Любопытные известия о калмыках
правитьНе надлежит думать, будто калмыки совсем не знают гражданственной жизни, подобно народам кочующим — разумею сие слово в самом тесном знаменовании. Образ их правления, впрочем весьма запутанного, показывает очевидные признаки просвещения.
Число калмыков, обитающих между Волгою и Доном простирается до ста тысяч; они подвластны четырнадцати улусам, или князьям удельным. Верховный правитель целого народа есть вице-хан, избираемый от двора российского; его окружают старейшины трех знаменитейших племен. Прочие князья подвластны вице-хану, перед которым преклоняют правое колено, прикасаются к руке его, потом уже садятся, подобно простым калмыкам.
Над жилищем вице-хана развевается знамя. Пятьдесят человек стражи охраняют его особу, пекутся о доставлении ему пищи и одежды. Для его содержания собирается ежегодная подать со всего народа, кроме духовенства.
Народ калмыцкий разделяется на три класса: на дворянство, духовенство и чернь. Дворянство состоит из двух разных отделений, то есть из нойонов и сайсангов. Первые имеют почти верховную власть над ордами, им принадлежащими; их можно почитать знаменитыми данниками, которые только по наружности подчинены верховному правителю. Сайсаны находятся в совершенном подданстве у нойонов, хотя некоторые из них в богатстве не уступают сим последним. Они имеют в своих повелениях старшин, которые управляют частями, состоящими из двенадцати шалашей. Таким образом у калмыков видим ленное правление, которое ныне у нас во всеобщем презрении. Может быть, просвещенный разум будет стыдиться своего заблуждения; но младенчествующие народы по большей части живут под ленным правлением до тех пор, пока не узнают другого, совершеннейшего. Духовенство разделяется на четыре класса. Жрецы первостепенные, пользуясь отличным уважением, имеют участие в светской власти.
Нигде чернь не бывает в таком презрении, как у калмыков. Дворянин никак не согласится пить из одного сосуда с простолюдином; также не войдет в его кибитку, выключая самой крайней необходимости. Простой калмык не может сесть на матрац, принадлежащий дворянину; ниже самое достоинство жреца не заглаживает на нем пятна первобытного.
Калмыцкие законы, а особливо уголовные, приводят нам на память тех диких народов, которые некогда опустошали Европу. Преступления по большей части наказываются пенею, смотря более по званию виновного, нежели по важности самого проступка, например: князь, ударивший простолюдина, должен заплатить сорок пять штук рогатой скотины, если побои тяжелы, а если легки, то только девять; человек низкого состояния в первом случае платит девять, в последнем пять. Дергание за бороду удовлетворяется лошадью и овцою. Раны на руке, по свидетельству г-на Монтескье, измеряются подобно геометрическим фигурам. За отсечение большого пальца платят семнадцать штук рогатой скотины, за средний — девять, за перстневый — пять, за мизинец — три. Кажется, законы милостивее к женскому полу. Женатый чужеложник платит за вину свою пять штук рогатой скотины; женщина в подобном случае дает только четыре. Какая порука за супружескую верность, а особливо в достаточных семействах!
Но более всего опасно для благонравия, что девятнадцатью штуками рогатого скота можно загладить вину насилия. Законы, кажется, строже всего наказывают воров; у них отнимают стада, бьют их и пятнают. Впрочем сии законы, более странные, нежели строгие, исполняются не со всею точностью.
Допросы и пытки неизвестны калмыкам; между тем, как народы просвещенные долгое время платили дань сию варварству и невежеству. У калмыков редко угрожает опасность общественному спокойствию; убийства случаются только в первом жару гнева.
Собственность охраняется у них обычаями, которых законы не определяют, и которые сообразны с положением земли, ими обитаемой. Каждому известно, как трудно ездить одному в столь обширных пустынях. Калмыки недостаток почт заменяют следующим образом: не только курьеры, от князей посылаемые, но российские офицеры, и даже всякий едущий с паспортом от князя может взять первую лошадь, которая попадется ему на глаза, и ехать на ней до ближайшего селения, то есть верст пятьдесят, а иногда и сто. Хозяин лошади должен ехать вслед за путешественником, часто не будучи уверенным, что отыщет свою собственность.
Образ жизни калмыков напоминает первобытные общества человеческие, и в тоже время служит критикою на мнимое их усовершенствование. Бедные и богатые питаются молоком и мясом домашних животных. Шалаши их построены из кольев и кож овечьих. Одежда состоит из невыделанных кож звериных. Калмыки спокойно пользуются настоящим, и мало заботятся о будущем. Деятельная жизнь, свежий и чистый воздух, укрепляют их здоровье.
