Л. Б. Яворская
править«Hereux hommage à la créatrice russe à la princesse Sylvete, à la Sylvette lointaine».
Это Ростанъ привѣтствовалъ такими словами г-жу Яворскую, поднося ей экземпляръ своихъ «Романтиковъ». Поэтъ могъ прибавить къ этому и еще нѣсколько комплиментовъ, такъ какъ, благодаря г-жѣ Яворской, его пьесы увидѣли русскую сцену. Сначала Сильветта въ «Романтикахъ», затѣмъ Мелиссанда въ «Принцессѣ Грезѣ» и наконецъ Роксана въ «Сирано де-Бержеракъ», артистка послѣдовательно знакомила русскую публику съ произведеніями Ростана, имѣвшими такой шумный успѣхъ заграницей. Ростанъ явно каламбуритъ: «à la princesse Sylvette, a la Sylvette lointaine». Этими словами онъ благодаритъ г-жу Яворскую и за «Романтиковъ» и, за «Принцессу Грезу». Что-же остается на долю Роксаны, этой «la princesse Roxane lointaine»? Г-жа Яворская и въ ней явилась очаровательной, воздушной «жеманницей», о которой смѣлъ только мечтать философскій носъ Сирано.
Но оставимъ, однако, Ростана и обратимся къ самой артисткѣ. Я думаю, что никто изъ читателей не усумнится въ литературномъ вкусѣ г-жи Яворской: ея сценическая дѣятельность на-лицо. Но кто знаетъ что-либо изъ сценическаго прошлаго нашей артистки? Кому извѣстны ея первые шаги на театральныхъ подмосткахъ? Съ этой цѣлью я обратился за свѣдѣніями къ самой г-жѣ Яворской, любезно сообщившей мнѣ свою краткую автобіографію, которую я и предлагаю читателю ввидѣ вступленія къ моей статьѣ.
Вотъ, что писала мнѣ артистка:
"Когда мнѣ было 9 лѣтъ, я въ первый разъ выступила на подмостки: участвовала въ спектаклѣ, устраивавшемся у насъ въ домѣ (въ Кіевѣ, гдѣ я родилась и выросла). Какъ сейчасъ помню, это было въ февралѣ 188о года. Собралось большое общество и всѣ, слыша, какъ я говорю:
— Je veux un negre: je veux la lune!
изображая капризницу въ дѣтской пьесѣ «Heureuse comme une reine», пророчили мнѣ будущность артистки, къ великому ужасу моихъ родныхъ.
Но я поступила въ гимназію, и все складывалось такъ, что, казалось, опасенія насчетъ моей артистической карьеры должны были разсѣяться. Не могу, однако, сказать, чтобы родные мои были мною тогда очень довольны.. Дайте мнѣ помянуть добрымъ словомъ мою гимназію! И теперь, когда уже 10 лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ я вышла изъ нея, съ головою, полной горячихъ идей и мечтаній, я все еще сохраняю о ней дорогое воспоминаніе…
Гимназія наша была одна изъ самыхъ «демократическихъ». Въ ней я сошлась, черезъ однѣхъ моихъ соученицъ съ семьей извѣстнаго профессора А, человѣка 6о-хъ годовъ, въ самомъ лучшемъ смыслѣ этого слова. Тогда молодежь переживала горячее время. Въ нашей провинціи носились «вѣянія», оставившія глубокій слѣдъ въ моей душѣ. Признаться-ли?.. Это было въ нашемъ кружкѣ время отрицанія «искусства для искусства», время утилитаризма, Добролюбова, Писарева… Я, какъ и многія мои подруги, обрѣзала себѣ косы и мечтала «служить человѣчеству»… Позднѣе я поняла, что служить ему можно и иначе.
