Лютик (Беспятов)/ДО

Лютик
авторъ Евгений Михайлович Беспятов

Опубл.: 1899. Источникъ: az.lib.ru

Евгеній Безпятовъ.

«Лютикъ».

Von allem Geschriebenen liehe ich mir Das, was einer mit seinem Blute schreibt...

Fr. Nietzsche.

С.-Петербургъ
Типографія П. П. Сойкина, Стремянная, 12.

1899

Посвящается

Лидіи Валеріановнѣ

Волошиновой.

Пѣсня пастуха.

СКАЗКА.

Maine Seele isr das Lied eines Liebenden.
F. Nietzschie.

Это было давно, очень давно…

I.

Что-то непонятное случилось съ миромъ…

То онъ веселъ всегда былъ, остроуменъ, смѣхъ не покидалъ его прекраснаго дворца, и черпая скука пугливо шарахалась въ сторону, налетая но ночамъ на высокія башни, которыя такъ гордо и вызывающе смотрѣли въ темно-синее небо. Она въ страхѣ летѣла дальше, а сзади нея шумно и весело несся задорный смѣхъ молодости, счастья и наслажденія…

И вдругъ царь заскучалъ…

Напрасно мудрецы проводили цѣлыя ночи на пролетъ въ узкихъ башняхъ; напрасно пытливо всматривались они въ яркіе изумруды мерцающихъ звѣздъ; напрасно въ раззолоченыхъ храмахъ клубами вился сизый дымъ изъ кадильницъ; напрасно передъ усталымъ, скорбнымъ взоромъ царя проносился воздушный рой полуобнаженными красавицъ, — онъ безстрастно смотрѣлъ на все, и какая-то неотвязная дума бороздила его прекрасный лобъ. Сухи воспаленные глаза, казалось, искали чего-то, и никто кругомъ не могъ понять тайной мысли царственнаго страдальца… Онъ глядѣла, въ далекую таинственную тьму, и чудилось, будто эта темная бездна проникала въ мятежную душу его… Часто устремлялъ онъ задумчивый взоръ на недвижныя лица идоловъ, долго всматривался въ ихъ безсмысленно-страшныя изваянья, — по съ плотностиснутыхъ губъ не слетала молитва, и напрасно курились кругомъ алтари .

II.

Однажды царь вдругъ куда-то исчезъ.

Бросились искать его, разослали гонцовъ во всѣ концы свѣта, но царь словно въ воду канулъ.

Начали гадать да разгадывать и порѣшили ждать новолунія, чтобы наложить на весь народъ постъ и покаяніе.

А царь между тѣмъ шелъ себѣ да шелъ по дремучему лѣсу и все думалъ свою крѣпкую думу.

Вотъ идетъ онъ день, идетъ другой, словно хочетъ уйти отъ неумолчныхъ думъ своихъ. Чащи густыя ему путь заступаютъ, дикій звѣрь съ грознымъ рыканьемъ бросается на него, но царь останавливается, долго смотритъ звѣрю прямо въ глаза, и тотъ, поджавъ хвостъ, пугливо скрывается въ нору…

На третій день гдѣ-то невдалекѣ услышалъ царь пѣсню и остановился, какъ очарованный…

Молодой, сильный голосъ цѣлъ о чемъ-то новомъ, свѣтломъ, жизнерадостномъ…

Рядомъ съ полнымъ трепетнымъ счастьемъ слышалась глубокая мучительная скорбь… Звукъ безумнаго поцѣлуя сливался съ прерывистымъ рыданьемъ, и вдохновенная свобода широкими чистыми вздохами улетала въ синѣющую даль…

Къ чистому небу рвалась эта хрустальная пѣсня: тѣсно ей было въ юдоли земной… и такъ любила она эту грѣшную землю.

Какое-то незнакомое, неясное чувство стѣснилось въ разбитой груди у царя… Въ глазахъ стояла легкая дымка тумана… Казалось, вотъ-вотъ будетъ легко, сейчасъ вздохнетъ она. освѣженною грудью, и снова смѣхъ, смѣхъ радостный и беззавѣтный огласитъ эту молчаливую пустыню…

Но пѣвецъ вдругъ оборвалъ…

Послѣднія нотки, какъ острыя иглы, взлетѣли кверху, дрогнули… и замерли…

Царь бросился впередъ…

III.

За уступомъ скалы паслось тихое стадо.

На травѣ лежалъ молодой пастухъ и плелъ вѣнокъ изъ маленькихъ полевыхъ цвѣтовъ.

— Пой!.. еще пой!.. — безсвязно шепталъ царь и крѣпко схватилъ своею сильной рукой пастуха за плечо. — Пой!.. я тебѣ велю…

Пастухъ тихо улыбнулся.

— Нѣтъ, довольно…

— Какъ довольно?… пой!.. ты долженъ!..

— Нѣтъ, не хочу… довольно!.. — съ ясной улыбкой смотрѣли на царя прозрачные, синіе глаза.

— Но я — царь!.. Я тебѣ велю!..

— Да благословятъ всевышніе боги твои счастливые дни… — проговорилъ съ теплой вѣрой пастухъ и поклонился царю до земли. — А пѣть я все-таки не буду, потому что не хочу…

— Какъ!.. ты смѣешь мнѣ… царю?.. Да я велю тебя задушить… уморить въ гнилыхъ подземельяхъ… Велю мучить… терзать!..

— Да будетъ твоя воля, великій государь! отвѣчалъ пастухъ. — Но тогда ты все равно не услышишь пѣсенъ моихъ.

