественному движению» (Москва-Ленинград, Издательство Академии наук СССР, 1940), С. 271.

5. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

13 сентября 1871 г. Ясная Поляна.

Отвечаю вам¹, любезный Николай Николаевич, в том же порядке, в каком и вы пишете мне, т. е. сначала о так наз[ываемых] делах, т. е. о пустяках, а потом о не делах, т. е. о существенном. Прочтя первую часть вашего письма, я хотел отвечать, что согласен на предложение Гиерог[лифова]², и теперь был бы согласен на подобное предложение; главное — потому, что издать надо будет самому, а хлопот много, и мне не до них. Вот и всё о делах. Одно только, что я не рассчитывал на то, что вы так будете хлопотать о моем деле, и если бы рассчитывал, то не решился бы вас просить. Очень вам благодарен за всё, что вы сделали по этому делу, и прошу вас больше этими пустяками не заниматься. Я дорожу другого рода беседой с вами.

Вы напрасно меня так хвалите. Во-первых, я буду (особенно, если бы это было года два тому назад) ломаться перед вами, буду ненатурален, стараясь соблюсти в ваших глазах тот вид, в котором я представляюсь вам; во-вторых, похвалы действуют на меня вредно (я слишком склонен верить справедливости их), и я с великим трудом только недавно успел искоренить в себе ту дурь, к[оторую] произвел во мне успех моей книги³. Вы сами так тонко это понимаете. Как А. Григорьев⁴, чтобы купаться в атмосфере похвалы, всех по ранжиру производил в гениев. — А обмануть меня не трудно в значении моей деятельности, я сам обманываться рад⁵. На выражение же вашего сочувствия отвечу только тем, что оно мне радостно в высшей степени; потому что ту же радость, к[оторую] вы испытали, встретив одни и те же взгляды на жизнь во мне, я испытал, встретив вас. В одном только мы не равны. Я не могу отделаться от мысли, что я подкуплен вашими похвалами. Скоро после вас я на желез[ной] дороге встретил Тютчева⁶, и мы 4 часа проговорили. Я больше слушал. Знаете ли вы его? Это гениальный, величавый и дитя старик. Из живых я не знаю никого, кроме вас и его, с кем бы я так одинаково чувствовал и мыслил. Но на известной высоте душевной единство воззрений на жизнь не соединяет, как это бывает в низших сферах деятельности, для земных целей, а оставляет каждого независимым и свободным. Я это испытал с вами и с ним. Мы одинаково видим то, что внизу и рядом с нами; но кто мы такие и зачем и чем мы живем и куда мы пойдем, мы не знаем и сказать друг другу не можем, и мы чуждее друг другу, чем мне или даже вам мои дети. Но радостно по этой пустынной дороге встречать этих чуждых путешественников. И такую радость я испытал, встретясь с вами и с Тютчевым. Знаете ли, что меня в вас поразило более всего? Это — выражение вашего лица, когда вы раз, не зная, что я в кабинете, вошли из сада в балконную дверь. Это выражение чуждое, сосредоточенное и строгое объяснило мне вас (разумеется, с помощью того, что вы писали и говорили). Я уверен, что вы предназначены к чисто философской деятельности. Я говорою чисто в смысле отрешенности от современности; но не говорю чисто в смысле отрешения от поэтического, религиозного объяснения вещей. Ибо философия чисто умственная есть уродливое западное произведение; а ни греки — Платон⁷, ни Шопенгауэр]⁸, ни русские мыслители не понимали ее так. У вас есть одно качество, которого я не встречал ни у кого из русских, это, при ясности и краткости изложения — мягкость, соединенная с силой: вы не зубами рвете, а мягкими сильными лапами. Я не знаю содержания вашего предполагаемого труда⁹, но заглавие мне очень нравится, если оно определяет содержание в общем смысле. Но да не будет это статья, но, пожалуйста, сочинение. Но бросьте развратную журнальную деятельность. Я вам про себя скажу: Вы, верно, испытываете то, что я испытывал тогда, как жил, как вы (в суете), что изредка выпадают в месяцы часы досуга и тишины, во время которых вокруг тебя устанавливается понемногу ничем не нарушаемая своя собственная атмосфера, и в этой атмосфере все жизненные явления начинают размещаться так, как они должны быть и суть для тебя; и чувствуешь себя и свои силы, как измученный человек после бани. И в эти-то минуты для себя (не для других) истинно хочется работать, и бываешь счастлив одним сознанием себя и своих сил, иногда и работы. Это-то чувство вы, я думаю, испытываете, изредка и я прежде, теперь же это — мое нормальное положение, и только изредка я испытываю ту суету, в к[оторой] и вы меня застали и которая только изредка перерывает это состояние. Вот этого-то я бы желал вам. Про себя же скажу, что я или потому, что слишком отдаюсь этому чувству, или от нездоровья (мне нехорошо всё это время) ничего не пишу и не хочется душой писать.

Хотел многое еще написать, но перервалось настроение, и посылаю письмо, какое есть.

Еще раз благодарю вас и за ваше письмо и за ваши хлопоты по моему делу.

Ваш Л. Толстой

13 сентября.

¹ Ответ на несохранившееся письмо Страхова, написанное после первого посещения Ясной Поляны и личного знакомства с Толстым и его семьей в августе 1871 г.

² Гиероглифов Александр Степанович (1825—1901), петербургский издатель и книгопродавец. В его типографии в 1872 г. была отпечатана книга французского историка, философа и писателя И. Тэна (Hippolyte Taine) (1828—1893) «Об уме и познании», в переводе Страхова.

³ Роман «Война и мир».

⁴ Григорьев Аполлон Александрович (1822—1864) — литературный и театральный критик, поэт, переводчик, мемуарист.

⁵ Перефразированные строчки стихотворения А. С. Пушкина «Признание» (1826): «Ах, обмануть меня не трудно!.. Я сам обманываться рад!»

⁶ О встрече с Толстым Ф. И. Тютчев упоминал в телеграмме к жене от 22 августа 1871 г. из Москвы: "Утомительно, но не скучно. Много спал. Приятная встреча с автором «Войны и мира» (Гусев, III, С. 32). В письме к А. А. Фету от 24…26 августа Толстой упомянул эту встречу и разговор, продолжавшийся «4 станции» (ПСС, Т. 61, С. 259).

⁷ Платон (427—347 до н. э.) — греческий философ-идеалист, последователь Сократа.

⁸ Шопенгауэр Артур (Arthur Schopenhauer) (1788—1860) — немецкий философ-идеалист, получивший широкую известность во второй половине XIX в.

⁹ Речь идет о книге Страхова «Мир как целое. Черты из науки о природе». Книга писалась восемь лет, появляясь в течение этого времени в виде отдельных статей.

6. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

16…17 января 1872 г. Ясная Поляна. Многоуважаемый Николай Николаич!

Я написал азбуку¹ или книжку для чтения и печатаю. Редактор Беседы — Юрьев² просит меня дать ему для напечатания одну повесть³. Я отвечал, что не могу дать прежде чем в Зарю: я так обещал. Будьте так добры, напишите мне, нужно ли вам в Зарю повесть или рассказ из Азбуки и, если нужно, то я пришлю вам, и вы, если вам годится — возьмете.

Давно не видал, не слыхал и не читал вас, о чем очень жалею. Напишите, что вы делаете? Я очень занят и доволен работой.

Ваш Л. Толстой

¹ «Азбука» — учебник для народных школ, явившийся результатом многолетней педагогической деятельности Толстого. Первые наброски к «Азбуке» были сделаны Толстым в 1868 г. В конце декабря 1871 г. Толстой поехал в Москву с рукописью первой книги «Азбуки» и передал ее в типографию Ф. Ф. Риса, где ранее печатался роман «Война и мир». В начале января типография приступила к набору «Азбуки».

² «Беседа» — ежемесячный ученый, литературно-политический журнал, выходивший в Москве в 1871—1872 гг. Редактор-издатель — писатель и переводчик Сергей Андреевич Юрьев (1821—1888).

³ Рассказ «Бог правду видит, да не скоро скажет», в основу которого положен отрывок из романа «Война и мир» — рассказ Платона Каратаева (т. IV, ч. III, гл. XIII). Рассказ был опубликован в журнале «Беседа», 1872, № 3, затем вошел в третью книгу «Азбуки».

7. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

3 марта 1872 г. Ясная Поляна.

Как мне жалко, многоуважаемый Николай Николаевич, что мы так давно с вами замолчали. Я, кажется, виною этого. Получив ваше письмо', мне так захотелось побеседовать с вами. И статей ваших не было до нынешней прекрасной о Дарвине². Что вы делаете? О себе не могу написать, что я делаю — слишком длинно. Азбука занимала и занимает меня, но не всего. Вот этот остаток-то и есть то³, о чем не могу написать, а хотелось бы побеседовать. Азбука моя кончена и печатается очень медленно и скверно у Риса, но я по своей привычке всё мараю и переделываю по 20 раз. От этого я и не выслал в Зарю. Между нами будь сказано — это обещание меня стесняет; а пользы для Зари не будет. Это так ничтожно, и оговорка, что из Азбуки, уничтожит всё, что даже могло бы значить имя. Если можно выхлопотать мне свободу — очень одолжите.

Если будет какое-нибудь достоинство в статьях азбуки, то оно будет заключаться в простоте и ясности рисунка и штриха, т. е. языка; а в журнале это странно и неприятно будет — точно недоконченное. Как в картинной галерее, какой бы ни было, рисунки карандашом без теней.

Жизнь наша в деревне та же. Прибавилось новое только школа крестьянских детей, кот[орая1 сама собой завелась. И всех нас с детьми моими очень занимает⁴.

Приезжал ко мне на днях один Александров⁵, сотрудник Семья а школа, читал свои статьи, просил советов, указаний; и оставил мне неопределенное впечатление, или очень хороший и даровитый человек, или совсем дрянь. Когда будете писать мне, скажите, не слыхали ли, что это за человек?

Заметили ли вы в наше время в мире русской поэзии связь между двумя явлениями, находящимися между собой в обратном отношении: упадок поэтического творчества всякого рода — музыки, живописи, поэзии, и стремление к изучению русской народной поэзии всякого рода — музыки, живописи <украшения> и поэзии. Мне кажется, что это даже не упадок, а смерть с залогом возрождения в народности. Последняя волна поэтическая — парабола была при Пушкине на высшей точке, потом Лермонтов, Гоголь, мы грешные, и ушла под землю⁶. Другая линия пошла в изучение народа и выплывет, Бог даст, а Пушкинский период умер совсем, сошел на нет.

Вы поймете, вероятно, что я хочу сказать.

Счастливы те, кто будут участвовать в выплывании. Я надеюсь.

Прощайте, крепко жму вам руку и жду хорошего длинного письма. Очень рад, что А. Н. Майков⁷ помнит меня. Это очень симпатический мне человек.

Гр. Л. Толстой

3 марта.

¹ Письмо Страхова неизвестно.

² Н. Н. Страхов. «Переворот в науке» — «Заря» (1872, № 1). Статья написана по поводу книги: «Происхождение человека и подбор по отношению к полу». Чарльза Дарвина. В двух томах. Перевод с английского под ред. И. М. Сеченова. С рисунками (СПб. 1871). Статья вошла в книгу: Н. Страхов. Борьба с Западом в нашей литературе. Исторические и критические очерки. Книжка вторая (СПб., Типография брат. Пантелеевых, Казанская ул., д. № 33, 1883), С. 110—134.

³ Имеется в виду работа над романом из эпохи Петра I.

⁴ Старший сын Толстого Сергей Львович вспоминал: «Зимой 1872 года отец сделал опыт так называемого ланкастерского обучения. Он поручил мне, сестре Тане и даже брату Илье, несмотря на то, что ему еще не было семи лет, обучать деревенских ребят грамоте. Учил также дядя Костя Иславин. Ученики приходили к нам в дом, в передней и в прилегающих к ней комнатах мы учили каждый свою группу учеников. Опыт был довольно удачен, и ученики мои и сестры Тани усвоили себе начальную грамоту; Илья же был слишком мал и к тому же подрался со своими учениками.

В свободное от уроков время мы с увлечением катались с нашими сверстниками-учениками на скамейках. Здесь они были нашими учителями». См.: С. Л. Толстой. Очерки былого. Приокское книжное издательство (Тула, 1975), С. 35. Далее: Очерки былого.

⁵ Александров Николай Александрович (1841—1907) — журналист, автор этнографических рассказов для детей. В начале 70-х годов был членом Петербургской комиссии народных чтений в Соляном городке. Совместно с А. Н. Плещеевым издал для детей литературный сборник «На праздник» (СПб., 1873; в числе авторов — Я. П. Полонский, Н. А. Некрасов, Н. С. Курочкин и сам Александров), получивший одобрительные отзывы критики.

⁶ Текст в схеме Толстого: Карамзин, Глинка, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, мы, грешные, изучение народа, будущее.

⁷ Майков Аполлон Николаевич (1821—1897) — поэт. Толстой познакомился с ним в 1855 г. в Петербурге.

8. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

10-11 марта 1872 г. Санкт-Петербург.

1872 г. 10 Марта

О, какие радостные вести, бесценный Лев Николаевич! Так Вы опять пишете, опять работаете — увидим — я даже предчувствую немножко, что дело идет о слиянии с народною поэзиею, и хочу поговорить о Ваших волнах. Но — сперва о том, что называется делами. Как бы ни желал, но не могу помочь Вам; Вы должны покориться горькой участи и чем-нибудь отделаться от «Зари». Во-первых, Кашпирев питает ко мне величайшую ревность по отношению к журналу. Сколько я ни старался показать, что не посягаю ни на малейшую частицу его власти, что имею в виду не свое самолюбие, а только пользу дела, он не поверил до сих пор и с предубеждением встречает все мои советы, а настояния вызывают в нем даже упорное противодействие. Но это бы еще ничего — я стал бы действовать через других. Главное — Вы не поверите, в каких беспрерывных фантазиях живет чета Кашпиревых¹; они только мечтами и питаются и услаждаются. Ваше имя в журнале для них такой удобный предлог для всяких радужных надежд, розовых разговоров и размышлений, что они от него не откажутся ни за какие действительные блага. Если же Вы не исполните Вашего обещания, то жалобам и нареканиям не скоро будет конец. Так все и идет: подозревают, мечтают, злословят, жалуются, а дела только не делают, и хотя время проводят не без занимательности, но с большими издержками и не только без пользы для других, а со вредом.

Так и быть — поскорее пришлите два-три рассказа и свалите с себя эту обузу. Я, впрочем, сегодня еще потолкую в редакции и завтра напишу Вам результат.

11 марта. Несмотря на мои разговоры, Кашпирев стоит на напечатании Вашего рассказа. Одна причина довольно уважительна: будет исполнено обещание редакции, а в числе бесчисленных упреков «Заре» не раз было повторено, что она фальшиво обещает Вас. В последний раз этот упрек очень взбесил Кашпирева, так как сделан был (печатно) Авсеенкою², бывшим сотрудником и приятелем, который участвовал даже в составлении объявления, даже настаивал, чтобы Вас обещали как можно положительнее. Нет, Лев Николаевич, покоритесь судьбе и пришлите Ваш рассказ об охоте³. Поручите мне держать корректуру — и дело сделается скорехонько, и всей истории будет конец.

«Заря» идет вот как. Первую книжку типография кончила 8-го или 10-го февраля. Затем до первых чисел марта не было послано в типографию ни одной рукописи. Теперь набирается февральская книжка и выйдет на Святой. Почему так делается, я еще не разгадал; но думая об этом, я каждый день благодарю небеса, что сложил с себя заботы о Заре и отложил всякую надежду на нее.

Приезжал я к Вам, что называется, разбитый на голову. В 1870 я из кожи лез, чтобы поставить Зарю на ноги. Хлопотал, сам писал столько, как никогда, добился величайшего чуда — что весь год «Заря» выходила в тот месяц, который на обертке, сам раздобыл денег Кашпиреву на последние книжки. Я ждал большого усиления подписки — ничуть не бывало; вероятно, доля неуспеха заключается в неисправной рассылке и переписке с подписчиками. Но как бы то ни было, я увидел, что дело не может идти, а Кашпирев в половине января 1871 объявил мне отставку, — то есть увольнение от редакторских занятий и от 100 р. в месяц. Меня, конечно, не это поразило, а то, что я потерпел фиаско как журналист, что меня не читают и что я не могу содействовать ходу журнала ни своими статьями, ни группированием вокруг себя других пишущих. Да; и в сотрудниках я очень обманулся, — я, собиравший вокруг себя когда-то множество молодежи, не нашел ни единого человека, который бы поусердствовал мне в журнале. Очень я заносился высоко, оттого и много у меня оказалось несбывшихся возможностей и обманувших надежд.

Тосковал я все лето. Свидание с Вами оживило меня и доставило мне минуты удивительного восторга, о котором Вы могли судить по моим письмам, и за который еще раз благодарю Вас. Но приехавши в Петербург неизвестно зачем, ни к чему и ни к кому, пустившись отыскивать работу для денег на житье и занятие для того, чтобы чем-нибудь кормить ум и душу, я потерпел неудачи, остановки, и до си* пор у меня ничего не склеилось. Я хотел добыть переводов и ими жить, а другую половину времени употреблять на книгу, как Вы мне советовали. Перевожу я теперь вот что: статьи Ренана⁴ по истории религий (где нет ничего оскорбительного для христианства) и Шопенгауэра Grundprobleme der Ethik⁵; но издатели плохи — задерживают плату — потому и переводы мало подвигаются. Из нужды стал писать в Зарю, о коммуне⁶, о Дарвине⁷; писал бы и больше, да приходится чуть не клещами вытягивать гонорарий — мочи нет. Стал наконец писать в новый прескверный журнал Гражданин⁸, где скоро платят, но — душа не лежит к этому изданию, к редактору и его кружку. С первым номером вышла история, которая меня повеселила. Через Ап. Н. Майкова я отдал туда статейку⁹, но сам не показывался в кружок, так что сотрудники ничего обо мне не подозревали. Выходит номер и вдруг они находят там меня. На первой же Середе¹⁰ Мещерского они гурьбой наступают на него, и открыто, целым хором пускаются ругать меня. А Майков и сам Мещерский стали за меня и побили их торжественно. Послушайте, какое обвинение было высказано — они находили и кричали, что в моих статьях — одна вода. Что скажете? А спросите — откуда злоба? Очень уж они паршивы, и я их пугаю своею честностию (я не хвалюсь, — ведь это качество отрицательное), да не любезен им потому, что об них ничего не пишу, мало, видите, даю им весу и не изучаю их.

А книга о происхождении вещей¹¹ приостановилась вот почему. Я все-таки улучил время и стал читать, прочел Дарвина, Каспара Вольфа¹², принялся было за Спенсера¹³ и за Бутлерова¹⁴; да вдруг приехал Н. Я. Данилевский¹⁵ и говорит, что он будет писать о Дарвине. Я ему и решился было уступить, и книги свои подарил, да вижу, что он ленивец и что это дело, кажется, все-таки придется взять на себя. Теперь я задумал написать пока для Беседы*⁶ общую статью о природе организмов, или в этом роде.

Вы видите, я по-немножку все-таки борюсь со страстью к журнальному писанию, но борюсь не без усилия: привык к известной форме и к легкой работе. Не могу также удержаться от чтения журналов.

Вот пока ответ на Ваш вопрос: что я делаю. Простите, что прежде всего занял Вас собою: я тороплюсь и, по испорченности моей натуры, это мне было легче, чем написать о народности; откладываю ее до следующего письма, которое напишу, не дожидаясь Вашего. При всех моих горестях, я толстею; желудок мой и расположение духа явно поправились. Из того, что Вы молчите о Вашем здоровье, заключаю, что все благополучно; по крайней мере желаю этого от всей души.

Ваш Н. Страхов

¹ В. В. Кашпирев был женат на княжне Софье Сергеевне Урусовой. Журнал «Заря» имел по существу общую редакцию с ежемесячным журналом «Семейные вечера», издателем-редактором которого в 1870—1891 гг. была С. С. Кашпирева.

² Авсеенко Василий Григорьевич (1842—1913) — прозаик, критик, журналист. В 1871—1875 гг. публиковал почти еженедельно в газете «Русский мир» «Очерки текущей литературы».

³ Рассказ «Охота пуще неволи», имевший автобиографическую основу и написанный на тему русской народной пословицы для «Азбуки».

⁴ Ренан Жозеф Эрнест (Ernest Joseph Renan) (1823—1892) — французский писатель, историк и филолог-востоковед, автор многотомных научных исследований по истории семитских языков, восьмитомной «Истории происхождения христианства» (Париж, 1863—1883). Иностранный член корреспондент Петербургской Академии наук (1860).

⁵ Шопенгауэр A. (Arthur Schopenhauer). «Grundprobleme der Ethik» (1841).

⁶ H. Страхов. «Парижская коммуна. (Франциск Сарсе. Осада Парижа. 1870—1871. Впечатления и воспоминания. Перевод с пятого французского издания (СПб., 1871). Красные клубы во время осады Парижа. Соч. Молинари. Перевод с французского. Издание Д. К. и А. С. (СПб., 1871). Черная книга парижской коммуны. Разоблачение „Интернасионала“, перев. с франц. (СПб., 1871). La revolution plébéienne. Lettres à Junius, Bruxelles, Juin 1871» — журнал «Заря» (1871, № 10-11), Отдел II, С. 1-37. Статья вошла в книгу: Борьба, I.

⁷ См. примечание 2 к Письму № 7 Толстого к Страхову от 3 марта 1872 г.

⁸ «Гражданин» — газета-журнал, основанный осенью 1871 г. внуком H. M. Карамзина, публицистом князем Владимиром Петровичем Мещерским (1839—1914). Журнал был создан на частные пожертвования и выходил с разной периодичностью: ежедневно, еженедельно, два раза в неделю, его выпуск прерывался на несколько лет. Получил название «княжеского органа», так как значительную часть его номеров составляли публицистика и беллетристика Мещерского. В многочисленных отзывах современников Мещерский предстает личностью малопривлекательной, однако его энергия и упорство в отстаивании своих позиций способствовали широким литературным контактам. Среди писателей, которых Мещерский стремился объединить вокруг «Гражданина», были А. Н. Апухтин, А. Н. Майков, М. П. Погодин, А. Ф. Писемский, Ф. М. Достоевский, Т. И. Филиппов. В журнале активно сотрудничал К. П. Победоносцев, будущий обер-прокурор Святейшего Синода.

⁹ Статья Страхова «Ренан и его последняя книга» (по поводу книги «La reforme intellectuelle et morale» (Париж, 1872), напечатана в сборнике «Гражданина» (1872), Ч. I, С. 87-138.

¹⁰ «Среды» — еженедельные собрания у В. П. Мещерского литераторов, группировавшихся вокруг «Гражданина».

¹¹ Книга Страхова «Мир как целое. Черты из науки о природе».

¹² Вольф Каспар-Фридрих tCaspar Friedrich Wolff) (1733—1794), с 1767 г. профессор анатомии и физиологии в Петербурге. Его сочинение «Theoria generationis» считается началом эмбриологии.

¹³ Спенсер Герберт (Herbert Spencer) (1820—1903) — английский философ, сторонник агностицизма.

¹⁴ Бутлеров Александр Михайлович (1828—1886) — знаменитый химик.

¹⁵ См. примеч. 4 к письму № 2 Страхова к Толстому от 18 ноября 1870 г.

¹⁶ Статья Страхова в журнале «Беседа» не появилась.

9. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

22, 25 марта 1872 г. Москва.

Вы меня задели за живое, любезный Николай Николаевич. Мне стало грустно после того, как я прочел¹. Как и всегда, вы попали прямо на узел вопроса и указали его.

Вы правы, что у нас нет свободы для науки и литературы, но вы видите в этом беду, а я не вижу. — Правда, что ни одному французу, немцу, англичанину не придет в голову, если он не сумасшедший, остановиться на моем месте и задуматься о том — не ложные ли приемы, не ложный ли язык тот, к[оторым] мы пишем и я писал; а русский, если он не безумный, должен задуматься и спросить себя: продолжать ли писать, поскорее свои драгоценные мысли стенографировать, или вспомнить, что и Бедная Лиза² читалась с увлечением кем-то и хвалилась, и поискать других приемов и языка. И не потому, что так рассудил, а потому что противен этот наш теперешний язык и приемы, а к другому языку и приемам (он же и случился народный) влекут мечты невольные³. Замечание Данил[евского] очень верно, особенно в отношении науки и литературы, так называемой, но поэт, если он поэт, не может быть несвободен, находится ли он под выстрелами, или нет. Всякий человек так же свободен встать или не встать с постели без опасности в своей комнате, как и под выстрелами. Можно оставаться под выстрелами, можно уйти, можно защищаться, нападать. Под выстрелами нельзя строить, надо уйти туда, где можно строить.

Вы заметьте одно. Мы под выстрелами, но все ли? Если бы все, то и жизнь была бы так же нерешительна и дрянна, как и наука и литерат[ура], а жизнь тверда и величава и идет своим путем, знать не хочет никого. Значит, выстрелы-то попадают только в одну башню нашей дурацкой литературы. А надо слезть и пойти туда ниже, там будет свободно. И опять случайно это туда ниже суть народное. — Бедная Лиза выжимала слезы, и ее хвалили, а ведь никто никогда уже ее не прочтет, а песни, сказки, былины — всё простое будут читать, пока будет русский язык.

Я изменил приемы своего писания и язык, но, повторяю, не потому, что рассудил, что так надобно. А потому, что даже Пушкин мне смешон, не говоря уж о наших элукубрациях, а язык, к[оторым] говорит народ и в к[отором] есть звуки для выражения всего, что только может желать сказать поэт, — мне мил. Язык этот, кроме того — и это главное — есть лучший поэтический регулятор. Захоти сказать лишнее, напыщенное, болезненное — язык не позволит, а наш литературный язык без костей; так набалован, что хочешь мели — всё похоже на литературу. Народность славянофилов и народность настоящая две вещи столь же разные, ка[к] эфир серный и эфир всемирный, источник тепла и света. Я ненавижу все эти хоровые начала и строи жизни и общины и братьев славян, каких-то выдуманные, а просто люблю определенное, ясное и красивое и умеренное ri всё это нахожу в народной поэзии и языке и жизни и обратное в нашем.

Писать я почти не начинал да едва ли начну до зимы. Всё время и силы мои заняты Азбукой⁴. Для Зари я написал совсем новую статью в азбуку — Кавказский пленник и пришлю не позже как через неделю. Я благодарю за предложение и прошу вас держать корректуру.

Пожалуйста, напишите, что вы думаете об этой статье. Это образец тех приемов и языка, к[оторым] я пишу и буду писать для больших.

Я знаю, что меня будут ругать, боюсь, что и вы. Пожалуйста, ругайте смелее. Я вам верю, и потому ваши ругательства мне в пользу будут. Не говорю, чтоб я послушался, но они лягут тяжело на весах.

Ваш гр. Л. Толстой

Письмо это пролежало три дня. Я кончил статейку и посылаю ее завтра.

25 марта.

¹ Ответ на неизвестное письмо Страхова.

² Знаменитая повесть H. M. Карамзина «Бедная Лиза» (1791) привлекала современников своей гуманистической идеей: «и крестьянки любить умеют». Многие читатели не сомневались в подлинности описанных событий и совершали паломничество к «Лизиному пруду» близ Симонова монастыря в окрестностях Москвы.

³ «Влекут мечты невольные» — цитата из стихотворения Пушкина «Родословная моего героя» (1833).

⁴ Толстой имел намерение представить «Азбуку» на Политехнической выставке в Москве, где был большой отдел, посвященный народному образованию. Выставка была приурочена к торжествам по случаю 200-летия со дня рождения Петра Великого, ее открытие назначалось на конец мая 1872 г.

1

0. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

28 марта 1872 г. Москва.

Посылаю свою статейку¹ для Зари вам, потому что здесь в Москве у меня нет Зари и забыл ее адрес, а ваш уж помню.

Боюсь, что она так дурно написана, что нужно будет прислать корректуры. Впрочем, вы взялись; а я бессовестно ловлю вас на слове и препоручаю вполне вам. — Как найдете нужным, так и сделайте. Если пришлете корректуру, то сделайте свои замечания.

Ваш Л. Толстой

28 марта.

¹ Рассказ «Кавказский пленник» был напечатан в № 2 журнала «Заря» за 1872 г.

11. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову¹

8 апреля 1872 г. Ясная Поляна.

Пожалуйста, известите, получили ли вы мое письмо из Москвы от 29 марта со статьей? — Письмо с 8-ю марками.

Ваш Л. Толстой

¹ На обороте открытки:

В Петербург. У Певческого моста, дом Калугина, квартира № 28. Е. В. Николаю Николаевичу Страхову.

12. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

14…15 апреля 1872 г. Ясная Поляна.

Письмо ваше¹ очень порадовало меня, многоуважаемый Николай Николаевич. Будет с меня и того, что вы так понимаете меня. А от публики я не только не жду суждений, но боюсь, как бы не раскусили. Я нахожусь в положении лекаря, старательно скрывшего в сладеньких пилюлях пользительное, по его мнению, касторовое масло и только желающего, чтоб никто не разболтал, что это лекарство, чтоб проглотили, не думая о том, что там есть. А оно уж подействует.

Вы не пишете, пришлете ли корректуры². Надо прислать. Там много ужасно плохого, как я вспоминаю. Пожалуйста, пришлите, если можно. Тороплюсь на почту. До другого раза.

Ваш Л. Толстой

¹ Ответ на неизвестное письмо Страхова.

² Корректуры рассказа «Кавказский пленник».

13. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

19 мая 1872 г. Ясная Поляна. Любезный Николай Николаевич!

Великая к вам просьба. Хочется сделать кучу предисловий о том, как мне совестно и т. д., но дело само за себя скажет. Если вам возможно и вы хотите мне сделать большое добро, вы сделаете. Вот в чем дело. Я давно кончил свою Азбуку¹, отдал печатать, и в 4 месяца печатание не только не кончилось, не началось и, видно, никогда не кончится. Зимою я всегда зарабатываюсь и летом кое-как справляюсь, если не работаю. Теперь же корректуры, ожидание, вранье, поправки типографские и свои измучали меня и обещают мучать всё лето. Я вздумал теперь взять это от Риса и печатать в Петербурге, где, говорят, больше типографий и они лучше. Возьметесь ли вы наблюдать за этой работой, т. е. приискать человека, к[оторый] держал бы черные корректуры за известную плату, и сами держать последние корректуры (тоже за вознаграждение).

Только вам я бы мог поручить эту работу так, чтобы самому уже не видать ее. Вознаграждение вы определите сами такое, к[оторое] бы равнялось тому, что вы зарабатываете в хорошее время. Время, когда печатать, вы определите сами. Для меня чем скорее, тем лучше. Листов печатных будет около 50-ти². Если вы согласитесь, то сделаете [для] меня такое одолжение, значения которого не могу вам описать.

Умственная — душевная работа моя по этому делу кончилась; но пока это не напечатано, я не могу спокойно взяться за другое дело, и оттого это мучает, томит меня. Благодарю вас очень за корректуру статьи. Она мне не понравилась в печати, и я жалею, что напечатал и ту, и другую. И забавно то, что ни тот, ни другой журнал не платят мне денег.

Выгода та, что уж впредь, наверно, никогда не отвечу ни на одно редакторское письмо.

Не будете ли проезжать опять мимо Ясной? И нет ли надежды опять увидать вас? Хорошо бы было.

Ваш Л. Толстой

19 мая.

¹ История создания, печатания и распространения «Азбуки» Толстого исчерпывающим образом прослежена в следующем издании: Л. Н. Толстой. Азбука. Новая Азбука (Москва. «Просвещение». 1978) — в статьях и справочных материалах, подготовленных В. Г. Горецким и Г. В. Карпюком.

² Окончательный текст «Азбуки» составил сорок семь с половиной листов.

14. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

27 мая 1872 г. Ясная Поляна.

Боюсь настаивать¹, любезный Николай Николаевич, чтобы вы потом не стали раскаиваться; но не могу не сказать, что для меня это было бы великое счастье. Если письмо это застанет вас в том же нерешительном состоянии, то не сделаете ли вы вот что: приехать через недельку — в начале июня — к нам погостить недельку или две, или вообще столько, сколько не расстроит ваших планов. Я бы вас звал сейчас, но у меня весь дом в перестройке и, боюсь, вам неудобно будет, да и жена ходит на последних днях, так что я не в состоянии буду вами пользоваться. Если вам только приятно будет наше общество, и расходы и труды путешествия не пугают вас, то это — не говорю уж о своем личном удовольствии — было бы прекрасно. Если бы согласились взять мою работу, вы бы прочли книгу, мы бы обо всем переговорили, а вы подышали чистым воздухом и размыкали бы немного свою тоску. Если вы не согласитесь, то всё равно мы бы переговорили о многом, и вы бы подышали воздухом и размыкали бы тоску; я был бы очень, очень рад.

Дело печатания находится в следующем положении. Рис, типографщик, тянул 5 месяцев, набрал кое-как 7 листов, я через поверенного в Москве отобрал у него оригинал и прекратил печатание; но я ему дал уже денег, он извиняется, и я ему написал ultimatum. — Если он напишет условие, с неустойкой в 2000, кончить всю работу в месяц, то я у него буду печатать. Ответа не получал и, вероятно, не получу. Но пишу всё это вам для того, чтобы вы знали, что есть случайность (очень неприятная для меня), при кот[орой], если бы вы согласились, я бы должен печатать у Риса. Я постараюсь, чтобы — нет. Какие типографии в Петербурге возьмутся за это печатание? Будет 40 листов, в числе их листов 15 славянского. Будьте добры, сообщите мне это.

Вы не поверите, но в Москве ни одна типография не бралась, кроме Риса (все завалены работой). А Рис взялся и не делает. Впрочем, я думаю, если бы Рис согласился и вы бы решились взяться за работу, может быть, если вас ничто не привязывает к Петербургу, вы бы взяли эту работу в Москве. Страшно желаю, чтобы вы решились, но боюсь убеждать относительно работы, но относительно того, чтобы приехать к нам на недельку, во всяком случае очень и очень прошу вас. Я почти уверен, что вам будет хорошо у нас.

До свиданья.

Ваш Л. Толстой

27 мая.

¹ Ответ на неизвестное письмо Страхова.

15. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

5…6 июня 1872 г. Ясная Поляна.

Видно, мне не судьба издать эту книжку, стоившую мне трудов больше, чем какая-нибудь работа, и которой я так дорожил. В Москве ни одна типография не берется, Рис украл 600 р. и условия делать не хочет. Работа самая скучная, тяжелая для меня — приводить в порядок рукопись, переписывать, отмечать последовательность упражнений — предстоит мне сначала потому, что рукопись вернулась в страшном беспорядке. Послать ее вам в таком виде невозможно; а самому поехать в Петербург, чтобы повидаться с вами, я теперь не могу.

Кроме того, я так напуган Рисом, что не решусь послать рукописи, пока не буду знать, возьмется ли петербургская] типография и как скоро кончит работу. (Цена в Москве была, кажется, 11 р. набор и печать, но цена не имеет никакого для меня значения.)

Итак, хотя мне и кажется, что не судьба издать эту книгу, я думаю делать вот что: подожду от вас ответа о типографии (сколько нужно денег и когда?) и буду приводить в порядок рукопись. Недели через две, если Бог позволит, привезу к вам рукопись в Петербург, обо всем переговорю и уеду свободным, благословляя вас.

Письмо ваше¹ произвело на меня грустное впечатление. Мне кажется, что вы мной недовольны. А я так дорожу вами, что черт с ними, со всеми делами, если они могут расстроить нас. Напишите мне, если это неправда, ваши условия вознаграждения за два месяца работы, как надо полагать. Если всё сделается, как я мечтаю, то работы вам будет много. Кроме практической работы с типографией, в 4-х книжечках азбуки, в каждой есть славянский отдел с переводом en regard². Почти весь перевод сделан; но выноски грамматических форм не сделаны. Потом исправления языка, порядка, всё это уж делали бы вы.

Итак, ожидаю ответа на все вопросы и привожу в порядок рукопись.

Что касается до Кашпирева, то я не только давать что-нибудь в Вечера не намерен, чтоб выручать свои деньги по 400 р. за лист, но только радуюсь уроку никогда не отвечать на редакторские письма и прятать бумажник и серебряные ложки в присутствии редакторов. Не обвиняйте меня за раздражение. Я раздражен на себя за то, что изменил своему правилу не иметь дела с журналами и литературой. Я жду и желаю для полного своего пристыжения, чтобы оба рассказа, которыми я дал повод рассуждать о себе умникам-журналистам³ и за которые я ничего не получил, были бы напечатаны в хрестоматиях, а моя бы азбука не вышла. Так и будет. Итак, жду от вас ответа.

Вас искренно любящий Толстой

¹ Ответ на неизвестное письмо Страхова.

² en regard — рядом (фр.)

³ Критические отзывы о рассказе «Бог правду видит, да не скоро скажет» появились в газетах «Русский мир» от 29 апреля 1872 г. (А. О. (Авсеенко В. Г.) Очерки текущей литературы. Граф Л. Н. Толстой) и «С.-Петербургские ведомости» от 6 мая 1872 г. («Журналистика». «Z» (В. П. Буренин)).

16. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

14 июня 1872 г. Ясная Поляна.

Письмо ваше¹, дорогой Николай Николаевич, так обрадовало меня, что жена уверяла, что я вдруг сделался совсем другой и веселый. Мне теперь верится в возможность окончания этого дела. Я тотчас же принялся за бумаги и кончил бы всё уже к нынешнему дню, если бы не роды жены. (Вчера она родила сына².) На днях я пришлю вам рукопись с подробным описанием того, что и как нужно, и даже надеюсь, что письменно можно понять друг друга. Главное, надо попробовать. Я тороплюсь писать вам, чтобы благодарить вас за ваше письмо и готовность. Условия ваши — 300 рублей — я надеюсь, что вы сами признаете справедливым увеличить, когда вы увидите, что работы будет много, и работы, требующей большой внимательности. Если бы понадобилось нам свидеться (что, вероятно, понадобится), то дорога 50 р., которые я вам пришлю, если велите, должна быть на мой счет.

Я бы сейчас вам прислал 7 листов (не напечатанных, а набранных); но у меня один экземпляр, и мне нужно всё иметь под руками. Еще мне нужно съездить в Москву, чтобы выручить доски букв и картинок. К тому времени — дней через 5, как я всё приготовлю, я надеюсь и от вас получить известие о том, сколько денег нужно приготовить за бумагу и для типографии, и возьмется ли какая-нибудь типография? Мне всё кажется, что ни одна не возьмется и, если возьмется, то обманет.

Прощайте, дорогой Николай Николаич, очень, очень, благодарю вас.

Ваш Л. Толстой

14 июня.

¹ Ответ на неизвестное письмо Страхова, в котором он, очевидно, согласился взять на себя наблюдение за печатанием «Азбуки». О работе, проделанной Страховым по подготовке рукописи «Азбуки» к печати, см. ПСС, Т. 21, С. 566—570.

² 13 июня родился Петр Львович Толстой, шестой ребенок Толстых (умер 9 ноября 1873 г.).

17. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

19…20 июня 1872 г. Ясная Поляна.

С трепетом приступаю, дорогой Николай Николаевич, к составлению письма, при котором намереваюсь послать рукопись первых двух книг. С трепетом потому, что боюсь, вы ужаснетесь предстоя щей вам работы, а если и не ужаснетесь, то не поймете многого по безобразной рукописи. — Но к делу.

Первая книга. Первый лист — оглавление. Куда его поставить — в конце или начале? ad libitum¹. (Вообще во многом позвольте мне полагаться на ваш вкус и писать ad libitum.) 2-й — это «для учителя». Вся первая книга разделяется на 4 части. 1 часть — это собственно Азбука: а) изображение букв, b) склады, с) упражнение в соединении складов, d) упражнения в правильном произношении. 2-я часть — это русское чтение: а) басни, b) описания, рассказы, сказки, с) научное (не найдете ли вы для этого другое название?), d) песни. 3-я часть — славянское, состоящее из а) летописи, b) житий, с) Библии, d) молитв. 4-я часть — счет. «Для учителя». Я говорю, как обращаться с каждой частью, и прибавляю общие замечания для учителя, относящиеся ко всем последующим частям.

Всё для учителя перемарано и частью перемарано для типографии с корректурными знаками, частью уже после, для вас. — Поставить ли для учителя в конце или начале книги? — ad libitum. Больше всего я боюсь за эту часть — так она безобразно перемарана. В для учителя о счете стоит такой знак = это означает, что нужно вставить звездочку * в этом роде, которую я употребляю в счете для изображения 10 единиц. Общие замечания для учителя замараны, и потом замарки замараны, и на поле написано, что оставить.

Вообще, если в «для учителя» есть неясности и дурные обороты, поправьте. Я не умею писать в этом роде. После для учителя буквы. Резанные доски я пришлю из Москвы. Пригнать надо буквы, на одном листе и к вырезать новое, не загнутое и прямое к. Азбука с картинками доски в Москве, и я пришлю. Но помещать ли ее вовсе или нет, вы решите². Очень она некрасива. — Склады надо непременно тем же шрифтом (они называют древним) и пригонять так, чтобы строки были полные. Упражнения на соединение слов. Надо вставить тире между складами (склад всегда кончается гласной) и поставить по номерам. Тут же идут пословицы, все выговариваемые так, как пишутся, где вставлены сначала три неизвестные ученику маленькие буквы а, б и с, и потом пословицы, где вставлены скорописные большие и маленькие. Шрифт должен быть крупный, склады отделены — и скорописные буквы самые простые без загогулин. (В Москве я не нашел проще.) На последней странице этих пословиц на Ю подчеркнутые строки должны быть набраны не скорописным, но печатным.

Ѣ и в этих пословицах и во всех 4-х книгах до конца должен быть набираем особенным крупным и черным шрифтом только в корнях слов.

Упражнения произношения. Выговаривающаяся буква ставится наверху волосным шрифтом. Когда же буква произносится, как пишется, то становится крупным шрифтом, но особенным от Ѣ. В^аороннь. Воронъ. Лучше бы было, если бы можно было печатать, как я видел в американских азбуках — одну букву, как пишется, черным шрифтом, а другую волосным в ней же — вот так:

— но это не важно. В некоторых местах упражнение в произошении находится в отгадке загадки, тогда это слово надо печатать крупно, или [как] все отгадки.

II часть. I отдел. Басни. Набрано было с надстрочными буквами — теперь не нужно, а только курсив везде, где буква выговаривается не так, как пишется. Шрифт, если возможно, немного мельче первого, но крупнее того, кот[орым] напечатано.

ё во всей книге там, где выговаривается.

В этот отдел попали статьи, набранные для упражнений на предлоги и знаки препинания — не обращать внимания на курсив предлогов и большие точки. // отдел. Точки надо поставить большие там, где несомненно следует быть точке. Двоеточия я старался поставить в двух смыслах. Точки с запятой тоже только в самых определенных для (;) смыслах, запятые перечисления и вводных предложений. Знаки надо ставить большим шрифтом только те, о кот[орых] идет речь. /// отдел. Предлоги надо набирать толстым шрифтом и далеко отставлять от последующего слова. IV отдел -песни печатать с ударением. V отдел — славянские. О печатании летописи по-славянски у меня в Москве было бесчисленное количество разговоров. Бессонов⁴ и Буслаев⁵ считают невозможным печатание летописи по-славянски, Юрьев, Елагин⁶ и я и другие не находят в этом никакого затруднения. Печатать тем самым шрифтом, каким напечатана Библия, у и я⁷ употреблять всегда одно и то же, самое простое, надстрочных знаков — никаких. В летописи кое-что переменено для того, чтобы употребить все буквы.

В выносках грамматических форм я для образца отметил на 1-й странице, какие слова выносить. Если вы встретите трудности, то пропускайте такие слова. Главное, не советуйтесь с знатоками. Они будут путать. Как меня путали в Москве. Если в переводе есть неверности, напишите мне. Над переводом я много трудился.

О Филагрии Мнихе и Мурине Дровосечце взято из Макарьевских Миней⁸. Если у вас нет и нужно, то я пришлю. Печатать ее точно так же, как летопись, и с теми же выносками. Житие Давида с переводом en regard точно так же. (Лист из Чети Менеи пришлите назад, когда не нужно.)

В Библии к обыкновенным выноскам присоединить выноски титолов⁹.

Печатать прямо с Синодального издания. Если нет у вас, я пришлю. Молитвы и заповеди по-славянски без перевода.

IV-я часть — счет. Как расположить таблицу? должна придумать типография. Счеты вылиты, как шрифт, и делаются набором. Я пришлю их из Москвы. Замаранное карандашом красным — не нужно. Где начинается сложение, Счет на счетах и арабскими, там надо набирать слова против счетов. — Нумера листов (всякого разбора) поставлены синим карандашом. Вот и всё. Боюсь и что неясно, и что слишком я объясняю, что вода мокрая. Вторая книга гораздо яснее, и к ней нечего делать никаких объяснений, кроме того, что выносок грамматических никаких не нужно, и что для Ѣ в корнях слов, кот[орое] будет во всех книгах, и Ѣ в падежах, местоимениях, сравнительной] степ[ени] и глаголах, нужны разные по шрифту и оба больше всего шрифта. Шрифт второй книги должен быть не мельче того, кот[орый] вы мне прислали. На бумагу я согласен 1-го No-а, но не посылаю денег, чтобы купить, потому что надеюсь еще выручить свою из Москвы. Итак, посылаю вам 2 части и жду с трепетом вашего ответа. Возможно ли? Если возможно, то велите набирать и переписывать, что нужно. Заключите ли вы условие с типографией о сроке? Ну, что Бог даст. Ваш всей душою.

Л. Толстой

Вообще всё, что вы найдете плохим и лишним, даю вам carte blanche¹⁰ выбросить и очень прошу об этом.

¹ ad libitum — по желанию (лат.). В окончательном тексте оглавление помещено в начале книги. Во всех прижизненных изданиях своих трудов Страхов также помещал оглавление в начале книги.

² «Азбука с картинками» помещена вслед за буквами.

³ «Славянский отдел» составил особую «часть третью» книги.

⁴ Бессонов Петр Алексеевич (1828—1898) — славист, исследователь народного творчества, славянофил. С 1867 по 1879 г. был библиотекарем Московского университета. В «Азбуке» Толстого, кн. II, помещен рассказ Бессонова «Петр I и мужик». Новые сведения о взаимоотношениях Толстого и П. А. Бессонова содержатся в публикации Ф. Петрова «Л. Н. Толстой и П. А. Бессонов». См.: Дом Остроухова в Трубниках. Альманах 1995 (М-ва. Ассоциация «Россия», Государственный литературный музей, «Русский лицей», 1995), С. 230—239.

⁵ Буслаев Федор Иванович (1818—1897) — филолог, исследователь народного творчества, с 1860 г. — академик.

⁶ Елагин Василий Алексеевич (1818—1879) — историк, публицист. Сын А. П. Елагиной (в первом браке — Киреевской), брат славянофилов И. В. и П. В. Киреевских, оказавших на него сильное нравственное и умственное влияние, их душеприказчик.

⁷ Юс большой и юс малый старославянского алфавита.

⁸ Макарий (1482—1563) — московский митрополит, составитель книги житий святых «Четьи минеи».

⁹ Титло — в старославянском языке знак, писавшийся над сокращенным словом.

¹⁰ carte blanche — свобода действий (фр.)

18. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

1…2 июля 1872 г. Ясная Поляна.

Я послал телеграмму¹, что на всё согласен, и в письме относительно типографских условий² могу только повторить то же. Больше — меньше на 100 р. не делают никакой разницы. Теперь ответы на ваши вопросы и новые вопросы. Экземпляров 3600. Я бы печатал и больше, но прежде выручки не хотелось бы делать большой затраты на бумагу. Заинтересовать Лемана можно тем, что если он сделает работу хорошо и в срок, то 2-е издание буду делать у него же. Бумагу можно взять получше.

В Азб[уке] с картинками я не нашел на И лучше иголки. Если найдете лучше, то сделайте, а нет, то перерисовать и получше. На О значит ось. Крестьянские мальчики узнавали; но нельзя ли пояснее перерисовать. Я не мог найти на О кроме облака невозможные и ось, а то всё выговаривается а. Арбуз перерисовать.

Эзоп и вообще все орфографические сомнения разрешите, как хотите.

Вопросы: 1) не пугает вас скучная работа в славянском? В 3-й книге есть житие, не конченное переводом. Только начато и отмечено по оригиналу, откуда докуда перевести. Можно ли так вам прислать?

2) Есть кое-где выноски непонятных слов для крестьян[ских] детей, н[а]п[ример]: питания; мне хотелось сделать выноски непонятных для госп[одских] детей слов. Советуете ли вы? Я не сделал потому, что не знаю хорошенько, что может быть непонятно. Как скажете?

3) Не задержит ли Азбука — изображения? Я 5-го еду в Москву и пришлю оттуда доски и вылитое; но то, что вновь надо резать, как то л: и др., не задержало бы?

4) Не можете ли вы сделать приблизительную смету, когда сколько денег нужно высылать?

5) Когда понадобятся 3-я и 4-я книги? Они сейчас готовы; но я всё вожусь с ними. И на днях 5-го еду на 3 недели в Самару³ и хотел их взять с собой. Если может быть нужно для успеха типографии сразу набирать и дальнейшие книги, то я пришлю сейчас.

Вы пишете, что не будете мне мешать и советовать. Я этого-то и боюсь. Если бы книга вышла без вас в Москве, я бы просил вашего совета. Пожалуйста, замечайте мне всё, что неприятно поразит вас. Если бы я писал сразу и был очень доволен тем, что написал, то я никому бы не верил и не изменял; а я всё пишу и это писал и составлял с трудом и сомнениями и переделывал всё по 10 раз; поэтому всегда и готов изменить и выкинуть как только мне укажут, что и почему нехорошо. Очень благодарен за иллюстрацию⁴. К стыду своему признаюсь, что она меня очень порадовала. Я так готовился, что никто не поймет, что принимаю это как сюрприз.

Не могу вам выразить, как я вам благодарен за то чувство спокойствия, KOTfopoe] испытываю, зная, что книга в ваших руках.

Когда поеду в Самару, разумеется, напишу и дам адрес. Деньги будут в Ясной у жены, и она вышлет по вашему требованью. Пишите на мое имя. Мой адрес будет: в Самару.

Впрочем, может случиться, что я и не уеду. Перед самым отъездом я напишу вам из Москвы.

Ваш Л. Толстой

¹ Телеграмма неизвестна.

² Переговоры Страхова с типографией Лемана не увенчались успехом. «Азбука» печаталась в типографии Замысловского на Большой Мещанской улице, дом № 33, в количестве 3600 экземпляров. Там же печаталась и книга Страхова «Мир как целое», вышедшая в 1872 г.

³ Летом 1871 г. Толстой почувствовал сильное недомогание. С. А. Толстая, обеспокоенная нездоровьем мужа, посоветовала ему лечение кумысом, которое так хорошо помогло ему в 1862 г. Толстой поселился в том же месте, где жил за девять лет до этого — в деревне Каралык (Орловка, Николаевского уезда Самарской губернии).

«Здесь очень хорошо и значительно все. Если бы не тоска по семье, я бы был совершенно счастлив здесь. Если бы начать описывать, то я исписал бы 100 листов, описывая здешний край и мои занятия. Читаю и Геродота, который с подробностью и большой верностью описывает тех самых галакто-фагов-скифов, среди которых я живу» — писал Толстой А. А. Фету в июне 1871 г. (ПСС, Т. 61, С. 256).

Жизнь в самарских степях так понравилась Толстому, что он присмотрел землю для покупки на выгодных условиях в тридцати верстах от деревни Каралык. 9 сентября 1871 г. была совершена купчая крепость на 2500 десятин самарской земли за 20 тысяч рублей. В семье Толстых впоследствии все дела, связанные с самарским имением, называли в шутку «восточным вопросом».

⁴ В журнале «Всемирная иллюстрация» (№ 181 от 17 июня 1872 г.) была напечатана анонимная статья «Литературное обозрение», посвященная разбору вновь вышедших художественных произведений. На первое место среди них автор статьи ставит «Кавказского пленника» за доведенную до апогея художественную простоту рассказа. «Дальше идти некуда, — пишет он, — и перед этой величественной простотой совершенно исчезают и стушевываются самые талантливые попытки в том же роде западных писателей… „Кавказским пленником“ окончательно разрешен вопрос о том, как следует писать для народа, вопрос, который и доныне еще не разрешен и на Западе, несмотря на бесчисленное множество более или менее удачных попыток его разрешения. Граф Толстой не признает необходимости каких бы то ни было подделок под простонародный язык, но в то же время явно высказывается за необходимость особого слога в рассказах, предназначенных для простолюдинов… „Кавказский пленник“ написан совершенно особым, новым языком. Простота изложения поставлена в нем на первом плане. Нет ни одного лишнего слова, ни одной стилистической прикрасы… невольно изумляешься этой невероятной, небывалой сдержанности, этому аскетически строгому исполнению, этой взятой на себя задаче рассказать народу интересные для него события, „не мудрствуя лукаво“. Это — подвиг, который, пожалуй, окажется не под силу ни одному из прочих корифеев нашей современной литературы» (Гусев, III, С. 100).

19. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

8 июля 1872 г. Москва,

Боюсь, что долго не отвечал на ваше последнее письмо. Получил я его накануне отъезда в Самару¹. А отъезд откладывался. Писать же я должен был из Москвы, чтобы ответить о картинках, счетах и бумаге. — Сейчас всё разузнал и решил.

1) Литье счетов, резные буквы и политипажи высылаю вам с этою же почтой (если примут). 2) Бумага моя 150 стоп оказалась цела у Риса и вышлется к вам немедленно. 3) 50 р. посылаю только потому, что бумаги, я думаю, достанет на две книги, недостающее надо будет прикупить в Петербурге. На все ваши вопросы последнего письма отвечаю огулом — делайте, как вам кажется лучше.

Третью книгу я оставил у жены и как понадобится для печатания, напишите ей, и она пришлет. К ней объяснений никаких не нужно. И недостает только отдела арифметики и «для учителя», кот[орые] я пришлю из Самары.

Одно, что пугает меня, и вы мне не отвечали на это, это славянское непереведенное и граммат[ические] выноски. В 3-й книге есть житие Иосифа Волокол[амского]², только начатое переводом. Сделаете ли вы это сами, или поручите кому-нибудь? (Вообще Макарьевские житии, которых два, кажется, во 2-й книге, надо печатать славянским шрифтом, как и летописи.) Я забыл вам прислать Макар[ьевскую] минею — напишите жене, если нужно, она пришлет.

Рис мне клялся и божился, что вышлет бумагу, и я сам видел ее; но если бы он обманул, то напишите, пожалуйста, князю Леониду Дмитриевичу Оболенскому³ в Москву на Никитской, дом Азанчевского, что бумага не выслана и что вы просите его от меня пугнуть Риса. — Если бы все-таки не выслали бумагу, то напишите жене, она вам вышлет деньги для покупки в Петербурге. Мне грустно, что я уезжаю теперь, но необходимо и надеюсь на вас, как на каменную гору.

Адрес мой: в Самару, Егору Александровичу Тимроту⁴, с передачею. Я пробуду в отлучке не более 4-х недель. Во всяком письме повторяю и буду повторять благодарность за то, что вы взялись за это дело.

Ваш всей душой

Л. Толстой

¹ Толстой выехал из Ясной Поляны 7 июля, 8-го был в Москве, 12-го приехал в Самару, а 13 июля — на самарский хутор. «Арифметику» для третьей книги «Азбуки» Толстой послал в середине августа.

² Иосиф Волоколамский — Иосиф Волоцкой, в миру Иван Санин (1439/40-1515) — основатель и игумен Иосифо-Волоколамского монастыря, писатель, глава иосифлян — церковно-политического течения в Русском государстве конца XV — середины XVI. Отстаивал незыблемость церковных догм, защищал церковно-монастырское землевладение, возглавлял борьбу с новгородско-московской ересью. Автор «Просветителя», многих посланий и др.

³ Оболенский Леонид Дмитриевич (1844—1888) — с 1871 г. муж племянницы Толстого Елизаветы Валериановны.

⁴ Тимрот Егор Александрович, присяжный поверенный, жил в имении под Самарой, находившемся вблизи хутора Толстого. Толстой познакомился с ним в 1871 г. и поручил ему управление своей землей.

20. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

10 июля 1872 г. Пароход.

Пишу с парохода¹, ответ на ваши последние два письма², полученные в Москве (из Ясной). 1) Экземпляров 3600. 2) Нумерация отдельно и 4 книги отдельно. 3) Бумагой, я боюсь, что затруднил вас, но я так был рад, что выручил от Риса хотя 2/3 бумаги. Надеюсь, что вы найдете в Петербурге такую же. Если же нет, то это будет мое дело прислать из Москвы. Всего пришлется теперь 100 стоп. Надеюсь, что до начала августа будет достаточно.

4) Я не успел еще написать жене, чтобы она выслала вам 3-ю книгу, но напишу с первой почтой.

5) Если вы только беретесь за славянское, то я уже спокоен, что будет сделано лучше, чем бы мог я.

Ваш Л. Толстой

Если нужны будут деньги, обращайтесь к жене (Софья Андревна).

На обороте открытки:

В Петербург. Его высокоблагородию Николаю Николаевичу Страхову. У Певческого моста, дом Калугина, квартира № 28. Пароход 10 июля 1872 г.

¹ Путь до самарского хутора был сложным: нужно было ехать поездом от Москвы до Нижнего Новгорода, затем на пароходе вниз по Волге до Самары, от Самары на лошадях 130 верст до деревни Каралык.

² Письма неизвестны.

21. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

29…30 июля 1872 г. Ясная Поляна.

Спешу хоть двумя словами уведомить вас, что я не прожил предполагаемого и вернулся. Боюсь, что (судя по письму вашему) вы писали мне в Самару подробно о деле; а я разъехался с этим письмом. Если что нужно, пишите в Тулу. Надеюсь, что не задержу вас ничем.

Как идет дело? Как вы сами переносите лето в Петербурге?

Я вернулся здоровый и свежий, но начинаю слишком рано работать и хочу удержаться, и не могу. Как будто подгоняет меня невидимая сила, и неохотно покоряешься.

Ваш всей душой
гр. Л. Толстой

22. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

6…7 августа 1872 г. Тула.

Радостное письмо ваше¹ и три печатных листа получил вчера и спешу послать вам 236 р. денег и ответы на ваши вопросы.

1) Отделы не называйте, а сделайте так, как вы предлагаете².

2) Море выпустите³. А какие объяснения из научного вы выпустили, пожалуйста, напишите мне. Я всё помню и пойму с намека.

3) Исправление перевода летописи предоставляю вам и, как и во всем другом, вполне на вас полагаюсь.

4) Ледянки⁴ — это обмазанные и замороженные скамейки и корытцы, на кот[орых] катаются. Попясться для меня обыкновенное слово, и сильнее, чем попятиться.

5) То, что вы говорите выноски к славянскому будут хороши, меня ужасно радует. Я за них боялся.

6) Отступление в шрифте несть важность.

А издание и отчетливость работы удивительны. Я никогда не мечтал, чтобы было так хорошо. Радуюсь тому, что вы полюбили это мое дельцо, потому что без любви нельзя так всего понять до малейших тонкостей, радуюсь потому, что это доказывает, что вы меня любите. А это-то мне дорого. Только не хвалите меня так, это мне вредно от вас, потому что я вам верю.

Вы меня поощрили Ермаком⁵, и я постараюсь прислать к 3-й или 4-й части заброшенную было историческую статейку. Но да не задерживает она ни на час ход работы. Я до одурения занимаюсь эти дни окончанием арифметики⁶. Умножение и деление кончены в III части и кончаю дроби. Вы будете смеяться надо мной, что я взялся не за свое дело; но мне кажется, что арифметика будет лучшее в книге.

Деньги за бумагу остальные 320 р. пришлю не позже 20-го августа.

Надеюсь, что здоровье ваше опять хорошо и что вы не тяготитесь этой скучной работой — для вас. Я утешаюсь тем только, что дело летом, и вы не стали бы и так работать серьезное.

До свиданья. Ваш Л. Толстой

¹ Письмо неизвестно.

² Отделы в «Азбуке» обозначены римскими цифрами.

³ В первой книге «Азбуки» есть рассказы «Море» и «Куда девается море».

⁴ См. рассказ «Как меня не взяли в город» — «Тут я проснулся, встал, обулся, взял рукавицы и пошел на улицу. На улице ребята катаются на ледянках, на салазках и на скамейках. Я стал с ними кататься и катался до тех пор, пока не иззяб».

⁵ Рассказ «Ермак».

⁶ В процессе подготовки этого раздела «Азбуки» Толстой ознакомился с большим литературным материалом и основными результатами физики, биологии, математики. Кроме того, он еще раньше изучил постановку преподавания арифметики в России и в Европе, во время заграничного путешествия 1860—1861 гг., критически проанализировал русскую и иностранную методическую и учебную литературу по этому предмету, учел собственный опыт преподавания.

23. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

10…12? августа 1872 г. Ясная Поляна.

То, что русского только 3 ¹/₂ листа в 3-й книге, очень плохо; я надеюсь через три дня прислать вам несколько статеек в 3-ю книгу, только как их поместить. Вместе с тем и пришлю арифметику 3-й книги: она переписывается. — Чтобы не задержать дело, я высылаю теперь 4-ю часть. Иструб¹ говорят у нас вместо сруб, и сруб я никогда не слыхал, а знаю по книгам. В житии Иосиф[а] Волок[оламского] попеч[ение] о родител[ях] оставить или нет, как хотите? В последнем отделе 2-й книги означать ли падежи и наречия? Как хотите.

Картинки обруча, иглы и арбуза не задержали бы вас; а перерисовать лучше.

В 3-й книге не послал ли я вам три задачи о зернах на шахматной доске, о делении на 2 и о баранах? Я их не нахожу.

В 4-й книге означаться особым шрифтом будут окончания глаголов, получаешь и т. п., и потому пестрить нужно.

Не готово у меня только для учителе в 3-ю книгу об арифметике и в 4-ю для учителя. И дроби и еще рассказцы в дополнение 3-й части. Но ваши письма так действуют на нас, что мы сейчас же с женой взялись за работу и не задержим.

Вы пишете, что ждете моего суждения об образцах вашей работы. Я только умиляюсь и удивляюсь. Тем более, что по началу работы в Москве я знаю, как это трудно.

Боюсь за славянское потому, что оно почти, да и совсем, не сделано. Если можно, пришлите мне образчик из чего-нибудь.

С отсылкой 4-й части пишу еще.

Ваш Л. Толстой

Посылаю начало 4-й части. Вслед за сим вышлю остальное. — Означенное красным карандашом — особым шрифтом. Я не помню, у вас ли для учителя к 4-й части или я еще должен написать его.

Упражнения 4-й части все на ошибки, делаемые в глаголах; поэтому я означаю крупным шрифтом и такие: велишь. Всегда пишут валишь.

Я нынче измучен нервами и ничего не могу писать толком и ничего не помню. Завтра всё обдумаю и напишу толком; а теперь посылаю оригинал, чтобы не задержать.

¹ См. рассказ бывшего ученика яснополянской школы Василия Морозова «Солдаткино житье» — «Азбука», III, С. 30 (ПСС, Т. 22, С. 398). Впервые рассказ был напечатан в сентябрьской "Книжке «Ясной Поляны», в отделе детских сочинений.

² «Для учителя» — методические указания, составленные Толстым. В них содержатся советы относительно изучения материалов каждой из частей книг. Например: «Для изучения букв есть много различных способов, — и все они хороши, если ученик не скучает. Для одного ученика, и в особенности для ребенка в семье, общеупотребительный способ картинок предметов, начинающихся по буквам, — есть самый лучший, только картинки должны быть такие, чтобы ученик безошибочно называл предмет именем, начинающимся с требуемой буквы. Для школы же лучший и простейший способ следующий.

Пишите мелом на доске, или вешайте на стене, изображения букв в самых больших размерах, такие, в которых была бы удержана только сущность фигуры каждой буквы; называйте буквы и потом спрашивайте. …После того, как ученики стали узнавать изображения букв и называть их, заставляйте их писать буквы. В особенности избегайте требования правильности изображения, зависящей от руки, а не от головы ребенка… Памятливый ученик выучит этим способом все буквы в один урок».

См.: «Для учителя» к первой части «Азбуки» («Азбука», I, С. 167—168) (ПСС, Т. 22, С. 177—178).

24. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

15…20? августа 1872 г. Ясная Поляна. Многоуважаемый Николай Николаевич.

Со страхом и трепетом посылаю вам: 1) арифметику III книги, 2) III кн[иги] для учителя (я не помню, у вас ли для учителя вообще к III книге) и 4 часть до конца, за исключением только арифметики и для учителя об арифметике. Со страхом потому, во 1-х, что арифметика III книги начата переписывать и не кончена, и потому конец, боюсь, затруднит вас. Напишите, пожалуйста], откровенно. Во 2-х, потому, что в IV книге есть безобразно помаранные места. Это дерзость с моей стороны посылать их вам в таком виде. Тоже напишите, пожалуйста. Потом еще посылаю печатные два жития из Макарьевс[ких] Чет[ьих] миней, кот[орые] у вас переписанные, во II и III часть и одно в IV-ю. Торопился я прибавить в III часть, но ничего не успел, а наверное прибавлю. Если можно, то поместите Бог правду видит) в III книгу, а в IV я поспею.

Для учителя в IV книгу, если очень скверно, то возвратите мне, или поправьте. Я не умею, как сказать то, что хочу. А за важность этих упражнений² я стою. Последние листы IV книги можно только без особенного шрифта. Денег посылаю 300 р. Не знаю почему, но я вас боюсь теперь. Мне кажется, что вам уж надоело теперь это и что я злоупотребляю вашей дружбой ко мне. Я же теперь, когда дело приходит к концу, прихожу в лихорадочное состояние.

Арифметика к IV части будет переписана и послана через неделю.

Ваш всей душой Л. Толстой

В славянском IV книги есть Житие Михаила и Феодора³ и вступление к ним, которое я думал бы исключить, но не знаю, как связать начало. Если вы придумаете, как сделать, то сделайте, а нет, то печатайте всё.

В арифметике таблицы примеров деления, как вы решите набирать. Я боюсь, что они не выйдут в одну строку.

Там, где не допереписано, надо переписать таблицы так же, как они в том, что переписано.

Сейчас, уже запечатав к вам рукопись, получил два письма ваши⁴ и радуюсь тому, что опасения мои о том, что вам надоело, еще неосновательны.

1) Мне жалко: дыхание деревьев и в темноте видно; я покоряюсь, но мы поспорим.

Всё вы выпустили или места некоторые?

2) Листы отпечатанные получил — прекрасно. Одна есть ошибочка только.

3) Оглавления⁵ не могу прислать более точного по памяти. Но басни только из 3-х источников: 1) Эзопа переведены буквально, 2) с индийского из 2-х французских переводов — переделаны de fond en comble⁶ и 3) мои — при которых не обозначено откуда.

Евангелие Матфея глава XXII — ошибка. Лучше XIII всю или часть ее, вы сами выберите, где остановиться. — В какой книге Нагорная проповедь?

Задачу о шахматах поместите и о скотинах в III книгу. Согласен с вами о ненужности упражнений на глаголы лител, бирег и т. д. Но на окончания глаголов необходимо, н[а]п[ример] хочит, бывашыь, хочется и т. д.

Не забывайте, Николай Николаич, что я в школьном учительстве не выдумываю и не рассуждаю, а руковожусь практикой, личной и продолжительной.

Л. Толстой

Ради Бога простите за безобразный вид, в котором присылаю вам рукопись. Если в чем сомнение или не понравится вам, возвратите. Мы успеем переписаться.

¹ Рассказ «Бог правду видит, да не скоро скажет» — см. «Азбука», III, С. 53-64 (ПСС, Т. 22, С. 421—432).

² Речь идет о грамматических упражнениях в 4-ой книге «Азбуки» на правописание глагольных окончаний.

³ В окончательной редакции нет «Жития Михаила и Феодора».

⁴ Письма Страхова неизвестны.

⁵ Оглавление к первой книге «Азбуки» завершалось небольшим примечанием: «Статьи, при которых не означено, откуда они взяты, принадлежат издателю. Статьи, взятые из различных источников, переделаны так, что часто имеют весьма мало общего с оригиналом. Менее всего изменены басни Эзопа и рассказы Геродота. Былины составлены из нескольких списков, пополненных один другим, и изложены правильным русским стихом» («Азбука», I, С. IV) (ПСС, Т. 22, С. 710).

⁶ defond en comble — совершенно (фр.).

25. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

22…23? августа 1872 г. Ясная Поляна.

Разбираете ли вы всё в 4-й книге, многоуважаемый Николай Николаич? Если нет, пришлите поскорее. Да в рассказе «Охота пуще неволи» есть слова: «Ах ты сукин кот», их надо заменить «Ах ты баломутный». Получил ваше письмо¹ в ответ на посылку с Степой² и радуюсь, что вы крепитесь за работой, и тужу о том, что она вам надоела. — Напишите, сколько и когда теперь нужны деньги?

Ваш Л. Толстой

¹ Письмо Страхова неизвестно.

² Берс Степан Андреевич (1855—1910) — брат С. А. Толстой.

26. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

28 августа 1872 г. Ясная Поляна.

Спешу отвечать по пунктам. Статьи славянского все так точно; но правда, что много. Я то же думал. Но жалко и невозможно исключить историю Иосифа . Лучше выкинуть житие Сергия или Михаила, или и то и другое. Можно переместить так, чтобы где Иосиф, там бы менее житий и летописи.

Печать славянского и, главное, выноски — превосходны. Выноски с краткими правилами — прекрасно.

Высожары — созвездие — плеяды. На закорки — на себя.

Ломы в лесу — место, где повалялся лес. Щекочет сорока, как грает ворон. Для уяснения прибавить в этом месте: «и я увидал в глуши болота завалившиеся друг на друга деревья и услыхал сороку». Под в голова лучше, чем под головы.

Боюсь, ужасно боюсь, что труда по славянскому будет очень и очень много и что не только 10 сентября, но 10 октября не кончите. Напишите откровенно и не расстроивайте свою жизнь и планы из-за этого. Степа мне пишет восторженное письмо о вас. Он славный мальчик. И мы с ним во многом сходимся и в любви к вам.

Ваш Л. Толстой

История Иосифа есть лучшее место Библии и приохотит к чтению всей.

28 августа.

¹ История Иосифа, рассказ из Библии (Книга Бытия, Гл. 37) — «Азбука», IV, С. 119—163 (ПСС, Т. 22, С. 679—723). Толстой особенно любил этот рассказ и причислял его к образцам лучших произведений искусства.

27. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

15 сентября 1872 г. Ясная Поляна.

Вы, верно, сердитесь и досадуете на меня, дорогой Николай Николаевич, и имеете полное право за то, что не отвечал, не послал денег и не посылаю арифметики 4-й книги. Я виноват, но вы не можете себе представить, до чего я расстроен и взволнован все эти дни. Случилось, во время моего отсутствия в Самаре, что молодой бык убил насмерть пастуха¹. И я узнал, что такое наши судьи и под каким дамокловым мечом мы все живем. Я под следствием, обязан подпиской не выезжать из дома. Тут же мне привелось быть присяжным³, и вы не можете себе представить всех мелких мерзостей, кот[орые] мне делает суд. И признаюсь — как это ни стыдно — что я еще не дошел до положения Аксенова⁴. Может быть, дойду, когда меня посадят в острог, что очень возможно; но теперь я раздражен так, что болен физически и нравственно и не могу ни об чем думать, кроме как о том, за что мучают человека, к[оторый] всех оставляет в покое и только об одном просит, чтоб его оставили в покое. Теперь я так раздражен, что решился уехать в Англию и продать всё, что имею в России.

Не буду описывать вам всего. Это скучно и меня раздражит. О деле: Вместо 25 псалма лучше 36-й «Не раздражайся, видя порочных, не завидуй делающим беззаконие». Вместо 37 (это ошибка вместо 36) 91-й «Господи, ты нам прибежище из рода в род». И в 4-ю 103-й.

О размещении славянского делайте, как вы предлагаете. Насчет газов и тепла⁵ согласен и предоставляю делать, как вы хотите. В печати эти (даже те, к[оторые] вы оставили) статьи показались мне ужасно гадки. В былине слово с угоною надо писать сугоною⁶.

Деньги надеюсь выслать завтра. Со мной случилось, что никогда не бывало, что мы без денег, и за хлопотами я не вовремя распорядился прислать. Впрочем, с этой же почтой пишу Соловьеву⁷ в Москву, чтобы он вам выслал 100 р. Я же вышлю свои само собой. Известите, сколько еще нужно в скором времени.

Пожалуйста же извините меня за неаккуратность, многоуважаемый и дорогой Николай Николаевич, жду не дождусь того времени, когда я перестану злиться, найду сам себя опять. Авось, Бог даст, я к свиданию с вами уже приду в себя.

Ваш Л. Толстой

15 сентября

Постараюсь дроби прислать в неделю срока, но, ради Бога, устройте так, чтобы можно было их подождать.

¹ Более подробно эта история и связанные с ней переживания Толстого изложена им в письмах к А. А. Толстой от 15, 19, 20…21 сентября 1872 г. (ПСС, Т. 61, С. 314—319). С. Л. Толстой в своих воспоминаниях также касается этого случая: «Рассказывали, что бык стал кидаться на людей потому, что мальчишка подпасок раздразнил его. Однажды бык погнался за подпаском, а пастух — старый мужик, не боявшийся быка, ударил его бичем. Тогда бык обернулся на пастуха, кинулся за ним и пригвоздил его к дереву. Пастух умер в тот же день, а быка немедленно зарезали… Конечно, отец не был виновен в смерти пастуха, но мне кажется, что в то время он преувеличенно негодовал на следователя и новые суды. Разумеется, он не был виновен в смерти пастуха, но он был ответствен за несчастье, происшедшее в его хозяйстве». См.: Очерки былого, С. 33-34.

² В 1862—1864 гг. в России была проведена судебная реформа: учрежден суд, не зависящий от администрации, уничтожены сословные суды, введен институт присяжных заседателей.

³ Толстой должен был участвовать в качестве присяжного заседателя выездной сессии Тульского окружного суда в селе Сергиевском с 7 по 13 сентября.

⁴ Аксенов — действующее лицо рассказа Толстого «Бог правду видит, да не скоро скажет»; был несправедливо обвинен в убийстве человека и посажен в острог.

⁵ В четвертой книге «Азбуки» помещены статьи «Газы», С. 77-80 (ПСС, Т. 22, С. 637—640) и «Солнце — тепло», С. 89-91 (ПСС, Т. 22, С. 649—651).

⁶ сугона — погоня.

⁷ Соловьев Иван Григорьевич (1819—1881) — московский книготорговец, с 1867 г. комиссионер Толстого по продаже романа «Война и мир».

28. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

23 сентября 1872 г. Ясная Поляна.

23 сентября.

Тревога моя понемногу утихла. Я могу уже без злости любоваться на полноту того безобразия, которое называют самая жизнь. Можете себе представить, что меня промучали месяц, и до сих пор подписка о невыезде не снята, и нашли, что кто-то (следователь) ошибся, что точно это дело до меня не касается, а что вместо того, чтобы по закону кончать всякое дело в 7-дневный срок, идет дело 2-й месяц и еще не начиналось, то это «маленькое несовершенство, свойственное всему человеческому».

Точно как если бы приставленный дворник убил бы своего хозяина, и все дворники побили бы тех, кого они приставлены беречь, и сказали бы: «что же делать, человеческ[ое] несовершенство». Я было начал писать статью¹, но бросил, совестно сердиться на такую очевидно сознательно и самодовольно глупую и смешную штуку, т. е. всё это правосудие. В Англию тоже не еду; потому что дело не дошло до суда². А я решил, что в случае суда уеду, и уехал бы. Всё расскажу вам, Бог даст. Вы не поверите, как мне на совести лежит ваше пребывание в Петербурге в эти прелестные осенние дни. Но понимаю, что нельзя бросить; но чувствую, чем я вам обязан.

Деньги я приготовлю, без запродажи книг, только напишите, сколько именно нужно в октябре и какого числа. Запродавать книги я не хочу, с тем чтобы при продаже как можно выгоднейшие выговорить условия. По какой цене? Я думаю по 5 к. за печатный лист. Как вы думаете?

На комиссию я никому не отдавал, да и не знаю, отдавать ли? Не нанять ли склад и конторщика и продавать. Я попрошу одного из моих шуринов³, очень практического человека, побывать у вас и обо всем переговорить. — А то велик книгопродавческий процент. Я бы согласился, если бы они взяли на 15 % или 20 %. Объявления, я думаю, надо печатать как можно больше, впрочем, вы узнаете это лучше моего, но я не жалею на это денег. Боюсь неприличия. В редакции, я думаю, надо послать. И я от себя пошлю двум министрам, Милютину⁴ и Толстому⁵. — Вообще вот всё, что я думаю об этой стороне дела. Если же вы так добры, что и об этом подумали и хотите мне помочь, то я могу только благодарить и просить делать, как вы знаете, а вы знаете лучше меня. — Если Берс возьмется за это дело (руководить им), то склад в Петербурге, если нет, то в Москве. До 28 сентября кончу дроби. Всё переделываю. До свиданья.

Ваш Л. Толстой

Я предложил Салаеву⁶ комиссию из 10 %. — Сообщу, что он ответит.

¹ «Новый суд в его приложении» (ПСС, Т. 17, С. 319—323, 702—708).

² В письме от 19 сентября 1872 г. H. H. Ягн, председатель Тульского окружного суда, уведомлял Толстого, что произошла ошибка и никакого суда над ним не будет.

³ шурин, — брат жены. Речь идет о Петре Андреевиче Берсе (1849—1910).

⁴ Милютин Дмитрий Алексеевич (1816—1912) — военный министр (1861—1881). Толстой имел в виду распространение своей «Азбуки» в военных учебных заведениях.

⁵ Толстой Дмитрий Андреевич (1823—1889), граф — обер-прокурор Синода с 1865 г., в 1866 г. был назначен министром народного просвещения, совмещал оба эти поста до 1880 г., с 1882 г. министр внутренних дел и шеф жандармов. В течение двух лет Л. Н. Толстой так и не получил ответа на свое письмо, не говоря уже об одобрении учебника, утверждении его. В незавершенном ответе критикам, выступившим против «Азбуки», Толстой писал: «и на письмо мое к министру народного] просвещения] я, противно самым элементарным правилам учтивости, не получил даже ответа» (ПСС, Т. 21, С. 409).

⁶ Шалаев Федор Иванович (1820—1879) — московский книгопродавец и издатель.

29. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

29 сентября 1872 г. Ясная Поляна.

Письмо ваше¹ и порадовало меня и огорчило меня — правду говорю. — Порадовало, что дело кончится-таки, а огорчило за вас, что вы потеряете месяц лучшего времени.

Почему не будет выносок² славянского во 2-й, 3-й и 4-й книге? Мне кажется, что нужно бы во всех. — Впрочем, как хотите.

Для учителя³ вставить правила — очень хорошо, но чтобы коротко было. Иосиф Волоколамский правда, что длинен и скучноват, и сам святой не монах, а тщеславно самолюбивый добросовестный духовный чиновник; но есть в нем места наивно художественные — прелестные. Может быть, он нравится мне как психологический матерьял, и я ошибочно назначил его, и потому уничтожьте, если вам не жалко своей работы. Но он много лучше житий Сергия и Михаила.

Псалмов ведь только по одному в каждой книге. Они необходимы, как приготовление к чтению любимой в народе книги Псалтыря. К ним надо, как можно поподробнее и поточнее, выноски. Перевод всё равно какой. Летопись не желал бы сокращать. Вообще исключать, по-моему, надо по следующему порядку: 1) Сергия, 2) Иосифа Волок[оламского], 3) Михаила, 4) Иосифа Библе[йского] и 5) летопись.

С размерами же, которые вы хотите дать книгам, я совершенно согласен. Деньги 100 р. вышлю на днях. Теперь нет; но не позже недели.

Сделать в конце объяснение ошибок⁴ и примечание — очень хорошо.

Ошибка⁵: в статье «Тепло»; прибавлено (не мною) отчего тонкий стакан не лопается. Вопрос остается без ответа. Если возможно, пришлите мне статьи о газах, как вы их переделаете. Очень, очень меня одолжите. Я нынешнюю зиму страстно, но урывками, занимался естествен[ными] науками, особенно физикой. Мне интересно знать, в чем я соврал. Но должен сказать, что из естественных] наук я выбирал не то, что попадалось в книгах, не то, что случайно знаю, не то, что мне кажется нужно знать, но то, что ясно и красиво, и когда мне казалось недостаточно ясно и красиво, я старался выразить по-своему. Мне очень интересно знать, что вы забраковали.

Дроби мои теперь готовы, только осталось переписать. Скажите, что вы думаете о первых частях арифметики. Ясно ли? Да и про 4-ю книгу поставьте мне отметки за статьи: какие вам понравились — 4 и 5 и как[ие] не понравились — 2, 1 и 0.

Как я жду вас, вы не можете себе представить. Неужели вы едете на всю зиму в Крым? Как это хорошо! — Вам только одного не доставало — уехать из Петербурга и принимать к сердцу петербургские дела (литературные особенно) так же мало, как эдинбургские.

В каком положении теперь находится шрифт славянский, и как и что можно ожидать?

¹ Письмо Страхова неизвестно.

² Сноски грамматических форм даны только во второй книге «Азбуки», в отрывке из летописи, см.: «Азбука», II, С. 81-87 (ПСС, Т. 22, С. 283—290).

³ В окончательной редакции «Азбуки» отдел «Для учителя» содержит только общие методические указания, правил никаких нет.

⁴ В конце I, II, III книг «Азбуки» оговорены замеченные ошибки.

⁵ Ошибка осталась неисправленной. См.: «Азбука», II, С. 63-64 (ПСС, Т. 22, С. 266).

30. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

30 сентября 1872 г. Ясная Поляна.

Послал вам телеграмму¹, прося прощенья, и теперь повторяю то же.

Опоздал я немного; но чувствую за вас, и сердце болит. И опоздал, право, не по своей вине. Вы не можете себе представить, как я счастлив теперь, спихнув с шеи эту работу, казавшуюся мне столь важною.

Боюсь, что покажется вам длинно; как мне ни жалко, даю вам carte blanche сократить в отделе примеров сложения и вычитания².

Напишите, как и когда теперь кончится всё и вы будете свободны, меня не будет мучать совесть за вас, и я — главное — вас увижу.

Дня не проходит, чтобы я по нескольку раз не благословлял вас за то, что вы для меня делаете. Особенно теперь, когда я все эти последние дни насилу, насилу удерживал потребность начать свою настоящую работу. Теперь, благодаря вам, я могу начинать³ и забыть про Азбуку.

Верно, от вас лежат письма в Туле и листы, мы давно не посылали. Как получу, отвечу. Если найдете нужным в языке дробей и для учителя поправить, изменить, выпустить что-либо, — делайте, но известите.

Ваш Л. Толстой

30 сентября.

¹ Телеграмма неизвестна.

² «Азбука», II, С. 134—152.

³ Работу над романом из эпохи Петра I.

31. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

1 октября 1872 г. Ясная Поляна.

Насчет продажи книги я, действительно, думаю не так, как вы¹, и избалован успехом своих книг. Если Азбука выйдет в Noябре, не разойдется вся к новому году (3600), то это будет для меня неожидан[ное] fiasco. В пользу объявлений я не верю, но готов сделать, сколько вы найдете нужным². Пожалуйста, напишите, сколько вы думаете нужно и сколько приблизительно будет стоить. И если бы вы были очень добры, то образец подробного, как вы пишете, объявления. Мне как-то совестно и неприятно — объявления, особенно подробные.

Мне кажется так: «Такого-то числа выйдет и будет продаваться там-то Азбука в 4-х частях Гр. Л. Н. Толстого, цена 2 р. 40 к. (я думаю 2 р. 40 к.), 60 к. за книгу». И начать объявления теперь же и по три раза через неделю во всех распростран[енных], я думаю, <20> 10 газетах и раза по три. Впрочем, всё пишу наобум. Пожалуйста, посоветуйте, как и что. Я знаю только то, что 2-е издание надо будет начинать раньше нового года³. Перед выходом книги я думаю съездить в Москву и переговорить с Салаевым. Пожалуйста, напишите, когда можно рассчитывать и, главное, сколько денег нужно готовить. Огромных денег я не жду за книгу и даже уверен, что хотя и следовало бы, их не будет; первое издание разойдется сейчас же; а потом особенности книги рассердят педагогов, всю книгу растащут по хрестоматиям, и книга не пойдет.

Имеют свои судьбы книги, и авторы чувствуют эти судьбы. Так и вы знаете, что ваша книга хороша, и я это знаю; но вы чувствуете, что она не пойдет. Издавая В[ойну] и м[ир], я знал, что она исполнена недостатков, но знал, что она будет иметь тот самый успех, к[оторый] она имела, а теперь вижу очень мало недостатков в Азбуке, знаю ее огромное преимущество над всеми такими книгами и не жду успеха именно того, к[оторый] должна иметь учебная книга.

Нынче первый день, что я провел без дробей и испытываю великое наслаждение. Авось, Бог даст, и вы недельки через две то же испытаете. Хорошо бы было, если бы мы съехались в Москве, и я бы вас увез с собою. Телеграмму я вашу получил вместе с письмом и очень жалею о том, что не мог вас избавить от хлопот. Всякий раз, как вспомню живо о сложности, трудности и сухости дела, к[оторым] вы занимаетесь — листок складов, картинки, числа, опечатки, — меня ужас берет за вас. Пожалуйста же, напишите советы определительные об объявлениях и сколько когда денег.

Ваш Л. Толстой

¹ Ответ на неизвестное письмо Страхова, в котором он, очевидно, предлагал различные меры для улучшения продажи «Азбуки».

² Объявление о выходе «Азбуки» было напечатано только в газете «Московские ведомости» 31 октября 1872 г., затем повторено 1 и 3 ноября.

³ Новое издание «Азбуки» в первоначальном виде не было осуществлено. Материал «Азбуки» в значительно переработанном виде вошел в состав «Новой азбуки», четырех Русских и четырех Славянских книг для чтения, вышедших в свет в 1875 г.

32. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

9…10 октября 1872 г. Ясная Поляна.

Сейчас получил ваше письмо¹, многоуважаемый Николай Николаич, и с свойственным людям эгоизмом и противуречием, я, несмотря на то, что искренно страдаю за вас, испугался того, что вы бросите теперь всё. Вы пишете, что устали и отупели. Еще бы, за такой страшной работой. Не покидайте теперь. Немного осталось. А главное, не покидайте мою арифметику.

В первой книге на 10 и 11 листах есть две ужасные опечатки: 3805 напечатано MMMDXXX5 и вместо 6012 напечатано] 6018. Нельзя ли поправить последнюю опечатку. Если бы это стоило рублей 30, велите перепечатать.

То, что вы выставили опечатки во 2-ой книге, превосходно. Это надо сделать и в других книгах. Я, к несчастью, не могу вам помочь. Я так знаю наизусть, что не могу видеть. Насчет цены я думаю, что надо оставить по 5 копеек за лист.

А продавать надо самому. Жду ответа об объявлении и о том, сколько нужно денег.

Знаю я эти чтения поэм и комедий в петербургских] литературных кругах и понимаю, как они вам тошны. Странно сказать, а отовсюду может отродиться поэзия, но только не оттуда. Ах, как хочется вас видеть и говорить с вами.

Ваш Л. Толстой

¹ Письмо Страхова неизвестно.

33. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

15? октября 1872 г. Ясная Поляна.

Всегда пишу к вам с робостью, когда долго не получаю от вас писем — мне всё кажется: теперь уж так это всё надоело Николай Николаичу, что он уж бросил всё.

Но верно — нет. В дробях надо прибавить в приведении к одному знаменателю следующее. Если надо привести к одному знаменателю много дробей, — уравнять много чисел, то надо равнять сначала два самые большие числа, а потом с ними уравнивать малые. Уравнять 40, 30, 12, 9, 15, 4, 8.

1 х 40 и 1 х 30 нед[остает] 10 1 х 40 и 2 х 30 л[ишних] 20.

2 х 40 и 2 х 30 нед[остает] 20.

1 х 40 и 2 х 30 л[ишних] 20.

---

3 х 40 и 4 х 30 сравняется

120 и 12. 1 х 120 и 10 х 12 —

120 и 9. 1 х 120 и 13 х 9 недо[стает] 3.

1 х 120 и 14 х 9 лишн[их] 6.

2 х 120 и 26 х 9 — нед[остает] 6.

---

1 х 120 и 14 х 9 — ли[шних] 6.

3 х 120 и 40 х 9

360 и 15.

1 х 360 и 24 х 15.

360 и 4.

1 х 360 и 90 х 4.

360 и 8.

1 х 360 и 45 х 8.

---

К делению на десятичные дроби надо прибавить: Когда приходится вычитать 0,35 из 2 единиц, надо 2 единицы написать 2,00 (двести сотых), точно так же, когда приходится делить 2 единицы на 0,35, надо 2 единицы написать 2,00 (двести сотых) и делить сотые. Разделить 1,0 на 0,05. 1,00 : 0,05 100 сотых разделить на 5 будет 20 сотых.

В сто раз больше — будет 20 единиц.

---

К умножению и делению десятичных дробей надо пример умножения и деления заменить следующим и написать его так: (Кроме того прибавить:

Множатся десятичные дроби как простые числа, и точно так же можно начинать умножение с самого большого или с самого мелкого разряда.

Пример умножения надо напечатать о графах:

Чтобы скорее делать умножен[ие] дробей, надо подписывать единицы под единицами, десятые под десятыми и начинать с самого мелкого разряда.)

Пример деления нельзя писать в графах, но надо как-нибудь соответственно каждому делению напечатать объяснение.

6 раз 4 тысячные было бы 24 тысячные, 6 сотых в 100 раз меньше 24 стотысячных.

Мне ужасно страшно всё это писать и вас об этом просить. Что, если вы считаете всю мою арифметику вздором, тогда каково вам заниматься этим. — Тем более, что вы судья в этом деле. Насчет цены книг я согласен с вашим мнением и отступаюсь от своего. А об объявленьях жду вашего ответа, и о деньгах. Пожалуйста, напишите приблизительный счет.

Я боюсь, что ошибся, и — в некоторых местах, объясняя деление десятичных дробей, употребил выражение, кот[орое] употреблял, объясняя деление целых чисел: разделить на 5 или сколько-нибудь частей. Если это есть где-нибудь, то уничтожьте, пожалуйста. Во всех этих случаях надо просто: разделить на 5 или какое другое число. Только в объяснениях деления дроби десятичн[ой] на целое число это можно и должно оставить.

34. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

Середина октября 1872 г. Ясная Поляна.

Забыл ответить на вопросы об оглавлении и затерял листок вашего письма¹, где было написано. Мне кажется, что я помню всё.

Волк в пыли — с индейского.

Цапля, лягушка и рак — тоже.

<Волга и Вазуза — Даля>

Шат и Дон — народное предание (мною записано).

Две лошади |

Собаки и повар |

Перепелка } мое.

Топор и пила |

Извините, если забыл еще что-нибудь.

Нашел ваше письмо.

Мышь под амбаром — с индейского.

Судома — из хрестоматии Перевлесского.

Лев и лисица — Эзопа.

Заяц и гончая собака |

Равное наследство |

Теленок на льду } мое.

Сова и заяц |

¹ Письмо Страхова неизвестно.

35. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

16…17 октября 1872 г. Ясная Поляна.

Мы с вами искренно уважаем друг друга, что не так часто бывает, как это говорится, и оттого-то мы так боимся огорчить один другого. Мне и про опечатки совестно писать вам, потому что знаю, что это вас огорчит, а вы меня боитесь огорчить.

---

2 вместо 8, пожалуй, не перепечатывайте, а в опечатках означьте.

Объявленье я послал в Моск[овские] вед[омости]. Я написал: выйдет 1-го Noября (ошибся ли я?). Если вы одобрите объявление, то напечатайте такое же или измените. Надо прибавить то, что, при требовании стольких-то экземпляров], делается столько-то % уступки (так, как обыкновенно делается, я не знаю, сколько). Деньги 500 р. для типографщика будут готовы; но, извините меня, я ничего не помню, ни сколько месяцев вы занимались, ни сколько вы взяли; пришлите мне счет. Приблизительно я вам должен рублей 1000. Вы выдумываете, что вам моя работа была приятна и полезна, а я не выдумываю, что денежное вознаграждение нисколько не снимает с меня сознания того, что я вам обязан, так что не могу быть достаточно благодарен. Хотелось бы узнать, что вы делаете. По тону писем ваших мне кажется, что вы чем-то заняты, но расспрошу обо всем при свиданьи.

Ваш Л. Толстой

36. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

20…21 октября 1872 г. Ясная Поляна.

Два товарища (с медведями басня?) Езопа,

Лев, Волк и лисица — Езопа,

Волк и мужик — народная,

Отчего зло на свете — с индейского. Дуб и орешник, Наседка и цыплята, Корова и козел, Лисий хвост, Дергач и самка — мое.

Объявление я послал с Фетом в М[осковские] в[едомости], но вчера получил от него письмо¹. Он всё перепутал, и объявление не напечатано. Посылаю другое и прошу вас изменить², если будете так добры придумать лучше, или сократить, и печатать. 1-го ноября выйдет Азбука графа Л. Н. Толстого в 4-х отдельных книгах в 160—180 страниц каждая, содержащая 1) Азбуку и руководство для обучения чтению и письму, 2) статьи для русского чтения: басни, описания, рассказы, сказки, повести и статьи научного содержания. (За исключением новых переводов Езопа и Геродота и некоторых басен, рассказов и сказок, содержание которых заимствовано с индийского, арабского, немецкого, английского и народного, все статьи русского чтения написаны автором для настоящей книги.)

3) Руководство к правописанию и грамматике посредством напечатания особым шрифтом различных грамматических форм.

4) Некоторые былины, изложенные правильным, по мнению составителя, русским стихом.

5) Руководство для обучения славянскому языку с объяснением главных грамматических форм.

6) Статьи для славянского чтения с русским переводом: выбранные места из летописи, жития из Четий-Миней Макария и Дмитрия Ростовского и из Священного Писания.

7) Арифметику от счисления до дробей включительно, и 8) Руководство для учителя.

Потом прибавить, к кому и куда обращаться за книгами. Я думаю, что мало одной квартиры. Надо, чтоб П. Берс, если берется, выставил имя чье-нибудь, к кому обращаться. Я думаю, можно тоже сказать и во всех книжных лавках, кот[орые] будут брать с уступкой 20 %.

¹ Письмо Фета неизвестно. Толстой, случайно встретив Фета в октябре в Туле, просил его сдать в «Московские ведомости» объявление о выходе «Азбуки».

² После исправления Страховым объявление о продаже «Азбуки» выглядело так: «В первых числах ноября поступит в продажу „Азбука“ графа Л. Н. Толстого. В четырех отдельных книгах, каждая от 160 до 200 страниц, в 8-ю долю. Содержание: 1) Азбука — руководство для начального обучения чтению и письму. 2) Статьи для чтения: басни, описания, сказки, рассказы, повести, изложение научных сведений; большая часть этих статей принадлежит автору и написана для настоящей книги, остальные или переведены (из Езопа и Геродота), или пересказаны; а по содержанию заимствованы из разных источников. 3) Руководство к правописанию и изучению грамматических форм обозначены особыми шрифтами. 4) Былины, изложенные правильным русским стихом. 5) Руководство к начальному изучению славянского языка и его главных грамматических форм. 6) Статьи для чтения по-славянски: выбранные места из летописи, из Четьи-Минеи Макария и Дмитрия Ростовского, из Священного писания; при всех статьях русский перевод. 7) Арифметика от счисления до дробей включительно. 8) Руководство для учителя. Цена каждой книги 50 коп. Цена всех четырех книг 2 руб. С требованиями обращаться в С.-Петербург, в Кирочную улицу, дом № 38, кв. № 2 к Петру Андреевичу Берс. Книгопродавцам делается уступка 20 %».

В других газетах объявлений об «Азбуке» не было, так же как не было упоминаний о ней в объявлениях от книжных магазинов, извещавших о поступивших в продажу книгах.

37. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

22…23 октября 1872 г. Ясная Поляна.

Ужасная опечатка на 144-й стр. 3-й книги.

Напечатано:

Из 32-х разложи на 8 частей по 1 (1 * 8) и т. д.

Надо:

Из 32-х разложи на 4 части по 1 (1 х 4) и т. д.

Эту невозможно оставить.

Она в самом начале упражнений умножения.

Необходимо сделать наклейку.

Какая обертка и первый лист¹?

Надо самую простую.

Азбука. гр. Л. Н. Толстого 1 Книга.

¹ «Азбука» вышла в желтой бумажной обложке, напечатанный текст обложки повторял титульный лист: «Азбука гр. Л. Н. Толстого. Книга I [II, III, IV]. С.-Петербург. Тип. Замысловского, Больш. Мещан., д. № 33. 1872».

38. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

26…27 октября 1872 г. Ясная Поляна.

Как дела, дорогой Николай Николаич? Нынче не получил с почты письма и листков и думаю, уж не кончено ли и не едете ли вы сами. — Как бы нам не разъехаться! Это было бы ужасно обидно. Я завтра еду в Москву и пробуду три дня. В Москве стою в гостинице «Россия» на Кузнецком Мосту.

Вот главная цель этого письма. Второстепенная цель следующая: Вы писали: не попытаться ли получить деньги от Кашпирева¹?

Для меня это очень бы было желательно, но если это для вас хоть немного неприятно, то ничего не говорите. Пожалуйста, в самом точном смысле понимайте эти слова. Так не хочется писать, когда жду, что вот-вот увижу вас². До свиданья. Ваш

Л. Толстой

Сейчас получил от управляющего письмо, что деньги, которые я велел прислать для отъезда в Москву и отсылки вам, не могут быть присланы. Пшеница упала в цене, и он ждет приказанья; так что протянется неделю, да и очень невыгодно продавать. — Это не изменяет того, что касается Кашпирева; но если бы типографщик мог подождать до первого сбора за книгу, то это было бы очень хорошо. Я уверен, что в первые две-три недели получится рублей 1000.³ — Я так бы и просил Берса⁴.

Тоже и про себя напишите мне, сколько вам нужно будет теперь.

Я в Москве думаю занять, что мне не затруднительно нисколько. Напишите мне, пожалуйста, в Москву, в «Россию» на Кузнецком] Мосту, сколько мне приготовить денег. Нынешний год мне особенно несчастлив в денежном отношении. Самарское мое предприятие свело только концы с концами, но денег не дало. И с разных сторон были потери. Два купца обманули, и еще разные мелочи, так что я временно стеснен.

Сейчас стал пересматривать листки и увидал, что опечатку или описку на 144 стр. трудно будет поправить наклейкой, потому что, поставив 4 место 8, надо будет 8 линеек вместо 4-х. Надо будет выпустить цифры вычитанья, тогда поместятся 8 линеек.

Напечатано:

Из 32-х разложи на 8 ч[астей] по 1 (1 х 8 = 8). Вычти 8, останется

32

8

---

24

Напечатать:

Из 32-х разложи на 4 ч[асти] по 1 (1 х 4 — 4). Вычти 4, останется 28.

Из 28-и разложи на 4 ч[асти] по 1 (1 х 4 — 4). Вычти 4, останется] 24 и т. д.

На 149 стр. 3 книги означьте в опечатки вместо: 35 сложить 12 р[аз] — 12 сложить 35 раз.

Распечатываю на железн[ой] дороге, получив ваше письмо. Непременно, как здесь написано, т. е.

32 : 4 —

Не конфузьте меня, спрашивая, разрешаю ли я вам уехать. — Жду вас с нетерпением.

¹ За рассказ «Кавказский пленник», напечатанный в журнале «Заря».

² Страхов приезжал в Ясную Поляну в начале ноября и прожил там 5 дней.

³ Продажа «Азбуки» шла плохо. К началу декабря было продано всего 60 экземпляров.

⁴ Берс Петр Андреевич.

39. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

30 октября 1872 г. Москва.

30 октября.

Пишу перед отъездом из Москвы. Перед отъездом в Москву я послал вам письмо и просил вас ответить в Москву; но так как случай, с кот[орым] я послал на почту, был не совсем верный, и ответа я от вас не получил, то повторю главное, бывшее в письме. Поправку на 144-й стр[анице] надо сделать так:

из 32-х разложен[ных] на 4 части по 1 (1 х 4 = 4). Вычти, останется 28.

Из 28 — и т. д.

Непременно 32 :4, а не на 8. Для того чтобы поместилось на листке, можно выпустить столбцы вычитания:

32 28

28 4 и т. д.

---

----

4 24

В том письме я вам писал тоже о деньгах, что нельзя ли типографщику подождать до продажи. Теперь же в Москве я занял деньги и оставил их у князя Леонида Дмитриевича Оболенского (в Хлебном переулке, в доме Миллера). По вашему или Берса требованию, письменному или словесному, деньги будут выданы или высланы. Теперь только одно — приезжайте поскорее, дайте наговориться с вами.

Ваш Л. Толстой

40. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

30 октября 1872 г. Москва.

Сейчас получил ваше письмо¹ и радуюсь мысли вас увидать. Радуюсь тоже тому, что могу вам послать 500 р. типографщику и 200 р. в счет моего долга вам.

Телеграфируйте мне в Козловку-Засеку — когда вы приедете, чтобы выслать за вами лошадей. Это выгоднее и покойнее, чем нанимать извозчика из Тулы.

Ваш Л. Толстой

30 октября.

¹ Письмо Страхова неизвестно.

41. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову¹

Октябрь 1872 г. Ясная Поляна.

Ради Бога, если есть неясность в чем-нибудь, то напишите или телеграфируйте; потому что неясности не должно быть в смысле (я так долго работал), неясность должна быть в письме.

Простите 1000 раз за труд излишний от дурного письма и вообще. Я знаю, труд большой в пересмотр[е] этого отдела.

¹ Черновое, неотправленное.

42. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

4 декабря 1872 г. Мшатка.

Конечно, бесценный Лев Николаевич, я должен быть доволен тем состоянием души, в которое пришел, поселившись здесь¹: жизнь так складывается, что нельзя ни работать, ни скучать — полный отдых. Мы встаем перед восходом солнца, то есть в начале восьмого, и сходимся пить чай и кофе. В 9 часов все готовы. Данилевский с невообразимою страстью принимается садить, копать, обрезывать; жена² распоряжается по хозяйству, которое все в ее руках, а потом учит старшую дочь. Я иду гулять, непременно гулять, потому что до сих пор еще не сыт видом моря, гор и южного неба. Право, сегодня первый день, когда я без труда удержался от этого удовольствия. Дубы и орехи уже облетели, но трава зелена, цветут розы, пеларгонии, и кроме лавров, кипарисов и миндалей, есть много других вечнозеленых деревьев и кустарников; температура, когда я приехал, была 12-15 Реомюра; теперь 10-12. Беру с собой книгу, но читаю очень немного. Это — самое быстрое время дня. В 1-м часу собираемся обедать и сидим вместе часов до двух. Затем новые прогулки вплоть до сумерек и даже до луны. Вместе со свечами подается чай и ужин, а затем приходит самое длинное время дня. Тут я ухожу к себе и даю часа полтора или два урок крестьянскому мальчику Алеше, 16-ти лет, удивительно красивому и способному. Его привезли из Вологды и хотели сделать из него живописца, потому что и теперь уже он мастерски рисует. Потом мы трое, — я, Данилевский и его жена, — сидим и чаще всего молча читаем, — я романы «Русского Вестника» или сказки Гоффмана, Ольга Александровна тоже что-нибудь в этом роде, а Николай Яковлевич — книги по садоводству. Иногда подымается бесконечный спор³ — об атомах, о жителях планет, о началах нравственности. День проходит удивительно скоро; в 11 часов расходимся спать. Между тем мне кажется, что я здесь уж Бог знает как давно, и что 5 ноября, когда я выехал из Петербурга, было чуть ли не год тому назад.

Чувствую однако же, что апатия, которая схватила меня в Петербурге и в которой я был и у Вас, все еще меня держит. Сколько раз случалось мне прежде вздыхать о спокойствии и думать, что ничего не может быть завиднее жизни, какую я теперь веду, а теперь меня тянет — забыться в какой-нибудь работе или отдаться печальнейшим мыслям, которые у меня всегда наготове. Признаться, я мало приписываю важности тому, как я себя чувствую, и самое досадное для меня то, что в дурном расположении я не могу доставить другим столько удовольствия, сколько хотел бы. Например, не сумею сказать Вам что-нибудь хорошее о себе, и не сумею выразить, как мне приятно было опять увидеть Вас и вообще ближе узнать Вас по поводу Азбуки. Очень бы мне хотелось иметь Вашу карточку, чтобы живее вспомнить минуты, когда Вы живой стояли передо мною. Оказалось, что я Вас очень забыл с прошлого свидания. Каким-то светлым духом веет от Вас, как и от всех Ваших произведений, и я часто укрепляюсь этим духом, вспоминаю о нем, как о том образце, которого следует держаться.

Право, я ничего столько не желаю, как того, чтобы Вам жилось хорошенько и чтобы Вы писали как можно охотнее. Это самый большой мой интерес, потому что к себе я очень равнодушен, и не жду от себя большого толку. Однако же я принялся за чтение и размышление по предмету, о котором говорил Вам; начал с теории зрения, как самого совершенного чувства, в котором должна раскрыться вся тайна познания внешнего мира. Вас очень прошу — если не читали еще моей книги, — прочтите и скажите мне Ваше суждение. Уверяю Вас, оно будет мне одним из главнейших указаний, как идти вперед. Вы превосходно почувствуете нравственное впечатление, которое производит книга; а оно-то и есть самое важное.