Нѣкоторыя событія моей жизни заставили меня искать утѣшенія и забвенія въ дѣятельности, лихорадочной дѣятельности — она мнѣ была необходима, чтобы заглушить личныя впечатлѣнія, личныя чувства!.. Что мнѣ оставалось дѣлать?.. Меня не пустили бы никуда; условія моей семьи, моей жизни были полны ригоризма: мнѣ не разрѣшили-бы трудиться, но за то мнѣ позволили, не выходя изъ свѣтскихъ рамокъ, заниматься искусствомъ, — участвовать въ благотворительныхъ спектакляхъ. Я сыграла въ первый разъ на сценѣ настоящаго театра, подъ режиссерствомъ покойнаго А. А. Яблочкина, роль Лелечки въ «Блуждающихъ огняхъ» — и моя судьба была рѣшена. Я отдалась этому дѣлу всецѣло, словно новый міръ открылся передо мной. Слова великихъ поэтовъ, еще такъ недавно непризнанныхъ юной и протестующей гимназіей, мастеровъ слова, знатоковъ человѣческой души, которыхъ я учила лихорадочно до разсвѣта, вдругъ насильно ворвались въ мою душу и открыли мнѣ всю свою красоту, весь свой глубокій смыслъ: я полюбила искусство, а съ нимъ его неизбѣжную спутницу — свободу. Я сознала самостоятельность личности и, порвавъ всѣ связывавшія меня путы, уѣхала учиться…
Училась я и въ Россіи, и за-границей, и наконецъ рѣшилась выступить, уже какъ профессіональная актриса, въ лѣтній сезонъ въ Ревелѣ. У насъ было товарищество, все больше молодыхъ силъ, организованное извѣстной талантливой артисткой и преподавательницей Драматическихъ курсовъ Н. С. Васильевой. Вся эта молодежь до сихъ поръ, навѣрно, сохранила самое теплое воспоминаніе о Надеждѣ Сергѣевнѣ, а также о бывшемъ Ревельскомъ губернаторѣ покойномъ кн. Шаховскомъ, человѣкѣ истинно любившемъ русское искусство и всячески ободрявшемъ молодое дѣло своей поддержкой и сочувствіемъ. Помню даже такой фактъ. Когда въ товариществѣ произошли какія-то мелкія разногласія — безъ которыхъ гдѣ-же обойтись? — добрѣйшій князь телеграфировалъ Н. С.: «пріѣзжайте, ваши дѣти перессорились»! До того сердечно относился онъ къ «дѣтямъ», какъ онъ называлъ насъ…
Доброе, сплоченное настроеніе духа молодежи, страстный интересъ ея къ дѣлу, невольно сообщавшійся публикѣ и вызывавшій въ ней горячее сочувствіе юному товариществу… словомъ начало моей дѣятельности было лучшей, и самой поэтической ея страницей. Какъ будто живительный морской вѣтеръ вливалъ въ грудь сознаніе силы и свѣжести — и росли и крѣпли крылья души… 23-го мая 1893 года я скромно дебютировала въ чеховскомъ «Медвѣдѣ». Слѣдующая моя роль — Евлалія въ «Невольницахъ» Островскаго, потомъ я сыграла Отрадину въ «Безъ вины виноватые», Елецкую въ «Вечеръ въ Сорренто» Тургенева, Софью въ «Свѣтскія ширмы» Дьяченко, Анну въ «Ранняя осень» Карпова, Поленьку въ «Кручинѣ» Шпажинскаго, Клару въ «Горнозаводчикѣ» Онэ, «Фруфру» — Мельяка и Галеви, Готовцеву во «Второй молодости» Невѣжина, Золотницкую въ «Шиповникѣ» Немировича-Данченко и закончила сезонъ 8-го августа Еленой въ «Женитьбѣ Бѣлугина»…
На лѣто я была приглашена въ Москву въ театръ Корша, гдѣ и дебютировала 19-го августа въ одноактной комедіи «Tete а tete» по выбору дирекціи. Черезъ недѣлю мнѣ была поручена роль въ новой пьесѣ Балуцкаго «Flirt» (Игра въ любовь). Это первое представленіе было первымъ моимъ успѣхомъ въ Москвѣ. Пьеса весь годъ не сходила съ репертуара. Вскорѣ я сыграла Реневу въ «Свѣтитъ да не грѣетъ», затѣмъ Лидію въ «Бѣшенныхъ деньгахъ», Нину въ «Другѣ женщинъ» Дюма, Ольгу Ранцевувъ «Чадѣ жизни» Маркевича, Ольгу въ «Ложныхъ итогахъ» Михеева, Оливію въ «Двѣнадцатой ночи» Шекспира, Елену въ «Женитьбѣ Бѣлугина», Глафиру въ «Волкахъ и овцахъ» Островскаго, Бѣлогорскую въ «Пари» Кугушева, Вѣру въ «Елкѣ» Немировича-Данченко, Вѣру въ «Каково вѣется», «Даму съ камеліями», Княгиню въ «Самоуправцахъ» Писсмскаго и наконецъ въ мой первый бенефисъ 18-го января 1894 года поставила въ первый разъ появившуюся на сценѣ драму Ковалевской «Борьба за счастье».