Царь съ удивленіемъ посмотрѣлъ на дерзкаго и вымолвилъ черезъ силу.

— Но я же молю тебя… пожалѣй ты меня, — мою скорбь…

Сдавленный, тяжелый вздохъ вырвался у него изъ груди.

— Ты страдаешь, государь! и сильно страдаешь… Жаль мнѣ тебя!

— Но отчего-же, отчего это?..

— Я знаю, отчего: — ты плакать разучился! А помнишь чистую юность? плескъ фонтановъ заснувшихъ плакалъ вмѣстѣ съ тобой… лепетъ фіалокъ лиловыхъ, зыбь волны полусонной, теплаго вѣтра лобзанья, — все понимало тебя… Власть ожесточила тебя… Жаль мнѣ тебя!..

Словно молніей озарило царя…

Да! Это правда! вотъ сколько ужъ лѣтъ, какъ ни одна словника не выкатилась илъ его главъ. Смѣхъ, одинъ радостный смѣхъ, полный хмѣльного восторга, волновалъ его — а слезы… рыданья… это было давно ужъ забыто, гдѣ-то далеко, далеко въ исчезнувшемъ прошломъ.

— Кто-же сказалъ тебѣ это? — дрогнувшимъ шепотомъ спросилъ царь.

Пастухъ улыбнулся.

— Мнѣ сказали это горы, лѣсъ, поле… Мнѣ сказали это цвѣты… Мнѣ журчалъ объ этомъ свѣтлый ручей… Мнѣ шепнула объ этомъ знойная страстная ночь… Мнѣ говорилъ объ этомъ свѣжій, какъ роса на цвѣтахъ, поцѣлуй…

Какъ стоялъ передъ нимъ стройнымъ тополемъ царь, такъ и упалъ къ его ногамъ на траву.

— Научи-же ты меня плакать!.. Возьми отъ меня полцарства, богатства всѣ, — только научи меня плакать…

— Нѣтъ, государь, — не хочу я ни короны твоей, ни сокровищъ твоихъ: — отдай мнѣ за это жену свою, которая краше свѣтлаго дня, краше райскихъ богинь! — я давно ее безумно люблю!..

IV.

Долго молчали они…

Долго въ тяжеломъ раздумьи стоялъ царь, и невеселыя картины рисовались ему.

Видитъ онъ скорбь свою неутѣшную .

Видитъ онъ — тѣни неслышно встаютъ… Онѣ мучатъ его… Онѣ не даютъ ему спокойнаго сна…

Гулко раздаются ноль сводами дворца его нервные шаги…

Съ дрожью холодной въ душѣ слѣдить онъ опять за слѣпыми взорами страшныхъ боговъ… Дымъ летитъ съ алтарей. — одуряющій, странный, таинственный дымъ… въ сизыхъ клубахъ его кто-то всталъ, непонятный, и глядитъ ша него леденящимъ взглядомъ…

И слышитъ онъ, какъ трепещетъ и бьется за темнымъ окномъ полуночная гостья его .

Скука!.. страшная, хищная скука!..

Вотъ она… Удары крыльевъ ужъ близко!..

— Бери!.. все бери!.. въ изнеможеніи прошепталъ измученный парь и закрылъ лицо руками.

Надъ ними плавно проносился могучій орелъ.

Пастухъ запѣлъ.

V.

Спустилась на землю глубокая ночь…

Въ мертвенно-блѣдномъ туманѣ, какъ голубая музыка, засквозилъ лунный свѣтъ.

Чистыя тѣни зарѣяли…

Влажныя мирты дышали густымъ ароматомъ… Подъ душными кушами ихъ стыдливо раскрылась махровая мальва…

Тихо въ кустахъ шевельнулась пугливая птичка…

Проснулась другая…

Сверкнулъ пoцѣлуй…

И опять все затихло…

* * *

Слышишь-ли ты эту чудную ночь?..

Какъ дѣвственно-юное тѣло, раскрылась она въ утомленіи сладкомъ, и нѣгою дышитъ, и синей мечтою…

Слышишь ты, плачетъ она. эта чистая ночь?.. Плачетъ и мирта, и мальва, и мѣсяцъ-волшебникъ, и свѣтъ, зыбкій, трепетный свѣтъ…

*  *  *

Цвѣты расцвѣтаютъ…

Вотъ ужъ и призраки легкіе въ прозрачныхъ гирляндахъ свилися. Какъ они тихо скользятъ…

Это — смутныя грезы плывутъ…

Слышишь ты ихъ…

*  *  *

Эльфъ быстрокрылый изъ пышной серебряной лиліи вылетѣлъ…

Вонъ и другой!..

И еще!..

Зазвенѣли прозрачныя крылья…

Ландыши что-то страстно, порывисто такъ зашептали воздушнымъ цвѣтамъ, быстрокрылымъ эльфамъ…

*  *  *

Слышишь?..

Вотъ струна прозвучала…

Это — горе!..

Ночь чистая, юная, вѣчно, какъ мысль, непорочная, дышитъ лазурной молитвой, — и тутъ же горе… неслышно скользящее горе. —

Меркнетъ луна…

Синяя гаснетъ мелодія тихо…

Таютъ тѣни, — милыя тѣни!..

Въ мукахъ холодныхъ мальва слезы роняетъ…

Ты слышишь?..

* * *

Плачъ-же…

Близокъ разсвѣтъ!..

VI.

Не кончилъ пастухъ своей пѣсни…

На измятыхъ цвѣтахъ горько и неутѣшно рыдалъ измученный царь, и казалось, въ слезахъ выливалъ свои черныя больныя думы.