Вы видите, что я Вас слушаюсь — занимаюсь философиею, Вы как раз угадали меня. Хотя меня в литературе зовут обыкновенно философом, но такие приятели, как Достоевский, Майков⁴ — все тянули меня на критику. Лучшую критику я написал об Вас, а Вы все-таки не пожелали, чтобы я упражнялся в этом роде писаний. Теперь я так хорошо понимаю, что Вы правы, что Вы угадали мою лучшую способность, то, что с детства составляло главный интерес моего ума.

Авось, что-нибудь и выйдет. Не тороплюсь⁵ … Крыму не больше двух месяцев, но судя по началу, я готов здесь прожить целый год и тронусь не иначе, как если вызовут.

В Московских Ведомостях, которых здесь никто не читает, не исключая и меня, я до сих пор не нахожу объявлений о Вашей Азбуке, и это меня беспокоит. Если будете писать, то скажите слова два, как идет дело. Мой адрес: Таврической губернии, Ялтинского уезда, станция Байдары, в имение Н. Я. Данилевского.

За исправление Азбуки я еще не принимался; ее жадно читают дети Данилевского — находят ее понятнее и занимательнее всех других книг.

Чувствую, что много еще есть мыслей, которые нужно передать Вам; запас их начался еще в Петербурге — и надеюсь, не все же пропадет. Утешьте меня — напишите мне; это оживит меня больше всего.

Ваш всею душою
Н. Страхов

1872 г. 4 Дек. Мшатка.

¹ Страхов гостил в имении Н. Я. Данилевского Мшатка на Южном берегу Крыма, близ Симеиза.

² Ольга Александровна Данилевская (урожд. Межакова).

³ «Бесконечный спор», видимо, вызывался чтением в семье Данилевских только что вышедшей книги «Мир как целое. Черты из науки о природе». Соч. Н. Страхова (СПб., Типография К. Замысловского, Бол. мещ., д. № 33, 1872). Далее: Мир как целое.

Первый раздел второй части книги открывала статья «Об атомистической теории вещества. Критика теории атомов», написанная в 1858 г. «Жители планет» — статья Страхова, напечатанная в журнале «Время» (1861, № 1). Она вызвала множество иронических откликов в журналах «Современник», «Свисток», в «Искре» автор был изображен в фантастическом костюме жителя планет. Статья вошла в первую часть книги. Эта статья была в поле зрения Ф. М. Достоевского во время работы над рассказом «Сон смешного человека» (1877).

⁴ Майков Аполлон Николаевич (1821—1897) — поэт. Происходил из дворянской семьи известных культурных деятелей, сын академика живописи Н. А. Майкова и поэтессы Евгении Петровны Майковой. В 1852 г. поступил на службу в Петербургский комитет иностранной цензуры, с 1875 г. до самой смерти возглавлял его. Состоял членом Ученого комитета министерства народного просвещения. В 1853 г. Майков был избран членом-корреспондентом Академии наук по Отделению русского языка и словесности. Сотрудничал в изданиях консервативного направления: «Русский вестник», «Время», «Эпоха», «Заря», «Гражданин», «Всемирная иллюстрация», «Нива». Майков был отзывчивым и добрым человеком, постоянно поддерживал молодых литераторов, помогал им деньгами.

⁵ Далее часть листа оторвана.

43. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

14 декабря 1872 г. Ясная Поляна.

14 декабря.

Дорогой Николай Никола[евич].

Что с вами? Живы ли, здоровы ли? Не сердитесь ли на меня? Тотчас после вашего отъезда я прочел вашу книгу и написал вам длинное письмо, кот[орое] не посылаю потому, что, не зная адреса, посылаю это письмо на удачу.

Да что и куда деньги, кот[орые] я вам должен?

Азбука не идет, и одна была критика — ругательная¹.

Habent sua fata libelli².

Ваш Л. Толстой

Откликнитесь.

¹ Статья П. Н. Полевого «Азбука» гр. Л. Н. Толстого, четыре тома. Спб., 1872 г. m 8" — «С.-Петербургские ведомости» (1872, № 330 от 1 декабря).

² Habent sua fata libelli — у книг есть своя судьба (лат). Об этом латинском изречении, часто употреблявшемся Толстым, С. Л. Толстой писал: «По поводу известности той или иной книги он [Толстой] приводил латинское изречение: Habent sua fata libelli pro capite lectoris (книги имеют свои судьбы в зависимости от головы читателя). Он говорил, что обыкновенно приводится только первая половина этого изречения: книги имеют свои судьбы, — что лишает его настоящего смысла, а именно, что успех книги зависит от понимания и уровня развития читателей». См.: Очерки былого, С. 101.

44. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

12 ноября, 17 декабря 1872 г. Ясная Поляна.

12 Noября. Дорогой и многоуважаемый Николай Николаевич!

Всё время после вашего отъезда (4 дня) занимался исключительно вами, — читал вашу книгу¹. И хоть, может быть, вам вовсе и не нужно мое мнение, она произвела на меня такое сильное действие, [что] я чувствую потребность написать вам о ней.

Я читал ее, не мог оторваться и читал внимательно, с карандашом — делал отметки там, где был поражен, и перечитывал те места. Общее впечатление: 1) я узнал много нового и не случайного, а того самого, что нужно знать, 2) Много вопросов, смутно представлявшихся мне, поставлены и разрешены ясно, ново и сильно². (Мне совестно вспомнить о том, как я попался на легкое мнение об этой книге только потому, что это все статьи уже напечатанные³. Я сделал ложное заключение. Было напечатано. Ничего не слышно было, стало быть ничего особенного. Как сильны привычки!) 3) Много, ужасно много вопросов не разрешены. Чувствуется, в каком смысле должен разрешить их автор (я в первый раз ясно понял вас из этой книги), и желаешь узнать, как разрешит их автор, и боишься за него. 4) Неприятное впечатление неровности тона и даже некоторой непоследовательности предметов всей книги. — Поймите меня. Есть такая глубина и ясность во многих местах, что она указывает на необходимую строгую последовательность в миросозерцании автора, а [от] этой последовательности отступает книга.

Теперь частности: I, II, III, IV, V письма. Всё прекрасно. Но в V письме, стр. 73 и 74, автор говорит о духе, о том, что постижение должно быть начато с духа. Почему? Человек отличается от остального мира, на мои глаза, вовсе не духом, кот[орый] я совершенно не понимаю, но тем, что он — судит о самом себе, когда судит о человеке, и судит о не себе, когда судит о вещах. Судить о самом себе (вернее, иметь себя предметом своим) мы называем сознание. Поэтому разница должна быть резкая, но она основана не на объективном ч[ь]ем-то духе, но на том отношении, в кот[ором] стоит человек к предметам вне себя и в себе.

С выводом я согласен, — что человек должен начинать постижение с себя, а не с вне себя, но не согласен с объективным духом, противуполагаемым объективному миру, как какой-то дух. И не согласен потому, что дальше различие это становится существенным. Далее на 76 стр., отличая круговорот от жизни, автор опровергает смешение этих двух понятий не духом, а сознанием жизни. И это место прекрасно.

Вся эта глава прекрасна, но на 89 стр. и до конца опять являются понятия, вытекающие только из веры в дух — совершенствование. Для сознания человека, т. е. для мысли человека, устремленной на самого себя, может быть совершенство только относительное, но не абсолютное.

Это вопрос ужасно сложный, о кот[ором] я жалею, что не поговорил с вами. В письме невозможно сказать. — Попробую коротко сказать свои убеждения:

Совершенство зоологическое, на кот[ором] вы настаиваете, даже умственное, [которое] вытек[ает] из зоологического, — есть совершенство только относительное, вытекающее из того, что человек сам на себя смотрит. Муха такой же центр и апогей всего создания. Но есть совершенство нравственное, религиозное — (буддизм, христианство), которое ничем не доказывается, кот[орое] несомненно и которое] даже не может быть сравниваемо ни с чем, почему и не может быть называемо совершенством (понятие совершенства вытекает из понятия степеней). Короче, это понятие добра. И понятие это таково, что нельзя про него сказать, что оно есть больше или меньше, что оно есть у человека, но его нет у животного. — Оно есть у человека, оно сущность всей жизни, и потому его не может быть ни больше, ни меньше.

В VI письме, [стр.] 92, 93, вы прекрасно говорите о непогрешимости ума, убеждений. Я подставляю вместо ума, убеждения — сознание жизни, кот[орого] сущность есть добро. Следовательно, чем более сознана эта сущность, тем она… более сознана.

Прекрасно об инфузориях, 98 стр. Прекрасно выведено понятие организма из совершенствования и о смерти, но посылка, что цель человеческой жизни есть совершенствование, совпадающее с совершенствованием организма, умаляет значение человеческой жизни. И факт недовольства жизнью, выражающийся не в одних поэтах, но в миллионах людей (христианство, буддизм), есть факт, кот[орый] нельзя объяснять заблуждением. Он имеет самый законный корень. Он имеет основанием сущность жизни. И как объяснения материалистов недостаточны (что и доказ[ывает] автор) именно потому, что они упускают из расчета способность сознания (духа), так и объяснения автора недостаточны, потому что он упускает из вида сущность жизни.

Письмо VIII прелестно, особенно кристаллы: это гениальное определение основ деления на неорганическое, органическое и животное.

Письмо IX мне всё не нравится и по форме и по содержанию, я бы его всё выбросил.

Жители планет и птицы. Мне не нравится, несмотря на обилие интересных данных, с вашей ясностью и уместностью изложенных, не нравятся жители планет и по содержанию и обе главы по совершенно другому, не строгому тону.

Чем отличается человек от животн[ого]. Эти две главы, опять прежний тон и опять превосходны. Мысль о пределе поразительна. Опровержение мнимого места человека, даваемого натуралистами, превосходно. Я только для своего удобства подставляю: натуралисты хотят найти место человеку, не пользуясь сознанием, т. е. взглядом на самого себя. Точно так, как (грубое сравнение) я бы захотел узнать свое место в комнате, измерив расстояние между всеми предметами в комнате, а не от себя до предметов.

Вторая часть, насколько я могу судить, вся превосходна. Я нашел в ней в первый раз ясное изложение смысла физики, химии. Я нашел с ясностью и (будто бы) легкостью разрешенными часть тех сомнений и вопросов, кот[орые] занимали меня; но кроме [того], я нашел ясное указание на то, что существенно в этих науках.

Эта вся часть исчерчена мною карандашом и не знаю, что лучше. Поразительнее же всего для меня не только критика химии, но и изложение возможно нового взгляда. Прекрасно тоже объяснение сущности материалистического взгляда, состоящего в представлении. Два только пятна я нашел в этом солнце, и всё это Гегель. На 380 странице выписка из Гегеля, которая, может быть, прекрасна, но в кот[орой] я не понимаю, прочтя несколько раз, ни единого слова: Эта моя судьба с Гегелем и на 451 стр., «чистая мысль эфирна» и т. д. до точки. Я ничего не понимаю. Менее всего понимаю, как с вашей ясностью может уживаться этот сумбур.

Не знаю, пошлю ли это письмо. Во всяком случае скажу, что хотел сказать. Мое мнение о вас было очень высоко, но я не совсем доверял ему (я боялся, что подкуплен), но теперь, по прочтении вашей книги, я не имею более недоверия, и мнение о вашей силе еще увеличилось. — Дай вам Бог спокойствия и духовного досуга. Вы бы меня очень порадовали, если бы написали мне так же искренно, как я вам, свое мнение о моей критике вашей книги.

Письмо это, как видите, написано 12 Noября. Третьего дня я, наскучив дожидаться от вас письма с адресом, написал несколько строк, адресовав наобум: в Севастополь, в Гжатку, в именье Данилевского. Сердце сердцу весть подает; нынче получил ваше письмо и посылаю мое, как оно мне ни не нравится теперь. Высказать в письме не умею. Но вы, надеюсь, многое поймете.

Письмо № 44 от 12 ноября, 17 декабря 1872 г. 89

Писал я в коротеньком письме: как ваш адрес? Куда вам послать деньги и что вы поделываете? Теперь всё знаю и деньги пошлю на днях.

Живете вы очень хорошо. И хорошо то, что вы просто скучаете. Мне кажется это из вашего письма. Скука у меня бывает очень редко, но я ее очень радостно встречаю. Она всегда предвестница большой умственной энергии.

Азбука не идет, и ее разбранили в «Петерб[ургских] вед[омостях]»; но меня почти не интересует, я так уверен, что я памятник воздвиг⁴ этой Азбукой. От Буняковского⁵ получил на 20 страницах письмо об арифметике. Он хвалит и критикует дельно в том отношении, что я напрасно в дробях исключил все прежние приемы.

Да, пожелайте мне работать. До сих пор не работаю. Обложился книгами о Петре I и его времени; читаю, отмечаю, порываюсь писать и не могу. Но что за эпоха для художника. На что ни взглянешь, всё задача, загадка, разгадка котор[ой] только возможна поэзией. Весь узел русской жизни сидит тут.

Мне даже кажется, что ничего не выйдет из моих приготовлений. Слишком уж долго я примериваюсь и слишком волнуюсь. Я не огорчусь, если ничего не выйдет.

До следующего письма. Нет, живите подольше и работайте. — Жена вам кланяется.

Ваш Л. Толстой

17 декабря.

¹ «Мир как целое. Черты из науки о природе» (СПб., 1872).

² «Предисловии» к книге Страхов писал: «Могу сказать, что предлагаю читателям самую понятную из книг, посвященных философским вопросам. Тут говорится о самых крупных, главных явлениях природы; рассматриваются понятия и учения наиболее известные, ходячие, изложение совершенно просто, элементарно, и я боюсь даже — оно может показаться утомительным своею учебною отчетливостию и связностию. Притом, в книге только изредка употребляются философские термины; она почти сплошь писана языком натуралиста, а не философа…» («Мир как целое», С. III).

³ «Предисловии» Страхов подчеркивал, что «несмотря на то, что книга эта писалась восемь лет, и появлялась в течение этого времени в виде особых статей, она представляет почти строгое систематическое изложение» («Мир как целое», С. XII).

Книга состоит из двух частей. В первую часть, озаглавленную «Органическая природа. Взгляд на мир как на стройное целое», входят статьи: «Письма об органической жизни. Письма I—IX» (1861), «Жители планет» (1860), «Птицы» (1866), «Чем отличается человек от животных» (1865). Вторая часть озаглавлена «Неорганическая природа. Критика механического взгляда». В нее входят статьи: «Об атомистической теории вещества (критика теории атомов)» (1858), «Вещество по учению материалистов (критика теории сил)» (1860), «О простых телах (критика теории элементов» (1865).

⁵ Из стихотворения Пушкина «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» (1836).

⁶ Буняковский Виктор Яковлевич (1794—1889) — математик, академик Петербургской Академии наук и ее вице-президент (с 1864, с сентября 1889 почетный вице-президент). Математическое образование получил в Париже. В течение десятков лет Буняковский преподавал математику и механику в 1-м кадетском корпусе, в Морском корпусе, Институте путей сообщения, в 1846 г. читал курсы аналитической механики, теории вероятностей и различных отделов математического анализа в Петербургском университете. Большое значение для математического просвещения и установления твердой научной терминологии имел составленный им «Лексикон чистой и прикладной математики» (вышел только 1-й том, 1839). Буняковский был автором оригинального учебника «Арифметика», выдержавшего три издания в 1844, 1849 и 1852 гг. При подготовке новых изданий книга изменялась и дорабатывалась. Этот учебник употреблялся в большинстве учебных округов России. Письмо Буняковского к Толстому считалось утерянным. Оно было обнаружено В. А. Добровольским в 1954 г. в рукописном отделе библиотеки Академии наук УССР, в архиве H. H. Страхова (No Ш-19304) и опубликовано В. А. Добровольским и В. Л. Минковским в книге: "Историко-математические исследования. Вып. 12 (М-ва, Гос. изд-во физ.-мат. лит., 1959), С. 505—511. Буняковский пишет:

«Милостивый государь Граф Лев Николаевич.

Прочитав с полным вниманием арифметический Отдел Вашей своеобразной, исполненной интереса книги, являющейся под скромным названием „Азбуки“, спешу сообщить Вашему Сиятельству немногие мои отрывочные заметки об этом труде. Начну с того, что хотя я и напечатал три различные Руководства по Арифметике … и, кроме того, издал подробный Конспект Арифметики, но не считаю себя, однакож, компетентным судьей в деле элементарного преподавания этой науки, и именно потому, что никогда не приходилось самому излагать ее малолетним ученикам. В этом отношении, Граф, Вы имеете несомненное преимущество пред мною, потому что долго занимаясь с любовию этим делом, Вы не могли не приобрести в нем большой опытности».

Далее следует подробный, обстоятельный разбор труда Толстого, выдержанный в самых уважительных тонах.

Заканчивается письмо так: «…из письма Вашего, а равно из Ваших сочинений, я заключаю, Граф, что Вы любите Математику и уделяете ей свои досуги, то позвольте просить Вас принять от меня некоторые мои сочинения, в том числе Конспект Арифметики (предпоследний мой экземпляр) и Лексикон Чистой и Прикладной Математики, который, как писал мне Князь С. С. Урусов, Вы желали иметь; включил бы я в посылку и мои Руководства к Арифметике, но все три издания их давно разошлись: осталось у меня только по одному экземпляру каждого. Посылку отправлю послезавтра.

Пользуюсь случаем, чтобы засвидетельствовать Вам, Граф, истинное мое уважение и совершенную преданность, с которыми имею честь быть

Ваш покорный слуга

В. Буняковский.

2 декабря,

1872 года».

45. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

8 января 1873 г. Мшатка.

Письмо Ваше, бесценный Лев Николаевич, так меня обрадовало и заняло, что и сказать не могу. Огромное спасибо Вам за него; и вот был бы величайший грех с Вашей стороны, если бы Вы его не послали. Если у Вас есть или будут какие-нибудь листки, обращенные ко мне, умоляю Вас, не колеблитесь и присылайте — для меня все, что Вы пишете, относится к высшему роду писания, именно: Вы вовсе не способны что-нибудь сочинить; все будут настоящие Ваши мысли и чувства, и, следовательно, все интересно и будет мною прочитано с любовью и уважением беспредельным.

Похвалы Ваши доставили мне огромную радость, а Ваша критика (в обыкновенном смысле) и огорчила и заставила много думать. Огорчение заключается вот в чем: Вам не нравится, когда я принимаюсь шутить (напр. Жители планет); я и прежде догадывался, что как только я оставлю сухие, холодные рассуждения (так отозвался один приятель вообще о моем писании), так у меня выходит что-то странное. Из этого для меня следует тот вывод, что я не могу дать живого, теплого тона тому, что пишу. Нечего делать; придется вперед оставить попытки на глубокомысленную и тонкую шутливость. IX Письмо и Птицы не понравились Вам по этой причине; но есть тут и другая, более важная.

Из всех Ваших замечаний видно, что Вас неприятно задело прямое выражение пантеизма. Вы положили палец на рану, написавши мне, что я унизил человеческую жизнь, поставивши ее целью совершенствование (того, что заключается в организмах). Отсутствие нравственного смысла в книге (указания на идею добра) для Вас тотчас стало ясно. О, как бы я хотел иметь точные формулы для Вашего взгляда, для мысли о нравственной цели мира, и как бы хотел видеть отношение этой мысли ко всему, что есть в моей книге и от чего я не могу никак отказаться!

Книга писана давно; тогда я был ревностным пантеистом, так что потом был за то даже наказан жизнью и совестью. Вы сейчас заметили, что я слишком легко трактую о недовольстве жизнью и не упоминаю о религии. Я ее тогда не понимал и научился понимать только потом, от Шопенгауэра. Я тогда приписывал великую важность умственному прогрессу, литературе и подобным глупостям, и вот почему поэты были (да еще какая дрянь!) для меня важнее пережитого момента христианства.

До сих пор однако же я приписываю пантеизму величайшую важность, как прямо противохристианскому движению, которым воодушевлено все умственное <движение> развитие Запада, которое составляет душу немецкой литературы, которое дало немцам силу, недавно ими обнаруженную, и произведет еще огромные последствия. Корень пантеизма глубок неизмеримо. Нам неизвестна другая наука, кроме науки пантеистической. Все привычки нашего ума сложились в этом направлении, и я не вижу выхода, — вот моя беда.

Печатая свою книгу, я иногда задумывался над вопросом — не дурную ли, не безнравственную ли книгу я печатаю? Прошу Вас, ответьте мне на этот вопрос. Переделать ее я не мог — не было ни времени, ни ясной мысли. Отказаться от нее — никак не мог; так ясны были почти все положения; почти сплошь все было дважды два четыре. Как я рад, что Вы ее прочитали! Не правда ли, что жаль было отказаться от этой массы соображений, которою в корректурах я сам любовался? Вот я и порешил — напечатать и тогда, закончив один период мыслей, искать выхода, сознательно пойти против самого себя, начать новую мысль, опираясь на старую.

Новый взгляд должен быть не ниже старого и следовательно удержать всю долю истины, которая есть в старом.

Мне было бы очень трудно, если бы я вздумал Вам рассказывать разные зачатки мыслей, которые у меня бродят и которые, я думал, начнут распускаться в Мшатке. В статье о Дарвине и о Парижской Коммуне я уже отрекся от Гегеля, уже отрицаю тот непременный, строго-законный прогресс, который он находил в умственном движении человечества, отрицаю и то, что ум руководит историею, что она есть развитие идей. Мне хотелось бы однако же спуститься до корня и взяться за теорию познания, в которой, мне кажется, уже заключена вся сущность дела.

Отвечу теперь на отдельные пункты. За дух Вы меня напрасно упрекаете; я употребил это слово только как известное название того, о чем хочу говорить, а не в смысле признания особой сущности. По смыслу всей книги мир есть нечто цельное, то есть все его явления вытекают из одной сущности. Все существующее я одинаково признаю проявлением духа.

Какая чудесная мысль у Вас, что сущность настоящей жизни есть нравственно-религиозное сознание, понятие добра. Если Вы можете пояснить мне это, то умоляю Вас, напишите мне еще об этом хоть страничку. У Вас сказано: понятие добра таково, что нельзя про него сказать, что оно есть у человека, но его нет у животного. Если тут нет описки, то я не понимаю.

Да и вообще — это мысль не Шопенгауэровская, так как она отрадна и светла, и берет положительную сторону дела, а не его процесс, не одну теорию явлений. Я боюсь сказать Вам, какой страшный смысл имеет в моих глазах философия Шопенгауэра; это новый удар и последний, сокрушающий все надежды человека; как Гегель приводит к отрицанию всего твердого в существующем и познаваемом, так Шопенгауэр приводит к отрицанию всего твердого в нравственности. Но лучше не буду говорить. Поймите после этого, как радостна была для меня мысль, что Вы, самый милосердный из всех поэтов, исповедуете веру в добро, как в сущность человеческой жизни. Воображаю, что для Вас эта мысль имеет теплоту и свет, совершенно непонятный таким слепцам, как я.

Вы пишете, что из моей книги поняли меня; что это значит? Если не очень обидно, напишите.

У Вас сказано: На стр. 76, отличая круговорот от жизни, автор опровергает смешение этих двух понятий не духом, а сознанием жизни, и это место прекрасно. Я не нахожу этого места, и хотел бы знать, на что Вы указываете, и за что меня хвалите.

Вообще Ваши похвалы очень метки; места о кристаллах, об инфузориях, чем отличается человек, и вся вторая часть книги действительно потребовали от меня самого большого напряжения мысли, — и я дождался справедливой награды. Ваша идиосинкразия к Гегелю — необыкновенно характерна, но я понимаю только вообще ее возможность, а объяснить ее себе не могу. Почти зависть берет меня, когда подумаю, что есть же такие характерные люди, как Вы. — А мне — ничего не претит, все проглочу и произвожу — чуть ли не один навоз.

Судьба Вашей Азбуки изумляет меня. Один мой приятель, ныне знаменитый драматург Аверкиев¹, серьезно уверял меня, что у меня тяжелая рука, и что потому ни одно дело в моих руках не удается. Печатая Вашу Азбуку, я думаю, что невозможно, чтобы моя тяжелая рука ей повредила. А вышло так, что чуть ли не прав Аверкиев. Замечу однако же, что объявлений в Моск[овских] Вед[омостях] было мало.

Вчера получил письмо из Петербурга, от Майкова². Они там ругаются и торопят меня, чтобы я ехал назад. Судя по сведениям письма, придется мне через месяц двинуться, и теперь на меня напало неприятное чувство ожидания, что вот-вот позовут. Еще новость, которую я узнал уже прежде из Московских Ведомостей -Достоевский стал редактором Гражданине?. Живо воображаю, как в нем разгорелась страсть журналиста и не знаю, не пожалеть ли об этом. А впрочем, человеку не нужно мешать делать, что он любит делать. Одна беда: он меня теперь запряжет; от него ничем не отговоришься, и у меня в перспективе — работать всякие статейки для Гражданина.

Еще раз — тысячу Вам благодарностей за Ваше письмо, и тысячу извинений, что поздно отвечаю. Вероятно, Вы не раз попрекнули меня. Но кроме того, что почта здесь ходит страшно медленно, виновата и здешняя жизнь: так людно (приехали еще родные Данилевских), так шумно и даже тесно, что только можно — ничего не делая, не замечать, как проходят дни за днями. Я же собирался написать Вам хорошенько. А тут праздники, Новый Год, Татарские Свадьбы и пр. и пр.

До следующего письма, бесценный Лев Николаевич. Если пришлете деньги, то присылайте скорее, довольно будет и ста рублей, а то я боюсь, что меня позовут и я затрудню Данилевских, пустившихся нынче в большие расходы по своему саду. Графине мой усердный поклон.

Ваш всею душою
Н. Страхов

1873 г. 8 янв.

¹ Аверкиев Дмитрий Васильевич (1836—1905) — писатель, публицист (консервативной направленности), театральный критик.

² Майков писал Страхову из Петербурга 12 декабря 1872 г. «…Мещерский назначил по вторникам обеды у себя для Федора Михайловича [Достоевского], Филиппова и меня; вы должны бы были замыкать квинтет, если бы были налицо. Цель — после обеда прослушать готовящуюся для следующего номера его статью и ругать ее до тех пор, пока он ее не выработает. Плодом этого всего можете считать его статью о женском вопросе в одном из последних номеров „Гражданина“. Три раза он ее переделывал, и статья-то вышла недурна. Вы были бы тут очень нужны, вас часто поминаем… 17 декабря. Я забыл отослать письмо когда следует, — и вышло, что могу сообщить вам новость, которая и до вас касается, ибо требует от вас скорейшего возвращения: Градовский вышел из редакции „Гражданина“. Место его занимает Ф. М. Достоевский. По представлении о нем в III отделение граф Шувалов на письме Мещерского надписал: „Отвечать, что с его стороны согласие“, — так что завтра или послезавтра дело обформится и может быть объявлено. Разумеется, рассчитывается на вас, а именно под вашим главенством устроить библиографию, что, при месте, если вы его не прогуляете, вам будет очень с руки. Тогда и я, пожалуй, напрошусь к вам в сотрудники, т. е. для краткого изложения содержания книг и замечательных статей. Вот вам новость…» — Литературное наследство. Т. 86. Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования. (М-ва, Издательство «Наука», 1973), С. 420.

³ На одной из «сред» у князя Мещерского в ноябре-декабре 1872 г. Достоевский предложил взять на себя обязанности ответственного редактора «Гражданина». 20 декабря 1872 г. Главное управление по делам печати известило С.-Петербургский цензурный комитет, что Достоевский утвержден редактором «Гражданина». Сообщение об этом появилось в московских и петербургских газетах 1 января 1873 г.

46. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

1? марта 1873 г. Ясная Поляна.

Наше последнее свидание¹ оставило во мне грустное впечатление, дорогой Николай Николаевич, точно раскаяние. Я имел вас и не воспользовался не только всем, чем мог, но почти ничем. Ужасно обидно. А теперь когда еще сведет судьба, да и сведет ли? — Пожалуйста, напишите о себе: как вы устроились? Как подействовал на вас Петербург? Каким вы себя нашли, примеривая старое платье, — успокоенным или раздраженным? Какой успех вашей книги? — Я после вас скоро поехал к брату², потом занемог и теперь еще не справился. Работа моя³ не двигается, да и опять нашло сомнение. У брата прочел в Вестн[ике] Евр[опы]⁴ об Азбуке и, признаюсь, как ни совестно, почувствовал оскорбление и уныние. Забытые вами вещи послал бы давно, но не знал вашего адреса, и теперь посылаю на имя Пети, который пишет, что вас видел. Прощайте, напишите, пожалуйста.

Ваш Л. Толстой

Письма вашего из Крыма всё еще не получал и жду с нетерпением.

¹ Страхов был в Ясной Поляне 18-19 февраля.

² Старший брат Толстого Сергей Николаевич Толстой (1826—1904) жил в имении Пирогово Крапивенского уезда Тульской губернии, в 36 верстах от Ясной Поляны.

³ Работа над историческим романом из эпохи Петра I.

⁴ № 1 журнала «Вестник Европы» была опубликована анонимная статья «Азбука» графа Л. Н. Толстого. Четыре книги", в которой отмечалось, с точки зрения рецензента, множество разных ошибок, присущих учебнику. Величайшая же «ошибка всего труда — по мнению рецензента — произошла от недостатка предпосланного плана и в отсутствии практической почвы… Не видать из четырех книжек „Азбуки“, какую себе предложил конечную цель граф Л. Н. Толстой, но из этого же четырехкнижия до очевидности убедительно и ясно, что научность не имелась в виду: даже прямо оговорено, что не следует вести речь об известных доступных предметах» — «Вестник Европы» (1873, № 1), С. 45. Цит. по книге: Л. Н. Толстой. Азбука. Новая Азбука (М-ва, «Просвещение», 1973), С. 397. Автором статьи был Е. Л. Марков.

47. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

15 марта 1873 г. Санкт-Петербург.

Опишу Вам подробно, бесценный Лев Николаевич, что со мною случилось. Уехал я от Вас 19-го¹; признаться, я колебался; но так как Сергей² сказал мне: «лошади готовы, сейчас подают», то отступать назад мне уж показалось поздно и странно, и я уехал. День был удивительный: солнце, сугробы снега, деревья в серебре — я любовался всю дорогу. Поезд, как Вы знаете, опоздал; однако он пришел гораздо раньше, чем было объявлено; каким-то чудом Кн. Оболенский³ догадался и вовремя явился на станцию — и мы покатили. В Москве я, по совету начальника станции, взял извощика, гнал сколько можно и поспел за 2 или за 3 минуты до отправления курьерского поезда в Петербург. Я был ужасно рад, как будто мне действительно нужно было за чем-нибудь так торопиться. Таким образом 20-го, часу в 12-м, я был в Петербурге. На прежней квартире⁴ комната моя оказалась свободною, я напился чаю, поговорил с моим сожителем, умылся, прибрался и — в Библиотеку⁵. «Прекрасно, что Вы приехали, делать Вам нечего, но непременно нужно, чтобы Вы здесь были», и пр. Из Библиотеки я покатил к Петру Андреевичу⁶ — не застал его дома; потом к Майкову (и тот и другой конец очень длинные). У Майкова почувствовал, что озяб; однако обедал весело и с аппетитом. Но после обеда меня разломило и приехавши домой, я уж очень дурно себя чувствовал. Лег пораньше спать, думал отоспаться — встал и не мог пить кофе. Послал за доктором, он взглянул на мою ногу (где у меня была ссадина, которую, помните, я перевязывал) и объявил, что у меня рожа. В ожидании лекарств в сумерки я встал с постели, чтобы зажечь свечу. Но со мной сделался обморок, я грохнулся и разбил зеркало. Сбежались, подняли меня, положили в постель, и с тех пор я лежу в ней до настоящей минуты, и в ней пишу к Вам это письмо¹. Вот чем кончилось веселое путешествие! Я застудил свою ранку и прикинулась рожа⁸, которая здесь очень ходит. С неделю я ничего не ел и испытывал не боль, но мучительное расстройство во всем теле, тошноту, зелень в глазах, шум в ушах и т. п. Теперь все уже прошло; есть только последствия рожи, самой ее уже нет: но встать все еще не могу.

Услышавши о моей беде, сошлись ко мне мои знакомые и приятели, и, право, я увидел искреннее участие, которое меня очень тронуло. Часто было тесно в моей комнате (она, правда, не велика), и с утра до вечера кто-нибудь сидит, так что не давали мне и писать к Вам, чего мне давно хочется. Письмо Ваше было мне истинною отрадою. Почему Вы думаете, что мы не увидимся? После нынешней поездки на меня напало очень сильное чувство усталости, и думается мне: полно разъезжать; сиди лучше в своем уголку в Петербурге. Куда еще рваться и чего еще искать? Но летом, во время каникул (в Библиотеке июль месяц не работают) проехать на несколько дней в мою Мекку — Ясную Поляну, — это так легко, что я готов делать это каждый год — для освежения, для обновления. Одни сутки езды — вовсе не езда.

Я давно уже не помню такого веселого дня, как Ваши имянины; чем чаще я вижу Вас, тем милее Вас нахожу (позвольте так выразиться). Всею душою желаю, чтобы пошла наконец Ваша работа, которая так глубоко и серьезно Вас занимает (как я люблю эти Ваши волнения, и как они меня самого волнуют!). Но помните, Лев Николаевич, что если Вы и ничего не напишете, Вы все-таки останетесь творцом самого оригинального и самого глубокого произведения русской литературы. Когда русского царства не будет, новые народы будут по «Войне и миру» изучать, что за народ были русские.

Лежа на своей постеле, я узнал все литературные новости, все сплетни, и снова вполне вошел в петербургскую жизнь, к которой питаю тайное равнодушие и даже отвращение. Ничего не случилось, Лев Николаевич. Майкова «Два мира» и новое издание его сочинений⁹ были встречены глухим молчанием, полным холодом. Только Никитенко, который так недоволен Вами, пришел в восторг и написал большой хвалебный разбор¹⁰; собирается (чуть ли не сегодня) читать его у В. П. Безобразова¹¹, на вечернем сборище; где напечатает, не знаю. О, риторика! тебя ничем и никогда не выжить. Всегда только как редкое исключение будут некоторые писать, остальные же будут сочинять. — Достоевским я очень недоволен: он стареет видимо с каждым днем. Гражданин, в котором он редакторствует, очень его волнует, тревожит, раздражает. Пишет он вещи не глупые¹², но странные, недоконченные, неясные; сам это чувствует и не может вырваться из положения, в которое себя поставил.

О книге своей я до сих пор ничего верного не знаю; но есть слух, будто она пошла порядочно, к великому изумлению Базунова¹³ (т. е. может быть распродано 400—500 экземпляров). К несчастию, слух идет от Софьи Сергеевны Кашпиревой, большой сочинительницы. Бедный Кашпирев, был у меня раза три — его точно что-то подкосило: седеет, брюзгнет. Он был, впрочем, болен — едва ли не от водки.

Разумеется, я пробовал читать, и многое пробежал, хотя без настоящего вкуса; теперь однако же и мозг и желудок действуют уже довольно хорошо. Скажу Вам о двух книгах: Записки о всеобщей Истории Хомякова¹⁴ и Geschichte der deutschen Philosophie v. Zeller¹⁵. Целлер привел меня в ужасную досаду. Книга написана легко, очень точно, очень полно, но без всякой мысли, без всякой цели. В конце оказывается, что философии теперь не существует; автор надеется, что она снова явится, но будет не идеализмом, как до сих пор, а чем-то более реалистическим. Шопенгауэр в виде исключения подвергается жестокой критике; Целлер находит в нем противоречия и непоследовательности. Помешались они на логике! Не содержание им важно, а силлогистическая форма, и им и в голову не приходит, что эта бедная форма не может вместить и сотой доли истины! Гартман¹⁶ тоже в сильнейшей степени старается все систематизировать. Холодные, бессмысленные и наконец ужасно-грубые и логически-то построения!

Хомяков мне очень нравится, хотя я еще мало читал его, чтобы произнести суждение. Какое живое понимание жизни народов! Как выставлены Славяне! Но книга загромождена сомнительною ученостью и бесконечными отрывочными гипотезами.

Вот пока все, бесценный Лев Николаевич. Утешьте меня, напишите. От Петра Андреевича¹⁷ я получил 250 р., за которые покорно благодарю. Получил сегодня и подушку, и зонтик, и палку.

Ваш всею душою
Н. Страхов

Графине мое усердное почтение. Адрес мой тот же: дом Калугина у Певческого моста.

1873 г. 15 марта. Спб.

¹ С. А. Толстая писала сестре, Т. А. Кузминской, 19 февраля 1873 г.: «Вчера в именины Левочки у нас было очень весело. Приехал Сережа [С. Н. Толстой], Николинька [Н. В. Толстой], дядя Костя [К. А. Иславин], Страхов, на обратном пути из Крыма, Леонид Оболенский, тетенька Полина [П. И. Юшкова]. Были блины с зернистой икрой, выпили три бутылки шампанского, играли в ералаш, и было совсем похоже на именины, чему я была очень рада…» (ОР ГМТ).

² Сергей — Сергей Петрович Арбузов (1849—1904) — прослужил у Толстых 22 года лакеем. Автор книги «Гр. Л. Н. Толстой. Воспоминания С. П. Арбузова, бывшего слуги Л. Н. Толстого» (М-ва, 1904).

³ Л. Д. Оболенский, служил в 1872 г. в Тульской губернии.

⁴ Страхов жил в доме Тура у Круглого рынка (набережная р. Мойки, д. 5), затем перебрался в дом Калугина у Певческого моста (набережная р. Мойки, д. 22), последняя его квартира — в доме Стерлигова (№ 19), на Крюковом канале, у Торгового моста (см. статью А. С. Бурмистрова «Петербург Николая Николаевича Страхова» в издании: Вече. Альманах русской философии и культуры. Выпуск 4 (СПб., 1995), С. 165—174).

⁵ Страхов уже служил в Императорской Публичной библиотеке, в штат которой был зачислен 1-го августа 1873 г.

⁶ Петр Андреевич Берс.

⁷ Письмо написано карандашом.

⁸ Рожа — инфекционная накожная болезнь, выражающаяся в красноте и припухлости пораженных участков кожи.

⁹ В 1872 г. вышло 3-е издание «Стихотворений А. Н. Майкова» (СПб.) в трех частях.

¹⁰ Статья А. В. Никитенко о лирической драме Майкова «Два мира» была напечатана в «Журнале Министерства народного просвещения», в апрельском номере за 1874 г.

¹¹ Безобразов Владимир Павлович (1828—1889) — экономист, публицист, академик Петербургской Академии наук, активный участник общественно-литературной жизни своего времени.

¹² «Гражданине» печатались первые главы «Дневника писателя» Достоевского: «Вступление», «Старые люди», «Среда»; 15 февраля был опубликован рассказ «Бобок».

¹³ Базунов Александр Федорович — книгопродавец-издатель.

¹⁴ Хомяков Алексей Степанович (1804—1860) — русский религиозный философ, писатель, поэт, публицист, один из основоположников славянофильства, член-корреспондент Петербургской Академии наук (1856).

«Записка о всемирной истории» — основное историческое сочинение Хомякова, начатое им в 1836 г. и оставшееся незаконченным. Части 1-2 «Записки» были опубликованы в 1871—1873 гг.

¹⁵ Целлер Эдуард (Eduard Zeller) (1814—1908) — немецкий философ, автор книги «История немецкой философии с Лейбница» (1873).

¹⁶ Гартман Карл-Роберт-Эдуард (Eduard von Hartman) (1842—1906) — немецкий философ-идеалист, сторонник панпсихизма. В этике вслед за А. Шопенгауэром разрабатывал концепцию пессимизма.

¹⁷ Берс Петр Андреевич.

48. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

25 марта 1873 г. Ясная Поляна.

25 марта.

Как грустно мне было читать ваше письмо, многоуважаемый Николай Николаевич! Если бы вы остались у нас, ничего бы этого не было. И я бы воспользовался вами дольше. Спасибо за обещание, я буду рассчитывать на него и напоминать вам.

Вы мне не пишете, поступили ли вы на службу и ясно ли определено ваше положение? Пожалуйста, напишите.

Очень порадовало меня в вашем письме две вещи: 1) что вы так же хорошо ко мне расположены, как и прежде, и 2) что у вас много друзей (посещавшие вас) и друзей ваших духовных, что книга ваша имеет успех.

Только не вдавайтесь в литературную грязь, и всё будет хорошо.

Расскажу теперь про себя, но, пожалуйста, под великим секретом, потому что, может быть, ничего не выйдет из того, что я имею сказать вам. Всё почти рабочее время нынешней зимы я занимался Петром, т. е. вызывал духов из того времени, и вдруг — с неделю тому назад — Сережа, старший сын, стал читать Юр[ия] Милославского¹ — с восторгом. Я нашел, что рано, прочел с ним, потом жена принесла с низу Повести Белкина², думая найти что-нибудь для Сережи; но, разумеется, нашла, что рано. Я как-то после работы взял этот том Пушкина³ и, как всегда (кажется 7-й раз) перечел всего, не в силах оторваться, и как будто вновь читал. Но мало того, он как будто разрешил все мои сомнения. Не только Пушкиным прежде, но ничем я, кажется, никогда так не восхищался. Выстрел, Египет[ские] ночи⁴, Капит[анская] доч[ка]⁵!!! И там есть отрывок «Гости собирались на дачу»⁶. Я невольно, нечаянно, сам не зная зачем и что будет, задумал лица и события, стал продолжать, потом, разумеется, изменил, и вдруг завязалось так красиво и круто, что вышел роман⁷, который я нынче кончил начерно, роман очень живой, горячий и законченный, которым я очень доволен и кот[орый] будет готов, если Б[ог] даст здоровья, через 2 недели и который ничего общего не имеет со всем тем, над чем я бился целый год. Если я его кончу, я его напечатаю отдельной книжкой; но мне очень хочется, чтоб вы прочли его. Не возьмете ли вы на себя его корректуры, с тем чтобы печатать в Петербурге.

Еще просьба: я начал приготовлять В[ойну] и мир ко второму изданию⁸ и вымарывать лишнее — что надо совсем вымарать, что надо вынести, напечатав отдельно. — Дайте мне совет, если вам будет время проглядеть 3 последние тома⁹. Да если вы помните, что нехорошо, напомните. Я боюсь трогать потому, что столько нехорошего на мои глаза, что хочется как будто вновь писать по этой подмалевке. — Если бы, вспомнив то, что надо изменить, и проглядев последние 3 тома рассуждения, написали бы мне, это и это надо изменить и рассуждения с стр[аницы] такой-то по страницу такую-то выкинуть, вы бы очень, очень обязали меня. Благодаря кому-то, заботящемуся о том, что я пишу, и извещающему о том публику, я на этих днях получил приглашения в журналы от Некрасова¹⁰ и Каткова¹¹, которым надо отвечать отказом и потому раздражать, что очень неприятно.

Надеюсь, что письмо это застанет вас здоровым и что вы скоро ответите мне.

Вы благодарите меня за то, что Петя¹² отдал вам мой запоздалый долг, а я забыл сделать то, что хотел в Ясн[ой] Поляне: сказать вам то, что несмотря на то, что печатание Азбуки есть уже давнишнее дело и что Азбука сделала фиаско (я от того ни на волос не стал о ней худшего мнения), я не перестаю в душе благодарить вас за вашу мне помощь. Если бы не вы, может быть, она бы еще теперь сидела мне поперек горла. — Не взыщите за бестолково написанное письмо¹³ — я нынче много радостно работал утром, кончил, и теперь, вечером, в голове похмелье.

Ваш Л. Толстой

¹ «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году» (М-ва, 1829) — исторический роман M. H. Загоскина (1789—1852).

² «Повести покойного Ивана Петровича Белкина» — цикл из пяти повестей («Гробовщик», «Станционный смотритель», «Барышня-крестьянка», «Выстрел», «Метель»), написанный Пушкиным 9 сентября — 20 октября 1830 г. в Болдине. Еще в Болдине Пушкин решил издавать свои повести анонимно и там же придумал имя и образ мнимого их автора Ивана Петровича Белкина.

³ Пушкин А. С. Сочинения. С прил. материалов для его биографии, портрета, снимков с его почерка и с его рисунков, и пр. Т. 1-7 (СПб., П. В. Анненков, 1855). В данном случае речь идет о 5-м томе. Это издание (без 3 и 7 тт.), с многочисленными пометами, имеется в Библиотеке Толстого в Ясной Поляне.

⁴ «Египетские ночи» — незаконченная повесть Пушкина, предположительно 1835 г.

⁵ «Капитанская дочка» (1836).

⁶ «Гости съезжались на дачу…» — начало ненаписанного романа (1828), С. 502—506 указанного выше тома сочинений Пушкина.

⁷ Речь идет о первом наброске романа «Анна Каренина», начатом 18-19 марта 1873. О первых вариантах романа см.: ПСС, Т. 20 (публикация вариантов и статья Н. К. Гудзия), а также статью В. А. Жданова "Из истории создания «Анны Карениной» («Яснополянский сборник», 1955) и его книгу "Творческая история «Анны Карениной» (М-ва, 1957). Первые два варианта начала романа опубликованы им же в «Литературном наследстве», Т. 69, Кн. 1 (М-ва, 1961), С. 397—442.

Вот как начал Толстой свой новый роман:

«Хозяйка только что успела снять соболью шубку в передней и отдать приказанья дворецкому о чае для гостей в большой гостиной, как уже другая карета загремела у подъезда. Хозяйка только улыбкой встретила гостей (она их видела сейчас только в опере и позвала к себе) и, поспешно отцепив неловкой рукой в перчатке кружево от крючка шубы, скрылась за тяжелой портьерой.

— Оторву мужа от его гравюр и пришлю к вам, — проговорила хозяйка из-за портьеры.

Генерал, блестя эполетами, а жена его обнаженными плечами, оправлялись перед зеркалами, между цветов. Два беззвучные лакея следили за каждым их движением, ожидая мгновенья отворить двери в зало. За генералом вошел дипломат с измученным лицом, и, пока они говорили, проходя через зало, хозяйка, уж вытащив мужа из кабинета, шумя платьем, шла навстречу гостей в большой гостиной. — По голубому ковру в обдуманном свете гостиной собралось общество… Хозяин здоровывается с гостями и садится в дальнем от жены углу стола. Разговор не умолкает. Говорят о Ставровиче и его жене и, разумеется, говорят зло, иначе и не могло бы это быть предметом веселого и умного разговора…» (ЛН, Т. 69, Кн. 1, С. 404—405).

⁸ Это было уже третье издание романа «Война и мир»: первые два вышли почти одновременно в 1867-69 гг.

⁹ В первых двух изданиях роман был разделен на 6 томов.

¹⁰ Некрасов Николай Алексеевич (1821—1877) — поэт, редактор журналов «Современник» (1847—1866), «Отечественные записки» (1868—1877). В журнале «Современник» (1852, № 9) было напечатано первое произведение Толстого — повесть «Детство» (под заглавием «История моего детства»). В журнал «Современник» в 1850 г. послал свою юношескую повесть «По утрам» и Страхов. См. сообщение А. Назаревского «Пометы Некрасова на рукописи Н. Н. Страхова» (ЛН, Т. 53-54, С. 84-87). Письмо Некрасова к Толстому 1873 г. неизвестно.

¹¹ Катков Михаил Никифорович (1818—1887) — публицист, издатель, критик. Основатель (1856) и редактор журнала «Русский вестник».

В «Русском вестнике» печатались повесть Толстого «Казаки» (1863), роман «Война и мир» (1865—1866).

¹² Петр Андреевич Берс.

¹³ Письмо осталось неотправленным.

49. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

6…7 апреля 1873 г. Ясная Поляна.

Вы должны сердиться на меня, дорогой Николай Николаевич, за то, что я до сих пор не ответил на ваше столь мне приятное письмо, карандашом. Я всё это оценил и благодарил вас от души. И жалел, что вы уехали больной, и жалел вас, что вы больны одни сделались, и радовался, что в комнате у вас тесно было от людей в Петерб[урге], которые вас любят. И я отвечал вам тотчас же, но не послал письмо, а с тех пор прошло вот 2 недели. Не послал я письмо оттого, что писал о себе кое-что, что было преждевременно, и так и вышло. Когда-нибудь пошлю вам это письмо или покажу. Как это хорошо, что вы видите возможность бывать в Ясной. Вы, верно, не знаете, как я этому рад.

О себе, т. е. о самом настоящем себе, не буду писать, чтобы опять не не послать письмо: исполняю возложенную на меня по какому-то высочайшему повелению обязанность — мучаюсь и нахожу в этом мучении всю, не радость, но цель жизни. — О себе же не самом скажу, что мы все здоровы, живем по-старому и сбираемся в мая половине в Самару.

Попался мне на днях год 72-й Русской старины¹, и я почти весь прочел его, а попался мне Вест[ник] Евр[опы]², я ничего не мог прочесть. Узнаю, что Архив³ и Р[усекая] старина расходятся в огромном количестве. И мне пришло в голову, что не оттого ли это просто, что в Арх[иве] и Р[усской] стар[ине] все вещи (письма, записки) людей, писавших по крайней мере 30 лет тому назад, и что встарину умели писать, а теперь не умеют и всё больше и больше разучиваются.

Пожалуйста, не забывайте меня и пишите хоть изредка, а теперь напишите поскорее, чтобы мне знать, здоровы ли вы? Устроилось ли ваше место, и как? и что вы сами делаете?

Вы мне пишете, что благодарите за мой долг, отданный вам Петей⁴, а я чувствую себя виноватым, что опоздал, а, главное, за то, что в Ясной не успел вам сказать того, что хотел, — что моя благодарность вам за ваш труд с моей Азбукой нисколько не уменьшилась от того, что это дело прошло. Я помню, что вы меня своей помощью из беды выручили.

Ваш Л. Толстой

¹ «Русская старина» — ежемесячный исторический журнал, основанный М. И. Семевским. Выходил в Петербурге в 1870—1918 гг.

² «Вестник Европы» — ежемесячный литературно-политический журнал либерального направления, издававшийся в 1866—1918 гг. в Петербурге. Редактор-издатель — M. M. Стасюлевич (до 1908 г.).

³ «Русский архив» — ежемесячный исторический и историко-литературный журнал, издававшийся в 1863—1917 гг. в Москве. Основателем и редактором-издателем был П. И. Бартенев (до 1912 г.).

⁴ Петр Андреевич Берс.

50. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

15 апреля 1873 г. Санкт-Петербург.

15 Апр. 1873 г.

Нахожусь в таком дурном расположении духа, бесценный Лев Николаевич, что не следовало бы писать к Вам; но так как я пропустил более удобные минуты, и уже запоздал ответом, то напишу Вам по крайней мере факты, о которых Вы спрашиваете, а думая о Вас, может быть и повеселею. Сегодня я делал первые визиты (дни три как выхожу); мне объявили, что немец¹, которого место я займу, на этой неделе подает в отставку — и я тотчас же буду принят на службу. Это очень устраивает мои дела, потому что в последние дни писание статей до того мне опротивело, что я с ужасом думаю о том возможном случае, если бы мне пришлось жить этим писанием. Написал я две статейки для Гражданина, одну — Заметки о текущей литературе², другую — рецензию³ на книгу Анненкова Ал. Серг. Пушкин, которая есть ничто иное, как перепечатка первого тома его издания Сочинений Пушкина; да еще я написал больше половины статьи о развитии организмов для московского журнала Природа⁴, издаваемого Усовым⁵ и Сабанеевым⁶. Сабанеев почему-то меня знает, прислал мне первую книжку — чудесный том с картинками; всех томов в год будет четыре. Я написал ему, примет ли он статью, в которой отвергается Дарвин; он отвечал, что очень охотно, и я принялся усердно писать.

Вероятно, я еще не окреп после болезни, — но только никогда еще не чувствовал я такого отвращения к своим статьям, как то, которое во мне возбудили мои статейки для Гражданина; или уж так противно показалось мне выступать на арену журналистики: но во всяком случае я представился себе болтуном, в котором уже простыл всякий жар. А ведь писалось как будто с увлечением.

Со статьею о развитии другая история. Время болезни было для меня счастливым временем, Лев Николаевич. Я чувствовал, что был тогда лучше, добрее, спокойнее и умнее. В эти два месяца (из которых недель шесть я пролежал) я много читал и думал; и заходили у меня такие мечты и планы, что мне страшно в них и признаваться. Чтение и размышление были продолжением того, чем я занимался в Крыму и о чем немножко говорил Вам, когда ехал туда. Но и у Вас и в Крыму я все унывал, а тут явилась такая надежда на свои силы, что досадно вспомнить, когда подумаешь теперь об их действительном размере. Явились и зачатки мыслей, по-видимому, способных к большой разработке. Вот одну-то из них я и вздумал изложить в статье о развитии. По мере писания я однако почувствовал, что предмет расширяется, и что для такой статьи нужно год или два занятий. А между тем статья обещана к 1-му мая, и конечно я ее допишу и пошлю. Потянуло меня читать книги по этому предмету, побывал я в своей библиотеке, стал выходить, — и совсем наконец сбился с того настроения, в котором начата статья. Теперь уж кажется, что это воодушевление никогда не воротится.

А какое странное и противное впечатление произвел на меня Петербург! Апрель есть время самой блестящей уличной жизни. И вот меня поразило это всеобщее напряжение, написанное на всех лицах, отражающееся и в походке, и в платье, и во всем решительно. Тщеславие, конечно, на первом месте; каждый, выходя на улицу, как будто покрывает себя лаком, или сперва выутюжит себя, а потом только выйдет. Старики с удивительно причесанными волосами, вылощенные, выхоленные, носящие иногда седую бороду, но с таким тщеславием, как женщина новую шляпку; женщины имеют все престранный вид, как будто у них что-то нехорошее на уме… Но не буду Вам описывать: и долго и не умно, и Вы поймете с одного слова. Скажу только, что с большой отрадой я встречал добродушных извощиков и дворников, на которых не было никакого лоску и которые глазели на весь этот Вавилон, очевидно не принимая в свою душу ни единой черты из жизни, в нем совершающейся. А юноши! Самолюбие, озабоченность и какой-то позыв к дерзости — написаны на каждом лице. Знаете, здесь, мне кажется, становится понятна и здешняя литература. Какую жизнь видят пред собой те, кто пишет? Такую, которая не внушает никакого уважения, никакой любви, где эгоизм, жажда наслаждений и самолюбие действуют наголо, где деньги — все.

Кстати, о деньгах. До сих пор не знаю, как идет моя книга; до сих пор то надеюсь, что у меня будет маленький доход, то опасаюсь, что, пожалуй, вместо дохода придется приплачивать. Никто из здешних моих приятелей моей книги не читал⁷. Статью еще можно прочесть; но книгу — кто же читает книги в Петербурге? А я встретил очень отрадные подтверждения своим мыслям. Во время болезни я читал Основы Химии Менделеева⁸; он принял (мы давно знакомы и споривали до ссор) существенные пункты: в принципе отрицает атомы и простые тела; это очень мне польстило. Кроме того вышла брошюрка Дюбуа-Реймона⁹ «О границах естествознания»; в ней не только отрицаются атомы и простые тела (притом глубже, чем у Менделеева), но и ощущение признается нематериальным. Боже мой! Чему приходится радоваться! Кстати: одним из моих гордых мечтаний было — точное и строгое ниспровержение механического взгляда и замена его другим.

Статьи я принялся писать главным образом потому, что стали выходить Ваши 250 р.¹⁰ — я уже видел впереди их конец. Посудите сами, однако же, как я должен быть Вам благодарен: с сентября прошлого года по май нынешнего я живу почти на одни Ваши деньги; на них и в Крым съездил, на них и проболел два месяца; Вы мне дали почти полгода свободных для чтения и отдыха, и размышления. — Чуть не забыл! Попросите Петра Андреевича¹¹ почаще публиковать о Вашей Азбуке; я уверен, что мало было публикаций. Мой книгопродавец публикует до сих пор о моей книге раза три или четыре в месяц. Когда узнаю у него, для чего он это делает и какова польза от этого, напишу Вам в точности. Поклонитесь от меня низко Софье Андреевне¹², и еще одному человеку — Сереже¹³, о котором вспоминаю с самым приятным чувством.

Ваш всею душою
Н. Страхов

Грех Вам оставлять у себя письма, которые ко мне пишете: как безмерно я Вам был благодарен за большое письмо о моей книге! Поверьте, что моей любви и уважения достало бы, чтобы оценить все, как следует.

Я еще не теряю надежды, что Вы получите мое крымское письмо; если же нет, я реставрирую его и с дополнениями.

Пропустил главное: в моих мечтах и замыслах я все благодарил Вас за то, что Вы меня направили на философию. Теперь это дело решенное: поступлю на службу и буду постепенно читать и работать по выбранным мною вопросам, — о цветах, о познании, и пр.

Дайте еще немножко созреть моим замыслам, и тогда я напишу Вам о них подробнее. А теперь мне трудно излагать незрелые мысли. А что задачу я взял страшно крупную, Вы конечно, догадываетесь.

¹ Поссельт Мориц Федорович (1805—1875) — историк. С 1834 г. преподавал философию в Дерптском университете, потом немецкий язык в московских и петербургских учебных заведениях; с 1851 г. состоял библиотекарем Императорской Публичной библиотеки. Русского языка не знал. Книгу Поссельта Der General und Admiral Franz Le fort, T. 1-2 (СПб., 1866) Толстой изучал во время работы над незавершенным романом из эпохи Петра I.

² «Гражданин» (1873, № 15-16).

³ «Гражданин» (1873, № 17). Книга П. В. Анненкова «А. С. Пушкин. Материалы для его биографии и оценки произведений» (СПб. 1873), значительно переработана по сравнению с 1-м ее изданием 1855 г.

⁴ Популярный естественно-исторический журнал, выходил в 1873 (четыре выпуска) и в 1877 (три выпуска) гг. в Москве.

⁵ Усов Сергей Алексеевич (1827—1886) — зоолог, профессор Московского университета.

⁶ Сабанеев Леонид Павлович (1844—1898) — зоолог, профессор Московского университета.

⁷ «Мир как целое».

⁸ Менделеев Дмитрий Иванович (1834—1907) — русский химик, разносторонний ученый, педагог, общественный деятель. Окончил (1855) естественно-математический факультет Петербургского Главного педагогического института. (Страхов окончил этот же институт в 1851 г.) Открыл (1869) периодический закон химических элементов — один из основных законов естествознания. Классический труд «Основы химии» (Ч. 1-2, 1869—1871), первое стройное изложение неорганической химии, выдержал при жизни Менделеева восемь изданий. Автор фундаментальных трудов по химии, химической технологии, физике, метеорологии, воздухоплаванию, метрологии, сельскому хозяйству, экономике, народному просвещению, член Академии художеств (1893).

⁹ Дюбуа-Реймон Эмиль-Генрих (Emil Heinrich DuBois-Reymond) (1818—1896) — немецкий физиолог, основатель научной школы; философ, иностранный член-корреспондент Петербургской Академии наук (1892). По происхождению швейцарец. Основоположник электрофизиологии — установил ряд закономерностей, характеризующих электрические явления в мышцах и нервах. Автор молекулярной теории биопотенциалов.

¹⁰ На помощь в издании «Азбуки».

¹¹ П. А. Берс.

¹² С. А. Толстая.

¹³ С. Л. Толстой. Интересные воспоминания С. Л. Толстого о Страхове опубликованы Н. П. Лузиным в издании: Яснополянский сборник, 1982 (Тула, 1984), С. 128—135.

51. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

11 мая 1873 г. Ясная Поляна.

11 мая.

Давно не писал вам, многоуважаемый Николай Николаевич. Я вдруг получил ваши два письма¹: одно славное, заживо задевшее меня, из Крыма, и другое, мрачное, из Петербурга. И желая отвечать на оба, остался, как знаменитый осел между двумя связками сена. А на крымское письмо как мне хотелось отвечать! Поверите ли, ошибаюсь я или нет, но на вопрос, что такое добро — сущность жизни, мне так же легко отвечать, как на то, какое нынче число. Отвечать могу для себя ясно и понятно, но ясно и понятно ли это для другого? — Для того, чтобы это было ясно другому, надо, чтобы другой был со мной согласен в значении вопроса. Объективой сущности жизни человек понять и выразить не может — это первое. Сущность же жизни — то, что заставляет жить, есть потребность того, что мы называем неправильно добро. Добро есть только противоположность зла, как свет — тьмы, и как и света и тьмы абсолютных нет, так и нет добра и зла. А добро и зло суть только мате-рьялы, на которых образуется красота — т. е. то, что мы любим без причины, без пользы, без нужды. Поэтому вместо понятия добра (понятия относительного) я прошу поставить понятие красоты. Все религии, имеющие задачею определить сущность жизни, имеют своей основой красоту: греки — плотскую, христиане — духовную. Подставить другую щеку, когда ударяют по одной, не умно, не добро, но бессмысленно и прекрасно, так же прекрасно, как и Зевс, бросающий стрелы с Олимпа. А пусть коснется рассудок того, что открыто только чувству красоты, пусть делает выводы логические из того, как должно жертвоприносить Зевсу, как служить, подражать ему, или как служить обедню и исповедываться — и красоты нет больше и нет руководителя в хаосе добра и зла. — Вы говорите, что вы поймете меня, как бы нескладно я ни писал; так вот, не говорите этого вперед. А очень бы желал бы я побеседовать об этом с вами. Я пишу роман, не имеющий ничего общего с Петром I. Пишу уже больше месяца и начерно кончил. Роман этот — именно роман, первый в моей жизни, очень взял меня за душу и я им увлечен весь и, несмотря на то, философские вопросы нынешнюю весну опять сильно занимают меня. В письме, к[оторое] я не послал вам, я писал об этом романе и о том, как он пришел мне невольно и благодаря божественному Пушкину, кот[орого] я случайно взял в руки и с новым восторгом перечел всего. Еще я занимаюсь поправкой «Войны и мир». Исключаю все рассуждения и французское² и ужасно желал бы вашего совета. Можно ли прислать вам на просмотр, когда я кончу?

Ваш Л. Толстой

Пожалуйста, не говорите никому, что я пишу.

Мы едем в Самару, вероятно, в конце мая. Мои все здоровы и вам кланяются.

После 20 адрес мой — в Самару. Пожалуйста, не забывайте. В самарской степи еще дороже мне и радостнее будет ваше письмо.

¹ Письма 45 и 50, от 8 января и 15 апреля 1873 г.

² В начале мая 1873 г. Толстой заключил условие с типографией в Москве на новое, третье по счету, издание его сочинений в восьми томах. Толстой решил поместить «Войну и мир» в новом издании в значительно измененном виде.

Все разговоры, которые действующие лица ведут на французском языке, даны, за редким исключением, только по-русски. Толстой сам отредактировал переводы. Все авторские рассуждения были удалены из основного текста, часть их дана в приложении, часть исключена совсем. Удалены были из основного текста все философско-исторические рассуждения, из которых многие имели существенное значение для понимания миросозерцания автора. Полностью были сохранены философско-исторические рассуждения эпилога, были оставлены военно-исторические рассуждения автора, они вошли в приложение к четвертому тому под общим заглавием «Статьи о кампании двенадцатого года», каждая статья имела свое особое название. Все произведение было разделено на четыре тома (вместо шести), уничтожено деление внутри томов на части и проведена сплошная нумерация всех глав на протяжении каждого тома. Половина работы сделана Толстым еще в Ясной Поляне, до отъезда в Самару, остальное — на самарском хуторе и оттуда отправлено Страхову.

52. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

17 мая 1873 г. Санкт-Петербург.

Какое чудесное письмо, бесценный Лев Николаевич! Почему-то я все думал, что Вам пишется, но такой радостной вести, что у Вас вчерне готов целый роман, не ожидал. Буду теперь ждать, буду заранее утешаться мыслью, что наверное

опять гармонией упьюсь,

Над вымыслом слезами обольюсь…¹

То, что Вы пишете о добре и красоте, для меня понятно: не даром же я изучал Ваши создания и восхищался ими. Но Вы написали мне Вашу мысль в такой точной форме, до которой я не мог сам дойти, и мне вдруг объяснилось многое. Я понял то Ваше милосердие, которым так восторгался. Это настоящая религия художника, поэта, и опять повторяю, тут нет ничего Шопенгауэрского; у Шопенгауэра красота подчинена нравственности. А Вы становитесь на такую точку, на которой Вы неуязвимы, с которой Вас нельзя сдвинуть. Красота для Вас высшее и вместе совершенно таинственное, т. е. бесконечно глубокое. Это мне по душе удивительно.

Вы спрашиваете, можно ли прислать мне на просмотр Войну и мир, когда исправите. Не только можно, но я Вас прошу об этом, я, наконец, требую во имя всех прав, какие только Вы согласны признать за мною. Это будет большое наслаждение. На лето я остаюсь в Петербурге; поступивши в Библиотеку, я буду иметь множество свободного времени — чего же лучше? Да притом я Вам не доверяю в высочайшей степени; Вы непременно наделаете недосмотров; я гораздо аккуратнее Вас. Если не боитесь того, что у меня тяжелая рука, то присылайте — Вы меня утешите.

В Библиотеку я поступаю в первых числах июня. Книги моей разошлось только 400 экземпляров, так что книгопродавец только выручил свои деньги, а барыш получил далеко не весь. Я и тому рад. Здоровье мое поправляется вместе с погодою, и я веселее с каждым днем — слишком я тогда набросился на книги, не успевши окрепнуть. Статьи мои в Гражданине имеют большой успех, но как всегда — не в публике, а в литературе, которая хвалит их на словах, а в печати, разумеется, только ругает.

А что же непосланное письмо? Грех Вам будет, если вы мне не пришлете всего, что Вы писали ко мне, но не послали. Ну скоро ли и где Вы найдете человека, который бы так любил и понимал Вас, как я? А для меня это великое счастье, как Вы, конечно, понимаете и уверены.

В Самару Вам напишу, но какой адрес? Довольно ли просто в Самару? Теперь тороплюсь отправить письмо, чтобы оно застало Вас до 20-го. Откладываю все, что хотелось бы написать.

Графине мой усердный поклон, и — счастливый путь! — если тронетесь в Самару.

Ваш всею душою
Н. Страхов

1873 г. 17 мая. Спб.

P. S. Нетерпеливо буду ждать Войны и мира. Будете писать, скажите мне, когда надеетесь кончить пересмотр и когда я получу пересмотренное. За все, за все — спасибо Вам, большое спасибо! Какая Вы для меня радость в жизни!

¹ Из элегии Пушкина «Безумных лет угасшее веселье» (1830).

53. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

31 мая 1873 г. Ясная Поляна.

Очень, очень вам благодарен за предложение просмотреть «Войну и мир». Вы не поверите, как это для меня дорого. Я начал просматривать и сделал главное, т. е. выкинул некоторые рассуждения совсем, а некоторые, как н[а]п[ример], о Бородинском сражении, о пожаре Москвы, рассуждение эпилога и др. вынес отдельно и хочу напечатать в виде отдельных статей.

Другое, что я сделал, переводил всё французское по-русски; но еще не кончил 4, 5, и 6 томы, и кое-где выкидывал плохое.

Я бы сейчас вам послал мой исправленный экземпл[яр] тех частей, которые кончены; но уж эти книги уехали в Самару с половиной наших вещей. В Самаре я очень скоро поправлю остальное и пришлю вам, пользуясь вашим бесценным для меня предложением.

Проездом в Москве я узнаю, к какому времени в типографии приступят к печатанию В[ойны] и м[ира], и тогда вам напишу. Во всяком случае, по условию они должны кончить в сентябре (верно опоздают), и потому времени не очень много.

С этой же почтой посылаю Пете Берсу разные наставления об Азбуке. Азбука эта для меня загадка непостижимая: кого ни встречу, особенно у кого дети, — искренние похвалы и жалобы на то, что читать нечего, а Азбуку никто не покупает; стало быть, она никому не нужна. Теперь придумал ее разослать по земствам и расшить на 12 маленьких книжечек. Как вы видите из моего письма, я нахожусь в самом холодном, практическом настроении духа, что со мной всегда бывает летом; озабочен продажей книг, печатанием, урожаем и т. п. Но первое время весны как бы я дорого дал, чтобы видеться с вами. Так то, что занимало меня, было близко с вашими интересами. Роман мой тоже лежит, и уж теряю надежду кончить его к осени. Кроме того, у меня было два горя, которые вывели меня из моей зимней и весенней отвлеченной рабочей колеи. Одно горе была смерть старшей дочери Татьяны Андр[еевны] Кузминской¹. Эта смерть отозвалась в нас почти как смерть своего, и другое ужасное событие это то, что с неделю тому назад бык (другой, не тот, что прошлого года) забодал насмерть пастуха. Человек этот, несмотря на все мои старания, уход, через три дня умер. Эта непонятная случайность ужасно поразила меня. Я 45 [лет] живу и никогда не слыхал случаев смерти от быков, и надо же, чтоб в одном году два человека были убиты. Не могу отделаться от чувства виновности и грусти. Теперь только, нынче, ожил, занявшись укладкой, отправкой, приказания[ми] и т. п. Одно, на что годна практическая деятельность, это — забыть жизнь, если она повернулась мрачной стороной. Мы едем послезавтра. От всей души обнимаю вас. Жена вам кланяется.

Ах, пожалуйста, дайте совет: что из Азбуки стоит и следует поместить в полные сочинения? Пожалуйста, скажите свое мнение.

31 мая. Пишите в Самару.

¹ Кузминская (урожд. Берс) Татьяна Андреевна (1846—1925) — младшая сестра С. А. Толстой. Ее дочь Даша умерла в пятилетнем возрасте. В письме к Т. А. Кузминской от 18? мая 1873 г. Толстой писал «Любезный друг Таня! Не могу тебе описать впечатление, которое произвело на меня известие о смерти прелестной моей милой (как мне приятно думать теперь), моей любимицы Даши! Я никогда бы не думал, чтобы эта смерть так могла поразить меня. Я почувствовал, как ты и твои дети близки мне. Целый день я не могу подумать о ней и о вас без слез. Я испытываю то чувство, которое, вероятно, теперь мучает вас: забыть и потом вспомнить и с ужасом спрашивать себя — неужели это правда?» (ПСС, Т. 62, С. 27).

54. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

22 июня 1873 г. Хутор на Тананыке.

Посылаю вам, дорогой и многоуважаемый Николай Николаевич, не знаю, исправленный ли, но наверное испачканный и изорванный экземпляр В[ойны] и м[ира], и умоляю вас просмотреть его и помочь мне словом и делом, т. е. просмотреть мои поправки и сказать ваше мнение — хорошо ли, дурно ли (если вы найдете, что дурно, даю вам право уничтожить поправку и поправить то, что вам известно и заметно за дурное). Уничтожение французского иногда мне было жалко, но в общем, мне кажется, лучше без французского. Рассуждения военные, исторические и философские, мне кажется, вынесенные из романа, облегчили его и не лишены интереса отдельно. Впрочем, если вы какие из них найдете излишними, выкиньте. Насчет того, что я соединил 6 частей в 4, я в нерешительности и прошу вас решить, как лучше: с старым разделением или по-новому. Боюсь, что каллиграфическая сторона плоха и невозможна для типографии — я не мог с мухами самарскими и жарою сделать лучше. Если вы найдете, что нужно переписать, но наймите писца. Возьмите у Пети Берс денег. Если вам понадобится чистый экземпляр, то я на всякий случай велю Соловьеву¹ прислать экземпляр. Оригинал нужен в типографию в половине и не позже конца июля. Если вы захотите и успеете сделать поправки и просмотреть, то сделайте и пошлите в Москву, в типографию Каткова на имя Михаила Николаевича Лаврова², если же нет, то просто отошлите к нему. Чувствую всю бессовестность моей просьбы к вам, но и надеюсь на вашу приязнь ко мне и пристрастие к «Войне и мир», которая мне очень редко нравилась, когда я перечитывал ее, а большей частью возбуждала досаду и стыд. Надеюсь, что из Самары мне привезут письмо от вас, и я узнаю ответ на мой вопрос, что из Азбуки вы присоветуете мне поместить в полн[ые] сочинения. Если вы не писали, напишите, пожалуйста.

Мы живем в самарской степи, слава Богу, хорошо, несмотря на жар, засуху и болезни детей, несерьезные, которые только тревожат нас. Здешняя первобытность природы и народа, с которым мы близки здесь, действуют хорошо и на жену и детей.

Жду с нетерпением вашего ответа и решения.

Вам неоплатно обязанный и искренно любящий вас —

Л. Толстой

22 июня.

¹ Соловьев Иван Григорьевич — московский книгопродавец, комиссионер Толстого по продаже его сочинений.

² Лавров Михаил Николаевич — управляющий университетской типографией, находившейся в аренде у M. H. Каткова, где печаталось собрание сочинений Толстого.

55. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

24 августа 1873 г. Ясная Поляна.

Вчера только вернулся из Самары и спешу отвечать вам, дорогой Николай Николаевич, на последнее письмо ваше¹, полученное еще в Самаре перед отъездом. Не знаю, как благодарить вас за ваши тяжелые, скучные труды над Войной и миром. Притом вы ничего не делаете слегка и кое-как, и я по письму вашему вижу, что это взяло у вас много времени. В Москве же я узнал, что вы уже всё переслали, кроме 4-го тома; стало быть вы, кроме того, что трудились, еще спешили. Очень, очень благодарю вас. — Вы пишете, что ждете от меня теперь чего-нибудь в более строгом стиле — как мои попытки в Азбуке; а я, к стыду, должен признаться, что переправляю и отделываю теперь тот роман², про кот[орый] писал вам, и в самом легком, нестрогом стиле. Я хотел пошалить этим романом и теперь не могу не окончить его и боюсь, что он выйдет нехорош, т. е. вам не понравится. Буду ждать вашего суда, когда кончу; но хоть бы вы были тут или я в Петербурге, я не прочел бы вам. Вся наша огромная семья счастливо съездила и вернулась из Самары, набравшись физического и душевного здоровья. Про себя и говорить нечего: я здоров, как бык, и, как запертая мельница, набрал воды. Только бы Бог дал в дело употребить набранные силы. Куда вы предпринимаете поездку? Уж не в нашу ли сторону? То-то бы была для меня радость. Не смею и мечтать об этом.

Что ваше библиотекарство? Жалко, ужасно жалко, что вы опять пишете в газеты. Что делать! — видно Бог по-своему делает, и никак не догадаешься зачем.

Искренно любящий вас

Л. Толстой

24 августа.

¹ Письмо Страхова неизвестно.

² Речь идет о романе «Анна Каренина».

56. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

3…4 сентября 1873 г. Ясная Поляна.

Сейчас получил ответное письмо ваше, дорогой Николай Николаевич, и не знаю, как благодарить вас за вашу работу и ту, кот[орую] хотите еще делать¹. Делайте, что хотите, именно в смысле уничтожения всего, что вам покажется лишним, противуречивым, неясным. Даю вам это полномочие и благодарю за предпринимаемый труд²; но, признаюсь, жалею. Мне кажется (я, наверно, заблуждаюсь), что там нет ничего лишнего. Мне много стоило это труда, поэтому я и жалею. Но вы, пожалуйста, марайте, и посмелее. Вам я верю вполне. Нынче я говорил жене, что одно из счастий, за кот[орое] я благодарен судьбе, это то, что есть Н[иколай] Н[иколаевич] Страхов. И не потому, что вы помогаете мне; а приятнее думать и писать, зная, что есть человек, кот[орый] хочет понять не то, что ему нравится, а все то, что хочется выразить тому, кто выражает. Вы мне так хорошо описали ваше место в библиотеке, что я вижу вас там и мечтаю о том, как этот солдат³ введет когда-нибудь меня к вам. Я очень рад за вас, что вы сидите на этом кресле и не принуждены писать в газеты. Нынче прелестный осенний день, и я проездил весь день один на охоте и несколько раз вспоминал о вас — то о том, что знания есть плод всего мироздания на боковой ветке, то о Пушкине и вашем понимании его, и всякий раз мне досадно было думать, что вы журналист. И вот ваше письмо, кот[орое] меня очень, очень за вас порадовало.

Вы пишете, что в моих письмах немало противоречий; боюсь, что вы находите и противоречие в том, что я пустился вдруг писать письма в Моск[овские] вед[омости]. Это нужно было. Первое⁴ — об Азбуке, чтобы сказать себе, что я всё сделал для распространения ее, и потом уж забыть, чего я все-таки не могу; и то, что я верно знаю, что это — лучшая книга, по которой в 10 раз легче и лучше учиться, чем по другим, а все русские дети продолжают учиться по дурным, меня злит всякий раз, когда я бываю натощак не в духе. Письмо же о голоде было вызвано, с одной стороны, женою⁵, которая порадовала меня живым и искренним сочувствием к народу, с другой, тем, что там глупый губернатор⁶ только принял губернию и нашел, что голод в народе есть неприличное явление для губернатора, принявшего губернию, и не только не хлопотал о пособии, но с азартом требовал в нынешнем году сбора всех недоимок⁷. Письмо достигло цели, если наделало немного шума.

Жена благодарит за память и посылает поклон, а я от всей души вас обнимаю.

Ваш Л. Толстой

¹ Письмо Страхова неизвестно.

² Речь идет о подготовке «Войны и мира» для нового издания.

³ Солдатами называли отставных унтер-офицеров, служивших вахтерами в государственных учреждениях.

⁴ «Письмо к издателям» (о методах обучения грамоте), было опубликовано в «Московских ведомостях» (№ 140 от 7 июня 1873 г.) (ПСС, Т. 62, С. 32-33). Письмо являлось ответом на многочисленные, большей частью отрицательные статьи и рецензии об «Азбуке».

Письмо издателям о голоде в Самарской губернии было опубликовано в «Московских ведомостях» (№ 207 от 17 августа 1873 г.) (ПСС, Т. 62, С. 35-42). Письмо имело огромный резонанс, оно было буквально подхвачено общественным мнением и на него ссылались как на неоспоримый достоверный документ. Письмо вызвало усиленный приток пожертвований в пользу голодающих от частных лиц.

О том, как было написано это письмо, С. А. Толстая рассказывала в своих записках: «Голод в нашей стране делался все ощутительнее, и я не могла себе представить, как население проживет и прокормится зиму. Тогда я решила написать в газетах статью с призывом к помощи. Статью эту я показала Льву Николаевичу. „Кто же тебе поверит без всяких данных“, — сказал он.

И тут же он решил объехать с братом Степой [С. А. Берс] ближайшие деревни, и сделать опись семей и едоков по избам, через десять дворов, наугад, так как все избы переписать было невозможно. Моя статья, разумеется, уже не была напечатана, а „Московские ведомости“ напечатали статью Льва Николаевича с описью голодных семей…» (С. А. Толстая. Моя жизнь. Ч. III, С. 390, ОР ГМТ).

⁴ Самарским губернатором в середине 1873 г. был назначен Ф. Д. Климов. 19 июля 1873 г. мировым посредникам Самарской губ. был разослан циркуляр, в котором объявлялось, что причина голода — пьянство, лень и беспечность крестьян.

⁷ 25 августа 1873 г. министр внутренних дел предписал губернаторам производить принудительное взыскание недоимок, только 19 сентября появилось распоряжение Министерства финансов о прекращении всех принудительных мер, а 1 ноября в газетах было опубликовано «высочайшее повеление» открыть повсеместную подписку для «сбора приношений».

57. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

После 3-4 сентября 1873 г. Санкт-Петербург.

Ну что ж, бесценный Лев Николаевич! Я ведь опять спасовал. Сколько я ни думал и ни перечитывал, я не решился почти ничего вычеркнуть. Даже напротив, мысли о поправках, блеснувшие мне при первом перечитывании, исчезали по мере вчитывания и в то же время мне яснее и яснее становился ход Ваших мыслей, так что, сделавши множество мелких исправлений, в которых эти две статьи особенно нуждались, я вычеркнул всего в двух местах по две по три строчки, — там, где надобность была совершенно очевидна. Вам, следовательно, пересматривать еще раз эти страницы не нужно, и я отослал поэтому весь четвертый том в Москву. На Ваше решение я отдаю только следующее: в последней статье, Вопросы истории, я предлагаю Вам выкинуть последний параграф, XII-й, где находится сравнение переворота в истории с переворотом в астрономии, произведенным системою Коперника. Сравнение это неточно и не поясняет дела, — говорю это прямо, потому что предыдущие страницы удивительны по точности и ясности, вплоть до самого этого XII-го, совершенно лишнего параграфа. Если Вы согласны со мною, то напишите в Москву, чтобы его выпустили, это значит последние четыре страницы, от слов С тех пор до слов нами зависимость. Хотя мне очень нравится все, что Вы пишете, все-таки решусь сказать, что первая часть Вопросов истории, именно рассуждение о власти чрезвычайно растянуто и не совсем точно. Неточность происходит оттого, что Вы не определяете, что собственно Вы называете делом, событием, настоящим происшествием в истории. Убивать, умирать — это события; сердиться, приказывать — не события. Я говорю примерно. Таким образом Вашу мысль, мне кажется, можно еще развить, повести дальше. Но при этом я был очень удивлен; я увидел, что оборот мысли в моей статье о Дарвине, Переворот в науке, очень похож на оборот Вашего рассуждения о власти. Очень возможно, что я бессознательно подражал Вам и только теперь заметил это. Вообще Ваша Война и мир еще долго будет удивлять других оригинальностью мыслей, но на себе я заметил, что освоился с ними совершенно. Значит, они глубоко вошли в меня, спасибо Вам!

Теперь приступлю к предмету, который мне очень не по душе: хочу просить у Вас денег. Прошу именно сто рублей. Я все хотел сделать эту работу для Вас даром; она мне была очень приятна, и Вы поверите, что я имел бы большую радость оказать Вам хоть маленькую услугу; но пять месяцев в ожидании места, моя болезнь и положение брата, оставшегося без жалования, подрезали меня, и как я ни вертелся, но не вывернулся. И в Библиотеке первые три месяца жалованья дают только две трети. Вот отчасти причина и того, что я пишу в Гражданине. Говорю отчасти, потому что я бы и не мог иначе поступить. Достоевский видит во мне старого уже товарища по литературе, очень любит мои статьи, и считал бы просто изменою, если бы я не участвовал в журнале, на который он кладет всю душу — совершенно по напрасну. Я и лавирую — от времени до времени пишу и стараюсь сделать что можно, — подыскиваю сотрудников, смотрю рукописи и пр.¹ Но все же я и теперь уже могу уделить немножко времени серьезному чтению, которое постоянно меня к себе тянет. А к новому году, я надеюсь, я буду уже вполне свободен: долги будут уплачены, и с Гражданином, когда обнаружится состояние подписки, можно совершенно раскланяться, т. е. объявить, что на будущий год дам только две-три статейки. Достоевский едва ли останется редактором; он очень болен, раздражен, и доктора его шлют в Италию.

Недавно я только кончил свою статью о развитии организмов², надеюсь, последнюю большую статью, в которой мысль высказана поспешно, недостаточно разработана — а между тем я считаю ее достойною самой лучшей обработки. И вот беда — не знаю, где ее печатать. Я послал в Москву, в Природу, но этот журнал очень не надежен и право боюсь — прекратится, не успев напечатать моей статьи.

Так до сих пор почти стоит затеянная мною работа — относительно механического взгляда на природу. Но мысль не покидает меня, нет-нет да и приходят соображения, по которым чувствую, что она зреет понемножку.

Противоречие, которое я нашел в Ваших письмах, состоит в том, что Вы сперва писали, что отдались роману всею душою, а потом, что он в легком роде. Все это и другое (Ваш радостный тон и то, что ни за что не прочитали бы мне романа) возбуждает во мне ожидание чего-то удивительного, столь живого и искреннего, как только Вы умеете писать. О форме (как Вы сами говорили) заботиться нечего: сама придет. Разве Война и мир не представляет в этом отношении полнейшей оригинальности? Наш первый словесник, Никитенко³, не даром разгневался на то, что В. и м. не подходит на под один род словесных произведений.

Дописываю письмо к Вам в Библиотеке⁴, которую люблю с каждым днем больше. Здесь я спокойнее, чем где бы то ни было; мои две залы — крайние, так что никто через них не проходит. Кроме того, мне принадлежит в них единственное окно Библиотеки, выходящее на юг. Сегодня чудесный день, и мне весело думать, что Вы, может быть, охотитесь и в светлом настроении духа. Все, что Вы пишете о себе, о Вашей семье, о графине, меня радует необыкновенно. Но — грешный человек! — радует ужасно и то, что вспоминаете обо мне, о моих мыслях.

И чье-нибудь он сердце тронет,

И сохраненная молвой

Быть может в Лете не потонет

Строфа, слагаемая мной.⁵

Какие стихи! Я не совсем кстати привел их, но захотелось поэзии.

Пожалуйста, поскорее Ваш роман! А если не скоро еще, то скажите, в каком положении дело.

Ваш всею душою
Н. Страхов

Мне все кажется, что Вы плохо цените «Войну и мир»; там ведь есть множество вещей бесподобных, никем до Вас не сказанных, да и Вы сами уже этого самого не напишете. Что это произведение бессмертное — дам голову на отсечение.

¹ Анализ рукописей статей, предназначенных для «Гражданина», содержит письмо Страхова к Достоевскому от 30 августа 1873 г.: «Статейка об обсерваториях очень хорошо написана, многоуважаемый Федор Михайлович, но противна мне до высшей степени. Во-первых, не слыхать ни одной ноты действительной нужды, настоящей практической потребности; он только думает, что все это нужно; он свою статейку выдумал в вагоне и написал в комнате. Во-вторых, тут невежество, состоящее в преувеличении силы науки; так вот из наблюдений ученые и выведут законы и полезные советы. В-третьих, наблюдения в самой науке до сих пор существуют в слишком большом числе; они оказались бесполезны — не дают выводов, да и только. Вывод нельзя получать механически, нужно подумать и подумать.

Что касается до армии наблюдателей, то это смешное предложение; просить ученых издать собрание полезных таблиц — еще можно; но собирать и организовать бесчисленные наблюдения — толочь воду в ступе.

Статья „Из Германии“ мало любопытна; необыкновенное воодушевление немцев, проникающее всю литературу, толкуется слишком мелко и поверхностно. Одностороннего в статье множество, а целого ничего не выходит, так что общие заключения автора на последней странице и не характерны и Бог знает откуда взяты…

Жалею, что таким образом не мог сказать Вам ничего хорошего…» (см.: Межведомственный Республиканский научный сборник «Вопросы русской литературы». Выпуск 2 (20) (Львов, Издательство Львовского университета, 1972), С. 95.

Статьи «Об обсерваториях» и «Из Германии» не были напечатаны в «Гражданине».

² Статья Страхова «О развитии организмов. Попытка точно поставить вопрос» была напечатана в журнале «Природа» (1874, Кн. 1), С. 1-58.

³ Никитенко Александр Васильевич (1804—1877) — историк литературы, журналист, мемуарист, цензор. Страхов имеет в виду книгу Никитенко «Мысли о реализме в литературе» (СПб., 1872).

⁴ Императорская Публичная библиотека в Петербурге основана в 1795 г., открыта в 1814. Находится на Садовой улице.

⁵ Начало последней (XL) строфы 2-й главы романа в стихах Пушкина «Евгений Онегин». Страхов цитирует по памяти не совсем точно. Вторая строка читается: «И сохраненная судьбой».

58. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

23…24 сентября 1873 г. Ясная Поляна.

Очень благодарю вас, дорогой Николай Николаевич, за всё, что вы сделали с В[ойной] и м[иром], только жалею, что вы не выкинули или не сократили того, что вы, совершенно справедливо, нашли растянутым и неточным — о власти. Я помню, что это место было длинно и нескладно. XII параграф выкинуть — я нынче напишу¹. И тоже благодарен за указание. Деньги — я нынче пишу Соловьеву², чтобы он вам выслал. И как я ни минуты не сомневаюсь в том, что вам хотелось бы сделать это даром, так и вы не сомневайтесь, что я тысячу раз переворачивал вопрос, как мне вознаградить вас за потерянное время, которое, к несчастью, для вас и деньги.

Статью вашу о развитии оранизмов, по-моему, лучше всего напечатайте отдельно. А в какую-то Природу засунуть, это — похоронить. — Или вовсе не печатайте, а подождите.

Я в своей работе очень подвинулся, но едва ли кончу раньше зимы — декабря или около того. Как живописцу нужно света для окончательной отделки, так и мне нужно внутреннего света, которого всегда чувствую недостаток осенью. Притом же всё сговорилось, чтобы меня отвлекать: знакомства, охота³, заседание суда в октябре, и я присяжным; и еще живописец Крамской, кот[орый] пишет мой портрет по поручению Третьякова⁴. Уж давно Тр[етьяков] подсылал ко мне, но мне не хотелось, а нынче приехал этот Крамской⁵ и уговорил меня, особенно тем, что говорит: всё равно ваш портрет будет, но скверный. Это бы еще меня не убедило; но убедила жена сделать не копию, а другой портрет для нее. И теперь он пишет, и отлично, по мнению жены и знакомых. Для меня же он интересен, как чистейший тип петербургского новейшего направления, как оно могло отразиться на очень хорошей и художнической натуре. Он теперь кончает оба портрета и ездит каждый день, и мешает мне заниматься. Я же во время сидений обращаю его из петербургской в христианскую веру и, кажется, успешно. Нынче он мне рассказывал про убийство Сувориной⁶. Какое знаменательное событие!

Вертер⁷ застрелился, и Комаров⁸, и гимназист, которому труден латинский урок. Одно значительно и величественно, другое мерзко и жалко. Напишите, если узнаете подробности этого убийства.

До свиданья. Искренно любящий вас Л. Толстой

¹ Письмо Толстого в типографию Каткова, где печаталось собрание сочинений, неизвестно. Упоминаемые изменения не были сделаны.

² Письмо Толстого к книгопродавцу И. Г. Соловьеву неизвестно.

³ В сентябре Толстой ездил охотиться в имение Д. Д. Оболенского (Шаховское Богородицкого уезда Тульской губ.).

⁴ Третьяков Павел Михайлович (1833—1898) — основатель художественной галереи в Москве. В начале 1870-х гг. задумал создать портретную галерею выдающихся деятелей русской культуры, прежде всего русских писателей. А. А. Фет, по поручению Третьякова, дважды обращался в 1869 г. к Толстому с просьбой разрешить Крамскому написать его портрет, но Толстой решительно отказывался.

⁵ Крамской Иван Николаевич (1837—1887) — русский живописец. В 1873 г. проводил лето близ Ясной Поляны на ст. Козлова-Засека, в усадьбе Ваныкино. О начале работы над портретом Толстого Крамской подробно писал в письме к П. М. Третьякову от 5 сентября 1873 г.: «Граф Лев Николаевич Толстой приехал, я с ним видался и завтра начну портрет. Описывать мое с ним свиданье я не стану, слишком долго: разговор мой продолжался с лишком 2 часа, 4 раза я возвращался к портрету и все безуспешно; никакие просьбы и аргументы на него не действовали, наконец, я начал делать уступки всевозможные и дошел в этом до крайних пределов. Одним из последних аргументов с моей стороны был следующий: я слишком уважаю причины, по которым Ваше сиятельство отказываете в сеансах, чтобы дальше настаивать, и, разумеется, должен буду навсегда отказаться от надежды написать портрет, но ведь портрет Ваш должен быть и будет в галерее. „Как так?“ Очень просто, я, разумеется, его не напишу, и никто из моих современников, но лет через 30, 40, 50 он будет написан, и тогда останется только пожалеть, что портрет не был сделан своевременно. Он задумался, но все-таки отказал, хотя нерешительно. Чтобы наконец кончить, я начал ему делать уступки и дошел до следующих условий, на которые он и согласился: во 1-х, портрет будет написан, и если почему-нибудь он ему не понравится, будет уничтожен, затем, время поступления его в галерею Вашу будет зависеть от воли графа, хотя и считается собственностью Вашею. Последнее обстоятельство было настолько уже безобидно для него, что он как бы сконфузился даже и должен был согласиться. А затем оказалось из дальнейшего разговора, что он бы хотел иметь портрет и для своих детей, только не знал, как это сделать, и спрашивал о копии и о согласии, наконец, впоследствии сделать ее, то есть [копию], которую и отдать Вам; чтобы не дать ему сделать отступление, я поспешил ему доказать, что копии точной нечего и думать получить, хотя бы и от автора, а что единственный исход из этого — это написать с натуры 2 раза совершенно самостоятельно, и уж от него будет зависеть, который оставить ему у себя и который поступит к Вам. На этом мы расстались и порешили начать сеансы завтра…» См.: Иван Николаевич Крамской: Письма, статьи. — Т. I—II (М-ва, 1965—1966.) Т. 1, С. 196—197 (далее: Крамской). Портрет (холст, масло, 98 х 79, 5; справа внизу подпись: И. Крамской 1873 сентябрь) находится в Государственной Третьяковской галерее. Вариант портрета, одновременно написанный, находится в Музее-усадьбе Л. Н. Толстого «Ясная Поляна».

⁶ Убийство жены А. С. Суворина Анны Ивановны Сувориной (урожд. Барановой; р. 1840) 19 сентября 1873 г. получило широкую огласку. В петербургских газетах появилось несколько корреспонденции с описанием трагического происшествия с разных точек зрения. Наиболее близким к действительности было сообщение в газете «Голос» от 22 сентября 1873 г.: «…19 сентября, около 12 часов дня, в гостиницу „Бель-Вю“ по Невскому проспекту в доме № 58-й, приехал какой-то приличный господин, лет сорока, с дамой, и поместился в отдельном номере, состоящем из двух комнат. Указывая приехавшую с ним даму своею женой, он потребовал две рюмки водки и потом ушел из номера, без дамы.

Возвратясь же в четыре часа дня он и дама вели между собою оживленный разговор и оставались в номере до половины первого часа ночи. В это время коридорный служитель, услышав два последовавшие один за другим выстрела и отчаянный женский крик, бросился в номер, отворил дверь и увидел выбежавшую из задней комнаты окровавленную даму, которая тут же упала без чувств на пол. Служитель дал знать об этом хозяину гостиницы и полиции, которая, вошедши в заднюю комнату, нашла неизвестного господина лежащим на полу среди комнаты со сжатым в правой руке револьвером, обезображенным лицом и уже без признаков жизни, так как выстрел был сделан в рот и пуля прошла в мозг. Дама была еще жива. Послали за врачом, который нашел, что у раненой раздроблена верхняя челюсть с левой стороны и пуля засела в голове; когда привели ее в чувство, она объяснила, что она жена губернского секретаря С[уворина], а господин, с которым она приехала, ее знакомый — кончивший курс в С-Петербургском университете Тимофей Иванович Комаров, и просила сообщить о происшедшем мужу ее… Покойной было 33 года; она оставила после себя пятерых детей, из которых младшему четыре месяца. По осмотре комнаты, где совершилось это происшествие, на столе найдено запечатанное без адреса письмо, в котором г. Комаров просит никого не винить в сделанном им убийстве и самоубийстве и не доискиваться причины, побудившей его на такой поступок, так как тайна известна только ему да его жертве…» — Цит. по книге: Дневник Алексея Сергеевича Суворина. Текстологическая расшифровка Н. А. Роскиной. Подготовка текста Д. Рейфилда и О. Е. Макаровой (Лондон, Издательство «Garnett Press» / М-ва, Изд-во «Независимая газета», 1999), С. 561—562.

Расследованием обстоятельств убийства Сувориной и самоубийства Т. Комарова занимался тогда еще молодой, подающий надежды юрист А. Ф. Кони (1844—1927).

⁷ Герой романа И. Гете «Страдания молодого Вертера», 1774.

⁸ Г. И. Комаров, убийца А. И. Сувориной.

59. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

17 ноября 1873 г. Ясная Поляна.

За мной два письма¹, дорогой Николай Николаевич. Я не считаюсь, но помню, что на оба мне хотелось отвечать и пропустил время; но не забыл, что хотел отвечать. На первое мне хотелось вам написать откровенно мой разговор с женой о вас и мои сомнения. Всякий раз, как я вспомню о Страхове, я думаю: да, это — один из замечательнейших людей, и вспоминаю его разговоры, его книгу² и свое впечатление и потом сомненье: «не оттого ли я так думаю, что он меня любит и хвалит, т. е., мне кажется, ценит». И это сомненье меня тревожит. На второе письмо, где вы описываете первое представленье драмы Писемского³ и эту серьезную озабоченность и определенность суждений о том, что они знают только по имени, я хотел только сказать вам, как верно вы выразили то, что 1000 раз поражало меня.

Я не отвечал вам долго, сначала по небрежности, а потом на некоторое] время вся жизнь наша расстроилась. У нас умер меньшой ребенок — Петя⁴. Эта была первая смерть за 11 лет⁵. Значение этой смерти несемейный человек понять не может.

Работа моя до этого шла хорошо, даже очень хорошо. Могу сказать, что листов 7 готово к печати, и остальное все перемято в тесто, так что окончание — только вопрос времени. Я уже начинал подумывать о процессе печатания, и вся надежда на вас. И если вы согласитесь держать корректуры, то буду печатать в Петербурге и буду печатать 1-й том, не дожидаясь 2-го. Он может быть готов в декабре, может и не быть готов. Пожалуйста, ответьте, как всегда, просто и прямо, возьметесь ли вы за эту работу и на каких условиях.

Теперь хочется сказать вам то, что, вероятно, удивит вас, и неприятно — некот[орые] физико-философские соображения, кот[орые] всегда занимали меня и теперь особенно захватили меня⁶. Я вам не рассказывал, кажется, мою гипотезу о замене понятия тяготения понятием тепла. Я страстно был занят этим 3-го года и оставил; нынче, читая детям J. Verne. Voyage autour de la lune⁷, меня поразило то место, где они, вступив в нейтральный пункт между луной и землей, находятся вне закона тяжести; но все-таки двигаются⁸. Как они это делают? Допустив все те условия, в к[оторых] они находятся (что нет ни пустоты, ни холода, что организм цел), как они двигаются? Ни ноги, ни руки, ни крылья, ни поплавки, ни змеиные позвонки не произведут движенья. Если они двинутся, то только непосредственным действием воли движения, т. е. чудом — тем самым, про которое] мы говорим, когда говорим о движении вообще. Рассуждая же вообще, очевидно, что без тяготения невозможно движение — сила. А сила — тепло, стало быть, без тяготения нет тепла, нет движения. А тяготение есть движение, и известная воля движения — чудо.

Вот какой вздор мне приходит в голову. Пожалуйста, если вы меня поняли, напишите мне, согласны ли вы с моими рассуждениями и не приходило ли вам или известным вам ученым уже что-нибудь подобное в голову.

Пожалуйста, пишите мне почаще. Ваши письма для меня всегда такое радостное событие.

Ваш Л. Толстой

17 ноября.

¹ Письма Страхова неизвестны.

² «Мир как целое».

³ Драма А. Ф. Писемского (1820—1881) — вероятно, «Ваал», поставленная на сцене Александрийского театра в Петербурге 12 октября 1873 г.

⁴ 9 ноября 1873 г. умер от крупа сын Толстых Петя, родившийся 13 июня 1872 г.

⁵ Речь идет о смерти любимого старшего брата Толстого Николая, скончавшегося в 1860 г. в возрасте 37 лет.

⁶ Т. е. во время работы над естественнонаучными статьями для «Азбуки».

⁷ Верн Жюль (Jules Verne) (1828—1905) — французский писатель, автор научно-фантастических романов. Роман Ж. Верна «Путешествие вокруг луны» (Париж, 1870) имеется в Библиотеке Толстого в Ясной Поляне. Романы Ж. Верна Толстой читал детям и позже. С. Л. Толстой вспоминал: «В продолжение учебного сезона 1875/76 года отец по вечерам читал нам путешествие Жюля Верна „80 дней вокруг света“. Книга, по которой он читал, не была иллюстрирована, и он сам чертил к ней иллюстрации, приводившие нас в восторг. Рисовал он довольно плохо, но у него бывали характерные штрихи. Мы очень любили эти рисунки отца и с нетерпением ждали следующего вечера» (Очерки былого, С. 49-50).

⁸ Толстой имеет в виду главу VIII — «В 78114 милях от земли» (С. 118—122 в издании 1870 г.). Это место так поразило Толстого, что он вспомнил о нем почти через 6 лет, в письме к А. А. Фету от 1 февраля 1879 г. (ПСС, Т. 62, С. 469).

60. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

26 ноября 1873 г. Санкт-Петербург.

Как я рад, бесценный Лев Николаевич, что так скоро представился случай поработать для Вас. Если Вы не боитесь, что у меня рука тяжелая (чего сам я немножко боюсь), то предлагаю Вам отдать мне корректуру и все, что только пожелаете, на следующих условиях: Вы мне дадите 1., два экземпляра Вашего нового романа¹ 2., два экземпляра собрания Ваших сочинений² 3., два экземпляра Азбуки. Теперь дела мои уже так исправились, что я уже не буду брать с Вас денег за удовольствие первому прочитать Ваш роман и вникнуть в каждую его строчку, — что, уверяю Вас, немалое наслаждение. Одно меня сокрушает — мне говорили, что я плохой корректор, что Азбука кишит опечатками, несмотря на мои усердные усилия. Хоть я и знаю, что сделаю корректуру лучше Вас, но все-таки предупреждаю Вас и заранее прошу быть снисходительным.

Что касается того, что я человек замечательный, то я право начинаю понемножку в это верить. Не имея почти вовсе творчества, я имею очень большую способность понимания. Этою способностию очень восхищается Данилевский, человек, с которым мы расходимся во множестве вещей и недавно чуть было не побранились в письмах из-за моей книги³. Он написал мне, что она хуже, чем нигилизм и материализм. Но об этом после. Когда я написал маленькую статью о России и Европе⁴, он был ужасно изумлен необыкновенною точностию, с которою я понял его мысль, оценил все ее особенности. Точно так он был в восторге от моего разбора Милля, о подчинении женщин, книжки, которую мы вместе с ним читали, плывя по Днепру по дороге в Крым⁰. Троицкий, философ, сказал мне лично, что только от меня он и мог ожидать такого верного разбора его книги: Немецкая психологии. Статьи о Герцене¹ удивляли своею верностью понимания тех, кто лично знал Герцена и любил его. Михайловский? в Отеч[ественных] Зап[исках] заявил, что ни в одной литературе он не встречал такой верной оценки Ренана⁹, какую сделал я. Кроме того, я писал о Дарвине¹⁰ (еще не напечатано) и уверен, что один понимаю его, как следует; я писал о Польском вопросе¹¹ — статья подняла ужасный гвалт; писал о коммуне¹², и наши политики — Градовский¹³, Данилевский¹⁴, Григорьев¹⁵ — не знали, куда меня посадить и какими словами похвалить.

Не смейтесь, пожалуйста, над моей похвальбою; в ней есть и некоторая горечь. Конечно, по моему мнению, всякий беспристрастный человек должен сказать: в нашей литературе о Данилевском, Троицком, об Милле, Ренане, Дарвине, Герцене, об Коммуне — писал один Страхов; все, что писали другие, не имеет никакой цены и не заслуживает внимания; но все писанное Страховым прошло бесследно, так как это была только критика, только анализ, а положительного тут ничего не было, не было — проповеди.

Как бы то ни было, Вы видите, что, хотя я Вас ставлю выше всех и никого так не хвалил, как Вас, но моей критике я подвергал и многих других, и подвергал с тем же успехом, как и Вас, достигал очень точного понимания. Итак, Вы можете на меня положиться. Лучшим своим делом я считаю все-таки мою критическую поэму в четырех песнях — Критический разбор «Войны и мира».

О Ваших механических соображениях я хотел писать Вам много, но отложу до следующего письма. Я сам теперь занят очень близкими к этому вопросами. Последние две недели я с такою сластью отдался сериозному чтению, какой давно не испытывал. Я очень рад, что таким образом дело все больше идет на лад, и что удовольствие, которым я так дорожу, мне не изменяет.

Теперь же напишу Вам только вот что: если выбросить из окна кошку, то она полетит по параболе, то есть так полетит ее центр тяжести. Эта парабола есть произведение силы тяжести и никакие движения кошки изменит этой линии не могут. Однако движения возможны и хотя ни на йоту не изменят линии, описываемой центром, могут привести к тому, что кошка упадет на ноги. И так движения возможны независимо от действия тяжести (тяжестью производится только парабола и больше ничего).

До следующего письма, несравненный Лев Николаевич! Графине засвидетельствуйте мое усердное почтение и глубокое сожаление о Вашем недавнем горе¹⁶. Не думайте, что затрудните меня работою.

Ваш всею душою
Н. Страхов

1873 г. 26 ноября Спб.

¹ Будущий роман «Анна Каренина».

² Собрание сочинений в восьми томах, вышедшее в Москве в 1873 г.

³ Речь идет о книге Страхова «Мир как целое». В письме к Н. Я. Данилевскому Страхов писал: «Постойте, постойте, бесценный Николай Яковлевич! Вы так торопитесь, что вас не догнать. Вы не читали и не хотите читать моей книги, а спорить хотите. Вы не опровергли ни одного моего вывода, а говорите так, как будто все они ложны. Вы ставите себя в слишком выгодное положение, приписываете себе право осуждать, не разбирая дела и не выслушивая подсудимого. Кто затыкает уши, для того никакая речь не может быть убедительна. …Вы неправильно обвиняете меня, что я человекопоклонник, признаю das Werden, den Geist, диалектический процесс и проч. и проч. …В том-то и штука, что учение Гегеля, над которым Вы так ругаетесь, и метода Гегеля — две вещи различные, и что если возможно отделиться от учения, то от методы невозможно. Что-нибудь из двух: или эта метода, или голый эмпиризм; все среднее есть незаконная помесь, уродство, недомыслие.

Логические приемы Гегеля проникли повсюду, во все науки, во все литературы, в газеты и в детские книжки. Они есть и в вашей „России и Европе“, они тот воздух, которым мы дышим. Хорошо ли ругаться над ними, употребляя их на каждой странице?

Учение Гегеля — другое дело. Вы знаете, что оно имеет тысячу видов, что оно служит опорою самым противоположным взглядам. Эта неопределенность погубила его. Моя книга один из тысячи видов, по-моему, самый чистый, самый простой и притом такой, который не решает вопроса, а задает его…» — см. журнал «Русский вестник» (1901, январь), С. 127—128.