Условіе всякаго творчества — свобода. Художнику нужны краски и полотно, скульптору — мрамюръ и глина, поэту — вдохновеніе: всѣ они зависятъ только отъ себя. Не то актеръ. За нимъ сотни людей, составляющихъ одинъ сложный организмъ, называемый театромъ. И публика и авторъ должны работать вмѣстѣ, составляя стройное цѣлое, и такимъ образомъ привлекать тысячную толпу каждый вечеръ. Каждый артистъ является солдатомъ на своемъ посту. Въ работѣ царитъ почти военная дисциплина, частью вызывающая рутину, заплеснѣвшую рутину, прикрывающуюся громкимъ именемъ традицій. Есть одна разница съ войскомъ у театра и, къ сожалѣнію не въ пользу послѣдняго: солдаты сильны въ массѣ. Актеры въ массѣ слабы. «На биржѣ» имъ слишкомъ стараются внушить, что незамѣнимыхъ людей нѣтъ, возбуждаютъ въ нихъ другъ къ другу ревность и недовѣріе и лишаютъ ихъ общаго одушевляющаго сочувствія. Только одинъ день въ году у нихъ и есть, когда оковы подчиненія и взаимной, часто нежеланной, зависимости сбрасываются и артистъ-можетъ поднять свое знамя, дать себѣ волю, выразить свое я, внести свою иниціативу, Мнѣ принесли на выборъ нѣсколько мелодраммъ съ шампанскимъ, цыганами, стрѣльбой, ядами и тому подобными трескучими эффектами и рядомъ съ этимъ «Борьбу за счастье»…
Передо мной ярко всталъ обликъ героини этой пьесы — Алисы, хотя и въ рамкахъ скандинавской жизни, — это была наша русская дѣвушка, родственная намъ по духу и уму. Она іченя заинтересовала, Въ пьесѣ этой, можетъ быть, встрѣчались техническіе недочеты, но чѣмъ-то сильнымъ, свѣтлымъ, идейнымъ вѣяло отъ нея, Колебаніе показалось мнѣ недостойнымъ, когда я ее всю прочла, Я подумала: «Съ первыхъ шаговъ идти на компромиссы — что-же будетъ дальше? Въ началѣ особенно легко оправдать себя слабостью, а Мелиссанда („Принцесса Греза“), потомъ и привыкнуть къ этимъ компромиссамъ». И, не смотря на скептиковъ, смѣявшихся надъ мыслью ставить «чистую» пьесу и увѣрявшихъ, что «скучно будетъ» — я рискнула поставить эту пьесу и не была наказана, такъ какъ она имѣла въ Москвѣ выдающійся успѣхъ.
«Борьба за счастье» — выразительница всѣхъ моихъ былыхъ стремленій и упованій — и до сихъ поръ остается моей любимой пьесой.
Въ дальнѣйшемъ мнѣ привелось играть много новыхъ пьесъ въ первый разъ въ Россіи, между прочимъ «Madame Sans-Gêne» Сарду, «Романтики» Ростана, «Васаптассена» индійскаго царя Судраки и много другихъ.
Весной 1895 года была поѣздка Коршсиской труппы въ Нижній-Новгородъ, а затѣмъ въ Петербургъ, гдѣ я осталась въ нововозникшемъ театрѣ Литературно-артистическаго кружка, гдѣ играю и понынѣ".