VII.

Когда они пришли во дворецъ, царь велѣлъ молодой женѣ-красавицѣ надѣть свои лучшія одежды и идти за пастухомъ въ его родныя поля.

Царица покорно склонила голову, умастила свое тѣло драгоцѣнными благовоніями, надѣла самыя дорогія платья и вышла къ пастуху.

Словно солнце озарило его, словно духъ безплотный слетѣлъ съ горнихъ высотъ, — и такое томительное радостное чувство подымалось въ груди у пѣвца… Новые звуки, новые сильные аккорды чуялъ онъ въ себѣ, и эта дивная, живительная красота звала его къ свѣтлому блаженству любви, къ пѣснямъ юности и къ мощнымъ неумирающимъ вдохновеніямъ…

Пастухъ взялъ ее за руку и долго съ горячимъ восторгомъ смотрѣлъ на это чудное безумно — страстное видѣнье…

Когда они вышли изъ дворца, была уже глубокая ночь…

Черная скука, шумя сильными крыльями, пронеслась надъ ними и хотѣла уже влетѣть въ темное окно къ покинутому царю, — но какъ вдругъ тамъ вспыхнули разноцвѣтные огни, громкій смѣхъ прокатился по всему дворцу, и веселые звуки музыки огласили уснувшія горы и лѣса.

Скука въ ужасѣ скрылась во мракѣ ночи, а изъ дворца доносился шумъ веселаго пира.

VIII.

Долго шелъ пастухъ съ царицей по полямъ, лѣсамъ и болотамъ, — и наконецъ пришли они къ его полусумрачной пещерѣ.

— Вотъ мой дворецъ! — сказалъ онъ ей коротко, и она склонилась передъ нимъ, какъ гибкая пальма клонится передъ южнымъ пламеннымъ вѣтромъ

— Ты господинъ мой! — прошептала царица. — Чего ты хочешь отъ меня?..

— Я хочу любви твоей…

— Любви?..

— Да, любви! нераздѣльной и беззавѣтной!..

— Я не дамъ тебѣ ея..

— Но я — твои властитель!.. — вспылилъ пастухъ.

— Да благословятъ боги твои счастливые дни!. Я раба твоя… прикажи мнѣ пасти твой скотъ, прикажи мнѣ ходить за тобой, работать, — и я покорно исполню велѣнья твои…

— Но я хочу любви твоей!.. Ты должна повиноваться мнѣ, или я убью тебя… замучаю на смерть!.. Лучшіе кони степныхъ табуновъ растерзаютъ на части тебя!..

— Да будетъ твоя воля… — побѣлѣвшими губами шептала красавица. — Но тогда ты все равно не увидишь любви моей…

Вспомнилъ пастухъ про царя, посмотрѣлъ на нее и едва слышно вымолвилъ:

— Ты побѣдила меня…

И сказала царица ему:

— Отпусти меня, господинъ, на свободу, и боги благословятъ твою жизнь… Мужъ мой и государь мой великій отдалъ меня тебѣ, какъ плату за дивныя пѣсни твои, — и недостоинъ онъ больше любви моей; я не увижу его больше отнынѣ… А тебя я любить не могу: чувство любви — чувство свободы!..

— Но я молю тебя!.. Сжалься надо мною!.. — чуть не рыдалъ пастухъ. — Вѣдь я же люблю тебя больше жизни, больше счастья!..

— Но я не люблю тебя…

Съ глухимъ стономъ закрылъ пастухъ лицо свое и на землю опустился у порога пещеры.

— Иди!.. — едва слышно сказалъ онъ царицѣ, и царственной поступью вышла она изъ пещеры.

IX.

Но едва только прошла она немного по пустынной дорогѣ, какъ позади послышался голосъ пастуха.

Онъ пѣлъ…

Безумныя проклятья неслись въ этой рыдающей пѣснѣ: проклятія и юности, и блаженству, и любви, и разбитымъ надеждамъ…

Зачѣмъ, зачѣмъ эта жизнь, — пустая безсмысленная жизнь, когда остались однѣ только горькія, горькія слезы?..

Не надо борьбы, не надо гордости и славы, не надо жизни самой, если нѣтъ полнаго, горячаго, вѣчно-юнаго счастья!..

X.

Царица шла все дальше и дальше, а сзади рыдающими стонами замирала пѣсня, словно навѣки прощалась она съ тихой страдалицей землею…

I.
«Мысль объ идеѣ»…

Я вижу ее всегда и повсюду, это прозрачное больное видѣніе.

Какъ туманный образъ минувшихъ мечтаній, плыветъ она передъ моими усталыми влюбленными глазами…

Бѣлыя измученныя складки со святымъ сладострастіемъ струятся но ея вдохновенному тѣлу, и мнится, словно мистичными сказками дышитъ ея чистая красота…

Цвѣты, бѣдные маленькіе цвѣты въ истомѣ молитвы и скорби склонили тихо свои дѣвственные вѣнчики передъ ней, — и скользитъ она по нимъ, скользитъ, какъ лучъ прозрачнаго послѣдняго заката…

Ея цѣломудренный пламенный взоръ незримо улетѣла" въ даль вѣковъ и безконечныхъ міровъ… Съ болью и ужасомъ оторвался онъ отъ ароматныхъ маленькихъ цвѣтовъ и, полный предвѣчной свободы, исчезъ въ безграничной дали… Онъ тамъ, гдѣ царство грезы, гдѣ міръ далекой мечты! — гдѣ Все и Ничто!..