⁴ Страхов написал три статьи о книге Н. Я. Данилевского «Россия и Европа». Они были напечатаны в журнале «Заря» (1869, №№ 7, 11; 1873, № 3). Статьи перепечатаны в книге: Н. Н. Страхов. Критические статьи (1861—1894). Том второй (Киев, Издание И. П. Матченко, 1902).

⁵ Осенью 1869 г. Страхов вместе с Н. Я. Данилевским ездил отдыхать в Крым, в имение Данилевского Мшатку.

⁶ Разбор книги М. М. Троицкого «Немецкая психология в текущем столетии. Историческое и критическое исследование. С предварительным очерком успехов психологии со времен Бэкона и Локка» (М-ва, 1867) был напечатан в журнале «Отечественные записки» (1867, №№ 17, 24).

⁷ В журнале «Заря» (1870, № 3) была опубликована статья Страхова «Литературная деятельность Герцена». Вторая и третья статьи под тем же названием появились в апрельском и декабрьском номерах «Зари» за 1870 г.

⁸ Михайловский Николай Константинович (1842—1904) — публицист, социолог, критик, общественный деятель. С 1872 г. вел в журнале «Отечественные записки» под разными заголовками и подписями литературно-общественные обозрения. Постоянно вступал в полемику с консервативными и либеральными органами печати и был популярнейшим публицистом демократического лагеря.

⁹ Статья Страхова «Ренан и его последняя книга». См. прим. 9 к Письму 8 Страхова к Толстому от 10-11 марта 1872 г.

¹⁰ Статья Страхова «Последователи и противники», написанная по поводу изданий: «О происхождении видов», сочинение Чарльза Дарвина. Перевел с английского С. А. Рачинский. Издание третье, исправленное (М-ва, 1873); К. Е. von Baer. «Zum Streit über den Darwinismus» (Dorpat, «Augsburger Allgemei-nene Zeitung», 1873) — К. Э. фон Бэр. К спору о дарвинизме. (Дерпт, из «Всеобщей Аугсбургской Газеты», 1873), напечатана в «Гражданине» (1873, № 29).

¹¹ «Роковой вопрос» (за подписью «Русский») — журнал «Время» (1863, № 4). Из-за этой статьи журнал, редактируемый Ф. М. Достоевским, был закрыт. См. об этом: Нечаева В. С. Журнал М. М. и Ф. М. Достоевских. «Время» 1861—1863 (М-ва, 1972).

¹² Журнал «Заря» (1871, № 10-11), С. 1-37.

¹³ Градовский Григорий Константинович (1842—1915), публицист. В 1872 г. был редактором журнала «Гражданин».

¹⁴ Данилевский Григорий Петрович (1829—1890) — прозаик, публицист, с начала 1870 г. — помощник редактора, а с августа 1881 и до смерти — редактор официальной газеты «Правительственный вестник».

¹⁵ Григорьев Василий Васильевич (1816—1881) — известный историк-востоковед, близкий по взглядам к славянофильству, профессор Петербургского университета. В 1869—1870 гг. редактор «Правительственного вестника». В 1874—1880 гг. начальник Главного управления по делам печати.

¹⁶ горе — смерть (9 ноября 1873 г.) от крупа шестого ребенка Толстых Пети, родившегося 13 июня 1872 г.

61. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

29…30 ноября 1873 г. Ясная Поляна.

Или я слишком невежествен и глуп, чтобы понять вас, или вы неправы, дорогой Николай Николаевич, и неправы потому, что из-за увлеченья какими-нибудь соображениями естественно-научными вы упустили из виду всю философскую portée¹ вопроса о возможности движения вне тяготения. Кошка летит по параболе и перевернется так, чтобы стать на ноги — это несомненно. По ее воле центр тяжести будет переходить в различные части ее тела, или, вернее, различные части ее тела будут по ее воле совпадать с центром тяжести, но центр тяжести, движущийся по линии параболы, не отступит от этой линии. Что же это значит? Значит, по-моему, что движения возможны для кошки только потому, что центр ее тяжести (хотя и подвижный по отношению других тел), неподвижный для нее, служит точкой опоры. Что ж эта точка опоры? Тяжесть. Для кошки (в данном случае) есть еще точка опоры воздуха. Я не понимаю движения без точки опоры. А точки опоры кроме тяжести не знаю. Я сгибаю палец потому, что одна сторона рычага тяжелее, но если нет тяжести, то, как бы я ни удлинял и ни укорачивал плечи рычага, обе стороны равны. Вы мне скажете — мускулы, упругость. И действие упругости мой ум не в силах понять без тяжести. Натянули резинку на два столбика и, поставив ее вне тяготения, перерезали резинку в середине. Будет движенье каждой половины резинки к своему столбику? По-моему, не будет. Столько же причины есть для резинки сократиться, сколько столбику сдвинуться с места, и потому ничто не сдвинется. И связанные растянутой резинкой тысяча пудов свинцу и перо не двинутся одинаково. И одна резинка, растянутая и пущенная, вне тяготения не сократится, потому что нет причины или одной частице резинки притянуть к себе другую, или быть перетянутой другой. Если резинка сокращается при тяготении, то она сокращается к своему центру тяжести.

Химическое соединение тоже, как я понимаю, не произойдет никакое без тяжести, так как газ никогда не будет в той плотности, какая нужна. И еще по другим причинам.

Если вы хотите и можете, не тратя слишком много времени, объяснить мне, в чем я ошибаюсь, пожалуйста объясните мне. Вы очень, очень меня обяжете. Очень благодарен вам за вашу готовность.

Желание ваше будет исполнено. Что же касается до цены, которую вы приписываете своим критическим трудам, то в этом я только вижу подтверждение того, что человек никогда не знает себе цену и в чем состоит его сила. То, что вы говорите, что никто, кроме вас, не высказывал ясно значения выступающих явлений в науке и искусстве, совершенно справедливо, но в этом не может быть цель деятельности вашей, так как дураков не научишь, как черного кобеля не отмоешь добела, а умным, точно умным, не нужно объяснений, так как именно для них писано то, что вы объясняете. В ваших же критических трудах я вижу только Vorspiel², опыт силы — выразить ясно, кратко, точно самые сложные выводы и сочетания мыслей. И в этом вы такой мастер, какого я нигде не видал, и в этом я не вижу цель, а только практику, выработку того орудия мысли, чтобы выразить те мысли, которыми вы полны и которые, с радостью узнал, теперь занимают вас.

¹ portée — значение, важность (фр.).

² Vorspiel — прелюдия, пролог (нем.).

62. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

7 декабря 1873 г. Санкт-Петербург.

Мне кажется, я понимаю Вашу мысль, бесценный Лев Николаевич, и даже готов согласиться, что она справедлива, но прибавив, что она недоказана и что ее очень трудно доказать. Вы называете тяжестию то, что обыкновенно называется массою; может быть это действительно одно и то же, но это тожество еще не выведено.

Попробую отвечать на Ваши примеры:

1., Брошенная кошка. Центр тяжести не есть для нее точка опоры. Этот центр есть только математическая точка, указывающая распределение массы всех частей ее тела. А эта масса есть действительно точка опоры для действия мускулов, так что центр тяжести есть центр всех опор.

Вообще точка опоры для действия силы есть масса того тела, на которое сила действует. Сила — масса х ускорение. Если масса = О, то и сила равна нулю, т. е. движения не будет.

2., «Если резинка сокращается при тяготении, то она сокращается к своему центру тяжести». Это Ваши слова, совершенно справедливые. Но точно также справедливо будет сказать: вне тяготения при одной упругости, растянутая резинка сократится к своему центру инерции. «Центром инерции» в механике именно называется центр масс, рассматриваемых независимо от всяких сил. При тяжести эта самая точка образует центр тяжести.

Я готов согласиться, что рассматривать вещество независимо от всяких сил есть очевидное отступление от действительности, голое отвлечение, математический прием. Но мне еще совершенно неясно, как можно отделаться от этого отвлечения.

Вместо тех понятий, на которые Вы желаете свести дело, механики употребляют следующие, более отвлеченные. Вместо:

Притяжение (тяготение) — Сила инерции

Тяжесть (вес) — масса

Центр тяжести — центр инерции.

Ваши понятия относятся только к явлениям определенной силы, тяжести, а понятия механики ко всем силам, какие есть и возможны. Предполагается, что каждое тело сопротивляется силе, на него действующей (это будет Ваша точка опоры), или имеет постоянную неотъемлемую от него силу инерции. Количество этой силы пропорционально массе тела, или лучше — масса есть ничто иное, как мера этого количества. Центр инерции есть точка, от которой массы удалены соразмерно, т. е. чем больше масса, тем она ближе. Поэтому и действие всяких сил соответствует положению центра инерции.

Выпишу Вам из Ньютона:

«Материя имеет силу сопротивления, вследствие которой всякое тело стремится сохранить свое состояние покоя или равномерного движения по прямой линии. Эта сила всегда пропорциональна своему телу и отличается от инерции Массы только способом, которым мы ее понимаем. Вследствие инерции материи происходит, что всякое тело с трудом может быть выведено из своего состояния покоя или движения. Поэтому и силу материи можно назвать весьма выразительно силою инерции. Обнаруживает же эту силу тело только при изменении его состояния другою силою, на него действующею, и обнаружение ее бывает то Сопротивлением, то Напором, смотря по отношению: Сопротивлением, когда тело ради сохранения своего состояния борется с действующею на него силою; Напором, когда тело, не поддаваясь силе какого-нибудь препятствия, стремится изменить состояние этого препятствия. Обыкновенно Сопротивление приписывается покоющимся телам, а Напор движущимся; но движение и покой, как они обыкновенно понимаются, различаются между собою только относительно, и не всегда покоится то, что считается покоющимся».

(Principia mathem. Philos. Nat.)¹

Учение об инерции есть важнейший пункт механики, но до сих пор составляет предмет споров. Многие полагают, что понятие инерции не подходит под понятие силы. Как бы то ни было, если мы из понятия инерции вздумаем выводить понятие тяготения или наоборот (так как и инерция и тяготение принадлежат всем телам), то нам придется, вероятно, изменить оба понятия, перестроить их. Словом, я ничего не знаю, и если вдобавок дурно изложил Вам и то, что понимаю, то останется мне только просить у Вас извинения.

Я все собирался уяснить себе начала механики и в Крыму, а потом во время болезни много думал; но кроме некоторых замечаний у меня нет еще никакого готового взгляда. С месяц назад — споткнулся об одну книгу, Дюринга «История начал механики»²: как я ни усиливался, не мог понять, чего ему хочется, и думаю, что виноват он, а не я. Но предмета этого я не брошу.

Спасибо Вам и за похвалы, и за унижение (говорю о критической способности). Если что-нибудь сделаю, то тут будет часть и Вашего ободрения. Продолжаю понемножку читать и, кажется, не даром.

До следующего письма, бесценный Лев Николаевич! Тороплюсь к почтовому ящику.

Письмо № 62 от 7 декабря 1873 г. 145

Ваш всею душою
Н. Страхов

1873 г. 7 дек.

¹ «Математические начала натуральной философии» (1687) — труд английского математика, создателя классической механики Исаака Ньютона (1643—1727).

² Дюринг Евгений (Eugen Dühring) (1833—1921) — немецкий философ; занимался политэкономией и правом. Взгляды Дюринга были подвергнуты резкой критике в книге Ф. Энгельса «Переворот в науке, произведенный г. Евгением Дюрингом» (сокращенное название — «Анти-Дюринг»), 1878.

63. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

12…13 декабря 1873 г. Ясная Поляна.

О дорогой Николай Николаевич, как бы я дорого сейчас (получив ваше письмо) дал за час беседы изустной с вами, вместо того чтобы писать. — Я недавно перечитывал Montaigne’a¹, и он говорит в одном месте: «à moins qu’ils ne me donnent une explication plus embrouillée, que la chose même»². И вспомнил это, когда читал ваше объяснение и доказательство необходимости понятия массы и инерции. Эти оба понятия с детства моего не укладывались в мою голову, помимо вопросов специально астрономических. И вот почему: Понятие массы нам необходимо для объяснения силы. Самое же понятие массы включает в себя понятие силы, связующей все частицы массы. Понятие инерции основано на понятии массы и есть только отрицательное понятие движения. — Но я не говорю, чтобы эти отвлечения не были полезны для объяснения астрономических законов, я говорю, что для общих физических законов они ничего не объясняют и только путают и лишают всякой возможности открытия лучшего объяснения. Мне кажется, что для каждого объяснения должен быть составлен баланс, более ли оно объясняет, чем затемняет, и только когда оно более объясняет, оно может быть принято. Человек с здоровым и, допустим, до высшей степени образованным математически и словесно умом желает понять законы силы — той силы, которую он сознает в себе, и сил, которых действия он чувствует на себе беспрестанно. И ему говорят: инерция, масса и, виноват, всю ту путаницу по отношению к физическим явлениям, кот[орую] вы выписываете из Ньютона. Этот человек выслушает и скажет: "для чего мне вся эта на веру принятая путаница, когда у меня есть другие несомненные понятия о силе, заключающейся во мне самом, и о сопротивлениях этой силе — стало быть, других силах, воздействие которых на меня и составляет мою жизнь. Законы отношений масс к силам я вижу в самых грубых проявлениях механической силы; но я не о том спрашиваю. Закона же инерции я не вижу и не могу понять, для чего он мне нужен. Я вижу другие два закона коренные, кот[орые] мне нужно объяснять, п[отому] ч[то] они сознаны мной. Это закон силы жизни во мне и, по посылке, кот[орую] я делаю, во всем, что воздействует на меня (я вижу эту такую же силу в гниении, химическом процессе и в махании хвостом собаки), и другой закон тяготения, которому подчинены все эти другие силы, подчинены или связаны, переплетены, я не знаю; но вот две основы, с которых может начинаться всякое физическое объяснение. Если физическая философия найдет отношение этих сил, сведет их в одну, я буду очень рад. Если физ[ическая] фил[ософия] отбросит обе эти мне кажущиеся только основы и найдет одну более простую и неизвестную мне, я буду очень рад. Но если физическая философия наговорит мне всякой чепухи, вследствие которой эти две сознаваемые мною простые основы всего физического мира распадутся на бесчисленное количество выдуманных понятий массы, инерции, химического сродства, притяжения, отталкивания, упругости и мн[огие] др[угие], а вместе не объяснит мне отношение этих двух основ, то я могу только подивиться и подумать о том, каким путем могли дойти умные люди до такой бессмыслицы. И это объяснение я нахожу в том, что Ньютоновская гениальная мысль для объяснения видимого движения небесных тел, весьма удобная для астрономии, перенесена в физику. И тот же прием, естественный для объяснения небесных тел, рассматривая их отдельно (Сатурн нельзя смешать с Сириусом, пот[ому] ч[то] они на мильоны верст; но не атом даже, а видимую крупинку железа нельзя рассматривать отдельно по ее массе), перенесен в физику; и всё изучение посвящено на бесконечно малые, т. е. на такие, где можно врать, что угодно, и утешаться тем, что логически правильно построенная формула, пропущенная через ряд математических вычислений или физических соображений, выйдет опять, хотя и в другой форме, но логически правильно построенною.

Знать сущности вещей мы не можем. Весь успех наук состоит только в том, чтобы находить такую точку зрения, с которой легче обнимать наибольшее количество явлений (поэтому Линеева³ классификация — в самом низком роде — но успех науки), и вся астрономия есть только классификация весьма искусная. Таблица этой классификации очень хитрая, искусная и потому легко много обнимающая. Я нисколько не верю в то, что земля вертится и круглая et cet., но я знаю, что это лучшая точка зрения, и потому благодарен за ее приобретение. Точно того же я ищу в физике и нахожу совершенно противуположное. Мало того, я вижу, что они вовсе потеряли из вида то, что одно есть на потребу⁴, т. е. объяснение видимых и сознаваемых явлений, и что они, приняв годное для астрономии предположение Ньютона, гнут на то же объяснение физических явлений.

Смейтесь надо мной, браните меня, но будьте снисходительны во внимание того, что я такое к вам имею доверие, что выкладываю вам мысли сверху, к[оторые] и не следовало бы так говорить необдуманно.

Моя работа с романом на днях только пошла хорошо в ход. А то всё был нездоров и не в духе.

Отвечайте, пожалуйста.

Ваш Л. Толстой

¹ Монтень Мишель (Michel de Montaigne) (1533—1592) — французский философ. Толстой читал его «Essais» («Опыты») в издании Ш. Луандра.

² Т. е.: только бы они не дали мне объяснения еще более запутанного, чем сам предмет (фр.)

³ Линней Карл (Karl Linney) (1707—1778) — шведский естествоиспытатель, создатель системы классификации растений и животных на основании их морфологических свойств.

⁴ Лука, 10: 41-42.

64. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову¹

16…17 декабря 1873 г. Ясная Поляна.

Вы угадали, дорогой Николай Николаич, что я не в состоянии понять всей прелести составления букета из имен², я — больше — даже не понимаю, как можно играть в то, чем живешь. Я, по крайней мере, поэтому должен отказать. Я ждал целый год, мучительно ждал расположения духа для писанья — оно пришло — я им пользуюсь для того, чтобы кончить любимое мною дело³. Теперь что же я могу сделать, чтобы удовлетворить желанию к[нязя] Мещерского⁴, и для того, чтобы содействовать доброму делу? 1) Или оторваться от работы, чтобы написать une bluette⁵. Я одну минуту даже думал это сделать. Но это было бы преступлением относительно своего настоящего долга. — 2) Напечатать главу из этого романа; но я их постоянно переделываю, и я ими еще недоволен, и опять это отрывка⁶. 3) Из своего портфеля дать кое-что — не могу выпустить мерзость с своим именем. Для каких бы целей это ни было, это само по себе подло. Объявить в концерте Пати⁷, собрать деньги и заставить петь козу какую-нибудь.

Так что простите, что вам отказываю, и поучтивее за меня извинитесь.

Ваш Л. Толстой

Имени объявлять моего нельзя; но свое расположение духа знаешь меньше всего и, если бы случилась возможность написать или поправить что-нибудь до 25 января, я пришлю.

¹ Ответ на неизвестное письмо Страхова.

² Речь идет о сделанном Толстому (по-видимому, через Страхова) предложении участвовать в сборнике «Складчина (Литературный сборник, составленный из трудов русских литераторов в пользу пострадавших от голода в Самарской губернии)». Сборник этот, в котором участвовало около сорока писателей самых различных направлений (Ф. М. Достоевский, Н. А. Некрасов, М. Е. Салтыков-Щедрин, А. Н. Островский, И. С. Тургенев, А. К. Толстой, А. Н. Апухтин, Г. П. Данилевский), был выпущен в Петербурге в 1874 г. комитетом литераторов, в состав которого входили А. А. Краевский, И. А. Гончаров, Н. А. Некрасов, А. В. Никитенко. Позднее было решено выпустить иллюстрации и рисунки отдельным художественным альбомом под тем же названием «Складчина», что и было осуществлено.

³ Роман «Анна Каренина».

⁴ Инициатором благотворительного издания сборника был издатель «Гражданина» князь В. П. Мещерский.

⁵ unebluette — пустячок, литературная безделка (фр.)

⁶ Так в тексте.

⁷ Патти Карлотта (Carlotta Patti) (1840—1889) — итальянская певица, в 1873—1875 гг. приезжала на гастроли в Россию и с успехом выступала в Москве и Петербурге.

65. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

13 февраля 1874 г. Ясная Поляна.

13 февраля.

Благодарю вас, дорогой Николай Николаевич, за присылку статьи о Дарвине¹; я проглотил ее и почувствовал, что это хорошая и сытная пища. Для меня это было подтверждение моих неясных мечтаний о том же предмете и выражение того, что как будто хотелось выразить. Одно удивительно. Напечатана статья, прочтут ее. Отнестись к ней презрительно нельзя и не согласиться нельзя. Что ж, изменит ли она хоть на волос общее ходячее мнение о каком-то новом слове Дарвина? Нисколько. Это мне всегда удивительно и обидно и в особенности обидно за статьи. Большое и, главное, не критическое сочинение, а положительное, найдет себе рано ли поздно оценку, ядро долетит и ударит, может быть, там, где мы не узнаем, но ударит. Но критика ваша любимая — это ужасное дело. Одно ее значение и оправдание, это — руководить общественным мнением; но тут и выходит каламбур — когда критика мелет околесную, она руководит общественным мнением, но как только критика, как ваша, исходит из искренней и (ernst) серьезной мысли, она не действует, и как будто ее не было.

Вы угадали, что я очень занят и много работаю. Очень рад, что давно, когда писал вам, не начал печатать. Я не могу иначе нарисовать круга, как сведя его и потом поправляя неправильности при начале. И теперь я только что свожу круг и поправляю, поправляю… Никогда еще со мною не бывало, чтобы я написал так много, никому ничего не читая, и даже не рассказывая, и ужасно хочется прочесть. Что бы я дал за вас! Но я знаю, что это подлость, и сам себя надуваешь. Устал работать — переделывать, отделывать дочиста, и хочется, чтобы кто-нибудь похвалил и можно бы не работать больше. Не знаю, будет ли хорошо. Редко вижу в таком свете, чтобы всё мне нравилось; но написано уж так много и отделано, и круг почти сведен, и так уж устал переделывать, что в 20 числах хочу ехать в Москву и сдать в катк[овскую] типографию. Я раздумал утруждать вас. Очень благодарю вас, но надо самому держать корректуры.

Ваш всей душой Л. Толстой

¹ Статья Страхова «О развитии организмов. Попытка точно поставить вопрос» — журнал «Природа» (1874, № 1).

66. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

22 февраля 1874 г. Санкт-Петербург.

Какие чудесные известия, бесценный Лев Николаевич! Дело, которое совершается в Ясной Поляне, до того важно и для меня драгоценно, что я все боюсь чего-то, как бывало боишься и не веришь, что женщина тебя любит. Но Вы пишете, что все готово; ради Бога, берегите же рукопись и сдавайте ее в типографию.

Не поверю своему счастью, пока не увижу печатных строк.

Январь и февраль совсем выбили меня из прежней колеи. Я написал для Складчины «Заметки о Пушкине» страниц 20; Гончарову¹, который там в сущности редактор, они понравились. А я очень благодарен этой статье; по ее милости я перечитал Пушкина, и освежился, и запасся для своей критики новыми мыслями. Контраст с нынешнею литературой, с Некрасовым и Щедриным², которые нынче имеют самый большой успех, успех возрастающий (уверяю Вас, это так) — вышел поразительный. Кроме того, я написал предисловие к «Славянскому сборнику»³, а еще важнее — читал его в торжественном заседании Славянского комитета 14 февраля. Кроме того я написал рецензию на одно издание, как член Ученого комитета М[инистерства] Н[ародного] Пр[освещения]⁴, и заседал в этом Комитете и читал эту рецензию. Наконец, открою Вам самое позорное из своих занятий, я читал современные романы, Смирновой «Попечитель учебного округа»⁵, Боборыкина «Полжизни»⁶, Данилевского «Девятый Вал»⁷, Сальяса «Пугачевцы»⁸, Аверкиева «История бледного молодого человека»⁹ и дочитался до того, что теперь тошно глядеть на них, что иные я бросил на середине и дочитывать не стану. Я это делал по настояниям Достоевского¹⁰, убеждавшего меня писать критику; но ничего не написал, а пишу теперь об опере «Борис Годунов» Мусоргского^и₉ чудище невообразимом.

Кстати о критике. Что же мне делать, Лев Николаевич, когда меня к ней тянет? А я понимаю, что успех может иметь только положительное, только проповедь или искусство. Но до проповеди может быть я никогда не дойду, хотя буду стараться. Теперь я богат, с моих двух мест я буду получать 2.500 р. Когда Достоевский откажется от Гражданина¹² (чур-секрет! Это будет в половине марта), перестану вовсе писать в журналы. Мои два места — не преувеличивая — самые легкие, какие есть на свете.

Я о них знал; я о них — об этих самых местах мечтал десять лет назад. Увы! тогда, когда хотелось, они были недоступны; а теперь пришли сами, разом оба, — когда уже не будет от них той пользы, которую они мне тогда доставили бы. А впрочем я, кажется, рассуждаю о вещах, о которых нельзя рассуждать. Как бы то ни было, я рад. Мне теперь очень совестно, что я взял с Вас 100 рублей; зато не присылайте мне ничего, — я сам куплю все Ваши книги, какие мне надобно. Работа, однако же, за мною; прошу Вас, располагайте мною; я Ваш должник.

И так служба меня не будет обременять; эти два места даются почти для отдыха. И я буду работать. Это не самообманывание, а твердое, ясное намерение. Через три месяца у меня не будет ни копейки долгу, будет своя квартира и мебель, и никаких забот, кроме моих спокойных должностей. После 15-летних заработков литературою — я просто оживаю.

Уж простите, что я так неприлично радуюсь. Лучше не буду говорить о себе. Новости в Петербурге не прекращаются и как-то скользят по душам. Или мне это так кажется? Застрелился сын Писемского¹³. Какая знаменательная история! Он, говорят, начитался Спинозы¹⁴ и Гартмана¹⁵, очень распутничал и уже года три носился с мыслью о самоубийстве. Печально то, что этому юноше была открыта вся совокупность нашего образования, нашей науки, искусства. Он отлично учился и был веселого нрава. Сильных поводов — никаких. Другие новости: журнал Дело^]6 закрывается, или передается. Говорят, он читался (не выписывался, а читался) больше всех наших журналов. Полонский написал поэму¹⁷, в которой содержится глупейшая клевета на святую гору Афон. Майков написал для Складчины два хороших стихотворения¹⁸; но не может он отделаться от риторики! Мы с ним большие приятели, но я все яснее и яснее вижу, что вся его поэзия заимствование, подражание, и — что всего хуже — что он другой и не понимает, что его вдохновляет не предмет, а только образ, который он находит у других.

Нынешняя зима была очень богата свадьбами: точно поветрие какое.

Пока прощайте! Пишите, печатайте, будьте счастливы и благополучны во всем, во всем. Для меня это будет тоже счастьем.

Ваш всею душою
Н. Страхов

1874. 22 февр. Спб.

¹ Гончаров Иван Александрович (1812—1891) — русский писатель, член-корреспондент Петербургской Академии наук (1860).

² Салтыков (Салтыков-Щедрин) Михаил Евграфович (псевд. Н. Щедрин) (1826—1889) — русский писатель-сатирик, публицист. В 1868—1884 гг. редактировал (до конца 1877 г. совместно с Некрасовым) журнал «Отечественные записки».

³ Страхов, вступивший в члены возникшего в 1868 г. Славянского Благотворительного Общества, 21 октября 1873 г. был избран редактором «Славянского сборника». Предисловие Страхова, читанное им 14 февраля 1874 г., см. в книге В. Аристова «Первые 15 лет существования С.-Петербургского Славянского Благотворительного Общества» (СПб., 1883).

⁴ Страхов с 1874 г. и до конца жизни был членом Ученого комитета Министерства Народного просвещения. В обязанности членов Ученого комитета входило рассмотрение учебников, учебных пособий, программ различных учебных заведений.

⁶ Смирнова Софья Ивановна, в замужестве Сазонова (1852—1921). Ее роман в 3-х частях печатался в журнале «Отечественные записки» (1873, №№ 10-12).

⁷ Боборыкин Петр Дмитриевич (1836—1921) — прозаик, драматург. Роман «Полжизни», из эпохи подготовки отмены крепостного права, печатался в журнале «Вестник Европы» (1873, №№ 11-12).

⁷ Роман Г. П. Данилевского «Девятый вал», с критическим изображением монастырских нравов, печатался в журнале «Вестник Европы» (1874, №№ 1-3).

⁸ Салиас де Турнемир Евгений Андреевич, граф (1840—1908) — популярный исторический романист, сын писательницы Евгении Тур, племянник драматурга А. В. Сухово Кобылина. Роман «Пугачевцы» вышел отдельным изданием в Петербурге в 1874 г. «Евгения Тур» — псевдоним Елизаветы Васильевны Салиас де Турнемир (урожд. Сухово-Кобылина) (1815—1892).

⁹ Роман Д. В. Аверкиева «История бледного молодого человека» печатался в журнале «Русский вестник» (1874, №№ 1-3, 5, 6).

¹⁰ В письме к Достоевскому от 30 января 1874 г. Страхов писал: «И сегодня мне не удастся увидеть Вас, многоуважаемый Федор Михайлович! Может быть вовсе не выйду, так как я опять и упал, и простудился… Да и не с чем мне явиться в редакцию — я сегодня только отнес свою статью Заметки о Пушкине в „Складчину“. Писание статьи меня убедило, что писатель я плохой и что моя служба большая помеха. Все это я веду к тому, чтобы сказать Вам, что мое усердие по Гражданину (которого Вы редактор) никак не ослабело, что я только затормошен. В следующую среду постараюсь явиться со статьей. Но Гражданин, кажется, мало нуждается; он выпускает нумера один интереснее другого. О двух последних нумерах сужу по заглавиям — еще не успел ничего прочесть. Читали ли Вы, у Некрасова, как анатомируют ребенка, которого заели свиньи? Это в январской книжке [журнала „Отечественные записки“]. Скажу Вам, что, перечитывая Пушкина, я исполнился злобы к Некрасову и Щедрину. Бессильная злоба! Потому что я ведь и высказать ее не сумею как следует. И „Пугачевцы“ — воля Ваша — по прочтении оставляют некоторую пустоту в голове. Обо всем этом очень хотелось бы поговорить с Вами. Во всяком случае, не выдумайте винить меня в лености, бессердечии, апатии и неблагодарности; право, я стараюсь вести себя хорошо…» (ЛН, Т. 86, С. 436).

¹¹ «Письма к редактору о нашем современном искусстве. Письма I—III. (По поводу новой оперы „Борис Годунов“) — „Гражданин“ (1874, №№ 8, 9, 11). Перепечатаны в сборнике „Заметки о Пушкине и других поэтах“ (СПб., 1888), С. 79-104 под заглавием „Борис Годунов“ на сцене».

¹² Сообщение о том, что «Ф. М. Достоевский, по расстроенному здоровью, принужден, не оставляя по возможности своего постоянного участия в „Гражданине“, сложить с себя обязанности редактора журнала…» появилось 22 апреля 1874 г., в № 16 «Гражданина».

¹³ Писемский Николай Алексеевич (1852—1874), сын прозаика и драматурга А. Ф. Писемского, многообещающий выпускник Московского университета.

¹⁴ Спиноза Бенедикт (Барух) (Benedict (Baruch) de Spinoza) (1632—1677) — нидерландский философ-материалист, пантеист.

¹⁵ См. прим. 16 к Письму 47 от 15 марта 1873 г.

¹⁶ Журнал «Дело» был основан Г. Е. Благосветловым в 1866 г. и с некоторыми перерывами выходил до 1888 г. В 1866—1879 гг. его редактором-издателем был Н. И. Шульгин.

¹⁷ Поэма Я. П. Полонского «Келиот», написанная в духе лермонтовского «Мцыри».

¹⁸ В «Складчине» помещены четыре стихотворения А. Н. Майкова: «Менуэт», «В степях», «Вопрос», «У памятника Крылова».

67. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

6 марта 1874 г. Ясная Поляна.

Очень радуюсь, дорогой Николай Николаевич, тому, что ваши дела устроились так, что вам развязаны руки для работы по сердцу, и очень благодарен вам, что вы мне написали об этом. Я очень бестолковый и переменчивый человек; но не в привязанностях, и всё, что вас касается, как человека, живо интересует меня, не говоря о том, что я теперь радуюсь вашей свободе, пот[ому] ч[то] вы не будете размениваться на мелкую монету.

Я вчера приехал из Москвы и отдал в типографию часть рукописи, листов на 7. Всего будет листов 40. Надеюсь всё напечатать до мая. В Москве же я в первый раз прочел несколько глав дочери Тютчева¹ и Ю. Самарину². Я выбрал их обоих, как людей очень холодных, умных и тонких, и мне показалось, что впечатления произвело мало; но я от этого не только не разлюбил, но еще с большим рвением принялся доделывать и переделывать. Я думаю, что будет хорошо, но не понравится и успеха не будет иметь, п[отому] ч[то] очень просто. Ю. Самарин взялся держать корректуру. Этому я очень рад; но я и сам буду держать.

Получил я с месяц тому назад диплом из Академии Наук на избрание меня членом³. Признаюсь, что это польстило мне, несмотря на то, что Пушкин⁴ не был членом, а Пыпин⁵ — член. Надо, кажется, написать благодарность и послать сочинения, тем более, что я вижу по Запискам А[кадемии]⁶ и Bulletins, к[оторые] мне присылают, что это делают. Будьте так добры, напишите мне черновое такое письмо, если это нужно; а то я не знаю⁷.

Что ваши планы на лето? Можно ли надеяться увидать вас в Ясной?

Ваш Л. Толстой

¹ Тютчева Екатерина Федоровна (1835—1882) — дочь поэта Ф. И. Тютчева от первого брака, фрейлина императрицы Марии Александровны, автор «Рассказов из священной истории Ветхого и Нового завета»; перевела на английский язык избранные проповеди митрополита Филарета.

Зимой 1857/58 гг., живя в Москве, Толстой увлекся Е. Ф. Тютчевой. Ходили слухи об их свадьбе. Так, Тургенев писал Фету 26 февраля / 10 марта 1858 г. из Рима: «Правда ли, что Толстой женится на дочери Тютчева? Если это правда, я душевно за него радуюсь. Только я сомневаюсь в истинности этого слуха: Вы совсем другое о нем пишете… Уведомьте меня… правда ли, что он женится, и работает ли он…» — И. С. Тургенев. Полное собрание сочинений и писем в двадцати восьми томах. Письма в тринадцати томах. (Москва-Ленинград, Издательство Академии наук СССР, 1961—1968), Т. III, С. 303.

² Самарин Юрий Федорович (1819—1876) — русский философ, историк, общественный деятель, публицист.

³ 7 декабря 1873 г. Толстой был избран членом-корреспондентом Академии наук по Отделению русского языка и словесности и в тот же день его избрание было утверждено на общем собрании Академии. 6 февраля 1874 г. К. С. Веселовский, непременный секретарь Академии наук, уведомлял Толстого: «Милостивый государь граф Лев Николаевич. Императорская Академия наук, желая выразить свое глубокое уважение к Вашим ученым трудам, избрала Ваше сиятельство в свои члены корреспонденты по Отделению русского языка и словесности, уведомляя Вас о сем, имею честь при сем препроводить диплом на означенное звание…» (ОР ГМТ).

⁴ А. С. Пушкин был членом Российской академии, вошедшей в 1841 г. в состав Академии наук в качестве Отделения русского языка и словесности.

⁵ Пыпин Александр Николаевич (1822—1904) — известный исследователь русской литературы и общественности. Двоюродный брат Н. Г. Чернышевского. В начале 1870-х гг. был избран членом Академии наук по кафедре русской истории, но вследствие противодействия министра просвещения гр. Д. А. Толстого, утверждение его в этом звании замедлилось, так что Пыпин был вынужден отказаться от избрания. Членом Академии наук по Отделению русского языка и словесности Пыпин был избран в 1897 г. имеются в виду «Известия Академии наук по Отделению русского языка и словесности».

⁶ Письмо Толстого от 11 апреля 1874 г. к К. С. Веселовскому, академику по разряду экономических наук, непременному секретарю Академии наук см.: ПСС, Т. 62, С. 80. Черновое письмо Страхова, если таковое было, неизвестно.

68. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

18…19 апреля 1874 г. Ясная Поляна.

Я получил ваше письмо в Москве¹, дорогой Николай Николаевич. Я приезжаю туда, как всегда, раз в месяц и два, и никакие корректуры в мире не заставят меня жить там. Кроме того, корректуры печатаются и присылаются мне чрезвычайно медленно, так что я не знаю, когда кончится печатание и кончится ли до лета. Да и последнее время меня занимало совсем другое — школы грамотности. Меня втянул в это дело Москов[ский] комит[ет] грамотности и расшевелил во мне старые педагогическ[ие] дрожжи. Вероятно, вы прочтете в газетах, как меня будут ругать, перевирая мои слова, и вас это не заинтересует; а я не прочту, хотя это и очень интересует меня. Я закинул на гольца, а попалась щука. Зашла речь о грамотности, и я натолкнулся на такую грандиозную стачку тупоумия, что не мог спокойно пройти мимо. Если у вас есть связи в литературном мире, дайте мне un coup d'épaule², чтобы хоть не успокоились тем, что гр. Л. Толстой — ретроград, славянофил, а хоть пошумели бы немного об этом. Люди, ничего не знающие, бездарные, не знающие даже того народа, который они взялись образовывать, забрали в руки всё дело народного образования и что делают — волос дыбом становится. Не забудьте же обещанье — приезжайте летом. В тоне вашего последнего письма есть что-то ироническое. Пожалуйста, не позволяйте этого в отношении меня, потому что я вас очень люблю.

¹ Около 13 апреля Толстой приезжал в Москву на заседание Московского комитета грамотности. Письмо Страхова неизвестно.

² un coup d'épaule — помощь, подмога (фр.).

69. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

До 10 мая 1874 г. Санкт-Петербург.

Как же это можно, бесценный Лев Николаевич! Значит, я очень дурно пишу, если Вы у меня нашли что-то ироническое. Нет, я в этом не виноват. Может быть, я шутливо говорил об Академии, но не об Вас¹. Мне так живо представились Срезневский², Никитенко³ и другие подобные академики, и досадно стало, что Вы должны будете сказать что-нибудь им в похвалу. А впрочем, я сам не знаю, об чем толкую; но в каком бы месте или слове Вы ни нашли иронию, уверяю Вас, Вы ошиблись. Я виноват перед Вами в другом; я меньше об Вас думаю и реже Вас вспоминаю; и занятия меня тормошат и нападает на меня какой-то душевный сон, — чувствую впрочем — здоровый и спокойный. С большой радостью думаю о свидании с Вами; по соглашению с товарищами⁴ я могу выехать 1-го июля, и прямо к Вам.

Тогда, наконец, познакомлюсь и с Вашим новым романом⁵. Как я его жду! Сказать Вам не могу, как скучна мне нынешняя литература. «Пугачевцы», когда я их дочитал, оставили впечатление ужасной пустоты, то чувство, которое испытываешь, прослушавши пять водевилей сряду. У нас тут много говорили о романе Бульвера Кенелм Чиллингли⁶; Авсеенко⁷ (новый критик) даже поставил его в пример нашей литературе. Но там много умных мыслей и никакого творчества. Эти умные мысли тоже удивили меня способом, которым они высказаны. Помните Гамлета, когда он говорит об актере: «если бы он чувствовал то, что я, то весь театр заливался бы слезами»⁸! Так и тут; если бы Бульвер чувствовал всю силу тех мыслей, которые он выражает, то он поразил бы читателей до глубины сердца. А он их высказывает очень спокойно и шутя; действующие лица в тысячу раз менее серьезны, чем их речи.

Но перейду к главному предмету. То, что Вы пишете о педагогах, глубоко верно. Вы попали в мир, с которым я знаком достаточно⁹, хотя всегда от него устранялся, видя в нем одно пустомельство и не имея твердых точек опоры для суждения об этом деле. Мне очень нравилась Ваша Ясная Поляна¹⁰ и педагогические статьи. Я об этом тогда писал во Времени¹¹. Я был знаком с самым блестящим нашим педагогом — Ушинским¹², и не находил у него ничего твердого и ясного. Я видел раза два, но по рассказам хорошо знаю покойного Цейдлера¹³. Это был удивительный человек, но он отвергал всякую систему в педагогии, он действовал [своею личностью,] неотразимо привлекая и покоряя учащихся; его главная мысль была та, что школа должна приближаться к семье, иметь характер семьи во взаимных отношениях членов. Вот главное, а остальное сделается само собою. Вообще, кроме сильнейшего отвращения к немецкой искусственной педагогике, я ничего тут не знаю, и мне глубоко противны все эти люди, которые с непонятным жаром толкуют о том, чего не понимают.

И вот Вы затеваете бороться с этою гадостью. Я прямо скажу, что мне за Вас неприятно. Сочувствую Вам вполне, буду следить с живейшим интересом и уверен, что Вы успеете высказать чудесные вещи. Но подумайте, Лев Николаевич — ведь их несметное полчище; ведь они тупы и рьяны; ведь за них станет вся наша прогрессивная печать. Мне грустно будет, если Ваши силы и Ваше время будет тратиться на разбор и отражение всякой грязи, если какой-нибудь вздор будет Вас занимать и будет на Вас действовать сильнее, чем он того стоит.

Впрочем — просите мне все, что я сейчас сказал; я ведь не знаю, что именно Вы хотите делать и как Вы будете делать. Только мне представляется дело большою битвою, на которую можно потратить сил столько, сколько угодно. Если Вы будете сражаться и до конца Вашей жизни, то все-таки очень мало уменьшите число и силу Ваших противников. Я согласен с Н. Я. Данилевским, что нас может отрезвить одно — война с Европою¹⁴.

Как бы то ни было, поверьте, что я всею душою желаю Вам успехов во всем, что Вы начинаете. Писать об Вас или за Вас мне будет наслаждением. Жаль, что Гражданин портится. Достоевский отказался от редакторства и, кажется, вся газета обратится в орган петербургских духовных споров. Тут есть общество «Любителей духовного просвещения» под председательством Константина Николаевича¹⁵; оно нынче стало местом горячей полемики о раскольниках…

Пишу и думаю: ни о чем-то этом Лев Николаевич не знает, — и как хорошо делает!

Но кроме Гражданина есть ведь и другие места.

Не читали ли Вы моей статейки о Пушкине? И что вообще скажете о «Складчине»?

Ваш всею душою
Н. Страхов

P.S. Может быть, я переменю квартиру; мой адрес неизменный: в Публичную Бибилиотеку.

¹ Письмо Страхова неизвестно.

² Срезневский Измаил Иванович (1812—1880) — филолог-славист, этнограф.

³ Никитенко Александр Васильевич (1804—1877), мемуарист, историк литературы, журналист, цензор. С 1853 г. — член-корреспондент Академии наук по Отделению русского языка и словесности, с 1855 — ординарный академик, с 1865 г. до конца жизни избирался в Комитет правления Академии.

⁴ Коллегами по Публичной библиотеке.

⁵ Роман «Анна Каренина».

⁶ Булвер-Литтон Эдуард (Edward Bulwer-Lytton) (1812—1880), барон — английский писатель. Его лучший роман «Kenelm Chillingly, his adventures and opinions» (1873) вышел в русском переводе в 1874 г., под названием «Кенелм Чиллингли».

⁷ Авсеенко Василий Григорьевич, критик газеты «Русский мир».

⁸ В. Шекспир, «Гамлет, принц Датский» (1601), Акт II, Сцена II:

Что он Гекубе? Что ему Гекуба?

А он рыдает. Что б он натворил,

Будь у него причины бесноваться,

Как у меня? Он сцену б утопил

В потоке слез громоподобной речью

И свел бы виноватого с ума,

Потряс бы правого, смутил невежду

И изумил бы зрение и слух.

(перевод Б. Пастернака)

⁹ После окончания Главного педагогического института в 1851 г. Страхов проработал 8 лет в качестве преподавателя естественной истории в гимназиях Одессы и Петербурга.

¹⁰ Журнал «Ясная Поляна», издававшийся Толстым в 1862—1863 гг.

¹¹ Журнал «Время» (1863, № 1), С. 150—169. См. ниже.

¹² Ушинский Константин Дмитриевич (1824—1871) — основоположник научной педагогики в России. Его педагогические идеи отражены в книгах для первоначального классного чтения «Детский мир» (1861) и «Родное слово» (1864), фундаментальном труде «Человек как предмет воспитания. Опыт педагогической антропологии» (1867—1869).

¹³ Цейдлер Петр Михайлович (1821—1873) — педагог, первый директор гимназии Императорского Человеколюбивого Общества, в последние годы своей жизни работал в земской школе для приготовления народных учителей в селе Поливанове Подольского уезда Московской губернии.

¹⁴ Вероятно, имеется в виду следующее место из книги Данилевского «Россия и Европа»: «Пусть только развяжет война путы дипломатического приличия, и мы увидим, как отзовутся славянские народы на искренний, прямой призыв России, который один только и может разом перетянуть на нашу сторону весы в борьбе с враждебными нам силами, к которому следовательно мы будем вынуждены самою силою обстоятельств — призыв, отсутствие которого было главною причиною неудачи Восточной войны, но которого тогда сделать было нельзя (по невозможности сочетания политики либеральной и национальной) до освобождения крестьян…» См.: Н. Я. Данилевский. «Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения Славянского Мира к Германо-Романскому». (СПб. Издание товарищества «Общественная польза», 1871), С. 497.

¹⁵ Великий князь Константин Николаевич (1827—1892) — сын императора Николая I. С 1850 г. член Государственного Совета; в 1855—1881 гг. управляющий морским министерством. С 1860 г. председатель Главного комитета по крестьянскому делу, участвовал в подготовке отмены крепостного права.

70. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

10 мая 1874 г. Ясная Поляна.

10 мая.

Истинная правда, что вы всё умеете понимать, дорогой Николай Николаевич. Это я подумал, и это сказала жена, прочтя ваше последнее письмо. «Они тупы и рьяны». Правда, что это страшно, но le vin est tiré, il faut le boire¹. Теперь даже пишу статью², в виде своей педагогической profession de foi³. В заседании Комитета грам[отности] стенографистка обиделась на что-то и не дает отчета, и Шатилов⁴ просил меня написать ему то, что я говорил, и я стал писать и, разумеется, написал другое. Пожалуйста, не ждите чего-нибудь хорошего и умного. Тут настоящего ума и поместить некуда. Всё это так низменно и мелко, но меня это забрало заживо. Ошибаюсь я или нет, но я твердо убежден, что я могу дело народного образования поставить на такую ногу, на кот[орой] оно не стоит и не стояло нигде в Европе, и что для этого ничего не нужно, кроме того, чтобы кто не любит и не знает этого дела, не брался за него. — Я пошел здесь в двух уездах — Чернском и Крапивенском — в члены училищн[ого] совета⁵ и надеюсь повести это дело в больших размерах. Последнее время занимался — чем бы вы думали? — Грамматикой⁶, и составил, как мне кажется, для народных школ такое, какое нужно, руководство этимологии и синтаксиса. Т. е. составил в голове и кратких записках для себя; но уже испытываю это в своей школе, и кажется, что хорошо.

Роман мой лежит. Типограф[ия] Каткова медлит — по месяцу один лист; а я и рад. Очень интересно мне будет прочесть из него вам что-нибудь и узнать ваше мнение. Откровенно скажу, мне он теперь совсем не нравится.

Не читал вашей статьи о Пушкине в Складчине, но прочту. Я слышал о ней с разных сторон. Самое приятное было от петерб[ургского] господина в вагоне. Не зная ни меня, ни моих отношений с вами, он, хваля Складчину, сказал: интересно то, что все тут есть: например, Страхова все бранят (я понял, что он читает), а, право, — как бы извиняясь — его статья о Пушкине — прекрасная.

Не разобрал в вашем письме, в июне или июле вы обещаете приехать. Как бы хорошо было, если бы в июне. Мне так хочется вас видеть, говорить с вами.

Ваш Л. Толстой

¹ le vin est tiré, il faut le boire — вино откупорено, надо его пить (фр.). Это выражение встречается в романе «Война и мир»: «Вся армия: французы, итальянцы, немцы, поляки — голодные, оборванные и измученные походом, — в виду армии, загораживавшей от них Москву, чувствовали, что le vin est tiré et qu’il faut le boire. Ежели бы Наполеон запретил им теперь драться с русскими, они бы его убили и пошли бы драться с русскими, потому что это было им необходимо» (Т. III, Ч. 2, Гл. XXVIII) (ПСС, Т. 11, С. 220).

² «О народном образовании».

³ profession de foi — исповедание веры (фр.).

⁴ Шатилов Иосиф Николаевич — председатель Московского комитета грамотности.

⁵ Деятельность Толстого в качестве члена училищного совета от земства и помощника предводителя дворянства Крапивенского уезда, т. е. фактического председателя Крапивенского училищного совета, нашла отражение в письме его к А. С. Гацисскому от марта 1875 г. (ПСС, Т. 62, С. 166—169).

⁶ Статья «Грамматика для сельских школ» не была закончена (ПСС, Т. 21, С. 412—424).

71. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

20 мая 1874 г. Ясная Поляна.

Написал я довольно длинную статью о народном образовании в форме письма к председателю Комитета грамотности. По объему своему эту статью неудобно поместить в протоколах заседаний. Научите меня и посоветуйте мне, куда мне ее напечатать и печатать ли. Вы мне скажете правду и добро. Пожалуйста, скажите.

Писал я к Некрасову и предлагал свою статью¹. Он очень просит напечатать у него. Вы это лучше знаете. Следует ли мне напечатать в От[ечественных] зап[исках]². Мне это приятно, пот[ому] ч[то] самый распространенный журнал, но может быть это неприлично. Скажите, пожалуйста, и посоветуйте.

Ваш Л. Толстой

20 мая.

¹ Письмо Толстого неизвестно.

² «Отечественные записки» — ежемесячный журнал, издававшийся в Петербурге в 1839—1884 гг., до 1867 г. А. А. Краевским, затем Н. А. Некрасовым, после его смерти М. Е. Салтыковым-Щедриным, Г. З. Елисеевым.

72. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

25 мая…начало июня 1874 г. Ясная Поляна.

Не могу вам сказать, вам¹, дорогой Николай Николаевич, как ваше письмо² было мне приятно и даже тронуло меня. Вы как истинный друг поняли мое самое чувствительное место и хотите мне помочь. Пожалуйста, помогите, сколько можете. Я в чрезвычайно странном положении относительно своей педагогической деятельности. Я знаю, что это останется одно из всего моего; но мне хочется порадоваться самому на результаты. Я теперь кончил свою статью, и мне кажется, что кое-что удалось сказать ясно и верно. Полон дом гостей, и мешают писать. Посылаю письмо Буняковского. С этой же почтой посылаю письмо³ в типографию — остановить печатание⁴. Не могу думать о том писаньи теперь и радуюсь мысли вам прочесть. Вы не поверите, с какой я радостью жду вас, и вовсе не для того, чтобы читать вам.

Ваш всей душой Л. Толстой

¹ Так в автографе.

² Письмо Страхова неизвестно.

³ Письмо Толстого неизвестно.

⁴ Романа «Анна Каренина».

73. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

19…20 июня 1874 г. Ясная Поляна.

Вы мне позволили обращаться к вам с просьбами и надоедать вам, и я пользуюсь. Пожалуйста, скажите прямо, если вам уж очень надоем. Это не фраза; а я почему-то уверен, что вы теперь заняты серьезным хорошим делом, т. е. философским, и вдруг я к вам обращаюсь с своей дребеденью, прося ее прочесть, обсудить, вымарать, что не годится, и пристроить ее. Я кончил статью; она вышла большая, и мне очень хотелось ее напечатать, когда я ее писал, а теперь сам не знаю, насколько в ней есть толку, так как занялся другим. Просьба в том, прочтите с карандашом в руках и употребляя его для марания и скажите мне, стоит ли ее печатать, и где? (Современнику¹ я почти обещал) когда? Не помешает ли ее влиянию (если она будет иметь такое) появление в летних месяцах? Бесплатно ее отдать или за деньги? И за сколько? И не возьмете ли вы на себя через ваших знакомых устроить это? Само собою разумеется, что всё, что вы сделаете, я буду доволен; даже если сожжете статью или ничего не сделаете.

Чем ближе приближается время свиданья с вами, тем более радуюсь и ожидаю, как очень важного для меня и для моего писанья, которое есть и которое будет.

Я в конце июня буду вне дома, но со 2-го июля буду дома. Пожалуйста, устройте, чтобы пробыть у нас подольше.

Ваш Л. Толстой

¹ Вместо «Отечественных записок», которые редактировал Некрасов с 1868 г., Толстой называет здесь закрытый в 1866 г. некрасовский «Современник», в котором в 1852 г. увидело свет его первое произведение — повесть «Детство» (под заглавием «История моего детства»). В несохранившемся письме Толстой просил Некрасова откликнуться на его спор с профессиональными педагогами из Московского комитета грамотности и предложил «Отечественным запискам» статью «О народном образовании» — см.: Михайловский Н. К., Литературные воспоминания и современная смута (СПб., 1900), Т. 1, С. 199.

74. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

20 июня 1874 г. Санкт-Петербург.

3-го июля я буду в Москве, бесценный Лев Николаевич. Решено, что мне нельзя прогулять больше месяца и к 29 июля я должен быть опять в Петербурге. Предлагаю теперь себя к Вашим услугам; не могу ли я Вам помочь в издании романа?

Я с ужасом прочитал, что Вы остановили печатание — Вы нас замучите ожиданием. То, что Вы пишете о значении Вашей педагогической деятельности, показывает только, как горячо Вы увлечены ею. Когда-то, в 1862 году, я первый встретил Вашу Ясную Поляну¹ восторженными похвалами (это было во Времени); следовательно, Вы не можете сомневаться в моем искреннем сочувствии к Вашей педагогике; но Вы преувеличиваете, ставя ее выше Вашего художества.

Обо всем этом ужасно хочется переговорить с Вами, и не хочется даже писать, потому что чувствуешь, что всего не напишешь. Скоро — скоро я увижу Вас, — а теперь только хотел спросить, не будет ли какого наказа для Москвы?

Я так боюсь вмешиваться в Ваши работы, — а все тянет.

Письмо Буняковского (как я нахожу, очень хорошее) передано Беляеву², и если в понедельник, 24-го, будет что-нибудь, — я сейчас Вам напишу.

Ваш всею душою
Н. Страхов

1874 г. 20 июня Спб.

¹ В статье «Новая школа» Страхов писал: «Вместо всяких вступлений и оговорок, которых, заметим кстати, набралось бы великое множество по поводу такого нового, чрезвычайно важного и во многих отношениях странного явления, как журнал „Ясная Поляна“, приступим прямо к делу. Мы думаем, что мы в состоянии представить здесь некоторые соображения и выводы, которые помогут читателям глубже понять смысл и значение яснополянской педагогики. А в таких пояснениях она, нам кажется, имеет некоторую нужду, как явление слишком сложное, можно бы сказать слишком живое, слишком полное, и потому далеко не вполне высказывающееся и еще не уложившееся в ясные и отчетливые формы мысли.

Чтобы понять все особенности этой новой школы, нужно искать той главной идеи, которая ее одушевляет, той точки зрения, с которой она смотрит на дело. Нам кажется, что „Ясная Поляна“ с каждой книжкой все яснее высказывает свою главную идею, свое руководящее начало. Мы предложили бы назвать его началом живой души и формулировать следующим образом: при воспитании должно постоянно иметь в виду живую душу воспитываемого.

Мы говорим: живую душу в противоположность душе, понимаемой мертво или механически; в смысле „Ясной Поляны“ мы называем живою — душу самостоятельно, самобытно развивающуюся, своеобразно отличающуюся от других душ, заключающую в себе известные задатки, известные дары и возможности, или, говоря тем выразительным языком, который смело употребляет г. Толстой, — душу созданную и одаренную Богом… Положительная сторона „Ясной Поляны“ состоит в необыкновенном, поэтическом чутье всех явлений живой души, т. е. в настоящем случае, всех явлений души русских детей известной местности. Те места, в которых автор со всею тонкостью анализа и со всею поэзиею сочувствия изображает нам явления душевной жизни детей, без сомнения, самые дорогие, самые лучшие в его журнале. На эти явления он смотрит с величайшим уважением, как на действительные и глубокие тайны, как на процессы, настолько правильные и законные, но сверх того прекрасные, святые. Дух детской невинности, свежести и чистоты, которого обыкновенно вовсе не слышно в педагогических журналах, в „Ясной Поляне“ схвачен весьма глубоко» — см.: Н. Страхов. Новая школа. Статья первая. «Ясная Поляна. Школа», журнал педагогический, издаваемый гр. Л. Н. Толстым. 1862. Январь-сентябрь. Девять нумеров. — Журнал «Время» (1863, № 1), Отдел II, С. 150—168.

² Беляев Алексей Михайлович — рецензент арифметического отдела «Азбуки». Помета на подлиннике письма свидетельствует, что оно было возвращено Страхову через А. Н. Майкова.

75. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

23 июля 1874 г. Полтава.

Две недели совершенно счастливых, — что Вы скажете на это, бесценный Лев Николаевич? Вы, может быть, посмеялись бы, если бы я описал Вам некоторые элементы моего счастья, — мужа¹ моей покойной сестры, моих двух племянниц, одной родной, другой троюродной и т. п. Но что несомненно хорошо — это здешнее солнце, воздух, темные ночи, тополи и акации, луна и т. д. Все это до того приятно, что я часто сам смеюсь над собою, и захотел протянуть это удовольствие. Мне удалось выпросить у Ученого комитета еще заседание² и я остаюсь здесь еще недели на полторы. Кажется, делаю глупость, потому что эти недели, пожалуй, уничтожат все прежнее впечатление. Итак, я буду у Вас 8-го августа непременно, а может быть и 7-го, и даже 6-го.

Ваш роман не выходит у меня из головы. Каждый раз, что бы Вы ни написали, меня поражает удивительная свежесть, совершенная оригинальность, как будто из одного периода литературы я вдруг перескочил в другой. Вы справедливо заметили, что в иных местах Ваш роман напоминает «Войну и мир»; но это только там, где сходны предметы; как только предмет другой, то он является в новом свете, еще невиданном, небывалом в литературе. Развитие страсти Карениной — диво дивное. Не так полно, мне кажется, у Вас изображено (да многие части и не написаны) отношение света к этому событию. Свет радуется (какая удивительная черта!), соблазн соблазняет его; но является реакция, отчасти фальшивая, лицемерная, отчасти искренняя, глубокая. Я не знаю хорошенько, что у Вас тут будет, не смею и думать — самому развивать тему; но тут должно быть что-нибудь очень интересное, очень глубокое; на эту точку все обратят внимание и будут требовать от Вас решения, приговора.

Что касается до меня, то внутренняя история страсти — главное дело и все объясняет. Анна убивает себя³ с эгоистическою мыслью, служа все той же своей страсти; это неизбежный исход, логический вывод из того направления, которое взято с самого начала. Ах, как это сильно, как неотразимо ясно!

Все взято у Вас с очень высокой точки зрения — это чувствуется в каждом слове, в каждой подробности, и этого Вы, вероятно, не цените, как должно, и, может быть, не замечаете. Ужасно противно читать у Тургенева подобные светские истории, напр[имер] в Дыме. Так и чувствуешь, что у него нет точки опоры, что он осуждает что-то второстепенное, а не главное, что напр[имер] страсть осуждается потому, что она недостаточно сильна и последовательна, а не потому, что это страсть. Он с омерзением смотрит на своих генералов, потому что они фальшивят, когда поют, что недостаточно хорошо говорят по-французски, что кривляются недостаточно грациозно⁴ и т. д. Простой и истинной человеческой мерки у него вовсе нет. Вы в полном смысле слова обязаны напечатать Ваш роман, чтобы разом истребить всю эту и подобную фальшь. Как Тургенев должен обозлиться! Он — специалист по части любви и женщин! Ваша Каренина разом убьет всех его Ирин⁵, и подобных героинь (как зовут в «Вешних водах»⁶?). А для Боборыкиных, Крестовских⁷ и иных подобных романистов это будет полезнейшим и, может быть, плодотворным уроком. А читать Вас будут с жадностию непомерною, — помилуйте, какой предмет!

Всею душою желаю Вам бодрости и силы. Для меня теперь очень ясна история Вашего романа. Вы сгоряча написали его, потом развлеклись, и он стал Вам скучен.

Вам Ваше дорого творенье, Пока на пламени труда Кипит, бурлит воображенье; Оно простыло — и тогда Постыло Вам и сочиненье?

По некоторым из Ваших слов я вижу, что Вы размышляете о разных вещах, в сравнении с которыми предмет Вашего романа Вам кажется иногда незначительным (сам по себе он имеет существенную, первостепенную важность!). Тут одно средство — взяться за дело и не отрываться от него, пока не кончите. Если Вы не допишете Вашего романа, я обвиню Вас просто в лености, в нежелании немножко себя приневолить.

Что до меня, я и здесь следую Вашему совету — занимаюсь философией, и по-прежнему от времени до времени благодарю Вас. Если из этих занятий не выйдет ничего оригинального, то все-таки выйдет польза. Я чувствую, что занят сродным мне делом, что обогащаюсь ясными понятиями и познаниями вполне определенными. Недавно стал читать одну немецкую книгу, — сейчас же вижу насквозь, что глупость. Это очень приятно.

Всею душою Ваш
Н. Страхов

1874 г. 23 июля, Полтава.

Мой адрес на всякий случай: Н. Н. С-ву у Данила Ивановича Са-муся, Инспектора Полтавской Гимназии.

¹ Самусь Данил Иванович, инспектор Полтавской гимназии.

² Т. е. пропустить еще одно заседание Ученого комитета.

³ В ранних набросках романа героиня романа (Татьяна Ставрович, Нана Каренина) кончала жизнь самоубийством, бросаясь в Неву. Самоубийство Анны на железной дороге навеяно действительным случаем, происшедшим 18 января 1872 г. вблизи Ясной Поляны, на станции Ясенки.

С. А. Толстая писала сестре, Т. А. Кузминской: «…Ты помнишь, у Бибикова Анну Степановну? Ну вот, эта Анна Степановна ревновала к Бибикову всех гувернанток. Наконец к последней она так ревновала, что Александр Николаевич рассердился и поссорился с ней, следствием чего было то, что Анна Степановна уехала от него в Тулу совсем. Три дня она пропадала, наконец в Ясенках, на третий день в 5 час. вечера она явилась на станции с узелком. Тут она дала ямщику письмо к Бибикову, просила его свезти и дала на чай ему 1 р. с. Письма Бибиков не принял, и когда ямщик вернулся опять на станцию, он узнал, что Анна Степановна бросилась под вагоны и ее раздавил поезд до смерти. Конечно, она это сделала нарочно. Приезжали следователи … и письмо это читали. В письме этом было написано: „Вы мой убийца, будьте счастливы с ней, если убийцы могут быть счастливы. Если хотите меня видеть, вы можете увидать мое тело на рельсах в Ясенках“. Какова история! Мы несколько дней ходили, как шальные, собирались в кучку и толковали. Бибиков довольно спокоен, Левочка говорит, что у него нервы крепки, не проберешь. Левочка с дядей Костей ездили смотреть, как ее анатомировали…» (ОР ГМТ). Позже, 6 мая, С. А. Толстая писала сестре: «…Новенького у нас ничего нет, кроме того, что Бибиков женился на той самой немке, из-за которой удавилась Анна Степановна. Каков гусь?..» (ОР ГМТ). См. также: С. А. Толстая. Дневники в двух томах. Том первый. 1862—1900 (Москва, «Художественная литература», 1978), С. 508—509.

⁴ Роман Тургенева «Дым» (1867). Страхов имеет в виду X главу — «пикник молодых генералов, особ высшего общества и с значительным весом», в окрестностях Бадена. Герой романа Литвинов «тотчас признал их за русских, хотя они все говорили по-французски … потому что они говорили по-французски…»

⁵ Ирина (княжна Ирина Павловна Осинина) — героиня романа «Дым».

⁶ Джемма Розелли — героиня повести «Вешние воды».

⁷ Крестовский Всеволод Владимирович (1830—1895) — поэт, прозаик. Автор повестей «Погибшее, но милое создание» (1861), «Сфинкс» (1861), романа «Петербургские трущобы» (1864—1867), дилогии «Кровавый пуф. Хроника о новом смутном времени Государства Российского», в которую вошли романы «Панургово стадо» (1869) и «Две силы» (1874).

⁸ Из стихотворения Пушкина «Разговор книгопродавца с поэтом» (1824).

76. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

27 июля 1874 г. Ясная Поляна.

Мне страшно обидно и грустно будет, если не увижусь с вами при обратном вашем проезде в П[етер]б[ур]г, дорогой Николай Николаевич. Сообразив всё, я решил ехать немедленно в Самару и выеду, вероятно, около 30 и буду дома, если Бог даст, не раньше 12-го. Если вы еще будете в Полтаве, то заезжайте, пожалуйста, пожалуйста. Мне столько еще нужно и хочется вам сказать и так хочется вас еще видеть.

Еще прежде получения вашего письма, я исполнил ваш совет, т. е. взялся за работу над романом; но то, что напечатано и набрано, мне так не понравилось, что я окончательно решил уничтожить напечатанные листы и переделать всё начало, относящееся до Левина и Вронского¹. И они будут те же, но будут лучше. Надеюсь с осени взяться за эту работу и кончить.

Очень радуюсь вашему счастливому времени, проведенному у ваших родных, и только жалею, что не подробно вы пишете и я не могу себе живо представить вашу жизнь. Может быть, до свидания, а нет — до следующего письма.

Ваш Л. Толстой

27 июля.

¹ Сохранилась часть наборной рукописи, верстка (5 листов) и гранки начатого отдельного (т. н. дожурнального) издания романа «Анна Каренина», соответствующие главам I—XXXI первой части окончательного текста. Существенные отличия текста всего этого материала от текста окончательной редакции следующие. Облонскому 36 лет, Левину — 32 года. Левин по окончании курса в университете поступает в министерство, но, неудовлетворенный тем, что он там нашел, через полгода выходит в отставку и уезжает в деревню. Зимой он живет в Москве «отчасти светским человеком». В Москве его застает освобождение крестьян, он возвращается в деревню и становится мировым посредником. Через два года Левин едет за границу и возвращается оттуда славянофилом. Он решает навсегда поселиться в деревне и берется за земскую деятельность, бросает ее через два года, совершенно разочаровавшись. В деревне Левин живет с мачехой. У него два родных брата — известный писатель Сергей Левин и Николай Левин, игрок и пьяница. Слуга Прокофий видел его на улице «в ужасном виде», оборванным. По словам Сергея Левина, Николай сделал подлость — взял у одной барыни банковские билеты, чтобы разменять, и украл их. Это сообщение наводит Левина на мысль о необходимости рассказать Кити Щербацкой о своем несчастном брате, «чтоб она знала все дурные стороны семьи ее мужа». Отношение Сергея Левина к своему пропащему брату иное, чем в окончательном тексте. Он интересуется, где живет брат, и спрашивает его в письме, не может ли он чем-нибудь помочь ему. Несмотря на дерзкий ответ брата, он собирается следить за ним и помогать ему через третьи руки, так как знает, что от него брат ничего не возьмет. Левин видит, что брат Сергей «не имел и тени досады на Николая и только жалел его и хотел ему помочь», несмотря на жестокие оскорбления, которые наносил Николай авторскому самолюбию Сергея. По совету брата, Константин не едет к Николаю, а едет в присутствие к Облонскому, а из присутствия к Щербацким. Там он не застает никого дома и отправляется в Зоологический сад. Соперник Константина Левина — князь Алексей Васильевич Удашев. В процессе правки Толстой везде заменяет князя Удашева графом Вронским (ПСС, Т. 20, С. 612—613).

Сверстанный текст обрывается на эпизоде вечера у Щербацких. Дальнейший текст дожурнальной редакции: окончание вечера у Щербацких, бал и возвращение Анны в Петербург сохранился в гранках, частично исправленных Толстым, частично неисправленных.

77. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

30 августа 1874 г. Ясная Поляна.

Вы, я думаю, удивляетесь, пожалуй и сердитесь, дорогой Николай Николаевич, на то, что я так долго не отвечал вам¹. Поверите ли, до сего дня ни минуты не было свободной. Только что приехал из Самары, где — удивительный случай — везде урожай, кроме у меня, я должен был ехать в Новосильский уезд²; потом, вернувшись, застал полон дом гостей³, и только вчера проводил трудных гостей и почувствовал свободу мысли. Ужасно обидно, что пропустил случай видеть вас. Постараюсь поправить это приездом в Петербург⁴ зимою, что по разным обстоятельствам может быть мне нужно. Как вы добры, что всякий раз напоминаете мне, что вы готовы помогать мне. Вы знаете, как мне это дорого и как это мне облегчает путь.

Некрасов⁵ просит прислать статью, соглашаясь на мои условия, и я нынче посылаю ее ему⁶, прося его корректуры посылать вам. Итак, если у вас есть великодушное желание уделить мне свое время на это, то вы сделаете мне это одолжение; если нет, то поскорее напишите. Роман мой еще не двигается, но благодаря вам я верю, что его стоит окончить, и надеюсь это сделать нынешним годом.

Мне многое вам нужно писать, а времени теперь нет, и потому я ограничиваюсь делом, а то откладываю.

Ваш Л. Толстой

30 августа.

¹ Письмо Страхова неизвестно.

² Новосильский уезд на юге Тульской губернии, где Толстой собирался покупать землю.

³ В Ясной Поляне гостили семьи Кузминских и Голохвастовых.

⁴ Предполагаемая поездка Толстого в Петербург не состоялась.

⁵ В письме к Толстому от второй половины августа из Петербурга Некрасов писал: «Милостивый государь Лев Николаевич. Потрудитесь прислать Вашу статью, я напечатаю ее (может быть, если успеется) в 9 No „Отечественных записок“, а не то в 10, не позже. По 150 р. платить согласен (и при этом замечу, что за роман Ваш или повесть редакция может заплатить и дороже), корректуру пошлю к кому укажете; если нужны отдельные оттиски, заметьте на рукописи…» — см.: Переписка Н. А. Некрасова в двух томах. Т. II (Москва, «Художественная литература», 1987), С. 71.

⁶ В письме к Некрасову от 30 августа 1874 г. Толстой писал: «Несмотря на то, что я так давно разошелся с „Современником“, мне очень приятно теперь посылать в него свою статью, потому что связано с ним и с вами много хороших молодых воспоминаний…» (ПСС, Т. 62, С. 110).

78. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

10 сентября 1874 г. Ясная Поляна.

10 сентября.

Не успел я еще получить ответа от вас, дорогой Николай Николаевич, на последнее письмо и, главное, на то, что согласны ли вы исполнить мою просьбу о корректурах статьи, как я уж опять к вам с просьбой о корректуре листа романа. Я сдал один лист в Москве¹ в типографию и велел послать к вам². Жду с нетерпением и волнением вашего ответа. Как вы приняли эту мою бессовестность? Или же — утешаю себя — как ни велика моя бессовестность, ваше расположение ко мне превышает ее.

Не смею просить вас назначить вознаграждение, но если бы вы назначили его, я бы еще больше считал себя обязанным вам. Вы и поощряли меня печатать и кончать этот роман, вы и избавьте его от безобразий. Погода так хороша, и всяких хлопот у меня так много, что я и не смею думать о работе. Попробовал приняться, но так напутал, что должен был бросить. Что вы поделываете? И как действует на вас эта чудная погода? Меня она и радует и волнует.

Ваш Л. Толстой

¹ Около 9 сентября Толстой ездил в Москву в поисках гувернера.

² Речь идет о пятом — последнем набранном листе приостановленного отдельного издания «Анны Карениной». Корректурная правка его помечена Страховым 17 сентября.

79. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

22 сентября 1874 г. Санкт-Петербург.

Ученый Комитет¹ еще не поставил решения о Вашей Азбуке, бесценный Лев Николаевич. Ее рассматривали трое: Сент-Илер* — обучение чтению и все статьи для учителя; Беляев³ — Арифметику, и Майков⁴ — все статьи для чтения. И Майков и Сент-Илер одинаково отозвались о статьях для чтения, как о мастерских и образцовых. Затем Сент-Илер пишет вот что: Ваш способ обучения чтению почти таков, как у Столпянского⁵ и Корфа⁶. Вы отвергаете звуковой метод, о котором много и хорошо написано, а сами не излагаете подробно ваших возражений и доказательств. Для учителя все хорошо, но известно, отрывочно и не мотивировано. Склады — вовсе не объяснены. Курсив и надстрочные буквы Сент-Илер не одобряет, так как при начальном обучении будут развлекать внимание учеников, для которых еще труден самый механизм чтения. Общее заключение — по краткости и малой обработке как Азбуки, так и статей для учителя, Ваша книга ниже многих других азбук, а цена непомерно высока. Рекомендовать для библиотек, а не как учебник.

Беляев совсем не одобрил арифметики. Главное 1) у Вас нет именованных чисел; 2) нет определений и правил; 3) нет объяснения принятой терминологии; 4) есть своя непринятая терминология; 5) нет объяснений (!), а все сводится к механическим выкладкам; 6) есть ошибки, неясности, неполнота; 7) есть лишнее — изображение счетов, которые не нужны при действительных счетах; разные счисления; славянский и римский счет, который нужно показать не в начале, а уже потом.

---

Вывод для меня ясен. Все, что бы Вы ни предложили, будет отвергаться потому, что противоречит принятому и доказанному, и каждый пункт Вам уступят только с бою, то есть если Вы напишете столько же, как Бунаков⁷, Евтушевский⁸ и т. п. Я видел недавно книгу: Руководство по преподаванию общеобразовательных предметов. Вышло 2 тома; составляют эту книгу — цвет наших педагогов. В конце 2-тома есть систематическое изложение способов обучения чтению, г. Миропольского⁹. Этот Миропольский очень бойкий болтун (сужу по одной его статье, которую пришлось прочесть), но болтун, и составляет красу и наслаждение здешней педагогии. Хотите, я Вам пришлю книгу? Сам я этого никак не хочу, ибо мое желание — чтобы Вы не отвлекались от романа. Я продержал корректуру 5-го листа и с большою радостию буду держать все остальные. Мне приятно изучать Вас, а при беглом чтении я всегда не замечу тысячи вещей. Поверьте, Лев Николаевич, что для меня составляет истинную радость услужить Вам, особенно после того, как я продал Вам свои прежние услуги без всякой уступки против обыкновенной рыночной цены. Вознаграждения я попрошу, — именно по окончании печатания, пять экземпляров романа.

Теперь же у меня такие просьбы: 1) Прикажите выслать мне первые четыре листа романа; 2) Скажите мне, как зовут управляющего типографией — Михаил Николаевич Лавров или иначе? Я забыл его имя и не знаю, верно ли припомнил.

Пишите, пишите, бесценный Лев Николаевич! Вот моя главная просьба.

Вот еще. Увидев из бумаг Комитета, что ему неизвестна Ваша Азбука в 12 книгах¹⁰, я взял такой экземпляр у Надеина и отправил в Комитет. Следствием этого будет, вероятно, то, что одобрят отдельно Ваши книги для чтения, и они вдруг разойдутся. Может быть, Комитет предложит сбавить цену; я объявил секретарю, что готов списаться с Вами об этом и что, конечно, Вы не откажетесь.

Кажется все.

Всей душою Ваш
Н. Страхов

1874 г. 22 сент., Спб.

¹ Ученый комитет Министерства народного просвещения.

² Сент-Илер Карл Карлович (1834—1901), директор Петербургского учительского института и член Особого отдела Ученого Комитета по рассмотрению книг, издаваемых для народного чтения.

³ А. М. Беляев служил редактором «Артиллерийского журнала» в 1875—1885 гг. См. прим. 2 к Письму 74 Страхова к Толстому от 20 июня 1874 г.

⁴ А. Н. Майков служил цензором Петербургского Комитета цензуры иностранной и членом Особого отдела Ученого комитета.

⁵ Столпянский Николай Петрович — редактор журнала «Школьная жизнь», автор различных азбук, букварей и других школьных книг.

⁶ Корф Николай Александрович (1834—1883), барон — деятель по народному образованию.

⁷ Бунаков Николай Федорович (1837—1905) — известный педагог. В своих воспоминаниях Бунаков писал: «Не могу умолчать о том впечатлении, какое произвели на меня и моих вологодских друзей первые педагогические статьи гр. Л. Н. Толстого в его журнале „Ясная Поляна“. Они нам показались откровением и истинным „новым словом“. Мы с жадностью читали их. В Вологде тотчас основалась и школа на новых началах в духе „Ясной Поляны“, и разносная книжная торговля, имеющая в виду простых и несостоятельных читателей…» — см. Н. Ф. Бунаков. Моя жизнь в связи с общерусской жизнью, преимущественно провинциальной (СПб., 1909), С. 55.

⁸ Евтушевский Василий Адрианович (1836—1888) — автор многочисленных учебников арифметики.

⁹ Миропольский Сергей Иринеевич — педагог, член-ревизор Учебного комитета при Святейшем Синоде.

¹⁰ См. Письмо 53 Толстого к Страхову от 31 мая 1873 г.

80. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

25…26 сентября 1874 г. Ясная Поляна.

Очень благодарен за оба письма ваши, дорогой Николай Николаевич. Я не успел ответить потому, что на неделю уезжал из дома.

Главное, благодарю, что вы так просто, как будто и не может быть иначе, беретесь помогать мне. Нынче пишу Михаилу Николаевичу Лаврову, чтобы он выслал вам первые 4 листа. А 5 экземпляров] не знаю когда придется послать вам. Я расстроен и хлопотами и детьми, при которых у меня нет теперь учителя, и здоровьем, что как на чужое чье-то дело смотрю на этот роман. Впрочем, себя не знаешь, да и погода очень хороша. Об Азбуке всё, то вы пишете, для меня поразительно и злит меня по утрам натощак. Разумеется, что я заниматься полемикой не буду и с бою класть голодным людям в рот корм, а буду ждать и злиться про себя.

Ваш Л. Толстой

81. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

3…4 ноября 1874 г. Ясная Поляна.

Давно нет от вас писем, дорогой Николай Николаевич, и каждый раз с почты жду вашего четкого, мелкого, мне особенно приятного почерка. Кажется, я не виноват перед вами и отвечал на ваши последние письма. Виноват я только тем, что вы так много для меня делаете. Но эту вину вы можете простить, потому что я так высоко ценю вашу помощь. А еще виноват, что не посылаю корректур романа. Не могу и не могу за него взяться. Die Sorge¹ одолела меня. Помните во второй части Фауста². Забота, не зависящая от дела, от внешнего мира, а болезнь внутренняя — слабость порыва. Мои заботы теперь и семья — все один за другим, дети, жена болеют, и денежные дела. Необходимо надо купить землю, округляющую именье, и надо занимать деньги, и хлопотать по судам, и воспитанье детей (6-й месяц не можем найти гувернантку и учителя), и школы Крапивенского уезда, где я, как член учил[ищного] совета от земства, в больших размерах хочу осуществить свою мысль, и педагогическое школьное дело: хочу устроить и начал Семинарию мужицкую у себя в Ясной Поляне³, и исправление Азбуки для нового издания, и составление грамматики и задачника к арифметике. Вы будете бранить меня за это; но, поверьте, что наш брат не может владеть собою. Я знаю, что если я сделал что-нибудь путное, то, что вы находите хорошим, то только тем, что я так устроен, что не могу задавать себе работы, а всегда работа, какая бы то ни было, охватывает меня и влечет куда-то. Иногда, как и теперь, мне кажется, рассуждая, что совсем не туда, куда надо, меня несет, но я опытом знаю, что это только река загнулась, и мне кажется, что назад поехал, я знаю, что она вынесет, куда надо. Завтра я еду в Москву с дочерью⁴. Везу ее к хирургам. Она упала на паркете на голову и сломала ключицу. Опасность миновалась, но надо советы компетентных судей. Кроме того, в Москве хочу предложить в Русский вестник свой роман по 500 р. за лист и с тем, чтобы мне дали 10 т[ысяч] вперед, которые мне нужны для покупки. А кроме того, хочу себя этим связать, чтобы кончить его.

Я всё поджидал от вас присылки оттисков статьи. Если они есть, пришлите, пожалуйста. Да, сейчас перечел последнее письмо ваше. Вы пишете, согласен ли я уменьшить цену Азбуки? Согласен. А на сколько? Будьте так добры, определите сами. Хоть на половину. Пожалуйста, пишите изредка. Я так дорожу вами.

Ваш Л. Толстой

¹ Die Sorge — Забота (нем.)

² Имеется в виду место из пятого действия второй части «Фауста» Гете, сцена «Полночь», где выведены аллегорические фигуры Нужды, Вины, Бедности и Заботы.

³ Осенью 1874 г. Толстой был очень увлечен проектом учительской семинарии, которая должна была готовить народных учителей из числа наиболее способных учеников народных школ. Об истории яснополянских «Педагогических курсов» и написанных Толстым «Правилах» для них см.: ПСС, Т. 17, С. 331—335 и 709—712.

⁴ Старшая дочь Толстого — Татьяна Львовна (1864—1950).

82. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

8 ноября 1874 г. Санкт-Петербург.

Очень виноват перед Вами, бесценный Лев Николаевич; все последние дни я твердил себе, что нужно, нужно писать к Вам, и не мог собраться.

Вот с месяц, или с полтора, как мне очень не по себе; не разберу, что это такое — нездоровье или скука, скука оттого, что нет у меня настоящего дела, что я усиленно ищу его и не нахожу. Как бы то ни было, я виноват. Мне следовало известить Вас, что злодей Некрасов не приготовил оттисков¹; я положился на него, а следовало самому похлопотать. Он обещал мне наконец 10 оттисков, но и тех не присылает. Был он у меня в Библиотеке и очень старательно заявлял, какой он благонамеренный и как мало сочувствует всему революционному; был и я у него и чуть не согласился остаться обедать с ним и — как он выразился — с его хозяйкою². Но оттисков все-таки нет.

Ваше намерение продать роман в «Р[усский] В[естник]» очень смущает меня; я предчувствую, что Вы не сойдетесь³. Р[усский] В[естник] имеет слишком мало подписчиков, и по делу с Достоевским⁴ я знаю, как он жмется. А не заводил ли с Вами переговоров Некрасов? Он просил меня сделать Вам предложение и даже содействовать с своей стороны, «так как Толстой-де человек своеобычный; пожалуй, заупрямится». Я не торопился писать к Вам об этом, зная, что Некрасов сам с Вами в переписке; что же касается до того, чтобы уговаривать Вас в его пользу, — не хочу. Никак не могу желать усиливать то направление, которому он служит отчасти по личному настроению, но большею частью по лукавству и невежеству.

Вероятно, Вы слышали о здешних возмущениях в Мед[ицинской] Академии, Технол[огическом] Институте, Университете, Горном корпусе⁵. Ужасная жалость берет при мысли об этой нашей молодежи. Они истинные дети по пониманию людей и действительности; и эти-то дети заражены самыми извращенными понятиями, им внушен фанатизм и энтузиазм нелепейший. Может быть, французские юноши еще имеют право ставить себя наряду со своими взрослыми людьми; но наши, как давно замечено, зреют очень медленно и долго остаются мальчиками.

Причина волнения — учебные строгости, которые усиливаются с каждым годом во всех ведомствах, чего нельзя не одобрить, если только это делается как следует, без обид и ненужных тычков. Недовольство молодежи сорвалось на человеке, который (нужно отдать ей справедливость) вполне стоит антипатии. Это Цион⁶, проф[ессор] физиологии, жид, хвастливый, нахальный, бессердечный. Он в Me д[ицинской] Академии, отличающейся глубоким невежеством и чисто школьническими нравами, стал носиться со своей наукою и давить и студентов, и профессоров. Невежды ополчились против нахала, который знает на вершок больше; полтора года тянулась полемика, сводившаяся на один мудрый вопрос: кто больше знает? Наконец, когда Цион принес на свою первую лекцию (кажется, в половине октября) свою последнюю полемическую брошюру и стал раздавать ее студентам, прибавляя разные объяснения и величания, студенты разразились свистом и шиканьем и пошвыряли в профессора полученные от него брошюрки.

Пожар распространился по другим заведениям, и теперь много молодых людей исключены и рассылаются на места жительства. Некоторые из них очень довольны: интеллигенция нужна-де не в Петербурге, а в глухих местах. Между тем общество — не шелохнется. Никто не боится этих волнений, никто не опасается за порядок, и даже мало говорят о событии; жалеть — никто не жалеет. Как глупы те революционеры, которые теперь воображают, что могут возбудить общество, вооружить его против правительства! Больше, чем когда-нибудь, они теперь на воздухе. Народ их не знает и общество знать не хочет.

Возвращаюсь к Вашему роману. По своему обыкновению, я стал любить его и понимать тем больше, чем больше читал. Какая прелесть — сцена объяснения в любви Левина! Ученый разговор брата Левина — тоже бесподобно! Как все это свежо, ново и бесконечно правдиво и тонко! Разговор в трактире мне показался несколько длинным. Разумеется, это не помешает, так как он все-таки имеет все Ваши достоинства.

Азбука Ваша наконец одобрена, то есть одобрены все книжки для чтения; первая же и наставления для учителя одобрены только для учительских библиотек; а Арифметика вовсе не одобрена.

Шум из-за Вашей статьи идет страшный; Евтушевского, который непочтительно отозвался об Вас в Педагогическом обществе, осмеяли все газеты. Я говорил с Сент-Илером, моим давнишним приятелем, который тут главный столп педагогии. Он очень несогласен с Вами; сказал, что именно Евтушевский и Бунаков не подражают немцам и вступили на самостоятельный путь, который близок к Вашим мнениям; Вы напали будто бы на отживающее направление, на те следы его, которые еще остались у Евт[ушевского] и Бун[акова]. Я хотел писать статью, но так не писалось, как еще никогда. Да в «Гражданине» почти и не стоит. Однако к середе изготовлю⁷.

Пока, прощайте!

Ваш всею душою
Н. Страхов

1874 г. 8 нояб. Спб.

¹ Об оттисках статьи Толстого Страхов писал Некрасову 14 декабря 1874 г.: «Многоуважаемый Николай Алексеевич! Если бы Вы прислали мне хоть пару оттисков Толстого, то и этим очень утешили бы меня. Усердно прошу Вас, нельзя ли чего-нибудь сделать. Дмитрий Иванович Стахеев очень плачется на судьбу, а я слушаю и чувствую себя виноватым. Я уговорил его обратиться в Отечественные записки; я сказал, что у него нет еще имени и потому ни в Русском Вестнике, ни в Вестнике Европы ему не будет удачи, но что Вы, Николай Алексеевич, сумеете оценить и неизвестного писателя, что Вы всегда отличались смелостью и умением выводить на сцену начинающих. Я думаю, что таковы Вы и до сих пор; одна беда — никак не можете прочитать его „Кота“ и потому его не знаете. Простите, что мешаюсь в чужие дела; у Вас могут быть свои соображения; мне только как постороннему зрителю жалко, что вещь вполне достойная чтения не печатается…» — ЛН, Т. 51-52, С. 317. Повесть Стахеева «Кот» была напечатана в «Русском вестнике» (1876, № 9).

² Зинаида Николаевна (подлинное имя — Фекла Анисимовна Викторова) (1851—1915) — подруга Некрасова с начала 70-х годов, с которой он обвенчался незадолго до кончины. «Эта Зинаида Николаевна очень милая и симпатичная блондинка, радушная, приветливая, без всяких ужимок, — и, говорят, страстная охотница, т. е. ездит на охоту и хорошо стреляет» — писал Я. П. Полонский в письме к Тургеневу от конца сентября — начала октября 1873 г. — см.: Переписка И. С. Тургенева в двух томах (Москва, «Художественная литература»), Т. II, С. 462.

³ Между 5 и 7 ноября Толстой в Москве вел переговоры с редактором «Русского вестника» П. М. Леонтьевым относительно публикации романа «Анна Каренина» в этом журнале. В Москве же он получил письмо от Леонтьева (оно неизвестно), которое, по-видимому, понял «как торговлю» и не счел нужным на него отвечать

⁴ Редакция «Русского вестника» платила Достоевскому от 150 до 200 рублей за лист, объясняя это тем, что его произведения обычно поступали в редакцию в сыром, неотделанном виде.

⁵ См. об этом: А. В. Никитенко. Дневник в трех томах. Т. III (Л-д, 1956), С. 322—323.

⁶ Цион Илья Фаддеевич (1842—1912) — доктор медицины, профессор физиологии в Петербургском университете (с 1870 г.) и Медицинской Академии (с 1872 г.), уволенный из нее в 1875 г. Переселился за границу, оставил научную деятельность и занялся финансовыми вопросами.

⁷ Статья Страхова напечатана в №№ 48 и 50 «Гражданина» за 1874 г.

83. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

23 декабря 1874 г. Ясная Поляна.

Что вы поделываете, дорогой Николай Николаевич? По последнему письму судя, вы в дурном состоянии. Впрочем, вероятно, у вас, как и у меня, скука и апатия предшествуют наплыву умственной энергии. Надеюсь и желаю, чтобы это так было и чтобы письмо это застало вас в азарте работы.

Я отдал (на словах) роман Каткову, и ваш совет отдать заставил меня решиться. А то я колебался. Всё занимаюсь Азбукой, Грамматикой и школами в уезде и не имею духа приняться за роман. Однако теперь уже необходимо, так как я обещал. Я прочел философскую статью Соловьева¹, и она мне очень понравилась. Это еще один человек прибыл к тому малому полку русских людей, которые позволяют себе думать своим умом. Я уже насчитываю теперь 5-рых таких. В нем есть, т. е. в статье, один недостаток — гегелевская зловредная фразеология. Вдруг с бух да барахты является в конце статьи какой-то дух, мне очень противный и давно знакомый. — Порадуйте меня как-нибудь вашим бисером — он не перед свиньями², когда обращен ко мне. — У меня теперь всё очень хорошо. Я весел и здоров, и хорошо работается. Хорошо бы, если бы вы были так же.

Ваш Л. Толстой

23 декабря.

¹ Речь идет о магистерской диссертации В. С. Соловьева «Кризис западной философии. Против позитивистов. По поводу „Философии бессознательного“ Гартмана» (М-ва, 1874). Книга с пометками Толстого имеется в Библиотеке Толстого в Ясной Поляне.

² Матфей, 7: 6.

84. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

1 января 1875 г. Санкт-Петербург.

Кажется, все идет очень благополучно, бесценный Лев Николаевич. В Вашем письме хорошие вести, об Вас самих и об романе. Приятно думать, что Вам хорошо заплатили; 20 тысяч еще небывалая цена за роман. Слухи о нем здесь ходят все сильнее и сильнее; одни говорят, что он явится в Отечественных] Записках¹, другие уверяют, что Стасюлевич дал Вам 30.000². Я слышал наконец и суждения; H. H. Воскобойников³, очень восторженный человек, который меня за что-то не любит, но нашел для своей преданности исход в ревностном служении Каткову, читал начало Вашего романа в гранках, и говорил мне, что он выше Войны и мира. Он очень неглупый человек, и его суждение показывает, с какою жадностию Вас примутся читать и хвалить.

А я видел здесь нечто в роде Вашего Левина. Приезжал сюда Павел Дмитриевич Голохвастов⁴ и удивительно мне понравился. Два вечера он просидел у меня, объясняя свою теорию русского стиха — теорию бесподобную, в которую я крепко уверовал. Какое в нем чувство языка, стиха! В первый раз я услышал настоящее чтение былин. А его патриотизм, его дерзкие мысли об Европе — все вместе дало мне понятие о том, какие силы и чувства растут у нас там, вдали от Петербурга и независимо от нашей литературы. Вы, конечно, знаете, что он Ваш большой поклонник; он говорил, что Вы еще не сказали Вашего главного слова, что он ждет еще от Вас величайшего произведения.

Был здесь также Катков⁵, и был очень ласков со мною, и навещал, и позвал к себе на именины дочери, и усердно приглашал в «Русский вестник» и в «Московские ведомости». Ах, если бы это было года два назад! А теперь я не могу просиживать все утро над бумагой, и нет у меня прежнего задора удивлять публику. Я написал, впрочем, 4 статейки, две о Вас⁶ (в «Гражданине») — гораздо хуже, чем предполагал, и две о Соловьеве⁷ (одна в Гражданине, другая в Московских] ведомостях) — довольно сухие и легкие. Ваше мнение о Соловьеве я разделяю; хоть он явно и отрицается от Гегеля, но втайне ему следует. Вся критика Шопенгауэра основана на этом. Но дело, кажется, еще хуже. Обрадовавшись, что нашел метафизическую сущность, Соловьев уже готов видеть ее повсюду лицом к лицу и расположен к вере в спиритизм⁸. Притом он страшно болезнен, как будто истощен — за него можно очень опасаться, не добром кончит. А книжка его, чем больше читаю, тем больше кажется мне талантливою. Какое мастерство в языке, какая связь и сила! Непременно напишу об ней. Но чем больше думаю, тем больше расширяется предмет. Собственно мое желание — написать по этому поводу об Шопенгауэре, объявить читателям об этом философе и восхвалить его как можно громче. Но ведь это много значит. И вот я принялся за чтение, за Шопенгауэра и за Гегеля. Ведь я до сих пор не читал «Memorabilien» Фрауэнштедта⁹ и множество другого. Вообще, получивши в Публичной] Библиотеке доступ ко всяким книгам, я стал жадно читать, и в этом проходит теперь моя жизнь. И чем больше читаю, тем меньше пишется. Мне противна надобность писать, когда мысль не готова (а таково было многое в моем писании), и не знаю, когда Катков дождется моей статьи.

Но лучше обо всем этом не продолжать. С нынешнего года литература получает несколько новый вид. «С.-Петербургские ведомости» отняты у Корша¹⁰ и отданы Салиасу¹¹. Что он будет делать и зачем их взял, право, не понимаю. Меня и туда звали. Вот не было ни гроша, да вдруг алтын! Я почувствовал, вспомнив старое, какой задор должен был бы во мне пробудиться, если бы я был тот же, как года четыре назад! К моим услугам две газеты и толстый журнал¹² — о Гражданине я уже и не говорю. Но старость умудряет.

Ничего я так не желаю, как того, чтобы Вам работалось над Вашим романом. Это изображение страсти во всей ее прелести и во всем ничтожестве не выходит у меня из головы. Вы мне не говорили и не писали, верно ли я понимаю Ваш роман; но я его понимаю так. Каренина так чутка и хороша душою, что первое разоблачение, первые признаки ждущей ее судьбы уже не переносятся ею. Отдавшись всею душою одному желанию — она отдалась дьяволу, и выхода ей нет. У Вас бесконечно оригинальна самая постановка страсти. Вы ее не идеализируете и не унижаете, Вы единый справедливый человек, так что Ваша Анна Каренина возбудит бесконечную жалость к себе, и всякому однако же будет ясно, что она виновата. Если я не так понимаю, пожалуйста, напишите мне.

Всего выгоднее для романа будет, если он будет появляться непрерывно, — как бы это было хорошо!

Еще забыл Вам написать, что я тут упиваюсь музыкой: «Руслан», «Жизнь за Царя»¹³, «Лоэнгрин», «Тангейзер»¹⁴, «Юдифь»¹⁵ и пр. и пр. Это моя единственная и очень большая отрада. Но об этом уж в другой раз.

Ваш всею душою
Н. Страхов

1 янв. 1875 г. Спб.

¹ Некрасов, очевидно, знал о разрыве переговоров Толстого с редакцией «Русского вестника» в ноябре 1874 г. В письме к А. Н. Островскому от 1 декабря 1874 г. он, перечисляя материал для «Отечественных записок» на 1875 г., назвал «…роман Л. Толстого, который поманил нас этою надеждою» — см.: Переписка Некрасова, Т. II, С. 138.

² Стасюлевич Михаил Матвеевич (1826—1911) — историк, журналист, редактор-издатель журнала «Вестник Европы». «Вестник Европы» имел большое количество подписчиков.

³ Воскобойников Николай Николаевич — с 1875 г. помощник редактора газеты «Московские ведомости».

⁴ Голохвастов Павел Дмитриевич (1838—1892) — историк, публицист, филолог. Троюродный племянник А. И. Герцена. Окончил Пажеский корпус; в 1857—1858 гг. служил в московском Главном архиве Министерства иностранных дел, в 1858—1859 гг. в Азиатском департаменте. Был известен как знаток древнерусского быта, истории и народного творчества. Познакомился с Толстым в конце 1872 г. Работая над романом из эпохи Петра I и «Азбукой», Толстой пользовался советами Голохвастова и его обширной библиотекой. Голохвастову принадлежит исследование «Законы стиха русского народного и нашего литературного» — журнал «Русский вестник» (1881, № 12), переработанное отдельное издание (СПб., 1883). В 1880-е гг. резко осуждал творческие и нравственные искания Толстого. Так, в письме к Страхову от 12 декабря 1886 г. Голохвастов писал: «…Толстой хочет и, конечно, не может рушить Церковь — нерушимую; но может мешать ей укрепиться, и мешает там, где она и без того слаба, — в обществе. Народа он, надеюсь, не развратит, но общество — развратит окончательно, втерев ему в рот змею за рыбу и камень за хлеб. Дорого обойдется России его вторая знаменитость…» (ЛН, Т. 86, С. 480).

⁵ Катков Михаил Никифорович — см. прим. 11 к Письму 48 Толстого к Страхову от 25 марта 1873 г.

⁶ Н. Страхов. Обучение народа (По поводу статьи «О народном образовании» гр. Л. Н. Толстого в «Отечественных Записках». Сентябрь 1874) — «Гражданин» (1874) № 48, С. 1213—1216; № 50, С. 1273—1275.

⁷ «Философский диспут 24 ноября» — «Гражданин» (1874, № 48), С. 1211—1212; то же — «Московские ведомости» (1874, № 308).

⁸ спиритизм (от лат. spiritus — душа, дух) — мистическое течение, связанное с верой в загробное существование душ умерших и характеризующееся особой практикой «общения» с ними — приемами т. н. физического медиумизма, «столоверчением» и т. д. Возник в 1843 г. в штате Нью-Йорк (США) и в 1852 г. был перенесен в Европу. В России первые спиритические сеансы были устроены в начале 1870-х гг. знаменитым медиумом Д. Юмом. Горячими сторонниками спиритизма в России были А. Н. Аксаков и профессора А. М. Бутлеров и Н. П. Вагнер.

⁹ Фрауэнштедт Христиан Мартин Юлиус (Christian Martin Julius Frauenstädt) (1813—1878) — немецкий философ, сначала был гегельянцем, но затем (в конце 40-х годов) сблизился с Шопенгауэром и стал пропагандистом его философии.

¹⁰ Корш Валентин Федорович (1828—1883) — журналист, историк литературы. Был редактором и арендатором газеты «Санкт-Петербургские ведомости» с 1862 г. Корш был снят с поста редактора до истечения срока аренды по представлению министра народного просвещения графа Д. А. Толстого.

¹¹ Е. А. Салиас пробыл редактором «Санкт-Петербургских ведомостей» очень недолго. См. о нем прим. 8 к Письму 66 Страхова к Толстому от 22 февраля 1874 г.

¹² Т. е. «Московские ведомости», «Санкт-Петербургские ведомости» и «Русский вестник».

¹³ «Руслан и Людмила» (1842), «Жизнь за Царя» (1836) — оперы М. И. Глинки (1804—1857).

¹⁴ «Лоэнгрин» (Lohengrin) (1848), «Тангейзер» (Tannhäusei) (1844) — оперы немецкого композитора и дирижера Р. Вагнера (1813—1883).

¹⁵ «Юдифь» (1862) — опера русского композитора и музыкального критика А. Н. Серова (1820—1871).

85. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

13 февраля 1875 г. Санкт-Петербург.

Напишу Вам несколько строк, бесценный Лев Николаевич, чтобы известить о впечатлении, производимом «Анною Карениной»¹. Какое-то очарование! Я видел ученых людей, которые чуть не прыгали от восторга. «Ах, как хорошо! Ах, как хорошо! Можно же так хорошо писать!»

И в самом деле, этот чистый, ясный, как кристалл, рассказ, в котором все видишь как на картине, где все и верно, и ново, производит вполне все то неотразимое действие, какое свойственно художеству.

Зато находятся скептики и серьезные люди, которые недоумевают и угрюмо допрашивают: «да что же тут важного, особенного? Все самое обыкновенное. Тут описывается любовь, бал — то, что тысячу раз описано. И никакой идеи!» и пр. и пр.

Но публику вы поймали — дело кончено. Я, признаюсь, сам не думал, что эти первые главы так хороши; только перечитывая их в «Русском вестнике», я понял, как это бесподобно. Сегодня у нас в Публ[ичной] Библиотеке разбиралось дело одного читателя, который поссорился из-за книжки Русского вестника с дежурным по зале и записал в жалобную книгу, что тот, верно, сам читает и оттого не выдает ему Русского вестника, что Библиотека — для публики, а не для служащих, что таковы принципы нынешнего царствования, и т. д.

Хороших замечаний я не слыхал; слышал очень странные; напр[имер], один злющий писатель говорил, что Левин, когда увидел Вронского, не мог наблюдать его иначе, как с ненавистью и след[овательно] не любил², если мог разбирать хорошие качества соперника³. Я возразил, что тут еще не страсть, что тут любовь еще святая. «А! так тем больше ненависти он должен был чувствовать. Эта любовь еще сильнее, напр[имер], я люблю своих детей: да я голову сорву тому, кто их обидит» и пр. и пр.

Будет. Прощайте и умоляю Вас об одном — не делайте остановок, пусть роман непрерывно появляется в каждой книжке. Тогда сбудется мое предсказание — успех неслыханный, беспримерный!

Ваш всею душою
Н. Страхов

1875 г. 13 февр.

¹ В журнале «Русский вестник» началось печатанье романа «Анна Каренина». В № 1 были опубликованы I—XV главы первой части.

² Т. е. Левин не любил Кити, по мнению «злющего писателя».

³ Глава XIV: «Есть люди, которые, встречая своего счастливого в чем бы то ни было соперника, готовы сейчас же отвернуться от всего хорошего, что есть в нем, и видеть в нем одно дурное; есть люди, которые, напротив, более всего желают найти в этом счастливом сопернике те качества, которыми он победил их, и ищут в нем со щемящей болью в сердце одного хорошего. Левин принадлежал к таким людям. Но ему нетрудно было отыскать хорошее и привлекательное во Вронском. Оно сразу бросилось ему в глаза. Вронский был невысокий, плотно сложенный брюнет, с добродушно-красивым, чрезвычайно спокойным и твердым лицом. В его лице и фигуре, от коротко обстриженных черных волос и свежевыбритого подбородка до широкого с иголочки нового мундира, все было просто и вместе изящно…».

86. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

16 февраля 1875 г. Ясная Поляна.

Очень вам благодарен, дорогой Николай Николаевич, за ваше коротенькое, но очень радостное для меня письмо. Я не только не ожидал успеха, но, признаюсь, боялся совершенного падения своей известности вследствие этого романа. Искренно говорю, что это падение — я готовился к нему — не очень бы тронуло меня месяц тому назад. Я был весь — и теперь продолжаю быть — поглощен школьными делами, Новой азбукой, к[оторая] печатается¹, грамматикой и задачником; но теперь, очень недавно, я задумал новую поэтическую работу², к[оторая] сильно радует, волнует меня и к[оторая] наверно будет написана, если Бог даст жизни и здоровья, и для которой мне нужна моя известность. И я очень, очень рад, что роман мой не уронил меня. В успех большой я не верю. Знаю, как вам хочется, чтоб был большой успех, и он вам кажется. Да и я совершенно согласен с теми, которые не понимают, о чем тут говорить. Всё так не просто (просто — это огромное и трудно достигаемое достоинство, если оно есть), но — низменно. Замысел такой частный. И успеха большого не может и не должно быть. Особенно первые главы, к[оторые] решительно слабы. Кроме того и плохо отделано. Это я с болью вижу. Я послал уже всё на 2-ю книжку и 3-ю не задержу. Но, сколько я знаю, редакция Русск[ого] вест[ника] не будет печатать в нынешнем году больше 3-х и потому перерыв будет. И я рад этому. У меня столько дела, что я бы не успел исправить и приготовить к печати всё подряд.

Я странно, страшно возбужденно живу нынешнюю зиму. Во-первых, я всё время хвораю простудой — зубная боль, лихорадочное состояние — и сижу дома. Потом у меня практическая деятельность: руководство 70 школ[ами], которые открылись в нашем уезде и идут удивительно. Потом — педагогические работы, о кот[орых] я говорил. Потом — старшие дети³, кот[орых] надо учить самому, так как гувернера всё еще не нашел. Печатание романа, корректуры его и Азбуки, срочные, и теперь еще вместе — семейное горе и новый план. Семейное горе это — страшная мозговая болезнь грудного 9-ти месячного ребенка⁴. Вот 4-я неделя, что он переходит все фазы этой безнадежной болезни. Жена сама кормит и то отчаивается, что он умрет, то отчаивается, что он останется жив идиотом. И странно: чувствую такую потребность и радость в работе, как никогда. Прощайте, что вы не пишете ничего про себя?

Вспоминаю я, три года тому назад вы всё это время были у нас⁵. Как мне с вами хорошо было.

Ваш Л. Толстой

16 февраля.

¹ «Новая азбука» печаталась в Москве в типографии А. Торлецкого и М. Терехова под наблюдением Николая Михайловича Нагорнова (1845—1896), мужа любимой племянницы Толстого — Варвары Валериановны (1850—1922), урожд. графини Толстой.

² Можно предположить, что «новая поэтическая работа» — задуманная Толстым обработка избранных мест из древней русской литературы.

³ Сыновья Сергей, Илья, дочь Татьяна.

⁴ Болезнь сына Николая, родившегося 22 апреля 1874 г. Умер 20 февраля 1875 г.

⁵ Страхов был в Ясной Поляне 18-19 февраля 1873 г. 18 февраля — именины Толстого.

87. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

23…24 февраля 1875 г. Ясная Поляна.

Сейчас послал корректуры на 2-й выпуск и многим недоволен¹. Вы разбередили мое авторское самолюбие относите[льно] этого романа, дорогой Николай Николаевич, и потому, если вам будет время и охота, пожалуйста, сообщите мне, что вы услышите или прочтете умного во осуждение этих глав. Много есть слабых мест. Я вам их назову: приезд Анны домой и доме². Разговор в семье Щербацких после доктора до объяснения сестер³. Салон в Петербурге⁴ и др.

Если попадут на эти места осуждения, то сообщите, пожалуйста. — В присланной мне корректуре есть конец драмы Аверкьева⁵, и, прочтя этот конец, я понял, почему мое писанье, исполненное недостатков, имеет успех. Там какой-то русский князь убил любовницу и в ужасе от своего поступка в первую минуту восклицает: О, я несчастный! В летописях будет написано, что я убийца! Ведь это ужасно! Читая эту мерзость, я понял, для чего белые стихи. Островский⁶ раз на мой вопрос, для чего он Минина написал стихами, отвечал: надо стать в отдаление. Когда человеку нет никакого дела до того, о чем он пишет, он пишет белыми стихами, и тогда ложь не так грубо заметна.