Всѣмъ, конечно, памятны эти гастроли, надѣлавшіе много шуму въ публикѣ и прессѣ. Труппа была составлена образцово, пьесы разыгрывались, какъ по нотамъ. Особеннымъ успѣхомъ пользовалась «Madame Sans-Gêne». Въ то время она была еще новинкой и разыгрывалась у насъ одновременно съ французами. Въ Москвѣ первое представленіе ея было цѣлымъ событіемъ. Москвичи, вообще никогда не увлекающіеся на половину, апплодировали Наполеону, тому самому Наполеону, который въ 12-мъ году сжегъ Москву. Теперь онъ являлся на подмосткахъ мирнаго театра и притомъ въ такомъ комическомъ освѣщеніи, что всѣ, кто проклиналъ его вчера, поневолѣ улыбались сегодня.
Вѣсти о московскихъ успѣхахъ не замедлили проникнуть и въ Петербургъ. Жаждущихъ посмотрѣть эту комедію явилось множество и театръ былъ всегда переполненъ, когда шла «Madame Sans-Gêne». Но виновницей торжества являлась все-таки г-жа Яворская. Это былъ ея первый значительный успѣхъ, доставившій ей сразу имя и популярность, а затѣмъ и мѣсто первой артистки Литературнаго театра. Всѣхъ поразило ея умѣніе непринужденно держаться на сценѣ, просто и красиво носить свой костюмъ и чувство мѣры, уже тогда обѣщавшее въ ней серьозную артистку.
Послѣ тріумфовъ Сарду явился Ростанъ, нѣжный, мечтательный… На сценѣ зашелестѣли легкія платья, зазвенѣли шаловливыя рифэмы.
За рампой вдругъ ожилъ уютный уголокъ стараго парка, гдѣ парочка влюбленныхъ «романтиковъ» сходилась въ урочный часъ у полуразрушенной, отсырѣвшей стѣны, помечтать, повздыхать, а порой и почитать старика Шекспира, который тоже любилъ тѣнистые парки и воспѣлъ не одну пару любовниковъ.
«Романтики» также понравились. Сигма тогда написалъ прелестную статью, гдѣ очень удачно сравнилъ производимое пьесой впечатлѣніе со старинной живописью на фарфорѣ. Г-жа Яворская въ своемъ легкомъ, граціозномъ нарядѣ, въ широкополой соломенной шляпѣ и съ тростью въ рукѣ въ самомъ дѣлѣ напоминала хорошенькую севрскую пастушку, которую только-что достали изъ бабушкина шкафа. Глазъ отдыхалъ на мягкой граціи этой кокетливой шалуньи, прототипъ которой сохранился только на старинныхъ эстампахъ, гдѣ эти полувоздушныя красавицы всегда изображались въ сопровожденіи цѣлующихся голубковъ, колчана стрѣлъ, свирѣли и прочихъ аттрибутовъ пасторали.
Успѣхъ «Романтиковъ» вмѣстѣ съ успѣхомъ «Madame Sans-Gêne» рѣшилъ дальнѣйшую судьбу г-жи Яворской.
Она осталась въ Петербургѣ.
Первой ролью ея на сценѣ Литературнаго театра была «Нора». Затѣмъ артистка сыграла Магду въ «Родинѣ» Зудермана, «Въ тискахъ» Эрвіе и Тизбу въ «Венеціанской актрисѣ» Гюго. Первымъ бенефисомъ ея на петербургской сценѣ была «Принцесса Греза» Ростана, произведшая цѣлую сенсацію. Роскошная постановка пьесы, превосходный переводъ г-жи Щепкиной-Куперникъ, столь-же вдохновенный, какъ и самый подлинникъ, наконецъ новизна и оригинальность сюжета — все это произвело на публику сильное впечатлѣніе. Возьмите столичныя газеты того времени — въ нихъ вы найдете цѣлые столбцы, посвященные разбору этой пьесы, а то и просто длиннѣйшія выписки изъ наиболѣе удачныхъ ея сценъ. Прочтите красивые стихи, запоминаемые какъ мелодія. Въ антрактахъ всѣ повторяли канцону Руделя; при выходѣ изъ театра было слышно какъ тамъ и сямъ на разные лады декламировали:
Вѣдь въ жизни одна красота —
Мечта, дорогая мечта!..