И вся ея зыблющаяся прелесть, вся она — неземная, безсмертная мысль, нетлѣнная мысль о вѣчности, красотѣ и любви…

Бѣдные маленькіе цвѣты…

Они страдаютъ въ истомѣ молитвы…

Они такъ любятъ ее!..

Бѣдные маленькіе цвѣты!…

II.
«Ti aspetto!..»

Аккорды.

Тамъ далеко цвѣтетъ болѣзненно-блѣдная Lonicera…

Ни пышный, истомленный безумною страстью вѣнчикъ склонился и дышитъ зноемъ любви, аромата и горя. Все въ ней — чистое наслажденіе и безконечная любовь!…

О какъ мнѣ больно безъ тебя, прекрасная Lonicera!…

*  *  *

Тамъ вдали плачетъ, надрывается красавица — зеленая волна…

Съ трепетомъ страсти и жаждой мертвыхъ поцѣлуевъ рвется она къ далекому берегу… Море широкое, сильное, властное держитъ ее въ своихъ безстрастныхъ, холодныхъ объятіяхъ… Тысячи брызгъ изумрудныхъ хрустальнымъ вѣнкомъ вылетаютъ изъ пѣны волны…

Это слезы святыя!.. Но берегъ далекъ…

О какъ мнѣ больно безъ тебя, нѣжно; прозрачная волна!..

*  *  *

Далеко, далеко, — слышу я, — умираетъ тихая гирлянда звуковъ…

Блѣдная, больная мелодія съ нѣгой плыветъ съ израненныхъ струнъ… Каждая тихая нотка, какъ капелька крови, съ мучительнымъ страхомъ рождается изъ таинственной тьмы вдохновенья… Горько, надорванно звенитъ безнадежная страсть въ цѣломудренной красѣ страдальческихъ аккордовъ…

О какъ мнѣ больно безъ тебя, античная чудная пѣснь!..

III.

*  *  *

Я долго ждалъ зари!.. Ночь такъ была длинна…

Въ груди надежда смутно догорала…

Какимъ-то трепетомъ душа была полна…

Мнѣ чудилось сквозь сонъ, что не придетъ весна,

И бѣдная надежда умирала…

*  *  *

Я долго ждалъ зари!.. Но свѣтъ былъ такъ далекъ…

Всю ночь не могъ я хоть на мигъ забыться…

Трепещущимъ лучемъ не рдѣлъ еще востокъ,

И съ меркнущимъ страданьемъ былъ я одинокъ…

И для меня разсвѣтъ не загорится!..

IV.
Въ небесахъ.

По темному небу, какъ двѣ хрустальныя звѣздочки, летѣли два полупрозрачныхъ ангела…

Они спѣшили къ Предвѣчному Богу.

Грозные океаны пролетали они. — Волны ревѣли, вздымались, какъ горы. Метались, какъ щепки, большія су та, и въ блещущей пѣнѣ кипѣли сѣдые валы.

Слышался ангеламъ чей-то тихій плачъ… но они спѣшили къ Предвѣчному Богу…

*  *  *

Дремучіе лѣса пролетали они… Вѣтеръ гудѣлъ въ столѣтнихъ дубахъ. Страшно каркали зловѣщіе вороны. Завывали гдѣ-то дикіе звѣри, и, полныя ужаса, холоднаго, слѣпого ужаса, носились тамъ какіе-то безформенные призраки…

Слышали ангелы чей-то тихій плачъ, но… они спѣшили къ Предвѣчному Богу…

*  *  *

Надъ спящимъ селомъ проносились они… Мятежно раскинулся труженикъ-пахарь на жесткой постели, и чудятся ему неспокойные сны… Кто-то шепчетъ молитву въ углу…

И слышится ангеламъ плачъ, тихій, измученный плачъ… но спѣшатъ они къ Предвѣчному Богу…

*  *  *

Надъ кладбищемъ мертвымъ летятъ они… Нѣтъ здѣсь жизни, нѣтъ тяжелыхъ страстей, нѣтъ борьбы и страданій: здѣсь счастье, покой… но и здѣсь слышатъ ангелы чей-то тихій, тихій плачъ… но они спѣшатъ къ Предвѣчному Богу…

*  *  *

Пролетаютъ они надъ городомъ шумнымъ… Нестройнымъ аккордомъ долетаетъ до тусклыхъ небесъ лихорадочная жизнь… Точно заревомъ пожара охваченъ онъ весь.. Веселые клики и шумъ разъяренной толпы слились въ одинъ общій гулъ… и слышится ангеламъ чей-то тихій, неутѣшный плачъ… но они спѣшатъ къ Предвѣчному Богу…

*  *  *

Низко, низко летятъ ангелы надъ грѣшной землею… Бѣлоснѣжнымъ крыломъ задѣваютъ они за твердыни мрачнаго зданія… Въ рѣшетки глухія закованы окна, и съ ужасомъ темнымъ глядятъ они въ холодное небо… Мракъ навсегда!.. Тишина навсегда… Только лязгаютъ звучно желѣзныя цѣпи…

И слышатъ ангелы плачъ… тихій, задавленный плачъ, — но спѣшатъ они, спѣшатъ къ Предвѣчному Богу…

*  *  *

Передъ свѣтлымъ чертогомъ предстали печальные духи.

Взглянулъ на нихъ Всесильный и понялъ все.