У меня до вас великая просьба. Шурин Петя Берс женился и весь поглощен своим медовым месяцем, и ему некогда заниматься моей Азбукой. Не будете ли вы так добры, взять ее под свое покровительство. Я прошу вот чего: передать какому-нибудь платящему книгопродавцу на комиссию оставшиеся у Берса экземпл[яры] Азбуки и Полн[ых] сочин[ений] и взять от Берса счеты его с Надеиным и счесться с ним.

Если вам это неприятно, затруднительно, то прямо напишите. Я понимаю всю свою бессовестность, прося вас об этом одолжении, но если вы захотите сделать это, то очень, очень буду благодарен. Это письмо может вам служить и документом, чтобы взять дела от П. Берса, которому я и прежде писал, что я избавляю его от своих дел.

Ваш Л. Толстой

¹ Корректуры «Анны Карениной» для февральской книжки «Русского вестника».

² Гл. XXII—XXIII первой части.

³ Гл. I—II второй части.

⁴ Гл. VI второй части.

⁵ Драма Д. В. Аверкиева «Княгиня Ульяна Вяземская». Соответствующее место — явление 10 в 4-м действии.

⁶ Имеется в виду историческая хроника А. Н. Островского «Козьма Захарьич Минин-Сухорук» (1862).

88. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

5…6 марта 1875 г. Ясная Поляна.

Очень благодарен вам, дорогой Николай Николаевич, за вашу готовность помочь мне в деле Азбуки¹. Недоволен я Берсом², а не Надеиным. От Берса я уже 2-й год не могу добиться никакого счета. Книги сдать можно Надеину. Книги — Азбуки (кажется, около 800 экз.) и Полн[ые] соч[инения] (остаток от 100, кот[орые] я послал Берсу. Сколько осталось, я тоже не знаю). Прошу я делать вот что: попросить Берса дать счет; но так как ему так некогда, что по моей неоднократной просьбе он счета не дает, то, по всей вероятности, он и вам его не даст. В таком случае попросите его передать вам или вашему поверенному все расписки или векселя, которые у него есть за отданные книгопродавцам книги и остальные книги — Азбуки и П[олные] с[очинения]. Потом сдать всё, кому хотите, и вести счет того, что принято от Берса. Кроме того, если это не затруднит Надеина, я просил бы его выписать и прислать мне весь его счет по моим книгам с начала и поныне. Видите, как я бессовестно определяю, что вам для меня делать. Вы сами меня избаловали. О статье О нар[одном] обр[азовании] вот что я знаю. В Москве два знакомых моих видели эту статью, списанною в рукописи. — Я же взошел, к сожалению, по печатанию Новой азбуки в дела с г-м Соковниным³ Детск[ой] педагог[ической] библиотеки и предлагал и даже просил его напечатать эту статью отдельной брошюрой, но он меня отговорил. Теперь письмо ваше подтвердило меня в том, что ее нужно напечатать. Но, признаюсь вам, фирма Гражданина мне не нравится. Впрочем, если вы находите, что ничего, то отдайте ее. Вообще относительно этой статьи предоставляю вам сделать, как вы хотите, и спорить и прекословить не буду⁴. Я желаю относительно ее только то, чтобы было напечатано ее как можно больше, но так, чтобы она окупилась или ничего не стоила.

Статья эта для меня нужна будет еще и потому, что теперь, к весне, мне придется написать отчет о деятельности Крапивенского училищн[ого] совета на основании мыслей, выраженных в статье, и отчет этот составит как бы 2-ю часть этой статьи. Вас же буду просить указать, где его напечатать. Всё это письмо пишу не к H. H. Страхову, с которым так много нужно бы поговорить, но к тому доброму человеку, к[оторый] взялся быть моим литературным и книгопродавческим опекуном.

Ваш Л. Толстой

Прилагаю при этом письмо к Берсу⁵, кот[орое] вы, может быть, найдете нужным передать или переслать ему.

¹ Письмо Страхова с выражением «готовности помочь» неизвестно.

² Петром Андреевичем Берсом.

³ Соковнин Николай Александрович (1841—1893) — педагог, позднее основатель магазина учебных пособий и издательства «Сотрудник школ» и управляющий типографией Терехова и Терлецкого, где печаталась «Новая Азбука».

⁴ спорить и прекословить не буду — оборот, употреблявшийся р старинных деловых документах: заемных письмах, доверенностях и т. и. Здесь он имеет шутливый оттенок.

⁵ Возможно, это письмо Толстого к С. А. Берсу от 28 февраля 1875 г. (ПСС, Т. 62, С. 151—152). Письмо к П. А. Берсу неизвестно.

89. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

21 марта 1875 г. Санкт-Петербург.

Прежде о деле, бесценный Лев Николаевич. Берс¹ сказал мне (ровно неделю назад), что он с удовольствием все передаст мне, что у него все записано, (он показал мне книгу), и доходы, и расходы, что Надеиным он очень доволен, но что есть еще маленькие счеты, которые он сведет и пришлет мне в понедельник, т. е. 18 марта. Я ждал вторник и среду, но в среду вечером заехал к нему, не застал его дома и написал ему записку, что, мол, остался (я то есть) еще на два дня, а больше ждать не могу, уеду. Сегодня пятница — ничего нет. Поэтому я дал магазину «Русская книжная торговля», который хорошо знаю и за которым смотрит мой приятель, писатель Дмитрий Иванович Стахеев², дал записку принять от Берса Ваши книги и навестить Вас о том, сколько их принято, а квитанцию выдать Стахееву. По личному условию с Берсом — он обещал передать книги по востребованию.

Вот все по этому делу. Тут есть подробность, требующая объяснения. Я завтра еду за границу на два месяца; случилось это совершенно неожиданно, но теперь все устроено. Один знакомый, однокашник Вышнеградский³ вздумал ехать в Италию с женою и двумя девочками дочерьми⁴, — сделать прогулку, пока не наступили жары — в Венецию, Неаполь, Рим, Милан и т. д. Он стал подзывать меня, и я, не имея никаких планов на лето, согласился. Теперь п богат, и пока проезжу 700 р., которые у меня есть,, на; моих двух местах вырастет без меня 400 р. Как бы то ни было, дело слажено. Если хотите порадовать меня письмом, пишите в Рим poste restante⁵; я буду там через две недели и пробуду дней пятнадцать. Скажу Вам откровенно — еду смотреть природу. Учиться — увы! — уже поздно; так что прямая цель — увидать чудеса искусства будет с моей стороны претензиею. Люди меня не интересуют, разве монахи, — я все-таки думаю, что там есть настоящие, хорошие. Но взглянуть на залив Неаполя, на Везувий очень хочется. Николай Яковлевич Данилевский сейчас только пожелал мне — извержения. Да, это было бы недурно.

Теперь прямой переход к Вашему роману. Волнение не уменьшается; сначала я думал, что второй выпуск имеет меньший успех, но теперь думаю, что даже больший. Толки такие разнообразные, что всего не перескажешь. Упрекают Вас в цинизме, за осмотр Китти⁶, за сцену падения⁷; но те, кто поумнее (напр[имер], Н. Я. Данилевский), приходят в восторг (настоящий восторг) от Вашей целомудренности: выпущены все подробности соблазна и рассказ начинается с той минуты, когда уже чувствуется стыд и раскаяние. О слабых местах, которые Вы указываете, никто и не говорит. Сегодня же вечером я слышал очень умное суждение: объективность так велика у Вас, что становится страшно за нравственный суд Ваш над лицами; в этом отношении Война и мир понятнее, проще — так это, конечно, и есть. Прогрессисты — Стасов⁸, Полонский⁹ удивляются, что Анна чувствует угрызение стыда и полагают, что Вы поэтому защитник старой морали. Эти старые, седые дураки и рассердили меня и разжалобили собою. Что же делается в этих головах, и что они вынесли из жизни, если полагают, что нормальная женщина при падении ничего не должна чувствовать, кроме удовольствия? Эти именно слова мне сказал Стасов.

Продолжайте, Лев Николаевич. Вы, очевидно, не можете себе представить впечатления, которое производите. То, что для Вас просто и ясно, так что Вы боитесь наскучить, для других и ново и поразительно. Тот взгляд на вещи, с которым Вы сжились, который стал Вашею натурою, есть уже большая мудрость и откровение. И самое то, что Вы высокомерно смотрите на свое произведение, придает ему удивительную строгость и глубину.

Есть за мною еще другое дело: Мещерский 24 марта выпустил номер с продолжением Вашей статьи, вероятно, половины¹⁰. Он обещает 600 оттисков, которые и пришлет Вам. Я просил его переверстать и сделать брошюру маленького формата; он обещал сделать это, если цензура ничего не выбросит, так как для переверстки нужно непременно посылать в цензуру, а в формате «Гражданина» не нужно — это журнал бесцензурный.

Простите теперь надолго, бесценный Лев Николаевич; когда вернусь, может быть, соберусь к Вам на день, на два; а то меня и теперь берет тоска при мысли просидеть все лето в Петербурге. Желаю Вам всего, всего хорошего.

Ваш всею душою
Н. Страхов

1875 г. 21 марта, Спб.

¹ Петр Андреевич Берс.

² Стахеев Дмитрий Иванович (1840—1918) — автор многочисленных романов, повестей и рассказов, а также стихотворений и драматических произведений. В 1875—1877 гг. он редактировал журнал «Нива». Страхов с конца 1874 г. жил вместе с семьей Стахеева в одной квартире.

³ Вышнеградский Иван Алексеевич (1831—1895) — однокашник Страхова по Главному Педагогическому институту. Выдающийся ученый, почетный член Петербургской Академии наук (1888). Один из основоположников теории автоматического регулирования, основатель научной школы по конструированию машин. В 1875 г. был профессором и директором Технологического института. С 1887 по 1892 г. — министр финансов.

⁴ Варвара Федоровна, Софья и Наталья Вышнеградские.

⁵ poste restante — до востребования (фр.).

⁶ Гл. I второй части романа.

⁷ Гл. X, XI второй части романа.

⁸ Стасов Владимир Васильевич (1824—1904) — русский художественный и музыкальный критик, историк искусства, почетный член Петербургской Академии наук (1900).

⁹ Полонский Яков Петрович (1819—1898) — поэт, член-корреспондент Петербургской Академии наук (1886).

¹⁰ Весной 1875 г. статья «О народном образовании» была перепечатана во 2-м приложении к журналу «Гражданин» (1875, №№ 12-14) и вскоре вышла отдельной брошюрой.

90. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

30…31 марта 1875 г. Ясная Поляна.

Очень, очень вам благодарен, дорогой Николай Николаевич, за все ваши хлопоты по моим делам. Всё прекрасно. Только вы меня очень заинтересовали тем, что нужно бы что-то сообщить. Что?

Радуюсь вашей поездке, желаю извержения и уверен, что оно будет. Вы в письме скрываете свое волнение; а я чувствую, что вы волнуетесь, как юноша, и радуюсь этому.

Еще упоминание ваше о монахах много и длинно заставило меня думать и искать филиацию мыслей, которая вас привела к ним. Очень, очень хотелось бы повидать вас. Вы думаете, что я о себе одном думаю. Напрасно. Я чувствую людей, которых я люблю, и я чувствую вас и знаю, что в вас в эти два (кажется) года, в кот[орые] мы с вами не видались и в кот[орые] вы ничего не печатали (кажется), многое выросло внутри, и я догадываюсь, но мне хочется подробно узнать, ощупать, что и куда?

Давно хотел вам сказать, между прочим. Помните, вы писали мне: прочтите в Иллюстр[ации] статью о Кав[казском] пл[еннике], я узнаю, кто это писал и т. д. Я давно угадал, что это вы. Ведь правда?

О романе что вы писали, одно меня порадовало — это суждение Данилевского. Мне говорил Самарин²: «Там, где две линейки точек, я догадывался, что должны были быть две главы, и жалко, что их нет». Я отвечал: «Жалко, что пропущена вся пакость. Если бы и 100 раз сначала писать, я бы в этом месте ничего не изменил». Я думал, что это мое только мнение, и не поверите, как радостно знать, что есть люди, как Данил[евский], понимающие чистоту. (Про вас я не говорю.)

Последний выпуск я задержал тем, что пришли мне несколько глав, к[оторые] я вставил и над к[оторыми] очень бился. Скажите, что вы о них думаете. Угостите меня как-нибудь письмом из Рима, когда захочется. Я любил Рим³. Прощайте, будьте сильны и здоровы.

Ваш Л. Толстой

¹ См. прим. 4 к Письму 19 Толстого к Страхову от 8 июля 1872 г.

² Вероятно, Ю. Ф. Самарин, который держал корректуры несостоявшегося отдельного издания «Анны Карениной» в 1874 г.

³ Толстой был в Риме в январе 1861 г.

91. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

22 апреля 14 мая 1875 г. Рим.

Roma, Via Felice, 143. 4 мая / 22 апр. 1875.

Какой Вы милый, какой Вы добрый, Лев Николаевич! Не могу выразить, как мне приятно было Ваше письмо; я получил его в первый же день, как приехал в Рим, и меня так и обдало теплом. Видно, Вы очень счастливы, должно быть, Вам хорошо работается и живется. Я крошечку позавидовал и очень порадовался. Ваши две новые главы интересуют меня в высшей степени, но прочитать их придется разве во Флоренции. Здесь маленький кружок русских, в который я попал, получает только Голос. Если Вы над этими главами очень бились, как Вы пишете, то они непременно — большое чудо, и я заранее радуюсь, что придется их читать.

Теперь обо мне. Вы задаете мне несколько вопросов и даже упрекаете меня в той (будто бы моей) мысли, что Вы об одном себе думаете. Нет, Лев Николаевич, этой мысли у меня нет; я знаю, как вы добры и чувствую вашу любовь. Но я писал Вам все о Вас, да о Вас потому, что искренно вхожу в Ваши интересы и мысли. Я поступаю так почти со всеми, даже иногда с пустейшими людьми; с Вами же считаю это и за долг, и за радость. Но что правда, то правда; я от Вас скрывался, я не был откровенен, говоря о самом себе. Отчего же? Скажу прямо — мне было стыдно открывать Вам то уныние, тот упадок духа, которые овладевают мною.

Я думал: вольность и покой

Замена счастью. Боже мой!

Как я ошибся, как наказан!²

Может быть, я переживу этот период и обновится моя юность яко орля³, но теперь я не вижу выхода. Вот два года, как я ищу дела и не нахожу его. Все меня слабо интересует, все не доростает до огня, который бы согрел всю душу. На эту тему я мог бы писать без конца, но мне это стыдно, — да притом это совершенно бесполезно и никому не интересно. В конце письма Вы высказываете очень хорошее пожелание: будьте сильны, Вы пишете. Да, именно этого мне следует пожелать.

В таком расположении духа я очень охотно согласился на поездку в Италию; южное небо и солнце я люблю нелицемерно. Но я увижу и людей и города; что же я там буду смотреть? — подумал я. Современная жизнь и современные люди нисколько не интересны. Настоящая жизнь человека — религия, искусство, какая-нибудь идея. Увижу древнее искусство, и увижу католичество; — одно отжило, а другое, может быть, еще живо? Католичество — великая религия; немцы потому и не понимают христианства, что они протестанты; всего лучше понимает его (из неверующих) Ренан, именно потому, что он католик. И вот мне хотелось повидать монахов, увидеть живущую в людях религию. (Я непременно посещу Оптину пустынь и какие-нибудь русские монастыри.) Что аскетизм есть последовательное выражение религии — для меня несомненно; я до семнадцати лет (даже первый год университета) жил в среде духовных и монахов, и знаю, в чем дело.

5 мая.

И в том и в другом отношении поездка была сначала неудачна. Хороший, теплый день был в Вене (25 марта — 6 апр.), но потом в Венеции был дождь и холод. Мы поторопились в Неаполь — там тоже. Так как у итальянцев термометры не в употреблении, то точных чисел, к сожалению, не знаю. Мои спутники (две дамы, две девочки и их отец) так и уехали, не дождавшись хорошей погоды; я решился дожидаться и дождался очень хороших дней. Прогулки в Villa reale, но особенно восхождение в монастырь Сан-Мартино и поездка утром в Сорренто были великолепны. Я испытал несколько минут истинного восторга, точно также, как невольное восхищение чувствовал и прежде — при въезде в Венецию, когда вышел на площадь Св. Марка, или когда вошел в Св. Стефана в Вене. Но общее впечатление Венеции очень грустное — вымирающий город; пустые и запущенные церкви и дома — точно пустые соты вымирающего улья. Но я решил еще раз побывать в Венеции перед отъездом. Неаполь — живой и радостно живущий город. Я был удивлен спокойствием и ясностью этих лиц. Но вот я в Риме — и опять впечатление смерти, и еще с большею силою. Рим величав, грандиозен, очень красив, и все-таки он ничтожен и мертв сравнительно с теми развалинами и с теми воспоминаниями, на которых стоит. Я приехал из Неаполя вечером, и первое, что меня поразило — двадцать или тридцать омнибусов от отелей. Они уехали почти пустые, так как сезон Рима уже кончился. Потом я на всех улицах встречал множество этих отелей, огромных домов, с иголочки, и подражающих palazzo. Потом каждый день я вижу, что жители Рима ходят пешком, а разъезжают по городу иностранцы с красными книжками Бедекера⁴. Что же бывает во время сезона? И теперь это как пятно, закрывающее Рим. Но мне говорят (я нашел здесь знакомого скульптора, Антокольского⁵, очень умного человека), что Рим весь и живет иностранцами, что сам он мертв и в художественном и в умственном отношении, а иностранцы (5000 одних художников!), разумеется, не образуют ничего целого и каждый живет душою вне Рима.

Теперь погода стоит прелестная; я нанял себе при помощи Антокольского меблированную комнату и живу очень благополучно. Кругом столько интересного, и прогулка на Monte Pincio одна может составить удовольствие дня. Лениво таскаюсь по музеям, брожу по улицам, раз пять в день пью кофе в одном из бесчисленных кафе. Я не собираюсь ничего изучать и не питаю никакой жадности в произведениям искусства; но есть неотразимые вещи — Пантеон, Венера Капитолийская, Аполлон Бельведерский (только вчера видел), — еще лучше, по-моему, там же — Меркурий Бельведерский; Мадонны Рафаэля, Форум, Колизей, бани Каракаллы и пр. и пр. Св. Петр больше изумляет, чем дает наслаждение; первое же впечатление было этой страшной громадности, и привыкнуть к нему невозможно.

Между тем прочитал «Ante-Christ» Ренана⁶ и теперь читаю Voyage en Italie Тэна⁷, что очень помогает мне отдавать себе отчет во впечатлениях. Хочу даже писать корреспонденцию в «Гражданин», так как ничем иным заняться невозможно.

А монахи так мне и не даются. В Неаполе они меня удивляли своею серьезностью сравнительно с ясностью лиц остального населения. Здесь они просто отвратительны. Наших монахов я ставлю в тысячу раз выше; тут их лица грубы, скучны и больше ничего. Впрочем, еще попытаюсь.

Нужно мне отвечать еще на Ваши вопросы. Я Вам писал, что нужно бы что-то Вам сообщить. Вы меня спрашиваете — что? — не помню, решительно не помню, о чем дело; столько впечатлений прошло через голову.

Насчет статьи в Иллюстрации Вы ошиблись; не я ее писал, и до сих пор не знаю кто. Должно быть поэт Случевский⁸, заправляющий Иллюстрациею уже несколько лет. Мне очень приятно было встретить чужое мнение, которое близко к моему (я теперь смутно его помню). Вчера я прочитал в Голосе (здесь получается один экземпляр) фельетон об «Анне Карениной», который меня порадовал. Думаю, что его писал Загуляев⁹. Престранная вещь! Вас обвиняют (не он, он защищает) в безнравственности, в сальности! Каково недоразумение! Какая путаница в головах, какая страшная тупость! Повторяю — их нужно бить обухом по лбу, чтобы они остановили внимание на том, на чем следует. Но толки об Вас своим тоном, своим характером, по-моему, ясно показывают, что Ваш авторитет утвердился незыблемо, что о Вас считают нужным подумать, прежде чем писать. О Войне и мире далеко не так много писали, как об Анне Карениной.

Не напишете ли мне несколько строк во Флоренцию? Я пробуду в Риме до 4 мая по нашему стилю, и сюда письмо едва ли поспеет.

Утешьте меня, хоть Вы и заняты, хоть Вы и за большим и важным делом. Но ведь тогда-то и легко пишется.

Ваш всею душою
Н. Страхов

¹ «Голос» — ежедневная газета, «политическая и литературная», либерального направления, выходившая в Петербурге с 1863 по 1884 г. Редактор-издатель — Андрей Александрович Краевский (1810—1899).

² «Евгений Онегин» Пушкина, гл. VIII (Письмо Онегина к Татьяне).

³ Псалтирь, псалом 102: 5.

⁴ Бедекер Карл (Karl Baedeker) (1801—1859) — немецкий издатель. Основал в 1827 г. в Кобленце издательства путеводителей по разным странам. Слово «Бедекер» стало названием путеводителей.

⁵ Антокольский Марк Матвеевич (1843—1902) — русский скульптор, академик скульптуры, с конца 1877 г. жил и работал в Париже.

⁶ «L’Antéchrist» («Антихрист») (Париж, 1873).

⁷ «Voyage en Italie», T. 1-2 (1866); русский перевод: «Путешествие но Италии» (1913—1916) — книга И. Тэна.

⁸ Случевский Константин Константинович (1837—1904) — поэт, с 1891 г. главный редактор официальной газеты «Правительственный вестник».

⁹ Загуляев Михаил Андреевич (1834—1900) — журналист, беллетрист, переводчик. В «Голосе» вел передовые политические статьи, затем стал главным редактором политического отдела.

92. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

5 мая 1875 г. Ясная Поляна.

Не сердитесь, дорогой Николай Николаевич, что это письмо будет коротко. Написал 8 писем и письмо к вам — задушевное — откладывал под конец. А теперь уже и время нет. Всё лучше коротенькое, чем ничего. Я знаю, как весело за границей получать письма из России.

В особенности мне хочется ответить вам на то, что вы пишете о себе. Немножко мне открылось ваше душевное состояние, но тем более мне хочется в него проникнуть дальше. И желание мое законно: оно не зиждется на умственном интересе, а на сердечном влечении к вам. Бывают души, у которых одни двери — прямо в жилые комнаты. Бывают большие двери, маленькие, настежь и запертые; но бывают с сенями и с подвальными и парадными лестницами и коридорами. У вас сложные коридоры; но апартаменты хорошие — и, главное, я их люблю. — И всегда я желал проникнуть в них. Вы всегда говорите, думаете, пишете об общем — объективны. И все мы это делаем, но ведь это только обман, законный обман, обман приличия, но обман, вроде одежды. Объективность есть приличие, необходимое для масс, как и одежда. Венера Милос[ская] может ходить голая, и Пушкин прямо может говорить о своем личном впечатлении. Но если Венера пойдет голая и старуха-кухарка тоже, будет гадко. Поэтому решили, что лучше и Венере одеться. Она не потеряет, а кухарка будет менее безобразна Этот компромисс мне кажется и в умственных произведениях. И крайности, уродства, surcharge¹ одежды часто вредит; а мы привыкли. И вы слишком одеваетесь объективностью и этим портите себя, для меня по крайней мере. Какие критики, суждения, классификации могут сравниться с горячим, страстным исканием смысла своей жизни? Как странно, что вы ищете монахов, хотите ехать в Оптину пустынь. То самое, что я хотел и хочу.

Как бы нам увидаться? Я еду в Самару с семейством в конце мая, вернусь в августе. Ах, если бы вы приехали ко мне!

Во всяком случае пишите мне, пожалуйста. В Самаре адрес: в Самару (до востребования). Я послал в 4-й No и до осени не дотронусь.

Ваш Л. Толстой

¹ surcharge — излишек (фр.).

93. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

5 июня 1875 г. Ясная Поляна.

5 июня. Дорогой Николай Николаевич!

Пишу перед отъездом в Самару о деле только. К Георгиевскому¹ через Каткова и от меня послана в Учен[ый] комит[ет] моя Нов[ая] азбука. Если можете, помогите, чтобы поскорее ее рассмотрели, и, будьте так добры, уведомьте о том сейчас же в Москву, чтобы можно было напечатать, одобрено или рекомендовано, Николая Михайловича Нагорнова на станцию Мытищи Ярославской железной дороги. Он ведет дело печатания, и у него склад моей Азбуки. Он женат на моей племяннице. Ему же, пожалуйста, попросите Русскую книжную торговлю² выслать деньги, если есть вырученные за мои книги.

Ваш Л. Толстой

¹ Георгиевский Александр Иванович (1830—1911) — председатель Ученого комитета Министерства народного просвещения.

² книжный магазин в Петербурге, который принял от П. А. Берса все книги Толстого.

94. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

24…25 июля 1875 г. Хутор в Самарской губ.

Получил ваши прекрасные четыре письма¹, дорогой Николай Николаевич; письма, писанные так давно и некоторые такие важные для меня — я говорю о тех, где вы пишете про себя. Я их перечитал по нескольку раз и жду с большим, чем когда-нибудь, нетерпением времени увидаться с вами. Теперь же ничего не отвечаю. Я на траве вот уже 6 недель², и вы не можете себе представить, до какой степени одурения — приятного — я дошел. Я только с трудом могу понимать и вспоминать ту жизнь, которой я живу обыкновенно, но жить ей не могу. Как когда хорошо обложило и мочит дождь, только потому и веришь, что есть небо, что видал его и кое-где как будто обманчиво просвечивает, так и я верю, что есть моя духовная жизнь.

Пью кумыс с башкирами, покупаю лошадь, делаю скачки, выбираю землю пахать, нанимаю жать, продаю пшеницу и сплю. Около 15 августа мы будем, Бог даст, в Ясном, и я тогда, очнувшись, тотчас же напишу вам и буду надеяться, что мы увидимся. — Одно у меня нехорошо, но одно это самое важное — жена не то, что больна, но хуже: угрожает быть больною — слабеет, скучнеет… Это кажется так мало, а это ужасное несчастье, и я об одном молю Бога, чтобы миновало меня это несчастие. Вы, пожалуйста, после неприятного впечатления, кот[орое] произведет на вас это письмо, подумайте, что я на траве и сплю, и не выводите никаких обо мне заключений, а помните, какой я был и буду, Бог даст, а главное, что я вас очень люблю.

Ваш Л. Толстой

Одно не могу не приписать вам. Я живо вспомнил вас, надписывая вам адрес, как вы на вешалке в библиотеке³ найдете это письмо. Именно: то, что вы удивляетесь как будто, что я ищу монахов (я нашел одного в Бузулуке), что я будто живу полной жизнью и что моя жизнь что-то ясное, полное, а ваша — напротив. Не думайте этого. Вы многое, мне кажется, относите к своей личности из того, что есть свойство всех людей и, простите за гордость, лучших людей.

¹ Письма Страхова неизвестны.

² Толстой приехал на самарский хутор 12 июня.

³ Т. е. в вестибюле Публичной библиотеки.

95. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

25 августа 1875 г. Ясная Поляна. Дорогой Николай Николаевич.

Сейчас (2-й день нашего возвращения из Самары) прочел Последнего идеалиста¹ и очень вам благодарен за него. Вместе с вашими последними письмами и этим я имею от вас всё то, что вы хотите и можете сказать о себе; и я признаюсь, я много, много узнал нового.

Я узнал, главное, то из вашей повести, о чем я и догадывался всегда, что ваше сочувствие ко мне и мое к вам основано на необыкновенной родственности нашей духовной жизни. Я надеюсь, что эта отрезанность пуповины, это равнодушие к одной стороне жизни есть только признак другой пуповины, пропускающей более сильные соки, и надеюсь, что ни вы, ни я не хотели бы променяться с теми, которым мы лет 15, 20 тому назад так завидовали.

И как вы правы, что Гамлет Щ[игровского] у[езда]² и лишние люди не произошли от того, что Ник[олай] Павлов[ич]³ любил маршировку, как нам это внушают Анненковы⁴, и что это не есть плачевная слабость одного периода русской жизни или даже вообще русского человека, а это есть громадная, новая, не понятная Европе, понятная индийцу сила. Признаюсь вам, я всегда чувствовал то, что чувствовал ваш герой и Гамлет, но никогда не жаловался на это, а гордился и радовался и теперь, чем ближе к смерти, тем больше радуюсь.

Мы приехали 3-го дня благополучно. Я не брал в руки пера два месяца и очень доволен своим летом. Берусь теперь за скучную, пошлую А[нну] Карен[ину] и молю Бога только о том, чтобы Он мне дал силы спихнуть ее как можно скорее с рук, чтобы опростать место — досуг очень мне нужный — не для педагогических, а для других, более забирающих меня занятий⁵. Педагогические занятия я люблю так же, но хочу сделать усилие над собой, чтобы не заниматься ими.

Что вы делаете? Успокоились ли вы от грустных впечатлений кончины вашего брата? Главное, работаете ли вы? и что? Мое знакомство с философом Соловьевым⁶ очень много дало мне нового, очень расшевелило во мне философские дрожжи и много утвердило и уяснило мне мои самые нужные для остатка жизни и смерти мысли, которые для меня так утешительны, что если бы я имел время и умел, я бы постарался передать и другим.

Есть ли надежда увидаться с вами нынешний год? Не поедете ли куда-нибудь через Москву? В Москву я бы приехал к вам, или вы приехали ко мне. К себе же звать вас из Петербурга я, разумеется, не смею.

Ваш Л. Толстой

¹ «Последний из идеалистов (Отрывок из ненаписанной повести)» Страхова был напечатан в журнале «Отечественные записки» (1866, № 7). Позднее вошел в книгу Страхова «Воспоминания и отрывки» (СПб., 1892).

² «Гамлет Щигровского уезда» — повесть Тургенева (1849).

³ Николай Павлович — император Николай 1.

⁴ Вероятно, Анненков Павел Васильевич (1813—1887) — критик, историк литературы, прозаик, мемуарист.

⁵ Речь идет, вероятно, о религиозно-философских работах. В ноябре 1875 г. Толстой начал статью о значении религии.

⁶ 3 мая 1875 г. В. С. Соловьев писал Толстому из Москвы и просил разрешения приехать в Ясную Поляну познакомиться с Толстым перед тем, как отправиться в длительную заграничную научную командировку. Это намерение Соловьева стало известно Толстому еще до получения его письма. А. А. Соколов (друг юности Соловьева), которому Толстой предлагал работать в задуманной им учительской семинарии, писал Толстому 24 апреля 1875 г.:

«Многоуважаемый Граф Лев Николаевич,

Очень прошу извинить мне, что до сих пор не уведомил Вас о Вашей рукописи [романа „Анна Каренина“]. Я передал ее в день своего приезда в Москву в руки самому Каткову, но при этом совершенно забыл взять с него расписку. Однако ж я надеюсь вполне исправить эту непростительную забывчивость: Соловьев, который был со мной у Каткова, возьмет с него расписку и либо перешлет ее Вам, либо привезет сам, потому что ему очень хочется побывать у Вас. Но вот еще обстоятельство: в свертке не оказалось Вашего письма к Каткову, которое, помнится мне, Вы ему писали. Забыли ли Вы его отослать или отослали отдельно? Это тоже тревожит меня, хотя я и не мог потерять письма. Еще раз прошу у Вас извинения, что до сих пор не писал Вам. Я все думал, что Соловьев скоро увидит Каткова и возьмет с него расписку, которую я и хотел переслать Вам. Поблагодарю Вас, Лев Николаевич, кстати за тот радушный прием, который Вы мне оказали. От души желаю Вам всего хорошего. Мой поклон всем Вашим.

Готовый к услугам

А. Соколов.

1875, IV, 24.

Алферово.

О деле нашем можно написать либо очень много, либо совсем ничего не писать. Я избираю второе» (ОР ГМТ).

Ответ Толстого неизвестен. Соловьев приезжал в Ясную Поляну около 10 мая.

96. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

6…7 сентября 1875 г. Ясная Поляна.

Отвечаю на два ваши вопроса, дорогой Николай Николаевич, на один ничтожнейший, другой — важнейший.

1) Брошюрку¹ половину экземпл[яров] перешлите Соловьеву² в Москву, другую половину пусть продает ваш Пет[ер]б[ургский] магазин.

2) Редко мне приходится с таким ожиданием только одного самого лучшего, с та[кой] искренностью и отсутствием оговорок и задних мыслей звать и ждать кого-нибудь, как я жду и зову вас. Я уже и поджидал вас.

Я никуда не поеду, кроме как на сессию окр[ужного] суда в село Сергиево³, куда я назначен присяжным с 16-го по 22 сентября. Стало быть, только не на эту неделю.

А вы не думайте, чтобы из нашего свиданья ничего не вышло. Для вас, может быть, не выйдет, а для меня выйдет. Мне столь многое нужно подвергнуть вашей критике! И не пустяки, а важное.

С своим романом⁴ вожусь по утрам, но не берет, и ухожу на охоту.

Вы лучше не пишите, а телеграфируйте, когда и на какой поезд выслать лошадей.

Ваш Л. Толстой

¹ Статью «О народном образовании».

² Соловьев И. Г. — московский книгопродавец. Книжный магазин Соловьева находился на Страстном бульваре (см. прим. 7 к Письму 27 Толстого к Страхову от 15 сентября 1872 г.).

³ Сергиево — большое торговое село Сергиевское Чернского уезда Тульской губернии, ныне город Плавск. 17 сентября С. А. Толстая писала сестре, Т. А. Кузминской: «Вчера Левочка ездил в Сергиевское присяжным, но так о нас беспокоился, что послал сегодня за свидетельством к доктору, а сам вернулся домой» (ОР ГМТ).

⁴ Роман «Анна Каренина».

97. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

Конец сентября-начало октября 1875 г. Санкт-Петербург.

Не даром мне хотелось видеть Вас и недаром я к Вам ездил¹, бесценный Лев Николаевич; я вынес от Вас возбуждение, которое, надеюсь, не погаснет. У меня зароились планы разных писаний; мне захотелось иметь тот же жар и ту же преданность высшим целям, какие есть у Вас. Но об этом буду писать после, и подумавши. Теперь же я должен писать Вам о делах прямо Вас касающихся. Вечером в ту субботу, когда я от Вас уехал, я видел Каткова. Я хотел говорить с ним о своих статьях, а он говорил все о Вас. Он встревожен тем, что не знает, как и когда кончится Анна Каренина, и как ему распорядиться с журналом… Самое лучшее и удобное было бы, по его мнению, если бы Вы в нынешнем году закончили вторую часть, а остальную половину романа напечатали в следующем году, что это было бы и удобнее для Вас, так как Вы запоздали, и легче для журнала, которому трудно понести в один год 20 тысяч расхода. Я уверял его, что Вы хотите кончить роман еще в нынешнем году и что я даже ожидал увидеть конец в 4 последних книжках Р[усского] вестника. На это он мне стал говорить о каких-то слухах, что Вы не хотите печатать у него вторую половину романа. Я уверял, что ничего подобного от Вас не слышал. Тогда он пустился доказывать, что делает и расположен делать Вам всевозможные льготы и уступки, и что Вам нет возможности извлечь из Вашего романа больше выгоды, чем теперь, когда Вы, взявши с журнала 20 тысяч, потом издадите роман отдельно.

Его подозрительность меня несколько удивила; я обещался написать к Вам об этом, именно просить Вас вывести его из неизвестности²… Относительно меня он тоже выразил подозрение. Он до сих пор не читал моей статьи о Соловьеве³, а только просмотрел, но подумал, что я очень жестоко отношусь к нему, что хочу совсем его раздавить; я уверял, что и мысли подобной у меня не было.

Признаюсь, вообще я почувствовал в этот раз к Каткову некоторое сожаление, смешанное с уважением. Его исхудавшее лицо, седые волосы, тонкие как паутина, тяжелая манера разговора и самая форма черепа, чем-то бросившаяся мне в глаза, производили тяжелое впечатление; этот человек ни минуты не спокоен — в нем непрерывно и напряженно совершается какая-то внутренняя работа. Он раз засмеялся — мне показалось странным, что он может смеяться.

В понедельник я был здесь, а во вторник вечером опять шло дело об Вас. Литераторы, примыкающие к Славянскому комитету, затеяли литературный Сборник в пользу Герцоговинцев⁴ и собирались, чтобы столковаться. Поручили мне просить Вас, а может быть еще напишут к Вам соборное послание — дайте что-нибудь в Сборник. Так как я сам неизбежно появлюсь в этом Сборнике, то конечно мне лестно бы было, чтобы и Вы там были. Я, разумеется, в Комитете ничего не сказал о том, что Вы сомневаетесь в самом существовании Герцоговинцев, и вообще не мешал членам предполагать, что Вы сочувствуете славянофилам и что, например, перед коллективною просьбою Комитета непременно уступите⁵. Простите за это лукавство.

На минуту видел Надеина, — нужно будет еще повидать. Он уверяет, что человек 150 спрашивали Вашу двухрублевую Азбуку. Я переведу в его магазин экземпляров 200.

Пока прощайте. Скоро буду опять писать к Вам. И в Москве, и в Петербурге меня так и завертело. Сегодня Аверкиев будет читать у меня свою драму Разрушенная невеста (т. е. невеста Петра II). Он приехал, чтобы хлопотать о постановке, которая встретила затруднение. Вот Вам одна новость, по которой можете судить о моих занятиях и удовольствиях.

Ваш всею душою
Н. Страхов

Графине⁶ мое усерднейшее почтение.

¹ Страхов был в Ясной Поляне в конце сентября 1875 г.

² В письме к Каткову от 10-20 октября 1875 г. Толстой писал: «Очень сожалею, многоуважаемый Михаил Никифорович, что слухи, не имеющие никаких оснований, потревожили вас. …я теперь одного только желаю, как можно скорее кончить роман, чтобы напечатать его в Русском вестнике, но не могу этого обещать, так как продолжение зависит от независящей от меня способности к работе, и потому не обещаю…» (ПСС, Т. 62, С. 207).

³ Соловьев Владимир Сергеевич (1853—1900) — религиозный философ, поэт, публицист, проповедовал утопичный идеал всемирной теократии.

⁴ При Петербургском Славянском Благотворительном обществе в 1875 г. была образована Комиссия для сбора пожертвований в пользу славянских семейств, пострадавших от восстания в Герцеговине и Боснии, с той же целью издан был сборник «Братская Помочь» (вышел в конце февраля 1876 г.)

⁵ Толстой в сборнике не участвовал.

⁶ С. А. Толстая.

98. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

26? октября 1875 г. Ясная Поляна.

Не писал и не отвечал вам долго, дорогой Николай Николаич, потому что всё это время был в самом дурном состоянии — мучался нездоровьем домашних, да и сам всё был нездоров. Кидался от одной работы к другой, но ничего почти не сделал.

Особенно при начатой работе очевидно то, что нельзя нарочно писать. Кажется, отчего бы не продолжать начатое. Попробуешь — видишь, что руки не достают до того места, где оставил работу; и чем больше стараешься, тем яснее видишь, что делаешь совсем не то, что нужно, и даром тратишь матерьял.

А подняться на те подмостки зависит не от меня. И сидишь, ждешь, пока под ногами вырастут эти подмостки¹.

О нашем последнем свиданьи беспрестанно вспоминаю с приятным сознанием важного и хорошего сделанного дела. Желаю только того, чтобы для вас хоть в малой мере было это свиданье так же плодотворно, как — я знаю, что оно будет, — для меня. — Я почему-то думаю и надеюсь, что вы уже начали работать и с сознанием того, что то, что вы делаете, — самое важное, и что вы одни можете и обязаны сделать это. Я убежден, что у каждого человека есть такое дело, и ваше главное дело я смутно предчувствую. Я начал писать то, о чем я вам говорил, и надеюсь, судя по началу, что я буду писать это долго и не издам, и не разочаруюсь.

Для меня это несомненно важно. И я удивляюсь, как мы в наш век недоверчивы к себе или неискренни. Что-нибудь я в 50 лет вынес из жизни общее. Как же мне не попробовать сказать это, как я умею. Пусть о рефлексах², туманных пятнах и т. п. тонкостях, тем более удаляющихся от того, что единое на потребу³, чем более они тонки и точны, пусть о них говорят те, кому есть еще время. А нам с вами некогда. Надо отдать вверенный талант хозяину. Если бы мы могли слиться с верующими христианами или с отрицающими матерьялистами, мы и не обязаны были [бы] уяснять свое личное воззрение. А теперь я с радостью чувствую, что это и мой долг, и мое влечение сердца, и вы то же чувствуете; и вы должны отдаться этому влечению и высказать то, что вам положил Бог на сердце. Сколько таких мелких случаев жизни, где у всех одна разумная мысль и все таят ее и только потом упрекают друг друга: «да зачем же ты не сказал, я то же думал». Смысл определенный того, что я советую вам: уяснить и изложить ваше религиозное мировоззрение столь искренно и столь кратко, сколько возможно — не для того, чтобы опровергнуть кого-нибудь, но помочь тем, к[оторые] в том же бедственном одиночном состоянии, как и вы, но слабее вас умом и опытностью. Если вы ни к чему не придете, и то вы обязаны сделать.

Не сердитесь за бестолковое письмо; с помощью вашей дружбы ко мне, в которой никогда не сомневаюсь и к[оторой] так дорожу, вы поймете, что я хотел сказать.

¹ В тот же день Толстой писал А. А. Фету: «…Страшная вещь наша работа. Кроме нас, никто этого не знает. Для того, чтобы работать, нужно, чтобы выросли под ногами подмостки. И эти подмостки зависят не от тебя. Если станешь работать без подмосток, только потратишь матерьял и завалишь без толку такие стены, которые и продолжать нельзя. Особенно это чувствуется, когда работа начата. Все кажется: отчего же не продолжать? Хвать-похвать, не достают руки, и сидишь дожидаешься…» (ПСС, Т. 62, С. 209).

² Намек на популярную книгу И. М. Сеченова «Рефлексы головного мозга», появившуюся в 1863 г.

³ Лука, 10: 41-42: «Марфа, Марфа, печешеся о мнозем, единое на потребу» (в современной русской Библии: «Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно»).

99. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

4 ноября 1875 г. Санкт-Петербург.

Простите меня, бесценный Лев Николаевич. Я долго не отвечал Вам потому отчасти, что собрался отвечать слишком основательно. Я купил копировальную книжку¹ и задумал писать к Вам длинные философские письма, копии которых будут оставаться в этой книжке. Я задумал это еще дорогой, когда возвращался от Вас. Ваш пример и Ваши письма сильно возбуждают меня. Разница здесь между нами та, что Вы воодушевлены, работаете мыслью и сердцем, чтобы добыть решение или пояснение высших вопросов, я же, как будто усталый или бессильный, только вечно смотрю на эти вопросы, только беспрестанно обращаюсь к ним своею мыслью, почти не ожидая разрешения. Но это действительно так. Мысль о смерти есть самая обыкновенная моя мысль, так что я уже перестал ее поворачивать и рассматривать. Меня уже просто занимает то, что Вы назвали (письмо во Флоренцию) смыслом жизни. Я прислушиваюсь, вглядываюсь, но не стремлюсь, как Вы, не борюсь с задачею. — Я ей верен, но что же больше делать, если чувствуешь слабость сил?

А между тем жизнь идет своим чередом, и иногда кружит меня очень сильно. Попробую пересчитать, что поглощает мое время. Устройство квартиры почти кончено. Затем

1. Опера

2. Издание сочинений Ап. Григорьева; печатание начнется на этой неделе².

3. Служба в библиотеке.

4. Ученый комитет

5. Славянский комитет

6. Комитет для сборника в пользу Герцоговинцев.

7. Литературные знакомства: Майков, Полонский, Достоевский, Случевский, Ф. Берг³, Аверкиев.

Кстати — он прожил здесь недели три и много читал свою новую драму Разрушенная невеста; в ней есть точно такое же место об истории, какое привело Вас в негодование в Ульяне Вяземской — впрочем такие места есть во множестве у В. Гюго. — Имел удовольствие слушать драму два раза.

8. Связи, которые так или иначе завязались, но которых развязать нельзя: В. В. Григорьев⁴, И. П. Корнилов⁵, Н. П. Семенов⁶, К. А. Коссович⁷, Кашпиревы, Зверевы, другие Майковы⁸ и т. д.

И многое другое. Я бы жаловался на эту суету, если бы чувствовал, что могу лучше употребить время, но теперь я иногда думаю, что она здорова, что она не дает мне отдаваться усилиям может быть совершенно напрасным.

Здоровье мое действительно почти безукоризненно.

И так за мною начало писем, последую Вашему совету: сделаю, что могу и скажу, что знаю.

Ваш всею душою
Н. Страхов

1875 г. 4 ноября.

¹ Копировальная книжка — книга из плотной, очень тонкой бумаги, в которой посредством копировального пресса воспроизводились написанные специальными чернилами документы, письма и т. д. В 1894 г. копировальные книги для корреспонденции Толстого были заведены в Ясной Поляне.

² Первый (и единственный) том сочинений умершего в 1864 г. Аполлона Александровича Григорьева вышел в издании Страхова в 1876 г. в Петербурге.

³ Берг Федор Николаевич (1839—1909) — поэт, прозаик, переводчик, журналист. С 1874 г. фактический, а затем и официальный редактор-издатель газеты «Русский мир».

⁴ Григорьев Василий Васильевич (1816—1881) — см. прим. 15 к Письму 60 Страхова к Толстому от 26 ноября 1873 г.

⁵ Корнилов Иван Петрович (1811—1901) — государственный деятель, член Совета Министерства народного просвещения, председатель Славянского благотворительного комитета.

⁶ Семенов Николай Петрович (1823—1904) — брат географа и путешественника П. П. Семенова-Тян-Шанского, член редакционной комиссии для состав ления положения о крестьянах при подготовке реформы 1861 г.; служил в Министерстве юстиции, с 1868 г. — сенатор, писатель и переводчик (за перевод стихотворений А. Мицкевича в 1886 г. получил Пушкинскую премию). Автор книги «Русская номенклатура растений». Друг Н. Я. Данилевского.

⁷ Коссович Каэтан Андреевич (1815—1883) — профессор Петербургского университета, санскритолог, сослуживец Страхова по Публичной библиотеке в Петербурге, редактор научных трудов Библиотеки.

⁸ Майков Леонид Николаевич (1839—1900) — историк литературы, библиограф, этнограф, академик Петербургской Академии наук. С 1868 г. помощник редактора, а в 1883—1890 гг. — редактор «Журнала Министерства народного просвещения». С 1882 г. — помощник директора Публичной библиотеки в Петербурге. С 1893 г. — вице-президент Академии наук. Брат А. Н. Майкова (см. прим. 7 к Письму 7 Толстого к Страхову от 3 марта 1872 г.).

100. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

8…9 ноября 1875 г. Ясная Поляна. Дорогой Николай Николаич.

Я всё это время — 2 недели — ходил за больной женой, к[оторая] родила умершего тотчас ребенка и была при смерти. Но — странное дело — я никогда с такой силой не думал о тех вопросах, кот[орые] занимают меня, как в это время. Я читал и перечитывал снова внимательно Вундта¹ и в первый раз понял всю силу матерьялистичес[кого] воззрения и два дня был совершенным материалистом, но зато уже в первый и последний раз. Теперь тем более я радуюсь ваше[му] плану и вызываю на переписку.

Итак, до свиданья умственного.

Боже мой, если бы кто-нибудь за меня кончил А. Каренину!

Невыносимо противно.

Ваш Л. Толстой

¹ Вундт Вильгельм Макс (Wilhelm Max Wundt) (1832—1920) — немецкий психолог и философ-идеалист, один из основателей экспериментальной психологии.

101. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

16, 23 ноября 1875 г. Санкт-Петербург.

Начну, бесценный Лев Николаевич, с маленького события, которое меня теперь занимает. В Р[усском] Вестнике явился роман «Млечный путь»¹, — явное подражание Вашей Анне Карениной. Из него Вы можете видеть, как понимает Вас Авсеенко. Редко я читал что-нибудь с таким негодованием и отвращением. Я даже никогда не думал, что он так глуп, как оказалось. Он сочиняет — не описывает, а сочиняет большой свет с такою сластью, с таким животным смаком рассказывает любовные похождения, что очевидно понял Вас совершенно навыворот. И вот, что он разумел под культурою и культурными интересами!

Я заговорил об этом потому, что мне хочется сказать, как я понимаю Вас, какое высокое значение имеет для меня тот нравственный дух, которым все у Вас проникнуто. Вы не моралист, Вы истинный художник; но нравственное миросозерцание всегда отзывается в художественных произведениях, и я с изумлением и радостью вникаю в Ваши образы, следя за этим миросозерцанием. Может быть я скажу Вам то, что Вы сами не сознаете. Отвлеченные, нравственные правила всегда узки и односторонни, и в Ваших созданиях выражается гораздо больше, чем кто-нибудь (даже Вы сами) может формулировать отвлеченным языком. Искусство часто упрекали в безнравственности, и справедливо упрекали. Искусство воспевает страсти, красоту жизни, и потому-то оно всегда есть спутник наслаждений, как музыка есть непременная принадлежность публичных домов. Но когда Вы начинаете создавать образы, то у Вас является бесконечная, несравненная чуткость относительно их нравственного смысла; Вы судья, — в одно время и беспощадно проницательный, и совершенно милостивый, умеющий все оценить в надлежащую меру.

Так я Вас понимаю и дорожу в Вас этим бесконечно. Строгих судей, напряженных идеалистов очень много на свете. Еще больше людей, понимающих жизнь, как Авсеенко, то есть ищущих и находящих только то, что благочестивые люди иронически назвали благами жизни. Но люди с Вашим взглядом — величайшая редкость. Вы для меня похожи на благодушнейшего христианского монаха, у которого прощения и снисхождения столько же, сколько и самых высоких и строгих требований. И вот черта, на которой я хочу остановиться. Нравственные правила не должны быть жестоки: они должны быть милосердны. Это следует уже из того, что нравственность должна существовать для всех, а люди большею частью очень слабы и ограничены.

Из трех главных вопросов, которые указывает Кант в Критике чистого разума: 1, что я могу знать? 2, что я должен делать? 3, чего мне следует надеяться? — я считаю самым важным второй. Как бы ни были решены первый и третий, и хотя бы я совсем не умел их решить, на второй я должен отвечать сейчас же, он один неотложен и существенно необходим. Скажу Вам прямо, что таково именно мое душевное настроение, то есть, что я стал очень равнодушен к познанию и к вопросу о будущности души. Я, кажется, легко бы отказался от желания ясных ответов на этот вопрос, если бы только мне было твердо указано, что делать, — в переводе на христианский язык: как спасти свою душу.

Но посмотрите, какой это страшный вопрос. Кто и когда может иметь на него полный ответ? Я разумею при этом ответе, который бы определял и деятельное отношение к жизни. В самом деле, для пассивного отношения к жизни, мы еще имеем ответы; но не для деятельного. Если я подчиняюсь своей натуре и обстоятельствам, то может быть мне достаточно правила: избегай зла, будь добр и честен. Но если я считаю своей обязанностью не только воздерживаться, но и действовать, то есть работать над собственною натурою и вмешиваться в дела других, в ход обстоятельств, то передо мной возникают задачи бесконечные, неодолимые. Отшельник, ежеминутно думающий о подвигах, политик, без устали работающий для прогресса и своей партии, — вот люди деятельного долга, которые знают, что они должны делать. Но ведь это фанатическая борьба с самим собою, или с ходом всемирной истории; это задача отрицательная, восстание против каких-то сил, не от нас зависящих. Что это за силы? Как с ними бороться? И могу ли я их победить? Вообще говоря, конечно, не могу. Если же так, то мне остается как-нибудь принять их. Мне нужно научиться не делать свою жизнь, а как-нибудь принимать ту, которая мне дается. Я должен покориться неведомому мне творчеству.

Буду продолжать в следующем письме.

Ваш всей душой
Н. Страхов

1875 г. 16 ноября.

P.S. Вот начало, бесценный Лев Николаевич. Я им не совсем доволен, также как и своею копировальною книжкою. Но буду продолжать, хотя я в очень дурном расположении духа и меня постоянно тянет к жалобам и сомнению. Я проведу дальше различие между деятельным и пассивным отношением. Во мне самом так малодеятельного начала, что я часто дивлюсь на самого себя, как на урода. А для того, чтобы проповедывать, убеждать, настаивать, нужно непременно какой-нибудь принцип деятельности. Когда же я перебираю всякие принципы, которые теперь выставляются, я не нахожу ни одного достойным понятия, — такого принципа. Вот мое положение. В нем лучше всего молчать, а не говорить.

Буду ждать Вашего письма. Прошу Вашей критики, Ваших вопросов — они оживят меня.

Графине мое усердное почтение и желание всего лучшего. Душевно сожалею о ее болезни.

Простите меня за все и помните больше всего мое глубокое уважение и любовь к Вам.

Ваш Н. Страхов

1875 г. 23 ноября.

¹ Роман В. Г. Авсеенко «Млечный путь» печатался в журнале «Русский вестник» (1875, №№ 10-12; 1876, №№ 4-7). В критических отзывах о романе Авсеенко сразу же было отмечено подражание Толстому в «мотивах, в манере рассказа, иной раз в самой постройке речи» — <В. В. Марков>, Санкт-Петербургские ведомости (1876, 24 января).

102. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

30 ноября 1875 г. Ясная Поляна.

Ваше письмо, дорогой Николай Николаевич, произвело на меня такое сильное впечатление, что защипало в носу и слезы вступили в глаза. Это впечатление производит на меня выражение всего настоящего, «Das Echte»¹, кот[орое] так нечасто встречается. Поразило оно меня еще и потому, что оно спрашивало то самое, или по крайней мере делало вопросы из той самой области, в котор[ой] я сам для себя перед этим писал ответы на занимающие меня вопросы. Я вам посылаю то, что я написал вроде предисловия к задуманному мною философскому сочинению². Вы увидите из этого, что из 3-х вопросов Канта меня (в этом различие наших характеров) занимает только и с детства занимал, один последний вопрос — на что мы можем надеяться?

Различие между мною и вами только внешнее. Для всякого мыслящего человека все три вопроса неразрывно связаны в один — что такое моя жизнь, что я такое? Но каждому человеку инстинкт, предчувствие, опыт ума — что хотите — указывает на то, какой из этих трех замков этих дверей легче отпирается, для какого у него есть ключ, или, может быть, к какой из дверей он приткнут жизнью; но несомненно то, что достаточно отворить одну из дверей, чтобы проникнуть в то, что заключается за всеми. Я вполне понял то, что вы говорите, и хотя бы желал дождаться вашего разъяснения и разграничения пассивной и активной деятельности, я не могу воздержаться от желания изложить вам мой ответ на этот 2-й вопрос: что я должен делать?

Я знаю, что это очень дерзко и может показаться странным и легкомысленным — отвечать на такой вопрос на 2-х почтов[ых] листиках бумаги; но я имею причины, по к[оторым] считаю, что не только могу, но должен это сделать. И сделал бы это, если бы я писал не письмо вам, близкому человеку, но если бы я писал свою profession de foi³, зная, что меня слушает всё человечество.

Вот какие это причины:

(Пожалуйста, слушайте меня внимательно, не сердитесь на это отступление и поправьте, что неточно, уясните, что неясно, и опровергните, что неверно. Это отступление есть в сущности то, что называют изложением метода.)

При всяком научном изложении предполагается, что излагаемая наука неизвестна слушателю или читателю. Если даже что известно, то излагающий науку требует, чтобы читатель забыл то, что он знает, и излагающий начинает с начала определять по-своему, сообразно с имеющимися в виду целями науки, каждое известное слушателю явление.

Полагаю, что вы, прочтя это, уже сами подставили примеры из математических, естественных и политических наук, к[оторые] подтвердили то, что таков прием и ход изложения всех наук.

Прием этот во всех науках естественен и необходим, потому что результаты знания (в какой бы то ни было отрасли наук) не могут быть известны слушателю — он не может понять их и поверить в их действительность, если прежние понятия его о явлениях известной области знания не были исправлены и если он не был введен шаг за шагом в объяснения первых явлений.

Человек не может узнать вес солнца и поверить в истинность вычисления, если ему не показано, что солнце не ходит; и не может поверить в Дарвинову систему, если понятие лошади, рыбы и т. д. не заменено в нем понятиями организма и его функциями.

Нужно заметить еще то, что в изложении всех наук прием изложения, поправки, кот[орые] делаются в понятиях слушателя, т. е. способ определения простейших явлений науки, делается не по одному общему закону, но всегда только сообразно с последними результатами, кот[орых] достигла наука (и кот[орые], хотя и известны излагающему, неизвестны слушателю), так что определение простейших явлений представляется и действительно есть произвольно или зависимо от той степени, на к[оторой] стоит наука. Во времена древних говорили: огонь — стихия, во времена Ньютона — истекающие лучи, теперь говорят — движенье эфира. Все науки не могут поступать иначе, ибо есть всегда известные излагающему и неизвестные слушателю результаты науки, к убеждению в кот[орых] надо привести слушателя.

Одна только философия (настоящая философия, имеющая задачей ответить на вопросы Канта⁴, объяснить смысл жизни) не имеет этого свойства других наук, заключающегося в том, чтобы, поправляя первобытные простейшие понятия слушателя и давая им новые определения, привести его к известным излагающему и неизвестным слушателю последним результатам, до к[оторых] достигла наука. Я говорю, что филосфия (настоящая) не имеет этого свойства, а между тем стоит только почитать все те книги, на обертках кот[орых] написано «философия», для того чтобы найти во всех этих книгах именно то свойство, кот[орое], по моим словам, чуждо философии.

Это происходит, во-первых, оттого, что многие из этих книг вовсе не философия, как все позитиви[сти]ческие сочинения такого рода, в кот[орых] со всей строгостью применяется и может быть применяем научный метод, другие же — истинно философские книги (Декарт⁵, Спиноза, Кант, Шеллинг⁶, Фихте⁷, Гегель⁸, Шопенгауэр), но в изложении кот[орых] принят несвойственный предмету метод. (Платон резко выделяется из всех правильностью, по моему мнению, своего философе [кого] метода. Шопенгауэр ближе всех к нему.) Все философские сочинения с этой точки зрения подразделяются для меня на три отдела.

1) Матерьялистов, позитивистов, которые, ставя низко и потому неверно цель философии, с полной строгостью применяют к философии общий научный метод и вполне достигают своей цели; но по сущности своей цели остаются вне философии.

2) Идеалисты, спиритуалисты, которые ставят цель философии во всем ее объеме, но для изложения ее берут общие научные приемы, от которых, по мере силы и глубины мысли, они более или менее отступают. (Гегель никогда не отступает, Шопенгауер беспрестанно.)

3) Платон, Шопенгауер и все религиозные учения ставят настоящую цель философии и в изложении ее не держатся научного метода, т. е. не поправляют первобытных и простейших понятий слушателей, а отыскивают смысл жизни, не разлагая на составные части тех сущностей, из кот[орых] слагается жизнь для каждого человека.

Но вы, может быть, спросите меня, по какому праву я делаю такое смелое подразделение всех философских учений на основании положения о различии метода философии и всех других наук, тогда как необходимость этого различия еще не доказана.

Необходимость этого различия доказывается следующим: 1) Если справедливо, что научный метод изложения состоит в том, чтобы исправлять понятия слушателя об известных предметах и заменять их известными точными определениями, с целью вести его путем этих определений до познания общих законов, то очевидно, что в философии прием этот неприменим, ибо на самой высшей ступени философского знания ни одно из тех основных понятий, из кот[орых] слагается филос[офское] знание, не может быть изменено, иначе понимаемо, иначе определено. В астрономии понятие низко ходящего солнца зимо|о заменяется совершенно другим понятием — перемены положения земли на своей орбите, или в физике или химии понятие огня на светильне — понятием химического соединения; но основные понятия философии, элементы, из к[оторых] она слагается, никогда не могут изменяться и не изменились с тех пор, как мы знаем человечество — ни у дикого, ни у мудреца. Мое тело, моя душа, моя жизнь, моя смерть, мое желание, моя мысль, мне больно, мне дурно, мне хорошо, мне радостно, всегда одни и те же и не могут быть ни яснее, ни темнее ни для дикого, ни для мудреца. — Следовательно, к философии, к тому знанию, к[оторое] имеет предметом душу, жизнь, мысль, радость и т. д., научный прием поправления и переопределения тех понятий, из к[оторых] состоит наука, неприложим.

2) Доказательство того, что к философии неприложим научный прием, я основываю на том, что всякая наука начинает с того, что в каждом подлежащем науке явлении она отделяет ту сторону, кот[орая] подлежит ей, резко отстраняя от своего ведения все другие стороны явления. И пройдя весь свой путь, всякая наука обобщает только одну сторону явлений, не только не заботясь о согласии других сторон явлений с выведенными ею данными, но часто торжествуя это несогласие, доказывающее успех науки. Философия же по самой своей задаче не может устранить ни одной стороны из тех явлений, кот[орые] занимают ее. Самые предметы, кот[орыми] занимается философия, — жизнь, душа, воля, разум, не подлежат рассечению, устранению известных сторон. Явления, составляющие предмет наук, суть явления, познаваемые нами посредственно в внешнем мире, явления же, составляющие предмет философии, все познаются нами во внутреннем мире непосредственно, и мы можем наблюдать их в внешнем мире только потому, что знаем их из внутреннего мира.

И эти явления только тогда могут составлять предмет философии, когда они взяты в своей цельности, т. е. такими, какими мы их признаем непосредственно. Возьмите для примера жизнь, волю, разум. Жизнь, как деятельность организма, может быть предметом физиологии, как явление в государстве — предметом права, истории, как ряд химических процессов — химии, как ряд физич[еских явлений] — физики; но жизнь, как предмет философии, есть жизнь во всей ее цельности, т. е. то, что всё живущее знает о себе. Итак, если в изложении наук необходимо избрание одной стороны явлений и отстранение всех других, то по сущности предмета философии этот прием неприложим к ней.

3) Доказательство состоит в том, что убедительность положений, даваемых каждою наукой, состоит, как говорит Шопенгауер, в логической, физической, математической или моральной необходимости, в том, что, отстранив известную сторону явлений и излагая только одну, излагающий рядом выводов приводит слушателя к убеждению в тех общих законах, к[оторые] выводятся из этих сторон явлений; и слушатель формально бывает вполне неотразимо убежден в сообщенных ему этим путем данных, внутренне же остается совершенно свободен от принятых им убеждений.

Совсем не то происходит при изложении философии. При филос[офском] изложении невозможно переопределять тех понятий, из кот[орых] слагается философское знание, невозможно урезывать эти понятия, а нужно оставлять их во всей их цельности, так как это понятия, приобретаемые непосредственно, и потому невозможно из этих понятий строить цепь какой бы то ни было необходимости. Все эти понятия не подлежат ни одному из выставленных Шопенгауэром положению о достаточном основании. Все эти понятия не подлежат логическим выводам, все они равны между собой и не имеют логической связи. И вследствие того убедительность философского учения никогда не достигается логическими выводами, а достигается только гармоничностью соединения в одно целое всех этих нелогических понятий, т. е. достигается мгновенно, без выводов и доказательств, и имеет только один прием доказательств — тот, что всякое другое, чем данное, соединение бессмысленно. Поэтому под гармоническим соединением я разумею только наилучшее соединение. В подтверждение этого положения я прошу вас вспомнить недействительность философских научных теорий и действительность и силу религий, не на одни грубые и невежественные умы, как вы сами знаете.

Другое подтверждение этого положения есть то, что философия есть то знание, на котором зиждется всё воззрение на мир (со всеми знаниями), что в философии замыкаются все отрасли знаний.

Если знания со всем бесконечным прогрессом суть стены цилиндра, то нет и не может быть философии; но если знания суть стены конуса, то вершина конуса не может быть построена тем же путем, каким строились стены.

Итак, 3-е доказательство того, что к философии неприложим научный прием, состоит в том, что убедительность наук зиждется на логике, на выводе, убедительность же философии — на гармоничности.

Говоря о различ[ии] метода наук и философии, я невольно сделал почти определение того, что я разумею под философией, и рад, что сделал это, и постараюсь сделать еще определеннее и точнее. А то очень часто мы, любящие философию, непонимаемы и не понимаем других. От философии требуют или слишком многого, или слишком малого. Позитивист говорит: вы не можете логически доказать справедливости вашего воззрения, поэтому оно не научно и не нужно. Верующий человек говорит: вы ничем не можете подтвердить справедливости вашего воззрения, поэтому оно произвольно.

Для этого-то мне кажется, что нужно ясно определить то, что мы разумеем под философией, чтобы нам не говорили, что она не нужна, чтобы от нее не требовали, чего она не может дать, и вместе с тем признавали, что она не случайна.

Философия, в личном смысле, есть знание, дающее наилучшие возможные ответы на вопросы о значении человеческой жизни и смерти.

В общем смысле это есть соединение в одно согласное целое всех тех основ человеческих знаний, которые не могут получить логических объяснений.

Я вижу пропасть недомолвок, неясностей, повторений и противный докторальный тон во всем, что я написал, но я стою за основную мысль о методе философии, кот[орую], надеюсь, вы разберете в этом сумбуре. Эта мысль мне необходима для того, чтобы начать изложение того, что я думаю о тех вопросах, к[оторые] занимают меня. Основная мысль та, что всякое (и мое поэтому) философское воззрение, вынесенное из жизни, есть круг или шар, у кот[орого] нет конца, середины и начала, самого главного или неглавного, а всё начало, всё середина, всё одинаково важно или нужно, и что убедительность и правда этого воззрения зависит от его внутреннего согласия, гармоничности, и что я, желая выразить это воззрение, сделаю безразлично, если начну с ответа на тот самый 2-й вопрос Канта о том, что я должен делать, кот[орый] занимает вас; хотя в моем плане этот вопрос этики представляется мне одним из последних.

Вы говорите: что я должен делать? Грудной ребенок не спрашивает, что он должен делать; он сосет и хочет жить — любит себя. Также не спрашивает про это умирающий от болезни или от старости человек. Он желает не страдать, хочет умереть, (себя не) любит (не себя). Почему же мы с вами спрашиваем себя, что делать? Только оттого, что мы и хотим жить и хотим умереть, вместе. Но мы живем не от старости к детству, от детства к старости. Надо идти по течению, чтобы чувствовать спокойствие, твердость, внутреннее удовлетворение. Надо хотеть умереть. Что такое хотеть жить? Это любить себя. Хотеть умереть — это не любить себя, не себя любить — что одно и то же.

Если бы было ясно для вас, как ясно для меня, что любить, желать и жить — одно и то же, то я прямо сказал бы, что в детстве мы желаем для себя, живем в себя, любим себя, а в старости живем не для себя, желаем вне себя, любим не себя, и что жизнь есть только переход из любви к себе, т. е. из жизни личной, т. е. этой, к любви не себя, т. е. к жизни общей, т. е. не этой, и потому на вопрос, что я должен делать, я ответил бы: любить не себя, т. е. каждый момент сомнения я разрешал бы тем, чтобы выбирать то, где я удовлетворяю любви не к себе.

ДЛЯ ЧЕГО Я ПИШУ?

Мне 47 лет. Оттого ли, что я горячо жил, оттого [ли], что возраст этот есть обычный возраст старости, я чувствую, что для меня наступила старость.

Я называю старостью то внутреннее, душевное состояние, при котором все внешние явления мира потеряли для меня свой интерес. Мне кажется, что я всё знаю, что знают люди нашего времени. Если я не знаю чего-нибудь, то мне кажется, что узнай я это неизвестное знание, это не будет для меня занимательно — не откроет мне ничего нового — нового из того, что я хочу знать. Из внешних явлений мира я ничего не желаю. Если бы пришла волшебница и спросила у меня, чего я хочу, я бы не мог выразить ни одного желания. Если и есть у меня желания, как например: вывести ту породу лошадей, которых я мечтаю вывести, затравить 10 лисиц в одно поле и т. п., огромного успеха своей книге, приобрести миллион состояния, выучиться по-арабски и монгольски и т. п., то я знаю, что это — желания не настоящие, не постоянные, но что это только остатки привычек желаний и появляющиеся в дурные минуты моего душевного состояния. В те минуты, когда я имею эти желания, внутренний голос говорит уже мне, что желания эти не удовлетворят меня.

Итак, я дожил до старости, до такого внутреннего душевного состояния, в котором ничто из внешнего мира не представляет интереса, в котором нет желаний и впереди себя не видишь ничего, кроме смерти.

Я пережил тот период детства, юности, молодости, когда я поднимался выше и выше на эту таинственную гору жизни, надеясь найти на ее вершине результат, достойный положенных трудов; пережил и тот период зрелости, во время которого, войдя на вершину, я, довольный и спокойный, разборчиво и неторопливо, отдыхая, шел, разыскивая вокруг себя те плоды жизни, которых я достиг; пережил и то понемногу наступавшее недоумение о том, я ли ошибся, приписывая несвойственное значение тем плодам, которых я достиг, или несоответственность этих плодов с желанием их достижения есть общая судьба людей; пережил и убеждение в том, что на вершине этой ничего не было из того, чего я ждал, и что теперь волей-неволей мне остается одно — спускаться с другой стороны туда, откуда я вышел. И я начал этот спуск. Не только нет более тех желаний которые так незаметно внесли меня наверх, но есть противуположное, недостойное желание остановиться, придержаться за что-нибудь, есть минутами ужас (еще более недостойный) пред тем, что ожидает меня; и я медленно осмотрительно иду вниз, вспоминая пройденный путь, разбирая настоящий и стараясь из всего пройденного пути и из наблюдений окружающего меня проникнуть тайну того, что значит та жизнь, которую я прожил, и еще большую тайну того, что ожидает меня там, в том месте, к которому я невольно стремлюсь.

Такое состояние я называю старостью и до такого состояния я дожил в настоящую минуту.

Как я и говорил, первое испытанное мною чувство, когда я вступал в старость, было недоумение, потом ужас, тяжелое чувство отчаяния и в том, что бойкая фраза поэта не есть фраза, а что действительно жизнь есть пустая и глупая шутка⁹, которую кто-то подшутил над нами. Но сознание того, что моя жизнь не может быть шутка, то сознание, из которого Декарт пришел к доказательству существования Бога, выразил убеждением в том, что не мог Бог подшутить над нами, это сознание воспротивилось во мне, как оно воспротивится и во всяком человеке в признании бессмысленности жизни разумного существа. Сознание это заставило меня усумниться в том, что я разумно понимал смысл жизни. И действительно, если в известном возрасте представляется, что вся пройденная жизнь есть бессмыслица, то несогласие этого убеждения с требованием разумности человеческой природы может быть разрешено двояко: или 1) тем, что действительно вся жизнь людей бессмысленна и приводит к отчаянию в старости, или 2) что смысл, приписываемый мною жизни, неправилен и что неправильность эта становится очевидной в известном возрасте, как отклонение линии от параллельности становится заметным на известном расстоянии.

Не говоря о том внутреннем сознании, которое всегда упорно противится признанию того, что жизнь есть глупая шутка, второе предположение, т. е. что смысл жизни был мною ложно понят, подтверждалось еще и тем, что, допустив первое предположение, надо бы было встречать во всех людях, достигших старости, чувство отчаяния, тогда как наблюдение показывает мне, что старые люди, за редкими исключениями в наше время и во все времена, не только не приходили в отчаяние, но, напротив, проживали в старости самый спокойный и тихий период жизни и имеют самый ясный и спокойный взгляд на жизнь и предстоящую смерть.

Итак, убедившись в том, что отчаяние мое происходило не от свойства самой жизни, а от моего взгляда на нее, я стал отыскивать тот взгляд на жизнь, при котором уничтожилась бы кажущаяся бессмыслица жизни. — Рассказать о том, каким образом из состояния безнадежности и отчаяния я перешел к уяснению для себя смысла жизни, проникающего как пройденную мною часть и источник ее, так и остальную часть и конец ее, — составляет цель и содержание того, что я пишу.

Я не мог дать переписать всего.

То, что следует, привело бы во искушение переписчика. — Если, Бог даст, допишу, то разумеется пришлю вам. То, что следует, толкует о том, как религии вполне удовлетворяют этим вопросам, но как нам невозможно с нашими знаниями верить в положения религий; потом о том, каким образом живут европейские люди без религии, тогда как религия есть необходимое условие жизни. Потом я нахожу в воззрении матерьялистов, позитивистов, прогрессистов их религию; но религию неполную — религию жизни, но не религию смерти. Потом мне хочется разъяснить то, что совершенно напрасно Мах Müller¹⁰ и Burnouf¹¹, к[оторого] я только что читал, и вообще новые люди противуполагают религию науке. Свод данных науки нашего времени есть религия нашего времени. Когда учили христианской религии встарину, то не противуполагали ее науке. Это была наука наук — истина, точно также то, что теперь называют позитивной наукой. Потом мне хотелось бы изложить весь религиозный свод воззрений науки нашего времени, показать пробелы и — простите за дерзость — не отрицая ничего, пополнить эти пробелы. Вот мой дерзкий план. Прошу вашей помощи, главное, в критике моих положений, в самом строгом осуждении, и еще прошу помощи в руководстве, указании матерьялов. Например, теперь мне нужно книгу или книги, или ваше изложение общего полного (по-моему религиозного, по-ихнему научного) воззрения матерьялистов и позитивистов на мир Божий. — Потом мне нужно знать, как определяют авторитеты науку, религию, философию.

По-моему, наука в общем смысле, философия, религия — одно и то же.

Наука есть собрание всех знаний людских подразделенных.

Философия есть соединение и результат всех знаний без их подразделений и с опровержением всех других соединений знаний.

Религия есть соединение и результат всех знаний без их подразделений и без опровержений всех других соединений.

Наука есть ложное понятие, когда она берется как одно целое. Наука по свойству своему есть ряд подразделений. Философия и религия различаются только полемическим характером, который свойствен философии и чужд религии.

---

Теперь прибавлю несколько разъяснений к тому ответу, кот[орый] я даю вам на вопрос: что делать? Я говорю, что любить, хотеть (желать, воля) и жить — одно и то же и, вместе с тем, не одно и то же. Это одно из применений философского метода, к[оторый] не употребляет логических выводов, а убеждает правильностью соединений, понятий.

Я не могу сказать, что я живу только потому, что я хочу, и что я хочу потому, что и люблю, и не могу сказать, что люблю потому, что живу, и живу п[отому], ч[то] хочу. Или что хочу п[отому], ч[то] люблю и т. д. Я не могу и могу всё это сказать. Перестановка не прибавляет убедительности. Но убедительность лежит в сопоставлении этих понятий.

Говоря философским жаргоном, имеющим только полемическую цель, я бы сказал: желать есть понятие времени, ибо можно желать только того, что будет.

Жить — понятие пространства. Когда мы говорим: живет, жизнь, мы думаем только о пространстве, охватываемом жизнью.

Любить — понятие причины. Ибо можно желать только того, что любишь, и жить только потому, что любишь. Но я не в этом кладу убедительность, а в гармоничности сопоставления не только этих, но и всех других философских понятий.

Жду вашего продолжения, ваших ответов и возражений, для того чтобы вам и себе показать эту гармоничность и законность сопоставления понятий моего религиозного (философского) воззрения.

Ваш Л. Толстой

1875 30 ноября.

¹ Das Echte — настоящее, подлинное (нем.).

² Из философских работ Толстого, относящихся к этому времени, известны только два отрывка: «О будущей жизни вне времени и пространства», датированный 17 ноября, и «О значении христианской религии» (ПСС, Т. 17, С. 340—356). Работу над «задуманным философским сочинением» Толстой продолжил позже — в октябре 1879 г.

³ profession de foi — исповедание веры (фр.).

⁴ Кант Иммануил (Immanuel Kant) (1724—1804) — немецкий философ и ученый, родоначальник немецкой классической философии.

⁵ Декарт Рене (René Descartes) (латинизированное — Картезий (Cartesius)) (1596—1650) — французский философ, математик, физик и физиолог.

⁶ Шеллинг Фридрих Вильгельм (Friedrich Wilhelm Schelling) (1775—1854) — немецкий философ-идеалист.

⁷ Фихте Иоганн Готлиб (Johann Gottlieb Fichte) (1762—1814) — немецкий философ, представитель немецкого классического идеализма.

⁸ Гегель Георг Вильгельм Фридрих (Georg Friedrich Wilhelm Hegel) (1770—1831) — немецкий философ, создавший на объективно-идеалистической основе систематическую теорию диалектики.

⁹ Из стихотворения М. Ю. Лермонтова «И скучно, и грустно…» (1840): И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, — Такая пустая и глупая шутка.

¹⁰ Мюллер Макс (Мах Müller) (1823—1900) — санскритолог и историк религий. Имеется в виду его книга «Essais sur l’histoire des religions» («Опыты по истории религий») (Париж, 1872).

¹¹ Бюрнуф Эжен (Eugène Burnouf) (1801—1852) или Бюрнуф Эмиль (Emile Burnouf) (1821—1907) — двоюродные братья, оба ориенталисты и историки религии. Возможно, что имеется в виду «La science des religions» («Наука о религиях») последнего (Париж, 1872).

103. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

25 декабря 1875 г. Санкт-Петербург.

Читал и перечитывал, могу сказать, изучил Ваше длинное и удивительное письмо, бесценный Лев Николаевич. Переписанный отрывок есть совершенство в своем роде по искренности, силе и простоте. И все остальное содержит в себе мысли, с которыми не могу не согласиться, притом часто выраженные с художественной меткостью. Если бы я писал, я сказал бы, кажется то же самое, но в общем изложении я употребил бы другие термины. Общий метод наук, о котором Вы говорите, есть анализ, разложение явлений на части и рассматривание каждой части отвлеченно. Каждая наука при этом претендует, что она ищет и синтеза и что старается дойти до него. Но синтеза на деле не происходит и все ограничивается без конца продолжаемым анализом. Отсюда то странное явление, что исследования наполняются, науки разрастаются, а истинного познания у человечества также мало, как и прежде. Философия же неизбежно требует синтеза. То, что Вы говорите о различии материалистов, Платона, Гегеля, Шопенгауэра, очень мне по душе. Ваши мысли для меня вообще очень питательны; но не берусь Вам отвечать сейчас же — я очень медленно думаю.

В настоящую минуту я решился на одно дело, которое не уведет, однако же, меня далеко от предмета нашей переписки. Я приготовился и хочу писать о спиритизме. Чувствую, что беру опять отрицательную задачу, буду спорить против сложившихся мнений, а не развивать свои мысли; но что делать? — видно, это моя судьба. Но я имею при этом цель самую общую; я предполагаю, что спиритизм основан на нашем стремлении к иррациональному (предисловие к Миру как целое), но что он ищет этого иррационального не там, где следует. Разве не хороша задача: указать и определить всю ту область, где его не следует искать? Меня, собственно, увлекла мысль — показать настоящий характер наших познаний, физики, химии, астрономии и пр. То есть доказать, что тут нет познания сущности, что все эти познания односторонние, отвлеченные и потому совершенно верные. Так «дважды два четыре» потому и верно, что никакого сведения в себе не заключает. Вот отчего нельзя искать чудес, откровений, иррационального, в математике или в механике — ни в исполнении их законов, ни в нарушении. Эту скудость всех научных результатов мне очень бы приятно было выяснить, хотя я ничего взамен их предложить не могу. Так и всегда было со мною. Во время моей журнальной деятельности я всегда чувствовал, что мне некуда вести своих читателей. Понемногу я понял, где нужно искать источника силы наших нигилистов и революционеров. В них жива жажда деятельности, и они с радостью хватаются за указываемые им цели. А мы, консерваторы, славянофилы и т. п. — мы только знаем, чего не делать. По-моему, русский народ резко разделяется на два класса, людей пассивных и деятельных. В пассивных, которых большинство, — хранятся наши лучшие качества, простота, правда, всякая душевная красота. Деятельные — почти без исключения дурны; это или бестолковые молодые люди, как нигилисты, или люди без стыда и совести, жестокие, своенравные, сильные, но отталкивающие. Эти деятельные все у нас делают, а мы и вся пассивная масса только переносим и отрицаем их глупости. Припоминаю разговор, который был у меня с Н. Я. Данилевским. Он вполне соглашался с Вашею статьею «О народном образовании», но находил, что предмет недостоин Вашего внимания и пера. Я возразил, что статья идет против всей действующей педагогии, которая одна у нас проповедует известное учение о воспитании. Другие не знают, как и чему учить. — «Да и не нужно знать», отвечал он. Как же учить? — спросил я. «Как попало; так, как мы сами учились». Это его буквальный ответ. Так и в других делах мы, люди пассивные, не имеем целей и правил.

Не знаю, понятно ли я высказался; но простите меня, что я опять, как за соломинку, хватаюсь за отрицательную работу. Я посвящу ей два-три месяца, и все думаю, что она не бесполезна для главной цели. Напечатаю ряд маленьких статей в газете Русский мир; буду присылать к Вам по мере печатания.

На Ваш вопрос о книгах, укажу Вам две: Büchner, Kraft u[nd] Stoff¹ (вероятно читали, я хотел только сказать, что по наивности эта книжка очень стоит внимания) и Милль, «Ог. Конт и позитивизм» (есть на русском с незначительными выпусками)² — очень поучительна. Впрочем, хорошего изложения позитивизма я не знаю; думал я даже сам заняться этим учением, и свое-то изложение я уж считал бы хорошим.

Еще раз прощайте. Что Каренина? Кончайте это чудесное произведение. По глубокому непониманию, которое обнаруживается во всех отзывах³, Вы видите, как оно может быть полезно; в нем больше поучения и важности, чем Вы предполагаете. Я перечитываю Каренину и люблю ее сердечно.

Ваш всею душою
Н. Страхов

¹ «Kraft und Stoff» («Сила и материя») — сочинение Людвига Бюхнера (Ludwig Büchner) (1824—1899) — немецкого врача, естествоиспытателя и философа, сторонника социального дарвинизма.

² Г. Г. Льюис и Дж. Ст. Милль. «Огюст Конт и положительная философия», перевод Н. Неклюдова и Н. Тиблена (СПб., 1867); Конт Огюст (Auguste Comte) (1798—1857) — французский философ, один из основоположников позитивизма в социологии.

³ См. в книге: Э. Г. Бабаев. Лев Толстой и русская журналистика его эпохи (М-ва, Издательство Московского университета, 1978), С. 125—214.

104. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

1…2 января 1876 г. Ясная Поляна.

Получил ваше письмо, дорогой Николай Николаевич, и сейчас же отвечаю кратко под первым впечатлением. На днях же пришлю вам длинное переписываемое письмо. Пожалуйста, и вы делайте так же. Та переписка сама собой, а дружеская и быстрая сама собой.

Во-первых, я не согласен с подставлением вами слов анализ и синтез под то, что я говорю. Эти злодейские слова вместе с субъективным], объективным], индуктивным и дедуктивным методами наделали столько бед, что я их боюсь и ненавижу. Эти слова и деления близко ходят около того главного деления всего познаваемого, о к[отором] я намерен вам писать в следующем письме, но не попадают в настоящую черту деления, и потому под ними подразумевается весьма многое и неясное.

Во-вторых, я был поражен новым доказательством нашего умственного родства. Вы пишете о спиритизме, я чуть было не написал о нем. Статья моя вся готова¹. Меня статьи в Р[усском] в[естнике]² страшно волновали. Поразительны для меня три вещи. 1) То, что мужики видят чертей беспрестанно, и никто не находит, что это явление, заслуживающее внимания, что это факты; а увидали Бутлер и Вурст³, и я должен верить им — это факты. Мне хотелось показать, что истории мужицких чертей столь же аутентичны, как и ихние, но что доверия заслуживает не Бутлер и Вурст, одуревший, сидя над микроскопом или ретортами, а свежий мужик, кот[орый] знает много меньше (анализ, по-вашему, развит меньше), но у которого основы всякого знания — верования, религиозное воззрение на мир (синтез что ли) без сравнения правильнее, чем у Вурста. 2) С фактами не спорят — опыт, подвергнуть опыту. Как это ученые (анализом занимающиеся) не знают, что, прежде чем что-нибудь подвергать опыту, знают что — какого рода явления могут выйти из их опыта. Астроном поверит, что может явиться комета величиною с солнце, и будет его наблюдать; химик знает, что от соединения каких-нибудь бромов и еще чего может сделаться треск, вода, жар, холод и т. п., но если астроном увидит, что мимо телескопа пролетит сапог, если он не рехнулся, то он не станет наблюдать сапог, и если у химика из соединения получатся прекрасные стихи, то он не станет их наблюдать. Как же они предлагают подвергнуть научному исследованию, какому? --умные слова, индианку, музыку, стуки в столе и т. п.

3) Поразительно, что эти факты выходят из лагеря людей, которым наука помешала признать существование в человеке чего-то, не подлежащего законам мертвого мира.

В-третьих, наше умственное родство поразило меня еще тем, что вы говорите о разумности, несомненности и тщете законов мира неорганического.

Почти то же я писал в то же время в отрывке, к[оторый] пришлю вам в следующем письме. Впрочем, эта мысль ваша. Она несколько раз выражается и чувствуется в вашей книге⁴, кот[орую] я вновь перечитал на днях и перечитал как новое. Как бы я хотел читать эту книгу с вами. Спрашивать вас и делать свои возражения. Вопросы, поднимаемые и решаемые в ней, теперь особенно занимают меня, в особенности о различии органич[еского] и неорганич[еского].

Теперь, в-четвертых — я совсем несогласен с вами о делении людей на деятельных и пассивных и о том значении, к[оторое] вы придаете тем и другим. Виноват, но я слышу тут отголосок неудавшейся мысли Григорьева о хищных и смирных типах⁵, к[оторой] я никогда не понимал. Самое деление неправильно. Противуположное смирному есть бунтующий или горящий, но не хищный. Главное же, самая мысль неверна. Тут вы платите дань, несмотря на ваш огромный, независимый ум, дань Петербургу и литтературе. Вы говорите: лучшие силы недеятельны, а те деятельны. Да ведь это только в литературе. Т. е. одни знают, что сами ничего не знают, и учатся, а другие, невежды и тупицы, ничего не зная, учат и не учатся. Но это только в литературе. А в (маленькой штучке) в жизни? Кто пашет, сеет, нанимает, торгует, распределяет деньги, ездит, набирает солдат, командует, главное, рожает и воспитывает себе подобных и лучших?

Всё недеятельные, пассивные люди. Это совсем, совсем неверно.

Если вам не в труд и книги эти стоят не более 10 рублей, пришлите мне Юма философа⁶ и Бекона⁷ на каком-нибудь из новых языков. Французское и английское лучше всего. Немецкое хуже. Русское хуже всего.

Матерьялистов мне не тех нужно. Я думаю, Спенсера⁸. Читали ли вы его? И что его главное и полнейшее?

Об Анне Карениной ничего не пишу вам; и не буду писать. Если выйдет, вы верно прочтете.

¹ Статья о спиритизме написана не была, словом «готова» Толстой, по-видимому, хотел сказать, что статья вся продумана и ему остается только написать ее.

² Толстой имеет в виду статьи: Н. П. Вагнера «Медиумизм» — «Русский вестник» (1875, № 10) и А. М. Бутлерова «Медиумические явления» (1875, № 11).

³ Под Бутлером и Вурстом Толстой имеет в виду А. М. Бутлерова и русского немца Н. П. Вагнера.

⁴ «Мир как целое. Черты из науки о природе».

⁵ А. Григорьев, говоря о творчестве Пушкина, делил его героев на «ложных и хищных» и «простых и смирных». К первым от относил типы, выросшие на «иноземной почве» (байронические); типы же второй категории (выразителем их для Григорьева был Иван Петрович Белкин, от лица которого Пушкин ведет речь в своих повестях) выросли на «своей почве», были «голосом за простое и доброе, поднявшееся в душах против ложного и хищного».

⁶ Юм Дэвид (David Hume) (1711—1776) — английский философ и историк.

⁷ Бэкон Фрэнсис (Francis Bacon) (1561—1626) — английский философ и государственный деятель. Русское издание важнейших сочинений Бэкона вышло в 1874 г. в двух томах в переводе П. Бабикова.

⁸ Спенсер Герберт (Herbert Spencer) (1820—1903) — английский философ.

105. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

24…25 января 1876 г. Ясная Поляна.

Пишу два словечка о делах, дорогой Николай Николаевич. Очень благодарю за книгу. Юма, пожалуйста, пришлите. Да, пожалуйста, мне напоминайте о книгах. Я свои бросаю и имею привычку зачитывать чужие. На днях видел у себя, перебирая библиотеку, ваши книги: Григорьев¹ и Éducation sentim[entale]². Прислать их вам?

О присылаемых книгах напишите, чьи они. Если мои, сколько я должен. Если вам не в труд, спросите у книгопрод[авцев], у к[оторых] Азбуки, и у Надеина, нет ли денег?

У меня А[нна] Каренина подвигается. Не печатаю только потому, что не имею известий из Рус[ского] вестн[ика].

Ваш Л. Толстой

Вы стали скупы на письма. Желаю вам успеха в работе. Я рад, что вы печатаете не в газете. Отчего не в журнале, хоть Р[усском] в[естнике]?

Да, если спросите у книгопр[одавцев] про Азбуки, спросите про брошюрку о нар[одном] образовании]. Продают ли ее.

¹ Вероятно, речь идет о книге «Стихотворения Аполлона Григорьева» (СПб., 1846). Это единственная книга Григорьева, существовавшая в отдельном издании.

² Роман Гюстава Флобера (Gustave Flaubert) (1821—1880) «Воспитание чувств» (Париж, 1870). В журнале «Заря» (1870, № 7) Страхов поместил свой благожелательный отзыв об этом произведении. «Éducation sentimentale» читали в Ясной Поляне осенью 1871 г.

106. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

5 февраля 1876 г. Санкт-Петербург.

Простите, бесценный Лев Николаевич; я виноват перед Вами своим молчанием, своею ленью, своею апатиею. Какой-то сон напал на меня. Все интересное, важное, нужное я вижу как следует, с настоящими красками и очертаниями. Но все это не имеет силы над душою, я вижу — и не просыпаюсь, и мне все хочется спать. О Вас я беспрестанно думаю. В первом томе «Сочинений Ап. Григорьева» (я теперь держу корректуру) речь часто идет об Вас, и я удивляюсь его проницательности. К Вам он относится с величайшим уважением, но видит в Вас самого крайнего представителя начала, с которыми борется, от которых старается отстоять свое «тревожное начало», «романтическое веяние». Книга при всем безобразии изложения будет очень содержательна, очень поучительна; не было человека, который бы в такой степени жил литературой. Я стал вспоминать, по этому случаю, Ваших подражателей; их ведь уж много: 1) Чаев (Богатыри)¹, 2) Сальяс (Пугачевцы)², 3) Крестовский (Деды)³, 4) Авсеенко (Млечный путь)⁴. Какая разница, однако, между Вашим влиянием, и влиянием Гоголя! Гоголь очень легко принялся; его поняли быстро с известных сторон и стали писать в духе этих сторон. Вам подражают, не понимая Вас; взгляд слишком высок, мысль почти недоступна для большинства — и Вам подражают только с внешней стороны — и очень меня сердят. У Авсеенка есть уже описание прелюбодеяния — посмотрите, как он Вас поправил!

Григорьев издалека чувствовал Ваше пришествие, но он не верил, что это будет пришествие в славе, и упорно отстаивал то тревожное веяние, среди которого вырос. Мне придется написать хоть небольшое предисловие, и книгу я думаю выпустить на Святой; я и решил пока отдать все свое время этой работе. О спиритизме, или лучше против спиритизма я тем больше думаю, что не пишу. Можно многое прочитать, а главная тема — «тщета» естественных наук, и даже вообще того, что называется познанием — очень обширна. Читаю теперь Бэна (Bain)⁵ и Уэвеля (Whewell)⁶, и думаю о своей давнишей теме — о пространстве и времени.

Я с нетерпением ждал Вашего переписанного письма — отчего Вы остановились? Посылаю Вам свою статью из Братской помочи⁷. Что-то Вы скажете?

С книгами, которые я Вам прежде послал и теперь посылаю, Вы можете поступить, как угодно. Хотите — оставьте их у себя, хотите — пришлите назад. Юм французский стоит 1 р. 50 к.; Юм английский — 1 р.; Бакон — 3 р. Из прежних книг, если Вам не нужен Григорьев (со всеми непристойностями, которые я, помню, вписал), то пришлите при случае. Флобера Education sentimentale не стоит пересылки; я очень разочаровался в этом писателе, прочитавши его Tentation de S. Antoine⁸; это — совершенное беспутство воображения, без всякой мысли, без понимания религии, — религию понимает сколько-нибудь один Ренан, из всех светских французов и немцев.

Денег я собрал Вам только 27 рублей, и посылаю их. 1) От Надеина — 4 р. 62 к. Он сказал, что совсем расплатился с Вами; я спросил, сколько продано О народн[ом] образовании; оказалось 25 экз. (что и составит 4 р. 62 к.), да 100 экземпляров послано в Московский магазин, которые, будто бы, не проданы. 2) От Русской Кн[ижной] Торговли — 22 р. 50 к. за 15 экземпляров Азбуки. Магазин этот передан, и я надеюсь еще прислать к Вам, когда будет принимать книги новый хозяин. Бог знает, что теперь делается с книгопродавцами: все они повесили носы, а Базунов бежал за границу, не расплатившись и захватив деньги.

Простите меня еще раз; не забудьте о моей преданности.

Ваш Н. Страхов

1876 г. 5 февр.

¹ Чаев Николай Александрович (1824—1914) — драматург, с 1886 г. заведующий репертуарной частью в московских театрах. Автор книги «Богатыри. Роман из времен Императора Павла» в 3 частях (М-ва, 1873).

² Е. А. Салиас де Турнемир, «Пугачевцы» (1874) — см. прим. 8 к Письму 66 Страхова к Толстому от 22 февраля 1874 г.

³ Крестовский Всеволод Владимирович (1839—1895) — русский романист, сторонник точного описания действительности в своих художественных произведениях. Автор книги «Деды. Историческая повесть из времен Имп. Павла», появившейся в журнале «Русский мир» (1875).

⁴ В. Г. Авсеенко, «Млечный путь» (1875) — см. прим. 1 к Письму 101 Страхова к Толстому от 16, 23 ноября 1875 г.

⁵ Бэн Александер (Alexander Bain) (1818—1903) — английский психолог-утилитарист. Выдвинул понятие о механизме проб и ошибок для объяснения новых форм двигательной активности, способствовал развитию экспериментальной психологии.

⁶ Уэвель Вильям (William Whewell) (1794—1866) — английский ученый, по образованию математик. В Кембриджском университете читал минералогию и моральную философию, в конце жизни был вице-канцлером университета.

⁷ Очерк «Из поездки в Италию». «Что такое искусство? Что такое история?» — так начинает Страхов свой интересный, живой рассказ о том, «…как Италия победила меня, как она овладела мыслями, которые были направлены совершенно в другую сторону, как оставила в душе неизгладимое впечатление, которого я не ожидал и к которому не готовился…».

⁸ G. Flaubert, «La Tentation de Saint Antoine» (Г. Флобер, «Искушение святого Антония») (1874). «Решительно „Антоний“ не для широкой публики: обыкновенные читатели в ужасе от него отшатнулись — даже в России. Я не думал, что соотечественники мои такие жеманные. Тем хуже! Но „Антоний“ — книга, которая будет жить, несмотря ни на что…» — писал Тургенев в письме к Г. Флоберу от 5/17 июня 1874 г. — см.: Тургенев. Переписка. Т. 2, С. 358.

107. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

14… 15 февраля 1876 г. Ясная Поляна.

Очень благодарен вам, дорогой Николай Николаевич, за присылку книг, денег, статьи и за письмо. Юма франц[узского] я пришлю назад, если вам не неудобно. Деньги и 27 р. — прекрасно. Статья ваша, как и все ваши статьи, интересна, нова и мала.

Григорьева посылаю.

Посылаю тоже письмо о многом¹, как вы увидите, — преимущественно же о том, почему не может быть матерьялистической философии и что я признаю источником всякого познания. Я расхожусь со всеми философами и говорю то, что я не раз пытался и не умел на словах вам высказать. Высказано еще далеко неясно и неполно; но если вы дадите себе труд прочесть, отрешившись от всяких предвзятых мыслей, то надеюсь, что вы поймете то, что я хочу сказать. И тогда, пожалуйста, напишите мне подробно свое мнение. Очень прошу вас об этом. Как вы увидите, это очень простое воззрение на мир и, как мне кажется, новое и включающее в себя другие воззрения.

Сущность моей мысли есть та, что априорная истина или знание (как называет Кант) есть одно, включающее в себя всё другое. Это априорное знание заключается только в одном: я живу = есть мир, есть существующее, объединенное мною и необъединенное мною. Всё это знание обыкновенно разделяют на понятия жизни, организма, силы, единицы, множества, времени, пространства, но всё это заключено в одном: я живу, и всё, что составляет это знание 1) не может быть познано разумом и 2) без этого знания не может существовать ни одного разумного понятия.

Письмо написано кое-как, и мне некогда теперь заняться им, но вы хотите его иметь, и мне очень хочется знать ваше мнение и потому посылаю. Только все-таки не будьте снисходительны, а будьте строги.

Я очень занят Карениной. Первая книга² суха, да и кажется плоха, но нынче же посылаю корректуры 2-й книги³, и это я знаю, что хорошо. Жду от вас длинного письма.

Ваш Л. Толстой

¹ письмо о многом — незавершенная философская работа Толстого «О душе и жизни ее вне известной и понятной нам жизни» (ПСС, Т. 17, С. 340—352). Страхову была отправлена писарская копия (остается неизвестной).

² Имеются в виду Главы XI-XXVIII 3-й части, напечатанные в «Русском вестнике» (1876, № 1, январь).

³ Во второй книге «Русского вестника» за 1876 г. были напечатаны Главы I—XVI 4-й части «Анны Карениной».

108. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

5 марта 1876 г. Санкт-Петербург.

Каждый день мне не дает покоя мысль, что я не отвечал Вам, бесконечно уважаемый Лев Николаевич, — и не знаю, что с собою сделать. Ваше письмо о живом и неживом поразило меня необыкновенною ясностию и как бы теплотою мыслей очень отвлеченных и глубоких. Я собирался и собираюсь отвечать Вам длинным письмом.

Но тут настала кутерьма, которая кружит меня до сих пор. Грустные, смешные, всякие дела. Одному моему старинному приятелю изменила жена, и он ищет у меня утешения и совета. Я был очень удивлен: он двумя годами старше меня и рассуждает так: «всего лучше развестись — я имею доказательства. И тогда я могу жениться на другой. Правда, я теперь все буду бояться обмана; но зато — может быть, от новой жены у меня будет сын-наследник. Это очень важно. Теперь у меня только дочь, и моя жена ни от меня, ни от любовника не родит — она очевидно бесплодна».

Я был так изумлен, что не знал, что сказать. Правда, мой приятель всегда отличался грубостию понятий. Но — всему же есть мера. Какова жажда жизни! Ему даже нужен наследник! О, мы какие-то сумасшедшие, угорелые! Мы делаем сами не знаем что, сами не знаем зачем. Другой случай — бездетные супруги лет пятидесяти взяли на воспитание ребенка, девочку 4-х лет. Она капризна и глуповата от природы; они ее избаловали до невозможности, обкормили — она заболела. Начинаются мучения, которые тянутся вот уже два месяца. Созываются консилиумы, ночи проводятся без сна, муж с женой ссорятся, жена ссорится с доктором и т. д. Но мужу нужно уехать из Петербурга. — Вдали от названной дочки он не пьет, не ест, телеграммы, письма, упреки и пр. и пр. Пригласили как-то родную мать девочки, молодую женщину — та преспокойно заснула и названные родители убедились, что никакого материнского чувства в ней нет.

Все эти интересы и страдания мне кажутся до очевидности нелепыми. Не потому ли, что сердце у меня сухо, что я холостяк и не женат?

Но я не могу найти в них смысла. Жизнь всесильный обман, от которого не могут освободить самые очевидные доказательства.

А тут — я кончаю издание первого тома Ап. Григорьева. Тороплюсь — уже поздно. Нужно писать предисловие, а у меня не вяжутся мысли. Весна что ли виновата? Я говорю весна, потому что у нас сошел снег и давно нет морозов. Грязь, солнце, стук — все это дурманит. Февральская часть Анны Карениной приводит всех в неистовый восторг. А январская возбудила было маленькое неудовольствие. В ней действительно есть вялость, тот недостаток, который у Вас является по временам, когда Вы пишете без особенной охоты. Но теперь — просто крик удовольствия. Вы точно кормите голодных и давно голодающих. Меня насмешил Суворин¹; он в своем фельетоне очень бранит публику, что она до сих пор не охладела к Карениной и не рассердилась на Вас за остановку романа.

Об Карениной нужно много писать. И все время я обдумываю ответ на Ваше большое письмо, на Ваш субъективизм и на то, как Вы ищете выхода из этого субъективизма. Как хорошо многое сказано! Я теперь понимаю Ваши разговоры в сентябре — я хочу сделать вот что — я перескажу своими словами все, с чем я согласен.

И так простите, простите и простите меня! Через неделю будет готов Григорьев, и я примусь писать к Вам.

Всею душою Ваш
Н. Страхов

1876 г. 5 марта, Спб.

¹ И-н [А. С. Суворин], «Анна Каренина» — «Русские ведомости» (1876, № 43).

109. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

8…9 марта 1876 г. Ясная Полина.

Получил давно-давно и нетерпеливо-нетерпеливо ожидаемое письмо от вас, дорогой Николай Николаич. Что-то вы не в своей тарелке и не спокойны духом. Неужели это денежные дела друзей ваших вас так расстраивают. Вы не можете себе представить, как я желаю узнать ваше мнение о том, что я писал вам в последнем письме, и с какой уверенностью в твердости своей позиции я ожидаю вас и желаю сильной атаки, чтобы доказалась моя твердость.

Вот и всё. Будьте здоровы и деятельны.

Ваш Л. Толстой

110. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

20 марта 1876 г. Санкт-Петербург.

Не могу к Вам писать, бесценный Лев Николаевич, о философии. Сегодня мой первый свободный день; вчера подписал последнюю корректуру Ап. Григорьева. А из-за него запущены и Библиотека, и Ученый комитет. Вдобавок мне нездоровится. С предисловием к Ап. Григорьеву я так возился, что пришел на самого себя в большое раздражение. Эти мои «в духе» и «не в духе»¹ так меня бесят! Впрочем, вероятно, я устал. Теперь неделю нужно на Комитет и Библиотеку, а потом две недели свободных от службы. Обещаю Вам по длинному письму на Страстной и на Святой. Когда я подумаю о слабости своих сил, то мне становится досадно, что Вы ко мне обращаетесь. Такой ли Вам нужен собеседник? Могу ли я быть Вам полезным? Своим расположением к скептицизму и тоске не навожу ли я и на Вас подобных настроений?

Но сделаю все, что Вы желаете; постараюсь написать точно и определенно, по крайнему моему разумению.

Простите и простите! На следующей неделе получите Григорьева.

Ваш всею душою

Н. Страхов

1876 г. 20 марта.

¹ В окончательном тексте предисловия эти обороты не встречаются.

111. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому¹

8 апреля 1876 г. Санкт-Петербург,

Перечитавши опять и опять Ваше письмо 16-го феврале (как это давно!), я увидел, что кроме небольших обмолвок, должен согласиться со всем. Возражение мое будет состоять не в отрицании отдельных мыслей или самого хода рассуждений, а в том, что этот ход, по моему мнению, не может привести к тому, чего мы с Вами ищем.

Ваше письмо есть новая попытка пойти по тому же пути, по которому шли Декарт, Фихте, Шеллинг, Гегель, Шопенгауэр. Они точно также начинали из себя, от Cogito, ergo sum³, от я, от сознания воли, — и отсюда выводили понятие об остальном существующем. Ваше понимание этого же хода мыслей представляет только большую общность и конкретность, — великие достоинства. «Прежде всего я знаю, что я живу»; «главный вопрос философии есть: что такое жизнь? что такое смерть?»; «не решив этого вопроса, нельзя говорить о мертвом, не только как об основании живого, но и вообще как о чем-то существующем»; — эти Ваши формулы удивительно сильны и ясны.

Но это все-таки то, что я называю субъективизмом. К чему мы должны прийти, делая себя меркою существующего? К тому, чтобы признать все существующее однородным с нами и нам подобным. Исходная точка здесь определяет все дальнейшее, и мы, беспрестанно стремясь к выходу, никогда не найдем его. Что мы положим сначала, то самое вынем при конце. К философским системам это правило строго прилагается. Если исходная точка я, как у Фихте, то и все сущее будет проявление некоторого абсолютного я; если я мыслю только то, что мыслимо, что удовлетворяет требованиям законов мысли (как у Гегеля), то и все сущее будет мысль, проявление абсолютного мышления. Если я нашел истинную сущность только в своей воле (как у Шопенгауэра), то и все — есть воля. Так и у Вас, если исходное сущее есть моя жизнь, то в конце окажется, что все живо и что мертвое не существует.

И все это — в известном смысле и с известной стороны верно, но все это не дает нам того, что мы желаем. Ибо мы желаем, скажу прямо, чего-нибудь от нас совершенно отличного и для нас непостижимого, а только соприкасающегося с нами. Материалист не знает сущности материи, и он этому рад, он думает, что у него в руках тот самый таинственный корень вещей, которого мы ищем. Он с восторгом говорит о роковой силе понятных ему законов (слово роковой употребляет Сеченов⁴), так точно, как верующий говорит о могуществе Промысла.

Путем субъективизма мы никогда не дойдем ни до чего подобного, ни до чего иррационального. В конце концов всегда окажется, что человек, от которого мы начали, и есть тот предел, до которого доходит сущее. Он есть сознательное я; он один обладает сознательным мышлением; он есть лучшая, яснейшая форма воли; он самое живое из всего живущего.