Это было время опьяненія поэзіей. Нѣтъ нужды, что въ ея нее-романтическомъ составѣ чуствовалась примѣсь мускуса и другихъ прянностей — въ общемъ она составляла сладкій и давно желанный дурманъ. На сценѣ тогда курили фиміамъ и у всѣхъ кружилась голова. Мелиссанда казалась идеаломъ чистоты и поэзіи, благодаря тому, что г-жа Яворская окружила этотъ образъ всею привлекательностью молодости и безгрѣшныхъ помысловъ. Никто и не подумалъ, что эта дѣвственница, похожая на одухотворенныя фигурки святыхъ мученицъ «Золотой легенды», на самомъ дѣлѣ являлась типичнѣйшей представительницей моднаго смѣшенія мистическихъ чертъ съ самыми реальными. Талантъ давалъ превратную иллюзію, а стихи все сглаживали, все смягчали…
Послѣ «Принцессы Грезы», которая продержалась весь сезонъ, слѣдуетъ назвать отвѣтственную роль въ «Муравейникѣ» С. И. Смирновой, Діаны Форнари въ драмѣ того-же названія В. П. Буренина. Затѣмъ г-жа Яворская играла «Усталую душу» Леметра, Лауру въ «Севильскомъ обольстителѣ» Маслова, «Гризельду» Армана Сильвестра, Мсрцію въ «Новомъ мірѣ», «Изсиль» Армана Сильвестра, «Ожерелье Афродиты» Буренина, «Во имя любви» Градовскаго, «Таланты и поклонники» Островскаго, «Слѣдователь» Борисова, «Набатъ» Ге, «Орхидея» Михайловскаго (Гарина), Ольгу Верстовскую въ «Измаилѣ» Бухарина, Розалинду въ «Сирано де Бержеракъ» Ростана и др.
Отдѣльно отъ прочихъ стоитъ роль Раутендслейнъ въ «Потонувшемъ колоколѣ» Гауптмана (въ переводѣ В. П. Буренина). Г-жа Яворская, которую еще со времени «Принцессы Грезы» стали почему-то считать артисткой на «экзотическія» роли, блеснула на этотъ разъ исключительными чертами своего дарованія и своей игрой вполнѣ отвѣчала замыслу автора. Раутенделейнъ вышла въ ея изображеніи однимъ изъ тѣхъ незримыхъ созданій, которыми наивное представленіе простыхъ людей населяетъ лѣсныя трущобы. Она порхала по сценѣ, какъ блуждающій огонекъ и, на минуту присѣвъ на срубъ колодца и какъ-то загадочно глядя передъ собою, шептала:
Не знаю, откуда пришла я,
И выросла гдѣ я…
Не знаю — я птичка лѣсная
Иль фея…
Пьеса производила сильное впечатлѣніе на публику. Ея символъ былъ для всѣхъ ясенъ. Этотъ колоколъ, удары котораго наполняли своимъ могучимъ гуломъ всю зрительную залу, призывали, казалось, къ порядку, къ сосредоточію мысли и уравновѣшенію чувствъ. Не странно-ли, что и въ дѣятельности г-жи Яворской послѣ этой роли наступилъ значительный переломъ. «Экзотическія» роли какъ-то отошли на задній планъ: словно Раутенделейнъ исчерпала весь ихъ смыслъ и послѣ нея передъ артисткой открылась новая арена дѣятельности… Она съ прежнимъ рвеніемъ принялась за произведенія реальной школы и дала нѣсколько прекрасно задуманныхъ образовъ, вродѣ Лидіи изъ «Бѣшеныхъ денегъ» Островскаго, Одинцовой въ «Отравленной совѣсти» Амфитеатрова, или Дудариной въ «Слѣдователѣ» Борисова. Къ этому періоду ея дѣятельности слѣдуетъ отнести и сыгранную ею роль Розалинды въ «Сирано де Бержеракъ» Ростана.