Стада их, предмет особенного попечения и единственный источник богатства, состоят из верблюдов, лошадей, волов, коз и овец. Сии животные, находясь под открытым небом, не знают ни сараев, ни запасного корму; могут бояться только долгой зимы, которая иногда препятствует их размножению. Верблюды составляют для калмыков неоцененное сокровище. Без них нельзя было бы ни предпринимать путешествие, ни доставать съестных припасов. Сие животное, сильное, терпеливое и малым довольствующееся — в нужном случае оно насыщается древесною корою и тростником — более других сносит холод. Верблюд бывает страшен только весною, когда из послушного делается неукротимым. Беда несчастному сопернику, который, будучи менее сильным, дерзает спорить с ним об одном предмете общего желанья. Самка может почесться образцом материнской нежности. Г. Бергман говорит, что, лишась детей, она несколько дней стонет и даже иногда роняет слезы.
Скажем несколько слов о лошадях калмыцких. Г. Бергман, великий охотник до чрезвычайностей, уверяет, что между всадником и конем приметно разительное сходство в характерах, и что о многих можно сказать то же самое; турецкие, например, лошади жарки, быстры и суровы, но скоро утомляются и имеют нужду в долговременном отдохновении; лошади российские бодры, отважны, сильны; пробежав несколько тысяч верст, отдыхают немного, и опять готовы в дорогу; лошади немецкие сильны, неутомимы, возят большие тягости, но всегда идут медленным шагом. Итак в начертании автора видим характеры трех народов; однако трудно было бы к лошадям калмыцким приноровить все черты, которыми описывает он самих калмыков.
По его уверению, чувства у калмыков весьма тонки, а особливо чувство зрения, которым они превосходят всех народов, и ясно видят предметы как близкие, так и отдаленные. Ничто не укроется от их взоров, в каком бы ни было расстоянии. Казаки уральские, по большей части промышляющие рыболовством, ищут рыбаков калмыцких, и по их совету смело бросают невод, будучи твердо уверены в удачной тоне. У калмыцких пастухов глаз так долго помнит замеченные признаки, что, взглянув на стадо, тотчас они узнают, сколько и какой недостает скотины.
Почти каждый калмык одарен чрезвычайною памятью. Среди обширных равнин, где нет ни селений, ни больших дорог, ни дерев, ни кустарников, и где обыкновенные путешественники беспрестанно заблуждались бы, калмыки замечают едва видимые следы, и берут их за точку направления! Они, услышав один раз сказанное, никогда не забывают. Память их без малейшего труда удерживает множество народных песен и длинные отрывки из книг священных.
Их воображение, живое и плодовитое, удобно воспламеняется от вымыслов пиитических и от чтения книг священных. Автор всячески старается доказать, хотя; и нелегко можно ему поверить в этом, что калмыки одарены великою проницательностью и остроумием. Г. Бергман приписывает им даже красноречие — дело тем более удивительное, что наружность калмыка не показывает ни малой к тому способности. В самом деле, прибавляет автор, кто бы мог надеяться в необразованном тяжелом языке, в охриплом голосе, в безобразной фигуре найти витийство? Однако он часто находил людей красноречивых в сем народе, столь мало просвещенном; видел не один раз, как калмык падал на колени, поднимал вверх длинные рукава, плескал руками, и после такого, весьма мало обещающего приступа, без приготовления и остановки произносил речь, которая продолжаясь четверть часа, в которой содержались необыкновенные мысли, и при которой соблюдены были приличные телодвижения.
Проницательность их видна в скорости и точности, с какими обнимают умом своим дела самые запутанные. Калмыки весьма легко научаются языкам даже тех народов, которых землю посещают на короткое время. Имеющие какие-нибудь связи и сношения с россиянами довольно хорошо говорят на их языке. Будучи грубыми невеждами в вещах самых обыкновенных, они с помощью только природного рассудка имеют способность смешивать в разговоре людей просвещеннейших. Мало найдется между образованными народами таких, которые были бы проворнее в искусстве употреблять скрытные средства к достижению цели своих намерений.
Несмотря на то, нет народа — и это гораздо вероятнее — который был бы суевернее калмыков. Известный класс жрецов единственно занимается назначением дней счастливых и несчастных. Сии жрецы суть орудия каких-то больших книг, из которых научаются прорицать будущее. Год, день и час рождения налагают на родившегося известные обязанности, или подвергают его известным опасностям. Родившихся в том-то году непременно должен жениться в том, а не в другом. От часа рождения зависит час похорон. Калмыки имеют птиц счастливого и несчастного предвещания. Журавли и некоторые другие почитаются святыми; убивать их весьма грешно, потому что голова их как то походит на голову жрецов. Калмыки запрещают себе дела, сами по себе ничего незначащие; сесть на пороге есть у них ужасное беззаконие. Не дозволяется ходить по золе или держать ноги подле огня; ибо огонь почитается божеством, а очаг — его святилищем. Осенью и зимою курить табак значит отваживаться на величайшее преступление, которое непременно нагоняет бури и метели. Кто закурит трубку лоскутком бумаги, тот неминуемо умрет, и проч.