Этот круг неизбежен. Между тем он противен природе человеческой, противен тому инстинктивному понятию о познании, которое есть у каждого. Отсюда я объясняю силу позитивистов, эмпириков; они сильны тем, что признают иррациональное, отказываются от познания за известными пределами. Они нашли тот объект, который ускользает от всякого субъективиста.

Вот мои сомнения. Простите, что я Вам ничего не даю, кроме сомнений и сомнений; но они очень уж наболели у меня. Истинное счастье есть любовь и вера. Почему так сладка любовь? Потому, что я признаю истинно-сущим и таинственно-живущим другое существо, которому отдаю в жертву свое слишком пустое и понятное существование. И вера насыщает нас тем, что предмет ее для нас неисчерпаем, неизмерим. Прав ли я вполне, или такова моя натура, но мне кажется, что стремления людей все состоят в этом искании, — чему бы собой пожертвовать и как бы найти недоведомое. Самое интересное — в этом; удовлетворение эгоизма и жажды познания — в сто раз менее важно.

Я начал поиски за иррациональным, и давно уже моя мысль обращается все в эту сторону. Но я чувствую свою большую слабость, и почти покорился мысли, что не найду того, чего ищу. С недоумением и терпением жду своего конца. Ваши попытки меня и прельщают и пугают. Если Вы потерпите неудачи, если почувствуете сомнения, то для меня они будут страшнее собственных неудач и сомнений. Потому что в Вас я верю; я жду от Вас откровений, как те откровения, которые нашел у Вас в такой силе и множестве в Ваших поэтических произведениях. Вы правдивый, чистый и глубоко вдохновенный писатель. Таинственные силы, управляющие людской жизнью, Вам видимы. И, по своей натуре, Вы смотрите на них с той высоты, на которую могут возвести человека лишь высшие философские и религиозные созерцания. Но Вы пытаетесь, сверх того, подвергнуть их анализу, привести Ваши взгляды в формулы обыкновенного знания. Я заранее уверен, что результаты, которые Вы получите, будут в сто раз беднее содержания Ваших поэтических созерцаний. Посудите, например, могу ли я взгляд на жизнь, разлитый в Ваших произведениях, не ставить бесконечно выше того, что толкует о жизни Шопенгауэр, или Гегель, или кто Вам угодно?

Буду еще Вам писать. Анна Каренина возбуждает такое восхищение и такое ожесточение, какого я не помню в литературе. Толкам нет конца. Смерть Самарина⁵ вызвала большие манифестации сожаления. Я выслушал десяток речей — и все пустые речи. Его последняя книжка «Революционный консерватизм»⁶ очень хороша и как будто грустна. А что Вы скажете об Аполлоне Григорьеве?

Не сердитесь на меня за медленность, и помните, помните мою любовь.

Ваш всей душою
Н. Страхов

1876. 8 апр.

¹ Письмо частично опубликовано в книге: Гусев, III, С. 236—237. Полностью публикуется впервые.

² Имеется в виду письмо (№ 107) Толстого от 14…15 февраля 1876 г. с приложением незаконченной философской работы «О душе и жизни ее вне известной и понятной нам жизни». 16 февраля — вероятно, дата получения письма Толстого.

³ Cogito, ergo sum — мыслю, следовательно существую (лат.), тезис Декарта.

⁴ Сеченов Иван Михайлович (1829—1905) — создатель русской физиологической школы, мыслитель-материалист.

⁵ Самарин Юрий Федорович (1819—1876) — философ, историк, общественный деятель, публицист, сторонник славянофильства. Он скончался 19 марта (по ст. ст.) 1876 г. в Берлине от заражения крови после несложной операции. Похороны его состоялись в Москве, в Даниловском монастыре 30 марта 1876 г. См. об этом в сборнике: В память Юрия Федоровича Самарина. 19 марта 1876 г. (М-ва, 1876). Толстой приезжал в Москву на похороны Самарина.

⁶ Ю. Ф. Самарин и Ф. М. Дмитриев. Революционный консерватизм. Книга Р. Фадеева «Русское общество в настоящем и будущем» и предположения петербургских дворян об организации всесословной волости (Берлин, 1875). Дмитриев Федор Михайлович (1829—1894) — историк-юрист, сотрудник «Русского вестника» и «Московских ведомостей», с 1886 г. сенатор.

112. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

8…9 апреля 1876 г. Ясная Поляна.

Благодарю вас, дорогой Николай Николаевич, за присылку Григорьева¹. Я прочел предисловие, но — не рассердитесь на меня — чувствую, что, посаженный в темницу, никогда не прочту всего. Не потому, что не ценю Григорьева — напротив, но критика для меня скучнее всего, что только есть скучного на свете. В умной критике искусства всё правда, но не вся правда, а искусство потому только искусство, что оно всё.

Я с страхом чувствую, что перехожу на летнее состояние: мне противно то, что я написал, и теперь у меня лежат корректуры на апрельскую книжку², и боюсь, что не буду в силах поправить их. Всё в них скверно, и всё надо переделать и переделать всё, что напечатано, и всё перемарать, и всё бросить, и отречься, и сказать: виноват, вперед не буду, и постараться написать что-нибудь новое, уже не такое нескладное и ни то ни сёмное. Вот в какое я прихожу состояние, и это очень неприятно. Я боюсь, что вы не в духе отвечать мне на то письмо³ и что оно вас не интересует. Пожалуйста, не пишите в таком случае, а просто пишите мне изредка, как всегда. И не хвалите мой роман. Паскаль⁴ завел себе пояс с гвоздями, который он пожимал локтями всякий раз, как чувствовал, что похвала. его радует. — Мне надо завести такой пояс. — Покажите мне искреннюю дружбу: или ничего не пишите мне про мой роман, или напишите мне только всё, что в нем дурно. — И если правда то, что я подозреваю, что я слабею, то, пожалуйста, напишите мне.

Мерзкая наша писательская должность — развращающая. У каждого писателя есть своя атмосфера хвалителей, которую он осторожно носит вокруг себя и не может иметь понятия о своем значении и о времени упадка. Мне бы хотелось не заблуждаться и не возвращаться дальше. Пожалуйста, помогите мне в этом.

Ваш Л. Толстой

И не стесняйтесь мыслью, что вы строгим суждением можете помешать деятельности человека, имевшего талант. Гораздо лучше остановиться на Войне и мир, чем писать Часы⁵ или т. п.

¹ Сочинения Аполлона Григорьева. Т. I (С портретом). Издание H. H. Страхова (СПб., Типография товарищества «Общественная польза», Б. Подьяческая, собств. д. № 39, 1876).

² В апрельской книжке «Русского вестника» за 1876 г. были напечатаны Гл. VII—XIX 5-й части «Анны Карениной».

³ Паскаль Блез (Biaise Pascal) (1623—1662) — французский математик, физик и религиозный писатель.

⁴ Повесть Тургенева, написанная им в 1875 г. и опубликованная в январской книжке «Вестника Европы» за 1876 г.

113. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову¹

14? апреля 1876 г. Ясная Поляна.

Письмо ваше, дорогой Николай Николаич, уже дней 5 лежит у меня. Нынче я перечел его 3-й раз и хочу отвечать. Я в духе думать, но слаб, и боюсь, что не сумею сказать, как хочу; но вы избаловали меня вниманием, и потому надеюсь, что вы поймете и дурно выраженное.

«Ибо мы желали — скажу прямо — чего-нибудь от нас совершенно отличного и для нас непостижимого, и только соприкасающегося с нами»… «Путем субъективизма мы никогда… он само живое из всего живущего». Я не согласен с этим. Я определяю жизнь — отъединением части, любящей себя, от остального. Может быть, это не ясно; но это необходимо. Без этого определения жизни неизбежно повторился бы круг, по кот[орому] человек был бы центр всего. — Жизнь есть отъединение части от остального. Человек знает только живое. Поэтому для живущего доступно только живое, подобное ему; все же представляющееся ему мертвым есть живое, недоступное ему. Оно-то и есть непостижимое и не только соприкасающееся, но обнимающее его.

Выражу вам, может быть, наивно, но зато ясно мою мысль.

Клеточка есть объединенное — живое, клеточка любит себя и знает другую клеточку и ей подобные, — т. е. и чувствует, не зная, и остальная жизнь ее составляется из отношений к себе подобным и неподобным. Неподобные ей представляются ей мертвыми. Человек знает и любит себя и все включенные в него клеточки, чувствуя их собою, и относится к мирам, представляющимся ему неорганическими, так же, как клеточка к целым организмам. Из бесчисленного количества людей и других существ составляется, вероятно, одно целое живое, жизнь которого нам недоступна, как недоступна жизнь всего организма клеточке. (Этот высший организм не есть общество, государство, как метафорически говорят социологи, а что-то всегда недоступное человеку на низкой степени его объединения.)

Но тут является вопрос: где же кончаются эти яички в яичке вверх и вниз?

По Канту, вследствие свойства разума, не может быть конца пространству, времени и причинам; по-моему же не может быть конца объединениям жизни, включающим в себе одно другое, потому что человек может понимать только жизнь. Но если человек может понимать только жизнь и не может понимать конца объединениям, то у него необходимо является понятие бесконечного живого, объединяющего в себе всё. Объединение же всего есть явное противуречие. Противуречие есть Бог живой и Бог любовь.

Бог — живой — любовь есть необходимый вывод разума и вместе с тем бессмыслица, противная разуму.

Я знаю бесконечность существующего, и так как знаю только живое, то знаю, что не это бесконечно существующее есть живое, не имеющее себе пределов, т. е. объединяющее, любящее всё, как самого себя. Разум же мне говорит, что объединение всего не имеет смысла и противно его законам. Здесь-то нужно, чтобы вопрос о том, что есть сущность познания, был бы ясно решен: логическая ли способность разума составляет ее, или сознание своей жизни. Если сознание своей жизни, то несогласие последнего вывода с логическими требованиями моего разума только может заставить меня понять неправильность приложения логической способности разума к предлежащему вопросу. Любовь в самых низких, известных нам проявлениях не подлежит законам разума, каким же образом бесконечное объединение и, следовательно, любовь могла бы подлежать им? Встретившись с этим противуречием, я только могу пожалеть о недостаточности моего разума, показывающей ту низкую ступень, на которой я нахожусь, но никак не усумниться в своем выводе. Оно показывает мне то, что я не могу понять Бога, к которому я пришел, отыскивая смысл своей жизни; но невольно самым устройством моего разума побуждает меня к тому, чтобы стремиться понимать его; оно показывает только, что всякий раз, когда я хочу вполне понять его, определив его объединяющим всё, я прихожу к бессмыслице и чувствую свое бессилие, но никак не показывает ошибочность вывода. Оно показывает, что пределов его я не могу понять, но сущность его мне несомненно известна, потому что она есть то самое, что составляет мою жизнь — любовь (во мне ко всему тому, что объединено мною) в нем к тому, что объединено им, ко всему. И каждый человек, и не зная этого, невольно чувствует (как бы ни нападали на телеологию), что он любим, что он есть средство, часть и вместе цель.

Боюсь, что вы, покачав головой, пожалеете, что я тронулся рассудком. Может быть, но очень приятно тронулся. Пожалуйста, пишите мне откровенно и не с осторожностью и участием, как вы делаете, а вообразите себе, что вам это пишет Суворин, и ловите меня на каждом слове.

Многое может быть неясно, но лишнего, чего я не могу объяснить, ничего не пишу.

Ваш Л. Толстой

¹ Письмо опубликовано в ПТС, также в ПСС, Т. 62, С. 243—245 с неверной датой: 1876 г. Января конец … февраля начало.

113a. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому¹

После 14 апреля 1876 г. Санкт-Петербург.

Какая прелесть Ваше последнее письмо, Лев Николаевич! Как справедливо, что чем выше и благороднее душа, тем светлее ее взгляд на мир, тем яснее она видит добро и красоту. Меня растрогали Ваши мысли. Вместо того ужаса перед жизнью, который так хорошо выражает Шопенгауэр, вместо той возможности страдания и гибели, которою мы окружены со всех сторон и каждую минуту, Вы видите в мире Бога живого и чувствуете его любовь. Теперь мне ясна Ваша мысль, и сказать Вам прямо, я чувствую, что ее можно развить логически в такие же строгие формы, какие имеют другие философские системы. Это будет пантеизм, основным понятием которого будет любовь, как у Шопенгауэра воля, как у Гегеля мышление.

Напишите мне теперь одно, — как же Вы понимаете зло? В чем его сущность и источник? Вопрос, как Вы знаете, важнейший.

Я не пишу Вам критики на Ваши мнения — для настоящей критики нужно иметь свой взгляд, а у меня его нет. Я скажу только, что в Ваших мыслях должно быть много правды, — так они красивы, так желательны. Но по этому же самому они и подозрительны. Высшее благо — я давно это знаю — есть душевная красота, то есть благо совершенно субъективное. Что бы со мной ни случилось, какие бы силы ни существовали вокруг меня, — одного я могу желать и одним могу удовлетвориться — избежать зла во мне самом, в моей душе; а если достигну добра — это будет счастье. Но увы! ведь это значит отречься от искания всякого блага вне меня, признать, что нет такого блага.

¹ Незаконченное «философское» письмо, присланное при Письме 116 Страхова к Толстому от 8 мая 1876 г. См. ниже.

114. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

Вторая половина апреля 1876 г. Санкт-Петербург.

У всякого свое горе; у Вас, поклоняемый и завидуемый Лев Николаевич, — между прочим — муки рождения. Вы теряете Ваше обыкновенное хладнокровие, и, кажется, желаете от меня совета — прекратить печатанье Анны Карениной и оставить в самом жестоком недоумении тысячи читателей, которые все ждут и все спрашивают, чем же это кончится. Уж не потому ли Вы пришли в уныние, что сделали несколько ошибок в описании свадьбы¹? Но ведь это вздор — эти ошибки, что невеста должна приезжать после жениха, что после венчания должны прикладываться к образам, и еще что-то. Все-таки описание венчания со всем его воздухом и цветом является в нашей литературе в первый раз. Ну хорошо, — я буду Вам критиковать Ваш роман. Главный недостаток — холодность писания, так сказать, холодный тон рассказа. Того, что собственно называется тоном, у Вас не полагается, но в целом во всем течении рассказа мне слышна холодность. Но ведь это только мне, человеку, который, читая, почти слышит Ваш голос. Затем — или вследствие того — описание сильных сцен несколько сухо. После них невольно просятся на язык несколько пояснительных или размышляющих слов, а Вы обрываете, не давая тех понижающихся и затихающих звуков, которыми обыкновенно оканчивается финал в музыке. Далее — места смешные не довольно веселы, но зато если рассмешат, то рассмешат ужасно.

Я за Вами слежу и вижу всю неохоту, всю борьбу, с которою Вы, великий мастер, делаете эту работу; и все-таки выходит то, что должно выйти от великого мастера: все верно, все живо, все глубоко. Вронский для Вас всего труднее, Облонский всего легче, а фигура Вронского все-таки безукоризненна. Прочитавши последнюю часть (март), я принялся опять читать ее с начала. Самоубийство Вронского, его свидание с Карениной — как хорошо и сильно! Один Ваш иностранный принц (февраль) наделал здесь фурору и эти две страницы годились бы на целую повесть.

Я писал к Вам², как я понимаю идею Вашего романа, и спрашивал, верно ли; но Вы мне ни разу ничего не сказали об этой идее (или я не понял?). Но я твердо держусь за свое. Здесь без конца рассуждают дамы и мужчины о любви — по поводу Вашей Карениной, и все: и восхищающиеся, и враждующие, говорят такой вздор (а Авсеенко³ и пишет), что Ваш роман поражает своею недоступною для массы правдою и глубиною. Чувства Левина после объяснения — это чудо из чудес. А описания любви как страсти я тоже не знаю ни у кого, кроме разве Мюссе⁴, немножко Жорж Занда⁵, и немножко Тургенева. Почти непонятно, каким образом Достоевский, столько волочившийся и дважды женатый⁶, не может выразить ни единой черты страсти к женщине, хотя и описывает невероятные сплетения и увлечения таких страстей. Мюссе один из мужчин коснулся настоящих струн (Confession d’un enfant du siècle)⁷. Но я давно читал, и нужно перечесть. Тургенев все рассказывает, как ему не удалось жениться, но есть большая тонкость в изображении первого интереса, возникающего между мужчиною и женщиною. В Жорж Занде похоть и холодность слышны в смеси. Но вы, как настоящий богатырь, схватились прямо с чудовищем, вы взяли предмет вполне, во всем размере. Как бесподобны те минуты, когда Анна и Вронский на один волос от сознания, от покаяния, но не могут переступить этого волоса! Какой чудесный и яркий контраст нечистой страсти и чистых чувств!

Но вот я сказал все, что умел, сказал прямо, ни в чем не таясь и ничего не преувеличивая. «Война и мир» в моих глазах (я уверен, и в Ваших) растет с каждым годом; я уверен, что то же случится и с Анной Карениной, и что долго-долго потом читатели будут вспоминать о времени, когда они так нетерпеливо ждали книжек Русского вестника, как я не могу забыть времени появления «Войны и мира».

Прошу Вас, напишите мне, как Вы находите мои суждения. Я все обдумываю Каренину, все боюсь ошибиться в смысле частностей, да и в понимании техники я всегда слаб. Оттого я Вам писал только общие места. А ведь Вы — я уверен — приходите в уныние оттого, что боретесь с техникой и устали.

Ну, будь что будет! Рад бы Вам помочь, да не знаю, чем? Скажу только, что Вы меня привели в волнение, как будто мне самому приходится писать конец романа. Что у Вас будто бы падает сила — этого-то я не боюсь; но что Вы оттянете конец романа — это, пожалуй от Вас станется.

Ваш всею душою Н. Страхов

Искусство — все, Вы пишете; да так именно и думал Ап. Григорьев, и он один так думал. Можно сказать, что его книга написана против критики.

¹ Венчание Кити Шербацкой и Левина описано в Гл. IV—VI 5-й части «Анны Карениной». Ошибка в обряде венчания была исправлена в отдельном издании «Анны Карениной».

² Письмо Страхова неизвестно.

³ А. [В. Г. Авсеенко]. Литературное обозрение. Журнал «Русский вестник» (1876, № 1).

⁴ Мюссе Альфред де (Alfred de Musset) (1810—1857) — французский поэт и драматург.

⁵ Санд (Занд) Жорж (Georges Sand) — псевдоним Авроры Дюпен (Aurore Dupin), баронессы Дюдеван (Dudevant) (1804—1876) — французская писательница.

⁶ Достоевский первым браком был женат с 6 февраля 1857 г. на Марии Дмитриевне Исаевой, урожд. Констант, умершей 15 апреля 1864 г. В 1862—1863 гг. Достоевский пережил страстное увлечение Аполлинарией Прокофьевной Сусловой, их отношения продолжались, с перерывами, до конца 1865 г. См. об этом: А. П. Суслова. Годы близости с Достоевским (М-ва, 1928). В марте-апреле 1865 г. Достоевский увлекся Анной Васильевной Корвин-Круковской, в замужестве Жаклар, будущей участницей Парижской коммуны, старшей сестрой С. В. Ковалевской. См. об этом: С. В. Ковалевская. Воспоминания детства. Нигилистка (М-ва, «Советская Россия», 1989).

⁷ La confession d’un enfant du siècle — «Исповедь сына века», роман А. де Мюссе (1836).

115. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

23 и 26 апреля 1876 г. Ясная Поляна,

У нас с вами раздвоилась переписка, дорогой Николай Николаевич. Я только что ответил на ваше философ[ское] письмо, как получил радостный ответ на мое. — Вы пишете: так ли вы понимаете мой роман, и что я думаю о ваших суждениях. — Разумеется, так. Разумеется, мне невыразимо радостно ваше понимание; но не все обязаны понимать, как вы. Может быть, вы только охотник до этих делов, как и я. Как наши тульские голубятники. Он турмана ценит очень дорого; но есть ли настоящие достоинства в этом турмане — вопрос. Кроме того — вы знаете — наш брат беспрестанно без переходов прыгает от уныния и самоунижения к непомерной гордости. Это я к тому говорю, что ваше суждение о моем романе верно, но не всё — т. е. всё верно, но то, что вы высказали, выражает не всё, что я хотел сказать.

Например, вы говорите о двух сортах людей. Это я всегда чувствую — знаю, но этого я не имел в виду. Но когда вы говорите, я знаю, что это одна из правд, кот[орую] можно сказать. Если же бы я хотел сказать словами всё то, что я имел в виду выразить романом, то я должен бы был написать роман тот самый кот[орый] я написал, сначала. И если близорукие критики думают, что я хотел описывать только то, что мне нравится, как обедает Обл(онский] и какие плечи у Карениной], то они ошибаются. Во всем, почти во всем, что я писал, мною руководила потребность собрания мыслей, сцепленных между собой, для выражения себя, но каждая мысль, выраженная словами особо, теряет свой смысл, страшно понижается, когда берется одна из того сцепления, в котором она находится. Само же сцепление составлено не мыслью (я думаю), а чем-то другим, и выразить основу этого сцепления непосредственно словами никак нельзя; а можно только посредственно — словами описывая образы, действия, положения.

Вы всё это знаете лучше меня, но меня занимало это последнее время. Одно из очевиднейших доказательств этого для меня было самоубийство Вронск[ого], к[оторое] вам понравилось. Этого никогда со мной так ясно не бывало. Глава о том, как Вр[онский] принял свою роль после свиданья с мужем, была у меня давно написана. Я стал поправлять ее и совершенно для меня неожиданно, но несомненно, Вр[онский] стал стреляться. Теперь же для дальнейшего оказывается, что это было органически необходимо.

Так вот почему такая милая умница, как Григорьев, мало интересен для меня. Правда, что если бы не было совсем критики, то тогда бы Григорьев и вы, понимающие искусство, были бы излишни. Теперь же, правда, что когда 9/10 всего печатанного есть критика, то для критики искусства нужны люди, которые бы показывали бессмыслицу отыскивания мыслей в художественном] произведении]; а постоянно руководили бы читателей в том бесконечном лабиринте сцеплений, в кот[ором] и состоит сущность искусства, и к тем законам, кот[орые] служат основанием] этих сцеплений.

И если критики теперь уже понимают и в фельетоне могут выразить то, что я хочу сказать, то я их поздравляю и смело могу уверить qu’ils en savent plus long que moi¹.

Очень, очень благодарю вас. Когда я перечел свое последнее унылое и смиренное письмо, я понял, что я, в сущности, прошу похвалы, и вы мне прислали ее. И она, ваша похвала — я знаю, искренная, хотя, боюсь, охотницкая — мне очень, очень дорога.

То, что я сделал ошибки в венчаньи, мне очень обидно, тем более, что я люблю эту главу.

Боюсь, не будет ли тоже ошибок по специальности, которой я касаюсь в том, что выйдет теперь в апреле. Пожалуйста, напишите, если найдете или другие найдут.

Вы правы, что Война и мир растет в моих глазах. Мне странно и радостно, когда мне что-нибудь напомнят из нее, как это сделал недавно Истомин² (он будет у вас), но странно, я помню из нее очень немного мест, остальное забываю.

Прощайте, еще тысячу раз благодарю вас. Я всё надеюсь кончить, но едва ли буду в силах. Летом часто чувствую физическую невозможность писать.

Ваш Л. Толстой

Написал вам это письмо уже несколько дней тому назад и хотел не посылать — так в нем выпирает польщенное авторское тщеславие. Но написал 7 писем сейчас, и надо писать вам новое, и решился послать это.

Шила в мешке не утаишь, и вы меня знаете насквозь.

Л. Т.

¹ ils en savent plus long que moi — они знают об этом больше, чем я (фр.).

² Истомин Владимир Константинович (1847—1914) — приятель братьев С. А. Толстой, издатель журнала «Детский отдых», правитель канцелярии Московского генерал-губернатора. В 1876 г. Толстой помог Истомину (через M. H. Каткова) устроиться секретарем газеты «Московские ведомости». Истомин помогал Толстому в разыскании исторических материалов об Азовских походах Петра I, о декабристах. Чиновничья карьера Истомина протекала успешно — он дослужился до придворного звания гофмейстера. Неизданная мемуарная книга Истомина «На закате» хотя и носит автобиографический характер, в значительной степени посвящена Толстому и его окружению.

116. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

8 мая 1876 г. Санкт-Петербург.

Не знаю, как и благодарить Вас, бесценный Лев Николаевич, за то письмо, которого Вы не хотели посылать. Такие письма — конечно, самые лучшие, так что Вашим знакомым и друзьям, если Вы остаетесь тверды в своем решении, достается, несомненно, только то, что похуже. То, что Вы говорите о критике, — бесподобно; то, что об искусстве — удивительно. Я должен сознаться, что до сих пор не понимал ясно Вашего отвращения к критике и даже приписывал Вашему творчеству несвойственный ему характер, именно примесь к нему отвлеченной мысли, хотя вполне покоряемой творчеством. Помилуйте! Когда я вдумываюсь, то выходит у Вас такая стройность, так ясно все расчленяется, противополагается, оттеняет друг друга, продолжает одно другое! Теперь я должен понять, что эти чудеса нимало не происходит тем способом, которому я их отчасти приписывал, что вообще этим способом ничто художественное произойти не может. Простите за ошибку. Ваше письмо для меня драгоценнейшее откровение в этом отношении. Это речь истинного художника, формула творчества во всей его силе и чистоте.

Последнюю, апрельскую часть я по обыкновению прочитал два раза сряду. Мне кажется, что вообще в последних трех книжках Вы вошли в полную Вашу силу. Какая оригинальность! Описание свадьбы, исповеди, смерти, посещения художника, первой ревности — все эти и множество других вещей, до того обыкновенных, что высокоумные романисты пренебрегают ими и все ищут чего-нибудь почуднее и поважнее, — это предметы очевидно описаны Вами в первый раз и до Ваших описаний существовали разве только в рассказах каких-нибудь очень простых и очень добрых людей, и вот теперь озарено полным светом художества.

Есть у меня сослуживец по Библиотеке, Вл[адимир] Вас[ильевич] Стасов¹. Он прогрессист, не знающий пределов, и считается у нас первым знатоком и критиком по искусствам. Покойный Серов², правда, любил повторять, что только скульпторы считают Стасова знатоком живописи, а живописцы, напротив, знатоком скульптуры и т. д. Этот Стасов пришел на Вас в большое негодование за изображение художника Михайлова, но промаха никакого, даже мнимого, не заметил, как он ни любит бросаться на малейшие неточности. Мы с ним спорим об Вас чуть не каждый день, спорим до крика, до обиды. Другие библиотекари, и наши начальники, Бычков³ и Делянов⁴, подсмеиваются над нашею горячностию, и это значительно оживляет наши заседания и ежедневные встречи. Спор начался с января прошлого года, а кончится, конечно, только со смертью одного из нас. Стасов человек большого роста, с генеральским чином и с седою бородою, очень добрый и деликатный, но напускающий на себя свирепость и рьяность неизмеримую. В Библиотеке у меня с ним одним много тем для разговора; я очень люблю его за доброту и искренность. Но более бестолкового и сбитого с толку человека я еще не встречал.

Пока, простите, несравненный Лев Николаевич. К этому письму присоединяю неконченное философское письмо, писанное уже недели три назад. Примите его, как оно есть. Только теперь я понял Вашу мысль о любви, как принцип целого взгляда. И теперь же только я понял, почему Вы мне отсоветовали заниматься критикой. Я сам, впрочем, всегда чувствовал, что это занятие меня не удовлетворяет, и признавал себя к нему неспособным. Но об Вас я непременно буду писать, потому что Вы меня увлекаете вполне, и очень хочется говорить. Пусть это и будут статьи, о которых один короткий приятель все меня спрашивал: «для кого Вы их пишете? И что Вы хотите сказать?» Он прибавлял, что он в них ничего не понимает.

Ваш всею душою
Н. Страхов

1876 г. 8 мая. Спб.

P.S. В эту минуту у нас 4 градуса холода. Третий день идет снег, и теперь уж лежит по местам.

¹ Стасов заведовал отделением искусств в Публичной библиотеке.

² Серов Александр Николаевич (1820—1871) — композитор, отец художника Валентина Серова.

³ Бычков Афанасий Федорович (1818—1899) — помощник, впоследствии директор Публичной библиотеки. По его инициативе в библиотеке было образовано рукописное отделение.

⁴ Делянов Иван Давыдович (1818—1897), граф — директор Публичной библиотеки, попечитель Петербургского учебного округа, с 1856 г. сенатор, с 1874 г. член Государственного совета, в 1882—1887 гг. — министр народного просвещения.

117. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

17… 18 мая 1876 г. Ясная Поляна.

Получил ваши два письма, дорогой Николай Николаевич, и задыхался от радостного волнения, читая их.

Хотя голубятник и знает, что голубь абсолютно стоит 10 к., он все-таки рад, что другой такой же охотник, как и он, ценит турмана в 100 р. Так и я.

Я недели три нездоров и слаб и не могу писать вам, как хотелось бы, особенно о том, что есть зло? Надеюсь, что напишу. Теперь пишу на лоскутке, только чтобы accuser réception¹ ваших писем.

На днях П. Самарин² был у меня и читал мне немецкую статью брата своего Юрия о религии³. Вы прочтете ее в Православном обозрении, пожалуйста, напишите мне свое мнение. В ней хорошо доказательство, основанное на воздействии Бога на человека (хотя гегелиянское) и на важности, которую человек приписывает своей личности.

Поразительна тоже в том же роде важность и несомненность, которую приписывает человек веществу материи. Он про это не говорит, но не правда ли, что нет более важных, простых и несомненных знаний, как знание своей личности и вещества. И оба знания одинаково отрицаются. И что значительность, которую имеют эти два камня знания, надо принимать в соображение и объяснить.

В майской книжке я не печатаю, но мечтаю продолжать в июньской⁴. Пожалуйста пишите мне.

Ваш Л. Толстой

Вы бы меня очень одолжили, если бы прислали мне книжку или две педагогические. О воспитании вообще, в роде Антропологии Ушинского⁵, самое новое, и искусственное, и не глупое, сколько возможно. Такие книги, которые должен б[ыл] изучать А[лексей] Александрович] Каренин, приступая к воспитанию оставшегося у него на руках сына. — Да напишите, сколько я вам должен за книги, кот[орые] вы мне уже прислали?

¹ accuser réception — расписаться в получении (фр.).

² Самарин Петр Федорович (1830—1901) — помещик Епифанского уезда Тульской губ., брат Ю. Ф. Самарина.

³ В январской книжке журнала «Православное обозрение» за 1878 г. была напечатана статья Ю. Ф. Самарина под заглавием: "Из посмертных сочинений Ю. Ф. Самарина. Два письма об основных истинах религии, по поводу сочинений Макса Мюллера: «Введение в сравнительное изучение религий» и «Опыты по истории религий».

⁴ Продолжение «Анны Карениной» появилось только в декабрьском номере, где были напечатаны Гл. XX—XXIV 5-й части.

⁵ К. Д. Ушинский, «Человек как предмет воспитания. Опыт педагогической антропологии». Ч. I—II (СПб., 1867—1869). О К. Д. Ушинском см. прим. 12 к Письму 69 Страхова к Толстому (до 10 мая 1874 г.).

118. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

7…8 июня 1876 г. Ясная Поляна. Дорогой Николай Николаевич.

Я позволил себе с вами большую вольность и прошу вас простить меня за нее. Я уверен, что, несмотря на грубый тон телеграммы¹, если вы только в Петербурге, вы выручили нашу англичанку, Макарти². Кузминские, которые живут у нас, выписали эту англичанку и послали ей деньги и получили телеграмму из Петербурга, что ей недостало денег и что она просит прислать их ей в гостиницу А. Кейзер. В Петербурге из знакомых и родных никого не случилось, и я решился телеграфировать вам. Как она приедет и мы узнаем, сколько она взяла у вас денег, сейчас же вышлем вам. Очень благодарим вас.

Пришло лето прекрасное, и я любуюсь и гуляю, и не могу понять, как я писал зимою.

Ваш Л. Толстой

¹ Телеграмма неизвестна.

² Макарти (McCarthy) — гувернантка в семье Кузминских.

119. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

22…23 июня 1876 г. Ясная Поляна.

Вы не можете себе представить, дорогой Николай Николаевич, какая мне радость то, что вы приедете ко мне. Я так и ахнул от восхищения, когда жена¹, прочевшая ваше письмо² прежде меня, веселым, но не восхищенным голосом объявила мне, что вы приедете. — Я собираюсь на днях за 3 часа езды в одно и другое место; и, вероятно, окончу эти поездки до июля. Во всяком же случае, если я уеду из дома, то так, что по телеграмме могу вернуться через 3 часа. Вы же, надеюсь, отделите из вашего отпуска на нашу долю недельку, но не менее уж 3-х дней³. Не скажу, чтобы именно теперь мне было особенно много сказать вам, потому что у меня всегда есть целый мир мыслей, которые, я знаю, что понимаете только вы, и целый мир не вопросов, а предметов, на которые мне нужно знать ваш взгляд.

Пожалуйста, телеграфируйте, чтобы я мог выслать за вами или выехать сам.

Здоровье жены летом порядочно, но не хорошо, что единственное, но большое мое горе.

Ваш Л. Толстой

¹ С. А. Толстая.

² Письмо Страхова неизвестно.

³ Страхов летом 1876 г. дважды гостил в Ясной Поляне: в середине июля и в конце августа. 21 июля 1876 г. Толстой писал Фету: «…У меня с неделю тому назад был Страхов милый, с которым, беспрестанно поминая вас, я нафилософствовался до усталости…» (ПСС, Т. 62, С. 280).

120. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

31 июля 1876 г. Ясная Поляна.

Получил ваше письмо¹, дорогой Николай Николаевич, и не знаю, как лучше придумать. Лучше — значит то, чтобы как можно побольше побыть с вами. — Затруднение в том, что обещал Фету ехать к нему и с ним в Воронежскую губернию на завод² с 12-го по 16-е, т. е. я 17-го буду дома. В конце же августа, около 25-го, я поеду в Самару (всё это, если Бог даст. Боюсь и не люблю делать планы). Теперь вопрос — как вам удобнее: отдать мне ваше время с 6-го, положим, до 12, или с 17 по 20-е числа. Другой вопрос в том: самим вам желательно ли ехать в Оптину пустынь³ или вам всё равно. Мне хочется ехать, но я не огорчусь, если мы и не поедем.

Итак, если вам хочется ехать в Оптину, и время для вас удобнее до 12-го, то напишите или телеграфируйте в Ясенки (если по времени получения этого письма письмо ваше не успеет дойти), что вы будете в Черни⁴ с таким-то поездом, и я вам телеграммой отвечу, что и я буду, и мы поедем в Оптину. Если вы не очень желаете ехать в Оптину и время до 12-го вам удобнее, то известите или, и не извещая, приезжайте. Я буду дома. Если вам удобнее после 12-го, с Оптиной или без Оптиной, то напишите. Если же моя поездка к Фету совпадает именно с тем временем, которое вы хотели отдать мне, то напишите, и я не поеду к Фету, только чтобы мне не пропустить вас. Теперь мы скоро умрем. А на том свете неизвестно еще, в чем будут состоять наши отношения.

Вы мне кратко, но так хорошо описали вашу жизнь, что мне завидно стало.

Что бы вам, вместо того, чтобы читать Анну Кар[енину], кончить ее и избавить меня от этого Дамоклова меча.

Я вчера попробовал заниматься и непременно хочу заставить себя работать.

Так до свиданья. Жена благодарит за память и посылает вам поклон и просьбу приехать и погостить подольше.

Ваш Л. Толстой

Приехать в Чернь для поездки в Оптину удобнее всего рано утром или в ночь.

31 июля.

¹ Письмо Страхова неизвестно.

² Конный завод брата Фета П. А. Шеншина в Граворонке Воронежской губернии. Толстой намеревался купить трех породистых жеребцов для своего будущего конного завода в самарском имении.

³ Козельская Введенская Оптина мужская пустынь — монастырь, основанный в XIV веке Оптою (Макарием), в двух километрах от г. Козельска Калужской губернии. В Оптиной пустыни соблюдалось старчество, сохранившееся в немногих пустынях.

⁴ Чернь — уездный город Тульской губернии.

121. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

12 сентября 1876 г. Санкт-Петербург.

К Вам первому пишу из Петербурга, бесценный Лев Николаевич, откладывая так называемые дела. Об Вас я, конечно, больше всего думал и к Вам мысленно обращался беспрерывно, но не сумею так хорошо и много написать, как я думал. Не счастье ли, не величайшее ли счастье знать такого человека, как Вы, и побывать в таком уголке земли, как Ясная Поляна? Вы создали вокруг себя этот чудесный мир, такой цельный и стройный, и в нем господствует Ваш дух, простой, высокий и чистый. Напряжение Вашей духовной жизни постоянно меня изумляет, с первого нашего знакомства (до знакомства я думал о Вас ниже, а теперь старательно внушаю всем, и дуракам, и умникам, что не встречал никого, кто бы так работал головою, как Вы). В Ясной Поляне возможны всякие человеческие бедствия, кроме одного — невозможна скука, потому что центр этого мира — человек, непрерывно растущий душою. И смысл этой жизни я не могу иначе назвать, как святостью; это культ чистоты, простоты, добросовестнейшее и непринужденнейшее служение высшим целям человека. Нет, это нечто удивительное! У Вас могут быть недостатки и слабости, но они не имеют значения в Вашей жизни; то, чем эта жизнь определяется, высоко и безукоризненно. Все время у Вас я чувствовал себя, как влюбленный, и зато как же я заскучал потом, особенно в Петербурге!

В Москве я прожил целую неделю; я видел Аксакова¹, Каткова, Воскобойникова, Антропова², Боборыкина³, Чаева⁴, Писемских⁵, Соловьева Сергея⁶ и Соловьева Владимира, Троицкого (философа)⁷ и пр. Много было разговоров об Вас, т. е. не я говорил, а мне говорили; я только иногда спрашивал. Психолог Троицкий говорил, что он по Вашему роману поверяет психологические законы, но одного он совсем не понимал, страсти Вронского и Карениной; он не находил для этой страсти психологических оснований. Я сказал ему, что это дело таинственное, и стал рассматривать его жену, дочь Полунина⁸, беременную первым ребенком. Это истинное чудище, уродец с маленькими глазами и лбом и с ужасною шириною других частей, челостей, плеч, таза — чем дальше, тем шире. Глупа — без сомнения! Однако она перевела мужа в Московский университет — и он очень доволен. Хвалился, что студенты его очень любят.

Вл. Соловьев очень меня порадовал. Он гораздо крепче здоровьем, не ест мясного и не пьет вина. Авось выправится — очень этого желаю. «С кем познакомились? Кого слушали?»⁹ — Ни с кем и никого. «Что же Вы делали?» — Писал свою книгу Начала положительной метафизики, и даже в Париже не был ни в одном театре. Познакомился, впрочем, с Ренаном, который очень не понравился как человек, и с Уоллесом (Wallace)¹⁰, которого нашел очень ограниченным. Спириты — такая шваль, что мочи нет, я совершенно излечился; зато могу Вас порадовать — Уоллес говорил, что Дарвин понемногу делается спиритом: его жена¹¹ оказалась медиумом (как у Бутлерова¹²).

Книга уже готова у Вл. Соловьева; будет заключать 400 страниц, он готов ее печатать и к Рождеству приедет в Петербург за степенью доктора¹³.

Чаев читал мне поэму¹⁴ в шестистопных ямбах, написанную в подражание Детству и Отрочеству (как он сам же говорит). Стихи не дурны, хотя он не имеет точного понятия о цезуре и о рифме; всего больше мне понравились вставочные рассуждения, патриотические и нравственные.

Войны¹⁵, говорят, не будет. Так говорил Катков, Аксаков и Фаддеев¹⁶, с которыми я ехал из Москвы. Фаддеев (очень плюгавый и наглый генерал) говорил, что если будет, то не раньше мая. Здесь все ждали манифеста на 8 сентября (день Куликовской битвы¹⁷); весь город говорил, и все обманулись.

Все в Петербурге мне показались скучными. И очень печально было увидеть Майкова; он вернулся из Карлсбада не поправившись, усердно лечится и очевидно не может ни о чем думать, кроме своей болезни. Дрожь, которую я почувствовал в его худой руке, так и показалась мне страхом смерти. Он был лихорадочно оживлен и хотел казаться здоровым. Прожить такую счастливую жизнь и теперь видеть впереди одно горе!

Буду писать Вам еще, а от Вас прошу только двух-трех строк. У меня много времени, а Ваше так полно. Графине¹⁸ мое усердное почтение. Все, что хорошее с Вами случится, будет и для меня радостью.

Ваш всею душою
Н. Страхов

1876 г. 12 сент.

¹ Аксаков Иван Сергеевич (1823—1886) — поэт, публицист, идеолог славянофильства.

² Антропов Лука Николаевич (1841—1881) — драматург, театральный и литературный критик.

³ Боборыкин Петр Дмитриевич (1826—1921) — прозаик (см. прим. 6 к Письму 66 Страхова к Толстому от 22 февраля 1874 г.).

⁴ Чаев Николай Александрович (1824—1914) — автор драматических хроник из древней русской истории («Дмитрий Самозванец», «Грозный царь Иван Васильевич», «Князь Александр Тверской» и др.). Служил хранителем Оружейной палаты Московского Кремля. Толстой был знаком с Чаевым, бывал в его московском доме. В ОР ГМТ хранятся четыре письма Чаева к Толстому весьма сумбурного содержания.

⁵ Писемский Алексей Феофилактович (1820—1881) — прозаик, драматург, и его жена Екатерина Павловна, урожд. Свиньина (1829—1891), двоюродная сестра А. Н. Майкова.

⁶ Соловьев Сергей Михайлович (1820—1879) — историк, профессор Московского университета, академик, отец Владимира и Всеволода Соловьевых.

⁷ Троицкий Матвей Михайлович (1835—1899) — философ и психолог, 25 августа 1875 г. был назначен профессором философии и психологии в Московском университете.

⁸ Полунин Алексей Иванович (1820—1888) — доктор медицины, профессор Московского университета.

⁹ В. С. Соловьев с 1 июня 1875 г. получил заграничную командировку сроком на год и три месяца в Англию, преимущественно для изучения в Британском музее памятников индийской, гностической и средневековой философии. Он посетил также Италию, Францию, Египет.

¹⁰ Уоллес Альфред Рассел (Alfred Russell Wallace) (1823—1913) — английский зоолог, независимо от Чарлза Дарвина пришедший к идее естественного отбора как механизма эволюции. Активный пропагандист эволюционных взглядов Дарвина, автор термина «дарвинизм».

¹¹ Дарвин (урожд. Веджвуд) Эмма (Emma Darwin, née Wedgewood) — жена Чарлза Дарвина с 1838 г.

¹² Бутлерова (урожд. Глумилина) Надежда Михайловна.

¹³ Степень доктора философии В. С. Соловьев получил лишь в 1880 г., защитив диссертацию «Критика отвлеченных начал» (М-ва, 1880).

¹⁴ Поэма Чаева «Надя».

¹⁵ На первом этапе восточного кризиса, который разразился в связи с выступлением народов Балканского полуострова против османского ига в 1875—1876 гг., Россия занимала выжидательную позицию, пытаясь согласовать свои действия с западно-европейскими державами. Турция с крайней жестокостью подавила восстания в Боснии и Герцеговине; лишь Черногория, перейдя к оборонительным действиям, продолжала сопротивление. Борьба славянских народов с турецким владычеством на Балканах находила в России огромную материальную и моральную поддержку. В марте 1877 г. представители европейских держав подписали в Лондоне протокол, в котором предлагали Турции провести реформы в пользу христианского населения на Балканах. После того, как Порта отклонила этот протокол, Россия 13 апреля 1877 г. объявила Турции войну.

¹⁶ Фадеев Ростислав Андреевич (1824—1883) — генерал, сотрудничал в газете «Русский мир», автор книги «Русское общество в прошлом и настоящем» (СПб., 1874), в которой защищал дворянские права и сословные привилегии. (Газета «Русский мир» издавалась генералом М. Г. Черняевым и полковником В. В. Комаровым).

¹⁷ Куликовская битва (1380) — битва между русским войском во главе с великим князем Владимирским и Московским Дмитрием Ивановичем и войском Золотой Орды под командованием хана Мамая на Куликовом поле (ныне Куркинский район Тульской обл.). Русское войско одержало победу, остатки войска Мамая обратились в бегство.

¹⁸ С. А. Толстая.

122. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

26…27 сентября 1876 г. Ясная Поляна.

Пользуюсь вашим разрешением, дорогой Николай Николаевич, писать вам несколько строк. Я на днях вернулся из Самары и Оренбурга¹ — очень хорошая была поездка, и нашел ваше радостное, как всегда, мне письмо. Вот я дней 5 дома и совершенно сплю; ничего не делаю (т. е. настоящего), и никуда не тянет.

Дома у меня очень хорошо. Жена² здорова и весела, и мы одни с детьми. Письмо это только должно вам дать знать, что я дома, благополучен и вас всё по-старому люблю; а когда проснусь, то знаю, что буду писать вам длинно.

Ваш Л. Толстой

¹ Толстой уехал в свое самарское имение 3 сентября 1876 г. в сопровождении племянника Николая Валериановича Толстого и оттуда предпринял поездку в Оренбург для покупки лошадей. Он намеревался произвести слияние культурных кровей английских и русских рысистых, купленных у П. А. Шеншина в августе, со степными башкирскими, киргизскими и калмыцкими. Завод разросся до четырехсот голов, но в 1880-х гг. был ликвидирован.

² С. А. Толстая.

123. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

12 октября 1876 г. Санкт-Петербург.

Простите, простите, Лев Николаевич! Давно следовало бы отвечать на Ваше милое коротенькое письмо. Но я увлекся — не водоворотом городской жизни, а ушел в свою особенную жизнь, в оперу, в покупку книг, в чтение; две-три недели дело идет очень хорошо, как никогда не бывало. Конечно, оттого хорошо, что я затеял работу, и что меня тянет каждый день подвинуться хоть на шаг вперед. Но мне очень хочется заинтересовать Вас своею работою, и в голове я уже давно пишу к Вам, давно придумываю, как это сказать кратко и полно. Послушайте.

Науки делают огромные успехи; но чем быстрее они движутся, тем яснее видно, что они не приближают нас к решению вопросов, наиболее для нас интересных. Очевидно, их движение косвенное, а не прямое. То, что называется знанием, не есть знание существенного, и чем научное знание тверже и яснее, тем менее в нем существенного. Это зависит от самой природы познания. Наше познание есть некоторое измерение наших отношений к вещам. Вещи со всею своею сущностию окружают нас со всех сторон, прикасаются к нам и стоят перед нашими глазами; но когда мы их познаем, мы как будто выбираем произвольно точки, проводим произвольные линии, составляем произвольные фигуры и только так можем что-нибудь узнать. Возьмем самое простое. Я считаю людей, с которыми живу; их оказалось пять. Чтобы получить это сведение, я мысленно ставлю их в известный порядок, одного делаю первым, другого вторым и т. д.; наконец, прекращаю счет произвольно, тем пределом, который сам себе назначил. Получилось число пять, которое имеет для меня некоторый смысл, содержит знание, но не имеет никакого отношения к сущности вещей, нигде не существует, кроме моей головы.

Этот пункт очень трудный; я не сумею теперь вполне его объяснить, но надеюсь, что чем дальше буду работать, тем он будет для меня яснее. Скажу так: при всяком познании мы делаем некоторое построение, без такого построения познание невозможно.

Теперь, так как мы ищем всегда сущности вещей, то мы, по жадности, так сказать, принимаем это наше построение за нечто существующее. Это главная и постоянная ошибка нашего ума. Мы принимаем за сущности — пространство, время, числа, общие понятия, законы природы, небесный свод, горизонт, сохранение вещества, сохранение силы и т. д. Во всем этом главную часть составляет нами сделанное построение, то есть нечто априорное и к сущности вещей не относящееся. Мы же это самое принимаем за нечто данное, следовательно, апостериорное, эмпирическое, за открытие, за свойство самих вещей.

Так, чтобы получить число, нужно считать, чтобы получить пространство, нужно смотреть. По индийскому мифу сперва пространства не было; но был создан глаз и стал смотреть и тогда явилось пространство (смотреть я понимаю в самом общем смысле, не как одно зрение). Между тем числа и пространство принимаются за эмпирические данные, за нечто существующее в самих вещах независимо от считания и смотрения. Тогда выходит, что дважды два четыре только в нашем мире, или в той части мира, в которой мы находимся (так это стоит буквально у Милля), а в других частях может быть дважды два пять, пространство имеет четыре измерения, сумма углов трехугольника меньше двух прямых и т. д.

Относительно чисел задача очень простая; очевидно, если мы будем так считать, как теперь считаем, то дважды два всегда будет четыре; и житель Сириуса, или сам Бог, если будет так же считать, не в силах получить другого результата. Задача относительно пространства сложнее, но не очень трудна, и мне показалось, что на ней разъяснить вопрос всего удобнее. А тут кстати с 1868 года учение об эмпиричности нашего пространства стало сильно распространяться и принято первыми авторитетами. Родоначальником его был действительно Лобачевский¹ у нас, но силу ему дали Гаусс² и Риманн³ в Германии. Я принялся все это разбирать, и оказалась целая литература по этому предмету. Буняковский не знал и десятой доли того, что мне теперь известно, — это меня немало удивило. При помощи Публичной Библиотеки все у меня оказалось под руками, и предмет втягивает меня все больше и больше.

Вся загадка состоит в том, что математики успели обобщить представление пространства. По-видимому мы всегда имеем право считать предмет частным и особенным, когда нашли для него общее понятие. Напр[имер], если человек есть животное, то это значит одно из животных, отличающееся особенными признаками. Так и математики говорят: пространство есть один из способов определять отношения между вещами, и, следовательно, в других мирах может существовать другой способ. Мое опровержение будет состоять в следующем: я покажу неправильность обобщения и невозможность его, когда оно делается правильно. Обобщение математиков подобно такому: все люди крадут. Если кто ничего не украл, то это лишь один из частных случаев, именно когда величина кражи равна нулю; если кто свое отдал, то это значит только он украл отрицательную величину.

Для кражи нелепость этого ясна, но для пространства неуловима. Мне она, однако же, живо представляется и хотелось бы показать ее вполне, на многих сторонах дела.

Математики с торжеством выводят следствие, что, значит, пространство познается эмпирически, что оно есть частный факт. Если я докажу противное, то этим докажется априорность пространства, т. е., что мы его сами создаем, следуя известному правилу, именно безразличному соотношению вещей. Сюда войдет и опровержение Канта, принимавшего пространство за готовую форму хотя и а priori. Точно так я надеюсь разъяснить и все (или некоторые) общие вопросы, относящиеся к знанию. Мне ужасно приятно, что представился такой наглядный и удобный случай, обнаруживающий природу познания.

Познание пространства не есть познание какой-либо сущности, какого-либо действительного предмета. И таковы все наши познания. Но оно не содержит в себе и никакой лжи; напротив, оно незыблемо верно. И такой верности достигают все наши познания, когда они достаточно развиты. Мы с великим трудом узнаем только то, что могли бы узнать простым развитием наших мыслей. Но нам мешает то, что нашим построениям мы беспрестанно придаем существенность; мы не в силах правильно развивать наши мысли, потому что ошибаемся в их значении, признаем знание сущности там, где его нет.

Таким образом путь этих построений никогда не приведет нас к тому, чего одного мы желаем, то есть, к познанию сущности. Сущность открывается иначе, и во-первых следует сбросить все то, что я назвал построениями. Тогда получится может быть другое знание, которое мне хотелось бы назвать живым, но о котором пока ничего не умею сказать.

По крайней мере я надеюсь таким образом сбросить иго естественных наук, тяготеющее над нынешнею философиею; я дам отчет в том, почему все их исследования так мертвенны, так мало нам дают, и в то же время почему они несомненны и успешны. Одно с другим связано.

Вот мои планы, бесценный Лев Николаевич. Мне мерещатся целые ряды статей; первую я назвал о свойствах пространства и буду доказывать, что пространство не имеет никаких свойств (Eigenschaften), и что в этом его натура.

Что еще скажу Вам? Я здоров, лучше обыкновенного. Майков усиленно и заботливо лечится, но поправляется медленно. Я чаще прежнего сижу дома. Восточным Вопросом⁴ почти не занимаюсь, но ежедневно, ежечасно слышу об нем и знаю положение дела. Война неминуема, повсюду идут усиленные приготовления.

В Русском вестнике появился Кот Стахеева⁵. Если Вы что-нибудь прочли, то не забудьте написать, как Вы его находите. Неужели я так-таки вполне обманулся?

Я отправил Нагорнову⁶ 1200 книжек Вашей Азбуки в 12 частях. Здесь еще не бывал в книжных магазинах. Рассказывали, что Надеин⁷ прекратил платежи — наверно не знаю.

Простите, бесценный Лев Николаевич! Как приятно мне было узнать, что у Вас все здорово и хорошо. Пусть так и будет долго, долго! Графине мое усердное почтение.

Ваш всею душою
Н. Страхов

1876 г. 12 окт. СПБ.

¹ Лобачевский Николай Иванович (1792—1856) — русский математик, создатель неевклидовой геометрии, мыслитель-материалист. Профессор, а в 1827—1846 гг. — ректор Казанского университета. На прошении Толстого о принятии его в Казанский университет стоит резолюция Лобачевского: «Льва Толстого допустить к испытанию во 2-м Комитете, объявя просителю, чтобы доставил свидетельство о здоровье. 29 мая 1844 г. Ректор Лобачевский» (ОР ГМТ).

² Гаусс Карл Фридрих (Karl Friedrich Gauss) (1777—1855) — немецкий математик, внесший фундаментальный вклад также в астрономию и геодезию, иностранный член-корреспондент (1802) и иностранный почетный член (1824) Петербургской Академии наук.

³ Риман Георг Фридрих Бернхард (Georg Friedrich Bernhard Riemann) (1826—1866) — немецкий математик, ученик К. Гаусса, развивший многие его идеи.

⁴ Восточный вопрос — принятое в дипломатии и в исторической литературе обозначение международных противоречий XVIII — начала XX вв., связанных с борьбой балканских народов за освобождение от турецкого ига, распадом Османской империи и борьбой великих держав за раздел ее владений.

⁵ «Русский вестник» (1876, № 9).

⁶ Нагорнов Николай Михайлович.

⁷ Надеин Митрофан Петрович (1839—1916) — книгопродавец, основал в Петербурге «Книжный магазин для иногородних».

124. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

4 ноября 1876 г. Санкт-Петербург.

Все думаю об Вас, бесценный Лев Николаевич, и наконец решился урвать от своей суеты несколько времени и написать Вам. Я воображаю, что Вы теперь заняты концом Анны Карениной, или еще чем-нибудь другим, как всегда серьезным и очень важным.

На целый день оторвал меня от письма Голохвастов, Павел Дмитрич. Он по-прежнему мне очень нравится лично, но он привез драму своей жены¹ «Две невесты» в стихах в пяти действиях. Слушая его чтение, я часто вспоминал Ваше отвращение от подобных вещей и согласился с Вами. На словах он так любит простоту и естественность, как же он может, думал я, не видеть, что тут нет слова натурального? Что все искусственно от начала до конца? При всем внимании я не мог ничем заинтересоваться и огорчил его, высказавши ему это, хотя и очень мягко. Вот пятый день он отнимает у меня все время, — а все-таки он милый человек, и его парадоксы иногда очень любопытны.

Об Анне Карениной разговоры здесь не прекращаются. Все ждут и бранят Вас. Я, признаться, твердо надеялся, что она явится в окт[ябрьской] книжке; вчера узнал, что нет ее. Что это значит? Уж не хитрит ли Катков? Он мне выражал мнение, что теперь ему нет расчета оканчивать романа в этом году, что лучше поместить конец в следующем.

Когда я только что приехал в Петербург, то имел тут разговор с одним отставным поэтом, Пл[атоном] Кусковым² (он попал, впрочем, в хрестоматию Гербеля)³. Этот любопытный разговор я давно собираюсь передать Вам. Кусков образованный и сильно работавший головою человек; не читавши, он был предубежден против Вашего романа — боялся соблазна. Мы крупно поспорили, еще весной. Прочитавши (что для него всегда очень трудно), он больше восхитился, чем Войною и миром. Он говорил, что до Анн[ы] Кар[ениной] не было русского романа, что тут в первый раз все лица действуют вполне по-русски. «Как хорошо! Вронский, например, готов ко всему, но одного не предвидит и к одному не готов, — к прощению. Его прощают, и эта неожиданная развязка действует на него мучительнее, чем всякие оскорбления или угрозы». Такие и подобные речи меня очень порадовали. Разумеется, целомудрие Вашего романа он понял в совершенстве.

Я продолжаю читать и работать по предмету, о котором писал Вам в длинном письме. Являются трудности — не хотелось бы явиться невеждою перед математиками, а они написали уж слишком много, и я отыскиваю то границу, на которой нужно остановить чтение. Стараюсь жить уединенно, но чувствую, что декабрь, по обыкновению, завертит таким водоворотом, что и меня утянет. Один знакомый, Павел Александрович Матвеев, молодой юрист, очень милый, все разговаривает со мной о вере — он сам верующий, к великому изумлению всех окружающих. Он бывал в Оптиной Пустыни, мне советует побывать, но уверяет, что это трудно, именно, что непременно мне встретятся всякого рода препятствия и задержки, что это испытали на себе многие лица — какая-то сила мешает. Попробуем же в следующее лето — я очень желаю, и не имею других планов.

Прошу у Вас опять хоть нескольких строк. Порадуйте меня хоть известием, что все у Вас благополучно, — на что я твердо надеюсь. Проведенные у Вас 10 дней мне часто мерещатся — какая прелесть!

Здоровье мое недурно, и мне все кажется, что возвращаются мои силы — может быть, мне и выпадет еще на долю несколько лет здоровых и спокойных.

Ваш всею душою
Н. Страхов

1876 г. 4 ноября.

¹ Голохвастова Ольга Андреевна (нач. 1840-х гг.-1897) — драматург, прозаик. Внучка Николая Михайловича Карамзина (1766—1826), внебрачная дочь Андрея Николаевича Карамзина (1814—1854) и поэтессы Евдокии (Е. П.) Растопчиной (1811—1858). Воспитывалась в Швейцарии, в семье русского священника, до замужества носила фамилию Андреевская. В 1863 г. вышла замуж за историка-филолога Павла Дмитриевича Голохвастова (1838—1892).

² Кусков Платон Александрович (1834—1909) — поэт, литературный критик, переводчик. Публиковаться начал в 1854 г., печатался в журналах «Современник», «Сын отечества», «Светоч», «Время». Появление многочисленных пародий на его стихи побудило Кускова надолго бросить поэзию. Кусков перевел «Отелло» (журнал «Заря», 1870, № 4), частично «Ромео и Джульетту» В. Шекспира («Заря», 1870, № 10). В 1880-е гг. стихи Кускова печатались в журналах «Русь», «Нива», «Русская старина».

³ Гербель Николай Васильевич (1827—1883) — поэт-переводчик, издатель-редактор, библиограф. Имеется в виду одна из подготовленных и изданных им антологий «Русские поэты в биографиях и образцах» (СПб., 1873).

125. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

9 ноября 1876 г. Санкт-Петербург.

Полонский просил меня отправить к Вам это письмо¹. Я выспросил у него, кто такая таинственная дама. Это — Паскевич-Ериванская, княгиня Варшавская, урожденная Воронцова-Дашкова. Он обещал не говорить Вам ее имени. Больше ничего не знаю, — разговор был второпях.

Вчера был в театре, смотрел драму Голохвастовой Чья правда² вместе с ее мужем³, с Лопухиным⁴ и Карамзиным⁵. Я все задавал себе вопрос: чего ей нужно? что ее занимает в жизни и что ей хочется сказать в этих драмах? Кажется одно: женское самоотвержение, пожертвование собою для любимого человека. Этот человек выходит в ее драмах совершенно пустым дураком, но порывы женского чувства несомненно истинны, живы. Затем драма сочиняется по известным образцам, наполняется подготовительными сценами, подробностями, лицами. Все это ужасно скучно, потому что все деланное и приделанное.

Я решился печатать в Гражданине Три письма о спиритизме, которые почти готовы; я собирался читать их Вам в Ясной; может быть, прочтете печатные.

Очень возмутила меня статья Авсеенко⁶ об Аполлоне Григорьеве. Просто изумляешься и теряешь всякую охоту писать. Для кого? Кому нужно и кто поймет — не говорю, какие-нибудь высокие мысли, которых, может быть, у меня и нет, а просто предмет, о котором я заговорил, вопрос, который рассматриваю.

Простите, бесценный Лев Николаевич. Всегда Вас помнящий, всегда Вам добра желающий, неизменно Вам благодарный и преданный

Н. Страхов 1876 г.

9 ноября

¹ Страхов переслал письмо поэта Я. П. Полонского (см. прим. 9 к Письму 89) к Толстому от 8 ноября 1876 г., в котором тот писал: «решаюсь воспользоваться правом не только писать к Вам, но и обратиться к Вам с моей покорнейшей просьбой или, лучше сказать, с просьбой одной дамы, которая пожелала избрать меня посредником между ею и Вами. Дама эта перевела на французский язык Вашу повесть „Семейное счастье“ и желает знать, будете ли Вы в претензии или не будете, если перевод свой она напечатает во Франции. Я уже говорил ей, что так как мы у французских авторов не спрашиваем позволения переводить на русский язык их произведения, то надо полагать, что и французские смогут платить нам тою же монетой — то есть переводить не спрашиваясь.

Но дама эта не француженка и не хочет ни малейшей неприятности причинить Вам, как ее любимому автору, и через меня спрашивает Вас: будете Вы в претензии или не будете?

С своей стороны, я могу только удостоверить Вас, что, во-первых, дама эта настолько богата, что работала над переводом не из выгоды, а из патриотизма. Во-вторых, знает французский язык так же совершенно, как и русский. В-третьих, талантлива и так поставлена в свете, что не желает, чтоб имя ее было известно как имя переводчицы…» — см.: Л. Н. Толстой. Переписка с русскими писателями. Т. I, II (М-ва, «Художественная литература», 1978). Т. I, С. 313—314. Далее: Переписка с писателями.

«Семейное счастье» в переводе И. Паскевич — псевдоним княгини Ирины Ивановны Паскевич-Эриванской (урожд. Воронцова-Дашкова) (1835—1925) — вышло под названием «Mâcha. Souvenir et Impression d’une jeune femme» (Париж, 1877). И. И. Паскевич-Эриванская известна как первый переводчик на французский язык романа «Война и мир» (Париж, 1879).

² Драма О. А. Голохвастовой была поставлена в Александрийском театре в Петербурге. В главных ролях были заняты М. Г. Савина, А. М. Дюжикова, И. И. Монахов. Поначалу критика одобрила драму за психологическую оригинальность и жизненность изображенного в ней столкновения «правды любви» и «правды брака», с «добрым, но бесхарактерным» героем, вынужденным выбирать между ними, а затем, когда пьеса была поставлена, упрекала за неловкий план, слабость психологических мотивировок и т. д.

³ Голохвастов Павел Дмитриевич.

⁴ Лопухин Александр Петрович (1852—1904) — церковный публицист.

⁵ Карамзин Александр Николаевич (1815—1888), дядя О. А. Голохвастовой.

⁶ Статья В. Г. Авсеенко (за подписью А.) «Блуждания русской мысли» в журнале «Русский вестник» (1876, № 10) по поводу первого тома «Сочинений Ап. А. Григорьева», изданного Страховым.

126. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

12…13 ноября 1876 г. Ясная Поляна.

Вы истинный друг, дорогой Николай Николаевич. Несмотря на мое молчание и молчание на важное письмо ваше, вы все-таки радуете меня своими письмами. Не могу выразить, как я благодарен вам за последнее, не заслуженное мною, письмо ваше. Чтобы объяснить и оправдать мое молчание, должен говорить о себе. Приехав из Самары и Оренбурга, вот скоро два месяца (я сделал чудесную поездку), я думал, что возьмусь за работу, окончу давящую меня работу — окончание романа — и возьмусь за новое; и вдруг вместо этого всего до сих пор ничего не сделал. Сплю духовно и не могу проснуться. Нездоровится, уныние. Отчаяние в своих силах. Что мне суждено судьбой, не знаю, но доживать жизнь без уважения к ней, а уважение к ней дается мне только известного рода трудом — мучительно. Думать даже, и к тому нет энергии. Или совсем худо, или сон перед хорошим периодом работы. Думать не могу сам, но понимать могу, особенно вас, и понял и оценил ваше первое письмо и всей душою желаю, чтобы вы окончили этот труд¹. Я перечел его несколько раз и читал Фету², и мы с ним поняли и одобрили ваши мысли, насколько мы их поняли. Одно, вопрос о том, что есть настоящее познание, невольно требует ответа.

Настоящее познание, по-моему, и я уверен, по-вашему будет так же, но вы лучше это выразите, дается сердцем, т. е. любовью. Мы знаем то, что любим, только.

Последний вопрос ваш в нашей философской переписке был: что есть зло? Я могу ответить на него для себя. Разъяснения на этот ответ я дам вам в другой раз и, надеюсь, на Рожестве³. Мы с женой мечтаем, что вы приедете, пожалуйста, приезжайте. Так ответ следующий: зло есть всё то, что разумно. Убийство, грабеж, наказание, всё разумно — основано на логических выводах. Самопожертвование, любовь — бессмысленны.

Был я на днях в Москве только за тем, чтобы узнать новости о войне. Всё это очень волнует меня. Теперь вся ерунда сербского движения, ставшая историей, прошедшим, получила значение. Та сила, которая производит войну, выразилась преждевременно и указала направление.

В Оптину пустынь непременно поедемте. Любящий вас всей душой

Толстой

Пожалуйста, если вам возможно, приезжайте на святки.

¹ Труд по критике естественнонаучного материалистического познания и обоснованию идеалистического, о замысле которого Страхов писал Толстому 12 октября 1876 г., не был написан.

² Фет был в Ясной Поляне 20 октября.

³ Рожество — Рождество.

127. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

17…18 ноября 1876 г. Ясная Поляна.

Я немножко ожил, дорогой Николай Николаич, и перестаю презирать себя, и потому хочется писать вам. — «Вот истинный друг», невольно я сказал, когда увидал ваш почерк на последнем письме со вложением Полонского. Я ему отвечаю¹.

Очень мне неприятно было прочесть статью Авс[еенко] о Григорьеве, в особенности потому, что знаю, как вам это умышленное, отчасти и настоящее непонимание, но скрытое под видом высоты презрительно-насмешливой, — как оно вам больно. Какая мерзость литература! Литература газет, журналов. Разве не то же самое теперь я, заинтересованный политическими событиями, читаю во всех газетах. То же полуумышленное, полунатуральное, скрывающее свою тупость под важностью отношение к важнейшим явлениям жизни. Ужасная мерзость литература. Кроме ее высших проявлений — настоящего ученого труда без всякого направления, философского безпристрастия мышления и художественного творчества, к[оторое], льщу себя гордой надеждой, что нашло на меня эти последние дни.

Жалко, что вы свои статьи печатаете в Гражданине. Правда, что все эти газетные фирмы, с своими различными характерами, одинаково противны, но в Гражданине есть что-то ребяческое по глупости, но не по невинности, и вместе с тем фальшиво-восторженное, христианско-аристократическое.

Что вы скажете о Рожестве. Буду ждать с волнением вашего ответа. Только вы обязаны будете становиться на стул и убирать елку и привязывать ленточки к конфетам.

Кажется, мы не минуем Голохвастовых, и жена звала их, если уже не может чаша сия идти мимо — приехать на Рожество. Я не в смысле привлечения вас пишу это, но чтобы вы знали, что вас ждет. Он мил, но она несносна, и она литература и немножко Гражданин, только без христианства. «Все люди — воры, кто не украл, тот вор отрицательный»². Вы не поверите, как этот пример мне многое объяснил. Бросьте литературу совсем и пишите философские книги. Кому же писать? Кто же скажет, что мы думаем?

И Авсеенки должны молчать, а если перетолкуют по-своему, то только сами осрамятся.

Надеюсь, до свиданья.

Ваш всей душой Л. Толстой

¹ В письме к поэту Я. П. Полонскому от 17-18 ноября 1876 г. Толстой писал: «Вы не поверите, любезный Яков Петрович, как много я благодарен таинственной даме — не за то, что она перевела мою плохую повесть, но за то, что вызвала ваше письмо… Насчет права перевода я только могу выразить свою благодарность и желания успеха переводчице и, разумеется, изъявляю полное согласие. Ко мне часто обращаются переводчики с письмами, и так как я не понимаю, зачем это им нужно, то я никогда не отвечаю…» (ПСС, Т. 62, С. 291—292). Ответ на письмо Полонского к Толстому от 8 ноября 1876 г. — см. прим. 1 к Письму 125 Страхова к Толстому от 9 ноября 1876 г.

² Неточная цитата из письма (№ 123) Страхова к Толстому от 12 октября 1876 г.

128. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

28 ноября 1876 г. Санкт-Петербург.

Конечно, я приеду, бесценный Лев Николаевич, приеду непременно, если только не заболею, или не случится чего-нибудь. Здесь мне делать нечего, как я вижу. От Вас я выношу такие дорогие вещи! Сидя в Белой Церкви¹, я понял, чему научилась Кити за границей², а потом в Ясной Поляне услышал и конец, — что нужно добросовестно делать дело, когда оно есть, и не выдумывать его, когда его нет.

Первое Ваше письмо меня опечалило, а второе не совсем утешило. Какое в Вас волнение! С отвлеченной точки зрения я должен бы радоваться, потому что это волнение силы и обещает пышные плоды. Но, зная Вашу нежную организацию, я понимаю, чего Вам стоят минуты уныния, и меня мучит это представление. Ужели, пока человек жив, он не может быть спокоен? Вы, прославленный, независимый, окруженный прелестною семьею и уже совершивший дела, которые навсегда останутся великими, — как Вы можете говорить о минутах, когда Ваша жизнь не стоит уважения? Таких минут не может быть, не должно быть. И в хорошие минуты Вы сами, конечно, чувствуете, как мало основания имеет тоска Ваших дурных минут.

Очень меня интересует Ваше отношение к политическим делам. Как странно! Я живо разделяю только одно желание, — желание войны; но в ее мотивах и поводах мне все мерещится что-то искусственное. Не сумел бы я так хорошо выразить, как Вы, впечатление от газет, но чувствую, какая правда Ваши слова! Литература есть мерзость, потому что вечно прикидывается серьезною и правдивою, и вечно легкомысленничает и фальшивит.

Рассказывал мне Стасов (Ваш великий поклонник, ставящий Вас выше всех, но понимающий Вас так, как разбитое зеркало отражает предметы) содержание романа Тургенева³. Это — молодые люди, идущие в народ, но встречающие там неудачу. Народ их не понимает; между прочим рассказывается, что слово участие непонятно мужикам. Как изображено непонимание, какой ему придан смысл, — неизвестно. «Если дурной для народа», говорит Стасов (полнейший космополит), «то будут же ему (Тургеневу) кнуты!» Так мило нынче выражаются литераторы.

Благодарю Вас за отзыв об Авсеенке. Мое негодование все растет, и кажется, я разражусь статейкой в Гражданине¹. Что делать!

Как Вы чудесно его характеризовали, но ведь другого журнала у меня нет, то есть нет такого, который бы печатал все, что я ни напишу, да и упрашивал бы меня писать. Знаете ли? Я когда-нибудь скажу Мещерскому, чтобы он не писал о религии — это его главное пятно. А что он пишет и действует по-ребячески, — нужно ему простить.

Мое первое письмо о спиритизме⁵, конечно, никто бы не напечатал, кроме Гражданина. После измены Русского вестника я стал снисходительнее к Гражданину. Там есть интересные люди: Достоевский, Филиппов⁶ (знаменитый Тертий), Порецкий⁷ (пишет ныне под псевдонимом Былинкина).

Голохвастов пишет мне: «Мы сбираемся на Рождество к сестре моей в Орел, а на Новый год к Толстым. Вот бы и Вам туда приехать, право!»

Как же мне приехать? Я могу приехать или накануне Рождества и пробыть у Вас три дни, или накануне Нового года — на такой же срок. Решите сами, и прошу Вас, будьте совершенным эгоистом — я буду тогда очень спокоен и доволен.

Буду еще к Вам писать, и во всяком случае надеюсь на две строчки от Вас.

Всею душою Ваш
Н. Страхов

1876 г. 28 ноября

P.S. Я запоздал письмом из-за спиритизма. Если Вы не получаете Гражданина, я Вам пришлю.

¹ Летом 1876 г. Страхов навещал своих родных в городе Белая Церковь на Украине.

² Главы XXX—XXXV второй части романа «Анна Каренина».

³ Речь идет о романе Тургенева «Новь» (1877).

⁴ Короткую статью «Аполлон Александрович Григорьев» Страхов напечатал в журнале «Кругозор» (1876, № 12).

⁵ «Три письма о спиритизме. Письмо первое. Идолы» — «Гражданин» (1876, № 41-42), С. 981—983.

⁶ Филиппов Тертий Иванович (1825—1899) — публицист славянофильского направления, знаток истории церкви, государственный деятель, занимавший важные посты в Синоде, Государственном Контроле. Был постоянным и влиятельным членом редакции «Гражданина», принимал участие в организационных делах журнала, подбирал сотрудников, собирал статьи. Сам он выступал со статьями по вопросам церковной истории.

⁷ Порецкий Александр Устинович (1819—1879) — журналист, сотрудник журналов «Время», «Эпоха». В «Гражданине» вел раздел «Текущая жизнь».

129. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

5…6 декабря 1876 г. Ясная Поляна.

Чтобы быть совершенным эгоистом, буду звать вас на Рожество и новый год. Жена¹ велела передать вам это. Нет, право, нельзя ли так, пожалуйста, пробудьте подольше, ежели уж нельзя иначе, то опять по эгоизму своему, зову к новому году. Вашу бочку меда мне не испортит ложка Голохвастовых, а их я легче перенесу.

Вы не поверите, как мы оба с женою радуемся вашему приезду. Я, слава Богу, работаю уже несколько времени и потому спокоен духом².

¹ С. А. Толстая.

² 9 декабря 1876 г. С. А. Толстая писала Т. А. Кузминской: «Анну Каренину» мы пишем наконец то по-настоящему, т. е. не прерываясь. Левочка, оживленный и сосредоточенный, всякий день прибавляет по новой главе, я усиленно переписываю, и теперь даже под этим письмом лежат готовые листки новой главы, которую он вчера написал. Катков телеграфировал 3-го дня, умоляя прислать несколько глав для декабрьской книжки, и Левочка сам повезет на днях свой роман в Москву…" (ОР ГМТ).

130. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

3 января 1877 г. Санкт-Петербург.

Приехал как нельзя лучше, и всю дорогу, как обыкновенно, мысленно разговаривал с Вами, бесценный Лев Николаевич. Все дело портила только мысль, что Голохвастовы еще на сутки, пожалуй, остались в Ясной. А что, утешал я себя, если они застряли в Туле? Тогда было бы превосходно. Воображаю их мученье; как бы они метались, испытывая величайшее зло своей жизни, — одиночество, да еще вдвоем!

За день до отъезда Голохвастов вечером говорит мне: «Я не знаю наверное, принесут ли мне завтра чистую рубашку; от этой мысли я, пожалуй, не усну всю ночь!» Бедные люди, не знающие, куда девать свое время и свои деньги! Я имею некоторое понятие о том, какую работу они задали Вашим прачкам, и даже о строгости, с которою наперсница героини¹ обращается с ее мужем. А сама героиня в сущности все-таки русская, и потому манеры французских шлюх не совсем клеятся с ее натурой. В ней меньше живости, чем она хочет показать. И показалось мне также, что она немножко осеклась и угасла в Вашем обществе.

Но Бог с ними! Все это было до Москвы. А в Москве я решился сам завезти письма Константина Александровича², и был награжден за услугу ближнему: мне подарил Воскобойников книжку Р[усского] вестника с Анной Карениной?. Я так и впился, но большую часть пришлось прочитать только сегодня, когда рассвело. И, кажется, я прямо почувствовал каждое слово — с такой ясностию и живостию веден рассказ. Редко я испытывал такое наслаждение, так хорошо смеялся и плакал. Свидание Карениной с сыном — что за диво! И затем наплыв страсти и пробуждение дурных инстинктов — все удивительно. Лидия Ивановна⁴ — как это знакомо и как это совершенно ново! Были строчки, которые заставляли меня вздрагивать и поворачиваться — так поражала их правда и глубина. Но описание Большого театра⁵ неверно; Вы смешали тут и Михайловский⁶, и Александрийский⁷.

Нет, Лев Николаевич, победа за Вами! Тургеневу так не написать и одной страницы.

Дайте подумать, и я Вам напишу еще. Сейчас, как отнесу это письмо, примусь опять за Каренину, перечту опять этот выпуск, хотя, повторяю, мне не осталось ни одного темного места, как это бывало прежде.

Петербургская тоска еще не берет меня, — я все еще в Ясной Поляне. Если чем надоел или не угодил, — простите; но сам я так отдохнул, так освежился, так был здоров и оживлен, как и не ожидал от себя, когда собирался к Вам, отчего и боялся пробыть у Вас целую неделю.

Странно сказать, но верьте — лучшие мои пожелания уже давно — не за себя, не за своих родных, а за Ясную Поляну.

Буду Вам писать еще и скоро, а от Вас опять прошу лишь две-три строчки, когда будете отправлять письма в Тулу или в Козловку.

Всею душою, всем сочувствием, к какому способен.

Ваш Н. Страхов

Графине⁸ усерднейшее почтение, которого я никогда в такой мере ясно не понимал, как глядя на нее, утомленную и оживленную, рядом с Голохвастовой.

1877 г. 3 янв. Спб.

¹ Вероятно, компаньонка или горничная О. А. Голохвастовой.

² Иславин Константин Александрович (1827—1903) — дядя С. А. Толстой, друг молодости Толстого. При помощи Толстого К. А. Иславин получил место секретаря редакции газеты «Московские ведомости», издававшейся M. H. Катковым. Общая редакция «Московских ведомостей» и «Русского вестника» находилась на Страстном бульваре в Москве.

³ О декабрьской книжке «Русского вестника» печатались главы XX—XXIX 5-й части «Анны Карениной».

⁴ Графиня Лидия Ивановна — персонаж романа «Анна Каренина». Она приезжает к Каренину, чтобы утешить его и предложить свою помощь:

«…помощь Лидии Ивановны все-таки была в высшей степени действительна: она дала нравственную опору Алексею Александровичу в сознании ее любви и уважения к нему и в особенности в том, что, как ей утешительно было думать, она почти обратила его в христианство, то есть из равнодушно и лениво верующего обратила его в горячего и твердого сторонника того нового объяснения христианского учения, которое распространилось в последнее время в Петербурге…» (Ч. 5-я, Гл. XXII).

⁵ Большой театр в Петербурге был открыт в 1783 г., перестроен архитектором Альбертом Катериновичем Кавосом (1800—1863) в 1836 г. В Большом театре ставились оперы, балеты, драматические спектакли. Ныне это здание Санкт-Петербургской консерватории.

⁶ Михайловский театр в Петербурге открыт в 1833 г. Здание театра построено архитектором Александром Павловичем Брюлловым (1798—1877), в 1859 г. капитально перестроено архитектором А. К. Кавосом. С конца 1870-х гг. до февраля 1917 г. в театре играла постоянная французская труппа. С 1918 г. — Малый театр оперы и балета.

⁷ Александрийский театр в Петербурге — русский драматический театр, построенный архитектором Карлом Ивановичем Росси (1775—1849) в 1832 г. близ Аничкова дворца. Ныне — Академический театр драмы им. Пушкина.

⁸ С. А. Толстая.

131. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

11…12 января 1877 г. Ясная Поляна. Дорогой Николай Николаевич.

Я просил жену¹ написать вам, что буду писать, когда буду в состоянии духа, достойном вас; но так и не дождался. А писать хочется, хоть только для того, чтобы высказать вам всю ту благодарность и радость, которую я чувствую за ваше расположение к нам. Вы неженатый человек и потому не знаете того приятного чувства мужа, когда, любя человека, он чувствует, что не один, а всей семьей любит, и я говорю вам с особенным удовольствием: мы вас благодарим за время, которые вы провели у нас, мы вас любим.

Голохвастовской кошмар только теперь начинает отпускать нас². Я еще не могу войти в состояние веселой работы, как было до них. Но, кажется, скоро придет и, если ничто не помешает, кончу, надеюсь, в один период работы и опростаю место для новой работы³, которая всё более и более просится.

Очень благодарю вас за хлопоты у Боткина⁴. Надеюсь, что вы повидаете жену в Петербурге.

В декабр[ьской] книжке есть ошибки, но не очень грубые. Вы знаете нашу братью писателей и знали, как порадует меня ваше одобрительное письмо, главное, как оно ободрило меня.

Любящий вас искренно

Л. Толстой

¹ В письме к Страхову от 9 января 1877 г. С. А. Толстая писала: «Лев Николаевич желает, чтобы я непременно в Петербурге побывала у доктора Боткина. Но доступ к нему, говорят, очень труден, и чтобы видеть его, надо записываться заранее. Будьте же так добры, побывайте у Боткина и запишите меня, я думаю быть в Петербурге между 15-м и 18-м [января]. Посылаю Вам мою карточку, на которой, может быть, запишут день и час, в который я должна явиться.» — см.: А. А. Донсков (ред.), Л. Д. Громова и Т. Г. Никифорова (составители). Л. Н. Толстой и С. А. Толстая. Переписка с H. H. Страховым (Оттава, 2000), С. 136. Далее: ПТС, II. С. А. Толстая долго болела после рождения в ноябре 1876 г. недоношенного, тотчас умершего ребенка. Толстой был сильно встревожен состоянием здоровья жены.

² Сергей Львович Толстой вспоминал: «…Ольга Андреевна [Голохвастова] … была круглой, полной дамой с выпуклыми черными глазами. Она была самоуверенна, требовала поклонения себе и считала себя писательницей. Она привезла с собой свою историческую драму, которой душила моего отца. Голохвастовы считались у нас тяжелыми, хотя и интересными гостями: разговоры о былинах и чтение драмы не могли наполнить всего времени их пребывания; их приходилось „занимать“…» (Очерки былого, С. 52).

³ По окончании «Анны Карениной» Толстой вернулся к замыслам начатых им раньше «народных» романов из эпохи XVII—XIX веков.

⁴ Боткин Сергей Петрович (1832—1889) — знаменитый врач-терапевт, профессор Петербургской медико-хирургической академии, в 1878—1889 гг. председатель Общества русских врачей. В Крымскую войну 1853—1856 гг. служил ординатором в госпитале под руководством выдающегося военного хирурга Николая Ивановича Пирогова (1810—1881), во время русско-турецкой войны (1877—1878) главный врач и консультант Верховного главнокомандующего. Родной брат литератора Василия Петровича Боткина (1811/1812-1869), живописца-гравера Михаила Петровича Боткина (1839—1914) и Марии Петровны Шеншиной (урожд. Боткина) (1824—1894), жены А. А. Фета.

132. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

16 января 1877 г. Санкт-Петербург.

Боткин приготовлен; вот его ответ, написанный на карточке Графини:

Если Графиня выезжает, то я буду к ее услугам в понедельник, среду, пятницу от 8-ми часов вечера. Если же Графиня желает, чтобы я ее навестил дома, то прошу дать адрес и тогда я назначу час и день приезда. Готовый к услугам

Боткин.

14/1 77.

Карточка будет пропуском, и я вручу ее Графине, когда она приедет. Я хотел телеграфировать Вам, но предпочел написать, для ясности, и в том расчете, что Графине трудно подыматься, и она еще промедлит.

Трудно мне сказать, до какой степени меня радует расположение Ваше и Вашей семьи, бесценный и несравненный Лев Николаевич. Сам я себя очень мало люблю, и хоть знаю, что во мне есть кой-что хорошее, но перед таким проницательным и впечатлительным человеком, как Вы, я был исполнен страха — не в том, что провинюсь, а в том, что не понравлюсь — по каким-нибудь глубочайшим основаниям, которые Вы не сумели бы и сказать иначе, как Вашим всевыра-жающим языком — образами. Но Ваша любовь ободряет меня, делает меня лучше, дает новые силы — это великая радость моей жизни. Графиня и Ваши дети были для меня всегда нераздельны с Вами; я на них распространял то уважение и сердечную преданность, которые чувствовал к Вам. Но Графиня была для меня еще страшнее: она была совершенно чужая, тогда как Вас я знал заочно. Если бы я оказался в ее глазах узким, серым¹ или что-нибудь подобное, — было бы горе. Мне безмерно отрадно, что и она нашла во мне хорошее. В этот приезд мне было так тепло от Вашего расположения, что я немножко развернулся, как улитка, и, конечно, эти дни принадлежат к лучшим и завидным дням моей жизни. Тысячу раз благодарю Вас!

Что касается до Анны Карениной, то должен сообщить Вам, что здесь — общий восторг². Я все раздумывал, не подкуплен ли я своим хорошим расположением духа и любовью к Вам; но слышу со всех сторон, что мое впечатление — необычайной свежести и силы этого отрывка — повторяется у всех. Стасов говорит, что не одобряет содержания романа, но что тут сила изображения, скульптурность, как он выражается, такова, что Тургенев в подметки не годится. Н. Я. Данилевский расплакался, читая, — и потом взял назад свои порицания, любуется фигурою Алексея Алесандровича и говорит, что детей Вы изображаете лучше Диккенса. В. В. Григорьев в восхищении. Даже передовые педагоги находят, что в изображении Сережи заключаются важные указания для теории воспитания и обучения³.

Наоборот, Новь⁴ шлепнулась самым жестоким образом. Так бранят, что даже Достоевский⁵ защищает, а не подбавляет брани. Предмет тот же, что в Бесах — Нечаевское дело⁶. Исполнение ниже всякой критики — насильственный рассказ, не оживленный интересом к тому, ради чего писать, т. е. к революционерам. Длинно, вяло — как никогда не писывал Тургенев.

Сейчас был Степан Андреич⁷, известил меня о приезде Графини, получил карточку и всякие сведения. Все идет прекрасно. Катков⁸ ехал в том же поезде и навещал Графиню⁹. Я дал совет, что лучше Графине пригласить к себе Боткина, потому что назначенные им часы приемные; когда у него много больных и когда графиня не будет, конечно, ждать, но заставит ждать других, а самого Боткина — торопиться.

Очень рад, что хоть чем-нибудь мог услужить Вам.

Всею душою Ваш
Н. Страхов

1877 16 янв.

¹ Страхов вспоминает слова Наташи Ростовой о Борисе Друбецком: «…очень мил, очень, очень мил. Только не совсем в моем вкусе — он узкий такой, как часы столовые… Узкий… серый, светлый…» («Война и мир», Т. II, Ч. 3. Гл. XIII).

² В газете «Голос» (1877, № 13) автор «Литературной летописи» писал: «Последняя книжка „Русского вестника“ дает нам всего 50 страниц текста „Анны Карениной“, — но что за художественное сокровище эти страницы… По силе психологического проникновения графу Л. Толстому нет, в настоящую минуту, писателя равного ни в одной иностранной литературе, а в нашей подходит к нему разве только Достоевский».

³ Глава XXVII части пятой «Анны Карениной» — урок церковной истории, который дает Алексей Александрович Каренин сыну Сереже: «Отец и педагог были оба недовольны Сережей, и действительно, он учился очень дурно. Но никак нельзя было сказать, чтоб он был неспособный мальчик. Напротив, он был много способнее тех мальчиков, которых педагог ставил в пример Сереже. С точки зрения отца, он не хотел учиться тому, чему его учили. В сущности же, он не мог этому учиться. Он не мог потому, что в душе его были требования, более для него обязательные, чем те, которые заявляли отец и педагог. Эти требования были в противоречии, и он прямо боролся со своими воспитателями.

Ему было девять лет, он был ребенок; но душу свою он знал, она была дорога ему, он берег ее, как веко бережет глаз, и без ключа любви никого не пускал в свою душу. Воспитатели его жаловались, что он не хотел учиться, а душа его была переполнена жаждой познания. И он учился у Капитоныча, у няни, у Наденьки, у Василия Лукича, а не у учителей. Та вода, которую отец и педагог ждали на свои колеса, давно уже просочилась и работала в другом месте…».

⁴ Начало романа Тургенева «Новь» появилось в журнале «Вестник Европы» (1877, № 1). Первоначальный неуспех романа в современной журналистике постепенно сменялся более благожелательной и глубокой критикой. Обзор полемики вокруг этого произведения см.: Тургенев И. С. Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. Сочинения в 12-ти томах (Москва-Ленинград, Издательство АН СССР, 1978—1986), Т. 9, С. 519—536.

⁵ См.: Ф. М. Достоевский. Дневник писателя за 1877 г. Раздел «Русская сатира». «Новь». «Последние песни». «Старые воспоминания».

⁶ Нечаевское дело — убийство 21 ноября 1869 г. слушателя Петровской земледельческой академии И. И. Иванова пятью членами тайного общества «Народная расправа» во главе с Сергеем Геннадиевичем Нечаевым (1847—1882). Нечаев был основателем и теоретиком «Народной расправы». В письме к M. H. Каткову от 8/20 октября 1870 г. из Дрездена Достоевский писал: «…Одним из числа крупнейших происшествий моего рассказа будет известное в Москве убийство Нечаевым Иванова. Спешу оговориться: ни Нечаева, ни Иванова, ни обстоятельств того убийства я не знал и совсем не знаю, кроме как из газет. Да если б и знал, то не стал бы копировать. Я только беру совершившийся факт. Моя фантазия может в высшей степени разниться с бывшей действительностию, и мой Петр Верховенский может нисколько не походить на Нечаева; но мне кажется, что в пораженном уме моем создалось воображением то лицо, тот тип, который соответствует этому злодейству…» — см.: Ф. М. Достоевский. Полное собрание сочинений в 30 томах. Публицистика и письма. Т. 29, Кн. I (Л-д, Издательство «Наука», Ленинградское отделение, 1986), С. 141.

⁷ Степан Андреевич Берс.

⁸ Катков Михаил Никифорович (1818—1887) — редактор «Русского вестника».

⁹ В письме к мужу от 15 января 1877 г. из Петербурга С. А. Толстая писала: «…Тут дядя Костя привел мне Каткова, я с ним разговаривала, он тоже ехал в одно время со мной на 5 дней в Петербург… Утром Катков два раза заходил ко мне и спрашивал, хорошо ли я спала и не нужно ли мне чего. Я его благодарила и тоже его спросила и говорила, что жарко и еще что-то…» — см.: С. А. Толстая. Письма к Л. Н. Толстому. 1862—1910 («Academia», 1936), С. 137.

133. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

25…26 января 1877 г. Ясная Поляна. Дорогой Николай Николаич.

Очень вам благодарен за известие о жене и за ваши заботы о ней. Я очень доволен. Боткин не нашел в ее состоянии ничего опасного, а я, должен признаться, уже пережил в воображеньи такие ужасы. Она приехала веселая, оживленная и с такими хорошими вестями.

Успех последнего отрывка А[нны] Ка[рениной]¹ тоже, признаюсь, порадовал меня. Я никак этого не ждал и, право, удивляюсь и тому, что такое обыкновенное и ничтожное нравится, и еще больше тому, что, убедившись, что такое ничтожное нравится, я не начинаю писать с плеча что попало, а делаю какой-то самому мне почти непонятный выбор.

Это я пишу искренно, потому что вам, и тем более, что, послав на январскую книжку корректуры, я запнулся на февральской книжке и мысленно еще только выбираюсь из этого запнутия. Тургенева я не читал, но истинно жалею, судя по всему, что слышу, что этот ключ чистой и прекрасной воды засорился такой дрянью. Если бы он просто вспомнил какой-нибудь свой день подробно и описал бы его, все бы пришли в восхищенье.

Как ни пошло это говорить, но во всем в жизни, и в особенности в искусстве, нужно только одно отрицательное качество — не лгать.

В жизни ложь гадка, но не уничтожает жизнь, она замазывает ее гадостью, но под ней все-таки правда жизни, потому что чего-нибудь всегда кому-нибудь хочется, от чего-нибудь больно или радостно, но в искусстве ложь уничтожает всю связь между явлениями, порошком всё рассыпается.

Что вы делаете? т. е. пишете? Пришлите же мне свои статьи Гражданина. Дай вам Бог досуга и желанья.

Я давно не был так равнодушен к философским вопросам, как нынешний год, и льщу себя надеждой, что это хорошо для меня Очень хочется поскорее кончить и начать новое.

Прощайте, жена вам кланяется.

Ваш Л. Толстой

¹ В январской книжке «Русского вестника» за 1877 г. были напечатаны Гл. I—XII 6-й части «Анны Карениной».

134. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

29 января 1877 г. Санкт-Петербург.

Получил Ваше письмо, бесценный Лев Николаевич, и прежде чем отвечать, посылаю Вам Письма о спиритизме¹. До сих пор я еще не принимался за работу — совестно признаться Вам и перед собою. Здесь теперь Н. Я. Данилевский, и он отчасти в этом виноват — он готов по целым дням разговаривать со мною. Он необыкновенно милый и умный человек, но очень далек от настроения мыслей, в котором я нахожусь. Я с ним натуралист и математик.

Ваши слова о правде, как существенном требовании искусства — выражают Вашу натуру. Вы так строги в этом отношении, как никто, и потому Ваши слова, как стрелы, вонзаются в души людей. Я Вас очень люблю за это — как никого.

В Голосе были две статьи об Вас, одна об Анне Карениной, другая вообще (Е. Маркова²). Мне очень понравился тон и той, и другой; если и ошибаются в смысле Ваших произведений, то хорошо, однако же, что не ошибаются в их великом достоинстве и не боятся говорить, что подобного Вам писателя нет в целой Европе.

Результат Боткинского обследования³ очень меня порадовал и за графиню, и за Вас. О, как страшно жить на свете! А ведь я угадывал, что все одни нервы; теперь же скажу и буду, надеюсь, говорить в лицо графине, что она сама виновата, если не начнет полнеть, сладко спать и есть. Для этого нужно выучиться только одному — лениться. Конечно, для нее это трудно, но нужно стараться.

До следующего письма

Ваш всею душою

Н. Страхов

1877 29 янв. Спб.

¹ «Три письма о спиритизме. Письмо первое. Идолы» — «Гражданин» (1876, № 41-42), С. 981—983; «Письмо II. За непосвященных» — там же (№ 43), С. 1015—1018; «Письмо III. Границы возможного» — там же (№ 44), С. 1056—1059.

² Марков Евгений Львович (1835—1903) — публицист, критик, прозаик. С 1859 г., увлекшись педагогической деятельностью, некоторое время преподавал в Тульской гимназии. Толстой приглашал его в соредакторы журнала «Ясная Поляна», но Марков отказался. В 1875—1881 гг. Марков — ведущий публицист и критик газеты «Голос», издававшейся А. А. Краевским в Петербурге в 1863—1883 гг. В «Голосе» от 15…23 декабря 1876 и от 26 января… 14 февраля 1877 гг. печаталась статья Маркова «Тургенев и гр. Л. Н. Толстой в основных мотивах своего творчества».

³ Боткин нашел, что нездоровье С. А. Толстой — нервного происхождения, и назначил соответствующее лечение и диету.

135. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

3…4 февраля 1877 г. Ясная Поляна.

Получил ваше письмецо, дорогой Николай Николаевич, со статьей о спиритизме и тотчас же отвечаю. Вы, верно, никак не ожидаете того действия, которое произвело на меня ее чтение, я вслух смеялся. Эксперименты эти чудесны¹. Статья вся очень завлекла меня и для меня она очень интересна. Она для меня предисловие вашей, в высшей степени важной, будущей работы, кот[орую] я яснее понял из статьи. Но статья эта слишком много содержит и потому, как статья, нехороша. Как вы, с своей точностью и ясностью, могли сделать такую ошибку. Не договорив (для публики, для меня понятно) о том, почему нельзя верить экспериментам и фактам, вы увлеклись другой огромной важности мыслью о том, как приемы естествоиспытателей и математическое знание ничего не дают, а вы вовсе не это хотели доказать, а то, что эти приемы законны и из них нельзя выступать. Вы это и доказали, но увлеклись другой мыслью и, от богатства, затемнили. Я вижу в этой статье этюд, наброски из того сочинения, которое] вы напишете, но для статьи о спиритизме вы сделали то, чем мне часто случается грешить: от желания сказать слишком многое ослабляешь то, что хотел сказать. Это мне особенно весело найти в вас. А вы говорите иногда в минуты уныния, что вам нечего писать, что вы ничего не можете дать. А вы так переполнены новым совершенно содержанием мысли, что оно против воли вашей прорывается. Я эту самую черту с радостью заметил в вас во время наших бесед на святках. В вас происходит внутреняя работа, определенная, сосредоточившаяся уже. Как это дурно, что вы не работаете.

Поверите ли, я нынче (я уже недели не могу работать) говорил жене, как дурно, что Страхов не пишет, а вместе с тем это меня утешает. Если он не пишет, и мне простительно.

Ваш Л. Толстой

¹ В Письме третьем — «Границы возможного» — Страхов пародирует явления, производимые спиритами на своих сеансах. Вот один из фиктивных экспериментов, придуманных Страховым: «…у меня две кучки монет, положим — гривенников; в одной 11, в другой 19 гривенников. Смотрите, я их смешиваю в одну кучку, и считаю, сколько вышло. Вы думаете, конечно, тридцать; оказывается 31, т. е. один гривенник лишний. Второй эксперимент. Беру палочку и разбиваю эту общую кучку гривенников на две кучки. Считаю, нахожу в одной 7, в другой 23; следовательно, один гривенник пропал. Третий эксперимент. Эти две новые кучки соединяю в одну. Считаю, и нахожу опять 31. Вы изумляетесь, но я торжествую и увещеваю вас не колебаться в эмпиризме и твердо верить фактам. Посмотрите, прибавляю я, тут оказывается даже некоторая законность. Очевидно, какая-то сила стремится к так называемым первым числам. Первыми числами называются в математике числа, которые ни на какое другое число не могут разделиться без остатка. … Какая-то сила не хочет, чтобы получались другие числа, кроме первых, и вот отчего то гривенник прибавится, то исчезнет.

Вы спросите, от чего зависит действие этой силы? Я опять отвечу, что или от меня, или от моей комнаты, или от вас самих, или, наконец, от того, что сегодня четвертый вторник одиннадцатого месяца, что Луна теперь убывает и планета Юпитер на столько-то подошла к Сатурну и т. д. Я могу сослаться на множество причин, и могу наблюдать, как под эту музыку будут складываться и разделяться гривенники. Или я буду, в момент складывания и разделения, произносить известные слова, думать об известных предметах, и буду замечать, какие от этого получатся результаты. Я сделаю таким образом целые ряды опытов, пожалуй в присутствии многих свидетелей, и потом напечатаю все это в поучение современников и потомства…» — цит. по книге: Борьба с Западом (1883), С. 192—193.

136. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

Начало февраля 1877 г. Санкт-Петербург.

Давно чувствую, что следует писать к Вам, бесценный Лев Николаевич; во-первых, об Анне Карениной, во-вторых, об Азбуке. Но простите: сперва я долго не мог добиться книжки Русского вестника, а потом чувствовал себя нехорошо и, наконец, совсем заболел; сегодня пятый день, как сижу дома и не знаю, удастся ли завтра выйти. А эта часть романа доставила мне живейшее наслаждение, не только при чтении, а и потом, в тех спорах и разговорах, которые поднимались каждый день. — Мне живо представлялась Ясная Поляна, и я опять чувствовал благотворное впечатление этого удивительного мира и проникался лучшими моими чувствами к Вам.

А знаете ли — ни одна часть Карениной не имела такого успеха, как эта. Ваши поклонники тут не плакали и не восторгались, но и не находили слов, чтобы выразить всю тонкую прелесть и мастерство этих идиллических сцен. Н. Я. Данилевский, впрочем, пришел в совершенный восторг от изгнания Весловского¹. Но зато Авсеенко² и Буренин³ (в фельетонах) поняли дело трагически, и сильно вступились за обиженного. И нужно сказать правду — Вы сделали все возможное, чтобы увеличить вину Левина; Весловский нарисован с самою нежною снисходительностью — какая мастерская фигура! И вот наши суровые критики попались на удочку, они как-то почувствовали, что прогнавши Весловского, Левин и их обидел. Авсеенко уж наверное так. И вот опять загадка для меня; человек женатый, очевидно кроме того волокита, пишет романы, в которых герой то и дело от одной женщины бросается к другой; следовательно, должен же хоть чуточку понимать любовь и ревность, — а оказалось из его фельетона, что он о ревности понятия не имеет, и он написал, что Левин человек обидчивый и рассердился за мнимое нарушение приличий! Право, это люди из бумажки, как говорит Достоевский.

Досталось Вам также колкостей за охоту, за собак, за дупелей. Все это низкие предметы по понятиям современной риторики. Эти люди так углублены в себя, в интересы своих мыслей, что для них едва ли существуют даже солнце и небо. Ведь уверял же меня Стасов, что жаркий петербургский день ничем не отличается от итальянского! И при всем том, в тех же фельетонах видно, что роман Ваш занимает всех и читается невообразимо. Когда случается спорить, я часто дразню противников этим успехом. Успех действительно невероятный, сумасшедший. Так читали только Пушкина и Гоголя, набрасываясь на каждую их страницу и пренебрегая все, что писано другими.

Другое радостное для меня событие — это расход Вашей большой Азбуки.Я уже отказал одному книгопродавцу, и так как требования несомненно будут продолжаться, то следует печатать новое издание — Вы, впрочем, уже говорили об этом. Четыре года расходилась книга! На днях я пришлю Вам еще рублей 50 или больше. Большая часть экземпляров, которые у меня были, пересланы мною, как Вы знаете, Нагорнову, именно книг от 2-й до 9-й по 450 и по 350 экземпляров (разно, смотря по книгам) каждой. Затем, часть продана на деньги, которые я выслал и еще имею выслать; немного, несколько десятков, два, три еще есть в магазинах; и, наконец, у меня на руках остатки в следующем виде:

I-й книги	343	VII "	137
II-й "	2	VIII "	30
III "	123	IX "	411
IV "	118	X "	601
V "	110	XI "	607
VI "	23	XII «	590

Последние три книги вовсе не требовались отдельно и продавались только с другими, как часть полного экземпляра. Впрочем, и первая также. Раньше же всех разошлись Русские книги для чтения.

¹ Изгнание Васеньки Весловского — Глава XV 6-й части „Анны Карениной“. Главы XIII—XXIX печатались в февральской книжке „Русского вестника“.

² В газете „Русский мир“ (1877, № 48) в разделе „Литературное обозрение“ была помещена статья об „Анне Карениной“ за подписью „W“. Ее содержание близко к пересказу Страхова. Можно предположить, что критик „W“ — это в данном случае псевдоним В. Г. Авсеенко. В книге: И. Ф. Масанов. Словарь псевдонимов. Т. III (М-ва, 1958), С. 339, имеется указание, что буквой „W“ в 1877 г. подписывался литературовед Семен Афанасьевич Венгеров (1855—1920). H. H. Гусев считает это сомнительным (см. Гусев, III, С. 395).

³ Тор [В. П. Буренин]. Литературные очерки. „Новое время“ (1877, № 323).

137. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

8 февраля 1877 г. Санкт-Петербург.

Похвала похвале рознь. Не могу Вам выразить, бесценный Лев Николаевич, до чего мне было приятно Ваше письмо. Все совершенно так, как Вы пишете; Вы насквозь видите ход моих мыслей, и даете им ту же цену, как и я. Я в восторге. Представьте, что Н. Я. Данилевский, Бутлеров, Вагнер, остались равнодушны, а два последние говорили мне величайший вздор, вздор, который нужно записать на память потомству. А дело было так: первые два письма были написаны уже год тому назад и третье только начато. Я решился их напечатать, и чтобы не вышло сухо и мало, я в третьем скомкал все, что хотел сказать в десяти следующих. И как мне было жалко бегло излагать свои мысли, без полного развития, и как я боялся, что эти драгоценные для меня мысли подхватят и разовьют прежде меня. А они, натуралисты, двигатели науки — ровно ничего не поняли, не нашли ничего нового и интересного! И поняли Вы одни. Все это соответствует самым пылким моим ожиданиям, укрепляет и ободряет меня вполне в моих планах. Не пишу же я от разных причин. Первое — от слабости сил. Всякое такое писание дорого мне стоит; я становлюсь гордым, так что мой сосед в Библиотеке, немец, обижается моим вежливым поклоном, и сам становлюсь раздражительным, мнительным и падаю духом. Все эти явления происходят не в больших размерах, но я все-таки их избегаю и предпочитаю ездить в гости или хлопотать о каких-нибудь пустяках. Признак, что работающий мозг слишком переполнился кровью, так сказать, надрывается в работе. Но понемножку я все-таки подвигаюсь вперед, читаю, думаю — и накопилось уже много вещей, которые вот уже несколько лет нанизываются на одну нитку.

Вторая причина — не могу кончить чтения, жду некоторых книг, между прочим второй статьи Tannery¹.

Третья — жалобное письмо к Каткову², которое давно меня мучило и которое я, наконец, написал и послал.

Четвертая — Н. Я. Данилевский, Штакеншнейдеры³, Григорьевы⁴, Коссовичи⁵ и пр.