Въ чемъ заключается сущность ея дарованія? Шагъ за шагомъ мы прослѣдили постепенный ростъ и развитіе ея таланта, наблюдали за капризными измѣненіями вкуса, обращающагося отъ ролей самыхъ исключительныхъ къ самымъ реальнымъ и наоборотъ. Теперь мы сталкиваемся съ вопросомъ, опредѣляющимъ все значеніе ея, какъ артистки и какъ общественной дѣятельницы: что представляетъ изъ себя талантъ г-жи Яворской?
Отвѣчая на этотъ вопросъ, необходимо припомнить ходячее мнѣніе большинства нашей публики, по которому г-жу Яворскую принято считать актрисой только «оригинальной». Это еще не мѣняетъ сути дѣла. Оригинальной называютъ и Савину, и Коммиссаржевскую, и Ермолову, — словомъ всѣхъ, кто представляетъ изъ себя болѣе или менѣе значительную величину. Но г-жу Яворскую подозрѣваютъ въ стремленіи отвоевать себѣ монополію на оригинальность. О ней говорятъ, что она хочетъ быть оригинальной во что бы то ни стало и въ какомъ-бы видѣ это не выражалось… Въ виду такого крайняго мнѣнія обратимся за свѣдѣніями къ самой артисткѣ. Она говоритъ: «Въ моихъ глазахъ трудъ — первый источникъ счастья, свѣта и смысла жизни, и тотъ, кто не трудится, не знаетъ, что значитъ жить…» Вы представляете себѣ, что такое трудовой день артистки — эти двадцать-четыре тяжелыхъ, утомительныхъ часа надъ ученіемъ роли, когда и во снѣ жужжатъ въ ушахъ какія-то чужія слова, эти лихорадочныя хлопоты на репетиціяхъ, пререканія съ режиссеромъ, съ костюмершей, съ парикмахеромъ, которые могутъ Богъ знаетъ во что обратить васъ, если вы сами чего-нибудь не досмотрите и не все обдумаете? А нервы… Во что обращаются они послѣ такого дня?.. Отъ актера требуютъ вѣчнаго оживленія, вѣчнаго парада, совершенно упуская изъ виду, какой цѣной покупается порой такое самообладаніе. Вотъ отчего становится всегда досадно на тѣхъ недальнозоркихъ судей, которые наобумъ рѣшаютъ вопросъ и готовы заподозрить артиста въ небрежности и поспѣшности, упуская изъ виду его настоящее самочувствіе и физическія силы.
Г-жа Яворская говоритъ, что она много работаетъ. Я охотно ей вѣрю. Въ своемъ служеніи искусству она обнаруживаетъ прямо таки фанатическое рвеніе. Вотъ почему, быть можетъ, въ ея исполненіи часто не бываетъ законченности, порой пропадаютъ детали, но зато у нея всегда есть творческій подъемъ, и очень много настроенія. По натурѣ своей она импрессіонистка, и это нисколько не умаляетъ ея таланта. Въ этомъ-то и заключается искомая нами суть ея дарованія. Она говоритъ о работѣ. Это, конечно, похвально для всякаго артиста, но одной работой, одной выучкой роли и твердо заученной mise en scène ничего не подѣлаешь, гдѣ приходится считаться съ настроеніемъ. Тутъ если не находишь въ своемъ творческомъ капиталѣ живого отклика на авторскую идею, не поможетъ ни школа, ни умъ, ни режиссеръ. Нуженъ одинъ только талантъ, который безсознательно воспроизведетъ то, къ чему никогда не придетъ одно холодное разсужденіе и что всегда особенно дорого въ артистѣ. Вотъ почему часто прощаешь г-жѣ Яворской ея нервничанье, ея срывающіеся диссонансы, прекрасно сознавая, что наряду съ явными промахами у нея могутъ встрѣтиться мѣста, исполненныя глубокой художественной правды и вдохновенія. Что бы ни говорили ея «гонители и судьи», а все-таки, кромѣ нея, никто изъ русскихъ артистокъ не рѣшилась бы на такой рискованный шагъ, какъ постановка «Принцессы Грезы» или «Потонувшаго колокола». И происходитъ это не оттого, чтобы ни одна изъ нихъ не была равна по таланту съ г-жей Яворской, но всѣ онѣ до того привержены къ шаблону, что малѣйшее уклоненіе отъ утвержденной формы кажется имъ посягательствомъ на священные завѣты искусства. Живая воспріимчивость, сочувственный откликъ на все молодое, оригинальное, всегда отличали г-жу Яворскую отъ ея сотоварокъ, много создали ей враговъ, но зато и утвердили за ней неотъемлемую репутацію художницы-протестантки.