Бросилъ Онъ взоръ Свой могучій на блѣдный востокъ, и вспыхнуло небо трепетноалымъ пожаромъ…

Розовыми улыбками брызнуло солнце…

V.
Поздніе цвѣты.

Вчера въ умиравшемъ саду я встрѣтилъ тебя можетъ быть въ послѣдній разъ…

Заря догорала.

Поздніе цвѣты наклоняли свои утомленныя головки, и скользящіе лучи солнца убаюкивали ихъ своими легкими поцѣлуями… Имъ грезилась вѣчная, безпросвѣтная тьма.

Въ воздухѣ пахло сырымъ пожелтѣвшимъ листомъ.

Мы тихо подвигались по длинной аллеѣ, и полупрозрачныя стѣны ея ажурнымъ золотомъ убѣгали въ дымчатую даль. Воздушныя тѣни набѣгали на твое милое лицо, играли на немъ и быстро таяли…

Съ какой-то тупой безотчетною болью смотрѣлъ я на тебя, и жаль было мнѣ юныхъ грезъ моихъ. Наша ненужная разлука отняла ихъ отъ меня: — я не зналъ даже, любилъ я тебя, или нѣтъ?..

Мы тихо шли впередъ.

Нашъ путь усыпали желтые увядшіе листья… Ну что-жь?.. Цвѣтовъ для этого не было, да и время прошло имъ…

VI.
Calorie di sera.

Цвѣтокъ, заплаканный росою…

Прибрежныхъ скалъ задумчивыя сказки…

Волны-красавицы порывистыя ласки…

Закатъ, горящій полосою…

---

Заря въ лазури догораетъ…

Какъ пурпуръ устъ трепещутъ облака…

Мечта моя, какъ поцѣлуй, легка…

И тихо вечеръ умираетъ…

VII.
Тѣни ночныя.

Въ окно ко мнѣ смотрѣла проснувшаяся весна. Темное, холодное небо какъ-бы не оттаяло еще, и зеленоватое мерцаніе звѣздъ словно напоминало о минувшихъ морозахъ….

Весна еще едва-едва чувствовалась въ сыромъ воздухѣ, но я слышалъ ее всюду, — въ каждомъ вздохѣ своемъ, въ каждомъ нервѣ…

Грудь ныла…

Голова отяжелѣла отъ безпокойныхъ мыслей, и предо мною возставали дивныя лихорадочныя картины возможнаго счастья, покоя…

Въ черной непроглядной тьмѣ неясно рисовался туманный молочно-сѣрый обликъ моего страшнаго весенняго кошмара… я опять боленъ, такъ странно, безсмысленно боленъ… я же видѣлъ его, я ощущала, на себѣ его чарующую прелесть, и невольной безпредметной тоскою сжималась испуганно грудь… я любилъ его… Я боялся его… Словно зыбкими, безшумными крылами одѣвалъ онъ мою утомленную голову, и я чѣмъ-то болѣлъ, болѣлъ такъ томительно и непонятно…

Счастіе-ли мое, страстная-ли нѣга дышала вокругъ, или тяжелымъ злобнымъ недугомъ грозилъ мнѣ мой неотвязный весенній кошмаръ?..

Давно, давно, — еще ребенкомъ я плакалъ надъ нимъ неутѣшными дѣтскими слезами… а потомъ, когда жизнь кипѣла во мнѣ рыдающимъ каскадомъ, я чего-то ждала", я что то видѣлъ въ туманной дали; — тогда мнѣ такъ хотѣлось жить, жить… Онъ вырывалъ у меня слезы изъ мятущейся, страстной души…

И вотъ теперь, когда я, измученный и одинокій, стою на порогѣ неразгаданнаго блаженства, — зачѣмъ онъ здѣсь?.. зачѣмъ онъ опять?…

Я проклинаю его, но я люблю его!.. Люблю, какъ воздухъ, какъ солнце, какъ счастье, какъ то… что мнѣ жизнь обѣщаетъ…

Это вы, мои бѣлыя ночи!..

VIII.
На пути.

Поздно, очень поздно оторвался я отъ темныхъ строкъ и съ утомленнымъ наслажденіемъ расправилъ онѣмѣвшіе члены…

Та ночь, та странная ночь какъ во снѣ мелькнула предо мною…

Поѣздъ, тяжело громыхая, подползъ и остановился у затеряннаго въ глуши полустанка. Я очнулся отъ какой-то тяжелой дремоты и вышелъ изъ вагона.

Кругомъ была темная сырая ночь.

Къ утру собиралась оттепель.

Влажный вѣтеръ прохватилъ меня насквозь. Непріятная мелкая дрожь пробѣгала вдоль спины, и словно отъ какого-то безсознательнаго страха волосы шевелились на головѣ… Холодно, неуютно.. А въ поле посмотрѣть, такъ даже жутко дѣлается… Талый снѣгъ падалъ хлопьями и облѣплялъ мнѣ лицо.

Скверное ощущеніе!.. словно какъ будто чьи-то мертвыя склизкія губы цѣлуютъ…

И вспомнилось мнѣ тогда… да что поминать!.. не вѣрю я этому, не вѣрю я своему счастію!.. не вѣрю я и тому непонятному, что съ такимъ горячимъ юношескимъ нетерпѣніемъ тянетъ меня туда, гдѣ столько свѣтлыхъ, живыхъ минутъ, гдѣ душою болѣешь за каждый мигъ неизвѣданнаго счастія, недосказанныхъ словъ и мимолетныхъ взглядовъ… Злоба моя, горькая обида, все какъ будто растаяло, забылось…

Глухой шумъ вывелъ меня изъ задумчивости.

Я стоялъ на опушкѣ лѣса.