А писать все-таки пора, и Великий Пост всего лучше для начала. Но очень хочется сказать кое-что об Нови или, скорее, по поводу Нова. Доктора говорили мне, что вести разом две работы — полезно. Новь во второй части⁶ не лучше чем в первой, хотя читается легче. Какое сочинение! Слабость сил Тургенева тут обнаружилась поразительно. Но знаете ли, что любопытно? Теперь многие вздумали перечесть его прежние вещи и вдруг нашли, что там та же скудость, то же отсутствие глубины. В сущности, Вы, Лев Николаевич, подняли безмерно наше понимание и наши требования. Кстати — хотите — я Вам пришлю статьи об Вас из Голоса⁷? Не спросившись, боюсь посылать — ведь Вы не охотник до газетных статей; но тут кой-что мне понравилось. Мне дал их Стасов, который совсем живет газетами, и советовал послать к Вам. Совести у него, однако же, хватило, чтобы не принести статьи своего друга Буренина, почитаемой им самою умною, а в сущности пустейшей, так как она не заключает ни искры мысли или чувства, а одно казенное либеральничанье, нахально выдаваемое за сердечное убеждение. Тут Вам великие похвалы за искусство и упрек за то, что Вы описываете великосветские балы, рауты, будуары и пр. Умно! Понял!

С великою радостью посылаю Вам восемьдесят рублей по такому счету:

От Стасюлевича — 7 р. 50 к.

От Глазунова — 71 р. 25 к.

78 р. 75 к.

Это за Азбуку, за 10 полных экземпляров и за 100 экземпляров 4-х Русских книг для чтения.

Скоро, вероятно, пришлю Вам и еще. Теперь тороплюсь; прощайте, от всего сердца благодарю Вас.

Ваш
Н. Страхов

1877 8-го февр. Спб.

¹ Таннери Самсон-Поль (Paul Tannery) (1843—1904) — французский ученый-математик, брат знаменитого математика Жюля Таннери (Jules Tannery). Занимался историей математики и философией. Был постоянным сотрудником журналов „Revue philosophique“ и „Bulletin des sciences mathématiques“. В 1892 г. назначен профессором греческой и латинской философии в Collège de France (учебном заведении, основанном Франциском I в Париже в 1529 г.).

² Письмо Страхова к M. H. Каткову неизвестно.

³ Штакеншнейдер Адриан Андреевич — юрист, брат Елены Андреевны Штакеншнейдер, хозяйки литературного салона в Петербурге, посетителем которого был Страхов.

⁴ Семья профессора Василия Васильевича Григорьева (см. прим. 15 к Письму 60 Страхова к Толстому от 26 ноября 1873 г.).

⁵ Семья Каэтана Андреевича Коссовича (см. прим. 7 к Письму 99 Страхова к Толстому от 4 ноября 1875 г.).

⁶ Вторая часть романа Тургенева „Новь“ появилась в февральской книжке „Вестника Европы“.

⁷ В газете „Голос“ (1877, №№ 13, 41, 69, 95) были напечатаны четыре восторженные статьи критика, подписавшегося псевдонимом „IV“. Как установила Г. В. Степанова, этим псевдонимом подписывался Герман Августович Ларош (1845—1904), композитор и литературный критик. Он вел в газете „Голос“ раздел „Литературная летопись“ — см.: Тургеневский сборник. Т. II (Москва-Ленинград, 1966), С. 192—194.

138. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

1 марта 1877 г. Санкт-Петербург.

Живо представляю, что Вы теперь работаете с увлечением над концом Карениной, а, может быть, еще над чем-нибудь. Но потом следовало бы выпустить новое издание Азбуки. Предлагаю Вам опять свои услуги, если это удобно и нужно. С большою радостию исполню для Вас все, я считаю себя Вашим должником. Из Петербурга я отлучусь только на два месяца, как всегда.

А мои работы? Очень плохо. Случайным образом этот январь и февраль были у меня очень свободные месяцы, но я даже не начал писать. Очень пристрастился к чтению, хотя нельзя сказать, чтобы очень разбрасывался. Все, что мне нужно, однако же, теперь есть, но многое нужно дочитать и перечитать, напр[имер] Канта. Получил наконец две жданные книги Tobias, Über die Grenzen der Philosophie¹, и Zöllner, Principien einer electrodynamischen Theorie der Materie. Обе, как большею частию случается, обманули. Но Тобиас, по крайней мере, понимает философию, и есть очень умные мысли. А Целльнер² — вообразите! — нашел четвертое измерение в пространстве и даже записал месяц и число этого блистательного открытия. Это четвертое измерение, конечно, представлять себе невозможно, но он думает, что нашел основания, по которым необходимо предполагать его и даже — постойте, я приведу его собственные слова:

Die Platonische Idee und das Kantische Ding an sich lassen sich als Objecte von mehr als drei Dimensionen auffassen, welche nicht weniger und nicht mehr Realität wie die Dinge dieser Welt besitzen; mit diesen stehen sie durch eine dem Projectionsprocess analoge Beziehung in einem Causalverhältniß³.

Словом — та сторона видимых нами предметов, которая простирается в четвертое, недоступное для нашего представления измерение, — она то и есть Ding an sich Канта.

Это грубейшее смешение физики и метафизики, или лучше превращение метафизики в физику очень меня насмешило. Тобиас совершенно прав и хорошо доказывает, что современные философствующие натуралисты, Гельмгольц⁴, Целльнер, Дюбуа-Реймон и другие — ничего не понимают в философии.

Но чувствую, что с завтрашнего дня привалит много работы и по Ученому комитету, и по Библиотеке — придется отложить все до Страстной. А тут дернуло меня еще по старой привычке приняться писать разбор Нови^ъ; и хочется написать, и пропал у меня весь писательский задор — так что я уже пугаюсь — не все ли кончено?

Мне все кажется, что я, вообще говоря, здоровею, и вместе теряю ту возбужденность, которая так много значила в моем писании.

Но — будет Вам наскучать всеми своими печалями! От всей души желаю, чтобы то великолепное вдохновение, под которым писалась последняя часть Карениной, не покидало Вас.

Вспоминайте иногда

Вашего неизменного

Н. Страхова

1877 1 марта. Спб.

¹ К. Тобиас, Über die Grenzen der Philosophie (К. Тобиас, „О границах философии“).

² Целлнер Иоганн Карл Фридрих (Johann Karl Friedrich Zöllner) (1834—1882) — немецкий астрофизик, профессор Лейпцигского университета, спирит, автор статей, посвященных „четырехмерному пространству“.

³ Die Platonische … Causalverhältniß — „Идея“ Платона и кантианская „вещь в себе“ проявляют себя как объекты, существующие более чем в трех измерениях; их реальность не превышает реальности объектов сего мира, но и не уступает ей; с последними они состоят в причинной взаимосвязи посредством процесса проекции аналогичного отношения (нем.).

⁴ Гельмгольц Германн Людвиг Фердинанд (Hermann Ludwig Ferdinand von Helm-holtz) (1821—1894) — немецкий ученый, иностранный член-корреспондент Петербургской Академии наук. Автор фундаментальных трудов по физике, биофизике, физиологии, психологии, физиологии слуха и зрения.

⁵ Разбор романа „Новь“ не был написан. Позже, в статье „Взгляд на текущую литературу“ (газета „Русь“, 6 января 1883) Страхов посвятил Гл. VI разбору романа Тургенева. VII глава была посвящена разбору „Анны Карениной“.

139. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

5…6 марта 1877 г. Ясная Поляна.

Не сердитесь на меня, дорогой Николай Николаич, что так давно не писал вам и не благодарил за присылку денег. Я очень был и есмь занят¹, но хуже всего то, что при этом с нынешнего года (содействовал этому ушиб головы об дерево при ходьбе на лыжах) у меня стали делаться приливы к голове, мешающие мне работать. А писать очень хочется, и сколько есть сил, пишу. Я рад только с одной стороны, что вы давно мне не пишете — верно работаете. — Дай Бог.

Еще маленькая просьба. Николай Александрович Соколов, кончивший курс в Педагогическом институте и имевший частную гимназию в Петербурге, теперь поступил в Тульскую семинарию профессором] физики и математики и предлагает себя в директоры моей предполагаемой семинарии². Что он за человек как характер? Если его знают ваши знакомые. Разузнайте, пожалуйста, и напишите мне.

Всегда по-старому люблю вас. Ваш Л. Толстой

¹ Толстой работал в это время над 8-й частью (эпилогом) „Анны Карениной“ и над корректурами глав романа для мартовской книжки „Русского вестника“ (Ч. 7, Гл. I—XV).

² Толстой задумал устроить в Ясной Поляне семинарию для подготовки учителей народных школ.

140. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

10 марта 1877 г. Санкт-Петербург.

Спешу отвечать, бесценный Лев Николаевич, на деловой Ваш вопрос. По справкам — Соколов человек очень неблагонадежный. Я сам его помню и помню бесчисленные истории, которые про него рассказывали. Он очень предприимчив и боек, но беспрестанно обрывался вследствие недобросовестности. Все отзываются о нем дурно. Очень буду рад, если успею предостеречь Вас, да, впрочем, видно Вы и без того почему-то не доверяете.

Пишите, пишите, несравненный Лев Николаевич; лучше ничем Вы не могли меня обрадовать, а ушиб головы, этой драгоценной головы я охотно принял бы на себя, и в десять раз больше. Когда подумаю о том, что вышло из Анны Карениной, то не могу надивиться. Да, это великое произведение, роман во вкусе Диккенса¹ и Бальзака², далеко превосходящий все их романы. Ту часть, которая в феврале, я уже прочитал, и она меня защемила невыразимо. Она поразила и всех тех, которые жалуются на пустоту сюжета — чувствуют (напр[имер], Стасов), что близится трагедия, неотвратимая, роковая. Я расхохотался и расплакался с первых страниц, — когда Долли мечтает о возможности изменить мужу. Какой нежный юмор! Так можно писать только о людях, которых любишь самою чистою и светлою любовью, о родных, о сестре, о матери. Жизнь и быт у Вронского освещены электрическим светом (при помощи Долли, разумеется), так что становится холодно и жутко. При этом страсть во всей ее силе, с ее всепобеждающими радостями и с той бездной, которая под ними… Боже мой! Да отчего же этого никто и никогда еще не писал? Ведь все это правда, и самая простая, вечная правда.

Но нашлись и мудрецы, которые все винят Вас в безнравственности. Срезневский³, светило учености здешнего университета, с негодованием сказал, что единственное чистое лицо в Вашем романе — Долли, но что теперь Вы и ее замарали грязью.

Простите, что оборву письмо — тороплюсь посылать. Еще я Вам должен послать:

1) Деньги.

2) Фельетоны Голоса.

3) Индийские сказки И. П. Минаева

И много еще следует писать. Прощайте! Да хранит Вас Бог!

Всею душою Ваш
Н. Страхов

1877 10 марта СПБ.

PS. Вл. Соловьев здесь; его сделали членом Ученого комитета⁴; появилась первая глава его Начала цельного знания⁵; я его не вижу — сержусь и осуждаю.

¹ Диккенс Чарлз (Charles Dickens) (1812—1870) — английский романист, высоко ценимый Толстым.

² Бальзак Оноре де (Honoré de Balzac) (1799—1850) — французский писатель, автор эпопеи „La Comédie humaine“ („Человеческая комедия“), в которую входят 90 романов и рассказов.

³ Срезневский Измаил Иванович (1812—1880) — филолог-славист, этнограф, академик Петербургской Академии наук (1851).

⁴ 14 февраля 1877 г. В. С. Соловьев вышел в отставку из Московского университета вследствие своего нежелания участвовать в борьбе партий между профессорами. 4 марта 1877 г. он был назначен членом Ученого комитета при Министерстве народного просвещения по представлению председателя этого комитета А. И. Георгиевского и переехал в Петербург.

⁵ Статьи Соловьева „Философские начала цельного знания“ печатались в „Журнале Министерства народного просвещения“ (1877, март, апрель, июнь, октябрь, ноябрь).

141. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

16 марта 1877 г. Санкт-Петербург.

16-го марта 1877 г.

Посылаю Вам деньги, бесценный Лев Николаевич, по следующему счету.

От бывшего Надеина 10 р.

От Мамонтова 25 р. 61 к.

От коммисс[ионера?] Николаева 43 р. 17 к.

Итого 78 р. 78 к.

Я вычел отсюда 1 р. 78 к., так как в прошлый раз прислал Вам для круглоты счета лишнее.

Книжки от II-й до VIII включительно выбраны почти дочиста и у меня, и в магазинах. На досуге подумайте, как сделать новое издание.

Я читал в Журнале Мин[истерства] Нар[одного] Просв[ещения] (март) статью Вл. Соловьева Философские начала цельного знания. Вступление. — и признаюсь остался очень недоволен; с автором виделся всего раз, вчера, — и им остался недоволен. Дурная полоса нашла на меня.

Посылаю Вам стихотворение, которое посвятил мне Полонский; оно напечатано в Ниве¹ и, вероятно, не попадет Вам на глаза, а мне очень нравится. Как Вы находите? Полонскому скоро 60 лет, и когда он писал это, он был болен скарлатиной и дефтеритом. Но ему свойственны минуты совершенно младенческой ясности духа.

Но он не умеет трудиться; он теперь пишет множество и стихами, и прозой, — и все плохо, хотя на всем — следы его милого таланта. Я вспоминаю Ваш труд, тот труд, о размерах которого не могут и понятия иметь петербургские писатели. Меня берет ужасная досада, когда они, даже рассыпаясь в похвалах, приписывают Вам — бессвязность, капризность, эпизодичность и другие подобные легкие свойства. Ветренность и легковесность этих солидных ценителей выступает при этом для меня с ужасною силою. Кстати — Вам досталось за выборы²; как они чутки и обидчивы — удивительно!

Вечная ткань.

Ткань природы мировая —

Риза Божья может быть.

В этой ризе я — живая,

Я — непорванная нить.

Нить идет, трепещет, бьется

И уж если оборвется,

Никакие мудрецы

Не сведут ее концы:

Вечный ткач их так запрячет,

Что (пускай кто хочет плачет!)

Нити порванной опять

Не найти и не связать.

Нити рвутся беспрестанно —

Скоро, скоро мой черед! —

Ткач же вечный неустанно

Ткань звездистую ведет,

И выводит он узоры,

Голубые волны, горы,

Реки, пажити, леса,

Облака и небеса.

И мудрец куда ни взглянет, —

Ни прорехи, ни узла нет;

Светозарна и ровна

Божьей ризы тонина.

Простите меня сегодня; я не в духе, вероятно, по нездоровью.

Наступает свободное время — две недели и два дни; мне страшно: должен бы делать ту важную работу, которая у меня на душе, а чувствую, что ничего не сделаю; все еще незрело, неясно, не просится наружу.

Будет, однако, ныть; будьте здоровы, — пусть Вам бодро живется и пишется — и я буду радоваться.

Ваш неизменно преданный

и любящий

Н. Страхов

1877 г. 16 марта.

¹ Стихотворение Полонского „Вечная ткань“ было напечатано в № 10 журнала „Нива“ за 1877 г. О поэте Я. П. Полонском см. прим. 9 к Письму 89 Страхова к Толстому от 21 марта 1875 г.

² Описание дворянских выборов — Главы XXVI—XXX 6-й части.

142. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

23…24 марта 1877 г. Ясная Поляна.

Не пеняйте на меня, дорогой Николай Николаич, что мало и редко пишу вам, и не наказывайте меня за то редкостью ваших писем. Для меня такая радость всегда ваши письма и особенно теперь, когда я в каждом жду и нахожу суждение, и всегда слишком пристрастное к моему писанью, которое всё больше и больше занимает меня.

Теперь я могу сказать, что кончил, и надеюсь в апреле¹ напечатать последнее и очень жду и прошу вашего суда.

Я не получал еще вашего, вероятно, письма с деньгами — объявление завтра посылаем. Порадуйте меня известием, что вы работаете над философской работой. Мне интересно, сойдетесь ли вы с Соловьевым. Он хороший. А редакция Русского вестника, и всегда мне противная, теперь окончательно опротивела за вас, и я с ними в холодеющих отношениях.

Жду лета и вас, и поездки в Оптину пустынь.

Любящий вас искренно
Лев Толстой

¹ В апрельской книжке „Русского вестника“, вышедшей 2 мая, были напечатаны XVI—XX главы 7-й части „Анны Карениной“, а в майской должна была быть напечатана 8-я, последняя, часть — эпилог.

143. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

4…5 апреля 1877 г. Санкт-Петербург.

4 апр. Только вчера прочитал мартовскую Анну Каренину, бесценный Лев Николаевич, и опять не только с обыкновенной жадное -тию, со слезами и со вскакиваниями с места, но и с каким-то новым впечатлением. Роды¹ — я их ждал и предчувствовал — такая же картина, как ночь перед предложением, свадьба, смерть Николая, одна из тех простых и бессмертных вещей, после которых невольно спрашиваешь себя, как же этого никто до сих пор не написал? Вероятно, так удивляли читателей новые главы Евгения Онегина, в которых читатели находили не то, что привыкли находить в стихах, а величайшую новость — свою собственную жизнь, Москву, деревню, зиму и т. п. И кажется, что Вы не только берете новые сюжеты, но и исчерпываете их. Каждый романист должен подумать: как же это я упустил такой интересный предмет, как роды? и в то же время почувствовать, что после Вас уже нельзя браться за описание родов.

Но чего я не предчувствовал и что мне показалось еще более новым — это пьяный Левин². Что за невообразимая тонкость! Я напился вместе с ним и вместе с ним отрезвел, и потом на улице и в гостях меня все схватывал хохот при воспоминании.

Что же это такое? наконец стал думать я. Ведь это не только смешно, но и страшно, и жалко.

Яркое освещение предметов начинает мелькать в моих глазах быстро и странно изменяясь; прекрасное и милое вдруг кажется отвратительным, смешное, нелепое вдруг кажется трогательным и ужасным. И чувствуешь, как будто вот-вот обнаружится глубочайшая тайна жизни, какая-то догадка, от которой все это зависит.

Вот Вы видите, дорогой Лев Николаевич, как я медленно соображаю. Только с выхода двух последних частей я начал понимать, что Вы пишете великое произведение, которое даст Вам новую славу и останется одним из памятников нашей литературы. Для меня это новый предмет восторга и изучения, Вы и Ваши романы — давно уже лучшая доля моей жизни.

Простите меня, что не так часто и не так много пишу, как хотел бы. У меня набирается много предметов, о которых я все готовлюсь говорить с Вами, — напр[имер] актер Росси³, картина Семирадского⁴, здешние толки об Вас, Владимир Соловьев и первые главы его сочинения. Но когда же все это сделать? На праздниках, удерживаясь сколько мог, я все-таки завертелся как Ваш Левин. Работу свою я вовсе оставил пока и даже простываю к ней. Вы, Лев Николаевич, не только гениально пишете, но и гениально живете.

Вчера, т. е. 4-го, приходил ко мне Вл. Соловьев, и, кажется, мы заведем с ним дружбу. Беда была в том, что тут до последнего времени жила графиня Толстая⁵, вдова Алексея Толстого. Она, да еще другая дама, ее приятельница⁶, — большие охотницы до философии, много читают и даже ходили для этого в Публичную Библиотеку. И вот Соловьев безвыходно сидел у этой Толстой, а с ним еще и другой молодой философ, князь Цертелев⁷, приятель Соловьева, москвич, красивый юноша. Эта компания очень возбудила мое любопытство. Графиня, с которой я познакомился еще во Флоренции, встретившись со мной в Библиотеке, звала меня к себе, но посещение как-то не устроилось, а теперь она уехала в деревню, в Черниговскую губернию⁸. Графиня очень учена, даже знает по-санскритски несколько; ее учил де-Губернатис⁹, флорентийский профессор, женатый на русской. На женскую ученость я смотрю, как Вы; но тут все имеет такие большие размеры, что если это одна фальшь, — то грустное и странное явление. Графиня не похожа на Вашу Лидию Ивановну¹⁰ (лицо, над которым я не могу нахохотаться); она очень проста и мила; ум ей приписывают необыкновенный.

Пока, прощайте! Лучше напишу Вам еще раз, а теперь потороплюсь. Война, война! — вот о чем у нас теперь говорят с утра до ночи. Все решено; Государь уезжает в четверг в Кишинев, а 17 будет назад. Манифеста ждут на днях¹¹.

Всей душою желаю Вам сохранения той бодрости, ясности, силы, которая так и дышит в Анне Карениной.

Любящий Вас и преклоняющийся перед Вами
Н. Страхов

1877. 5 апр.

¹ Роды Кити — Главы XIII—XV 7-й части.

² пьяный Левин — Глава VII 7-й части.

³ Росси Эрнесто (Ernesto Rossi) (1827—1896) — знаменитый итальянский трагик, гастролировавший в Петербурге. Выступал в трагедиях Витторио Альфьери (Vittorio Alfieri), Вильяма Шекспира (William Shakespeare).

⁴ Семирадский Хенрык (Генрих Ипполитович, Henryk Siemiradzki) (1843—1902) — польский и русский живописец, представитель академизма, автор картин на исторические, античные и религиозные сюжеты. С 1873 г. — академик за картины „Фрина“ и „Грешница“. Имеется в виду картина „Светочи христианства. Живые факелы Нерона“ (1877) — полотно огромного размера, изображающее иллюминацию, устроенную императором Нероном (37-68 гг.) при сжигании приверженцев нарождающегося христианства. Картина имела шумный успех и демонстрировалась затем на Парижской всемирной выставке 1878 г. и в других городах Европы.

⁵ Толстая (урожд. Бахметьева, по первому мужу — Миллер) Софья Андреевна (1824—1892) — вдова поэта графа Алексея Константиновича Толстого (1817 −1875), дальнего родственника Л. Н. Толстого.

⁶ Хитрово (урожд. Бахметьева) Софья Петровна — племянница С. А. Толстой, жена дипломата, хозяйка литературного салона в Петербурге. К С. П. Хитрово Соловьев испытывал сильное чувство, ей посвящены многие его стихотворения.

⁷ Цертелев Дмитрий Николаевич (1852—1911), князь — поэт, философ, племянник А. К. Толстого, близкий знакомый Вл. Соловьева, с которым они вместе учились в 5-й московской гимназии, затем в Московском университете. Свое образование Цертелев завершил в Лейпциге. В 1879 г. он представил в Лейпцигский университет диссертацию на немецком языке „О теории познания Шопенгауэра“, успешно защитил ее и получил степень доктора философии. Первое стихотворение Цертелева было опубликовано в журнале „Русский вестник“ в 1875 г.

⁸ Имение А. К. Толстого Красный Рог Брянского уезда Черниговской губернии.

⁹ Губернатис Анжело де (Angelo de Gubernatis) (1840—1913) — поэт и историк литературы, был женат на Софье Павловне Безобразовой, сестре академика Владимира Павловича Безобразова (см. прим. 11 к Письму 47 Страхова к Толстому от 15 марта 1873 г.).

¹⁰ Лидия Ивановна — персонаж романа „Анна Каренина“, приятельница Алексея Александровича Каренина.

¹¹ Манифест императора Александра II о войне с Турцией вышел 13 апреля 1877 г.

144. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

4-5 апреля 1877 г. Ясная Поляна.

Очень благодарен вам, дорогой Николай Николаич, за деньги и за Индийские сказки¹. Там есть чудесные вещи. Прочли ли вы неверующий. Первый вопрос и ответ — чудо. Стихи Полонского прелестны. Я это совершенно искренно говорю. Вы мне писали, прислать ли мне статьи Маркова. А я по рассеянности не отвечал, что не надо, и потому виноват, я их сжег не читая. Я боялся того расстройства, к[акое] это может произвести во мне. А я очень был занят и теперь тоже. Я всё, всё кончил, только нужно поправить.

Очень мне вас хочется видеть. Обо многом хочется говорить, о чем писать не буду. — Напишите же мне, что вы приступили к работе, или не приступили, но так же дорожите своими мыслями, как и прежде. Ради Бога, не сочтите это за желание вам льстить. Ваша мысль о разоблачении мнимого познания, которую я знаю из вашей статьи² и ваших слов, так важна для того, кто поймет ее — я думаю, что я понял, — что потом нельзя ни о чем думать философски, не приняв ее в расчет. Я к весне начинаю думать, и мысль эта мне беспрестанно на пути и всегда радостна при настоящем складе моих мыслей. Я знаю, что от моих слов вы не полюбите больше свою работу, знаю, что вы ее не оставите никогда, не кончив, и уверен, что вы ее сделаете, но не могу не сказать своего мнения, что, если вам удастся сделать это с той ясностью, к[оторая] составляет вашу особенность, то вы можете умереть спокойно.

На этой вашей мысли есть главный признак всего важного — она как будто не имеет никаких замыслов, ни с кем не спорит и такая сама по себе маленькая и скромная, но для того, кто ее примет совсем, как я, она разрастется, как горчишное зерно.

Искренно любящий вас
Л. Толстой

¹ Книга И. П. Минаева „Индийские сказки и легенды, собранные в Камаоне“ — Записки Историко-филологического факультета Санкт-Петербургского университета. Ч. II (СПб., 1877). Минаев Иван Павлович (1840—1890) — востоковед, основатель русской индологической школы.

² Толстой имеет в виду статью Страхова „Три письма о спиритизме“ — см. прим. 1 к Письму 134 Страхова к Толстому от 29 января 1877 г.

145. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

21 апреля 1877 г. Санкт-Петербург,

Я должен отдать Вам, бесценный Лев Николаевич, отчет о своих занятиях. Ваше письмо о моей мысли очень меня обрадовало, а потом опечалило, когда я подумал, как дело далеко до конца. Но, припоминая и обозревая свою зиму, я начал понемногу утешаться. Прочитано очень много, и хоть я все хватаюсь за нечитанные еще книги, но чувствую, что предварительные приготовления кончены. Недавно я перечитал Критику Чистого разума¹, и вообще уже начинаю повторение и перечитывание. Мистер Ферриэр², который мне так понравился у Вас, сам явился в Библиотеку, в виде трех небольших красивых томов. Я с жадностию схватился за него, но нашел, что Revue philosophique почти исчерпал его в своей мастерской статье. Теперь остается одно — пополнить свои математические сведения, чтобы овладеть некоторыми пунктами воображаемой геометрии, а там можно приняться за работу. Так как я всю зиму готовился, то у меня странное чувство — все кажется, что я недавно приехал; я еще не насиделся в Петербурге.

Н. Я. Данилевский уехал и оставил по себе очень милое, но и досадное впечатление. Я Вам писал о наших беседах; каждую неделю мы шесть часов сряду с глазу на глаз толковали о философии, и он уехал, купивши себе философскую книжку (Фихте младшего Теизм³) и собираясь читать мой перевод Куно Фишера⁴. Тут я мог вполне измерить и умственные силы и степень серьезности своего приятеля, и признаюсь, очень разочаровался. Немало значит, конечно, десять или пятнадцать лет, проведенные в занятиях одним садоводством. Очевидно, его самолюбие было затронуто тем, что оказалась область мысли, ему недоступная; но он самым ребяческим образом упирается и собрался читать философов, чтобы убедиться, что философия пустяки. При этом он мил, как дитя, но и настолько же серьезен. Такие опыты научили меня новому взгляду; сюда я присоединяю спиритизм, нигилизм, Тургенева с его Новью, Мещерского с Гражданином, Достоевского с Дневником, наконец Вл. Соловьева. Я убеждаюсь все больше и больше, что умственное развитие не имеет никакого логического хода, что оно управляется какими-то таинственными, или, скорее, очень грубыми и явными причинами — только не развитием идей. Тургенев в моих глазах сократился до ужасной малости. Да у него мысль не может вырости на полстраницы; все его соображения и все лица, которые он рисует, чуть-чуть схвачены, без глубины и целости. Тут нашлось, однако, довольно поклонников Нови, которые нашли в ней величайшую художественность — какое множество слепых людей, выдающих себя за зрячих и — что всего нелепее — вполне уверенных, что они видят в действительности то, что сами выдумали! Толки об Анне Карениной также дают мне немало пищи и радости. Нападения ужасно яры, особенно потому, что нападающие сами не понимают, что их раздражает, а только чувствуют, что что-то их хлещет и обижает. Большинство читает с удовольствием и признает в Вас большой талант. Но беспрестанно попадаются настоящие читатели, которые себя не помнят от восторга и только охают. Одна старая дева, Коптева, бывшая красавица и нигилистка, начитаннейшая и передовейшая, говорила мне, что это первый роман в свете — что, конечно, справедливо. Ник[олай] В[асильевич] Гербель (имеете ли о нем понятие?) говорил: „А Анна Каренина — блаженство! Я плачу — я обыкновенно никогда не плачу; но тут не могу выдержать!“ Гербель тоже водится только с передовыми и сильно заражен их предрассудками. Достоевский, Порецкий, Ал[ександра] Ал[ексеевна] Майкова⁵, О. Ковалевская⁶, и пр. и пр. — каждый раз обращаются ко мне с восторгами, имеющими настоящий тон.

Очень мне понравилось, что вы сожгли фельетон Маркова и другого, неизвестного мне фельетониста — IV. (так он подписывается). Не так делают Тургенев, Достоевский, Стасов, которые читают каждую строчку, к ним относящуюся, и даже вступаются за себя — недавно Тургенев защищался против упрека в неправильности языка⁷.

Война всех оживила. Я давно был уверен, что она будет, но не меньше других радовался. Возбуждение величайшее. В Петербурге, как Вы знаете, мало патриотизма и воинственности; но меня удивили разные слухи и рассуждения, из которых видно, что во флоте и в армии питаются очень широкие планы и смелые надежды. Неизбежно должно обнаружиться состояние всех ведомств, и пойти перетасовка. Я уверен, что выдвинутся талантливые и энергические люди.

С Вл. Соловьевым мы видаемся чуть не каждый день, в Библиотеке, и я надеюсь, что мы очень сойдемся. Он, действительно, хороший, как Вы пишете, но я так медленно понимаю людей!

Целую неделю меня мучат коммиссиями и заседаниями. Я к Вам пишу урывками в Библиотеке. Простите

Всей душою Вам преданного
Н. Страхова

1877 21 апр. Спб.

¹ Сочинение И. Канта (1781).

² Ферриер Джеймс Фредерик (James Frederick Ferrier) (1808—1864) — шотландский философ. Имеется в виду его книга „Institutes of metaphysics“ (1854), состоящая из трех частей. В Библиотеке Толстого в Ясной Поляне книга не числится.

³ Фихте Иммануил Германн (младший) (Immanuel Hermann Fichte) (1797—1879) — немецкий философ, сын И. Г. Фихте. Профессор философии в Боннском и Тюбингенском университетах. Основатель и редактор журнала

⁴ „Zeitschrift für Philosophie und spekulative Theologie“.

⁵ Фишер Куно (Kuno Fischer) (1824—1907) — немецкий философ, историк философии неокантианского направления. Страхов в 1862—1865 гг. перевел с немецкого четыре тома труда К. Фишера „История новой философии“, в 1867 — его монографию „Франсиск Бакон Веруламский. Реальная философия и ее век“.

⁶ Майкова Александра Алексеевна — жена академика Леонида Николаевича Майкова (1830—1900) (с 1893 г. вице-президента Академии наук).

⁷ О. Ковалевская — вероятно, описка Страхова. Ниже идет речь об отзыве С. В. Ковалевской о романе „Анна Каренина“. Ковалевская (урожд. Корвин-Круковская) Софья Васильевна (1850—1891) — математик, первая женщина член-корреспондент Петербургской Академии наук (1889).

⁷ Страхов имеет в виду письмо Тургенева от 11/23 апреля 1877 г. к редактору газеты „Наш век“, напечатанное в № 48 (от 19 апреля 1877 г.) этой газеты. В письме Тургенев возражал на замечания Тора (В. П. Буренина) в „Новом времени“, указывавшего на ошибки Тургенева против русского языка в переводе легенды Г. Флобера „Св. Юлиан Милостивый“: „Хотя г. Тор, конечно, в видах иронии, и величает меня авторитетом, но я им себя не признаю и охотно готов склониться перед настоящими авторитетами, знатоками языка, если им угодно будет доказать мне мою ошибку; причислить же к ним г. Тора я, при всей доброй воле, не могу“ — цит. по: И. С. Тургенев. Полное собрание сочинений и писем в 28 томах (Москва — Ленинград, Издательство АН СССР, 1961—1968), Т. 15, С. 170. Далее: Тургенев.

146. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

21…22 апреля 1877 г. Ясная Поляна.

В первый раз нынче, после многих дней, я остался без работы: одни корректуры отосланы, другие еще не присланы, и рукописи у меня нет больше, и грустно, и одиноко, но свободно, и потому пользуюсь временем написать вам, дорогой Николай Николаич.

У меня на сердце еще ваше последнее письмо с одобрением последней части Карениной. Боюсь и не люблю критик и еще больше похвал, но не ваших. Они приводят меня в восторг и поддерживают силы к работе. Не могу однако не думать, что вы говорите мне больше, чем говорите себе, зная, как это мне радостно. Приближается лето и моя надежда видеть вас. Когда будет ваш отпуск? Сколько из него вы уделите нам? Пожалуйста, как можно больше, поедем в Оптину пустынь. Вы пишете мне в последнем письме, что вы охладеваете к вашей работе¹. Я не хочу верить. Вы не поверите, как мне нужны эти мысли. Я их жду, как цифры, данные, которые необходимы, чтоб несомненно подтвердить мое уже готовое заключение. У меня был Вестник Европы. Потехина повесть² хороша; но что за мерзость Флобера, перевод Тургенева³. Это возмутительная гадость. А всё ругают V. Hugo. A он там говорит в разговоре земли с человеком.

Человек: Je suis ton roi.

Земля: Tu es ma vermine. Ну-ка, отчего они не сказали так⁴?

Тороплюсь в Тулу об экзамене Сережи⁵.

¹ Страхов работал над статьей „Об основных понятиях философии“.

² Потехин Алексей Антипович (1829—1908) — писатель, автор повестей и драм, главным образом из народного быта и из жизни провинциального дворянства. В апрельской книжке „Вестника Европы“ за 1877 г. была напечатана его повесть „На миру“.

³ „Католическая легенда о Юлиане Милостивом“ Г. Флобера в переводе Тургенева.

⁴ Цитата из стихотворения Виктора Гюго (Victor Hugo) „L’Abîme“ („Бездна“), из сборника „Легенды веков“, Ч. III. Буквально: „L’Homme. Terre, je suis ton roi. La Terre: Tu n’es que ma vermine“ (Человек: Земля, я твой царь. Земля: Ты только мой червь).

⁵ Сергей Львович Толстой.

147. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

7 моя 1877 г. Санкт-Петербург.

7 мая 1877. Спб.

Вот уже несколько дней, как по случаю проклятой петербургской погоды голова у меня не свежа, бесценный Лев Николаевич, и я запоздал письмом — Анну Каренину я прочитал еще третьего дня. Петербургская половина была для меня новостью — и очень поразила. Как смешно и как ужасно! Облонский¹ — представитель рационализма, а Каренин с Лидией Ивановной — мистики! Это удивительно и хватает за сердце; такая бездна лжи, такая мелкость умов и сердец. Сегодня я вспомнил про графиню Зубову, — знаете ли Вы этот недавний анекдот? Дом Зубовых — неслыханного и поразительного великолепия стоит на площади против Исаакиевского собора. Графиня с бала уехала в бани со своим поваром, французом. Там он умер на ней от разрыва аневризма. Она перепугалась, позвала на помощь; полиция захватила ее по поводу скоропостижной смерти. Муж, не дождавшийся возвращения жены, бросился к обер-полицеймейстеру рано утром — и там дело объяснилось.

Это я знаю из достоверных источников. Но если послушать менее достоверных, напр[имер], Вл[адимира] Ив[ановича] Ламанского², то подобные и худшие истории беспрерывны. Он говорит: „Разве Каренин похож на Валуева³? Валуев не так сделал; он продал свою жену и старый Вяземский не хотел за это знать его“.

Но только прочитавши Вас, можно понять, что это за мир; Вы не рассказываете никаких ужасов, а все невинные и даже смешные вещи, но, конечно, обличаете больше, чем Тургенев, Некрасов и Салтыков, напрягающиеся для этого изо всех сил. А Некрасов умирает⁴, — Вы знаете? Меня это очень волнует. Когда он звал к себе обедать, я не пошел; но на похороны пойду. Его стихи стали для меня иначе звучать — какая сила, погибшая от невежества и дурных страстей!

Вторая половина рассказа — московская — навела на меня недоумение. Вы развили с невероятною простотою и ясностию — отношения Анны и Вронского. До такого реализма далеко Флоберу (я его немножко перечитываю), Зола и подобным. Напр[имер], отставленный мизинец, возбуждающий ненависть во Вронском, и Анна, понимающая его чувство⁵.

Но Вы у меня отняли то умиление, которое я испытал три года тому назад в Вашем кабинете и которого я ждал теперь. Вы безжалостны; Вы не простили Анны в самую минуту ее смерти; ее ожесточение и злоба растут до последнего мгновения, и Вы вычеркнули, как мне кажется, некоторые места, выражающие смягчение души и жалость к самой себе. Таким образом, я не расплакался, а очень тяжко задумался. Да, это вернее, чем то, что мне представлялось. Это очень верно, и тем ужаснее.

Ее размышления и впечатления так просты и так поразительны! Кто же прав? спрашиваешь себя. Она ли, увидавшая наконец смысл жизни, или этот крестящийся купец и этот молодой шелопай, заглядывающий ей под шляпку? Но в ее душе так ужасно, такой ад, что выходит, будто эта грубая, глупая, легкомысленная жизнь права, правее ее отчаяния.

О выходе каждой части Карениной в газетах извещают так же поспешно и толкуют так же усердно, как о новой битве или новом изречении Бисмарка⁶. И так же врут. Так я уже читал вчера, что Каренина решается на самоубийство, убедившись, что Вронский любит другую. Вы видите, они иначе не могут понять да и то, вероятно, по преданию, по французским романам, а не по чувству своего собственного сердца.

Что же касается до моих похвал, то, я думаю, они Вас веселят только потому, что искренни, что я не пишу того, чего не думаю. И я очень стараюсь об этом; меня восхищает, что Вы даете такую цену моим словам, но я знаю, что это приобретается только правдою. Вы намекаете, что я пишу правду, но не всю правду. На это скажу вот что. Я пишу Вам самое ясное, что у меня есть в душе. Я никак не успеваю объективировать Вас, как писателя. С большим любопытством я слушаю, если на Вас нападают; даже иногда забываю возражать. Но толку не выходит. Например, Вас упрекают в субъективности, в аристократизме, в дурном языке — все это вздор очевиднейший. Вас[илий] Вас[ильевич] Григорьев⁷, начальник печати и большая умница, сердится на мелкость Ваших лиц, то есть сердится на то, что Вы заставляете его им сочувствовать против его желания, словом за Ваше пристрастие к смирному типу. Это самое умное, что я слышал; но ведь это тот самый вопрос, решение которого в Ваших руках. Затем есть неровности в отделке и в обрисовке лиц, но что же они значат в целом романе?

Я знаю одно: совершилось великое событие в Р[усской] Литературе, явилось новое великое произведение; дайте мне год, два — я, может быть, рассмотрю частные черты этого явления.

Всю прошлую неделю я чувствовал себя очень бодро и усердно занимался своим вопросом; по временам так разгараюсь, что хочется остаться в Петербурге на лето и работать. А что Вы скажете о войне? Некоторые пункты мне уяснились, и я готов радоваться этому страшному делу. Но теперь минута недоумения, и мы здесь в большой неизвестности и в ожидании.

Ваш всею душою
Н. Страхов

¹ Облонский — Стива (Степан Аркадьевич) Облонский, брат Анны Карениной. Речь идет о сцене гипнотического сеанса в салоне Лидии Ивановны — Гл. XXI—XXII 7-й части.

² Ламанский Владимир Иванович (1833—1914) — публицист, критик, ученый-славист, общественный деятель. С 1872 г. преподавал в Петербургской духовной академии, где 25 лет занимал кафедру русского и церковнославянского языков и истории русской литературы. С 1873 г. — ординарный профессор по кафедре славянской филологии Петербургского университета, с 1890 по 1900 г. состоял профессором Академии Генерального штаба, читал лекции о современном положении славян. Академик Петербургской Академии наук с 1899 г. Ламанский был одним из руководителей движения по оказанию помощи зарубежным славянам, особенно в период так называемого „восточного кризиса“ и русско-турецкой войны 1877—1878 гг. Был лично знаком с Толстым, состоял с ним в переписке.

³ Валуев Петр Александрович (1815—1890) — государственный деятель, публицист, прозаик. Происходил из древнего дворянского рода. С 1836 г. был женат на дочери поэта Петра Андреевича Вяземского (1792—1878) Марии (умерла в 1849 г. от холеры). Вторым браком был женат на Анне Ивановне Вакульской (1830—1883). В доме П. А. Вяземского и у Карамзиных встречался с Пушкиным, который в образе Петра Гринева из „Капитанской дочки“ отразил некоторые черты его характера и внешности: в одном из планов повести герой назван Валуевым. С 1847 г. и до конца жизни Валуев вел дневники (см.: Дневник П. А. Валуева, министра внутренних дел. Т. I—II. Под ред., с биографическим очерком и комментариями П. А. Зайончковского, 1961). Записи в дневнике Валуева свидетельствуют, что он сохранил дружеские отношения с родителями покойной первой жены и часто бывал у них в петербургском доме.

⁴ О болезни и последних днях жизни Некрасова см.: Н. А. Белоголовый. „Болезнь Николая Алексеевича Некрасова“ в книге: Н. А. Некрасов в воспоминаниях современников (М-ва: Издательство „Художественная литература“, 1971), С. 427—439.

⁵ Часть 7, Гл. XXV — „Она [Анна] подняла чашку, отставив мизинец, и поднесла ее ко рту. Отпив несколько глотков, она взглянула на него и по выражению его лица ясно поняла, что ему противны были рука, и жест, и звук, который она производила губами“.

⁶ Бисмарк Отто фон Шёнхаузен (Otto von Schönhausen Bismarck) (1815—1898) князь — германский государственный деятель, министр-президент Пруссии, рейхсканцлер Германской империи.

⁷ Григорьев Василий Васильевич — начальник Главного Управления по делам печати (см. прим. 15 к Письму 60 Страхова к Толстому от 26 ноября 1873 г.)

148. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

18 мая 1877 г. Санкт-Петербург.

Все поджидаю от Вас письма, бесценный Лев Николаевич. Вы меня избаловали в эту зиму, и Ваши письма составляли настоящую и лучшую мою радость. На Светлый праздник¹ я прежде всего заглянул в Библиотеку, нашел Ваше письмо² и праздник стал действительно праздником. Я давно собирался благодарить Вас за все это.

А теперь я жду от Вас двух вещей. 1) Что Вы скажете на мое последнее письмо. 2) Что скажете насчет лета. Последняя часть Анны Карениной произвела особенно сильное впечатление, настоящий взрыв. Достоевский машет руками и называет Вас богом искусства³. Это меня удивило и порадовало — он так упрямо восставал против Вас⁴. Стасов написал под псевдонимом статью в Новом времени, в которой провозглашает Вас великим писателем, наравне с Гоголем и Шекспиром, и пророчит Вам вечную славу⁵. Ник[олай] Петр[ович] Семенов очень добродушно сказал, что после этого Вам следует приняться за драму, что Вы к ней совершенно способны. Зная Ваши мысли, я очень посмеялся такому предложению перейти к высшему роду искусства.

Выходит, что другие хвалят Вас не меньше моего. С величайшим нетерпением жду последней части, той, которой я уже совершенно не знаю, даже и по наброскам. Я уверен, что Вы поднялись там до Вашей полной высоты, да сверх того меня мучит любопытство.

С Вл. Соловьевым я наконец подружился и надеюсь, что прочно. Он очень мил, и кажется, я ему понравился. Он задумал теперь ехать на лето корреспондентом в нашу армию на Кавказ. Он списался с Катковым, и тот его отправит на счет редакции⁶. Завидно, право! А я располагаю числа 10 июня уехать в Рязанскую губернию к Н. П. Семенову; оттуда приеду к Вам, когда назначите, когда найдете удобнее. В Оптину пустынь также поеду с удовольствием, если Вы поедете. Но она перестала меня притягивать с некоторого времени; я пробовал читать те книги, которые там в славе — и разочаровался.

Многое хотелось бы переговорить с Вами, если бы разговор только удался так, как мне хотелось бы. Мне все кажется, что силы мои становятся крепче, и что я со временем буду гораздо больше стоить Вашего расположения, чем теперь.

Ваш неизменный и искренний
Н. Страхов

1877 18 мая

¹ Светлый праздник — Пасха.

² Письмо Толстого неизвестно.

³ Pазбору романа „Анна Каренина“ Достоевский посвятил пять статей в февральском и июльско августовском выпусках „Дневника писателя“ 1877 г. В статье „Анна Каренина“ как факт особого значения» (июльско-августовский выпуск «Дневника») Достоевский писал: "…"Анна Каренина" есть совершенство как художественное произведение, подвернувшееся как раз кстати, и такое, с которым ничто подобное из европейских литератур в настоящую эпоху не может сравниться, … и по идее своей это уже нечто наше, наше свое родное, и именно то самое, что составляет нашу особенность перед европейским миром, что составляет уже наше национальное «новое слово» или, по крайней мере, начало его, — такое слово, которого именно не слыхать в Европе и которое, однако, столь необходимо ей, несмотря на всю ее гордость".

⁴ Ср. записи о Толстом в записных тетрадях Достоевского 1872—1875, 1875—1876 гг. Например: «Ан<на> Каренина». Герои. Эти люди до странности неинтересны" — Литературное наследство. Т. 83. Неизданный Достоевский. Записные книжки и тетради 1860—1881 гг. (М-ва, Издательство «Наука», 1971), С. 420. См. также: Э. Г. Бабаев. Лев Толстой и русская журналистика его эпохи (М-ва, Издательство Московского университета, 1978), С. 197—204.

⁵ Речь идет о статье В. В. Стасова «По поводу графа Льва Толстого. (Письмо к редактору)» — «Новое время» (12 мая 1877 г.).

⁶ В начале июня 1877 г. В. С. Соловьев выехал из Москвы в армию на Дунай, но на театр военных действий не попал и к осени вернулся в Петербург. В «Московских ведомостях» появилась только одна его корреспонденция, под заглавием «Из Свиштова» — в № 177 от 16 июля 1877 г., подписанная: Вл. С.

149. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

21…22 мая 1877 г. Ясная Поляна.

Нынче получил ваше второе неотвеченное письмо и устыдился. — Я мешкал писать вам и потому, что был очень занят писаньем, и главное потому, что не хотелось ничего говорить вам, пока вы не прочтете последнюю часть. Она набрана давно и два раза уже была мною поправлена и на днях мне ее пришлют опять для окончательного просмотра. Но я боюсь, что она все-таки не выйдет скоро. И об этом хочу с вами посоветоваться и просить вашей помощи.

Оказывается, что Катков не разделяет моих взглядов¹, что и не может быть иначе, так как я осуждаю именно таких людей, как он, и мямля учтиво, прося смягчить то, выпустить это, ужасно мне надоел, и я уже заявил им², что если они не напечатают в таком виде, как я хочу, то вовсе не напечатаю у них, и так и сделаю; но хотя и удобнее всего было бы напечатать брошюрой и продавать отдельно, неудобство в том, что надо пропустить сквозь цензуру. Как вы посоветуете — отдельно с цензурой, или в какой-нибудь бесцензурный журнал — Вестник Европы, Нива³, Странник⁴, мне всё равно — только бы хотелось, чтоб напечатать как можно скорее и не разговаривать про смягчение и выпущение.

Пожалуйста, посоветуйте и помогите. Может быть, я еще улажусь с Катковым, но очень хотелось бы знать, что делать в случае несогласия.

Тысяча ничтожных предметов разговора с вами и один столь важный, что все другие — ничтожны, но ни одного не хочется затевать — жду и надеюсь вас скоро и надолго увидеть. Вы говорите — когда? Чем скорее приедете, тем лучше, чем дольше пробудете, тем лучше. В начале лета лучше, потому что нет охоты, и я никуда не уеду.

Несколько строк вашего последнего письма о том, что вы чувствуете себя духовно крепче, очень порадовали меня, и мне кажется, что я знаю, к чему это относится, и что мы духовно сойдемся с вами. Я про себя тоже могу сказать, что я чувствую себя крепче.

Последнее письмо вы писали в очень хорошем духе, совсем не в таком, как предпоследнее. Дай Бог вам успех в вашей работе; я поспорю с вами в мере участия к работе друг друга.

Кланяйтесь очень Вл. Соловьеву и передайте ему мою любовь. Статью Нов[ого] вр[емени] привез жене Дьяков⁵, и она⁶ подложила мне ее в читаемую книгу. Я прочел и очень был горд и огорчен, что много лишнего, пока не узнал имя автора. От всей души обнимаю вас, ваш Л. Толстой

¹ Конфликт с M. H. Катковым произошел на почве высказанного Толстым в эпилоге «Анны Карениной» отрицательного отношения к деятельности Славянского комитета, который усиленно вербовал добровольцев в Сербию. Особенно резко Толстой отзывался о роли либералов и журналистов типа Каткова в этом движении. В майской книжке «Русского вестника» за 1877 г. появилась заметка «От редакции» о прекращении печатания романа «Анна Каренина» (эпилога): «В предыдущей книжке под романом Анна Каренина выставлено: „Окончание следует“. Но со смертью героини собственно роман кончился. По плану автора, следовал бы еще небольшой эпилог, листа в два, из коего читатели могли бы узнать, что Вронский в смущении и горе после смерти Анны отправляется добровольцем в Сербию, и что все прочие живы и здоровы, а Левин остается в своей деревне и сердится на славянские комитеты и на добровольцев. Автор быть может разовьет эти главы к особому изданию своего романа».

² На обороте листа одной из рукописей начала эпилога находится черновой текст телеграммы Толстого к Каткову: «Москва. Редакция „Русского вестника“. Прошу <немедленно> обратно выслать оригинал эпилога. С „Русским вестником“ впредь дела иметь никогда никакого не буду» (ПСС, Т. 20, С. 644). См. также: Описание рукописей художественных произведений Л. Н. Толстого (М-ва, Издательство Академии наук СССР, 1955), С. 226.

³ «Нива» — еженедельный иллюстрированный журнал, издававшийся с 1869 г. Адольфом Федоровичем Марксом (1838—1904) в Петербурге. С 1894 г. бесплатными приложениями к журналу выходили сборники сочинений русских и иностранных писателей. В 1899 г. в «Ниве» был напечатан роман Толстого «Воскресение».

⁴ «Странник» — ежемесячный религиозный журнал, выходивший в Петербурге с 1860 г.

⁵ Дьяков Дмитрий Алексеевич (1823—1891) — друг молодости Толстого, владел имением Черемошня в Новосильском уезде Тульской губернии.

⁶ С. А. Толстая.

150. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

26 мая 1877 г. Санкт-Петербург.

Самый прямой выход такой: печатать конец без цензуры; для этого нужно, чтобы книжка содержала в себе 10 печатных листов, то есть 160 страниц. Для величины страниц определен minimum, очень льготный, на странице должно помещаться около 1400 букв, т. е. она должна составлять 2/3 страницы Русск[ого] В[естника], на которой помещается 2100 и больше. В каждой типографии minimum этот известен очень хорошо. Итак, если Вы велите набрать в этом формате Ваш конец, и, если нужно, спереди прихватите часть того, что уже напечатано, то можете выпустить Вашу книжку без цензуры. Пустите ее по рублю — и пойдет отлично. Если Вам угодно, я приеду в Москву или тут напечатаю мигом.

Мне только что сию минуту пришла эта мысль, бесценный Лев Николаевич, и я сам ей ужасно обрадовался — вчера получил Ваше письмо и вот до сих пор не мог догадаться, как это сделать. С журналами связываться — гораздо дольше и не стоит мараться.

Итак, все в Вашем распоряжении. Дело меня очень интересует, и я надеюсь, что как бы оно ни кончилось, Вы мне дадите прочесть то, что будет выпущено¹. Каждая строчка Ваша для меня поучительна, потому что все Ваши строчки проникнуты тем же духом, и я умею видеть эту связь, ту связь, которую часто отвергают с таким задором и легкомыслием.

Вы опять пишете, что у Вас есть важный вопрос. Мне так живо представилось, что среди целого недумающего царства Вы одни думаете, что Ваша одна голова работает; все другие твердят старое или просто спят. В том числе и я; только я имею благоразумие не принимать на себя вида деятельности и не пускаться в красноречие, когда нечего сказать.

Очень хочется поговорить с Вами; может быть с 1-го числа я буду свободен; не лучше ли мне тогда прямо двинуться к Вам?

Тут затевается новый журнал и я дал почти клятвенное обещание участвовать.

Вл. Соловьев уехал в Москву, и теперь может быть уже на Кавказе. Мы простились с ним очень хорошо. А знаете ли Вы начало его сочинения, вышедшее в Журнале Министерства Н[ародного] Пр[освещения]²? Если нет, то я привезу его к Вам; дело стоит внимания, и я уверен, что Вы будете заинтересованы. Его главных мыслей я, впрочем, не знаю; он их скрывает от меня, надеясь, разумеется, лучше выразить и отстоять на бумаге.

Всей душою Ваш
Н. Страхов

1877. 26 мая. Спб.

¹ Т. е. то, что осталось в рукописях, не дошло до окончательного текста/

² Cм. прим. 5 к Письму 140 Страхова к Толстому от 10 марта 1877 г.

151. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

28…29 мая 1877 г. Москва.

Получил ваше письмо, дорогой Николай Николаич, при отъезде из деревни в Москву, чтобы выручить свое писанье, которое они не печатают и не возвращают назад, продолжая мямлить. Очень благодарен вам за совет и за предлагаемую помощь. Я следую совету и, выручив писанье, отдаю печатать Рису¹ в Москве. Он обещает, что в неделю будет готово. Помощь же вашу мне ужасно хочется, но не знаю, как быть. Сейчас приедет ко мне Рис взять оригинал, и я спрошу его, не задержит ли его послать вам корректуры. Кроме того, это зависит от того, когда вы выезжаете из Петербурга и едете к нам. О вашем приезде я только одно повторяю и словами и умом и сердцем: поскорее и подольше. Никогда да не приходит вам мысль, что в моих и жениных словах о том, как ваше пребывание у нас нам радостно, есть хоть малая доля условности. Про себя одного я не говорю. Одно в доказательство искренности скажу — что не желал бы при вас оканчивать работу. — А окончу я ее в два, три дня, т. е. велите присылать за собой в Тулу или Козловку 3-го июня. То есть, по правде — мне хочется и то, чтобы вы прочли в корректуре эпилог не у меня и выкидывали и поправляли всё, что найдете нужным, и приехали бы к нам как можно скорее.

Я ночь не спал и злился, и голова несвежа, и потому письмо бестолково, но надеюсь, что вы меня поймете и простите.

Ваш Л. Толстой

¹ Рис Федор Федорович — владелец типографии в Москве.

152. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

2 июня 1877 г. Ясная Поляна.

Я вам Бог знает что написал из Москвы, дорогой Николай Николаевич, и теперь меня мучает за это совесть. Ради Бога, забудьте всё, что я вам писал — я был совсем не в своей тарелке. Я просил и приехать к 3-му и выражал желание, чтобы вы поправили мои корректуры в Петербурге, и так и распорядился, чтобы из типографии посылали корректуры к вам в Публичную библиотеку. Прошу вас всё это забыть и приехать к нам как можно скорее. Может быть, вы бы уже завтра приезжали к нам, если б я не написал вам из Москвы. Я этого не могу себе простить.

Так, пожалуйста, простите мне это глупое письмо и приезжайте поскорее к нам¹. Все мы ждем вас с сердечной радостью.

Ваш Л. Толстой 2 июня.

¹ Страхов приехал в Ясную Поляну около 10 июня.

153. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

10 июля 1877 г. Ясная Поляна.

10 июля.

Я совсем замотался без вас, дорогой Николай Николаич. Приезжайте поскорее¹. — Надеюсь, что вы приедете нынче или завтра, не дожидаясь получения моего письма. Мои похождения без вас следующие: был я на неприятной для меня свадьбе², потом, вернувшись, застал гостей, ходил на охоту и играл в крокет, и принимал гостей, и, несмотря на всё это, успевал перечитывать и переделывать Каренину³ — так что дня через три надеюсь кончить. Вчера был у меня Рис, привез последнюю часть. Есть ошибки, но издание хорошенькое. Мне кажется, что ваш хозяин⁴ хотел иметь, и потому посылаю вам. На днях мне придется ехать в Москву по делам печатания⁵. Но я поеду только на один день. — В Оптину пустынь я не раздумал ехать⁶; но главное, приезжайте к нам поскорее. Все наши скучают по вас. О себе уже не говорю. Когда вас нет, все кажется, зачем я так мало вами пользуюсь.

Хотя и совестно лишать вашего хозяина вас, но вы мне обещали и мы ждем вас.

Искренно любящий вас
Л. Толстой

Я надеялся получить от вас письмо, но боюсь, не пропало [ли] с Козловским адресом.

¹ После поездки с Толстым к Фету в его имение Степановну Орловской губернии, состоявшейся 29-30 июня, Страхов уехал к Николаю Петровичу Семенову, имение которого находилось в Рязанской губернии (см. прим. 6 к Письму 99 Страхова к Толстому от 4 ноября 1875 г.).

² Дмитрий Алексеевич Дьяков (см. прим. 5 к Письму 149) женился, после 10 лет вдовства, на бывшей гувернантке своей дочери Софье Робертовне Войткевич (1844—1880).

³ Сдав эпилог «Анны Карениной» в печать, Толстой приступил к пересмотру и редактированию всего романа для отдельного издания, которое вышло в трех томах в 1878 г. Корректуры взялся держать Страхов.

⁴ H. П. Семенов.

⁵ Толстой ездил в Москву около 11-13 июля.

⁶ Поездка Толстого вместе со Страховым в Оптину Пустынь состоялась 25-27 июля.

154. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

6 августа 1877 г. Санкт-Петербург.

Первое дело, за которое принимаюсь, усевшись в кресло Публичной Библиотеки, — писать к Вам, бесценный Лев Николаевич. Есть и дела, есть и сильные ощущения. Дорогою до Москвы я прочитал в Моск[овских] вед[омостях], что в Русском вестнике помещена статья: «Что случилось по смерти Анны Карениной»¹. Это меня ужасно кольнуло. Катков очевидно считает нужным оправдываться и наверное взведет на Вас что-нибудь ядовитое. На станции Курской дороги я расхаживал в большом недоумении: как я узнаю Риса? Я не расспросил Вас и не знал ни одного его признака. Вдруг вижу прекраснейший экземпляр немца, который тоже чего-то смотрит. Это был он, и мы сейчас же принялись уговариваться. Зная некоторые Ваши слабости, он был ужасно доволен, что Вы не будете держать корректуры; мы принялись уверять друг друга в нашей точности и исправности, и вообще почувствовали большое расположение друг к другу. Он предложил мне поехать вместе в его коляске на Петербургскую станцию, там мы принялись за чай, и он стал хвалиться своею типографиею² и рассказывать разные интересные типографские дела. Я умолчу об этих делах, и даже о подробностях печатания Анны Карениной, которые довольно тщательно были выяснены. Но вот что хорошо: 8-я часть идет прекрасно; Рис уже получил сливки, как он говорит, триста рублей от Соловьева. Отдельного издания Карениной ждут с большим нетерпением, присылают требования и делают справки.

И вдруг беда! Не оказалось моих вещей, которые, как я предполагал, сами собою должны были передвинуться с одной станции на другую. Заговорившись с Рисом, я сделал на Курской станции не довольно ясное распоряжение, и теперь бегал по зале и по платформе, стараясь дознать, что случилось. Наконец Рис вызвался съездить на Курскую станцию и спросить там. Подошел газетчик и стал предлагать мне Анну Каренину. Я сказал, что читал, и спросил, как идет книга. «Прежде бывало 25, 30 продавал в день; теперь тише: понаелись».

В нетерпении я вышел навстречу Рису и стою возле подъезда. Новая беда! Вижу, едет Катков с кем-то на станцию. Только что я его заметил, как он вышел из экипажа. Я сделал вид, что не замечаю его. Он прошел, как будто нарочно поближе ко мне, но тоже не признал меня. Теперь я соображаю, что он, должно быть, провожал нашего министра³, как оказалось, приехавшего с этим поездом⁴. Но министра я не узнал — я видел его всего раз — в креслах, без шляпы. Признаюсь, эта встреча очень была мне неприятна. Глупо прикидываться неузнающим, но задача разговаривать с ним показалась мне такою трудною, что я до сих пор радуюсь быстроте, с которою я принял решение не видеть.

Но вот едет Рис с вещами; я очень благодарю его, мы проходим мимо Каткова, и я усаживаюсь в вагон. Рис прощается через окно и уходит, и я радостно вздыхаю, как человек, вдруг избавившийся от больших опасностей и хлопот.

Спать устроился недурно, и спал порядочно, и встретил интересных знакомых. Но всего интереснее, что я застал у себя на квартире Его Пр[евосходительст]во Шестакова?, моего больного, лечившегося за границей; мало того — на моей постели, оказалось, уже четыре дня спит его жена с дочкой-приемышем. Очень было приятно. Больной значительно поправился и в таком веселом духе, как я его давно не помню.

Мы с ним стали припоминать старое, и он мне сказал странную вещь, — что во мне теперь нет ничего похожего на то, чем я был двадцать лет назад. Я не верил, но он стал настойчиво припоминать мне, что я был тогда ужасно добрый, ласковый и веселый, до такой степени неистощимо веселый, что, бывало, где я, там и весело. Другие общие приятели, по замечанию Шестакова, мало изменились; но во мне прежний Страхов пропал без следа.

И я вспомнил, что это действительно так.

Вот, кажется, все, что мне хотелось рассказать Вам. В Петербурге я застал теплые, сыроватые дни — чувство приморского болота сейчас же зашевелилось во мне. Я должен от всей души благодарить Вас за прекрасное лето, которое Вы мне устроили. Не говорю об умственных и нравственных моих приобретениях, — просто физически Ваше нынешнее лето было удивительно красиво и здорово. Желаю Вам такой же осени!

Мое усердное почтение Графине, и желание всякого добра Вашей дорогой семье. Не забывайте

Вашего Н. Страхова.

1877 г. 6 авг. СПБ.

¹ Пересказ отдельно изданной 8-й части «Анны Карениной» был помещен в журнале «Русский вестник» (1877, № 7), С. 448—462.

² В типографии Ф. Ф. Риса выполнялись самые разные работы: печатались газеты, журналы, книги на русском, славянском, немецком, французском, английском, греческом и латинском языках; таблицы, карты; отливались разные строчные и титульные шрифты; делались гальванопластические снимки для заголовков, виньеток; вырезались различные рисунки и модели на дереве и металлах и многое другое.

³ Министр народного просвещения граф Дмитрий Андреевич Толстой (см. прим. 5 к Письму 28 Толстого к Страхову от 23 сентября 1873 г.).

⁴ Т. е., в Петербург.

⁵ Шестаков Иван Алексеевич (1820—1877) — председатель Олонецкой судебной палаты.

155. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

10…11 августа 1877 г. Ясная Поляна. Дорогой Николай Николаевич.

Хотел написать вам почти тотчас после вашего отъезда¹, но до сих пор не успел. Ездил на охоту и к брату² и завтра опять еду на охоту в даль за волками. Желал бы, чтобы вы о нас так же часто и хорошо вспоминали, как мы и главное я.

Мне ужасно было грустно, что я в ту ночь, как вы уезжали, опять кашлял, и потому проспал. Пришел 10 минут после того, как вы уехали. У нас теперь только своя семья — один Степа³, и я хотел бы начать свое дело⁴, но не могу от войны. И в дурном и в хорошем расположении духа мысль о войне застилает для меня всё. Не война самая, но вопрос о нашей несостоятельности, который вот-вот должен решиться, и о причинах этой несостоятельности, которые мне всё становятся яснее и яснее.

Нынче Степа разговаривал с Сергеем⁵ о войне, и Сергей сказал, 1) что на войне хорошо молодым солдатам попользоваться насчет турчанок. И когда Степа сказал, что это нехорошо, он сказал: да что ж, ведь ей ничего не убудет. Черт с ней. — Это говорит тот Сергей, который сочувствовал сербам и которого нам приводят в доказательство народного сочувствия. А задушевная мысль его в войне только турчанка, т. е. разнузданность животных инстинктов. 2) Когда Степа рассказал, что дела идут плохо, он сказал, что ж не возьмут Михаила Григорьевича Черняева⁶ (он знает имя отчество) — он бы их размайорил. Турчанка и слепое доверие к имени, новому, народному. Мне кажется, что мы находимся на краю большого переворота.

Пишите мне, пожалуйста, о том, что делается и говорится в Петербурге.

Нет ли книги, в которой бы можно найти описание нынешнего царствования? Или нельзя ли где достать газеты за эти 20 лет? Дорого ли это стоит? Или нет ли журнала, в кот[ором] бы были обзоры внутренней политики? Если есть что-нибудь такое, по чем можно бы проследить внутреннюю историю действий правительства и настроений общества за эти 20 лет, то научите меня и даже пришлите.

Как вы вступили в свою жизнь? Скучаете ли? Взялись ли за работу? Прощайте, пишите почаще. Все наши шлют вам свои поклоны, а я обнимаю вас от всей души.

Л. Толстой

Сейчас получил ваше письмо и письмо на ваше имя, которое посылаю.

Очень сочувствую тому неприятному чувству, которое вы испытали на Петербургской станции. Сколько раз испытывал подобное. Если бы научиться у отца Пимена⁷ любви и спокойствию! А мне тоже очень нужно этого кроткого спокойствия — чтобы не судить и не злиться. — А то всё волнует, даже неизвестная еще мне статья Русского вестника. — Нынешняя почта хотя и ничего не принесла нового, однако успокоила меня. В особенности взгляд французов в Revue des deux mondes⁸. Видно, что неудачи кончились и скрывать больше нечего. Хороша там статья о деятельности Черкасского⁹, специалиста по части отнятия собственности мнимо законными путями. Разве это не палачество! — Встарину был один Макиавель¹⁰. Теперь, с легкой руки Бисмарка, несправедливость — зло считается самым обычным политическим приемом. Как же не желать заснуть так же спокойно и сладко, как о[тец] Пимен, при этом безумном и жестоком разговоре? Фет прислал письмо с прелестным любовным стихотворением¹¹. Спишу и пришлю вам в следующем письме.

Ваш Л. Толстой

¹ Страхов уехал из Ясной Поляны в первых числах августа.

¹ В имение Сергея Николаевича Толстого Пирогово, находившееся в 35 верстах от Ясной Поляны.

³ Степан Андреевич Берс.

⁴ Закончив подготовку отдельного издания «Анны Карениной», Толстой не сразу перешел к новой художественной работе — роману из эпохи XVIII века и к «Декабристам». Под впечатлением неудач Русско-турецкой войны, напоминавших ему неудачи Севастопольской кампании, он начал писать статью о царствовании Александра II, но не докончил ее и обратился к работам религиозного характера.

⁵ Сергей Петрович Арбузов (1848? −1894) — камердинер в доме Толстых, из крестьянской семьи; позже автор воспоминаний о Л. Н. Толстом.

⁶ Черняев-Ташкентский Михаил Григорьевич (1828—1898) — генерал, участник Крымской кампании 1855—1856 гг. и военных действий на Кавказе. Под руководством Черняева в 1865 г. был завоеван Ташкент.

⁷ Пимен — монах, присутствовавший при беседе Толстого в его первое посещение Оптиной Пустыни с настоятелем монастыря, архимандритом Ювеналием, и заснувший во время разговора.

⁸ Толстой имеет в виду обзоры военных действий, печатавшиеся в «Revue des deux mondes» в отделе «Chronique de la quinzaine» («Двухнедельная хроника»).

⁹ Черкасский Владимир Александрович (1824—1878) — государственный деятель. Во время Русско-турецкой войны 1877—1878 гг. был назначен заведующим гражданской частью на территориях, освобождаемых от турок русскими войсками. Толстой имеет в виду статью G. Valbort’a «Le nouveau droit des gens et la mission du prince Tcherkassky» («Новое международное право и миссия князя Черкасского»), напечатанную в № 8 журнала «Revue des deux mondes», в которой автор резко критиковал Черкасского за проводимую им в Болгарии политику.

¹⁰ Макиавелли Никколо (Niccolo MachiavelU; во франц. варианте: Machiavel) (1469—1527) — итальянский политический деятель, писатель, автор сочинения «Государь». Ради упрочения государства считал допустимыми любые средства. Отсюда термин «макиавеллизм» для определения политики, пренебрегающей нормами морали.

¹¹ Толстой имеет в виду стихотворение Фета «Опять» («Сияла ночь. Луной был полон сад…»), написанное 2 августа 1877 г. и присланное при письме Фета к Толстому от 3 августа. Содержанием этого стихотворения является воспоминание о двух встречах с Т. А. Кузминской — май 1866 г. в имении Д. А. Дьякова Черемошне и 29-31 июля 1877 г. в Ясной Поляне — см.: А. С. Мелкова. К истории написания стихотворения А. А. Фета «Сияла ночь. Луной был полон сад…» — «Известия Академии наук СССР, серия литературы и языка», Т. XXXIX (М-ва, 1970, вып. 6).

156. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

77 августа 1877 г. Санкт-Петербург.

Где-то я читал, что по мнению иезуитов, наглостию можно много выиграть у самого Бога. Но уж у публики наверное можно; по крайней мере, Катков твердо в это верит и этому следует¹. О чем только он хлопочет? — объясните мне, бесценный Лев Николаевич. Этакая грязь! Заметьте:

1) Он рассказал все, кроме сцен с ребенком.

2) Он упирает на то, что главный предмет романа — Анна.

3) Он недобросовестнейшим образом комкает и осмеивает размышления Левина.

Зачем же?

Чтобы доказать, что читатели Р[усского] вестника ничего не потеряли, что он был прав, отказавшись печатать. Qui s’excuse s’accuse!² Прилично ли это ему говорить? Возмутительная мелочность и злоба!

А здесь я уже слышал похвалы. Стасов, приходящий в неистовство от мнений Левина, восхищается другими сценами и все твердит: я только двух признаю: Гоголя и Толстого. Пушкина Вашего я в грош не ставлю. Толстой ниже Гоголя, но их только двух я признаю. Очень мило также хвалила Вас Ковалевская³, доктор математики. Левин, говорила она, потому заслуживает предпочтения, что он живет просто, ничего из себя не строит, не поддается никакой фальши.

О войне я слышал жестокие вещи. Один журналист рассказывал мне, что Турция оказалась такою сильною — вследствие своей журналистики, возбудившей общественное мнение, заставившей переменить весь персонал. А у нас-де сказать ничего нельзя, и самое смелое сказано, говорят, в Северном вестнике, орган Стасюлевича⁴.

Самое жестокое — что мы оставляем населения на жертву туркам. Турки, говорят, последовательны, и увозят абхазцев.

Еще страшная подробность: у русских и у румын вошло в обычай брать с собой яд, чтобы, попавшись к туркам, избежать мучений.

Я начинаю заражаться здешнею лихорадкою обличения и неверия.

Всей душою Ваш
Н. Страхов

1877 авг. 11

PS. До сих пор нет ничего от Риса.

¹ Речь идет о пересказе содержания 8-й части «Анны Карениной», помещенном Катковым в № 7 «Русского вестника».

² Qui s’excuse s’accuse — букв.: «тот, кто оправдывается, сам себя обвиняет» (фр.). Аналогично русскому: «На воре шапка горит».

³ Софья Васильевна Ковалевская (см. прим. 6 к Письму 145 Страхова к Толстому от 21 апреля 1877 г.).

⁴ «Северный вестник» — газета либерального направления, издавалась в 1877—1878 гг. в Петербурге Е. В. Коршем.

157. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

75… 16 августа 1877 г. Ясная Поляна. Дорогой Николай Николаевич.

Посылаю вам статьи Соловьева¹. Я начал читать их и не мог докончить. Не знаю, кто виноват, он или я, но мне стало невыносимо скучно от того, что стало очевидно, что занятие мое, чтение, самое из праздных праздное. Читал я тоже в июле 1-го Revue des deux mondes статью о Cournot — философе². Вам будет очень интересно. Сначала, и по-моему очень хорошо, о законах разума, выводимых из наук, я от вас слышал эту мысль в первый раз и был ею поражен. О случайности идет потом запутанно. Степа обещался списать мне стихотворение Фета, и я вложу его. Мне очень, очень нравится.

Хотя мне и совестно говорить об этом, я все-таки не могу не написать о том, как я вам благодарен за вашу заботу об Ан[не] Карениной]. — Прочел я статью Русск[ого] вестника и очень подосадовал на эту уверенность наглости в безнаказанности на сознании своей ни перед чем не имеющей отступить наглости; но теперь успокоился. Нынче идет дождь, мы все дома и хочется писать и так радостно приближение работы!

В войне мы остановились на 3-м дне битвы на Шибке³, и я чувствую, что теперь решается или решена уже участь кампании, или первого ее периода — Господи помилуй. Обнимаю от всей души, пишите мне почаще. Я всякую минуту вспоминаю о вас.

Ваш Л. Толстой

¹ Речь идет о статье В. С. Соловьева «Философские начала цельного знания».

² Курно Антуан Огюст (Antoine Auguste Cournot) (1801—1877) — французский математик и экономист. Толстой имеет в виду статью Луи Лиарда (Louis Liard) «Un Géomètre-philosophe» («Геометр-философ») в «Revue des deux monde» (1877, 1 июля), С. 102—124.

³ Шипка — горный перевал через Балканский хребет, на пути из Тырнова в Адрианополь. Перевал этот был занят русскими войсками 7 июля. Турецкий генерал Сулейман-паша задался целью выбить русских с Шипки и 8 августа сосредоточил против шеститысячного русского отряда 28 тысяч человек. С 9 августа начались бои, «третий день» — 11 августа — был критическим, благодаря подошедшим подкреплениям русским удалось удержать свои позиции. Бои продолжались до 15 августа, с громадными потерями, но без решающих результатов, после чего началось так называемое «шипкинское сиденье», закончившееся 24 декабря отступлением турок.

158. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

16-17 августа 1877 г. Санкт-Петербург.

1877 г., 16 авг. Публичная Библиотека.

Ваше милое письмо так живо напомнило мне Вас, бесценный Лев Николаевич. В эти два месяца я, конечно, лучше узнал Вас, чем во все прежние посещения, и все сильнее и сильнее во мне нежность к Вам и страх за Вас. Я видел, что Вы в каждый день проживаете то, чего другому достало бы на год, что Вы мыслите и чувствуете с удесятеренною силою сравнительно с другими. Понятно, что Вы ищете и не находите спокойствия, что мрачные и раздражающие мысли иногда разрастаются у Вас через меру. Но средство у Вас под руками: живите потише, не отдавайтесь с таким пылом ни музыке, ни писанию, ни даже вашей охоте, которая Вас опьяняет и на которой Вы гоняетесь не за дупелями и утками, а за мыслями. Переполнение мозга кровью делает человека слишком впечатлительным, через меру раздражительным; итак, не работайте мозгом.

Пишу Вам это, а сам думаю, что люблю Вас именно за эту бесконечную отзывчивость и за ту неустанную работу, которой Вы отдаетесь.

17 авг[уста] Но Вы все это лучше моего знаете и понимаете. — Простите, очень много хочется сказать, и не успеваю. Я видел, как Вы приняли первую выходку Каткова, как взволновались и потом прогнали от себя дурное чувство¹. Очень мне это понравилось. Надеюсь и теперь Вас лишь на минуту затронут глупости, которые он написал.

Сейчас был у меня Павел Александрович Матвеев²; он навещал Оптину Пустынь после нас и привез мне целую кучу разговоров о Вас и даже обо мне. Отцы хвалят Вас необыкновенно, находят в Вас прекрасную душу. Они приравнивают Вас к Гоголю³ и вспоминают, что тот был ужасно горд своим умом, а у Вас вовсе нет этой гордости. Боятся, как бы литература не набросилась на Вас за 8-ю часть⁴, и не причинила Вам горестей. Меня о. Амвросий⁵ назвал молчуном, и вообще считают, что я закоснел в неверии, а Вы гораздо ближе меня к вере. И о. Пимен хвалит нас (он-то говорил о Вашей прекрасной душе) — очень было и мне приятно услышать это. Отцы ждут от Вас и от меня обещанных книг и надеются, что мы еще приедем. Об Оболенских⁶ старцы молчат, а Матвеев узнал стороною, что Оболенский ничего не платит за свой прожиток в Пустыни, и беспокоит своими требованиями, шумом, музыкою. Я удивился, переспросил и получил подтверждение.

О войне я слышал так: Непокойчицкий⁷ и Милютин⁸ хотели вести не менее 600 тыс. Но тут есть партия молодых генералов, во главе которой Ник[олай] Николаевич?. Она рвалась в дело и уверяла, что победит с маленькими силами. Переход через Дунай и занятие Шипкинского прохода были делом Ник[олая] Николаевича; но тем и кончились все успехи. Здесь очень негодовали на отсутствие известий, теперь телеграммы получаются дважды в день, и все приписывают Голосу, что этого добились.

А мне, при мысли об этих ужасах, приходит на память то радостное чувство, с которым началась война, и которое, каюсь, я разделял. Очевидно, нас соблазнил пример Германии; почему-то распространилось мнение, что войну делать легко и весело. За это мы и платимся, как всегда люди платились за веселые порывы. Турки освирепели, режут пленных на куски; мы отдаем им в жертву болгар и запасаемся ядом.

Кстати: в Голосе, от 14 августа, фельетонист пишет: «а самоубийства не прекращаются, и все чаще бросаются на рельсы, как Анна Каренина; уж нет ли тут влияния этого романа?» — это странно! Я именно думал, что во время войны самоубийств не будет.

Петербург понемногу давит меня старою обстановкою. Расчеты мои не удались. Прахов¹⁰ не приехал; Ковалевскую я застал, по обычаю, в каком-то хаосе и каких-то сборах. Теперь она, должно быть, уехала недели на две в деревню¹¹. Библиотека открыта 15-го, как обещали, и все вошло в прежнюю колею. Я прежде всего бросился приводить в порядок книги у себя на квартире, — и это заняло несколько дней. В то же время я надумал план первой статьи; она будет называться: Мысли об истории физических наук. Я буду стараться на фактах указать начало, от которого зависит движение этих наук, и, следовательно, характеризовать самую их сущность.

Но я до сих пор под впечатлением Ясной Поляны, и не могу Вам выразить, как это радовало меня самого. Я как будто другой, как будто нашел ту норму бодрости и серьезности, которой мне следует всегда держаться. Если бы я мог навсегда укрепить за собою эту доброту и ясность, это стремление быть простым и чистым, которое Вы вызываете во мне Вашим присутствием!

Буду Вам искать книг и пособий для изучения нынешнего царствования. Есть книга Головачева^², «Десять лет реформ». Ее хвалили, как очень дельную; если ее не сожгла цензура, я непременно пришлю. Можно подобрать и другие — прошу Вас только дать мне время — поговорить и навести справки.

Пока простите! Мое усердное почтение графине и поклон Степану Андреевичу, и Фету, когда будете писать. А Вам — ах, как бы я желал Вам — не новых свойств, а того, чтобы ни на минуту не изменял Вам Ваш светлый дух, Ваше чистое, великодушное настроение.

Всей душою Ваш
Н. Страхов

1877. 17 авг., Спб.

¹ 10 июня 1877 г. Толстой написал письмо (проект его был составлен Страховым) в газету «Новое время», в котором выражал свое возмущение, вызванное заметкой в майской книжке «Русского вестника» о прекращении печатания романа «Анна Каренина» (ПСС, Т. 62, С. 329—331). Письмо осталось неотправленным. Вместо него в «Новом времени» (1877, № 463) было напечатано письмо С. А. Толстой за подписью Г. С*** (Графиня Софья), написанное 10 или 11 июня. В своем письме С. А. Толстая заимствовала несколько строк из черновиков письма Толстого: «…Зная из самых верных источников настоящую причину непоявления в „Русском вестнике“ последних глав романа „Анна Каренина“, считаю долгом довести до сведения публики всю истину:

Роман не кончился со смертью героини, а конец его был уже набран для „Русского вестника“ и готовился к печати, но не напечатан только потому, что автор не согласился исключить из него, по желанию редакции, некоторые места, редакция же, со своей стороны, не согласилась печатать без выпуска, хотя автор предлагал редакции сделать всякие оговорки, какие бы она нашла нужным…» (Гусев, III, С. 259). По свидетельству Т. А. Кузминской, Толстой «остался доволен письмом жены» (там же, С. 258).

² См. воспоминания П. А. Матвеева «Л. Н. Толстой и H. H. Страхов в Оптиной Пустыни» — журнал «Исторический вестник» (1907, № 4), С. 152—153.

³ Н. В. Гоголь посетил Оптину Пустынь в июне 1850 г.

⁴ Эпилог романа «Анна Каренина».

⁵ Отец Амвросий Оптинский, в миру Гренков Александр Михайлович (1812—1891) — иеромонах, старец (учитель жизни), духовный писатель. О. Амвросий дал определенный творческий импульс для образа Зосимы в «Братьях Карамазовых» Достоевского. Как известно, Достоевский ездил в Оптину Пустынь, вместе с В. С. Соловьевым, 23-29 июня 1878 г., после смерти трехлетнего сына Алеши. Писатель Константин Николаевич Леонтьев (1831—1891) под духовным руководством о. Амвросия провел последние четыре года своей жизни и принял от него тайный монашеский постриг под именем Климентия.

В 1889 г. родная сестра Толстого, Мария Николаевна Толстая (1830—1912), перед тем, как принять окончательное решение уйти в монастырь, ездила в Оптину Пустынь, чтобы самой увидеть о. Амвросия и послушать его. По свидетельству дочери М. Н. Толстой, Е. В. Оболенской, «…свидание это решило ее участь: она без колебаний подчинила ему свою волю, и он с этого дня стал ее духовным руководителем». Позднее, когда M. H. Толстая решила поселиться в Шамординском женском монастыре, близ Оптиной Пустыни, о. Амвросий «…выбрал место для постройки кельи … и сам нарисовал план постройки» — см.: Государственный литературный музей. Летописи. Кн. 12, «Л. Н. Толстой», Т. II (М-ва, 1948), С. 293. О. Амвросию посвящена обширная мемуарная литература.

⁶ Оболенские — семья князя Дмитрия Александровича Оболенского (1822 (1820) — 1881), статс-секретаря Императора (с 1858) и старого знакомого Толстого. Его имение находилось в 10 верстах от Оптиной Пустыни. Оболенский, узнав о приезде Толстого, просил его переехать из монастырской гостиницы к нему в дом, где гостил знаменитый пианист Николай Григорьевич Рубинштейн (1835—1881). Толстой решительно отказался, но, чтобы смягчить отказ, пообещал заехать к Оболенскому на обратном пути из Оптиной Пустыни, что и исполнил.

⁷ Непокойчицкий Артур Адамович (1813—1881) — генерал-адъютант, начальник штаба действующей армии во время русско-турецкой войны (1877—1878), позже назначен членом Государственного совета.

⁸ Милютин Дмитрий Алексеевич (1816—1912), граф — военный министр в 1861—1881 гг. Его младший брат Владимир Алексеевич (1826—1855) был знаком с детских лет с Толстым и его братьями.

⁹ Николай Николаевич (старший) (1831—1891) — великий князь, генерал-фельдмаршал (1878), сын императора Николая I Участник Крымской войны 1853—1856 гг. В 1864—1880 гг. — командующий войсками гвардии и Петербургского военного округа. В русско-турецкую войну главнокомандующий Дунайской армией. В войне участвовал также сын Николая Николаевича — великий князь Николай Николаевич (младший) (1856—1929), окончивший в 1876 г. Академию Генерального штаба.

¹⁰ Прахов Мстислав Викторович (1840—1879) — филолог, историк и поэт, один из первых переводчиков немецкого поэта Генриха Гейне (Heinrich Heine) (1797—1856), в 1877—1878 гг. доцент Дерптского университета, преподавал русский язык и литературу.

¹¹ Родовое имение родителей С. В. Ковалевской Полибино Невельского уезда Витебской губернии.

¹² В 1871—1872 гг. в журнале «Вестник Европы» печатался цикл статей Алексея Александровича Головачёва (1819—1903), уездного предводителя дворян Корчевского уезда Тверской губ., «Десять лет реформ», отдельное издание (СПб., 1872). С 1861 г. Головачёв, известный как человек крайних взглядов, состоявший в постоянной оппозиции к правительству, находился под секретным наблюдением полиции. В его статьях указывалось на разрыв между проектами реформ 1860-х гг. и их действительным осуществлением, на то, что пореформенный строй «весь проникнут началами крепостного права». Книга Головачёва не была запрещена цензурой.

159. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

25 августа 1877 г. Санкт-Петербург.

и больше ничего не нужно.

Так нужно бы кончить мое прошлое письмо, бесценный Лев Николаевич.

Если Вас сколько-нибудь облегчает, что Вы не читаете корректур Анны Карениной, то я очень рад, потому что мне, поверьте, эта работа особенно приятна. Я очень любуюсь тем, что наконец все будет напечатано просторно и ясно, так что читать вдвое будет легче; очень много приписываю своей пунктуации — и воображаю, какое восхищение будет читателям, которые будут читать в первый раз.

Стихи Фета я понимаю, то есть почувствовал их чудесный мотив. Но мне показалось немножко длинно и недостаточно ловко. То ли дело:

Давно ль под волшебные звуки

Носились по зале мы с ней?

Теплы были нежные руки,

Теплы были звезды очей,

и пр.¹

Сегодня в Нов[ом] вр[емени] появилось известие, что началась большая битва под Плевно². Очень много рассказывают о Скобелеве³. Что он в Ташкенте грабил и посылал донесения о сражениях, которых не было. Что его выгнали из службы, как нечестного и труса. Но что он захотел поправить свою репутацию и теперь отчаянно бросается на опасности. Говорят вообще молодечество есть дух Николая Николаевича.

На Кавказ послали поправлять дела Обручева⁴, человека, отличившегося деятельностию и честностию в Военном министерстве, т. е. кабинетного, как Кауфманн⁵.

Мне все нездоровится: катарр желудка, а оттого и голова не свежа. Но нравственно я чувствую себя недурно. Простите, однако, если и в письмах заметно, что мне не по себе.

Соловьев⁶ и меня очень огорчил. Я шел по Невскому и купил попавшуюся мне на глаза у букиниста книгу Eliphas Levi⁷, вспомнив, что Соловьев указывал мне на это имя, и сам изучал этого автора. Целый вечер я сидел над книгой, и убедился, что это очень ловкая и совершенно невинная мистификация. Автор играет роль магика, очень хорошо зная, что никакой магии нет.

Ах, как это все скучно и жалко!

Простите, пока. Сегодня я так и хотел написать вам коротенькое письмо.

Всей душою Ваш
Н. Страхов

1877 г., 25 авг.

¹ Это стихотворение Фета (без заглавия) входит в серию «У камина», в 4-м стихе принят вариант «Светлы были звезды очей».

² Плевна (совр. Плевен) — город в Северной Болгарии. С 20 июля по 28 ноября 1877 г. за Плевну велись ожесточенные бои. Первые три атаки (8 и 18 июля русскими, а 26-31 августа и румынскими войсками) успеха не имели. Перейдя к осаде, русско-румынские войска блокировали противника. В ночь на 28 ноября турки предприняли попытку прорваться, однако, потеряв 6 тысяч убитыми, гарнизон Плевны капитулировал. Было взято в плен 43 тысячи человек.

³ Скобелев Михаил Дмитриевич (1843—1882) — русский генерал от инфантерии (1881). Окончил Академию Генерального штаба в 1868 г., в 1873 г. участвовал в Хивинском походе. С 1876 г. военный губернатор и командующий войсками Ферганской области. В русско-турецкую войну 1877-78 гг. командовал казачьей бригадой, отдельными отрядами, отличился в боях под Плевной, в сражении при Шипке-Шейново. Успешные действия войск под командованием Скобелева создали ему большую популярность в России и Болгарии. В 1878-80 командир корпуса, в 1880-81 гг. руководил 2-й Ахалтекинской экспедицией.

⁴ Обручев Николай Николаевич (1830—1904) — генерал от инфантерии (1887). Окончил Академию Генштаба в 1854 г. В 1856—1867 гг. — профессор и начальник кафедры военной географии Академии Генштаба. В 1876—1881 гг. управляющий и член Военно-ученого комитета Главного штаба. Участвовал в проведении военной реформы 1860—1870-х гг. и подготовке плана войны с Турцией. В 1881—1897 гг. начальник Главного штаба и председатель Военно-ученого комитета. Автор многочисленных трудов по военной географии и военной историографии.

⁵ Кауфман (фон) Михаил Петрович (1822—1902) — генерал-адъютант, начальник Главного интендантского управления, с 1879 г. — товарищ генерал-инспектора по инженерной части, с 1882 г. член Государственного Совета.

⁶ Владимир Сергеевич Соловьев.

⁷ Элифас Леви (Eliphas Levi) — псевдоним французского аббата Альфонса Шарла Констана (Alphonse Charles Constant) (1810—1875), автора книг по магии. Вероятно, имеется в виду его книга «Dogme et rituel de la Haute Magie» («Догмат и ритуал высшей магии») А. Констан был другом Э. Булвер Литтона (см. прим. 6 к Письму 69 Страхова к Толстому от 10 мая 1874 г.).

160. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

1…2 сентября 1877 г. Ясная Поляна.

Вернувшись из Москвы¹, куда я ездил за учителем, нашел ваше последнее унылое письмо, дорогой Николай Николаевич. Дух праздности, уныния, любоначалия, празднословия…² Не поддавайтесь им, этим духам. Я борюсь с ними постоянно, и потому и боюсь, что другие страдают от них. Сведения, кот[орые] вы сообщили мне о воспоминаниях о нас оптинских старцев, и вообще воспоминания о них мне очень радостны. Я знаю, что ваше уныние происходит преимущественно от того, что вы не можете всегда, ежедневно заниматься своим главным делом (какое ваше главное дело? я наверно не знаю, но думаю, что это философия, и думаю, что начатая вами статья об истории физических наук есть оно самое). Но я уверен, что у каждого человека есть призвание, и что он чувствует его, но только тогда, когда исполняет его. Те люди, которых призвание таково, что можно без подготовки заниматься им ежедневно, счастливее вас и меня, потому что они не знают уныния. Но от этого я счастливее вас, что живу в уединении. Если у меня не готова работа, я жду, и ничто не развлекает меня и не путает, а вас, я боюсь, развлекает общество неизбежное, или вам так кажется, и вы приходите в уныние.

Виделся я в Москве, в поисках за учителями, с Цингером³. Он очень много занимается воображаемой геометрией, но считает это совершенно праздною и модною наукой, которая может быть только интересна для философа.

В вашем последнем письме я не понял того, с чего вы начинаете: и больше ничего не нужно. Объясните, пожалуйста. Десять лет реформ — я купил в Москве и благодарю за указание. — Если вспомните еще что — пожалуйста, напишите.

Чувство мое по отношению к войне перешло уже много фазисов и теперь для меня очевидно и несомненно, что эта война, кроме обличения и самого жестокого и гораздо более яркого, чем в 54 году, не может иметь последствий.

---

Вернувшись из Москвы, нашел тоже письмо от Фета с присылкой статьи Болагова⁴, как пишет Фет. Но с первых страниц я узнал Фета. Статья, по-моему, очень хороша, за исключением преизбытка и неожиданности сравнений. Он желает ее напечатать, и мне бы хотелось, потому что сказано всё то, что я бы хотел сказать. Что вы скажете? И куда бы ее приняли в видное место?

Сейчас получил письмо о раненых⁵, которые должны поместиться у нас. Совершенно впечатление пожара в городе, в котором вы живете хотя и далеко, но жить спокойно нельзя.

Обнимаю вас от всей души и желаю духа бодрости и сознания исполнения призвания.

Ваш Л. Толстой

Степа⁶, когда вспоминает о вас, что он делает часто, весь распускается от умиления нежности к вам. Он благодарит за память.

¹ Толстой ездил в Москву 25 августа.

² Из Великопостной молитвы св. Ефрема Сирина: «Господи и Владыко живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми. Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй ми, рабу Твоему. Ей, Господи, Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков. Аминь».

³ Цингер Василий Яковлевич (1836—1907) — математик, профессор Московского университета.

⁴ В письме от 23 августа 1877 г. Фет писал Толстому: «Пожалуйста, прочтите прилагаемую статью Бологова и, если найдете возможным ее напечатать хоть через Страхова — печатайте. Но Бологов писал ее более для Вас…» (см.: Переписка, Т. I, С. 480). Возникновение псевдонима Бологов Фет объяснял следующими соображениями: «Я уже имел случай … высказывать свое нерасположение появляться в печати. Это же чувство заставило меня, не помню в каком именно журнале, под разбором „Анны Карениной“ подписать фамилию моего письмоводителя Бологов» — см.: А. А. Фет. Мои воспоминания (М-ва, 1890), Ч. 2, С. 331—332. Статья в печати не появлялась. Сохранилась авторизованная копия начала статьи (см.: ЛН, Т. 37-38, С. 231—238).

⁵ Письмо неизвестно. 3 сентября 1877 г. С. А. Толстая писала Т. А. Кузминской: «На днях пришлют в Ясную Поляну десять раненых выздоравливающих, и я завтра посылаю купить парусину, посуды и пр., для того, чтобы устроить этих солдат» (ОР ГМТ). 28 ноября 1877 г. С. А. Толстая в письме к Т. А. Кузминской писала: «А наше намерение взять 10 раненых выздоравливающих осталось без результата, так как министерство запретило выпускать из больниц по деревням: солдаты балуются, не берегутся и делаются опять больны» (ОР ГМТ).

⁶ С. А. Берс.

161. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

8 сентября 1877 г. Санкт-Петербург.

Давно пора писать к Вам, бесценный Лев Николаевич. Прежде всего благодарить за Ваше доброе письмо. Вы читаете между строк мое уныние, и Ваше участие ко мне согревает и поддерживает меня удивительно. И вы даете мне прекрасные советы — сидеть дома, работать и не гоняться за людьми. Буду слушаться — я чувствую, как это верно. Впрочем, я уже начал — много вечеров я просидел дома, и так буду продолжать. Кстати — и здоровье мое поправилось.

Я тут много читал об Вас¹. Появились, наконец, отзывы об 8-й части. 1) В Новом времени статья Ор[еста] Миллера², очень глупая, — упрекает Вас в барской изнеженности и любви к покою. 2) В Голосе какого-то IV. — без гнева и с эстетической точки зрения. Критик изумляется, что Вы все размазываете (в целом романе) о каком-то Левине, тогда как следует говорить об одном лишь прелестном создании, Анне Карениной. 3) В Русском мире — там обиделись за полководцев без армии³ и тоже говорят о Вашем пристрастии к сибаритству. 4) В Отеч[ественных] зал[исках] указывают на то, что Левин (по их мнению самое интересное лицо) сначала, по-видимому, признавал свой долг народу, но потом спокойно примирился с своим положением эксплоататора.

Но самый лучший отзыв я получил в письме от моего приятеля Шестакова, из Петрозаводска и приведу его вполне: «Анну Каренину прочитал и пришел в неописанный восторг; не подумайте однако ж, что собственно романическая сторона привела меня в такое состояние, нет, — это философия Л[ьва] Н[иколаевича]. Он мне открыл свет, разрешил вопросы, которые тяготили меня. Но об этом после, теперь же просил бы Вас, когда будете писать графу, напишите ему и, пожалуйста, напишите, что в Петрозаводске есть человек, который благоговеет перед ним! Знаете ли, мне кажется, что даже М. В. Богданов⁴ сделал поворот в своих мыслях, прочитав философствование Левина, а это немаловажная вещь». Немаловажная потому (прибавлю в объяснение), что Богданов — молодой человек самый крайний, упрямый и нелепый, хотя добрый.

Итак, Вы видите, что слова Ваши неотразимы по-прежнему. И не один же Шестаков так чувствует их силу; можете быть уверены, что таких — тысячи.

В упреках, которые Вам делают, только один имеет смысл. Все заметили, что Вы не хотите останавливаться на смерти Карениной. И Вы мне говорили, что Вам противно возиться с тою жалостью, которая тут возбуждается. Я до сих пор не понимаю того чувства, которое Вами руководит. Может быть, додумаюсь, но помогите мне. Последняя редакция самой сцены смерти так суха, что страх. Я, впрочем, думаю, что едва ли удобно предлагать читателям новую редакцию, когда все черты до единой уже врезались в их памяти. Я пришлю Вам обе редакции — переписанные, и, как мне ни совестно тревожить Вас, отрывая от Вашей новой работы, — прошу Вас, посмотрите еще, не оставить ли вторую!

Печатание идет недурно, хотя типография не делает того, что может. Я, впрочем, спишусь с Рисом.

Предлагаю Вам еще две книги, недавно вышедшие: Мордовцева: Десятилетие Русского Земства⁵, и Янсона⁶, исследование крестьянских наделов. Если Вы их не купили, — черкните мне, я сейчас же пришлю. Не посылаю потому, что боюсь прислать то, что у Вас уже есть. Янсон — здешний професор. Книга его изображает экономическое положение крестьян, и, говорят, наводит ужас.

Cournot — я решил читать, еще бывши у Вас, но до сих пор не успел, а прочту непременно. Теперь читаю Les évangiles Ренана⁷, но вообще только привел все в порядок и за настоящее чтение еще не принимался. Слова Цингера⁸, которые Вы приводите, очень умны и если он сделает что-нибудь для их доказательства — хорошо будет. Я все собирался читать его речь против Конта, и до сих пор не успел.

Очень приятно мне думать, что Вы за работою. Вы пишете, что каждый должен быть работником — прекрасное исповедание веры, и к Вам очень идет! Жизни и бодрости у Вас бесконечно много, и от этого зависит тот мужественный характер, который имеют все Ваши произведения.

Всею душою Ваш
Н. Страхов

1877 г. 8 сент.

PS. Мой долг Вам возрос до 38 р. 25 коп., потому что летом без меня было продано Вашей Азбуки на 3 р. 25 коп.

¹ Обзор критических отзывов о романе «Анна Каренина» см.: Э. Г. Бабаев. Лев Толстой и русская журналистика его эпохи (М-ва, 1978), С. 125—214.

² Статья профессора О. Ф. Миллера «Гениальная маниловщина» появилась в «Новом времени» (1877, № 539). Миллер Орест Федорович (1833—1889) -российский литературовед мифологической школы, фольклорист.

³ Часть 8, Гл. I: «…Он [Сергей Иванович Кознышев] видел, что при этом общем подъеме общества выскочили вперед и кричали громче других все неудавшиеся и обиженные: главнокомандующие без армий, министры без министерств, журналисты без журналов, начальники партий без партизанов». См. также прим. 1 к следующему письму (№ 162).

⁴ Богданов Михаил Васильевич служил членом Палаты Уголовного гражданского суда в Петрозаводске.

⁵ Д. Л. Мордовцев. Десятилетие русского земства. 1864—1875 (СПб., 1877). Мордовцев Даниил Лукич (1830—1905) — русский и украинский писатель, историк; автор повестей из истории России XVII—XIX вв.

⁶ Ю. Э. Янсон. Опыт статистического исследования о крестьянских наделах и платежах (СПб., 1877). Янсон Юлий Эдуардович (1835—1893) — экономист, статистик, член-корреспондент Российской Академии наук (1892).

⁷ Э. Ренан, «Евангелия» (1876). О Ренане см. прим. 4 к Письму 8 Страхова к Толстому от 10 марта 1872 г.

⁸ В. Я. Цингер произнес речь «Точные науки и позитивизм» 12 января 1874 г. на ежегодном торжественном акте Московского университета (Московский ун-т был основан 12 января 1755 г.). Речь была издана отдельной брошюрой.

162. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

22…23 сентября 1877 г. Ясная Поляна.

Не отвечал вам на два последние письма, дорогой Николай Николаевич. Вы придумываете предлоги извиняться передо мной, а я во всяком письме не знаю, за что начать вас благодарить, и не благодарю ни за что, потому что иначе всё письмо наполнилось бы одними благодарностями: и за ваш скучный наверно для вас труд издания, и за то необыкновенное внимание, которое вы прилагаете к нему, и за резюме суждений журналов о Карениной, которых читать я бы не желал, но знать которые мне очень приятно. Вероятно, из Русск[ого] мира¹ вырезок газеты с суждением о 8-й части мне был прислан без письма кем-то. За ваше предложение прибавить слова к поправке² я очень благодарен, но, если можно, велите мне прислать, я посмотрю. Если бы вашими устами мед пить. Вы поняли из моего письма, что я за работой. Нет. Я охочусь и собираюсь, но и не сажусь за стол иначе, как только чтобы писать письма. Книгу Янсона, пожалуйста, пришлите. Да если попадется, книги пословиц Снегирева³ и Даля⁴, и инока Парфения⁵ не забудьте. Еще забыл вас благодарить за самое важное для меня — сообщение впечатления, произведенного на вашего приятеля Шестакова 8-ою частью. Вы не можете себе представить (как ни хорошо вы всё можете себе представить) того хорошего, радостного чувства, которое это известие произвело на меня. Был еще один такой же молодой человек, с которым я виделся.

Пишите мне по-прежнему в Тулу, а то осенью я хожу на охоту и не бываю на Козловке.

Я чувствую себя нынче в скверном духе и пишу дурно и боюсь, что холодно, а мне всегда бы хотелось выражаться так, как я чувствую к вам — всегда с осторожною уважительною нежностью.

¹ В газете «Русский мир» (1877, № 210) от 3 августа была напечатана статья за подписью «Р.» (генерала Ростислава Фадеева), под заглавием «Роман гр. Толстого и Сербская война», в которой автор полемизировал с высказанными Толстым в эпилоге к «Анне Карениной» критическими отзывами о добровольческом движении. Фадеев Ростислав Андреевич (1824—1883) — генерал-майор, военный историк, публицист, сторонник панславизма, противник военных реформ Д. А. Милютина, автор трактатов по истории войны на Кавказе.

² Предложение Страхова относится к фразе: «Где я? Что я делаю? Зачем?», входившей в исправленный летом 1877 г. журнальный текст эпизода смерти Анны Карениной (см. ПСС, Т. 19, С. 471).

³ Снегирёв Иван Михайлович (1793—1868) — историк, археолог, этнограф; член-корреспондент Академии наук по Отделению русского языка и словесности (1854). Сборник И. М. Снегирева «Русские в своих пословицах» вышел в четырех томах в Москве в 1831—1834 гг. Это была одна из самых любимых книг Толстого. «Давно уже, — писал он в 1862 г. в статье „Кому у кого учиться писать, крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят“, — чтение сборника пословиц Снегирева составляет для меня одно из любимых — не занятий, а наслаждений. На каждую пословицу мне представляются лица из народа и их столкновения в смысле пословицы. В числе неосуществимых мечтаний мне всегда представляется ряд не то повестей, не то картин, написанных на пословицы» (ПСС, Т. 8, С. 302).

⁴ Даль Владимир Иванович (1801—1872) — писатель-этнограф, автор «Толкового словаря великорусского языка» в 4 тт. (СПб., 1861—1866) и «Пословиц русского народа» (М-ва, 1862).

⁵ Парфений (в миру: Агеев или Аггеев) Петр (1807—1878) — иеромонах, духовный писатель, мемуарист. Толстой имеет в виду его главное сочинение — «Сказание о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Св. Земле постриженника святыя горы Афонския инока Парфения», Ч. I—IV (М-ва, 1855); 2-е издание, исправленное и дополненное (М-ва, 1856). Отрывок из сочинения — «Сказание о жизни и подвигах … старца Даниила [Ачинского]» вышел также отдельно (М-ва, 1855).

163. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

17 октября 1877 г. Санкт-Петербург.

Немножко был занят, бесценный Лев Николаевич, и потому не отвечал Вам на Ваше милое последнее письмо. От физики я перескочил на психологию по поводу одной книжки (французского перевода Lotze¹), попавшейся мне в Библиотеке. Да нужно было держать корректуру Пропедевтики Румпеля²; да прислал статьи Данилевский³ — тоже нужно было корректировать. И теперь пишу второпях, в Библиотеке; но нужно послать Вам самоубийство⁴ со вставкой, которую я предлагаю (этот листок, прошу Вас, пришлите мне назад — я отошлю его в Москву), да нужно бы много написать о войне. Существенное вот что я слышал: за Дунаем уже не распоряжается ни Левицкий⁵, ни Николай Николаевич⁶. Государь⁷ устроил военный совет, в котором Тотлебен⁸, Милютин⁹ и другие, и действует этот совет. За Кавказом действует Обручев. Он брат жены моего добрейшего начальника А. Ф. Бычкова, и вот подробности: три года назад он ездил в Турцию и написал об ней книгу в военном отношении. Он давал мысль о переходе при Систово и о занятии Шипкинского прохода. Мысль эту исполнили, но его к делу не пригласили. Приехав за Кавказ, он стал работать с Лорис-Меликовым¹⁰ и уже дважды собирался разбить Мухтар-Пашу¹¹, но не мог этого сделать, потому что Тергукасов¹² и другие начальники не исполняли приказаний. Итак, это торжество военной науки. Говорят, Обручев очень скромный и милый человек. А. Ф. Бычков много дней сиял как победитель.

Уныние здесь продолжается. Ходят эпиграммы, очень глупые и невеселые. Майков держит себя преудивительно: чтобы не огорчаться, он решил, что все идет прекрасно, и упрямо перетолковывает все факты в этом духе.

Не прислать ли Вам статьи Данилевского¹³? Они очень хороши, ясны, сильны. Вчера явилась та, в которой он доказывает враждебность Европы — это-то несомненно.

Может быть, Вам понравится то, что я напишу о психологии. Меня подбило то, что некоторые пункты, давно для меня ясные, до сих пор выставляются так путано и шатко. Как нарочно, я перед этим прочитал Th. Reid Inquiry into the human mind¹⁴, — превосходную книгу — ее рекомендует и Шопенгауэр. Давно уже я не испытывал такого удовольствия, как от этой книги.

Я послал Вам в подарок Sartor resartus¹⁵. Это — главное сочинение Карлейля; смело предлагаю его Вам, хоть знаю его только по частям.

Пословицы оказываются делом не легким. Даль¹⁶ продается по 15 р., так как все издание разошлось. Оказывается, что это одни из самых любимых русскими читателями книг, и за бесценок их не купишь. Издание Заикина считается хорошею книгою; я заплатил в магазине 1 р. 50.