Довольно о суеверии калмыков; прибавим только, что оно господствует над всеми классами народа, и — что всего страннее — больше над дворянством, нежели над чернью. Тому причиною, по мнению автора, есть, что дворяне прилежно читают книги, наполненные вздором, и что простой народ, не имея времени заниматься, знает о них только понаслышке, и верит только тому, что до него доходит.
Однако религия калмыков, впрочем грубая, весьма выгодно действует на их нравы. Вообще, они имеют непреодолимое отвращение от пролития крови животных, совсем недостойных сострадания, и в самых крайних обстоятельствах на силу решаются умерщвлять их. Напротив того, по неблагоразумию, которым не одних калмыков упрекать можно, за ничто почитают страдание полезнейших животных; таким образом кротость соединена у них с жестокостью.
Подобная противоположность показывается и других чертах их характера. Иногда можно их выставить образцами воздержности, иногда — распутства. Оба пола с одной стороны достойны внимания по своей скромности; с другой кажется, они забавляются болтливостью и пустословием. Пребывающая в глубоком сне народная их гордость иногда пробуждается и показывает в себе силу, достойную сих народов, у которых любовь к просвещению есть страсть господствующая. Можно бы также сказать, что калмыки не склонны ни к гневу, ни к корыстолюбию; однако некоторые их поступки доказывают, что иногда они бывают и корыстолюбивы и разъяренны до бешенства.
Нельзя не приписывать им гостеприимства, которое охотно изъявляют и по-видимому без корыстолюбивых намерений; однако не надлежит думать, чтобы они в самом деле не имели никаких видов. Напротив того каждое их движение, каждый шаг делается с умыслом и для выгоды, близкой или отдаленной; в этом они не уступают никакому народу в свете. Честь без корысти у них ничего не значить, так же как стыд без боли для них не страшен: почему одна только строгость законов в состоянии удержать их в порядке. Калмык ползает перед знатным человеком или таким, от которого надеется иметь выгоды; но груб до крайности в обхождении с тем, в ком не имеет нужды. Князья и богатые люди вообще суровы и бесстыдны в вымогательствах, когда имеют дело с иностранцами, которые их беднее; менее зажиточные в подобных случаях следуют примеру первых. Некоторые свойства служат к чести сего народа, который по многим причинам надлежит почитать еще младенчествующим. Калмыки беспрестанно веселы; услужливы в безделках; любят детей чрезвычайно; нигде мужья столь страстно не привязаны к женам своим, когда они многоплодны. Впрочем, г. Бергман уверяет, что страшные описания путешественников о сем народе, на который он смотрел вблизи очень долго, во всем справедливы.
Нет нужды сказывать, что науки не сделали больших успехов между калмыками. У них медицина находится в непосредственном ведомстве самого божества. В лечении переломленных костей и вообще в скотском врачевании довольно сведущи. Что касается до их лекарей — которые почерпают знания свои в огромных книгах, с непринужденною важностью щупают биение жилы, пристально всматриваются в урину, и тем заставляют отлично уважать себя — то способы их врачевания весьма еще ограничены; по крайней мере, следуя внушению благоразумия, они не расточают лекарств, и почитают диету самым спасительным средством. До сих пор они не могли предотвратить распространения оспы, которая, по причине твердости кожи, менее прилипчива у калмыков, нежели у других народов. Лекари их другую болезнь, не так невинную, но не менее пагубную, врачуют особливым способом, которого наши европейские медики никогда не смели употребить. Г. Бергман уверяет, что видел одного калмыка, который по утрам и по вечерам принимал по одиннадцати гран купоросу, и в четыре дня совершенно вылечился.
О летописях калмыков надлежало бы говорить обширно, следственно выступить за пределы, назначенные для краткого извлечения. Мы упомянем только о некоторых подробностях. У калмыков часы дневные и ночные бывают более и менее, смотря по годовому времени. Они считают время свое не днями, но ночами, подобно древним галлам и германцам, как свидетельствуют Цезарь и Тацит. Годы у них лунные, не солнечные; для сохранения соответствия, к трем годам прибавляют один месяц. Каждый год двенадцатилетнего их круга, каждый месяц, каждый день и каждый час имеет особливое название какого-нибудь зверя. Запутанный способ счисления времени и его разделение показывают невеликие успехи в науках, но дают видеть по крайней мере быстроту в исчислении и немаловажную примечательность.
Каждый догадается, что при суеверных обычаях и грубом невежестве астрология должна быть у калмыков в немалом уважении. В самом деле у них ничего не предпринимается без советования с астрологом, который справляется со старыми книгами, состоящими из иероглифических пустяков, начертанных предками.
На такой степени находятся знания калмыков в начале девятнадцатого столетия.
Бергман Б.Ф.Б. Любопытныя известия о калмыках: (Из польск. журн.) / (Из Бергманова путешествия) // Вестн. Европы. — 1805. — Ч. 24, N 24. — С. 269-283.