Слѣдующимъ обвиненіемъ, которое не менѣе часто можно слышать о г-жѣ Яворской., является голословное мнѣніе о ея подражательности, которой она будто бы пытается возмѣстить недостатки собственной игры. Ее обвиняютъ въ заимствованіи у Сарры Бернаръ, у Дузе, у Режанъ… Какіе прекрасные образцы!.. Не всякому дано наслаждаться ихъ игрой и не всякій можетъ взять ихъ себѣ за образецъ. И вотъ, вспоминая этихъ колоссовъ, этихъ «трехъ матерей» современнаго искусства, я мысленно сравниваю ихъ съ г-жей Яворской. Что-же?.. Быть можетъ, и правы тѣ, которые упрекаютъ нашу артистку въ завѣдомомъ подражаніи имъ. Но я удивляюсь ея наблюдательности, ея проникновенному чутью, которое помогаетъ ей уловить малѣйшую деталь въ игрѣ этихъ артистокъ. Она, какъ женщина, сразу угадываетъ секретъ ихъ обаятельности, тотъ головокружительный «charme», который составляетъ принадлежность каждой изъ нихъ и не позволяетъ смѣшивать ихъ между собою. Но и кромѣ этой счастливой способности г-жи Яворской, изобличающей въ ней опять-таки прирожденное артистическое чутье, я вижу въ ея исполненіи самостоятельную переработку этихъ внѣшнихъ заимствованіи. Отъ своихъ великихъ наставницъ она заимствовала только ихъ богатѣйшую технику, которую сами онѣ почерпнули изъ вѣковыхъ традицій своего театра. Внутреннее толкованіе роли г-жа Яворская всегда даетъ свое. Собственнымъ умомъ она перерабатываетъ все, что находитъ родственнаго или оригинальнаго въ игрѣ Дузе или Режанъ, но замыселъ ея всегда новъ и вполнѣ самостоятеленъ.
Послѣдними ролями г-жи Яворской были Заза и Царица Марья въ «Смерти Іоанна Грознаго». Эти двѣ, наиболѣе удачныя роли въ прошломъ сезонѣ, какъ нельзя лучше характеризуютъ удивительную гибкость дарованія артистки.
Заза — кафешантанная пѣвичка, «падучая» звѣзда парусиннаго неба, étoile en herbe, какъ говорятъ французы. Вамъ, вѣроятно, хорошо извѣстна эта пьеса, доставившая заграницей новые лавры удивительному таланту Режанъ. У насъ она шла въ бенефисъ г-жи Яворской. Собственно говоря, «Заза» вовсе и не пьеса, а роль, написанная спеціально для Режанъ и представляющая изъ себя, такъ сказать, квинтъ-эссенцію всего ея репертуара: здѣсь и «Сафо», и «Madame Sans-Géne», и «La douloureuse» и др. Когда разнеслась молва, что роль эту у насъ будетъ играть г-жа Яворская, всѣ въ одинъ голосъ рѣшили, что это будетъ точная копія Режанъ и… ошиблись. Кто хоть немного знаетъ талантъ Режанъ, ея тонкую работу, ушедшую всецѣло на отдѣлку мелочей и часто совершенно упускающую изъ виду общій замыселъ пьесы, тому было ясно, что образъ, задуманный г-жей Яворской, былъ гораздо ярче и правдоподобнѣе того, который дала Режанъ. Прежде всего она очень мало коснулась закулисной стороны въ жизни Заза, ея кафешантанныхъ отношеній, на которыя Режанъ, напротивъ того, обратила особое вниманіе. Г-жа Яворская развила, главнымъ образомъ, психологическую сторону въ жизни Заза. Она дала нѣсколько трогательныхъ и весьма правдивыхъ положеній. Особенно удался ей 4-й актъ. Роль Заза, безспорно, надо отнести къ лучшимъ ролямъ г-жи Яворской. Все равно, какъ роль Царицы Марьи въ «Смерти Іоанна Грознаго». Послѣдняя роль была проведена г-жею Яворской удивительно «стильно». Въ своемъ высокомъ кокошникѣ, въ норковой шубѣ, опушенной соболемъ, съ грустнымъ задумчивымъ лицомъ, она напоминала картину Неврева.