Сплошная стѣна обнаженныхъ деревьевъ угрюмо чернѣла передо мною. Вѣтеръ какими-то зловѣщими порывами гудѣлъ между вѣтвями. Одна сосна жалобно скрипѣла, — и не постоянно, а какъ-то вздохами: застонетъ вотъ, схватитъ тебя за сердце, сожметъ… и опять тишина… Только тоска, глубокая тоска, точно отъ невыплаканныхъ слезъ остается на душѣ… Смотрѣлъ я въ эту черную непроглядную глушь, и такъ мнѣ хотѣлось отчего-то плакать, плакать… на чьей-нибудь теплой, ласковой груди, но… были и у меня слезы когда-то…

Дребезжащій звонокъ занылъ, застоналъ въ воздухѣ. Я торопливо направился въ вагонъ…

Помню я… мнѣ показалось, что лѣсъ двинулся за мной… Я дрожалъ отъ неяснаго, почти паническаго страха… Я боялся оглянуться назадъ… Холодный потъ на лбу… Я въ ужасѣ закрылъ глаза…

Дверь вагона захлопнулась. Поѣздъ двинулся.

Въ шумѣ колесъ слышалось мнѣ, какъ лѣсъ гнался за поѣздомъ, настигалъ его… деревья, словно мертвецы, тощими вѣтвями хватались за окна… Вѣтеръ дико такъ вылъ…

Помню я эту странную ночь…

Можетъ быть я и боленъ… не знаю!..

IX.
Alito della sera.

Розовыми блестками умиралъ золотистый закатъ.. Его юная зыблющаяся прелесть быстро таяла, какъ ласковая улыбка. Прозрачная трепещущая дымка одѣвала кругомъ засыпающій міръ, и дивныя сказки рѣяли, словно мятежныя птицы…

Съ томительно-сладкими ароматами пышныхъ цвѣтовъ неслась ко мнѣ юно-стыдливая ночь, и съ нѣгой во взорѣ встрѣчала ее моя властная греза. Страстные поцѣлуи свѣтились въ ея меркнущемъ ореолѣ. Лучистая нѣга дрожала въ сребристыхъ росинкахъ на пепельно-сѣрыхъ крылахъ красавицы — ночи… Она шла ко мнѣ!.. Я чувствовалъ это и жилъ ожиданьемъ!..

Закатъ умиралъ…

Розовое золото тускнѣло, тускнѣло…

Гдѣ-же ты, моя свѣтлая греза?..

Юность и счастье мое…

Ночь своей страстью палящей сожжетъ мои ясныя думы…

Приди ко мнѣ, мое тихое счастье…

Закатъ умираетъ…

Я жду!..

X.
Осеннее утро.

Передъ моимъ окномъ тихо, мечтательно покачивалась темно-зеленая липа.

Сегодня рано утромъ я проснулся и съ легкимъ чувствомъ на сердцѣ отворилъ окно. Я всегда это дѣлалъ. Каждое утро я здоровался съ липой, и какая-то неуловимая связь установилась между нами. Не такъ еще давно, помню я, моя липа отуманивала утомленную безпокойную голову сладкими волнами теплаго аромата. Глубоко и жадно впивалъ я этотъ душный запахъ, и, казалось мнѣ, чья-то зыблющаяся чудная тѣнь стояла здѣсь подлѣ меня… Словно мягкія ласковыя руки нервными объятіями сжимали одурманенную голову, и прерывистое дыханіе срывалось съ жаркихъ устъ моихъ…

Какъ хороши, какъ страстны были эти мгновенья, когда каждое трепетаніе листка вливало мнѣ въ изнывшую грудь болѣзненную сладкую истому…

Сегодня я открылъ окно.

Пасмурное небо дымилось отъ разорванныхъ сизыхъ облаковъ. Рѣзкій порывъ вѣтра налетѣлъ на мою уже давно отцвѣтшую липу… Холодомъ сжалось испуганное сердце…

Съ липы упалъ первый пожелтѣвшій листокъ…

XI.
«Въ цвѣтахъ».

Твое непонятное беззвучное горе, твоя печаль — печаль трепетно-жемчужной росинки, упавшей съ далекаго неба на сухую безпріютную землю…

Пышный левкой не впиталъ въ себя жадно блестящую каплю…

Макъ не спряталъ ее въ горячій пурпуръ своихъ странныхъ злыхъ лепестковъ…

Лотосъ душистый стыдливо не скрылъ ее въ душныхъ объятіяхъ дѣвственной страсти…

Ирисъ-волшебникъ мистичными сказками слезку-росинку забылъ…

Пряный шафранъ ядовитымъ дыханьемъ не взмутилъ ея свѣтлую душу…

…Грустно склонялись цвѣты надъ предсмертнымъ мерцаньемъ росинки…

Поздно ужъ было… Она умирала…

Солнце, гордое солнце всходило, — и таяла тихо росинка…

Только теперь потянулись роскошные вѣнчики къ алмазной росинкѣ…

Съ милой улыбкой, чистой, какъ твой поцѣлуй, умирала росинка…

Жаль ей было не жизни, — а пышныхъ цвѣтовъ…

Но было ужъ поздно…

Она улыбалась…

Она умирала…

Знойное солнце всходило…

XII.
Приливъ.

Дѣйствующія лица:

Игнара, юная принцесса скалистаго острова. Большіе невинно-властные глаза. Темные волосы съ прянымъ запахомъ моря и страсти. Ея нѣжный чистый профиль на фонѣ лазурнаго моря, какъ таинственный сонъ любви на античныхъ ликійскихъ медальонахъ. Ужасъ грядущаго, сладость желанья на юномъ прозрачномъ лицѣ, мистичномъ, какъ познанье грѣха. Музыкальный предутренній вѣтеръ тихо струится въ трепетныхъ складкахъ ея бѣлой туники.