Завтра пошлю Вам одну свою статью, которой, вероятно, Вы не читали — предисловие к Славянскому сборнику. Это все, что я писал по этому вопросу.

Итак, извините, что тороплюсь. Анны Карениной до сих пор напечатано 36 листов — что очень мало, но зависит вполне от типографии.

Всею душою Вам преданный, всем

сердцем желающий Вам добра

Н. Страхов

1877 17 окт. Спб.

¹ «Основания психологии» Г. Лотце. Лотце Рудольф Герман (Rudolf Hermann Lotze) (1817—1881) — немецкий философ и физиолог, один из основоположников психофизиологии. Изучал и преподавал сначала медицину, но вскоре увлекся философией, в 1844 г. был приглашен на кафедру философии в Гёттинген.

² «Философская пропедевтика, или основания логики и психологии» Т. Румпеля, книга была издана (СПб., 1878) в переводе умершего в 1873 г. П. М. Цейдлера. Книга Румпеля имеется в библиотеке Толстого в Ясной Поляне.

³ Николай Яковлевич Данилевский (см. прим. 4 к Письму 2 Страхова к Толстому от 18 ноября 1870 г.).

⁴ Самоубийство Анны Карениной — Ч. 7, Гл. XXXI.

⁵ Левицкий Казимир Васильевич (1835—1890) — генерал-майор, помощник начальника штаба действующей армии.

⁶ Великий князь (см. прим. 9 к Письму 158 Страхова к Толстому от 16-17 августа 1877 г.).

⁷ Император Александр II с 21 мая по 3 декабря 1877 г. находился в тылу действующей армии. «Я еду братом милосердия» — заявил он при отъезде из Петербурга.

⁸ Тотлебен Эдуард Иванович (1818—1884) — инженер-генерал. В русско-турецкую войну — помощник начальника Западного отряда, начальник обложения Плевны, руководил ее осадой. Затем командовал Рущукским отрядом, а с апреля 1878 г. — действующей армией.

⁹ Военный министр Д. А. Милютин (см. прим. 8 к Письму 158 Страхова к Толстому от 16-17 августа 1877 г.).

¹⁰ Лорис-Меликов Михаил Тариэлович (1824—1888), граф — генерал от кавалерии. Участник Крымской войны 1853—1856 гг. В русско-турецкую войну — командир корпуса. В 1879 г. временный астраханский, саратовский, самарский, затем харьковский губернатор. В 1880 г. начальник Верховной распорядительной комиссии, затем министр внутренних дел и шеф жандармов.

¹¹ Мухтар-паша — турецкий генерал, сын султана Абдул-Азиза, главнокомандующий турецкими войсками в Малой Азии. В 1875 г. генерал-губернатор Боснии и Герцеговины, в которых усмирил восстание, за что получил прозвище «Гази» (победитель).

¹² Гергукасов Арзас Артемьевич (1819—1881) — генерал-майор, в начале войны был назначен командиром Эриванского отряда.

¹³ Имеются в виду статьи Н. Я. Данилевского: «Чего мы вправе благоразумно желать от исхода настоящей войны» — газета «Русский мир» (1877, № 107 от 2 августа) и «Как отнеслась Европа к русско-турецкой распре» — «Русский мир» (1877, № 179 от 13 октября).

¹⁴ Рид Томас (Thomas Reid) (1710—1796) — английский философ-идеалист, основатель шотландской школы «здравого смысла» (интуитивной способности ума, врожденных принципов). Полное название его главного труда: «An Inquiry into the human mind, on the principles of common sense» (Эдинбург, 1764).

¹⁵ T. Карлейл, «Sartor resartus: the life and opinions of Herr Teufelsdröckh in three books» («Перекроенный портной. Жизнь и мысли профессора Тейфельсдрека в трех книгах»), вышедший отдельным изданием в 1836 г., с предисловием американского философа-эссеиста Р. У. Эмерсона (Ralph Waldo Emerson). Карлейл Томас (Thomas Carlyle) (1795—1881) — английский публицист, историк, философ.

¹⁶ Сборник В. И. Даля «Пословицы русского народа» (М-ва, 1862).

164. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

18-19 октября 1877 г. Ясная Поляна.

Очень вам благодарен, дорогой Николай Николаевич, за книги, в особенности за пословицы. Я наслаждаюсь ими. Статьи, пожалуйста, пришлите и вашу и Данилевского. Я в своей глуши и тишине чтец хороший. — Кончайте и присылайте вашу¹.

На переписанную вами последнюю страницу А[нны] К[арениной] мне смотреть совестно. Разумеется, я согласен с вами и с вставкой. Еще, если не напечатана свадьба, нельзя ли мне ее прислать. Мне хочется поправить неверность, что жених приехал в церковь раньше невесты². Сведения, сообщаемые вами о войне, очень интересны и приятны. Обручев, по всему, что я слышал про него, очень симпатичен.

Я всё ничего не делаю, кроме травли и стрельбы зайцев, и нездоровится физически и нравственно. Уныло. Но всё так же, как и всегда, часто думаю о вас и люблю вас.

Ваш Л. Толстой

¹ Страхов приступил к работе над давно задуманной им статьей «Об основных понятиях психологии».

² Списка Толстого, следовало сказать: «что невеста приехала в церковь раньше жениха», как это было в журнальной публикации «Анны Карениной» (Ч. 5, Гл. III). На ошибку в сцене венчания Толстому указывал Страхов в письме от 27-29 апреля 1876 г. В тексте отдельного издания 1878 г. Толстой исправил эту неточность.

165. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

6 ноября 1877 г. Ясная Поляна.

Только что хотел вам писать, дорогой Николай Николаевич, именно с тем, чтобы спросить у вас, что с вами делается — нет ли у вас горя, или не очень ли вы увлеклись работой, как получил ваше письмо¹.

Очень грустно мне за вас. Я по тону, которым вы говорили о покойном², чувствовал, что он вам очень близок и дорог. — Мне кажется, что из того, что я от вас знаю о нем, я ясно понимаю его характер, и он мне очень мил. Тем более сочувствую вам и тем менее могу ободрить вас, что я сам это последнее время в самом унылом, грустном, убитом состоянии духа. Разумеется, я не знаю, отчего это происходит; если бы я знал, я бы боролся. Но два главные предлога моей грусти, это моя праздность, постыдная и совершенная, и состояние жены, болезненная беременность и предстоящие в декабре роды. Менее важный предлог, это — мучительная эта война.

Знаю, что грех мне жаловаться. Но в душе я сам себе и только вам одному жалуюсь. Мучительно и унизительно жить в совершенной праздности и противно утешать себя тем, что я берегу себя и жду какого-то вдохновения. Всё это пошло и ничтожно. Если бы я был один, я бы не был монахом, я бы был юродивым — т. е. не дорожил бы ничем в жизни и не делал бы никому вреда.

Пожалуйста, не утешайте меня, и в особенности тем, что я писатель. Этим я уже слишком давно и лучше вас себя утешаю; но это не берет, а только внемлите моим жалобам и это уже меня утешит.

На днях слушал я урок священника детям из катехизиса. Всё это было так безобразно. Умные дети так очевидно не только не верят этим словам, но и не могут не презирать этих слов, что мне захотелось попробовать изложить в катехизической форме то, во что я верю, и я попытался³. И попытка эта показала мне, как это для меня трудно и, боюсь, невозможно.

И от этого мне грустно и тяжело.

Может быть, письмо мое подействует на вас по правилу similibus curantur⁴ и возбудит вас к энергии. Дай Бог. Но не сердитесь на меня за это.

Всей душой любящий вас
Л. Толстой

6 ноября.

¹ Письмо Страхова неизвестно.

² И. А. Шестаков (см. прим. 5 к Письму 154 Страхова к Толстому от 6 августа 1877 г.).

³ Статья Толстого с изложением христианского учения осталась неоконченной. Сохранившийся отрывок напечатан в: ПСС, Т. 17, С. 363—368.

⁴ Основное положение гомеопатов: similia similibus curantur — подобное излечивается подобным (лат.)

166. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

11 ноября 1877 г. Санкт-Петербург.

Все собираюсь писать к Вам, бесценный Лев Николаевич, и все боюсь, что вдамся в какие-нибудь жалобы, тоску и тому подобное, — что все можно очень удобно оставить при себе.

Смерть Шестакова еще очень давит меня, и давит меня какая-то скука — не нахожу вкуса в своих знакомых. Но стараюсь держаться за свою статью — Об основных понятиях психологии и твердо решил продолжать ее и кончить. Да еще действительную отраду доставляют мне корректуры Анны Карениной, в которую я продолжаю влюбляться все больше и больше. Я очень усердный корректор и надеюсь, что большая часть листов выйдут хороши; но я подвержен страшной слепоте, так что проскальзывают опечатки, сильно меня огорчающие. Огорчает меня отчасти и то, что типография так тянет — не понимаю, почему. Ведь прошло уже 3 ¹/₂ месяца — и дело только на половине. Рис мне не отвечает на мои упреки. Я уже исправлял поправленную Вами свадьбу — и полюбовался, как все вышло хорошо. Иногда мне приходит на мысль величественный вопрос Русского вестника: «зачем рассказана судьба несчастной женщины?» — и я удивляюсь, как это глупо. Хоть бы они вспомнили петуха, который нашел жемчужное зерно и спрашивает «к чему оно?»

До сих пор у нас стоит мокрая, противная осень — темно по целым дням и грязно.

Утешьте меня несколькими строчками. Что у Вас делается? Не принялись ли за работу? Что графиня? Передайте мое усердное почтение и желание здоровья.

Ваш всею душою
Н. Страхов

1877 11 ноября. Спб.

P.S. Я все собираюсь писать отцу Клименту¹ — и так мне совестно, что до сих пор не успел. Книга Исаака Сирина² оказалась совершенно невозможною для чтения, и я хочу достать другой перевод. Соловьев³ прекращает свои Начала цельного знания — не смею думать, что вследствие моих нападок, и начинает новую статью в Русском вестнике, которую и представит как диссертацию.

¹ Секретарь-келейник Оптинского старца Амвросия.

² «Иже во святых отца нашего Исаака Сирина» — книга христианского подвижника и писателя VII в.

³ В. С. Соловьев.

167. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

11…12 ноября 1877 2. Ясная Поляна.

Дорогой Николай Николаич. Пожалуйста, будьте так добры, подумайте и посоветуйте, что есть о первом времени Николая Павловича¹ и специально о войне 28, 29 года². И что есть, купите и пришлите. Я совсем разнемогся и сижу дома, и упражняюсь в игре на фортепьяно, и всё так же презренен и противен сам себе.

Ваш Л. Толстой

¹ Николай I Павлович (1796—1855) — русский император с 1825 г.

² Печь идет о русско-турецкой войне 1828—1829 гг., окончившейся Адрианопольским миром 1829 г.

168. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

26…27 ноября 1877 г. Ясная Поляна.

Получил ваше письмо¹ и все три посылки, дорогой Николай Николаевич, и больше всего был рад вашим портретам². Я так вспомнил вас хорошо и такое испытал чувство радости, что вы существуете и меня любите. Жена³ тоже обрадовалась вашему портрету, и мы начали хвалить вас. Показывали портрет всем детям и домочадцам, и все радостно улыбались. Портрет en face прелестен. И все это нашли.

Лучше утешить меня, как присылкой портрета и тем, что вы пишете, нельзя было.

Я чувствую, что скоро начну работать, и с большим увлечением, и забуду себя. Многие очень важные вещи стали для меня совершенно ясны, но сказать их не могу еще и ищу слов — формы. Очень благодарен за книги. Но Lacroix⁴ необходимы следующие томы. Простите, что утруждаю вас. Нет ли каталога книг, относящихся к царствованию Николая. Delacroix говорит в предисловии, что Корф⁵ ему говорил о таком каталоге.

Как жаль Попова⁶. Я его немного знал. Он очень был хороший, кажется. Вы правы, надо ждать — это вроде бессонницы. Ждать, пока придет сон, и невольное бдение занимать как-нибудь. Дай Бог вам плодотворного года. Мне кажется, что вы в хорошем, сильном духе.

Вы мне предлагаете философских книг. Мне нужно, но не философских, а о религии.

Желал бы я иметь Мах’а Müller’a и Burnouf а, они у меня были, но не мои; потом желал бы знать Страуса — не Жизнь Христа, а последнюю⁷, где он, как помнится, предлагает новую религию. И потом Ренана. Дорого ли это все будет стоить? Да еще не знаете ли чего-нибудь?

Есть ли в философии какое-нибудь определение религии, веры, кроме того, что это предрассудок?

И какая есть форма самого очищенного христианства? Вот в неопределенной форме те два вопроса, на которые я желал бы найти ответы в книгах.

От всей души обнимаю вас, дорогой и единственный духовный друг, Николай Николаич.

Л. Толстой

¹ Письмо Страхова неизвестно.

² Портрет Страхова, выполненный петербургским фотографом А. Елкиным, находится в яснополянском кабинете Толстого.

³ С. А. Толстая.

⁴ Имеется в виду сочинение французского писателя-романиста и историка Поля Лакруа (Paul Lacroix) «Histoire de la vie et du règne de Nicolas I, impéreur de Russie» («Жизнь и царствование императора Николая I»). 8 тт. (Париж, 1864—1875). Труд не был окончен.

⁵ Корф Модест Андреевич (1800—1872), барон — лицейский товарищ Пушкина, в 1849—1861 гг. — директор Публичной библиотеки, автор нескольких исторических трудов.

⁶ Попов Александр Николаевич (1821—1877) — историк, член-корреспондент Академии наук.

⁷ Толстой имеет в виду книгу Д. Ф. Штрауса «Der alte und der neue Glaube» («Старая и новая вера») (Бонн, 1872). Штраус Давид Фридрих (David Friedrich Strauss) (1808—1874) — немецкий теолог, библеист; его главный труд -«Das Leben Jesu» («Жизнь Иисуса»), 2 тт. (Тюбинген, 1835—1836), в котором он рассматривает евангельские события как мифы. И в том и в другом сочинении проповедовал пантеистическую религию. В Библиотеке Толстого в Ясной Поляне хранится издание «Das Leben Jesu» (Лейпциг, Издательство «F. A. Brockhaus», 1864). На форзаце книги шифры Императорской Публичной библиотеки и помета карандашом «double».

169. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

10 декабря 1877 г. Ясная Поляна.

Вчера получил объявление на книги, вероятно, от вас, дорогой Николай Николаич, и волнуюсь вопросом — исторические или о религии. У нас совершилось вечно важное и волнующее событие — роды жены. Она благополучно разрешилась мальчиком 5-го числа¹. И теперь до сих пор всё так хорошо, что и не верится после бывших страхов². Я всё это время, т. е. более двух недель, был болен — жар и зубная боль. Теперь вместе от двух болей оживаю. Что даст Бог — не знаю, но теперь могу сказать, что затевается работа, и я просыпаюсь. Пишите мне хоть коротенькие письма, чтобы знать, что вы. Работаете ли?

Ваш всей душой
Л. Толстой

10 ноября³.

¹ Андрей Львович Толстой родился в ночь с 5 на 6 декабря.

² Беременность С. А. Толстой протекала очень тяжело.

³ Описка Толстого. По содержанию совершенно очевидно, что письмо написано 10 декабря.

170. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

12 декабря 1877 г. Санкт-Петербург.

У нас в доме случилось большое горе, бесценный Лев Николаевич. Старший мальчик Стахеевых умер почти скоропостижно. Он слег в день моих именин¹, а 9-го утром умер. По словам доктора, у него были вместе скарлатина, тиф и жаба. Отец и особенно мать поражены ужасно. Это была их надежда, центр всей семьи. А доктор говорил, что мальчик был так худосочен, что всякая зараза должна была сломить его. Вот начинаются те несчастия, которых я боялся.

Последними двумя посылками книг я сам очень доволен. Лукьянович² мне достался за 4 р. — очень дешево. Теперь у Вас есть все главное о войне 1828 г. Ренана, Штрауса³ и Прудона⁴ я купил для Вас в П[убличной] библиотеке, из дублетов, — для чего просил Ив[ана] Дав[идовича] Делянова⁵. Взяли как можно дороже: за пять книг 9 р. 20 к., но это пустяки, так как книги ценные, запрещенные, и добыть их иначе стоило бы большой возни, и втрое больше денег. Я очень доволен своею выдумкою. Через неделю я Вам пришлю четвертую книгу Ренана L’Antéchrist⁶. Как добыть пятую, Les Évangiles⁷, не знаю; впрочем, в ней мало существенного.

Вопросы о религии, которые Вы задали мне, давно уже занимают меня. Я сам искал книг, излагающих это дело философски и исторически — и признаюсь, до сих пор мало нашел. Гегеля и Шеллинга (у них есть по тому и по два о религии) я не читал, чувствуя некоторое отвращение к этим умозрениям, после того, как Шопенгауэр мне, гегельянцу, вдруг показал дело в новом свете. Лучше Шопенгауэра я, разумеется, ничего не знаю в этой области. А потом Ренан. Штраус, как протестант, не понимает почти ничего в религии. Ренан же, при всех своих недостатках, имеет чрезвычайную ширину и многосторонность взгляда и, как католик и семинарист, посвящен вполне в религиозные чувства. Больше всего мне нравятся некоторые главы Les Apôtres⁸. Очень хороши также Études d’histoire religieuse⁹. Если хотите, я Вам пришлю.

Сочинение Emile Burnouf¹⁰ (не Eugène Burnouf, который разрабатывал Буддизм) La Science des religions — очень жидкая, мало поучительная книга, которую почти не стоит читать.

Я бы был в восторге, если бы Вам понравился Ренан; но в то же время боюсь Вашей неумолимой строгости, — что Вы не простите ему того, что ему следует прощать, чтобы найти удовольствие в остальном.

Макса Миллера¹¹ есть два сочинения — одно — первый том его сборника статей Chips from a German workshop (Т. I. 1867), a другое Introduction to the science of religion¹² (или Lectures), 1873. И то, и другое представляет только очерки, намеки, ничего цельного. В последнем он ссылается на Шеллинга, в подтверждение той мысли, что душа всякого народа, то, что делает народ народом, есть его религия; почему Миллер и принимает, что религии нужно разделить на арийские, семитические и туранские — по племенам.

Я спрашивал Вл. Соловьеваа, — и он мне не мог ничего указать. Указал, впрочем, Арх[иепископа] Хрисанфе³, Религии древнего мира, 2 тома, уже 1873-75, и хвалил. Но я уже принимался за эту книгу, и теперь опять заглянул в нее — нет, не нравится; слишком красноречиво, а дела и точности мало. Я пробовал затем заглядывать и в Веды и в Трипитаку — и был поражен этим океаном слов и образов, в котором трудно двигаться без руководителя.

Не могу выразить, как мне отрадно было, что Вы так носились с моим портретом; не думал я, что он того стоит и заслужит такую честь. Всякая Ваша ласка для меня бесценно дорога, и я оживаю от нее. Статья моя на Рождестве непременно будет написана. Очень желаю и прошу известий от Вас. Что здоровье графини? Что Ваше и детей?

Фет¹⁴ прислал мне чудесное приглашение на лето; в этом письме он сравнивает меня с куском душистого мыла. Я очень рад и сравнению, и приглашению.

Ваш всею душою
Н. Страхов

1877 г. 12 дек. Спб.

¹ 6 декабря — день памяти Св. Николая, архиепископа Мир Ликийских, чудотворца.

² Речь идет о книге Николая Андреевича Лукьяновича «Описание Турецкой войны 1828 и 1829 годов» в 4 частях (СПб., 1844—1847). Книга имеется в Библиотеке Толстого в Ясной Поляне.

³ Д. Ф. Штраус (см. прим. 7 к Письму 168 Толстого к Страхову от 26…27 ноября 1877 г.).

⁴ Прудон Пьер Жозеф (Pierre-Joseph Proudhon) (1809—1865) — французский социалист, основоположник анархизма. Толстой познакомился с ним в Лондоне в апреле 1861 г. Книги Прудона в Библиотеке Толстого в Ясной Поляне не числятся.

⁵ М. Д. Делянов — тогдашний директор Императорской Публичной библиотеки (см. прим. 4 к Письму 116 Страхова к Толстому от 8 мая 1876 г.)

⁶ Э. Ренан, «Антихрист» (1873).

⁷ Э. Ренан, «Евангелия» (1876).

⁸ Э. Ренан, «Апостолы» (1866).

⁹ Э. Ренан, «Этюды по истории религии» (1857).

¹⁰ Эмиль Бюрнуф (Emile Burnouf) — см. прим. 11 к Письму 102 Толстого к Страхову от 30 ноября 1875 г.

¹¹ Сборник различных статей М. Мюллера (Мах Müller) по языковедению, истории религий «Chips from a German workshop» («Осколки немецких мастерских») (Лондон, 1867—1875), Т. I (см. прим. 10 к Письму 102).

¹² М. Мюллер. Введение в науку о религии (или Лекции) (Лондон, 1873).

¹³ Сочинение архимандрита Хрисанфа (Ретивцева) «Религии древнего мира в их отношении к христианству. Историческое исследование» вышло в 3-х томах: Т. 1 — «Религии Востока» (1873); Т. II — «Религии Египта» (1875); Т. III — «Религии Семитических народов, Греции и Рима» (1878).

¹⁴ В письме от ноября 1877 г. Фет писал Страхову: «…Не буду говорить, до какой степени, после мимолетной встречи в Питере, меня тянуло сблизиться с Вами, как с мыслителем. В нашей умственной пустыне такое влечение более чем понятно; но, увидев Вас ближе, я открыл в Вас то, что для меня едва ли не дороже мыслителя. Я открыл в вас кусок круглого, душистого мыла, которое не способно никому резать руки и своим мягким прикосновением только способствует растворению внешней грязи, нисколько не принимая ее в себя и оставаясь все тем же круглым и душистым, плотным телом…» — журнал «Русское обозрение» (1901, вып. 1), С. 72.

171. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

17… 18 декабря 1877 г. Ясная Поляна.

Грустно мне за вас, дорогой Николай Николаевич. Я воображаю, как вам особенно тяжело было это горе людей, которых вы любите и с которыми живете. Но что значат слова: вот начинаются несчастья, которых я боялся?

За книги и те, и другие не могу вам сказать, как я вам благодарен. Я уже весь ушел в них, т. е. Штрауса, Ренана, Прудона. Мах Müller¹ и Burnouf y меня есть теперь. Одного мне нужно еще — это Канта этику, «Критика практич[еского] разума» кажется; но я выписал себе. Над Соловьева статьей² я долго ходил, боясь к ней приступить. Я видел, что она касается того самого, что занимает меня; и в изложении мыслей современного и соплеменного мыслителя есть особенная волнующая близость и значительность. Нынче я прочел ее. Всё шло прекрасно до стр. 12-й, где вдруг оказывается, что основные начала знания добра и зла бывают (это нашел Соловьев) отвлеченные и положительные, а положительные имеют силу тогда, когда за ними признается основание божественное. Что такое божественное? Что это за знание или мышление, при котор[ом] предполагается Бог, и что такое Бог? Прежде надо решить, законны ли те начала, к[оторые] не могут быть постановлены без Бога; или наоборот, законны ли те, к[оторые] без Бога. И что такое за необходимость вводить Бога? Случайное ли это суеверие, или неумелость выражения, или это необходимый прием мышления? И не единственный ли это прием мышления об основных началах (как я думаю)? И тогда, да и не только тогда, но и во всяком случае, нужно объяснить, говоря об началах, за кот[орыми] признается божественное основание, что такое это значит; ибо очевидно, что в этом основании-то и самое начало. А он классифицирует. Если бы он потрудился определить, что он разумеет под полож[ительными] начал[ами], имеющ[ими] основ[анием] божеств[енное], то он бы наткнулся на то самое начало, без которого не может быть и отвлеченных начал. Отвлеченные слова могут быть, но начал знания не может быть иных, как положительные (т. е. настоящие), ибо если бы они не были настоящие, не было и знания никакого. А основы эти необъяснимы разумом, находятся вне нас и потому божественны, не потому, что они прекрасны, непоколебимы, истинны, а потому, что они обнимают нас с нашим знанием, мы в них, в их власти, и потому они для нас боги или Бог. — Я увлекаюсь, высказывая то, что я думаю, и высказываю, кажется, неясно, но возражение мое Соловьеву и всем философским статьям этого рода остается во всей силе; нельзя, говоря об основах знания, вводить понятие Божества как случайный признак, годный для подразделения.

Потом, как неверно и мелко — его попытка опровержения Шопенгауера, что при сострадании мы будто содействуем призрачной, ложной жизни тех, кому мы сострадаем. Шоп[енгауер] говорит, что, отдаваясь состраданию, мы разрушаем обман обособления и отдаемся закону сущности вещей, единству, а что из этого выйдет — это всё равно. Его этика совпадает следовательно с метафизическим началом. Чего же еще можно требовать?

Против утилитаризма тоже неубедительны его доводы, что необходим абсолютный принцип почему Формула альтруизма опровергается, по-моему, точно так же просто, как и формула эгоизма. Встретившиеся в дверях еще скорее разойдутся, если подерутся, чем если каждый будет уступать один другому. Практического приложения этой формулы очевидно нет никакого и нелепость ее не бросается нам в глаза только потому, что нравственная истинность этого положения, соответствующего основному началу нашему, слишком очевидна.

Не взыщите, что, рассчитывая на благосклонность вашего понимания моих мыслей, высказываю их вам как попало. Радуюсь вашему обещанию — кончить статью на Рожестве. Смотрите же, не откладывайте и пришлите мне. Фет в восхищении от вашего письма и вашего обещания приехать к нему. — Мы опять вместе поедем, если Бог даст, так как я надеюсь, что вы лето ваше свободное время никому не обещаете, кроме нас.

Жена и ребенок³, слава Богу, здоровы, и я оживаю. Что я делаю? Не могу сказать, но я работаю и более доволен собой.

Я узнал в Туле, куда я ездил, как гласный, на земское собрание, Хомякова⁴, сына А[лексея] С[тепановича]. Очень хороший и умный человек. Хотелось бы вас познакомить с ним.

Ваш Л. Толстой

¹ Книга, с многочисленными пометами Толстого, хранится в Библиотеке Толстого в Ясной Поляне. См. прим. 12 к Письму 170 Страхова к Толстому от 12 декабря 1877 г.

² Имеется в виду статья В. С. Соловьева «Критика отвлеченных начал», печатавшаяся в журнале «Русский вестник» (1877, №№ 11, 12).

³ С. А. Толстая и новорожденный Андрей Толстой.

⁴ Хомяков Дмитрий Алексеевич (1841—1919) — помещик Тульской губернии, земский деятель и писатель.

172. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

24-27 декабря 1877 г. Санкт-Петербург.

От всей души поздравляю Графиню¹ и Вас, бесценный Лев Николаевич. Ну не правда ли, что Вы очень счастливый человек? У Вас в одно время родился сын² и выходит из печати Анна Каренина. Я, по крайней мере, думаю, что Вы иногда чувствуете всю удивительную роскошь своего существования. Мне приятно это думать. Область уязвимости у Вас огромная, но ведь это оттого, что Вы раскинулись умом и сердцем во всю ширину земной жизни. Я всею душою призываю на Вас продолжение этого благополучия. Пусть минует Ясную Поляну всякая бестолковая беда и всякое несвоевременное горе!

Может быть, Вы найдете странным сопоставление Карениной с Вашим новорожденным. Но для меня так вышло. Дни три тому назад я отослал последний лист корректуры — и до сих пор я весь еще переполнен Карениной; под конец чтение корректур сопровождалось волнением восторга и чуть не слезами. Я влюбился в Ваш роман ужасно. Когда я слышу рассуждения о нем, которые продолжаются (в Голосе три статьи Маркова — еще не читал), мне все приходит на мысль отзыв старой Княгини об Левине: «Он легкомыслен очень!» Совершенно так понимают Ваш роман все ценители, судя об Вашем легкомыслии по собственному.

Скажу одно: серьезность Вашего тона просто страшна; такого серьезного романа еще не было на свете.

Чтобы не заговориться, обращаюсь к Соловьеву. Я сейчас только прочитал еще его статью, явившуюся в Гражданине: «Вера, разум и опыт»³, первая статья — и я готов просто браниться. Это все болтовня, в которой маленькая искра философской работы потоплена в беспорядочной массе слов. Вы никогда не разберете, откуда оно идет, что у него свое, что чужое, что взято готовое, что прибавлено, что доказано, что вопрос. В сущности, его первая работа Кризис самая серьезная; а теперь он пустился без оглядки писать. Вы знаете, он диктует свои статьи стенографке?

Вы совершенно правы в Ваших замечаниях: утилитарианизм не только не опровергнут, а даже толком не изложен; а Шопенгауэр опровергается посредством прежалкого софизма. К таким софизмам он очень расположен; их множество в Философских началах цельного знания, я ловил его на них и в разговорах, и они причиной, что его мысли не достигают определенности, а все сбиваются на тавтологии.

То, что Вы пишете об необъяснимых основах, божественных, держащих нас в своей власти, без которых не было бы никакого знания и существования, — я, конечно, признаю вполне. Несказанное, немыслимое есть одно истинно сущее, как признают буддисты и китайский Лаоцзы⁴.

27 декабря. Вот уже четвертый день, как я пишу к Вам это письмо. Мешает мне немножко здоровье, немножко праздники и много -моя статья, за которую я взялся в тот же день, как отослал последнюю корректуру, и которая то надувает меня гордостью, то приводит в отчаяние. Но будет недурно, я уверен.

Об корректуре Карениной скажу то же, что Вы должны простить мне много ошибок, очень для меня горьких, но все же большею частью буквенных. Зато моя пунктуация должна непременно помочь пониманию читателей, и на множество страниц я просто любуюсь, — так мне это кажется теперь красивее и яснее. В награду прошу Вас — прикажите мне выслать два экземпляра романа — один для меня, другой — чтобы давать в чтение.

Вот начинаются несчастия. Я уже давно сообразил, что Стахеевы люди несчастные, больные, для которых нет впереди хорошего будущего, и я даже хотел эгоистически уйти от них, чтобы не нести своей доли тяжести; но видно уж поздно — мне их ужасно жалко. Стахеев говорит, что он не может молиться, что в молитве ему невольно видится бессмысленное дело…

Итак — с Новым годом, со старым счастьем! Помните, мы сидели тринадцать за столом? Я торжествую над предрассудками Константина Александровича⁵. Поздравляю Графиню и всех Ваших.

Лета я никому не обещал и ничего не желал бы лучше, как повторить прошлогоднее.

Всею душою Ваш
Н. Страхов

1877. 27 дек. Спб.

¹ С. А. Толстая.

² Андрей Львович Толстой.

³ «Гражданин», 1877, № 41-44 от 25 декабря 1877 г.

⁴ Лао Цзы (Ли Эр) — китайский философ, живший в VI веке до н. э., автор сочинения «Даодэцзин» — «Писание о нравственности» или «Книга о Пути и Благодати»

⁵ К. А. Иславин (см. прим. 2 к Письму 130 Страхова к Толстому от 3 января 1877 г.).

173. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

3 января 1878 г. Ясная Поляна.

Письмо ваше, дорогой Николай Николаевич, пришло в то время, как я был в Москве, и по возвращении моем жена мне сообщила, как одну из радостных новостей, что есть длинное письмо от вас «и такое милое». И я благодарю вас за это. За ужасный и огромный труд (что бы вы ни говорили) корректур моего романа я не благодарю, потому что слишком не соответствуют тому, что вы для меня этим сделали, всякие слова благодарности. — Постараюсь только не забывать этого. У нас всё, слава Богу, хорошо. Маленького¹ окрестили Степа² с моей Таней³ и на праздниках кроме своих никого не было. Здоровье мое, которое всё было дурно, теперь как будто поправляется, и начатая работа⁴ перебита праздниками, но не остановлена.

Вчера был у нас Фет и несколько раз принимался делать планы о том, как он увезет вас от нас и как я за вами приеду. Вы и не думаете о нас, а мы уже делим ваше время.

Критику чистого практического разума⁵ я приобрел. Нынче посылаю для получения по нем объявления от вас. Впрочем, теперь у меня книг и матерьялов по двум разнородным предметам так много, что я в них теряюсь.

Соловьева статью в Гражданине пришлите, пожалуйста. Заглавие очень для меня заманчиво. Вера, знание и опыт. Встретился в Москве с Б. Чичериным⁶. Он пишет сочинение о знании и вере. У меня живет учителем математики кандидат Петербургского] университета⁷, проживший два года в Канзасе в Америке в русской колонии коммунистов. Благодаря ему я познакомился с тремя лучшими представителями крайних социалистов — тех самых, которые судятся теперь⁸. Ну и эти люди пришли к необходимости остановиться в преобразовательной деятельности и прежде поискать религиозной основы. — Со всех сторон (не вспомню теперь кто) все умы обращаются на то самое, что мне не дает покоя.

С нетерпением жду вашей статьи⁹. Одна фраза вашего письма мне сделала больно. Вы пишете — отослал последние корректуры и взялся за свою статью. Вы нечаянно признались, что эта пустая работа мешала вашей.

Смерть Некрасова¹⁰ поразила меня. Мне жалко было его не как поэта, тем менее как руководителя общественного мнения, но как характер, который и не попытаюсь выразить словами, но понимаю совершенно и даже люблю не любовью, а любованьем.

Нынче пережил тяжелую минуту — должен был отказать нашему швейцарцу¹¹ — он сделался невыносим своею грубостью и дурным характером.

Есть ли в монгольской древней религии что-нибудь настолько же разработанное, как Веды¹², Трипитака¹³ и Зенд-Авеста¹⁴, и дошли ли и в этой религии до настоящего, т. е. высокого?

Откуда вы мне приводили слова Лаотцы?

Обнимаю вас от всей души, дорогой друг, и желаю вам в этом году того, о чем молюсь каждый день, спокойствия в труде.

Ваш Л. Толстой

О 2-х экз[емплярах]¹⁵ пишу с этой почтой.

3 генварь

1878

¹ Андрей Львович Толстой.

² C. A. Берс.

³ Татьяна Львовна Толстая.

⁴ Вероятно, над диалогом «Собеседники», начатом 20 декабря 1877 г. и продолженным в ближайшие дни (ПСС, Т. 17, С. 369—385).

⁵ «Критику практического разума» И. Канта; речь идет о только что вышедшем переводе Н. Смирнова.

⁶ Чичерин Борис Николаевич (1828—1904) — публицист, профессор Петербургского университета, философ и правовед. Книга Чичерина под заглавием «Наука и религия» вышла в Москве в 1879 г.

⁷ Алексеев Василий Иванович (1848—1919). Закончил математический факультет Петербургского университета, был участником народнического движения, сблизился с революционером-народником Николаем Васильевичем Чайковским (1850—1926) и проповедником учения о «богочеловечестве» Александром Капитоновичем Малиновым (1839—1904). В 1881 г. переселился, со своей гражданской женой Елизаветой Александровной Малиновой и тремя детьми, в самарское имение Толстых и занялся сельским хозяйством. Его обширные воспоминания опубликованы в издании: Летописи Государственного Литературного музея, Кн. 12 (М-ва, 1948).

⁸ Имеется в виду «процесс 193-х» — крупнейший политический процесс 70-х годов, разбиравшийся в Сенате с 18 октября 1877 по 23 января 1878 г. Число привлеченных к нему превышало 2500 человек (среди них было 355 женщин). По установлении степени виновности оно сократилось до 900. К началу суда осталось 193 обвиняемых, многие умерли в тюрьмах, некоторым, как Петру Алексеевичу Кропоткину (1842—1921), удалось бежать.

⁹ «Об основных понятиях психологии».

¹⁰ Поэт Н. А. Некрасов скончался 27 декабря 1877 г.

¹¹ Речь идет о гувернере-швейцарце Жюле Рее (Jules Rey). В письме к (археологу) графу Алексею Сергеевичу Уварову (1828—1884) от 31 января 1878 г. Толстой писал: «Дурного влияния на детей, если они в близких отношениях с родителями, он [Рей] иметь не может, а как машина может быть полезен, но хорошего, нравственного влияния от него ждать нельзя… Резюмируюсь: если его держать в руках, беспрестанно поправляя и выговаривая, то он может быть практически полезен в физическом надзоре и обучении, но нравственного влияния он никогда не будет иметь на воспитанников» (ПСС, Т. 62, С. 386—387).

¹² Веды — древние религиозные книги индусов.

¹³ Трипитака — собрание канонических книг буддийской религии.

¹⁴ Зенд-Авеста — религиозная книга древних иранцев, содержащая учение Заратустры.

¹⁵ Романа «Анна Каренина», в качестве вознаграждения Страхову за помощь в издании его.

174. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

20 января 1878 г. Санкт-Петербург.

Вы забываете, бесценный Лев Николаевич, что Вы очень замечательный писатель нашего времени, и что я — критик. Это звание критика, Вами очень пренебрегаемое, навязано было мне отчасти против моей воли, но, как я теперь вижу, не без причины, и я его признаю за собою, и ценю больше, чем Вы. Между прочим, ему я обязан большим благополучием — знакомством с Вами. Как бы то ни было, чтение корректуры Анны Карениной было для меня делом, а не потерею времени и не помехою настоящей работе. Так как я медленно понимаю, то мне нужно долго вникать в читаемое, — и я делал это с великим наслаждением, так как чувствовал, что тут у меня под ногами твердая почва. Если б не неисправности типографии, которая оказалась такою же, как все типографии, то кроме чувства самой полезной и привлекательной работы я ничем бы не мог помянуть корректуры Анны Карениной).

Но мы еще поговорим об этом романе, а теперь займемтесь текущими делами. Где Фет? И где Голохвастов? Нужно написать и тому, и другому. Голохвастов прислал мне оттиск драмы² своей жены с ее надписью, а Фет спрашивает, не переводить ли ему Критику Чистого разума Канта. Конечно не переводить — она уже переведена³, да и не подходит под мысль Фета, под его мечту о работе. Но я до сих пор ничего не придумал.

Моя работа идет недурно — я уже на конце статьи. С нетерпением буду ждать Вашего отзыва, и часто думаю о Вас, когда пишу. Это может быть начало длинных работ.

Чтобы писать стал сидеть дома. Теперь очень привык, и на вечерах (или так называемых днях) мне скучно. Даже ералаш⁴ не веселит.

Но, разумеется, был на похоронах Некрасова. Я не пошел к нему, когда он звал меня обедать, но на похоронах был не из одного любопытства. Зрелище было странное. Хотели раздуть как можно больше, но удалась разве десятая доля того, что ждали и хотели. Было не очень много: большею частию студенты, маленькая кучка литераторов — и никого больше, так что экипажей было до странности мало, и вся толпа имела мизерный вид. Несли на руках очень тихо. Священник, профессор Университета Горчаков⁵ сказал надгробное слово, которое своею фальшью до боли раздражило меня. Он восхвалял в покойном веру, надежду и любовь, не говоря, какие, и прочитал в церкви длинное стихотворение. На могиле я выслушал одну речь⁶, в которой Некрасова ставили выше Пушкина и Лермонтова. Толпа кричала браво!

Очень хотелось бы поговорить с Вами о Некрасове. Меня он привлекал просто как человек с волею, с страстями, который умел желать и добиваться, чего хотел. Немало нужно было практического ума, чтобы создать себе такую репутацию; а потом он уже был рабом своей репутации, уже жалко и невозможно было не стараться о ее сохранении. Но эта фальшь, и эти фальшивые похороны — сделали на меня тяжелое, почти гадкое впечатление. Клянусь Вам, Лев Николаевич, по правде, мне было бы стыдно, если бы это были мои похороны. Ни одного человека, сочувствующего искренно, а все сочувствия — фальшивые, — ведь это ужас! И тем ужаснее, чем больше фальшивых слез и чем громче фальшивые крики!

Ваши мысли об искании веры, которое так часто встречается, очень меня занимает. Сегодня еще я просматривал 4 тома Шеллинга⁷, Philosophie der Mythologie и Philosophie der Offenbarung, конечно, последняя грандиозная попытка этого рода; эти томы изданы после его смерти и, кажется, не произвели никакого влияния. Иногда я поддаюсь этого рода настроению, но зато потом мною овладевает просто ярость — так мне становятся противны всякие сделки с своею мыслью. В Оптиной Пустыни О. Амвросий дал мне Исаака Сирина. Я принялся читать, — представьте, что книга переведена на несуществующий язык, подобие славянского. Я бросил, так как не мог добраться смысла. Достал другой перевод, на русский язык. Читаю и чувствую, что переводчик не понимал половины того, что переводил, а очень старался о пышности выражений. Досада меня берет ужасная. Все ведь это сделки; — для верующих всякая бессмыслица хороша, лишь бы пахло благочестием. Они в бессмыслицах плавают, как рыба в воде, и скорее им противно все ясное и определенное.

Но я постоянно продолжаю свое чтение по предметам религии. Читаю M-me Guyon⁸, на которую ссылается Шопенгауэр, Koppen⁹ о Буддизме и т. д. Лаоцзы я привел из книги St. Julien: Le Livre de la voie et de la vertue, par Lao-Tseu¹⁰. По некоторым выражениям книга показалась мне очень глубокою; но я еще не занимался ею как следует.

Я получил 2 экземпляра Карениной, и очень Вас благодарю; но уже успел открыть некоторые опечатки, и они меня мучат.

Простите, бесценный Лев Николаевич; от всей души желаю Вам здоровья и успеха в той работе, которая обещает нам опять что-нибудь гигантское. Графине мое усердное почтение.

Ваш всею душою
Н. Страхов

Стасову ужасно хочется, чтобы Вы знали, что он признает Вас гениальным. Посылаю Вам его статью¹¹; Вы увидите, какая это горячка и какая бестолковщина.

1878. 20 янв.

¹ Закончив работу над корректурами первого отдельного издания романа «Анна Каренина», Страхов собрал все имевшиеся у него рукописи и отдал их переплести. К тому приложена заметка Страхова: «Этот том — экземпляр Анны Карениной, с которого печаталось отдельное издание 1878 года. Он состоит из листов, вырванных из „Русского вестника“ и содержит в себе поправки и перемены, сделанные рукой самого автора. Но так как тут встречается и моя рука, то считаю нужным рассказать, как это случилось. Летом 1877 года я гостил у гр. Л. Н. Толстого в Ясной Поляне (июнь, июль) и подал ему мысль просмотреть Анну Каренину, чтобы приготовить ее для отдельного издания. Я взялся прочитывать наперед, исправлять пунктуацию и явные ошибки и указывать Льву Николаевичу на места, которые почему-либо показались мне требующими поправок, — преимущественно, даже почти исключительно неправильности языка и неясности. Таким образом сперва я читал и наносил свои поправки, а потом Л. Н. Так дело шло до половины романа, но потом Л. Н., все больше и больше увлекаясь работой, перегнал меня и я поправлял после него, да и прежде всегда просматривал его поправки, чтобы убедиться, понял ли я их и так ли разбираю — потому что мне предстояло держать корректуру.

Утром, вдоволь наговорившись за кофеем (его подавали в полдень на террасе), мы расходились и каждый принимался за работу. Я работал в кабинете, внизу. Было условлено, что за час или за полчаса до обеда (5 часов) мы должны отправляться гулять, чтобы освежиться и нагулять аппетит. Как ни приятна была мне работа, но я, по свойственной мне внимательности, обыкновенно не пропускал срока и, изготовившись на прогулку, принимался звать Л. Н. Он же почти всегда медлил и иногда его было трудно оторвать от работы. В таких случаях следы напряжения сказывались очень ясно: были заметны приливы крови к голове, Л. Н. был рассеян и ел за обедом очень мало.

Так мы работали каждый день больше месяца. Этот упорный труд приносил свои плоды. Как я ни любил роман в его первоначальном виде, я довольно скоро убедился, что поправки Л. Н. всегда делались с удивительным мастерством, что они проясняли и углубляли черты, казавшиеся и без того ясными, и всегда были строго в духе и тоне целого. По поводу моих поправок, касавшихся почти только языка, я заметил еще особенность, которая хотя не была для меня неожиданностию, но выступила очень ярко. Л. Н. твердо отстаивал малейшее свое выражение и не соглашался на самые по видимому невинные перемены. Из его объяснений я убедился, что он необыкновенно дорожит своим языком и что, несмотря на всю кажущуюся небрежность и неровность его слога, он обдумывает каждое свое слово, каждый оборот речи не хуже самого щепетильного стихотворца.

A вообще — как много он думает, как много работает головою, — этому я всегда удивлялся, это поражало меня как новость при каждой встрече, и только этим обилием души и ума объясняется сила его произведений.

1880. 18 Апр. Спб.

За восьмою частью здесь помещены четыре печатных листа, содержащие начало „Анны Карениной“. Эти листы и следующие за ними корректуры составляют остатки того первого издания, которое думал сделать Л. Н. прежде, чем стал помещать свой роман в „Русском вестнике“. Печатание начато было в Москве, и корректуру взялся просматривать Ю[рий] Ф[едорович] Самарин. Но потом, если не ошибаюсь, в самом начале 1875 года, Л. Н. обратился с корректурами ко мне. На пятом листе, однако же, все дело остановилось.

Н. Страхов

1880 18 Сент. Спб.».

Этот переплетенный том был передан Страховым в рукописное отделение Императорской Публичной библиотеки в Петербурге. В настоящее время том хранится в ОР ГМТ. О Ю. Ф. Самарине см. прим. 5 к Письму 111 Страхова к Толстому от 8 апреля 1875 г.

² Драма в стихах О. А. Голохвастовой «Две невесты» была напечатана в журнале «Русский вестник» (1877, № 10), и в том же году вышла отдельным изданием в Москве. О Голохвастовой см. прим. 1 к Письму 124 Страхова к Толстому от 4 ноября 1876 г.

³ Труд И. Канта «Критика чистого разума» был переведен в 1867 г. Михаилом Ивановичем Владиславлевым (1840—1890), профессором (с 1868) философии, впоследствии ректором Петербургского университета (с 1887).

⁴ ералаш — старинная карточная игра.

⁵ Протоиерей Михаил Иванович Горчаков (1838—1910), профессор церковного права в Петербургском университете.

⁶ Имеется в виду речь теоретика марксизма Георгия Валентиновича Плеханова (1856—1918), в то время одного из руководителей революционной народнической организации «Земля и воля». О Пушкине на похоронах Некрасова говорил и Достоевский. См.: Дневник писателя. 1877, Декабрь. «Смерть Некрасова. О том, что сказано было на его могиле».

⁷ «Философия мифологии и Откровения, или Положительная философия» -изложенное в многочисленных лекционных курсах религиозно-философское учение, разработанное Шеллингом в 1830-50-х гг. В 1863 г. Страхов перевел первые две лекции из этого сочинения. Под заглавием «Историко-критическое введение в философию мифологии» перевод был опубликован в журнале «Якорь» (1863, №№ 1, 2, 4, 7).

⁸ Кувье де ля Мотт Гион Жанна-Мария (Jeanne-Marie Bouvier de la Motte Guyoi) (1648—1717) — писательница по религиозно-нравственным вопросам. Ее сочинения: «Кратчайший и легчайший способ молиться, коим каждый легко может приобрести внутреннюю сердечную молитву и достигнуть чрез то высокого совершенства» (СПб., 1821; 2-е изд. — СПб., 1822) и «О последовании младенчеству Иисуса Христа», переведенные Дмитрием Евгеньевичем Кашкиным (1771—1843) и др., были запрещены к обращению.

⁹ Кёппен Фридрих (Friedrich Koppen) (1775—1858) — немецкий философ, главное его сочинение: «Darstellung des Wesens der Philosophie» («Изложение сути философии») (Нюрнберг, 1810).

¹⁰ Жюльен Станислас (Stanislas Julien) (1799—1873) — выдающийся французский ученый-ориенталист, руководитель кафедры китайского языка в Collège de France. Французский перевод книги китайского философа Лао-Цзы «Книга о Пути и Благодати» вышел в Париже в 1841 г.

¹¹ В. В. Стасов. Письмо к издателю — «Новое время» (1877, № 433).

175. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

27? января 1878 г. Ясная Поляна.

Не получая долго от вас писем, дорогой Николай Николаевич, я все время радовался мыслью, что вы, верно, работаете (и так оно и вышло), и скучал. Так скучал даже, что писал Степе, чтобы он зашел к вам и узнал о вас, и мне написал. Буду отвечать по пунктам. Голохвастов, вероятно, в деревне, писать ему, Новый Иерусалим -город не знаю, как зовут*.

Фет в новом своем именье — Московско-Курск[ая] дорога, станция Будановка¹. В последнем письме он прислал мне стихотворение прекрасное².

Вот вам две пары стихов.

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Та трава, что вдали на могиле твоей,

Здесь на сердце, чем старе она, тем свежей,

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

У любви есть слова, те слова не умрут.

Нас с тобой ожидает особенный суд;

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Похороны Некрасова. Ужаснее подобных зрелищ для меня ничего нет.

Наглая жизнь у вас в вертепах, как Петербург, так разгуливается, что и на не подлежащие ей явления смерти хочет наложить свою руку. И что смешнее всего, хочет отнестись к тайне смерти со всем свойственным ей умением приличия, — торжественно по чину; и тут-то вся ничтожность, мерзость ее тычет в глаза тем, у кого есть глаза. — Как будто не только Некрасов[ская] слава, но слава всех великих людей, собранная на одну голову, могла бы быть прилично упомянута над трупом.

О Некрасове я недавно думал. По-моему, его место в литературе будет место Крылова³. То же фальшивое простонародничанье и та же счастливая карьера — потрафил по вкусу времени — и то же невыработанное и не могущее быть выработанным — настоящее присутствие золота, — хотя и в малой пропорции и в не подлежащей очищению смеси.

Об искании веры. Вы пишете, что «всякие сделки с мыслью вам противны». Мне тоже. Еще пишете, что для «верующих всякая бессмыслица хороша, лишь бы пахло благочестием (я бы заменил: лишь бы проникнуто было верою, надеждою и любовью)**. Они в бессмыслицах, как рыба в воде, и им противно ясное и определенное». И я тоже. — Я об этом начал писать и написал довольно много, но теперь оставил, увлекшись другими занятиями. Но рассчитывая на вашу способность (необычайную) понимать других, попытаюсь в этом же письме сказать, почему я думаю, что то, что вам кажется странным, вовсе не странно.

Разум мне ничего не говорит и не может сказать на три вопроса, к[оторые] легко выразить одним: что я такое? Ответы на эти вопросы дает мне в глубине сознания какое-то чувство. Те ответы, кот[орые] мне дает это чувсто, смутны, неясны, невыразимы словами (орудием мысли).

Но я не один искал и ищу ответов на эти вопросы. Всё жившее человечество в каждой душе мучимо было теми же вопросами и получало те же смутные ответы в своей душе. Миллиарды смутных ответов однозначущих дали определенность ответам. Ответы эти — религия. На взгляд разума ответы бессмысленны. Бессмысленны даже по тому одному, что они выражены словом; но они все-таки одни отвечают на вопросы сердца. Как выражение, как форма, они бессмысленны, но как содержание они одни истинны. Смотрю всеми глазами на форму — содержание ускользает; смотрю всеми глазами на содержание — мне дела нет до формы. Я ищу ответа на вопросы, по существу своему высшие разума, и требую, чтобы они выражены были словами, орудием разума, и потом удивляюсь, что форма ответов не удовлетворяет разуму. Но вы скажете: поэтому и ответов не может быть. Нет, вы не скажете этого, потому что вы знаете, что ответы есть, что этими ответами только живут, жили все люди и вы сами живете. Сказать, что этих ответов не может быть, всё равно, что сказать, ехавши по льду, что реки не могут замерзать, потому что от холода тела сжимаются, а не расширяются. Сказать, что эти ответы бессмысленны, то же, что сказать, что я чего-то в них не умею понимать. И не умеете вы понимать, как мне кажется, вот что: ответы спрашиваются не на вопросы разума, а на вопросы другие. Я называю их вопросами сердца. На эти вопросы с тех пор, как существует род человеческий, отвечают люди не словом, орудием разума, частью проявления жизни, а всею жизнью, действиями, из которых слово есть одна только часть. Все те верования, которые я имею, и вы, и весь народ, основаны не на словах и рассуждениях, а на ряде действий, жизни людей, непосредственно (как зевота) влиявших одна на другую, начиная с жизней Авраамов, Моисеев, Христов, святых отцов, но внешними даже действиями: коленопреклонениями, постом, соблюдениями дней и т. п. Во всей массе бесчисленной действий этих людей почему-то известные действия выделялись и составляли одно целое предание, служащее единственным ответом на вопросы сердца. И потому для меня в этом предании не только нет ничего бессмысленного, но я даже и не понимаю, как к этим явлениям прилагать проверку смысленного и бессмысленного. Одна проверка, которой я подвергаю и всегда буду подвергать эти предания, это то, согласны ли даваемые ответы с смутным одиночным ответом, начертанным у меня в глубине сознания (о котором я говорил прежде). И потому, когда мне это преданье говорит, что я должен хоть раз в год пить вино, которое называется кровью Бога, я, понимая по-своему или вовсе не понимая этого акта, исполняю его. В нем нет ничего такого, что бы противоречило смутному сознанию. Также я в известные дни ем капусту, а в другие мясо, но когда мне предание (изуродованное борьбой разумной с различными толкователями) говорит: будемте все молиться, чтобы побить побольше турок, или даже говорит, что тот, кто не верит, что это настоящая кровь и т. п., тогда, справляясь не с разумом, но с хотя и смутным, но несомненным голосом сердца, — я говорю: это предание ложное. Так что я вполне плаваю, как рыба в воде, в бессмыслицах и только не покоряюсь тогда, когда предание мне передает осмысленные им действия, не совпадающие с той основной бессмыслицей смутного сознания, лежащего в моем сердце. Если вы поймете, несмотря на неточность моих выражений, мою мысль, напишите мне, пожалуйста, согласны ли вы с ней или нет, и тогда почему. Совестно мне это говорить, но говорю, что чувствую: я так убежден в том, что я говорю, и убеждение это так для меня отрадно, что я не для себя желаю вашего суждения, но для вас. Мне бы хотелось, чтобы вы испытывали то же спокойствие и ту же свободу душевную, которую испытываю я. Знаю, что пути постигновения даже формальных, математических истин для каждого ума — свои, тем более они должны быть свои особенные для постигновения метафизических истин, но мне так ясно (как фокус, который вам показан), что не могу понять, в чем для других может еще быть непонятен этот фокус. Знаю тоже, что если мне в Москву надо ехать на север и сесть на машину в Туле, то это никак не может служить общим правилом для всех людей, находящихся на разных концах света и желающих приехать в Москву, — тем более для вас, потому что знаю, что у вас с собой много поклажи (ваше знание и прошедшие труды), а я налегке; но я могу вас уверить, что я в Москве, больше никуда не могу желать ехать, и что в Москве очень хорошо. Я вам написал, как я приехал, и, не зная хорошенько, где вы находитесь, прошу вас проверить мой маршрут — не годится ли он вам? Пожалуйста, когда вам будет время, напишите мне, в чем окажется разница предлагаемого маршрута, и где он на ваш взгляд неверен. Да, пожалуйста, погрубее пишите мне и критикуйте меня, чтобы короче и можно бы больше сказать.

У меня явилась дерзкая мысль. Что если бы вам было свободно, и расход поездки для вас незначителен, и вы любите нас по-старому, что если бы вы приехали к нам на блины на несколько деньков?

Простите, если это приглашение слишком смело. Я пускаю его, надеясь, что вы не рассердитесь, а если из 100 есть 1 шанс, что возможно, то отчего не рискнуть тем, что было бы такой радостью. О религии мы бы не говорили. Может быть, я буду в Петербурге. Но в Петербурге] я вас не увижу.

Ваш Л. Толстой

Я всю эту зиму хвораю и не выхожу из дома. А раза два лежал в постели по нескольку дней.

• (Зовут Воскресенск.) — Вставка С. Л. Толстой.

¹ Новое имение Фета, которое он купил в 1877 г., называлось Воробьевка, оно находилось близ большого торгового села Коренная Пустынь под Курском.

² Стихотворение «Alter ego», навеянное воспоминаниями о любви к Марии Лазич.

³ Крылов Иван Андреевич (1769—1844) — баснописец, драматург, журналист.

• • Вера — что я могу знать, любовь — что я должен делать, надежда — чего я могу надеяться. — Примечание Л. Н. Толстого.

176. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

3 февраля 1878 г. Санкт-Петербург.

Спб. 1878. 3 февр.

Конечно, я к Вам приеду, бесценный Лев Николаевич.

На что нам деньги? На веселье.

Кому их жаль?

Простите, что шучу; но в самом деле — у меня и деньги есть, и посещение к Вам — сущая радость. В среду на масленой вечером я буду у Вас. И лошадей не высылайте — все будет легко и без хлопот.

Вы мне написали чудесные мысли, которые очень поразили меня и с которыми не могу не согласиться. В одном только буду противоречить. Вы пишете, что ответы религии на вопросы нашего сердца сложились, выработались некоторым взаимодействием человеческих жизней. Но тогда они представляли бы прогрессивное движение — правильное, повышающееся. Между тем этого допустить нельзя. В религии сильнейшим образом действуют — консерватизм и синкретизм. Верование, имеющее определенный смысл, сохраняется, несмотря на то, что смысл утрачен, или совершенно изменился. И различные верования, даже противоречащие, срастаются вместе и примиряются каким-то странным образом. Поэтому рост религии есть совершенно неправильное усложнение, которое делает ее все страннее и неправильнее — с точки зрения ума.

Христианство все в себе совместило — и буддизм, и иудейство, и язычество; оно отозвалось на все вопросы сердца, — зато понимать его уже вовсе невозможно. Как мне горько иногда, что воспитанный на евангелии, я теперь не могу читать его с ясной мыслью. Буддизм или магометанство понятнее — Вы сами это знаете.

Когда я писал свою статью о психологии, мне пришло на мысль, что сон есть настоящая картина того, как живет человечество. Оно в целой своей массе, конечно, мыслит, желает и чувствует; но так, как мы это делаем во сне. Самые странные сочетания представлений кажутся ему полными смысла (Вы это описывали столько раз); чувства и желания вызывают сейчас же образы — и мы им верим. И все это, конечно, имеет смысл, все это — живое; но чем дольше спит человечество, тем разнообразнее и сложнее выходят его сновидения. Старые сны не исчезают, а приплетаются к новым, и путаница растет без конца. В глубине, конечно, совершается рост жизни, и постепенно светлеет сознание; но рядом с этим, на поверхности, продолжается беспорядочный вихорь образов.

В настоящую минуту я обременен тяжелым делом — я считаю себя обязанным ездить на лекции Соловьева о религии¹. 29 янв[аря] была первая, сегодня вторая. Если желаете скоро иметь о них понятие, достаньте Голос; да не прислать ли Вам? А когда приеду, я расскажу Вам подробно свои впечатления. Мне так странно бывает, что я готов спрашивать себя: не во сне ли это? Соловьев нашел себе покровителей в Константине Николаевиче², Евгении Максимилиановне³ и пр[очих]. Макарий⁴, Архиеп[ископ] Литовский, его слушает. Сегодня постараюсь пересмотреть великосветскую публику. Но, кажется, напрасно я буду искать там серьезного человека, который любит настоящее и умеет отличать его, который знает, что такое искренность и правда. Не поверите, как это все тяготит меня. На беду же я знаком с Соловьевым. Я чувствую, что мне следовало бы говорить ему, сказать ему свое мнение и об его рассуждениях и об той обстановке, среди которой он действует. Но я пока молчу и собираюсь с мыслями, а дело идет все шире и дальше, как сновидение, которого не можешь остановить, хотя и чувствуешь, что спишь.

Вчера был у меня милейший Степан Андреевич⁵ и доставил мне большую радость. Все о Вас говорили и договорился он до того, что слезы нежности выступили на глаза.

Вы пишете, что Вам нездоровится эту зиму — как это грустно! И все Ваше настроение за последнее время не раз наводило на меня грусть. Та непрерывная духовная работа, которая в Вас совершается, имеет несколько мрачный характер. Вы не даете себе отдыха. И не могу я сказать Вам ничего, что бы Вам помогло. Только любовь моя и уважение к Вам возрастают.

Моя работа запнулась на самом конце и никак не хочет кончиться.

Вдруг изменилось настроение духа, пропала уверенность и ясность мысли.

Стасов пристает ко мне, чтобы я Вас упросил

1) Дать свой портрет для Публичной библиотеки.

2) Позволить Третьякову послать Ваш портрет на Парижскую выставку⁶.

Простите пока.

Ваш всею душою
Н. Страхов

Об Некрасове как верно! Сравнение его судьбы с судьбой Крылова — поразительно; а между тем, по содержанию, по тону — по-видимому никакого сходства.

Говорят, что в Анне Карениной много опечаток; я знаю, что Вы мне это простите; но самому мне очень досадно.

¹ В. С. Соловьев, в то время 24-летний магистр философии, прочитал одиннадцать лекций, составивших цикл «Чтения о богочеловечестве». Устроителем лекций было Общество любителей духовного просвещения, читались они в зале Соляного городка в Петербурге. (Соляной городок — дом на Фонтанке, построенный на месте старого Соляного двора. В нем помещались научные учреждения и были лекционные и концертные залы). Сбор от лекций В. С. Соловьева шел в пользу Красного Креста для помощи раненым в русско-турецкой войне.

² Великий князь Константин Николаевич (1827—1892), второй сын императора Николая I. В 1862—1863 гг. наместник Царства Польского, в 1865—1881 — председатель Государственного совета.

³ Евгения Максимилиановна — супруга принца Александра Петровича Ольденбургского.

⁴ Макарий (в миру: Михаил Петрович Булгаков) (1816—1882) — историк, богослов, публицист, академик по отделению русского языка и словесности Академии наук, в 1879—1882 гг. — митрополит Московский и Коломенский.

⁵ С. А. Берс (брат С. А. Толстой).

⁶ Портрет Толстого, написанный Иваном Николаевичем Крамским для собрания Павла Михайловича Третьякова (1832—1898), выставлялся на Всемирной выставке в Париже (под № 77). «Будет ли кому-нибудь из европейской публики, в Париже, настолько же дорога, как и нам, эта картина… Кто будет там, как мы, всматриваться, на портрете, в эти мужественные, хотя и мало красивые, даже, на первый взгляд, ординарные черты лица, кто будет, как мы, отыскивать ум и талантливость, доходящую иногда до гениальности, в глазах у такого человека? …Крамской написал тут лучший свой портрет, дал тут на свет лучшее свое создание, и то, что так долго ему не давалось, мастерская краска, талантливость могучего и поразительно прекрасного колорита тут вдруг откуда-то у него очутились и взяли такую могучую, неожиданную ноту, какие встречаешь у капитальнейших портретистов XVII века…» — писал В. В. Стасов в газете «Новое время» от 30 марта 1878 г. Об И. Н. Крамском см. прим. 5 к Письму 58 Толстого к Страхову от 23…24 сентября 1873 г.

177. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

7 февраля 1878 г. Ясная Поляна.

Пишу только несколько слов, дорогой Николай Николаевич, только чтобы выразить вам свою радость и благодарность за то, что вы так готовно отнеслись на мое робкое предложение. Верьте, что все домашние обрадовались, когда я, торжествуя, объявил им это известие, а о себе и говорить нечего. Нет, пожалуйста, телеграфируйте на Козловку. Для вас и лишний расход и хлопоты, а для нас веселое катанье. Мы, если погода хороша, с детьми приедем за вами. «Дали бабе холст, говорит — толст, дали тоне, она говорит — дай боле». Так и я уже думаю: нельзя ли вам побольше дать нам времени. Именины мои¹ день до масляницы². Вот если бы с 17-го до конца масляницы и ефимонов³.

Ваше противуречие не признаю. Как ответ на вопросы сердца дает религия христианская с эвхаристией⁴ и т. п., так ответ на вопрос геометрический дает наука. — Она говорит: отношение окружности к диаметру — л.

я есть тоже усложнение и тоже неправильно с точки зрения разума. Первое объяснение мужика, что диаметр втрое меньше окружности, проще. А по сущности своей я неправильно, ибо несоизмеримо. И сколь ни много различных выражений я, смотря по степени приближения, они все и неправильны с точки зрения разума, и верны с точки зрения другой. Но я вижу, что мой путь — не ваш путь.

Я еду завтра в Москву за книгами⁵. Круг нужных мне книг теперь очень определился, и чего я не найду в Москве, я имею дерзость рассчитывать на вас, о чем мы переговорим.

Я дома буду 11, если Бог даст, и к тому времени буду ждать вашего ответа, когда выслать лошадей и начинать радоваться.

Ваш Л. Толстой

¹ Именины Толстого праздновались 18 февраля.

² Масленица в 1878 г. приходилась на 20-26 февраля.

³ ефимоны (правильно: мефимоны) — церковная служба на первой неделе Великого поста.

⁴ Евхаристия (от греч. εύχαριστία — благодарение) — название одного из главнейших таинств церкви, причащения, признаваемого всеми христианскими исповеданиями. Совершение его составляет главное христианское богослужение — литургию, во время которой причащающиеся верующие приобщаются к Христу, вкушая во время литургии хлеб и вино, в которых воплощено его тело и кровь.

⁵ Толстой выехал в Москву 8 февраля и пробыл до 11. Целью поездки было собирание исторических материалов для романа «Декабристы», который не был завершен.

178. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

11 февраля 1878 г. Санкт-Петербург.

Я сам думал об Ваших именинах, бесценный Лев Николаевич. Но по одному расчету, может быть глупому, я решился пожертвовать настоящим будущему. Нынешнее лето я уже заранее решил прогулять все три месяца, и мне не хотелось бы делать заметной прогулки среди года. Но кроме того, на меня напал какой-то дурной стих: Ваше милое письмо заставило меня подумать, что я не стою этой радости и этого расположения. Что я привезу Вам? Нет во мне ничего хорошего.

Но для меня будет большая радость увидеть Вас. Пишу Вам наскоро, чтобы только подтвердить, что приеду к Вам в середу на масленной. Нарочно поеду с пассажирским поездом и высажусь на Козловке — которая для меня стала уже милою, родною.

Я еще напишу Вам.

А отчего бы не приехать к Вам во вторник? Вот это можно, потому что в понедельник — Ученый комитет, а чистый понедельник¹ можно манкировать.

Ваш всею душою
Н. Страхов

1878 февр. И. Спб.

¹ чистый понедельник — так в просторечии называется первый день Великого поста, времени строгого воздержания, приготовляющего христиан к должной встрече праздника Пасхи.

179. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

28 февраля-1 марта 1878 г. Ясная Поляна. Дорогой Николай Николаич.

Пишу вам несколько строк, чтобы договорить вам то, что я хотел сказать внизу¹ и сконфузился, не сумел сказать. А именно, что мне не хотелось благодарить вас за ваш приезд, потому что эта благодарность слишком отзывается условностью и пошлостью, а наши отношения так мне дороги, с одной стороны, а с другой стороны — так тверды и серьезны, что не хочется их портить условными и лестными речами друг другу. Надеюсь, что вы благополучно доехали и принялись за работу.

Ваш Л. Толстой

¹ Очевидно, при проводах Страхова из Ясной Поляны, где он пробыл с 22 по 28 февраля.

180. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

2 марта 1878 г. Санкт-Петербург.

Как Вы милы, бесценный Лев Николаевич! Не успел я начать письмо к Вам, как получил Ваше, с такими дорогими, сердечными словами! А я все время думал о Вас и о том, что напишу Вам. Я приехал благополучно, и, кажется, наконец оживаю. Но готов сердиться на те светлые минуты, которые на меня находят. Скажите, зачем все это волнение? Дурное расположение духа, от этого — боязнь произвести на Вас дурное впечатление, от этого — досада на самого себя, от этого еще хуже расположение, еще больше боязнь, еще сильнее досада, и на себя, и даже как будто на Вас! Ах, как это глупо, глупо! А теперь два дни отдыха, светлая тихая погода — и без причины налетают хорошие минуты. В заключение все-таки скажу, что, несмотря ни на что, у нас были очень хорошие разговоры, и я вернулся от Вас чрезвычайно сытый. Разговоры об логике, об воле — Ваша мысль об религии, как о вопросах сердца — я думаю, что тут мы с Вами не празднословили; мне чувствуется что-то твердое под ногами. За работу еще не принимался, но думаю о предмете все усерднее и успешнее. Ничего бы мне так не хотелось, как заслужить Вашу похвалу и Ваше согласие.

Меня одолел тут один приезжий, мой бывший товарищ по Институту, с которым у нас есть несколько очень сладких общих воспоминаний. Ему только 45, но это уже почти седой старичек (он маленький), сухой до невозможности, плохо видящий и плохо владеющий ногами. Говорили мы с ним, вспоминали старое и наконец — о чем, Вы думаете, он стал просить меня чуть не со слезами? Чтобы я посвятил ему хоть одну страницу и напечатал бы с полным обозначением его имени! Мне стало и смешно, и жалко — а ведь этот червяк, подумал я, сидит и во мне самом!

Узнал я кое-какие новости. В Москве столкнулся с Г. Градовским¹ (Гамма), который прямо приехал из Сан-Стефано². Он рассказывал так: главный наш подвиг — переход через Балканы. За Балканами мы нашли разоренную страну, усыпанную трупами; сперва там турки резали болгар, а потом — болгары турок. Но, по счастию, огромные съестные запасы не были уничтожены. Ими мы питались, и только это позволило нам дойти до Константинополя, куда наши войска пришли оборванные, как нищие. Военное начальство не умело снабжать и не снабжало ничем. Только то и получали войска, что доставлял Красный Крест, везде действовавший с большою пользою. Признаюсь — неутешительно! — Болгария, говорит Градовский, должна быстро обрусеть — так похож язык, и таков естественный путь.

Много худого я слышал о пленных турках³. Рассказывала Кашпирева⁴, ездившая в деревню по делу. «У нас турка дохнет; ее гонят большими толпами без платья и обуви; мертвых и больных сваливают в одну повозку, — лишь бы доставить до места в том числе, в каком сказано; десятки замерзают на каждой станции. Одна барыня пожертвовала для них — туфли! На станциях турка забивается в углы, за печку, — и тогда ее штыками выгоняют в дорогу». Ужасно слушать, и добрая Софья Сергеевна не решилась взглянуть, когда ее приглашали посмотреть на эту картину. Все забываю Вам сказать, что Кашпирева твердо помнит свой долг Вам⁵, и непременно с Вами расквитается.

Пока простите, бесценный Лев Николаевич. Всей душой желаю, чтобы хворость нападала на Вас реже и совсем Вас оставила, и чтобы созрели и перешли в исполнение Ваши великолепные планы. Графине мое усердное почтение.

Ваш неизменный
Н. Страхов

1878 г. 2 марта. Спб.

¹ Градовский Григорий Константинович (1842—1915) — публицист. С 1874 г. сотрудничал в газете «Голос», где вел обозрение «За неделю», писал по вопросам внутренней политики. С 1875 г. начал печатать воскресные фельетоны за подписью «Гамма». В 1876 г. основал газету «Русское обозрение». В 1877-78 гг. был военным корреспондентом «Голоса» в Закавказье и Болгарии, написал книгу очерков «Война в Малой Азии в 1877 г.» (СПб., 1878). Впоследствии в своих статьях поддерживал политическую линию М. Т. Лорис-Меликова (см. прим. 10 к Письму 163 Страхова к Толстому от 17 октября 1877 г.). Значительный отклик имела статья Градовского о суде над Верой Засулич («Голос», 2 апреля 1878 г.). «Мне чудится, что это не ее, а меня, всех нас — общество судят!» — писал он, хотя не разделял идеи политического террора.

² Сан-Стефано — местечко в 12 километрах от Константинополя, столицы" Османской империи. 19 февраля (3 марта) там был подписан предварительный русско-турецкий мирный договор, завершивший русско-турецкую войну 1877—1878 гг. Болгария, Босния и Герцеговина получали автономию; Сербия, Черногория и Румыния — независимость. К России отходили Южная Бессарабия, крепости Ардаган, Карс, Батум и Баязет. Условия Сан-Стефанского договора были пересмотрены на Берлинском конгрессе 1/13 июня — 1/13 июля 1878 г. в ущерб России, в частности, крепость Баязет с Апшеронской долиной возвращались Турции.

³ Одна из партий пленных размещалась и в Туле. В письме от 22 августа 1877 г. к Т. А. Кузминской С. А. Толстая писала: «…Ездила я со Степой, Сухотиным, Левочкой и Илюшей в Тулу, смотреть пленных турок; живут они в бывшем сахарном заводе Венинга, почти за городом, устроено у них очень хорошо: у всякого постель с белой простыней и подушкой, пищей они тоже, по-видимому довольны. Левочка спросил, есть ли у них Коран и кто мулла, и тогда они нас окружили, и оказалось, что у всякого есть Коран в сумочке. Но когда они нас обступили и стеснили, был один момент, когда стало страшно, и мы скорей ушли. На вид они почти молодцы и как все люди, есть из них страшные и неприятные, а у иных славные лица» (ОР ГМТ).

⁴ Кашпирева Софья Сергеевна, жена В. В. Кашпирева (см. прим. 1 к Письму 8 Страхова к Толстому от 10 марта 1872 г.). Имения Кашпиревых находились в Ярославской и Симбирской губерниях.

⁵ 400 руб. за рассказ «Кавказский пленник», напечатанный в журнале «Заря» в 1872 г.

181. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

14 марта 1878 г. Ясная Поляна.

Написал 10 писем и пишу два слова. Маликов¹, друг моего учителя, с которым я хотел вас свести, теперь в Петербурге и желает очень познакомиться с вами. Он человек очень хороший. Зовут его Александр Капитоныч Маликов. Он придет к вам в публичную библиотеку.

Хоть я и не видал вас в Петерб[урге]², я доволен своей поездкой. И дома весь ушел в свою работу³ и чувствую приливы радости и восторга. От души обнимаю вас и люблю. Дай Бог вам работать. Письмо ваше прочел и радовался. Я очень понимаю то, что вы пишете, потому что подобное же испытываю относительно вас.

Ваш Л. Т.

¹ Маликов Александр Капитонович (1839—1904) — основатель религиозной секты «богочеловеков», автор очерков. Суть маликовского «богочеловечества» — принятие христианства лишь в его нравственном аспекте, без мистического и догматического, с Евангелием, но без Церкви и Таинств; обоготворение человека его собственными силами, самосовершенствование. Поэтому всякое насилие, революционный путь изменения жизни отвергались как бесполезные и не способные привести к добру. В 1874 г. Маликов был арестован по делу революционеров-народников, но вскоре освобожден с запрещением открытой проповеди. В 1875—1878 гг. жил в США, в штате Канзас, где вместе с Владимиром Константиновичем Гейнсом (1830—1888) (взявшим псевдонимом «Вильям Фрей» — от англ. «free» -свободный), Николаем Васильевичем Чайковским (1850—1926), Василием Ивановичем Алексеевым (1848—1907, домашним учителем в семействе Толстых) — всего из России выехали 15 человек, — пытался организовать «свободную коммуну» — земледельческую колонию на религиозно-трудовых началах. В 1878 г. Маликов вернулся в Россию и через В. И. Алексеева познакомился с Толстым. Толстой говорил о маликовском «богочеловечестве» так: «Все это было прекрасно … но нехорошо было то, что все это учение имело целью воздействие на людей, а не внутреннее удовлетворение» (ПСС, Т. 53, С. 184). В 1881 г. началось возвращение Маликова к православию, после внезапной кончины горячо любимой второй жены К. С. Пругавиной.

² Толстой был в Петербурге с 6 по 11 марта 1878 г. Говоря, что он не видал Страхова в Петербурге, Толстой, видимо, имел в виду то, что, за множеством дел, у него не было возможности как следует поговорить со Страховым.

³ Над романом о декабристах и царствовании Николая I.

182. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

15 марта 1878 г. Санкт-Петербург.

15-го марта 1878 Спб.

Третьего дня пошла от меня, бесценный Лев Николаевич, посылка к Вам. Семевский¹ рассыпался в сожалениях, что Вы не могли лично выбрать из его запаса, и уверял, что посылаемый том будет для Вас всего любопытнее. Он готов переслать Вам и все, что у него есть, но не иначе, как по одному тому, то есть когда возвратите ему один, он пошлет Вам другой. При этом он заставил меня написать в особой книге нечто в роде некролога², — когда я родился, где учился и пр[очее] — и предлагал сотрудничество. У него оказалось большое собрание ненапечатанных стихов и прозы Кюхельбеккера и его дневник³. Куча тетрадей произвела на меня самое привлекательное и грустное впечатление; но я побоялся труда и времени, которых будет стоить чтение и обдумывание этих рукописей. А Вы ведь хвалили Кюхельбеккера?

Семевский живет близехонько от меня, так что мне очень удобно быть посредником между им и Вами. Но Вы удостоите его, конечно, и письмами⁴, в которых выскажете свои желания.

О себе скажу, что у меня пока вернулся аппетит, а за работу я не успел еще приняться. Учение о софии, по справкам, оказалось гностическим, также как о божественном Христе, отличном от человека Иисуса. Но я слишком мало знаю, чтобы говорить об этом. Да и все лекции Соловьева представляют амальгаму уже существующих учений, — вернее существовавших. Он a priori выводит то, что узнал a posteriori.

Ужасно жаль, что Вы не посмотрели выставки передвижников. Это ряд этюдов в реалистическом духе. Некоторые удивительны по красоте, напр[имер], ржаное поле Шишкина⁶, другие по безобразию, напр[имер] кочегар Ярошенко⁷ и протодьякон Репина⁸. Есть и удивительный технический фокус — просвет в сосновом лесе — Куинджи⁹. Портреты — бесподобные — лучший Крамского — кн. Дм[итрий] Ал[ександрович] Оболенский¹⁰; его же Некрасов¹¹ не так хорош. Словом — русская школа (Стасов напечатал¹², что она зародилась в 1862 году) со всеми достоинствами и недостатками.

Есть несколько дурных новостей об знакомых, но лучше промолчу.

Меня очень трогает и занимает Ваше желание познакомить меня с графиней Ал[ександрой] Андр[еевной] Толстой¹³. За себя я, разумеется, очень боюсь; но если есть в Петербурге такой светлый уголок, то как же не попытаться в него проникнуть!

Вы очень добры ко мне; смотрите же, не будьте взыскательны; верьте, что усердия во мне гораздо больше, чем сил и умения.

Всею душою Ваш
Н. Страхов

¹ Семевский Михаил Иванович (1837—1892) — историк, редактор-издатель журнала «Русская старина». Толстой познакомился с ним 9 марта 1878 г. в Петербурге.

² Эта автобиографическая запись вошла в изданный М. И. Семевским альбом «Знакомые» (СПб., 1888), С. 80: "Страхов Николай Николаевич, родился 16-го октября 1828 г., в Белгороде Курской губернии, кончил курс в 1851 г. в Педагогическом институте, был один год учителем физики и математики в Одессе, потом девять лет учителем естественной истории в Петербурге во 2-й гимназии, в 1861 г. вышел в отставку и жил литературными трудами до 1-го августа 1873, когда был определен библиотекарем юридического отделения Публичной библиотеки.

Первое его напечатанное произведение были стихи в «Современнике», в фельетоне И. И. Панаева, если не ошибаюсь, в 1858 году. Участвовал во многих журналах, большею частию погибших: «Русский мир», «Светоч», «Время», «Эпоха», «Русский вестник», «Библиотека для чтения», «Отечественные записки».

³ Дневник декабриста Вильгельма Карловича Кюхельбекера (1797—1846) публиковался в выдержках в «Русской старине» в 1875, 1883-84 гг., там же в 1878 г. была опубликована его поэма «Вечный Жид».

⁴ Письма Толстого к М. И. Семевскому от 15 марта, 2, 22 апреля, 5 декабря 1878 г. неизвестны. О них упоминает Семевский в предисловии к «Воспоминаниям» декабриста Александра Петровича Беляева (1803—1887) — «Русская старина» (1889, № 1).

⁵ Шестая выставка картин Товарищества передвижных выставок, помещавшаяся в доме Общества поощрения художников на Большой Морской в Петербурге.

⁶ Картина Ивана Ивановича Шишкина «Рожь» (1878) (ГТГ).

⁷ Картина Николая Александровича Ярошенко «Кочегар» (1878) (ГТГ).

⁸ Картину «Протодиакон» (1877) Илья Ефимович Репин (1844—1930) предполагал экспонировать на Всемирной выставке в Париже. Однако Совет Академии художеств во главе с Великим князем Владимиром Александровичем посчитал это невозможным «…ввиду того, что такую физиономию духовного лица неудобно показывать французам» — см.: И. Крамской, Переписка, Т. I, С. 399.

⁹ Картина Архипа Ивановича Куинджи (1841—1910) «Лес» («Закат солнца в лесу», «Сумерки в лесу») (1878). (Картина принадлежала ГТГ, ныне — в Картинной галерее Армении, Ереван).

¹⁰ Местонахождение портрета кн. Оболенского в настоящее время неизвестно.

¹¹ И. Н. Крамской. Портрет поэта Николая Алексеевича Некрасова (1821—1877). (ГТГ, 1877). О работе над портретом Некрасова Крамской писал в письме к П. М. Третьякову от 16 февраля 1877 г.: «Как я говорил, так оно почти и вышло, я дежурил всю неделю, и даже больше, у Некрасова, работал по 10-ти, по 15 минут (много) в день и то урывками, последние 3 дня, впрочем, по 1 1/2 часа, так как ему относительно лучше, а что выходит, не знаю, делаю, что могу при этих условиях; сначала нарисовал кое-что углем, зафиксировал, и затем красками ткнешь то тут, то там, ну оно вышло нечто, говорят, похоже; но ведь это говорят, сам же я не слишком доверяю … я ограничился одною головою, дай Бог справиться мало-мальски хоть с этим, задача, прямо скажу, трудная, даже едва ли возможная для кого бы то ни было, и если мне удастся сделать хотя что-нибудь сносное, я, право, буду считать себя молодцом» — Крамской, Переписка, Т. I, С. 393—394.

¹² Имеется в виду статья Стасова «Передвижная выставка 1878 года», содержащая высокую оценку представленных работ: «Она [выставка] шестая числом, но по качеству первая из всех ранее бывших» — «Новое время» (1878, № 727, от 8/20 марта).

¹³ Толстая Александра Андреевна (1817—1904) — двоюродная тетка Толстого, состоявшая с ним в многолетней переписке. Воспитательница Великой княжны Марии Александровны (1853—1920), дочери императора Александра II. А. А. Толстая жила в Зимнем дворце.

183. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

16 марта 1878 г. Ясная Поляна.

Очень благодарен вам, дорогой Николай Николаевич, за присылку тетради Семевского. Я ее прочел и отослал и прошу другую — именно записки Бестужева¹.

Еще просьба: Путешествие инока Парфения² и попа раскольника Авакума³, и раскольничьего что есть, но не обработанного, а сырого матерьяла. Если что есть, или вы узнаете, пришлите мне, пожалуйста. Стасова⁴, как члена Комитета и т. д. Николая I, я очень прошу, не может ли он найти, указать, — как решено было дело повешения 5-х, кто настаивал, были ли колебания и переговоры Николая с его приближенными?

Кюхельбекер трогателен, как и все люди его типа — не поэты, но убежденные, что они поэты, и страстно преданные этому мнимому призванию. Кроме того 15 лет заточения.

Я отсюда слежу мысленно за вашей работой; и боюсь, чтобы Степа⁵ не мешал вам, и боюсь уговаривать вас побывать у г[рафини] Толстой только поэтому. Хочется же мне, чтобы вы познакомились с ней, чтобы узнать взаимное впечатление мне близких людей.

Как мне ни досаден Соловьев⁶, я не желаю, чтобы вы писали о нем. Решительно не стоит того. Ваше суждение, что он выводит а priori то, что узнал a posteriori, совершенно верно. Я тоже наводил справки о Софии. Она изображалась в древней русской иконописи женщиной, воздевающей руки к небу, молящейся.

Ваш всей душой
Л. Толстой

16 марта.

¹ Бестужев Михаил Александрович (1800—1871) — декабрист, член Северного общества. 14 декабря 1825 г. первый вывел свою роту на Сенатскую площадь; был осужден на бессрочную каторгу, которая была сокращена до 13 лет. В 1839 г., как и старший брат его Николай Александрович Бестужев (1791—1855), переведен на поселение в Селенгинск. После амнистии 1856 г. остался в Сибири. С 1867 г. жил в Москве. В письме от 19 марта 1878 г. М. И. Семевский сообщал Толстому: «Посылаю к Вам два тома, — копия с подлинных, переплетенная… Посылаемая рукопись не есть собственно записки. Это ответ на вопросы, разновременно мною задававшиеся по почте в 1859—1861 гг. — в Селенгинск и Спб., и на все эти вопросы Михаил Александрович весьма обстоятельно и охотно отвечал мне, до того меня вовсе не зная и никогда не видевши». Записки М. А. Бестужева опубликованы в «Воспоминаниях братьев Бестужевых» (СПб., Издательство «Огни», 1917) и в «Воспоминаниях Бестужевых» (М-ва, 1931). Братья Бестужевы — сыновья статского советника Александра Федосееви-ча Бестужева (1761—1810), участника русско-шведской войны (1788—1790).

² Парфений — см. прим. 5 к Письму 162 Толстого к Страхову от 22…23 сентября 1877 г.

³ Аввакум Петрович (1620 или 1621—1682) — протопоп, основатель русского старообрядчества, писатель. Автобиография «Житие протопопа Аввакума» впервые была напечатана известным историком русской литературы Николаем Саввичем Тихонравовым в «Летописях русской литературы и древности», Т. 5 (М-ва, 1863).

⁴ Владимир Васильевич Стасов, с которым Толстой познакомился в Петербурге 9 марта 1878 г., был членом Особого комитета, образованного для собирания материалов по истории царствования Николая I. О В. В. Стасове см. прим. 8 к Письму 89 Страхова к Толстому от 21 марта 1875 г.

⁵ Степан Андреевич Берс.

⁶ 10 марта 1878 г. Толстой, по приглашению Страхова, присутствовал на лекции Соловьева в зале Соляного городка (см. прим. 1 к Письму 176). В воспоминаниях С. Н. Эверлинга, относящихся к 1901 г., приводится рассказ Толстого об этой лекции: «Я никогда не забуду, как покойный Страхов однажды затащил меня на лекцию Соловьева. Можете себе представить битком набитый зал, духота невероятная, просто теснят друг друга, сидеть негде — не только стулья, но и окна все заняты. Дамы чуть ли не в бальных туалетах. И вдруг с большим запозданием, как и следует maestro, появляется на эстраде Соловьев — худой, длинный, как жердь, с огромными волосами, с глазами этакого византийского письма, в сюртуке, который висит на нем, как на вешалке, и с огромным белым галстуком, просто шелковым платком вместо галстука, повязанным бантом, как, знаете, у какого-нибудь художника с Монмартра; обвел глазами аудиторию, устремил взгляд куда-то горе и пошел читать, как пошел… через каждые два-три слова по двух и трехэтажному немецкому термину, которые почему-то считаются необходимыми для настоящей философии, просто ничего нельзя понять… читал он это читал, а потом вдруг дошел до каких-то ангельских чинов и стал их всех перечислять — по-поповски — херувимы, серафимы, всякие престолы и разные прочие чины, положительно не знаю, откуда он их набрал и точно всех их видел сам. Глупо как-то. Я так и не мог дослушать лекции, оставил Страхова одного». — А. Донсков (ред.). Новые материалы о Л. Н. Толстом (Оттава: Группа славянских исследований, 2002), С. 167—168. На этой лекции присутствовал Ф. М. Достоевский с женой — см. об этом: А. Г. Достоевская. Воспоминания (М-ва, 1987), С. 343—344.

184. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

28 марта 1878 г. Санкт-Петербург.

1878, марта 28. Спб.

Пишу к Вам наскоро, бесценный Лев Николаевич, чтобы только известить об исполнении поручений. Стасову передал Вашу просьбу, и он изъявил величайшую готовность и через несколько дней пришлет Вам. Затем справился у Бычкова¹ и принялся отыскивать по магазинам и лавочкам книги по расколу, список которых на втором листочке. Но ни одной книги я не нашел. Все это московские издания, и мне предлагали выписать. Я с удовольствием узнал, что и Парфения можно еще получать из Москвы. Но вместо того, чтобы выписывать сюда, а потом посылать к Вам, гораздо короче будет, если Вы оторвете листочек и пошлете к Соловьеву². Очень мне досадно, что не мог услужить Вам лучше.

Вы спрашиваете меня о работе, и я чувствую, не без строгости. Я кончил свою статью, она уже в типографии, и я жду корректур. Все еще думаю, что она может Вам понравиться, и уверен, что самые превосходные статьи по психологии должны быть писаны именно в этом роде.

Потом — я дважды собирал свою комиссию по присуждению премий Петра Вел[икого] и обработал доклад.³ Дважды был на лекции Соловьева, слушал Руслана, и смотрел Росси и т. д. Но начал чтение для новой статьи Об основных понятиях логики.

Соловьева осталось дослушать только две лекции. Мне приходило в голову, что это об мертвом предмете мертвым языком говорит мертвый человек. Такой холод!

Из немецкого идеализма он взял все приемы и все недостатки — общие формулы, решение дела нахрапом, отвлеченность. Между тем, немецкий идеализм отжил, и вот является в подобных воскрешениях, как Шопенгауэр в виде Гартмана.

Скоро буду опять писать к Вам. И именно по поводу нового издания Ваших сочинений. Оно не выходит у меня из головы. Прошу Вас, не забывайте моей любви к Вам.

Ваш Н. Страхов

¹ Бычков Афанасий Федорович (1818—1899) — историк, археограф, помощник директора Публичной библиотеки, с 1869 г. академик Петербургской Академии наук.

² И. Г. Соловьев, московский книгопродавец (см. прим. 7 к Письму 27 Толстого к Страхову от 15 сентября 1872 г.).

³ Премия при Ученом Комитете Министерства Народного просвещения. Премия была присуждена Я. К. Герду за рукописный «Краткий курс естествоведения» для гимназий. Отчет Комиссии, рассматривавшей труд Герда, напечатан в «Журнале Министерства Народного просвещения» (1878, июнь).

185. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

2 апреля 1878 г. Санкт-Петербург.

Простите, простите меня, бесценный Лев Николаевич. Я веду себя дурно, таскаюсь по знакомым, по театрам, даже просидел целое утро на суде, когда судили Засулич¹. Эта комедия человеческого правосудия очень взволновала меня². Судьи очевидно не имели в себе никаких качеств, по которым заслуживали бы звания судей, и не имели в своих умах ни малейшего принципа, по которому могли бы совершать суд. Засулич — дурнушка, черненькая, стройная, с мелкими чертами лица и нежным девичьим голосом. С нею обращались почтительно, все дело вели к ее оправданию и оправдали с восторгом невообразимым. Все это мне показалось кощунством над самыми святыми вещами. Я очень раздумался и пришел все к тому же заключению: если бы я и имел силу говорить, мне следует молчать, потому что я ведь не вижу настоящей дороги — вижу только, что они заблудились.

Сегодня Соловьев кончает свои лекции. Из них вышло нечто очень невинное — если он сегодня чего-нибудь особого не скажет. Завтра концерт Лавровской³, послезавтра лекция Цертелева⁴, на которой непременно нужно быть — это последняя, а я не был ни на одной.

Но вот передо мною две недели свободных — страстная и святая. Я должен выбрать себе труд и сделать его. А мне все приходит в голову: не напрасные ли затеи, и не пора ли перестать напрягаться?

Как на Вас действует весна? Дни удивительные, и у нас в городе все стало сухо.

Прощайте, мой несравненный Лев Николаевич. Пожалуйста, не браните меня.

Всею душою Ваш
Н. Страхов

1878 г. 2 апр.

¹ Засулич Вера Ивановна (1849—1919) — революционерка-народница В 1869 г. была арестована по нечаевскому делу (см. прим. 6 к Письму 132). В начале 70-х годов состояла в кружке киевских бунтарей. 24 января 1878 г. выстрелом из револьвера ранила петербургского градоначальника Федора Федоровича Трепова (1812—1889) (внебрачного сына императора Николая I) в знак протеста против порки политического заключенного Боголюбова. 31 марта 1878 г. была оправдана судом присяжных. С 1878 г. в эмиграции. После раскола «Земли и воли» присоединилась к «Черному переделу». В 1883 г. вошла в группу «Освобождение труда». Состояла членом редакции «Искры». В Россию вернулась в 1905 г.

² О процессе В. И. Засулич говорится в воспоминаниях толстовца-анархиста Петра Алексеевича Кропоткина (1842—1921): «…петербургский обер-полицмейстер генерал Трепов, заметив во время посещения дома предварительного заключения, что политический заключенный Боголюбов не снял шапку перед ним, всесильным сатрапом, кинулся на него с поднятыми кулаками; а когда Боголюбов оказал сопротивление, Трепов приказал наказать его розгами. Остальные заключенные, немедленно узнав об этом, громко протестовали в своих камерах, и поэтому были жестоко избиты надзирателями и вызванною для этого полициею.

³ Русские политические заключенные безропотно переносили суровую ссылку и каторгу; но они твердо решили ни в коем случае не позволять над собой телесного насилия. Молодая девушка Вера Засулич, не знавшая даже Боголюбова, взяла револьвер, отправилась к обер-полицмейстеру и выстрелила в него. Трепов был только ранен. Александр II пришел взглянуть на молодую героиню, которая, должно быть, произвела на него впечатление своим необычайно симпатичным лицом и скромностью. Трепов имел столько врагов в Петербурге, что им удалось передать дело обыкновенному суду присяжных [председателем суда был петербургский судья Анатолий Федорович Кони (1844—1927)]. Вера Засулич заявила на суде, что прибегла к оружию только тогда, когда испробованы были безуспешно все средства довести дело до сведения общества. Обращались даже к петербургскому корреспонденту [лондонской] газеты „Times“, чтобы он разоблачил факт, но и он этого не сделал, так как, должно быть, счел рассказ невероятным. Тогда Засулич, не сказав никому ни слова о своем намерении, пошла стрелять в Трепова. Теперь же, когда дело дошло до общего сведения, она была даже рада, что Трепов только был ранен. Присяжные оправдали Веру Засулич, а когда полиция захотела вновь арестовать ее при выходе из зала суда, молодежь, толпившаяся на улице, вырвала ее из рук жандармов.

Дело это произвело глубокое впечатление по всей Европе. Даже серьезная „Revue des Deux Mondes“ в годичном обзоре писала, что больше всего на общественное мнение Европы в 1878 году произвели впечатление два лица: князь Горчаков во время Берлинского конгресса и Вера Засулич. Портреты их были помещены во многих альманахах и календарях…» — см.: П. А. Кропоткин. Записки революционера (М-ва, 1966), С. 377—378.

³ Лавровская Елизавета Андреевна, по мужу княгиня Цертелева (1845—1919) — выдающаяся русская певица, пользовавшаяся редкой популярностью в кругах русской художественной интеллигенции. Ее талант высоко ценили Тургенев и композитор Петр Ильич Чайковский (1840—1893), посвятивший ей 6 романсов и вокальный квартет «Ночь». В 1898 г. певица неоднократно бывала в московском доме Толстых.

⁴ Философ Дмитрий Николаевич Цертелев (см. прим. 7 к Письму 143 Страхова к Толстому от 4…5 апреля 1877 г.).

186. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

8 апреля 1878 г. Ясная Поляна.

Я очень бы горд был тем, что вы передо мной конфузитесь за то, что мало работаете, если бы я сам работал; но празднее меня невозможно проводить время. Я читаю, и то немного — глаза начинают болеть, и ничего не пишу.

Отчего напрягаться¹. Отчего вы сказали такое слово? Я очень хорошо знаю это чувство — даже теперь последнее время его испытываю: всё как будто готово для того, чтобы писать — исполнять свою земную обязанность, а недостает толчка веры в себя, в важность дела. Недостает энергии заблуждения, земной стихийной энергии, которую выдумать нельзя. И нельзя начинать. Если станешь напрягаться, то будешь не естественен, не правдив, а этого нам с вами нельзя.

Однако, по правде вам сказать — вы правы, говоря, что вам следует молчать, потому что вы не видите настоящей дороги. Но я удивляюсь, как вы ее не видите. Когда я думаю о вас, взвешиваю вас по вашим писаньям и разговорам, я по известному мне вашему направлению и скорости и силе всегда предполагаю, что вы уже очень далеко ушли туда, куда вы идете; но почти всегда при свиданиях с вами и по письмам (некоторым) к удивлению нахожу вас на том же месте. Тут есть какая-нибудь ошибка. И я жду и надеюсь, что вы исправите ее и я потеряю вас из вида — так далеко вы уйдете. С другой стороны то же самое: в молодости мы видим людей, притворяющихся, что они знают. И мы начинаем притворяться, что мы знаем, и как будто находимся в согласии с людьми и не замечаем того большего и большего несогласия с самими собою, которое при этом испытываем. Приходит время (и оно для вас уже пришло с тех пор, как я вас зазнал), что дороже всего согласие с самим собою. Ежели вы установите, откинув смело всё людское притворство знания, из которого злейшее — наука, это согласие с самим собой, вы будете знать дорогу. И я удивляюсь, что вы можете не знать ее.

---

Засуличевское дело не шутка. Это бессмыслица, дурь, нашедшая на людей не даром. Это первые члены из ряда, еще нам непонятного; но это дело важное. Славянская дурь была предвозвестница войны, это похоже на предвозвестие] революции.

---

Когда начинаются ваши вакации? Мы поедем в Самару поздно, в июне 15-го, и вернемся к 1-му августа. Не приедете ли к нам до и после Самары?

Ваш Л. Толстой

187. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

9 апреля 1878 г. Санкт-Петербург.

Сейчас только добыл, бесценный Лев Николаевич, Странствие Парфения: в одной лавочке купил первые два тома, а в другой два последние. Если Вы еще не получили, то черкните мне, — я сейчас же вышлю. Стоит это 3 р. 50 к.

Дело Засулич до сих пор еще волнующая всех новость. Наконец я уяснил себе ту бестолковую радость, которая овладела всем городом: юристы и газетчики в восторге потому, что Засулич для них героиня, и что по всем их понятиям это не преступление, а подвиг. Большая же часть простых людей просто радуются, что жестокому начальству сделан такой удар. Политическая сторона дела для одних главное, а для других вовсе не существует. Только иностранцы, французы, немцы смотрят по-своему и видят тут революционные начала.

Ужасные известия из Москвы¹, Киева², Одессы³, Варшавы показывают, что брожение в душах молодежи жестокое. Когда я потом припомню, на чем все они воспитаны, как эту несчастную молодежь дразнят, гоняют, теснят, ничего не делая для внушения ей иных понятий и иных нравов (таких понятий и нравов нет ни у воспитателей, ни у начальства), то мне становится жалко и противно. Какое безотрадное время⁴!

Был у меня Маликов и произвел на меня приятное впечатление; у него вид настоящего фанатика, твердо держащегося своих мыслей — так мне показалось. Но я видел его всего раз, а потом мельком на последней лекции Соловьева. Эта лекция была очень эффектна. С большим жаром он сказал несколько слов против гнусного догмата о вечных мучениях. Конечно, он готов был проповедывать многие другие ереси, но очевидно не смел, и выбрал этот догмат для того, чтобы вполне ясно высказаться. Соображая теперь все его лекции, я вижу, что он хотел произвести синтез востока и запада, слить в одну систему атомизм, дарвинизм, пантеизм, христианство и т. д. Дать всему свое место — задача хоть куда, но, во-первых, она не исполнена, а во-вторых, не видишь и тени того оригинального приема, который бы давал надежду, что ее можно исполнить. Божество, первоосновное начало, достигает своего полного осуществления в человеке. Теперь мы находимся в процессе этого осуществления; люди отошли от первоосновы, но должны со временем вернуться к ней, примириться с Богом, то есть стать его полным осуществлением — и будет Бог всяческий во всех (Ап[остол] Павел). Грех и материя -необходимые условия этого процесса. Выходит пантеизм совершенно похожий на Гегелевский, только с вторым пришествием впереди. Каббала, гностицизм и мистицизм — внесли тут свою долю. Но все это разлетелось как дым, и ни одной мысли не осталось у меня от всех лекций.

Был я и на лекции кн. Дм[итрия] Н[иколаевича] Цертелева, очень милого юноши, приятеля Соловьева. Этот мне показался просто недоучившимся гимназистом, который не умеет еще и правильно строить фразы. Он читал очень самоуверенно и приятно; очень быстро переходил от одного предмета к другому, ничего не заканчивая, пил воду, как Соловьев, и точно так же кончил несколькими стихами, встал и поклонился. Мне было немало совестно. Публика была небольшая, но избранная — светские дамы, Ив[ан] Ал[ександрович] Гончаров⁵, и в заднем ряду рядом Соловьев и Страхов.

Не имея от Вас известий, я стараюсь вообразить, что Вы делаете. Предполагаю, что все идет хорошо, что Вы увлеклись совершенно работой, да кроме того наслаждаетесь и весной. Если Вы недовольны мною, то побраните меня хорошенько.

Опять чуть не забыл! Я хочу приготовить экземпляр Ваших сочинений, с которого нужно набирать новое издание. У меня есть I, II, III, IV, V, VIII томы; я попробую сличить их с первоначальным текстом (в Современнике, Отечественных] Записках и пр.) и нанести поправки⁶. Нужно также выставить года под каждым произведением. Что Вы на это скажете? И вообще — в каком положении дело?

Всею душою Ваш
Н. Страхов

1878. 9 апр.

¹ 3 апреля 1878 г. в Москве произошло так называемое «охотнорядское побоище» — студенческая демонстрация, участники которой были избиты при попустительстве полиции торговцами Охотного ряда. Власти квалифицировали это дело как «уличные беспорядки» и передали его мировому суду.

² В Киеве, по постановлению Южного Исполнительного комитета «Земли и воли» был убит жандармский полковник барон Г. Э. Гейкинг и было совершено неудачное покушение на киевского прокурора M. M. Котляревского.

³ В Одессе 30 января 1878 г. члены кружка народника Ивана Мартыновича Ковальского (1850—1878) оказали полиции яростное вооруженное сопротивление при аресте их на конспиративной квартире.

⁴ В связи с ростом революционного движения в Петербургской, Московской, Харьковской, Киевской, Одесской губерниях было введено чрезвычайное положение. Временным генерал-губернаторам этих губерний предоставлялись особые права относительно арестов, административных высылок, приостановления и запрещения периодической печати и т. д. Их власть по отношению к гражданскому управлению приравнивалась к власти главнокомандующего в военное время.

⁵ Гончаров Иван Александрович (1812—1891) — писатель, автор романов «Обыкновенная история» (1847), «Обломов» (1859), «Обрыв» (1869).

⁶ Это намерение Страхова не было осуществлено. Впервые выборочная сверка текстов произведений Толстого была проведена в шестом издании его сочинений, подготовленном С. А. Толстой в 1885—1886 гг.

188. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

11 апреля 1878 г. Санкт-Петербург.

Я не понимаю Вас, бесценный Лев Николаевич, не понимаю частной Вашей мысли относительно меня. Как я ни старался вникнуть в Ваши слова, ничего не вышло. Но общее Ваше впечатление для меня понятно; Вы ждали от меня чего-то, Вы думали, что эти зачатки мыслей и стремлений разовьются и куда-то двинутся, и ничего не дождались. Это верно; я ничего Вам не принес и ни в чем Вам не пособил; я все тот же колеблющийся, отрицательный, неспособный к твердой вере и сильному увлечению какою-нибудь мыслью. Да, таков я. С недоумением перебираю я всякие взгляды людей, древние и новые, с упорным вниманием ищу, на чем бы можно остановиться, и ничего не нахожу.

Я мог бы насказать о себе много и очень печальных вещей; мысли мои о себе — самые горькие. Но все-таки я не могу понять Вашего упрека в каком-то притворстве и в несогласии с самим собою. Так как дело идет о моей драгоценной особе, то оно очень меня, очень заинтересовало, и я прошу Вас, как большого одолжения, объяснить мне Вашу мысль. Не бойтесь меня уколоть. Вы же видите какой-то выход, тогда как я выхода не вижу.

Лукавить с собою я не лукавлю, в этом я уверен. Если бы я видел дорогу, я пошел бы по ней. Да нет, лучше не говорить о той странной гадости, которую представляет мое положение.

Вы упоминаете о науке, как о злейшем притворстве (не понимаю, в каком это смысле). Но в этом отношении я считаю себя чистым совершенно. Я совершенно свободен от какого бы то ни было суеверного поклонения науке, совершенно чужд расположения дорожить своими знаниями, давать им особую цену. Я дорожу одним — я настолько знаком с наукою, что свободен от нее. И это было бы великое дело, если бы к этому присоединить мысли и чувства, которым нужна была бы эта свобода.

Но я запутаюсь, если буду Вам возражать, не зная Вашей мысли. Прошу Вас, скажите мне ее. А я со своей стороны готов Вам отвечать на всякий вопрос, какой Вы мне поставите.

Пока простите

Вашего всею душою
Н. Страхова.

1878 г. 11 апр. Спб.

189. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

17… 18 апреля 1878 г. Ясная Поляна.

Нет человека, которого [бы] я больше уважал, чем вас, и которому бы желал быть более приятным, и вдруг я огорчил вас. — Я не знаю, как это случилось. Я говорил о себе, говоря о том, что, когда я перестал притворяться, что я понимаю и знаю то, чего нельзя знать, я обрел согласие с самим собою, и вдруг соединил эту мысль с ожиданием от вас очень большого и очень важного (это ожидание от вас обще всем тем, которые вас любя понимают), перенес ее на вас и, вероятно, ошибся и, главное, неясно и резко выразился.

Вы пишете: «С недоумением перебираю я всякие взгляды людей, древние и новые, с упорным вниманием ищу и ничего не нахожу». Потом: «Не могу понять вашего упрека в притворстве (знания) и в несогласии с самим собою».