Въ маѣ мѣсяцѣ текущаго года г-жа Яворская организовала труппу и отправилась въ турне по Россіи. Репертуаръ ея, за малыми измѣненіями, оставался тотъ-же. Между прочимъ она возобновила «Даму съ камеліями», въ которой съ большимъ успѣхомъ выступала въ Москвѣ въ театрѣ Корша. Въ числѣ новыхъ созданій, которыми обогатился репертуаръ талантливой артистки, слѣдуетъ отмѣтить «Татьяну Рѣпину» и «Джульетту».
Въ этихъ роляхъ она выступала еще прошлой зимой въ Петербургѣ, участвуя въ любительскихъ спектакляхъ.
Я видѣлъ ее въ Джульеттѣ.
Мой личный вкусъ на сторонѣ ея толкованія, мало походящаго на рутинное толкованіе этой роли. Она поняла Джульетту отнюдь не какъ романтическую героиню, которая выражаетъ свои чувства въ напыщенныхъ тирадахъ, но какъ вполнѣ жизненную и реальную фигуру, вызванную Шекспиромъ изъ обыденной жизни, а не изъ италіанскихъ новеллъ, какъ думаютъ объ этомъ нѣкоторые комментаторы. Благодаря такому освѣщенію нравственный обликъ Джульетты показался всѣмъ крайне интереснымъ и привлекательнымъ. Поэма лунной любви отъ этого ничуть не проиграла, но напротивъ того предстала въ новомъ свѣтѣ и съумѣла заинтересовать публику.
Еще нѣсколько словъ о внѣшней отдѣлкѣ ролей г-жею Яворской.
Я не знаю и не берусь судить, все-ли заимствовано здѣсь, и что здѣсь оригинальнаго, но предо мною природная пластика артистки и мимика, равную которой я встрѣчалъ рѣдко и не у всѣхъ заграничныхъ знаменитостей.
Передъ вами сгруппировано здѣсь множество портретовъ г-жи Яворской — вы видите ее и у себя дома и почти во всѣхъ доселѣ игранныхъ ею роляхъ…
Здѣсь цѣлая вереница образовъ грозныхъ и кроткихъ, страждущихъ, угнетенныхъ и мстительныхъ. Здѣсь Изеиль, Катринъ Юбше, Мелиссанда, Памела, Раутенделейнъ и друг. Разница ихъ характеровъ, внутреннее содержаніе сразу становится ясной изъ одного сопоставленія ихъ между собой. Вотъ Сильветта, шаловливая севрская пастушка, которая точно живая глядитъ на читателя своими смѣющимися плутовскими глазками и словно готовится разсказать романическую исторію своей любви. Вотъ Мелиссанда — она вся объята религіознымъ экстазомъ, вся полна какой-то возвышенной, одухотворенной красоты и, устремивъ на небо свой свѣтлый взглядъ, словно провидитъ тамъ что-то. Ея Памела, ея Катринъ Юбше или Раутенделейнъ, всѣ онѣ — эти прекрасные и мало схожіе между-собой, образы не нуждаются въ комментаріяхъ изслѣдователя: онѣ ясно говорятъ за себя и, глядя на нихъ, я думаю, что драматическое искусство, — искусство холодныхъ, несмѣняющихся масокъ, — пріобрѣло въ г-жѣ Яворской новую и давно желанную жрицу!..