Тусснель, старый рыбакъ.

---

На дальнемъ востокѣ въ воздухѣ зыбкомъ тѣни плаваютъ легкія: солнцу всходящему готовятъ побѣдный хоралъ. Всюду — жажда утра и жизни.

---

Игнара. Скоро-ли начнется приливъ?

Тусснель. Море спокойно. Вѣтеръ сейчасъ упадетъ. Слышишь, красавица, какъ оно ласково воркуетъ?..

И. А ты понимаешь это, дѣдушка?

Т. Я уже сорокъ лѣтъ здѣсь у моря, дочь моя.

И. Ты любишь море?

Т. Море любитъ меня, дитя… (Пауза).

И. Скоро-ли начнется приливъ?

Т. Ты ждешь его?

И. Да… Цвѣтокъ приплыветъ ко мнѣ…

Т. Желтый цвѣтокъ?

И. Да, дѣдушка, — я такъ его жду…

Т. А ты волнъ не боишься?..

И. Море спокойно. Вѣтеръ упалъ… Цвѣтокъ доплыветъ.

Т. Желтый цвѣтокъ доплыветъ до песчанаго берега: — я это знаю…

И. Ты развѣ видѣлъ цвѣты?

Т. Берегъ скалистый… На скалахъ — ирисъ цвѣтущій… Много я горя, малютка, видалъ…

И. Но море… широкое море?

Т. Я съ моремъ сжился.

И. Ты знаешь его?

Т. Море — мнѣ другъ, но волны… Я очень старъ…

И. А что тебѣ волны шептали?

Т. Всюду изъ темныхъ пещеръ и сырыхъ подземелій крабы полѣзли… Въ ужасѣ волны сбѣжали и, пѣнясь клубами, ушли въ глубокое море…

И. Море прекрасно, дѣдушка.

Т. Море страшно: — его бояться надо…

И. Дѣдушка, тамъ на пескѣ раковинка золотая.

Т. Да, дитя! — это, какъ желтый цвѣтокъ изъ перламутра.

И. Онъ доплыветъ… (Беретъ раковинку блѣдными руками и подноситъ къ уху). Тихо, тихо шепчетъ она… словно ребенокъ во снѣ воздухъ цѣлуетъ и беззвучно смѣется… Я слышу, о морѣ она говоритъ… Сказки?.. да!.. Да, да!.. Хорошо!.. Такъ хорошо… Волны съ пѣной играютъ… На солнцѣ?.. Нѣтъ?.. Ахъ, ночью… Жутко… Пѣна цѣлуетъ ихъ… Да… Холодно?.. Чудная пѣна… Мягкая, атласно-прозрачная… душно-прохладная… Что?.. Я не знаю… Я не знаю, что это значитъ… Темные волосы… Глаза?.. Я не знаю… (отнимаетъ раковину отъ уха). Дѣдушка, какіе у меня глаза?..

Т. Оставь, дитя… Эта раковинка изъ далекаго моря.

И. (живо). Изъ далекаго, дѣда!?. Тамъ — цвѣтокъ?.. Желтый цвѣтокъ. (Жадно приникаетъ ухомъ къ раковинѣ). Нѣтъ… нѣтъ. Тихо, дѣдушка…

Т. Слушай о морѣ, малютка… Цвѣтокъ далеко, — она молчитъ…

И. (живо). Да, да!.. Слышу… слышу опять… Зачѣмъ?.. А что-же тамъ будетъ?.. Кого?.. Меня?!. Я не знаю… Тайна… Какая, красивая?.. Я помню, помню… это — чужая богиня на разбитой мраморной чашѣ… Профиль прямой… Я не знаю… Нѣтъ, нѣтъ, — не такой… (Отрывается отъ раковины). Дѣда, взгляни на меня… Я — красива?..

Т. Дай мнѣ коснуться твоихъ одеждъ…

И. Что ты?..

Т. Давно я не плакалъ…

(Пауза. Тусснель цѣлуетъ край ея бѣлоснѣжной туники. Въ глазахъ Игнары — свѣтлая грусть).

И. (приникая къ раковинѣ). Не знаю… Пышнымъ каскадомъ… Волосы пышнымъ каскадомъ?.. Да, помню… Любишь?.. Не знаю… Да, да!.. Я люблю!.. Я тоже люблю… у меня надъ постелью икона съ фіалками… Нѣтъ, Араукарія… Я такъ люблю… лиловыя искры въ темнозеленой хвоѣ. Еще?.. еще я не знаю… Да! -песокъ на морскомъ берегу съ блестящими камешками… Мы съ няней играемъ… Людей?.. Всѣхъ!.. Старый жрецъ…

Т. Дитя, не шути, — мнѣ страшно за тебя!..

И. Дѣдушка, подари мнѣ раковинку.

Т. Нельзя, малютка! — эти тайныя рѣчи убьютъ тебя…

И. Нѣтъ, нѣтъ… Я слушать буду ее… тамъ на скалахъ… трубы гремятъ… Въ замкѣ — пиръ до зари…

Т. Слава Сварольду!..

И. Отдай мнѣ, дѣда, ее…

Т. Нѣтъ, малютка, нельзя…

И. Я тебѣ васильковъ принесу.