Вот это-то перебирание чужих взглядов и искание в них я называю (неточно) притворством знания, т. е. я хочу сказать, что, подделываясь под чужие взгляды, притворяешься, что знаешь, и лишаешься согласия с самим собою. Вы прожили ²/₃ жизни. Чем вы руководились, почему знали, что хорошо, что дурно. Ну вот это-то, не спрашивая о том, как и что говорили другие, скажите сами себе и скажите нам.

Вы говорите, что вы свободны от науки; и это правда. И потом говорите, что как будто у вас нет мыслей и чувств, которым бы нужна была эта свобода. Это не правда. Чтобы сделать всю ту работу освобождения, которую вы сделали, нужно было много сил чувства и мысли, и силы эти целы, но, удивленные своим освобождением, не нашли еще приложения. Или остается еще привычка покорности формам чужой мысли. И это я скорее предполагаю. Недавно я нашел в этом два подтверждения. Первое, это ваше прекрасное в предпоследнем письме изложение мыслей Соловьева. Но меня за вас оскорбило то, что вы унизились до того, что рассматриваете внимательно такой сор. Разве для вас неясно сразу было, что это всё детский вздор. Так как же вам об этом думать.

Другое, это то, что я нынче говел и стал читать Евангелие и Ренана Vie de Jésus¹ и всю прочел; и всё время, читая, удивлялся на вас. Могу объяснить ваше пристрастие к Ренану только тем, что вы были очень молоды, когда читали его. Если у Ренана есть какие-нибудь свои мысли, то это две следующие: 1) что Христос не знал l'évolution et le progrès², и в этом отношении Рен[ан] старается поправлять его и с высоты этой мысли критикует его. (Стр. 314, 315, 316.) Это ужасно, для меня по крайней мере. Прогресс по мне есть логарифм времени, т. е. ничего, констатация факта, что мы живем во времени, и вдруг это-то становится судьей высшей истины, которую мы знаем. Легкомысленность или недобросовестность этого воззрения — удивительны. Христианская истина — т. е. наивысшее выражение абсолютного добра, есть выражение самой сущности — вне форм времени и др. — Ренаны же смешивают ее выражение абсолютное с выражением ее в истории и сводят ее на временное проявление и тогда обсуждают. Если христианская истина высока и глубока, то толыю потому, что она субъективно абсолютна. Если же рассматривать ее объективное проявление, то она наравне с Code Napoléon³ и т. п.

Другая новая у Ренана мысль это то, что если есть учение Христа, то был какой-нибудь человек, и этот человек непременно потел и ходил на час. — Для нас из христианства все человеческие унижающие реалистические подробности исчезли потому же, почему исчезли все подробности обо всех живших когда-нибудь жидах и др., потому, почему всё исчезает, что не вечно; осталось же вечное. Т. е. песок, который не нужен, промыт, осталось золото по неизменному закону. Кажется, что же делать людям, как не брать это золото. Нет, Ренан говорит: если есть золото, то был песок. И он старается найти, какой был песок. И всё это с глубокомысленнейшим видом. Но что еще более забавно бы было, если бы не было так ужасно глупо, это то, что и песку этого он не находит никакого и только утверждает, что он должен был быть. Я прочел всё и долго искал, спрашивая себя: «ну что же из этих исторических подробностей я узнал нового?» И вспомните и признайтесь, что ничего, ровно ничего. Я предлагаю дополнить Ренана, сделать соображение о том, какие и как были физические отправления? Всё прогресс, всё évolution. Может быть, это для того, чтобы узнать растение, надо знать среду, и даже чтобы узнать человека, как государственное животное, надо изучать среду и движение, развитие, но чтобы понять красоту, истину и добро, никакое изучение среды не поможет, да и не имеет ничего общего с рассматриваемым. Там идет по плоскости, а тут совсем другое направление, вглубь и вверх. Нравственную истину можно и должно изучать, и конца ее изучения нет, но это изучение идет вглубь, как и ведут его люди религиозные, а это детская, пошлая и подлая шалость.

Очень бы желал, чтобы вы были согласны со мной. И уверен, что вы не будете сердиться на меня. Вся моя вина в том, что я слишком люблю ваш ум, вашу душу, жду от нее слишком многого и слишком поспешно решил причину, по которой вы не удовлетворяете моим требованиям от вас.

Напишите же мне поскорее. Увидимся ли мы? Вы не отвечаете на нашу просьбу в том письме. Парфения я жду от вас.

Ваш Л. Толстой

¹ Э. Ренан, «Жизнь Иисуса». Книга с многочисленными пометами Толстого имеется в Библиотеке Толстого в Ясной Поляне.

² l'évolution et le progrès — эволюции и прогресса (фр.)

¹ Code Napoléon (Кодекс Наполеона) — свод французских гражданских законов, изданный по распоряжению Наполеона в 1804 г.

190. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

25 апреля 1878 г. Санкт-Петербург.

1878. 25-го апр. Спб.

Вы очень ошиблись, бесценный Лев Николаевич, думая, что огорчала меня, считая за собою какую-то вину и предполагая, что я могу сердиться на Вас. Нет, это невозможно. Тон моего письма был не такой как следует, если Вам могли прийти такие мысли. При той глубочайшей серьезности, которую я в Вас знаю и люблю всем сердцем, я бы не нашел в Вас никакой вины; если бы Вы мне наговорили самых жестоких осуждений я стал бы только искать в себе поводов к этим осуждениям. А теперь пока Вы мне сказали только загадку, и я могу обвинить Вас только в избытке деликатности.

Конечно, главный мой недостаток — отсутствие самостоятельности, а главное несчастье в том, что ища постоянно, чему бы подчиниться, я не умею ничего найти и потому думаю, что нынче нет вовсе на свете таких властей, которые имеют право на подчинение себе душ человеческих. Вы спрашиваете меня: как же я прожил до сих пор? А вот как: я никогда не жил как следует. В эпоху наибольшего развития сил (1857—1867) я не то что жил, а поддался жизни, подчинился искушениям; но я так измучился, что потом навсегда отказался от жизни. Что же я делал, собственно, и тогда, и потом, и что делаю теперь? То, что делают люди отжившие, старики. Я берегся, я старался ничего не искать, а только избежать тех зол, которые со всех сторон окружают человека. И особенно я берегся нравственно — совесть у меня слабая, беспокойная; сделать подлость или несправедливость для меня несносно.

А затем я служил, работал, писал, все лишь настолько, чтобы не зависеть от других, чтобы не было стыдно перед товарищами и знакомыми. Во время литераторства я помню, как я сейчас же останавливался, как только видел, что денег наработано довольно. Составить себе положение, имущество — я никогда об этом не заботился.

Так что все время я не жил, а только принимал жизнь, как она приходила, старался с наименьшими издержками сил удовлетворить ее требованиям, и, сколько можно, уйти от ее невзгод и неудобств.

За это, как Вы знаете, я и наказан вполне. У меня нет ни семьи, ни имущества, ни положения, ни кружка — ничего нет, никаких связей, которые бы соединяли меня с жизнью. И сверх того, или, пожалуй, вследствие того, я не знаю, что мне думать.

Вот Вам моя исповедь, которую я мог бы сделать несравненно более горькою. Теперь я чувствую себя довольно спокойным, и все по-прежнему ищу подчинения: подчиняюсь хорошим чувствам своего сердца, если нахожу их в себе, занимаюсь науками, художественными произведениями. Вы видите, почему я так внимательно выслушал 11 лекций Соловьева. Мне очень любопытно, и, конечно, я не стал бы слушать, если бы сам был полон желанием читать лекции.

Простите, что я немножко замедлил ответом. Я был нездоров всю Святую, и теперь еще не совсем оправился. В болезни, как это часто бывает, я был лучше, и потому почти вовсе не противен себе. Теперь опять что-то порчусь.

Хотел много писать Вам о Ренане, но увлекся, как видите, своею собственною особою. Ренан не художник, и потому никогда не даст полной фигуры, а только отдельные черты, иногда фальшивые и противоречащие. Фигура Христа особенно много имеет недостатков, напр[имер] ей придана чисто французская сантиментальность и что-то жеманное. Но, несмотря на то, есть черты и ясные, и верные. Напр[имер], идиллический характер всей проповеди в Галилее, чувство Христа к Богу, как к Отцу, и подобное. Отдельные черты в изображении религиозного настроения поразительны тонкостью и верностью, хотя целое испорчено — с одной стороны католичеством, с другой — французским светским тоном, который Ренан, как семинарист, пересаливает. Слышна все-таки действительная любовь к предмету и большие способности к его пониманию.

Вы спрашиваете, когда я приеду к Вам? Как только можно будет. Мы еще не делали распределения наших каникул, но я надеюсь, что с 1-го июня я буду свободен и, следовательно, через несколько дней буду у Вас. Вы напишите мне только Ваши планы, а я уже буду с ними сообразоваться, и, пожалуй, навещу Вас и в Вашем Самарском имении. А что же Вы скажете о новом издании Сочинений? Парфения я послал.

Всею душою Ваш
Н. Страхов

191. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

5…6 мая 1878 г. Ясная Поляна. Дорогой Николай Николаевич!

Долго не отвечал вам, потому что был в Москве¹. О предмете нашей переписки надеюсь, что переговорим. Коротко сказать, что мне странно, почему вы неверующий. И это самое я говорил, но, верно, неясно и нескладно. Благодарю вас за Парфения. Наши планы следующие. В начале июня мы едем в Самару до начала августа. Жена говорит, что она боится принять вас в Самаре, где кроме сенника — постели и сальной баранины — обеда — и кумыса ничего нет. Это ее слова. И зовет вас в августе в Ясную. Я же думаю, что Самара вам будет интересна, а о радости нашей общей вас видеть всегда и везде мне говорить, надеюсь, что не нужно.

В Москве я был для свидания с декабристами² и еще для решения дела о новом издании³. Дело это я не решил, потому что печатание стоит ужасно дорого — около 20 тысяч; и сумма эта меня напугала. В два года не выручишь этого, и потому и хочу попытаться продать право издания и предложил в Москве Салаеву и Вольфу⁴ и хочется мне предложить петербургским издателям; о чем и прошу вас.

Я предлагаю право издания 5000 экз[емпляров] полн[ых] сочинений] в 11 томах, стоящее 16 р. 50, что составляет 82,500 руб. 20 т[ысяч] стоит издание. Остается 62.500. Я прошу за право 30,000 и уступлю. Полн[ых] соч[инений] остается 800 экз[емпляров] и Ан[ны] Кар[ениной] 2.700. По расчету Соловьева, в год, то самое время, которое нужно для печатания нового издания, эти экземпляры] должны продаться.

Мне говорили в Петерб[урге] про Фену⁵, Глазунова и еще кого-то. Если вам не неприятно и нетрудно, предложите им.

Ваш Л. Толстой

¹ Толстой был в Москве в конце апреля-начале мая.

² С достоверностью можно сказать только, что из декабристов в эту поездку Толстой посетил в Москве Петра Николаевича Свистунова (1803—1889); возможно, что он виделся также с Александром Петровичем Беляевым (1803—1887) или Матвеем Ивановичем Муравьевым-Апостолом (1793—1886); последний был участником войны 1812 г.

³ Толстой задумал четвертое издание собрания своих сочинений. Оно вышло в одиннадцати томах в Москве в 1880 г. в издательстве Наследников братьев Салаевых. По сравнению с третьим изданием в нем добавлены Т. IX—XI, содержащие «Анну Каренину». Никаких поправок в текстах произведений не было сделано.

⁴ Толстой ничего не издал у М. О. Вольфа (см. прим. 2 к Письму 5 Страхова к Толстому от 12 сентября 1871 г.).

⁵ Фену Николай Осипович — петербургский книгопродавец и издатель.

192. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

14 мая 1878 г. Санкт-Петербург.

1878, 14 мая Спб.

Ничего я в моей тоске лучше не выдумаю, бесценный Лев Николаевич, как писать к Вам. Вы не хотите продолжать разговора, который начали, но который я завел совсем не туда, куда следует. Мне стыдно, что я не понял, и свел вопрос на себя лично; я все забываю, что мое горе такое, которое нужно перенести, никогда никому не говоря. Жизнь положительно имеет две стороны.

На мир таинственный духов,

Над этой бездной безымянной

Покров наброшен златотканный

Высокой волею богов.¹

Нужно жить на этом покрове; заглядывать в бездну бесполезно, ни к чему не ведет, кроме страха. Жизнь на покрове, дневная жизнь, царство логоса, Христа, (как толковал Соловьев на лекциях) есть та же настоящая жизнь. Тут и благородство души, и красота, и подвиг, всякая радость и всякое человеческое достоинство. Несмотря на то, что покров полупрозрачен и через него везде больше или меньше синеет бездна, мы по годам можем жить, не думая о бездне, не чувствуя ее присутствия. Так этому и следует быть. Я все пытался показать Вам, как в моей душе зияет часто эта бездна. К чему это? Никакого добра от этого быть не может.

Ну, простите, я больше не буду.

По Вашим делам я сейчас же принялся хлопотать, но до сих пор ничего решительного. Фену, как я и предполагал, отказался — он издает одни учебники. Предложено Глазунову и Суворину², самым сильным людям в книжном мире; просили дать время на соображение. Думаю на всякий случай сделать еще предложение Вернадскому³ и Вольфу. И дни через три вероятно напишу Вам что-нибудь определенное.

Ваше решение ехать в начале июня очень меня опечалило. Все мои планы разлетелись, и я до сих пор не сообразил, как провести лето. Что касается до баранины, то с гордостию скажу, что я до сих пор еще никогда не думал о том, что мне придется есть; но я не равнодушен к тому, что приходится пить, и признаюсь, Ваши рассказы о кумысе возбудили во мне порядочную жажду к этому питью. А меня к тому же зовут в Самару, нет, в Симбирск, в Сызранский уезд. Там имение Кашпиревой, которая, кстати сказать, помнит твердо, что должна Вам, и, я уверен, заплатит.

Данилевский⁴ зовет в Крым, если не будет войны; а войны наверное не будет. Но это далеко и жарко в июле и августе. А как же быть с Фетом? Я боюсь, что он недоволен моею медленностью в ответах и противоречием его планам переводить Канта. Но я до такой степени его уважаю, что непременно исполню его желание. Какие известия о нем? Прошу Вас, дайте мне его адрес, чтобы мне можно было поправить сделанную глупость⁵.

Вы, может быть, знаете, что Вас очень разбранили в Деле (Никитин)⁶ и в Вестнике Европы (Стасюлевич). Этот Никитин не Никитин, а Ткачев⁷, бежавший за границу, или там накуралесивший так, что ему нельзя вернуться. Обе статьи ужасно странны. Никитин уверяет, что в романе нет никакой связи, и что особенно бедно описана Каренина, напр[имер], сцена самоубийства. Стасюлевич⁸ умнее; он догадался, что роман ему враждебен и что-то в нем осуждает. Поэтому Стасюлевич вступается за Алексея Александровича и нападает на Левина (что очень легко, благодаря всем отрицательным чертам, Вами указанным). Об Анне же Ст[асюлевич] пишет, что поведение ее не имеет никакого смысла и потому непонятно.

Знаете ли Вы о прокламациях⁹? Их появилось довольно много, но они не имели никакого действия, так как оспа прокламаций была уже нам привита в 1861 и 1862 годах¹⁰. И вообще, если не будет войны, я предчувствую, что ход дел останется прежний и всякие наши недуги будут только зреть и расширяться.

Графине мое усердное почтение. Я послал Сереже и Илыоше¹¹ приборы для насекомых. Пожалуйста, не разлюбите.

Ваш всею душою
Н. Страхов

¹ Начало стихотворения Ф. И. Тютчева (1803—1873) «День и ночь» (1839).

² Суворин Алексей Сергеевич (1834—1912) — публицист, книгоиздатель, с 1875 г. редактор-издатель газеты «Новое время».

³ Вернадский Иван Васильевич (1821—1884) — экономист, публицист, издатель. Профессор Киевского, затем Московского университетов. С 1876 г. жил в Петербурге, где открыл магазин «Книжник» и типографию «Славянская книгопечатня». Отец академика Владимира Ивановича Вернадского (1863—1945), создателя учения о ноосфере.

⁴ Данилевский Николай Яковлевич (см. прим. 4 к Письму 2 Страхова к Толстому от 18 ноября 1870 г.).

⁵ Переписку Страхова с Фетом за это время (с 4 мая по 31 июля 1878 г.) см. в журнале «Русское обозрение» (1901, вып. 1), С. 76-81.

⁶ Никитин П. Салонное художество — журнал «Дело» (1878, № 2), С. 346—348; «Дело» (1878, № 4), С. 283—326. П. Никитин — псевдоним П. Н. Ткачева (см. след. примечание).

⁷ Ткачев Петр Никитич (1844—1885/86) — публицист, один из идеологов революционного народничества. Участник революционного движения 60-х га дов, сторонник заговорщицких методов борьбы. Сотрудник журналов «Русское слово» и «Дело». С 1873 г. в эмиграции (умер в Париже). В 1875—1881 гг. издавал журнал «Набат».

⁸ Вероятно, описка Страхова. Речь идет о статье А. В. Станкевича (младшего брата философа Н. В. Станкевича) «Каренина и Левин» в журнале «Вестник Европы» (1878, №№ 4, 5).

⁹ В 1876 г. уцелевшие от арестов участники «хождения в народ» создали «Северно-революционную народническую группу», с 1878 г. принявшую название «Земля и воля» (по одноименному печатному органу). Во главе организации стояли Александр Дмитриевич Михайлов (1855—1884), Георгий Валентинович Плеханов (1856—1918), Сергей Михайлович Кравчинский (1851—1895), Николай Александрович Морозов (1854—1946), Вера Николаевна Фигнер (1852—1942). В прокламациях «Земли и воли» 1870-х годов говарилось о необходимости осуществления в России социалистической революции путем перехода всей земли к крестьянам и организации «мирского самоуправления» при опоре на крестьянские общины. Практика деревенских поселений, «оседлой» пропаганды и агитации землевольцев не дала ожидаемых результатов. «Аграрный террор» и народное восстание поднять не удалось. Полицейские преследования и разочарование в деревенской пропаганде привели к поискам новых средств развязывания народной революции. Часть народников стала склоняться к практике террора. Споры по тактическим и программным вопросам привели к расколу в 1879 г. «Земли и воли» на две организации: «Черный передел» и «Народная воля».

¹⁰ Реформа 1861 г. вызвала новую волну освободительного движения в России. В конце 1861 г. революционные кружки создали организацию «Земля и воля», к деятельности которой был причастен Николай Гаврилович Чернышевский (1828—1889). Своим программным документом землевольцы считали статью Николая Платоновича Огарева (1813—1877) «Что нужно народу», опубликованную в июне 1861 г. в «Колоколе». Землевольцы развернули активную издательскую деятельность. Журнал «Земля и воля», прокламация Чернышевского «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон», воззвания Николая Васильевича Ше лгу нова (1824—1891) «К молодому поколению», «Русским солдатам от их доброжелателей поклон», «Русским солдатам» обосновывали необходимость ликвидации самодержавия, справедливого решения аграрного вопроса, демократического преобразования России, ее полного социального переустройства. В 1862 г. Чернышевский был арестован, крестьянское движение после 1863 г. пошло на спад. К весне 1864 г. «Земля и воля» перестала существовать.

¹¹ Сыновья Толстого Сергей и Илья.

193. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

23-24 мая 1878 г. Ясная Поляна. Дорогой Николай Николаевич.

Между нами вышло какое-то странное недоразумение. Вам кажется, что я вас не понял, а мне кажется, что вы меня не поняли, что так непохоже на вас. Я именно о вас и говорил, и именно о той бездне, которая у вас постоянно перед глазами.

Началось недоразумение с моего первого письма и с выражения «притворяемся, что мы что-то знаем». И в этом весь разговор. И та бездна, о которой вы говорите, есть не что иное, как привычка притворяться, себя обманывать. Я говорю, что человек, который, как Сократ, говорит, что он ничего не знает, говорит только то, что на пути логического разумного знания ничего нельзя знать, а никак не то, что он ничего не знает, ибо положение: я знаю, что ничего не знаю, есть явная бессмыслица, вроде 1=0. И потому положение о том, что наука не дает знания, ведет непременно к вопросу: что же мне дает знание? А вы как будто не хотите сделать себе этого вопроса. Вы, говоря о бездне, как будто признаете, что вы ничего не знаете. Ничего не знать нельзя. Утверждать живому человеку и умственно здоровому, что я ничего не знаю, то же, что утверждать, что я никогда ничего не ем или что кровь во мне не обращается. — Мне кажется, что каждый человек должен разобрать, чем он знает и что он знает (а что он знает, это уже включено в понятие человека).

Теперь мне представляется другой вопрос: каким образом такой твердый и ясный ум, как ваш, может этого не видеть? И я отвечаю себе, что это происходит оттого, что вы всю свою жизнь, 40 лет, провели в том, чтобы приобретать знания разумным путем, и вам кажется, что всё, что не лежит на этом пути, не есть знание.

Я пристаю к вам с нелегким — дайте мне ясный ответ, откуда вы знаете то, чем вы живете, чем руководились и руководитесь в жизни?

Если я вам наскучил, не отвечайте.

Ваш Л. Толстой

У нас всё, слава Богу, здорово. В Самару, кажется, едем в 1-х числах июня. Когда вы свободны? В Самаре ли увидимся или в Ясной?

Очень благодарю вас за ваши хлопоты по изданию. Я написал вам тогда, возвратясь из Москвы и находясь в практическом настроении, а теперь мне совестно, тем более что я чувствую, что ничего не выйдет и я прошу слишком дорого. Я должен вам, вероятно, за книги, напишите сколько.

194. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

До 29 мая 1878 г. Санкт-Петербург.

Мне все кажется, что Вы чем-то во мне недовольны, бесценный Лев Николаевич, и я все стараюсь придумать, как бы уничтожить это недовольство. Вы спрашиваете, чем я живу? Но, во-первых, я могу сказать, что я вовсе не живу. У меня осталось самолюбие, которое постоянно побуждает меня служить, одеваться, беречь деньги и т. д., все для того, чтобы мне не было стыдно и чтобы быть не хуже других, вести себя по-людски. Потом, я выгадываю сколько можно досуга, читаю и все думаю о великой загадке; Вы знаете, что я постоянно занят вопросом о религии. Что из этого будет, не знаю; вероятно, доведется умереть в том же грустном раздумье. А может быть, перед смертью поглупею и отупею — и пропадет для меня мой великий интерес. Но, пока дело идет как теперь, я довольно спокоен; отчасти мое самолюбие удовлетворено, но главное, поверьте, в том, что я сознаю свою добросовестность, свои искренние усилия, свое религиозное отношение к предмету. И пусть будет, что будет; это уже не моя вина, и я тут не отвечаю, потому что не властен.

Для Вас, для Вашей энергической натуры, такое спокойствие и раздумье досадно, непонятно; Вы даже доказываете, что оно невозможно, так как при нем жить нельзя — я и не живу.

В глубоком знанье жизни нет;

Я проклял знаний ложный свет.

говорит Фауст у Пушкина¹. Самое ясное для меня в настоящую минуту это обманчивая природа знания, и мне очень хотелось бы точно и ясно ее изложить, как я Вам писал об этом еще прошлою осенью. Это задача интересная, и если бы я ее исполнил, не даром бы прожил.

---

Я буду свободен с 15 июня. Мы виделись два раза со Степаном Андреевичем, и он предлагает ехать к Вам в Самару вместе. Но не помешаю ли я Вам? Я предполагаю, что Вы хотели погрузиться в физическую жизнь, сделать себе полный роздых. Не буду ли я лишний? Не лучше ли приехать к Вам в августе, когда Вы вернетесь в Ясную?

По изданию вот результаты: Глазунов предлагает 10,000 с рассрочкою. Вернадский (он нынче торгует книгами) отказался, говоря, что будет война. Попов² тоже отказался. Вольфа не могу поймать. А писал ли Вам Суворин? Верно нет. Я зайду еще к нему. По его словам (передавал Стасов) на печатание положено слишком много 20,000. Но за то не вычтена книгопродавческая уступка 30 % или минимум 25 %.

За книги Вы мне не должны нисколько; приблизительно я получил эти деньги за продажу остававшихся у меня экземпляров Вашей Азбуки. Простите, что я запустил счеты; они были довольно затруднительны; но по всем соображениям разница, если есть, ничтожная. Так что я считаю по-прежнему себя должным Вам 35 р., которые взял у Вас при отъезде из Ясной в августе.

Стасов огорчается Вашим молчанием. Он приготовил для Вас большие сокровища и просил написать Вам об них. Я лучше пошлю Вам тот листок³, который он мне дал.

А что же Фет? Очень прошу его адреса. Хочется послать ему свою психологию, которую теперь раздаю всем. От Голохвастова я получил длинное письмо, в котором он рассказывает свои хлопоты.

К той мысли, что Вы живете в деревне, я уже привык; но что Голохвастовы тоже круглый год в деревне, меня очень удивляет.

Посылка от Фену отправлена слишком поздно, и я ее не видал; поэтому мне любопытно, довольны ли Сережа и Ильюша? Все ли исправно?

Чтобы Вам легче было отвечать, а мне было больше надежды на ответ, я придумал послать Вам листок вопросов, как книгопродавцы посылают в нашу Библиотеку. Черкните ответы и отошлите.

Не понимаю, что сделалось с моим почерком; так противно пишу, что должен просить извинения.

Всей душою Ваш
Н. Страхов

ПРИЛОЖЕНИЕ

Список книг, составленный В. В. Стасовым для Толстого⁴

1. Акты исторические, собранные археографической экспедицией, т. 5-й, время бунтов стрелецких и раскольничего (под предводительством Хованского; челобитные стельцов до- и после бунта и пр. гораздо \подробнее\ полней, ничем у Устрялова.

2. Дополнение к актам историческим. Т. 10-й, время совместного царствования Ивана и Петра Алексеевичей.

3. Акты, собранные в монастырях и пр. Российской империи, Т. 4-й, то же время.

4. Древняя Российская вивлиотика, изд. Новиковым, Т. 7-й и 15-й, акты и церемониал избрания на царство Ивана и Петра Алексеевичей. И, не помню в котором томе, современное народное сказание об азовской осаде.

5. Летописи русской литературы и древностей, изд. Тихонравовым, Т. 5-й. Раскольничья челобитная царевне Софии; и, не помню в каких томах, биографическая] заметка о Сильвестре Медведеве, Забелина, и автобиография Аввакума.

6. Сборник Киреевского, вып. 8-й, былины и сказания о Петре.

7. Сборник Рыбникова, Т. 4-й. Сказание об азовском сидении; кажется, тоже, что и в Вивлиотике Новикова.

8. Posselt Gener u[nd] Admir[a]l Franz Leforts Leben, два тома; сочинение пристрастное к Лефорту, но дельное и с большими подробностями, помнится, и об азовской осаде; с портретами Лефорта и Петра.

9. Жизнь Лефорта, написанная каким-то женевцем в прошлом веке, и Анекдоты о Петре, собранные] Штелиным; то и другое по-французски и переплетено в один том с портрет[ом] Лефорта.

10. Patr. Gordons Tagebuch, herausgegeb[en] von Posselt; три тома; едва ли не самый важный источник об истор[ии] Азовских походов. С портретом Гордона и (не) его жены (а Татьяны Строгановой)

11. Щебальский, Правление царевны Софии; дрянь; с портретами Софии и кн. Вас. Вас. Голицына.

12. Аристов, Московские смуты при царевне Софии; дрянь и еще пристрастная к царевне.

13. Забелин. Домашний быт русских царей и цариц; два тома; капитальное сочинение; во 2-м томе замечательная характеристика царевны Софии, теремной жизни, аскетизма Морозовой и Урусовой и т. п., величайшие подробности о доме, костюме и т. п. допетровского времени.

14. Его же, Опыты изучения русск[их] древностей, ч. 1-я (вторая еще не вышла). Детские годы Петра. Характер начального образования в допетровское время. Личность и общество накануне Петровской реформы. Охотничий дневник ц[аря] Алексея Михайл[овича]. Женщина по понятиям старинных книжников. И т. п.

15. Записки Болотова, три тома, изд. Русской Старины; с Семилетней войны до Пугачева, преимущественно сельский быт русского] дворянства.

16. Записки кн. Щербатова, в Русск[ой] Старине. Первое влияние петр[овской] реформы на общество.

17. Котошихин, изд. Археографич. Комиссии.

18. Олеариус. 19. Вебер, современ[ные] немецкие издания.

20. Кабинет П[етра] Вел[икого] Описание его одежды, вещей, редкостей и проч. Изд. прошлого века.

21. Донесения Саксон[ского] посланника Лефорта, в Сборнике русск[ого] Истор[ического] Общ[ества] (конец царствования] Петра).

22. Донес[ение] Цесарск[ого] посл[анника] Плейера о состоянии России в то же время. — И тот и другой не важны.

23. Peter d[er] Gr[oße] verglichen mit Karl dem Großen; прошлого века; пустяки.

24. Зеделера, Оборона П[етра] В[еликого] по делу царевича и Гамильонши против Погодина, и сравнение Петра с \шекспир.\ Гервинусовым Отелло. — Дрянь.

25. Записки Басевича, в Русск[ом] архиве.

26. Дневник Берхгольца, 4 тома (конец царствования] Петра). Лучший материал для характеристики придворного быта.

27. Записки Неплюева. 28. Петр в Париже, в Русск[ом] архиве.

29. Путешествие по России англичанина… только не Перри, по-английски, современ[ного] издания.

30. Екатерина I, в изд[ании] Бартенева XVIII век, дрянная статейка по немецким баснописцам.

31. Юрнал П[етра] В[еликого] один, не помню который том; другие у Карамзина в деревне.

¹ Сцена из «Фауста» (1825).

² Попов М. В. — владелец книжного магазина в Петербурге.

³ Этот листок сохранился. Вот его содержание: «Ивашев, сосланный декабрист, был сын генерала Екатерининского и Павловского времени. Мать его была очень известная императрицам Марии Федор<овне> и Елиз<авете> Алекс<еевне> — филантропка. Сохранилась переписка и отца, и матери. Сам Ивашев был сначала франкмасон (его фр<анк>масон<ские> бумаги, стихи и etc., a также знаки — сохранились). Сослан он был холостой; но с разрешения III го Отдел<ения> и Николая I (о чем переписка тоже сохранилась) к нему поехала в ссылку его невеста, родом француженка, с горничной, которая потом превратилась в няню их детей, и до сих пор жива, равно как и ее воспитанники и воспитанницы. Это очень умная и интересная старушка, способная рассказать очень многое и важное про сибирскую жизнь сосланных. Сохранилась переписка родственников Ивашевых из России в Сибирь (12 переплетенных рукописных томиков, начиная с 1826 года, и письма Ивашевых (мужа и жены), — всего один томик, из Сибири. К сожалению, эти последние письма относятся только к 30-м и 40-м годам» (ОР ГМТ).

⁴ Список опубликован в ПТС, I (С. 173—175) вслед за письмом, но при автографе (ОР ГМТ) его нет. Подлинник Списка пока не найден, и авторство Стасова вызывает сомнения. Из контекста ответного письма Толстого к Страхову от 29 мая 1878 г. (см. ниже), из письма Толстого к Стасову от 8…9 июня того же года совершенно очевидно, что Стасов сообщал о материалах, связанных с декабристами (а не эпохой Петра I): записка Николая I о казни (см. прим. 4 к Письму 195), судьба декабриста ротмистра Василия Петровича Ивашева (1794—1839): «Недостаточное чувство интереса к Ивашев<ской> переписке происходит во мне от того, что из всей истории декабристов Ивашев сделался модною историей… Я мало интересуюсь не потому, что это сделалось пошло, и пошлое бывает значительно, но потому, что тут много фальшивого и искусственного, и к несчастью только поэтому это сделалось так пошло…» (ПСС, Т. 62, С. 429).

Почти половина из названных в Списке книг, а именно 13 названий, встречаются в письме Толстого к П. Д. Голохвастову от 6 декабря 1872 г.: «1) Posselt. 2) Жизнь Лефорта и Анекдоты Штелина. 3) Гордона дневник. 4) Забелин. Домашний быт русских царей и 5) Забелин. Опыт изуч<ения> русской древности. 6) Болотова. 7) Записки Щербатова. 8) Котошихин. 9) Олеариус. 10) Вебер: 11) Кабинет П<етра> В<еликого>. 12) Записки Базевича. 13) Путешествие по России англичанина. Вот сколько мне нужно, и у меня нет книг. Я и боюсь злоупотреблять вашей любезностью, да и очень мне хочется иметь эти книги. Те, которые я подчеркнул, мне особенно нужны» (ПСС, Т. 61, С. 341).

В ответном письме от 27 января 1873 г. Голохвастов писал Толстому: «Читаете ли Вы Болотова? [Пункт 15 в Списке] Ниоткудова, кажется, нельзя так хорошо, до самого нутра, узнать нашу прадедовскую, — правда не совсем уже Петровскую Русь. Мне всегда думается, как бы любовался на эту книгу „о родне, о толстобрюхой старине“ Пушкин. И такое уютное это, самое зимнее укаминное чтение… Из деревни пришлю Вам тогда и Англичанина о России при П<етре> В<еликом>, [пункт 29 в Списке] которого без меня не нашли потому, что книга эта английская, я не читаю по-английски, не в кабинете у меня, где все в порядке, а в большой довольно домовой библиотеке, где беспорядок не малый…» (ОР ГМТ).

Все эти сведения позволяют предположить, что Список книг по истории Петровской Руси составил Павел Дмитриевич Голохвастов в конце 1872 г. Косвенным образом авторство Голохвастова подтверждает и замечание к пункту 31 Списка: «Юрнал П[етра] В[еликого] один, не помню который том, другие у Карамзина в деревне». Карамзин — это Владимир Николаевич Карамзин (1819—1879), дядя О. А. Голохвастовой, жены П. Д. Голохвастова.

195. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

29 мая 1878 г. Ясная Поляна. Дорогой Николай Николаевич.

Прочел вашу книгу¹, и не раз, и не два, а всю исшарил по всем закоулкам, и вся ваша мысль мне теперь понятна и знакома, насколько может быть мне понятна. Ужасно хотелось бы читать с вами и говорить о каждой почти мысли. Ужасно много подняло это во мне мысли, и я попытался было написать, но разорвал письмо. Бог даст, поговорим. Вы действительно только устанавливаете основания психологии, но вы первый доказываете — и без полемики, без спора, ложность идеализма Канта и Шопенгауера и ложность матерьялизма. Мало этого, вы доказываете душу, как будто нечаянно, что есть самый сильный и убедительный прием доказательства.

И если вам нужно мое одобрение, то я, читая, несколько раз думал: и этот человек говорит, что он не нужен и не знает, что ему делать! Это ново, сильно, ясно и кратко. Но должен сказать, что года два тому назад я бы еще больше ценил ваш труд; теперь то, что вы доказываете, для меня слишком уже несомненно и просто (так же, как и для 0,999999… рода человеческого), что я, не увлекаясь доказательством сочувственного мне, вижу еще недостатки в приемах доказательств. — И таковой недостаток я вижу вот в чем. «Субъект не может быть объективирован = познан», а вы делите субъект на познание, чувство и волю. Для деления нужно познание. — И верно ли это деление? Если допустить это деление, то из него одного уже будет выведено многое. А это деление есть тоже объективация, которую вы под шумок, тайно хотите пропустить туда, куда вы совершенно справедливо не пропускаете никакого познания. Истина, добро, свобода являются вдруг на место мысли, чувства и воли. И делаются вместе и субъект и объект. Если допустить деление, то вы сами говорите, что мысль, познание, субъект предполагает истину не как объект (объект есть материя), а как что-то еще более общее, чем познание, то же и в отношении добра и свободы. Что же это такое? И откуда я имею это понятие?

Основы всякой деятельности суть мысль, чувство, воля; ни того, ни другого, ни третьего я не могу понять без истины, добра, свободы; стало быть прежде всего нужно согласиться, что есть истина, добро, свобода. Это самое и делают все люди, и никогда не сходятся, исключая в единственной области веры. А не сойдясь в понимании истины, добра, свободы, не может быть и никакой психологии. Заслуга ваша в том, что вы доказали, что философия — мысль — не может дать никакого определения этим основам духовной жизни, но ошибка ваша в том, что вы не признаете того, что основы (если они — основы) необходимо существуют, и такие, в которых мы все сходимся, и такие, которых мы — по вашему же определению — разумом, вообще своей природой, ниоткуда взять не можем, и которые поэтому даны нам. В этом-то смысле я спрашивал вас: чем вы живете, — и вы неправильно, шутя о важнейшем, говорите: я не живу.

Вы не рассердитесь на меня за мои возражения; вы поймете, что в той области, которой касается ваша книга, мне единственно дорогой и важной, нет места притворству. Я, может быть, ошибаюсь, но я думал и думаю со всей искренностью и серьезностью, как могу.

[На отдельном листке:]²

1. Адрес Фета.

Будановка. Московско-Курской дороги. Аф. Аф. Шеншину

2. Что сказать Стасову?

Об Ивашеве³ я почти всё знаю. Очень благодарю за участие, но прошу особенно о записке Николая⁴.

3. Исправны ли приборы для ловли насекомых? Приборы еще не получены.

Наш маленький Андрюша очень болен, и потому поездка в Самару всё еще не определена, но к 1-му августа мы будем в Ясной и пожалуйста проживите у нас август.

Если же вы не боитесь самарских неудобств, то приезжайте к нам в половине июля. Мы проживем недельки две и вместе вернемся.

Обо всем надо еще списаться.

Недовольство вами было, если вы хотите и позволяете откровенность, за Ренана, но в той мере, в которой возможно недовольство человеком, которого любишь и уважаешь всей душой.

Ваш Л. Толстой

29 мая.

¹ «Об основных понятиях психологии» (СПб., 1878). Книга имеется в Библиотеке Толстого в Ясной Поляне.

² Вопросы написаны рукой Страхова, ответы — рукой Толстого.

³ Ивашев Василий Петрович (1794—1839) — декабрист, член Южного общества; был присужден к 20 годам каторги; позднее срок был сокращен до 10 лет. По отбытии каторги в 1836 г. переведен на поселение в г. Туринск Тобольской губ., где и умер. Биография В. П. Ивашева составлена его внучкой О. К. Булановой под заглавием «Роман декабриста. Декабрист В. П. Ивашев и его семья. (Из семейного архива)» (М-ва, 1927).

⁴ Записка Николая — собственноручная записка императора Николая I, обращенная к Павлу Васильевичу Голенищеву-Кутузову (1772—1843), ставшему в 1826 г. петербургским военным генерал-губернатором, о ходе казни через повешение 5 декабристов. Записка хранилась в архиве внука П. В. Голенищева-Кутузова, поэта Арсения Аркадьевича Голенищева-Кутузова (1848—1913). Опубликована впервые в журнале «Красный архив» (1926, № 4), затем в журнале «Новый мир» (1958, № 9). Вот ее текст, переписанный Толстым с копии Стасова:

«Автограф Николая I. (Орфография подлинника). В Кронверке занять караул. Войскам быть в 3 часа. С начала вывести с конвоем приговоренных к каторге и разжалованных и поставить рядом против знамен, конвойным оставаться за ними щитая по два на одного. Когда все будет на месте то командовать на караул и пробить одно колено похода по том Г. генералам командующим эск. и арт. прочесть приговор после чего пробить 2 колено похода и командовать на плечо тогда профосам сорвать мундир кресты и переломить шпаги, что потом и бросить в приготовленный костер. Когда приговор исполнится, то вести их тем же порядком в Кронверк тогда взвести присужденных к смерти на вал, при коих быть священнику с крестом. Тогда ударить тот же бой, как для гонения сквозь строй докуда все не кончится после чего зайти по отделениям на право и пройти мимо и разспустить по домам» (ОР ГМТ).

196. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

3 июня 1878 г. Санкт-Петербург.

Радостное чувство, с которым я, по давнишней привычке, увидел Ваше письмо, бесценный Лев Николаевич, на этот раз не обмануло меня. Почему-то я был заранее уверен, что письмо будет хорошее, теплое. Представьте, я совсем забыл о своей психологии в эту минуту; так что я потом сам себя похвалил за то, что интересы самолюбия не поглощают же меня, не стоят на первом месте. И вдруг я получаю в придачу такую чудесную похвалу! На Вас моя статья произвела то самое впечатление, о котором я мечтал в лучшие минуты писания, и на которое потом не смел надеяться. Вы похвалили как раз то самое, чем я гордился; Вы поняли вполне все своеобразное, всю мою смелость и те границы, на которых я остановился. И знаете ли? — опять Вы одни. Перечитывая Ваше письмо, я думал: конечно стоит писать, если мое писание может занимать такого человека, если я могу заслуживать от него такие похвалы! Но так, кажется, и придется мне писать для Вас одних. Больше всего меня хвалил здесь профессор К. Н. Бестужев-Рюмин¹, конечно, самый образованный человек в Петербурге. Он очень носился с моею статьею, но это были общие похвалы; я видел, что он не понял моей смелости. Все они знакомы с философией каким-то внешним образом; одни Вы цените не как знакомый с философией, а как философствующий.

Возражения Ваши попали прямо в цель. Первое (об делении на ум, чувство и волю) было то самое, которое я сам себе задавал. Я немножко слукавил — нужно бы было сделать оговорку — да трудно было. Но я сознательно обошел этот вопрос. Я хотел прежде всего захватить твердые и чистые места, а уже потом с этих мест расчищать остальные. А Вы справедливо указываете, что тут глубочайшая задача.

Второе — об основах истины, добра и свободы я тоже предлагал себе, но в другой форме. Дайте подумать, прежде чем отвечать Вам. И об Ренане, или скорее об Вас по поводу Ренана, отложимте до другого раза.

Я решил — ехать (15 июня) прямо к Фету, от которого получил письмо². Потом потянусь на юг, или, может быть, прямо на восток, и в середине или в конце июля буду у Вас. Милейший Степан Андреевич³ сегодня обещал зайти ко мне перед отъездом. Август, я думаю, весь прогуляю; впрочем, там будет видно.

Стасов немного сетует на Вас, но не велел сказывать, а все-таки просил написать, что будто-бы Пыпин мне говорил о трех любопытных для Вас вещах.

1) Что в Пскове живет декабрист Назимов⁴, старик лет 80, еще свежий и умеющий рассказывать.

2) Что здешний попечитель Учебного округа, кн. Волконский⁵ — сын декабриста⁶ и обладает большими материалами.

3) Что он, Пыпин, обладает несравненною редкостью, Уставом Союза Благоденствия¹, и, если Вы желаете, для Вас, но только для Вас, может изготовить копию.

Вы видите, как усердно гробокопатели (такое у нас им прозвище) предлагают Вам свои услуги; предчувствую, что они останутся Вами недовольны — Вы не так цените их сокровища, как они желали бы.

Стасов говорит, что записку Николая он перешлет через меня; а может быть удастся ее захватить и Степану Андреевичу.

Насчет себя лучше помолчу. Но тысячу и тысячу раз благодарю Вас за участие и за то, что так упорно не хотите верить моим отзывам о самом себе. Вы меня поддерживаете и укрепляете, как и много много раз прежде.

Ваш всею душою
Н. Страхов

P.S. Сейчас Стасов⁸ условился, что завтра передаст свой драгоценный документ, но просил о строжайшем секрете.

1878. 3 июня. Спб.

¹ Бестужев-Рюмин Константин Николаевич (1829—1897) — историк, публицист, журналист. Академик Петербургской Академии наук (1890). В 1877—1882 гг. возглавлял основанные им Высшие женские (Бестужевские) курсы. Познакомился с Толстым в 1881 г.

² Cм. журнал «Русское обозрение» (1901, вып. 1), С. 78.

³ C. F. Берс.

⁴ Назимов Михаил Александрович (1801—1888) — первый председатель Псковской губернской земской управы (1865).

⁵ Князь Волконский Михаил Сергеевич (1838—1909), впоследствии член Государственного Совета. В 1902 г. издал «Записки» своего отца, а в 1904 — «Записки» своей матери, княгини Марии Николаевны Волконской, урожд. Раевской.

⁶ Декабрист князь Сергей Григорьевич Волконский (1788—1865) был троюродным братом матери Толстого Марии Николаевны, урожд. княжны Волконской. Толстой познакомился с ним во Флоренции в 1861 г.

⁷ Союз Благоденствия — тайное общество будущих декабристов (1818-начало 1821). Организаторами и руководителями Союза были: братья Александр Михайлович (1802—1853) и Никита Михайлович (1796—1843) Муравьевы, братья Сергей Иванович (1796—1826) и Матвей Иванович (1793—1886) Муравьевы-Апостолы, Павел Иванович Пестель (1793—1826), Иван Дмитриевич Якушкин (1793—1857), Михаил Сергеевич Лунин (1787—1845) и др. Общество имело организации (управы) в Москве, Тульчине, Кишиневе. Устав Союза Благоденствия назывался «Зеленой книгой» по цвету переплета. В восстании 1825 г. М. С. Лунин не участвовал, но был сослан в Сибирь. «Законоположение Союза Благоденствия» см. на Интернете: http://decemb.hobby.ru/v4/blago.htm

⁸ В письме к В. В. Стасову от 8…9 июня 1878 г. Толстой писал: «Не знаю, как благодарить вас, Владимир Васильевич, за сообщенный мне документ. Для меня это ключ, отперший не столько историческую, сколько психологическую дверь. Это ответ на главный вопрос, мучивший меня. За discrétion <скромность> свою могу ручаться. Я не показал даже жене, и сейчас переписал документ, а писанный вашей рукой разорвал…» (ПСС, Т. 62, С. 429).

197. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

8…9 июня 1878 г. Ясная Поляна.

Это не письмо, а только расписка в получении вашего последнего письма, доставившего мне большое удовольствие, и просьба от меня, и жены, и Степы, и Татьяны Андреевны заехать к нам, когда вы будете ехать к Фету¹.

Ваш всей душой
Л. Толстой

¹ Страхов в Ясную Поляну приехал 17 июня 1878 г., уже после отъезда Толстого в Самару, 19 июня уехал к А. А. Фету, оттуда во второй половине июля отправился в самарское имение Толстых. После отъезда Толстых из Самары Страхов совершил короткое путешествие по Волге и вновь приехал в Ясную Поляну после 9 августа.

198. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

30 июня-21 августа 1878 г. Воробьевка-Ясная Поляна.

I

Кто крепок и богат душою,

Тот в жизни над людьми царит:

Одних любовью он дарит,

Других казнит своей враждою.

Но ты, несчастное созданье!

Душою скуден ты и хил;

Сам у людей всю жизнь просил

Ты крох любви, как подаянья,

И, как огонь, тебе всегда

Была страшна людей вражда.

30 июня.

II

Не мир хорош, а хороша

В тебе порой твоя душа.

И не гармония природы

Звучит среди лесов и вод,

А сердце, в чистый миг свободы,

Само в груди твоей поет.

6 июля.

III

Когда душа твоя чиста

И сердце тихой мыслью бьется,

Ступай туда, где тень густа,

Где жаркий луч сквозь ветви рвется.

Там станет рее тебя ласкать:

Свет, воздух, чудный вид с дорожки,

И золотые будут мошки

Вкруг головы твоей мелькать.

---

Но если духом ты взволнован

И шевелится страсть в груди,

То лучше в парк ты не ходи:

Он тайной силой зачарован.

Тебя луч солнца обожжет,

Пень сам под ногу подвернется,

И вид чудесный пропадет,

Клещ жадный в пах тебе вопьется,

И будут жалить мух полки

Твой лоб, и шею, и виски.

7 июля — 5 авг.¹

IV

Незримой воле покорись:

Не жди богатства, самовластья,

Покинь вино и сладострастье,

И от всего земного счастья

Навеки твердо откажись.

---

Но малодушье — с корнем прочь!

Гляди с улыбкой умиленья

На красоту, на наслажденье,

И ни единого мгновенья

Чужого счастья не порочь.

9 июля.

V

Коль уж поэтом стать решился,

То не виляй и не хитри:

Что на душе, каков родился,

Чем дышишь, то и говори.

VI

Я все хочу ему шепнуть:

Не говори про отвращенье;

И на тебя без омерзенья

Не может ведь иной взглянуть.

10 июля.²

Очень мне жаль, что остальные пять стихотворений не кончены. И этими я не вполне доволен. В 1-м и в Ш-м второй стих не точен; a IV-e все не точно.

1878 г., 21 августа.

Ясная Поляна. Избушка на краю Чепыжа³.

¹ Это стихотворение Страхова, начатое им в имении Фета Воробьевке, посвящено тамошнему парку.

² Стихотворения, в исправленном виде, опубликованы в книге: Н. Страхов. Воспоминания и отрывки (СПб., 1892).

³ С. А. Толстая вспоминала о лете 1878 г.: «До поездки, ранней весной и в начале лета, в мае и июне нас посещало столько различных гостей, что Лев Николаевич иногда приходил в отчаяние от невозможности заниматься … измученный гостями, которые так мешали писать, и всей своей многочисленной семьей, Лев Николаевич велел построить себе в ближайшем дубовом лесу, Чепыже, небольшую избушку, на столбах, с лестницей, в которой и проводил время, привычное ему для писания» — С. А. Толстая. Моя жизнь. Ч. III, С. 536—537 (ОР ГМТ).

199. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

29 августа 1878 г. Санкт-Петербург.

К Вам к первым, бесценный Лев Николаевич. Вчера утром был в Библиотеке и в Департаменте¹, вечером в бане, сегодня уже все в порядке и вдобавок Праздник (29 авг.)².

Поездка к Голохвастовым была гораздо приятнее, чем я ожидал. В Крюкове³ я, невыспавшийся, не переодевшийся и голодный, нашел письмо от Павла Дмитриевича и ямщика, который, по условию с ним, обязан возить гостей в Воскресенск⁴. Дом, в который меня привезли, — какая-то игрушка, а не дом. Он строен из липы, весь раскрашен светлыми цветами и разубран кружевом. В верхнем этаже комнаты огромной вышины и все окна и два балкона глядят на монастырь Новый Иерусалим⁵ — тоже игрушку в своем роде. Бумажки на стенах⁶ и вся мебель — тоже светлых цветов, и все это еще новенькое, с иголочки, так что общее впечатление престранное и преприятное. Хозяева — два известных вам богатыря (так нужно произносить): Павел Дмитрич, неизменный, и Ольга Андреевна, еще немножко пополневшая, но без того оживления, которое у ней было в Ясной Поляне. Девочка, Арочка (это значит Варвара)⁷, пяти лет ребенок, очень мила, умненькая, бойкая, крупная, с удивительными глазами. Одна беда — что если она немка? Ольгу Андреевну это немножко беспокоит. Она вообще как-будто выразила недовольство, — ничего не читала, говорила много, но без оживления, а впрочем, может быть, она просто скучает. С Арочкой она возится без конца; няньки нет и горничная не смеет прикасаться к девочке. — Павел Дмитриевич прочитал мне все, что у него готово из статьи о стихе⁸, и все это прекрасно. Кроме того, много говорил о современных делах и других — все мысли его очень восторженны; он восхищается войною, Николаем Николаевичем⁹, Петром¹⁰, Петербургом — и во всем этом много правды, или хоть не много, а есть частица. Я возражал ему и хвалил его. — «Вы пессимист» — грустно заметил он. Я согласился.

Пробыл я у них три дня, т. е. на третий уехал. В Петербурге нашел большое благополучие — Георгиевский¹¹ уехал за границу, дел мне никаких нет, и жалованья накопилось много. Новый градоначальник¹² поливает улицы еще усерднее, чем старый; казаки¹³ на улицах решительно ничему не мешают и даже не бросаются в глаза — здесь всегда такая бездна войска. Прочитал речь Аксакова¹⁴ и «правительственное сообщение» по случаю мира. Это сообщение вам нужно прочесть, чтобы ясно видеть, какие понятия и стремления у правительства. Это писал или поправлял Горчаков¹⁵, и значение дипломатии выступает здесь удивительно.

Стасова еще нет здесь; я нашел письмо от него из Парижа, а в этом письме — письмо к нему Кавелина¹⁶. К[онстантин] Дм[итриевич] Кавелин пишет:

«Очень благодарен H. H. (это мне) за память. В смысле изложения, его работа не оставляет желать лучшего. Но что касается точки отправления и выводов, то я с ним расхожусь диаметрально. Страхов дуалист. Но дуализм, при нынешнем состоянии знания совершенно немыслим. Отныне возможно работать только в направлении, которому следуют физиологи и Сеченов, только надо дополнить тем же путем то, что они упускают из виду. В последней своей статье (т. е. последних) Сеченов делает несколько оговорок, после которых с ним невозможно не согласиться и которые открывают возможность дополнить его выводы, признавая их вполне. Чувствуется, что недалеко то время, когда дополнение будет сделано, и все недоразумения, которые как будто оправдывают усилия дуалистов, канут в Лету. Но во всяком случае к этой желанной цели невозможно подойти с точки зрения Страхова и идя с той почвы, на какой он стоит».

И все. Вот Вам Кавелин во всем его великолепии. Ему кажется, что он рассуждает обо мне, а в сущности он обо мне и думать не хочет. Впрочем, Вы сами оцените эту красоту как следует.

Попавши домой, я живо почувствовал свое одиночество, и скука давнула меня порядочно. Книги мои взглянули на меня как-то невесело; не было той радости свидания, которой я ожидал. Дорогой я подумывал и теперь все больше укрепляюсь в мысли написать что-нибудь по Вашему вызову; своей биографии я никак не стану писать, но мне хочется поговорить о себе и как-нибудь обобщить вопрос. Напишу Вместо исповеди и посвящу Вам. Боюсь только, что разыграются дурные чувства, которых так много возбуждает в нас наше милое Я.

Был сегодня у Семевского¹⁷; он усердно Вам кланяется. На днях он едет за границу, где останется до половины ноября. И я видел у него большое диво: книжки Русской старины на сентябрь, октябрь и ноябрь уже напечатаны и он, уезжая, только поручит разослать их.

Пока прощайте! От всей души желаю Вам здоровья и бодрого настроения. Графине низко кланяюсь, и всем Вашим. Не забывайте

Всей душой Вам преданного
Н. Страхова.

Много раз у Голохвастовых речь заходила об Вас, и я готовился приводить всякие соображения в Вашу пользу; но они отмалчивались, и разговор не завязывался.

Степану Андреевичу¹⁸, если он еще не уехал, передайте, что пришлю ему карточку в ответ на первое же его письмо.

А теперь боюсь Вас затруднить.

¹ В Публичной библиотеке и в Департаменте Народного просвещения, где служил Страхов.

² 29 августа — день усекновения главы Пророка, Предтечи и Крестителя Господня Иоанна. В этот день положен строгий пост. Церковь чтит Иоанна Предтечу выше всех святых после Богоматери.

³ Крюково — железнодорожная станция Николаевской железной дороги в 45-ти километрах от Москвы.

⁴ Воскресенск (современное название — Истра) — город в Московской губернии, основанный в XVI веке на берегу реки Истры. П. Д. Голохвастов продал свое имение Покровское недалеко от Воскресенска, так как не смог содержать его по недостатку средств, и переселился в Воскресенск.

⁵ Новоиерусалимский (Воскресенский) мужской монастырь был основан в 1656 г. патриархом Никоном (1605—1681).

⁶ бумажки на стенах — бумажные обои.

⁷ Варвара — приемная дочь О. А. и П. Д. Голохвастовых.

⁸ Исследование Голохвастова «Законы стиха русского народного и нашего литературного» было опубликовано в журнале «Русский вестник» (1881, № 12); в 1883 г., в исправленном и дополненном виде, вышло отдельным изданием в Петербурге, в «Памятниках» Императорского общества любителей древней письменности.

⁹ Великий князь.

¹⁰ Петр I Великий (1672—1725) — русский царь с 1682 г. (правил с 1689), первый российский император с 1721 г.

¹¹ Георгиевский Александр Иванович (1830—1911) — председатель Ученого Комитета Министерства Народного просвещения, впоследствии сенатор.

¹² Зуров Александр Елпидифорович (1827—1902), генерал-майор, сменивший в мае 1878 г. на этом посту Ф. Ф. Трепова (см. прим. 1 к Письму 185 Страхова к Толстому от 2 апреля 1878 г.).

¹³ 9 июня 1878 г. в России была организована служба коннополицейских урядников (5 тысяч человек на 46 губерний) для «охранения общественной безопасности». Меры безопасности в столице были усилены после убийства 4 августа 1878 (днем, на оживленной Михайловской площади) шефа жандармов Николая Владимировича Мезенцова (1827—1878) Сергеем Михайловичем Степняком-Кравчинским (1851—1895).

¹⁴ 22 июня 1878 г. И. С. Аксаков произнес речь в собрании Славянского благотворительного комитета, в которой осудил согласие России на раздел Болгарии и передачу части ее под власть Турции. За эту речь Аксаков был удален с поста председателя Московского славянского общества (вскоре закрытого) и выслан из Москвы.

Аксаков Иван Сергеевич (1823—1886) — поэт, публицист, общественный деятель, славянофил. Редактор газет «День», «Москва», «Русь» и разных журналов. Женат на дочери поэта Ф. И. Тютчева Анне Федоровне (1829—1889).

¹⁵ Министр иностранных дел в 1856—1882 гг., светлейший князь Александр Михайлович Горчаков (1798—1883).

¹⁶ Кавелин Константин Дмитриевич (1818—1885) — историк, публицист.

¹⁷ Редактор-издатель журнала «Русская старина» М. И. Семевский (см. прим. 1 к Письму 182 Страхова к Толстому от 15 марта 1878 г.).

¹⁸ С. А. Берс.

200. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

5 сентября 1878 г. Тула?. Дорогой Николай Николаич!

Хотел, ожидая от вас письма, предупредить вас — чтобы вы нашли мое письмо в Петерб[урге], но всё еще не раскачался на умственную зимнюю деятельность и не успел — из-за охоты, крокета и гостей. Благодарю вас и за ваше письмо, и за ваше пребывание у нас, и за вашу неизменную дружбу. Я ничего не сказал вам про ваши стихи. Они мне не понравились. Я ведь ничего не понимаю в стихах, да и вы сами к ним легко относитесь; стало быть, вы не рассердитесь на меня за это. Ваше письмо всё интересно, но интереснее всего для меня было выписанное суждение Кавелина о вашей книге.

Хуже мучений нельзя придумать на том свете, как заставлять человека писать, выражая с величайшим напряжением всю сложность и глубину своих мыслей, и вместе заставляя его читать, как мнения авторитета, такие суждения, как Кавелинское. Если бы я был царь, я бы издал закон, что писатель, который употребит слово, значения кот[орого] он не может объяснить, лишается права писать и получает 100 ударов розог. — Вы, начиная с самого начала, разбираете и показываете, что люди, говорящие известные слова, неизбежно разумеют под ними то-то и то-то; а Кавелин считает, что ваше рассуждение для него не обязательно, а что наука отвергает дуализм. И никто не говорит, что Кавелин или недобросовестный человек, или сумасшедший, но все говорят: Кавелин — философ.

Трудная, неблагодарная и мучительная ваша должность, но претерпевый до конца спасен будет. Рассуждение Кавелина о том, что Страхов неправ, потому что он думает (если я его понимаю верно), что вся наука отвергает дуализм — всё равно, что рассуждение о том, что несправедливо, что муж и жена два отдельные лица, потому что церковь признает, что они одно.

Еще бы, если бы я был царь, я бы 100 розог давал тому, кто сделает самое ходячее и обыкновенное в ученых книжках рассуждение, именно: по моим исследованиям, наблюдениям, т. е. по науке, выходит, что гриб есть гриб, а лошадь — лошадь, что тело — тело, а душа — душа, электричество — электричество, а тепло — тепло, и потому законное заключение по науке было бы то, что вещи различны, но, по моему тайному желанию (по цели самой науки), лучше бы было, если бы всё это было одно. И тогда делается такой скачок: наука, сама наука оставляется в стороне, а принимается в соображение ход науки, история науки, как будто для того, кто не знает науки, может быть понятен будущий ход науки; и предполагается, что для того, чтобы достигнуть нам желаемого, недостает только какой-то маленькой штучки.

Простите, что я болтаю о том, что вы понимаете лучше меня, но я так люблю делать физиологию заблуждений, что не могу удержаться. Истинно радуюсь и горжусь тем, что мой совет — писать свою жизнь, занял вас. Очень интересно, как это у вас складывалось. Должен бы был сказать вам слишком много лестного, чтобы объяснить вам, почему именно вам я советовал это делать. В ваших стихах то именно хорошо, чего я жду от вашей исповеди.

У нас дети были больны, старшие жабой¹ и Сережа² воспаленьем; теперь поправляются.

Тургенев³ был опять и был так же мил и блестящ; но, пожалуйста, между нами, немножко как фонтан из привозной воды. Всё боишься, что скоро выйдет, и кончено. — Как только вы уехали, мы сели за стол, и я сказал: «Ну, давайте ругать». И желал бы, чтобы вы слышали интонацию Тат[ьяны] Андреевны⁴, когда она сказала: «Вот уж нельзя», и слышали общий хор подтверждения и видели бы мое чувство самодовольства при этом, как будто это моя заслуга. Дай вам Бог работать свою тяжелую философскую работу, и так, чтобы она удовлетворяла вас внутри больше, чем извне. И мне того же желайте. Очень хочется писать и понемногу принимаюсь.

Я писал Стасюлевичу, что по Р[усской] библио[теке] поручил всё вам.

¹ жаба — ангина.

² Сергей Львович Толстой.

³ 6 апреля 1878 г. Толстой, после 17-летнего перерыва, вызванного ссорой в 1861 г., написал Тургеневу примирительное письмо. В ответ Тургенев писал Толстому 8 мая 1878 г. из Парижа: «С величайшей охотой готов возобновить нашу прежнюю дружбу и крепко жму протянутую мне Вами руку… Душевно радуюсь прекращению возникших между нами недоразумений. Я надеюсь нынешним летом попасть в Орловскую губернию, — и тогда мы, конечно, увидимся…» — И. С. Тургенев, Переписка, Т. И, С. 139. Тургенев был в Ясной Поляне 8-9 августа и вторично 2-4 сентября 1878 г.

⁴ Т. А. Кузминская.

201. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

14 сентября 1878 г. Санкт-Петербург.

Тысячу раз благодарю Вас, бесценный Лев Николаевич, за Ваше милое, милое письмо. Оно так живо напомнило мне Вашу доброту ко мне, все черты расположения ко мне, которые я видел летом и от Вас, и от Графини¹, и от Татьяны Андреевны² и от всех Ваших, что я стал уже разыскивать, достаточно ли я благодарен в душе за все это. И я вспомнил, что я не раз, как и теперь, испытывал приливы моей всегдашней и великой нежности к Вам, и что часто досадовал на неумение и дурное настроение духа, по которому не удавалось ее выразить. Но, прошу Вас, никогда не забывайте, что она есть во мне, что это отрада моей жизни.

А какую цену, какое значение имеет моя жизнь? Этот вопрос я часто задавал себе, и чувствовал, что, так как я ей даю очень малое значение, то и выражения, подобные предыдущему, теряют свою силу. Я, моя жизнь, мое счастие — вот для всякого человека последняя точка опоры, мерило всего остального, цветное, вкусовое начало. Представьте, что у меня это начало очень слабо, и потому не только я не спосбен к деятельности, борьбе, se faire valoir и т. п., но и не могу видеть в своей жизни ничего важного.

Мне трудно говорить об этом предмете, и вот почему я не могу писать автобиографии. Каким тоном ее писать? Кажется, я бы всего сильнее выразил чувство отвращения.

И с отвращением читая жизнь свою, Я трепещу и проклинаю.³

Я не люблю жизни так, как ее любит Майков, и не люблю самого себя так, как Достоевский; как же я стану писать? Я стараюсь уйти от себя и от жизни; как же я стану с этим возиться? Рассказывать просто, не судя, с тем, чтобы другие судили, я не хочу и не могу; я непременно буду и хочу сам судить, и мне недостает для этого спокойствия. Всего охотнее я бы стал ругать самого себя, как я внутренно это делаю. Но для Вас я готов бы это написать, а для других — не вижу цели, нахожу скорее вредным, чем полезным.

Но будет пока об этом трудном предмете. Мои философские занятия пошли очень успешно. Я с жадностью читал одного математика, Гамильтона⁴, и (одобренный не мало Вами) думаю прежде всего писать о времени и пространстве⁵.

По поводу Ваших замечаний о Кавелине приведу Вам место из Цицерона, которое стоит эпиграфом к Логике Гегеля. Оно попалось мне на глаза и поразило, как неслыханная новость. Est enim philoso phia paucis contenta judicibus, multitudinem consulto ipsa fugiens, eique suspecta et invisa. Что за язык! Так можно писать только по-латыни, а по-русски разве Пушкин перевел бы как следует. — «Ибо философия довольствуется лишь немногими судьями, сама намеренно избегая толпы, для которой даже подозрительна и ненавистна». В наш век всякой популяризации мы это совершенно забыли; мы без конца наплодили разных межеумочных писаний, которые толпе приятны и любезны. Но Цицерон прав: истинная философия имеет лишь немногих судей и поклонников. Если он так смотрел на свои философские занятия, то мне и подавно не нужно мечтать о популярности. Прибавлю еще, что мне забавно, когда Кавелин говорит о науке. Ведь он, как Стасов и другие подобные, ничего не знает, и потому ему даже неизвестно, что такое значит знать. Мне даже обидно, когда он указывает мне на науку, которую я будто-бы упустил из виду.

Тургенева мне жаль. Парижский склад понятий, по моим соображениям, по разным чертам, которые попадаются у Ренана, Тэна, Флобера, — нечто ужасное, какое-то отрицание настоящей духовной жизни человека. Тургенев, при его податливости не мог уйти от этого влияния.

Ваше письмо, кроме всего другого, порадовало меня Вашим бодрым настроением. Вот чего желаю Вам постоянно и от всей души! Я сам могу похвалиться, что после первого уныния, которое всегда бывает по приезде в Петербург, очень ободрился. Вот три или четыре дня, как мне очень нездоровится по вечерам (отчего я и запоздал письмом); но духом я спокоен и чувствую, что дело идет хорошо. Все время сижу дома, не волнуюсь, не раздражаюсь. Казенной работы никакой нет. Георгиевский до половины ноября уехал за границу. Мысль оставить Комитет не находит одобрения у сведущих людей; но я ее не оставил совершенно.

Ну, будет о себе! Я навел справки о житиях святых; Бычков указал мне четыре издания, как самые главные: 1) Минеи, издаваемые Арх[ивной] комм[иссией]. 2) Минеи Дмитрия Ростовского, которые чем старше, тем лучше, пот[ому] что очищаются при новых изданиях. 3) Жития святых российской церкви А. Н. Муравьева, 12 томов. 4) Макария история русской церкви.

Обнимаю Вас, бесценный Лев Николаевич, и прошу помнить

Всей душой Вашего
Н. Страхова

1878 14 сент. Спб.

¹ С. А. Толстая.

² Т. А. Кузминская.

³ Строки из стихотворения Пушкина «Воспоминание» (1828).

⁴ Гамильтон Уильям Роуан (William Rowan Hamilton) (1805—1865) — ирландский математик и астроном, иностранный член-корреспондент Петербургской Академии наук (1837).

⁵ Статья не была закончена. Опубликована Иваном Павловичем Матченко после смерти Страхова в журнале «Русский вестник» (1897, № 1), С. 69-81; (1897, № 2), С. 264—278.

202. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

28 сентября 1878 г. Санкт-Петербург.

Давно, давно уже пора писать к Вам, бесценный Лев Николаевич. И опять приходится мне доказывать, какое Вы для меня спасение и как мало людей, способных к философии. Дней пять назад я получил письмо от Н. Я. Данилевского. Он очень прилежно изучил мою психологию¹ и вот что пишет:

«Все ваши доказательства достаточны против материализма, но достаточны ли они и против скептицизма? То, что Вы говорите о сознании, не относится ли вполне к ощущению и нельзя ли сознание определить: постоянное ощущение самого себя? Оно во всяком случае есть первоначальный психический факт, свидетельствующий о чем-то совершенно отличном от всего объективного, факт первичный и ничем уже необъяснимый. Но я думаю, что Вы это так и понимаете. Я не знаю, зачем понадобилось Миллю, для признания, что мы стоим лицом к лицу с чем-то окончательно неизъяснимым, допущение невозможного парадокса, что нечто, составляющее по предположению лишь ряд чувствований, может знать о себе, как о ряде. Мне кажется, что всякое единичное ощущение, хотя бы совершенно отдельное, без всего предшествующего и последующего, т. е., без воспоминаний и ожиданий, уже свидетельствует об этом окончательно-неизъяснимом, окончательно-выходящем из той области, которую разумным образом мы можем отнести к миру материальному, или объективному».

Опускаю другие рассужения. Но вы видите, что понятие сознания для этого умнейшего человека совершенно недоступно. Это очень странно, и я даже этого не ожидал. Впереди он пишет, что научился из моей статьи понимать Cogito ergo sum. Но для Стасова и это непонятно. И вот источник бесконечных разногласий между людьми, источник философских школ и разных исторических событий; вот вам и Дарвин, материализм, спиритизм, четвертое измерение, и Соловьев, и Гартман, и т. д.

Отсюда следует, что нужно писать, и что грешно не писать, когда столько свободного времени. У меня почти нет казенной работы. Но когда подумаю о слабости своих сил и о том, что нужно бы сделать, для того, чтобы писать основательно и как власть имеющий — я падаю духом и думаю лишь о том, как бы кончить жить с ясным и спокойным духом, не волнуясь ни самолюбием, ни всякою другою мелочностью.

Приехал сюда Аверкиев и читал у меня свою драму Смерть Мессалины². Очень интересно и очень слабо, как этого и следовало ожидать. Язык и стих прекрасные, хотя, конечно, чужие.

Он рассказывал, что самодурство Каткова все растет и что близкие люди часто не знают, как им быть. Дочь³ выдавал за кн. Шаховского с большим торжеством.

Из здешних слухов интересно учреждение комиссии, рассматривающей причины, препятствующие положить предел распространению социализма (таково оффициальное заглавие, и то неполное). Причину находят в образовании умственного пролетариата и в дурном направлении профессоров. Поэтому предлагаются меры — не допускать сколь возможно бедных людей в высшие учебные заведения. Странно, что не видят, как подобная мера будет только размножать и озлоблять этот пролетариат. С нашими юношами поступают не по-отечески; их то и дело выгоняют, предоставляя их собственным силам и не указывая им места и занятия. Если бы нужно было нарочно образовать умственный пролетариат, то нельзя придумать лучше того порядка, который у нас заведен.

Университеты, вероятно, будут преобразованы, но прежде еще будут установлены государственные экзамены, и тогда уже, как необходимое следствие явится реформа университетов.

Заходил в Библиотеку молодой Шидловский⁴ и рассказывал, что был у Вас и видел Тургенева, который привел его в удивительный восторг своим изяществом и речами. От Полонского я узнал, что Фет писал к Тургеневу⁵, но что Тургенев не успел к нему заехать.

Все это меня немножко раздражает. Нужно будет еще расспросить хорошенько Полонского; мне любопытно, неужели ничего не вышло, кроме (вероятно) польщенного самолюбия?

«Когда тебе станет грустно», пишет Марк Аврелий⁶, «вспомни хороших людей, которых знаешь, и живо представь себе их достоинства; это тебя утешит». Так я иногда вспоминаю Вас, несравненный Лев Николаевич. Нынешнее лето, вообще для меня неудачное, принесло мне, однако, важные результаты: я вполне понял красоту Ясной Поляны, и для меня яснее стали некоторые Ваши черты, чудесные, подтвердившие и усилившие мое сердечное уважение к Вам. Одно дурно: на меня все еще иногда нападает страх, что Вы меня, гадкого, как-нибудь разлюбите.

Но я, как Вам и обещал когда-то, так и твердо надеюсь сохранить навсегда такое прекрасное, чистое чувство, как моя любовь к Вам.

Сегодня чудесный осенний день. Что-то делается в Ясной Поляне?

Желаю всем быть здоровыми.

Всей душою Ваш

Н. Страхов

1878 г. 28 сент. Спб.

¹ Т. е. книгу Страхова «Об основных понятиях психологии».

² Напечатана в Т. III «Драм» Д. В. Аверкиева (СПб., 1896).

³ Старшая дочь M. H. Каткова Варвара вышла замуж за князя Льва Владимировича Шаховского.

⁴ Шидловский Борис Вячеславович — двоюродный брат Софьи Андреевны Толстой, единоутробный брат А. М. Кузминского.

⁵ О примирении с Тургеневым после пятилетней ссоры Фет писал так: "В июне [1878 г.] к величайшей моей радости, к нам приехал погостить H. H. Страхов, захвативший Толстых еще до отъезда их в Самару. Конечно, с нашей стороны поднялись расспросы о дорогом для нас семействе, и я, к немалому изумлению, услыхал, что Толстой помирился с Тургеневым.

— Как? по какому поводу? — спросил я.

— Просто по своему теперешнему религиозному настроению он признает, что смиряющийся человек не должен иметь врагов, и в этом смысле написал Тургеневу.

Событие это не только изумило меня, но и заставило обернуться на самого себя.

«Между Толстым и Тургеневым, подумал я, была хоть формальная причина для разрыва; но у нас с Тургеневым и этого не было. Его невежливые выходки казались мне всегда более забавными, чем оскорбительными, хотя я не решился бы отнестись к ним так же, как покойный Кетчер, который в подобном случае расхохотался бы своим громовым хохотом и сказал бы „дурака“. Смешно же людям, интересующимся в сущности друг другом, расходиться только на том основании, что один западник без всякой подкладки, а другой такой же западник, только на русской подкладке из ярославской овчины, которую при наших морозах покидать жутко».

Все эти соображения я написал Тургеневу" — см. Фет, С. 350, 353.

Тургенев отвечал Фету 21 августа / 2 сентября 1878 г. из Спасского--Лутовинова: «…Я искренне порадовался, получив Ваше письмо. Старость только тем и хороша, что дает возможность смыть и уничтожить все прошедшие дрязги — и приближая нас самих к окончательному упрощению, упрощает все жизненные отношения. Охотно пожимаю протянутую Вами руку — и уверен, что при личной встрече мы очутимся такими же друзьями, какими были встарину. Не знаю только, когда эта встреча сбудется: я через неделю уезжаю отсюда прямо в Париж…» — см.: Тургенев. Переписка, Т. I, С. 464.

⁶ Аврелий Марк (Marcus Aurelius) (121—180) — римский император с 161 г. из династии Антонионов. Автор философского сочинения «Наедине с собой».

203. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

10-11 октября 1878 г, Санкт-Петербург.

Стасюлевич мне пишет, что он Вам писал¹, бесценный Лев Николаевич! Ах, какая досада! Но как прикажете сделать? Как сказать человеку: «Пожалуйста, не беспокойте Толстого, можете обращаться ко мне»? А он рьяный писатель и хлопотун неутомимый и отчасти бестолковый. Предложение его состоит в следующем: будет напечатано 5000 томиков известного Вам формата, по 75 коп. за экземпляр.

Всего на 3,750 р.

На напечатание 1,650 р.

25 % книгопр[одавцу] 937

Автору остается 1,163 р., которые он и получит по мере выручки, то есть года в 2. (Думаю, что Вы раньше раскупитесь). Стасюлевич принес мне подробный расчет за подписями, который и будет храниться у меня, как документ. Далее — просил Вашего портрета, — я дал фотографию. Наконец просит биографических сведений, и я обещал ему просить Вас об них. Сведения, конечно, должны составить род послужного списка, и я думаю, Графиня отлично может его сделать. А окончательный вид дам я, и мне хочется поместить туда описание Ясной Поляны, сухое по тону, но содержащее скрытое восхищение. Всё (т. е. биография) в корректуре будет прислано Вам на утверждение. С большою радостию принимаюсь за эту маленькую работу, но меня беспокоит торопливость Стасюлевича. О чем он мог Вам писать? Кажется, не было никакой надобности. Сейчас примусь составлять список того, что должно печататься и, переговоривши с ним, пришлю Вам на просмотр. Если будете молчать, значит согласны. А что значит, что так долго Вы не пишете? Меня начинает брать страх, хоть я знаю, что обыкновенно не пишут те, у кого все благополучно и не скучно. Если так у Вас, то я очень рад, и иногда готов желать, чтобы Вы на время обо мне забывали.

11 октября. И сегодня нет письма! Со Стасюлевичем у нас вышло разногласие. Он желает поместить отрывок из Казаков, именно с начала до того, как Оленин расположился на квартире. Я колеблюсь. Впрочем, когда составим список, я пришлю к Вам, не для того, чтобы Вы сами поработали над ним, а только, чтобы имели сведение о том, что делается, и могли, если не понравится, остановить.

В газетах печатают, что Ваши Декабристы появятся в журнале Русская речь, новом журнале, издаваемом Навроцким². Я не имею о нем понятия. Сам я немножко завертелся и немножко расхворался; но все больше и больше меня тянет начать свою книгу: Гл. I. Об истине. Гл. И. О числе. Гл. III. О времени. Гл. IV. О пространстве. Гл. V. Об инерции и т. д. Теперь заглядываю в Лейбница³, и иногда сознание слабости своих сил так нападает на меня, что я думаю: «ну не успею; что же за беда, что одной книгой будет меньше на свете?»

Но старость ходит осторожно

И подозрительно глядит.⁴

Как бы хорошо было писать так, как в молодости, не обращая внимания ни на Лейбница, ни на кого на свете! А впрочем, в Мире как целое есть две-три крупные ошибки, свидетельствующие о моем тогдашнем невежестве.

Тороплюсь отсылать Вам письмо. Простите и помните о неизменной любви

Вашего Н. Страхова

1878 11 окт. Спб.

¹ М. М. Стасюлевич (см. прим. 2 к Письму 84) писал Толстому 24 августа / 5 сентября 1878 г. из Динара (Франция). Он спрашивал о согласии на выпуск тома, составленного из сочинений Толстого, для издаваемой им серии лучших произведений русских писателей под названием «Русская библиотека» (ОР ГМТ). Первоначально приглашение от Стасюлевича Толстому передал И. С. Тургенев, когда гостил в Ясной Поляне 8-9 августа.

² Навроцкий Александр Александрович (1839—1905) — генерал-лейтенант, поэт и драматург, писавший под псевдонимом Н. А. Вроцкий. С 1879 по 1882 гг. издавал и редактировал журнал «Русская речь».

³ Лейбниц Готфрид Вильгельм (Gottfried Wilhelm Leibniz) (1646—1716) — немецкий философ-идеалист, математик, физик и изобретатель, юрист, историк, языковед, член Лондонского Королевского общества, член Парижской Академии наук. В 1711, 1712, 1716 гг. встречался с Петром I, разработал по его просьбе ряд проектов по развитию образования и государственного управления в России. В математике важнейшей заслугой Лейбница является разработка — наряду с И. Ньютоном (Isaac Newton) дифференциального и интегрального исчисления, имевшая огромное значение для дальнейшего развития математики и естествознания.

⁴ Строчки из поэмы А. С. Пушкина «Полтава» (1828—1829).

204. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

24 октября 1878 г. Санкт-Петербург.

Русская Библиотека. Т. IX.

Л. Н. Толстой.

Детство. Отрывки.

Наталья Савишнат. I. 53- 64.

Смерть матери I. 115—131.

Три смерти II. 271—291.

Севастополь в декабре III. 99-120.

Война и мир. Отрывки.

Шенграбенское сражение т. V. 295—311, 322—327, 332—336.

Смотр перед Аустерл[ицкой] битвой V. 414—420.

В Лысых горах VI. 51-60.

Охота на волка VI. 356—374.

Святки в Отрадном VI. 400—416.

Александр I в Москве VII. 119—137.

Бородинская битва VII. 324—351.

Ростовы и князь Андрей VII. 498—512.

Безухов в Москве, занятой французами VIII. 49-72.

Смерть князя Андрея VIII. 79-94.

Наполеон оставляет Москву VIII. 131—140.

Басни.

Камыш и маслина (по Езопу) IV. 409.

Ворон и лисица (по Езопу) IV. 412.

Два мужика IV. 424.

Мужик и лошадь IV. 425.

Топор и пила IV. 426.

Собаки и повар IV. 426.

Корова и козел IV. 429.

Рассказы для детей.

Как я выучился ездить верхом т. IV. 436-9.

Лозина IV. 439.

Русак IV. 455-6.

Кавказский пленник. IV. 477—509.

Анна Каренина. Отрывки.

Бал в Москве IX. 120—132.

Скачки в Красном селе IX. 303—313.

Уборка сена X. 59-67.

Сватовство Левина за Кити X. 251—268.

Конец.

NB. Показаны томы и страницы по изданию Сочинения гр. Л. Н. Толстого, Москва. 1873-78, T. I—XI.

Вот, бесценный Лев Николаевич, выбор, мною сделанный. Прошу Вас, взгляните, и если чем недовольны, поправьте. Поправить нельзя только первые два отрывка, которые не я и выбирал, а выбрал сам Стасюлевич, велел набрать и даже напечатал 1-й лист, не сказавши мне. Я тотчас же остановил его и не решился уничтожить набранное только потому, что это было бы вычтено из платы автору. А выбор я делал по двум соображениям: 1) Нужно было выбрать как можно меньше, чтобы книжка стоила дешевле и больше денег осталось Вам. 2) Нужно было выбирать пригодное для учащихся, для молодых людей. Первое условие меня очень мучило; составивши длинные списки Ваших перлов, я должен был вычеркивать и опять вычеркивать, и жертвовать самыми чудесными вещами. Второе условие мало меня затрудняло — Вы писатель целомудренный и глубокий.

Теперь я жду корректур, и если Вы найдете, что нужно сделать перемену, то все еще возможно. Но если Вы пожелаете что-нибудь прибавить, то это значит вычесть из своих денег. Я нахожу это лишним. И то много помещено. Самый толстый том Русской библиотеки, — Салтыкова, 8-й. Он точно обрадовался, что его приняли в классические писатели, и дал в полтора раза больше, чем Пушкин, Лермонтов.

Ваш томик разойдется не хуже Тургенева, а того уже нет в продаже. Деньги, полагаю, Вы получите сейчас по напечатании — мне совестно было спросить у Стасюлевича, но так он делал с другими, как я слышал.

Очень меня огорчает, что так давно нет от Вас никакого известия. Не знаю что думать. Уж не пропали ли мои или Ваши письма? Тут были такие случаи недавно: пропало одно мое городское письмо и пропали два московских письма на мое имя. Успокойте меня, бесценный Лев Николаевич! Черкните две строчки, чтобы только знать мне, что все благополучно в Ясной Поляне.

В сравнении с Вашим молчанием здешние новости не так занимают меня, чтобы о них распространяться. Я немножко расклеился, вероятно, от увеличения давления атмосферы, которое всегда дурно на меня действует. Мои сожители очень огорчены: Ф. Берг¹, потерявший Русский мир, подкопался под Стахеева, подбил издателя² отказать ему от редакции Нивы и сам стал редактором. Стахеев остался без места и без работы (деньги у него есть — накопил тысяч пять). Погода у нас стоит отвратительная, часто среди дня приходится зажигать газ в Публичной библиотеке.

Получил очень милое письмо от Голохвастова. Пишет, что на зиму они едут в село Макателем³, к Карамзиным; это их не радует. Пишет, что рассказывает сказки своей Арочке⁴ и что собирается писать их стихами. Буду отвечать — очень похвалю его за это.

О моих занятиях, которые иногда интересуют Вас больше, чем меня самого, скажу, что всего настойчивее просятся три вещи: 1) О числе, первая глава книги. 2) Об истории — маленький очерк. 3) Описать свое нынешнее душевное состояние. В это состояние я загнан неизбежно; нельзя ни ждать от себя новых сил, ни даже надеяться на случай действовать в ином и лучшем роде. Спрашивается, чем же я живу? Чего от себя добиваюсь и в чем полагаю то хорошее, без стремления к которому мне было бы стыдно жить? Мне представляется, можно написать любопытный этюд, только очень грустный. Да, вот причина, почему мне трудно писать воспоминания: нужно держать известный тон, а я не найду настоящего. Душа у меня так расшатана, что я мог бы написать в торжественном, в светлом, в комическом, в отчаянном — но в простом не сумею.

Но я заболтался. Завтра еще раз взгляну, нет ли на вешалке⁰ письма, и пошлю Вам свое.

Еще раз умоляю — напишите хоть что-нибудь, пусть Сережа напишет, наконец браните меня, но дайте о себе весть.

Всею душою Ваш
Н. Страхов

1878 г. 24 окт.

¹ Федор Николаевич Берг — см. прим. 3 к Письму 99 Страхова к Толстому от 4 ноября 1875 г. В 1878—1887 гг. Берг был редактором журнала «Нива». В конце 1887 г., после смерти M. H. Каткова, арендовал у его наследников журнал «Русский вестник», перевел издание в Петербург и довел число подписчиков до 6 тысяч.

² Издателем журнала «Нива» был А. Ф. Маркс — см. прим. 3 к Письму 149 Толстого к Страхову от 21…22 мая 1877 г.

³ Имение Александра Николаевича Карамзина (1815—1888), дяди О. А. Голохвастовой, в Казанской губернии.

⁴ Арочка — Варвара Павловна Голохвастова, приемная дочь O.A. и П. Д. Голохвастовых.

⁵ Т. е. в вестибюле Публичной библиотеки.

205. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

27 октября 1878 г. Ясная Поляна.

Виноват и не виноват перед вами, дорогой Николай Николаевич. Виноват, потому что вам было неприятно от меня за то, что я не пишу; но не виноват, потому что право не мог писать письма, не мог ничего делать всё это время. Я не солгу, если скажу, что меня не было дома, т. е. что я не находился сам в себе, а где-то ailleurs¹. Ходил на охоту, учил детей, обедал, принимал гостей, когда приезжали; но если должен был от себя что-нибудь делать, то ничего не мог. Работа всё нейдет, но живу хорошо и вас точно так же люблю и ценю, как прежде, т. е. с каждым днем больше, с каждым днем, с которым несомненнее приходит грустное убеждение о том, как мало хороших людей отдельно и умных людей отдельно, и как редко, редко то и другое вместе, как у вас. Но зачем вы сердитесь на Тургенева? Он играет в жизнь, и с ним надо играть. И игра его невинная и не неприятная, если в малых дозах. Но сердиться и вам не надо. Впрочем, это давно вырвалось у вас и вы это уже забыли; но то же, что вы пишете о своих работах, хоть и давно, надеюсь, что вы не забыли и что письмо мое застанет вас в их середине. Дай Бог. У нас всё хорошо. Мы с женой очень дружны, как всегда, когда у нас пойдет настоящая жизнь; дети здоровы, учатся порядочно, позволяют иногда о себе помечтать, время всё занято хорошо. Очень вам благодарен за хлопоты обо мне; но простите великодушно, когда дошло дело до биографии, до портрета, я живо представил себе всё, да и дело есть, то я испугался.

Ради Бога, нельзя ли на попятный.

Так не сердитесь на меня, дорогой Николай Николаич, и верьте, что никогда не перестану вас любить. Писать мне не смею просить. Я не стою того.

Жена вам посылает дружеский поклон.

Ваш Л. Толстой

¹ ailleurs — в другом месте (фр.).

206. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

9…10 ноября 1878 г. Ясная Поляна.

Жена вам писала¹, дорогой Николай Николаич, но она, во-первых, не написала о вашем выборе статей в Р[усскую] Б[иблиотеку], а во-вторых, не сказала, как я чувствую себя вам благодарным и виноватым перед вами.

Выбор превосходный. И в особенности хорошо, если правда, что мало. Чем меньше, тем лучше.

Одно — биография. Как бы обойтись без нее. Если уже никак нельзя, то какой minimum ее возможен. Если вы увидитесь с Стасюлев[ичем], сондируйте, ждет он от меня письма или нет. Да как его зовут?

От души обнимаю вас,
Ваш Л. Толстой

¹ В письме от 2 ноября 1878 г. С. А. Толстая сообщала о том, что она написала краткий биографический очерк жизни Толстого для «Русской библиотеки» — см. ПТС II, С. 140.

207. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

21 ноября 1878 г. Санкт-Петербург.

Его зовут, бесценный Лев Николаевич, Михаилом Матвеевичем, и чин у него превосходительный¹. Он поминал как-то, что не имеет от Вас известий; но считает ли он за Вами письмо, узнать трудно, так как он отличается необычайной вежливостью и ни за что не позволит себе и тени намека, похожего на жалобу. Печатание приходит к концу. Благодарю Вас за новое удовольствие, которое испытал, держа корректуру. Биография, конечно, чем короче, тем лучше; и самая короткая заставит расхвалить книжку — так как об Вас сложились какие-то мифы.

Недавно я говорил с очень умною и очень несчастною дамою Анною Николаевною Энгельгарт². С год тому назад она восставала против Анны Карениной, делала преядовитые выходки, и по женскому обычаю, интересовалась не романом, а лично Вами. Теперь она поторопилась объявить мне, что берет все назад, что она в восторге, что Каренина выше Войны и мира, что когда погибнет Россия, по этому роману можно будет восстановить ее жизнь, и т. д.

Не знаю, чем Вы задели эту даму, очень либеральную и петербургскую; но немудрено, что она вдруг почувствовала, что все другие писания — сочинение, а у Вас одного — чистая правда, самая суть русской жизни.

Что до меня, то вот уж с месяц я только и думаю о статье: Главная задача истории. Меня больше всего манит возможность высказать немножко свои нравственные взгляды. Почти наверное я напишу ее к Рождеству, и буду потом хлопотать о помещении в Русской речи. Скажите, правда ли, что Вы дали этому журналу обещание? Говорят, об этом напечатно в газетах. Меня, как человека ненавистного петербургский печати, не пригласили, или, вернее, пригласили так слегка, что я даже имею право обидеться. Критику будет писать Евгений Марков³, политику Александр Градовский⁴, и вообще прогрессивность будет большая, но в неославянофильском духе — самое модное направление, составившееся из смешения нигилизма с славянофильством. Конечно, я ни за что не взялся бы за журнальную работу, но очень радуюсь, что в этом журнале можно будет поместить одну статью в год.

Нынче ко мне особенно любезно начальство; один начальник, Георгиевский, позвал к себе на вечера, другой, Делянов, пригласил обедать, третий, Бычков, сделал мне визит. Прибавьте к этому, что ни в Библиотеке, ни в Комитете нет почти дела. И вот я читаю, читаю, всласть, взасос. Насчет Комитета я должен дать Вам отчет, и все собираюсь, и напишу. Но одно теперь же скажу: у меня еще осталось долгу 250 р. (только!) и я решил остановиться, пока не выплачу.

От Фета получил чудесное письмо⁵, путанное, бессвязное, но удивительно милое.

Я все воображаю, что Вы пишете, и сердце мое радуется, и я всей душою желаю Вам светлых часов успешной работы. Пишите и забывайте или помните обо мне — как хотите.

Ваш всей душою
Н. Страхов

1878. 21 ноября. Спб.

¹ Чин, требующий обращения «Ваше превосходительство».

² Энгельгардт (урожд. Макарова) Анна Николаевна (1835—1903) — писательница и переводчица, жена Александра Николаевича Энгельгардта, профессора-экономиста, создателя сельскохозяйственных колоний, автора «Писем из деревни», печатавшихся в «Отечественных записках» в 1872—1882 гг. Имеется в виду тяжелая болезнь Анны Николаевны Энгельгардт.

³ Марков Евгений Львович (1835—1903) — беллетрист, публицист, педагог. Автор ряда критических статей в «Голосе» и «Русской речи» о Тургеневе, Некрасове, Добролюбове, Островском и др.

⁴ Градовский Александр Дмитриевич (1841—1889) — профессор государственного права Петербургского университета, публицист и критик.

⁵ См.: журнал «Русское обозрение» (1901, вып. 1), С. 83-85.

208. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

22…23 ноября 1878 г. Ясная Поляна. Дорогой Николай Николаич!

Жена написала биографию¹ и вам письмо, но дала мне перечесть, и я остановил и то и другое — на время. Биография, для кот[орой] она спрашивала меня и справлялась по письмам и дневникам, вышла превосходная для меня, и для меня только. Мне интересно восстановить в памяти свою жизнь. И если Бог даст жизни и я когда-нибудь вздумаю писать свою историю, то это будет для меня канва чудесная; но для публики это немыслимо. Мы выберем на днях по вашим вопросам факты и пришлем вам. Я иногда думаю, что вы сердитесь на меня за мое молчание и неблагодарность. Пожалуйста, не сердитесь и верьте, что я ужасно высоко ценю вашу дружбу и боюсь потерять хоть частицу ее. Не пишу я вам только оттого, что нечего. Попытки, искания, очарования и разочарования мои при работе моей не годится рассказывать. А остальное всё меня не интересует в это время. Но когда проснусь, то первое, что представляется, это мое желание общения с вами. Жена в том письме², кот[орое] я задержал, опять просит вас исполнить обещание приехать к нам на Рожество. Если для вашего решения нужно знать, что это для меня будет большой радостью, то примите это в соображение. Особенно хочется пожить с вами. И если вам хорошо у нас и можно, устройте пожалуйста. Уж недолго остается и до Рожества, и жить нам вообще и пользоваться этими хорошими радостями.

У нас всё благополучно и идет жизнь порядком. Надеюсь, до свиданья.

Ваш Л. Толстой

¹ С. А. Толстая начала работать над биографией Толстого еще в сентябре 1876 г. по собственному почину. «Велела принести из ружейного шкапа все Левочкины бумаги и вся ушла в мир литературных его произведений и дневников. Я с волнением переживала целый ряд впечатлений. Но я не могу писать задуманной мной его биографии, потому что не могу быть беспристрастна…» — писала она в дневнике 17 сентября 1876 г. — С. А. Толстая. Дневники в двух томах (М-ва, «Художественная литература», 1978), Т. I, С. 90. О работе С. А. Толстой над биографическими очерками Толстого см. Литературное наследство, Т. 69, Кн. I (М-ва, 1961), С. 497—516. В 1878 г. биографический очерк создавался для IX выпуска серии «Русская библиотека», издававшейся в Петербурге. См. следующее письмо.

² Письмо С. А. Толстой неизвестно.

209. Л. Н. Толстой — H. H. Страхову

27…28 ноября 1878 г. Ясная Поляна.

Граф Лев Николаевич Толстой родился в 1828 году, 28 августа, Тульской губернии, Крапивенскояго уезда, в сельце Ясная Поляна, родовом имении его матери, княжны Волхонской.

Отец графа Толстого, отставной подполковник, участвовавший в кампаниях 1812 и 1813 годов, граф Николай Ильич Толстой, сын Ильи Андреевича, сына Андрея Ивановича, сына Ивана Петровича, сына графа Петра Андреевича, сподвижника Петра Великого.

Мать его, урожденная княжна Марья Николаевна Волхонская, единственная дочь князя Николая Сергеевича, женатого на княжне Трубецкой.

Мать графа Л. Н. Толстого умерла в 1830 году, когда ему не было еще двух лет. Воспитанием его, так же как и трех старших братьев его, Николая, Сергея и Дмитрия, и младшей сестры его Марии, после смерти матери, занималась дальняя родственница, девица Татьяна Александровна Ергольская, выросшая и воспитанная в доме деда его графа Ильи Андреевича Толстого.

В 1837-м году всё семейство Толстых переехало в Москву для приготовления старшего сына в университет. Воспитателями в это время были немец Федор Иванович Рёссель, а потом, по переезде в Москву, француз Prosper St-Thomas. Первыми учителями графа Льва Николаевича по-русски и по-французски были его тетки: Ергольская и родная сестра отца его, графиня Александра Ильинишна Остен-Сакен, жившая в доме брата. Впоследствии же Рёссель, St-Thomas и ходившие на дом в Москве учителя.

В 1837 году, летом, скоропостижно умер отец. Вследствие запутанности дел по опеке и поэтому необходимости уменьшить расходы, часть семейства переехала опять в деревню, а именно, меньшие: Дмитрий и Лев и Мария с теткой Татьяной Александровной Ергольской, где учителями детей были переменявшиеся немцы гувернеры и русские семинаристы. Опекуншей же над детьми была графиня Александра Ильинишна Остен-Сакен.

В 1840 году она умерла, и опека перешла в руки к другой родной тетке, Пелагее Ильинишне Юшковой, жившей с мужем в Казани. В 1841 году она перевезла все семейство Толстых в Казань. Старший брат Николай перешел из Московского университета в Казанский. В Казани младшие братья учились у приходивших учителей, готовясь в университет, и с ними вместе гр. Л. Н. Толстой. Сергей и Дмитрий поступили в 1842 году на математический факультет, а в 1843-м году Лев, 15-ти лет, на существовавший тогда в Казани факультет Восточных языков. Пробыв год на этом факультете, он перешел в 1844 году на юридический. На юридическом, перейдя на второй курс, он, перед экзаменом на третий, вышел из университета и уехал с братьями, кончившими курс, из Казани в доставшуюся ему по разделу деревню Ясную Поляну, где он и прожил почти безвыездно до 1851 года, за исключением коротких поездок в Москву и Петербург.

В 1851 граф Л. Н. Толстой поехал с служившим на Кавказе и приезжавшим в отпуск братом Николаем на Кавказ, не имея другой цели, как быть с любимым братом и видеть новый край. Но жизнь на Кавказе так полюбилась ему, что в 1851 году он поступил на службу в ту же батарею, в которой служил брат, именно в 4-ю батарейную батарею 20-й артиллерийской бригады, стоявшую в станице Старогладовской, на Тереке. На Кавказе граф Л. Н. Толстой в первый раз начал писать в романической форме. Им задуман был большой роман, из начала которого составились Детство, Отрочество и Юность.

В 1852 году было кончено Детство и послано в Современник. На Кавказе же были написаны: Набег, Отрочество, начат Роман русского помещика, из которого уже гораздо позднее было напечатано несколько глав под заглавием: «Утро помещика», и начата «Кавказская повесть», из которой часть напечатана под заглавием Казаки.

На Кавказе граф Л. Н. Толстой пробыл с 1851 до 1853 года, ежегодно участвуя в зимних экспедициях. В 1853 году по просьбе своей был переведен в Дунайскую армию, назначен в штаб князя Михаила Дмитриевича Горчакова и участвовал в кампании 1854 года.

По отступлении русской армии из Ясс, граф Л. Н. Толстой перешел в Севастополь и участвовал в обороне, служа в легкой артиллерии.

В мае 1855-го года граф Л. Н. Толстой назначен был командиром горного дивизиона и участвовал в сражении на Черной Речке 4 августа, а 27-го августа при штурме Севастополя, после которого был послан курьером в Петербург к ракетной батарее.

В этот период с 1853-55 года были написаны Севастополь в декабре, Севастополь в мае, Рубка леса.

В 1855 году граф Л. Н. Т. вышел в отставку и жил зимы в Петербурге и Москве, а лета в деревне Ясная Поляна. После двукратных поездок за границу, с 1861 года он поселился в деревне.

За это время были написаны Юность, Севастополь в августе, Два гусара, Альберт, Люцерн, Три смерти, Семейное счастье, Поликушка.

В 1861 году граф Л. Н. Т. был мировым посредником, занимался школами и издавал педагогический журнал под названием Ясная Поляна.

В 1862 году граф Л. Н. Толстой женился в Москве на Софье Андреевне Берс, на дочери доктора Андрея Евстафьевича Берс. С той поры он безвыездно живет в именьи своем, Ясная Поляна, занимаясь воспитанием шестерых детей своих.

В эти 16 лет написаны были Война и мир, Азбука и Книга для чтения и Анна Каренина).

Вот что мы составили с женой, дорогой Николай Николаич, и что посылаем на ваше благоусмотрение. Если годится, то отдайте, но ничего не прибавляйте, а если нужно выкиньте, что лишнее.

У нас всё благополучно. Жалею, что жена не посылает своего первого письма². Она там говорит вам много искренно любезного, главное же, очень настаивает на вашем обещании и своей просьбе приехать к нам на Рожество. Я это повторяю вам, потому что мне очень близко сердцу. Очень бы хотелось вас видеть³.

Дружески обнимаю вас.

Ваш Л. Толстой

Не пишу ни о чем, потому что надеюсь, что увидимся и всё переговорим.

¹ Основная часть письма — биографический очерк — печатается по рукописи С. А. Толстой, исправленной Л. Н. Толстым. С присланным позднее добавлением очерк был напечатан в IX выпуске «Русской библиотеки» (СПб., 1879).

² Письмо С. А. Толстой неизвестно.

³ Страхов приехал в Ясную Поляну 27 декабря и пробыл до 3 января 1879 г.

210. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

2 декабря 1878 г. Санкт-Петербург.

Что может быть лучше, как поехать на праздники в гости в Ясную Поляну! Я непременно приеду, бесценный Лев Николаевич, и душевно благодарю Вас за приглашение. Меня только смущает мое бездействие — совесть мучит; но я придумал, что буду писать у Вас статью. И Вам ведь я боюсь помешать. Да еще прошу — поместите меня не в кабинете. Мне самому ужасно жалко этой комнаты, с которою неразлучны все мои воспоминания о Ясной Поляне. Но она очень нездорова зимою, и я не столько боюсь простуды, сколько боюсь, что буду у Вас никуда негодным гостем.

Но все это еще время терпит. Теперь же я тороплюсь писать Вам о биографии. Она очень любопытна — ведь это целая масса фактов. Но одного не достает: ничего нет о семействе графини; несколько строчек были бы совершенно необходимы. Если Вы начнете так: «Возле яснополянского имения было имение такого-то (деда)¹, который был очень дружен с отцом² Льва Николаевича. У него была дочь — сын (я, как видите, ничего толком не знаю). Доктор Берс³ служил 40 лет в Москве. На его дочери⁴ женился тогда-то Л[ев] Николаевич». Нужно непременно, чтобы Графиню не считали за иностранку, а знали бы, что это давно обрусевшее семейство⁵.

Нет-нет да и прозвучит у Вас, бесценный Лев Николаевич, грустная нота, которая так и хватает меня за сердце. А я, как нарочно, тут повеселел, может быть, перед горем.

Простите, что написал Вам таким противным почерком; это виновата бумага.

Итак, может быть, Вы пришлете несколько строк дополнения по биографии? Разумеется, я во всяком случае напечатаю с полнейшею точностию.

Графине усердно кланяюсь и душевно благодарю за приглашение. Я еще напишу, а пока — простите и помните

Вашего всею душою
Н. Страхова

1878 2 дек. Спб.

¹ Дед С. А. Толстой Александр Михайлович Исленьев (1794—1882) — капитан в отставке, владел имением Красное Тульской губернии, в сорока верстах от Ясной Поляны.

² Толстой Николай Ильич (1794—1837), граф — участник Отечественной войны 1812 г., подполковник в отставке.

³ Берс Андрей Евстафьевич (1808—1868) — гофмедик, врач Московской дворцовой конторы, сверхштатный врач московских театров, женился на Любови Александровне Иславиной (1826—1888).

⁴ Софья Андреевна Толстая.

⁵ В письме к Страхову от 6 декабря 1878 г. С. А. Толстая писала: «…Действительно, неприятно будет, если меня сочтут за немку; но обстоятельства рождения моей матери нельзя пока печатать, потому что она незаконная дочь Александра Михайловича Исленьева и княгини Софьи Петровны Козловской, урожденной графини Завадовской. Для разъяснения же того, что я не немка, посылаю Вам, с согласия Льва Николаевича, несколько слов, которые Вы переставьте и приставьте куда и как хотите.

⁶ …женился на дочери доктора Андрея Евстафьевича Берса, родившегося в Москве, учившегося в Московском университете и служившего в Москве более 30 лет. Мать графини С. А. Толстой, Любовь Александровна, была одной из дочерей Александра Михайловича Исленьева, жившая с семейством недалеко от Ясной Поляны, в имении своем Красное. Между Толстыми и Исленьевыми были давнишние, дружеские отношения, и дети Исленьева были первыми друзьями и деревенскими посетителями семейства Толстых» (см.: ПТС, II, С. 145).

211. H. H. Страхов — Л. Н. Толстому

20 декабря 1878 г. Санкт-Петербург.

В субботу выеду, бесценный Лев Николаевич, воскресенье пробуду в Москве, прослушаю статью Фета¹ и буду уговаривать его не печатать; в понедельник вечером буду на Козловке. Я, впрочем, телеграфирую с утра. Простите, что не писал; меня тут вертит так, что становится тошно: умные речи не занимательны и музыка, за которою гоняюсь, теряет прелесть. О том, как Вы поглощены работой, писала Софья Андреевна, и ужасно меня это порадовало.

Работа со Стасюлевичем кончена². Ваш портрет вышел лучше всех моих ожиданий, и вообще я доволен — ничего дурного, чего я боялся, не случилось. Обо всем расскажу Вам подробно, хоть меня берет страх — хочется говорить с Вами и боюсь Вам помешать. У нас оттепель и я немножко простудился, но теперь проходит. Авось, настанут морозы, и я поздоровею совсем. Тороплюсь и не хочу ни на чем останавливаться. До свидания, до радостного свидания!

Всей душою Ваш
Н. Страхов

1878 г. 20 дек. Спб.

¹ Статья Фета «Наша интеллигенция». В своем письме к Фету из Ясной Поляны от 31 декабря 1878 г. Страхов дал подробную оценку статье, которую он нашел «чрезвычайно неудачной», несмотря на то, что «сочувствует мыслям» ее автора. Страхов упрекал Фета в двойственности, фельетонное -ти тона, в бессвязности, отвлеченности и неясности изложения и не советовал печатать эту статью. «Как мы восхищались с Львом Николаевичем Вашим последним стихотворением [„Смерть“] и как погоревали об Вашей статье», — писал он в этом же письме (ЛН, Т. 37-38, С. 228). Статья Фета «Наша интеллигенция» опубликована в журнале «Вопросы философии» (М-ва, 2000, № 11), С. 126—174.

² Страхов привез в подарок детям Толстого роскошные, на веленевой бумаге, в шелковом переплете, авторские экземпляры IX томика «Русской библиотеки», с избранными сочинениями Толстого (см. статью М. И. Щербаковой «История одного издания» — «Толстой и о Толстом» (М-ва, 2002, вып. 2).