Т. Здѣсь скалы… Слушай меня… Я сорокъ ужъ лѣтъ здѣсь у пустыннаго моря.

И. Дѣдушка… золотистая раковинка — чистый перламутръ… Капли внутри…

Т. Онъ прекрасенъ, дитя… но ты слышишь его…

И. А ты?..

Т. Ничего я теперь ужъ не слышу…

И. А давно?..

Т. Я тонулъ, дитя, въ тихую, свѣтлую ночь, золотую…

И. Зачѣмъ?..

Т. Я искалъ красивую раковину…

И. И не нашелъ?..

Т. Нѣтъ, нашелъ.

И. Гдѣ-же она у тебя?..

Т. Море глубокое, жадное, ненасытное море могучимъ приливомъ пожрало ее… Я плакалъ такъ много, дитя…

И. Ты, дѣдушка, плакалъ… А вѣдь ихъ такъ много, раковинокъ…

Т. Эта была одна…

И. А какая она была?…

Т. Лиловое золото жемчуга и бѣлая пѣна волны въ поцѣлуѣ безумномъ слились… Пурпурный край, какъ полоска крови на горячихъ устахъ тускло горѣлъ… А сказки ея… Ея меркнущія теплыя грезы… Я такъ любилъ ее… Я старъ, малютка… я очень старъ…

И. Мнѣ жаль тебя…

Т. Брось, малютка, ее…

И. Куда?…

Т. Въ зеленую воду…

И. Вода — голубая…

Т. (усмѣхается). Брось въ голубую…

И. Море назадъ ее принесетъ…

Т. Ну такъ ночью сегодня я увезу ее за эти тяжелыя скалы.

И. Пучина выкинетъ ее на берегъ скалистый: — черная бездна боится…

Т. А ты забыла свой желтый цвѣтокъ….

И. Но перламутръ…

Т. Смотри — ужъ приливъ начинается…

И. Какой сладкій вѣтеръ поднялся…

Т. Море проснулось!..

И. Дѣда… скоро заря?

Т. Отойди, дитя… смотри, море идетъ…

И. (приникаетъ ухомъ къ раковинѣ). Да, да!.. Понимаю… Это чудно, красиво… Я чувствую это…

Т. Дитя, море идетъ…

(Сильный аккордъ трубныхъ звуковъ пробуждаетъ могучія скалы).

И. Дѣдушка, дѣдушка!.. что я слышу!..

Т. Слава Сварольду… Море идетъ!.. ты погибнешь!..

И. Да.. такъ прекрасно… можетъ быть… больно?.. ничего… Да, да!.. Долго?.. Безконечно?.. Одно только желаніе… желаніе безъ конца… Это и есть?.. Да, да… Пѣна?.. вмѣстѣ?.. Но вѣдь это страшно… Кровь въ лицѣ у меня… Нѣтъ, нѣтъ… ни за что!.. Это ужасно… Это жизнь?..

Т. Дитя, безумное дитя!..

И. Волосы разсыпались… Душно и страшно… Нѣтъ, нѣтъ… Одинъ лишь мигъ?.. Горячо?.. Ахъ!.. Это безуміе… Не надо… Оставь, оставь… я боюсь…

Т. Волны!.. спасайся!..

(Морскіе валы подкатываются къ дѣвушкѣ и порывисто цѣлуютъ ея голыя ноги).

И. И мой желтый цвѣтокъ?.. да?.. На губахъ?.. Вмѣстѣ?.. больно?.. Я боюсь.. А если пробужденье?… Никогда?..

Т. Спасайся!..

(Сильный порывъ вѣтра).

И. Всю?.. всю безъ конца?.. Даже… Нѣтъ!.. нѣтъ!.. Мои ноги кто-то влажный цѣлуетъ!.. я слышу!.. Страшно!.. Неужели это оно?.. Да?.. Иду я, иду!.. Сорвать этотъ флеръ… Обручъ скатился съ волосъ… Я боюсь!.. Не надо!.. Ахъ!..

(Страшный валъ въ дикой пѣнѣ страстно обнимаетъ ее, и съ крикомъ болѣзненнаго поцѣлуя она жадно отдается ему).

Голосъ Тусснеля (сквозь шумъ валовъ). Игнара!.. малютка!..

(Тихо зыблется пышный желтый цвѣтокъ на серебряномъ гребнѣ волны).

XIII.
Пpедъ алтаремъ.

И стоялъ Онъ передо мной, этотъ дивный непонятный образъ, пламенный и трепетный, какъ горячій солнечный лучъ, — таинственный, какъ призракъ Грядущаго.

Странный искристый взглядъ…

Знойно-дышащая грудь…

На быстромъ огнѣ воля терзалась моя…

Этотъ жестокій искристый взглядъ…

Цѣлому міру, всему человѣчеству крикнуть хотѣлось мнѣ: — «это я!.. я!.. свободенъ, какъ алчный крикъ буревѣстника, какъ вздохъ угасающей астры… это я!..»

Острый искристый взглядъ…

Онъ говорилъ мнѣ голосомъ страсти: «Въ тебѣ взываетъ къ жизни мракъ.. Мракъ свѣтомъ будетъ… Покорись!.. Плачутъ цвѣты… Даже цвѣты плачутъ обо Мнѣ… Сладострастную шепчутъ молитву»…

Этотъ неотвязный искристый взглядъ…

Отуманилъ Онъ голову мнѣ ядовитымъ дыханьемъ…

Счастье!.. безумное, дикое счастье!..

О, всесильный искристый взглядъ!..