ЛЮБОВЬ И РЕВНОСТЬ.
правитьБаронъ Штейнбергъ.
Маркизъ Стефани.
Калабръ, камердинеръ барона.
Нотаріусъ.
Слуги.
Беттина, итальянская пѣвица.
ЯВЛЕНІЕ ПЕРВОЕ.
правитьКалабръ. — Пожалуйте сюда, господинъ нотаріусъ, пожалуйте, господинъ Капсучефало. Не угодно ли вамъ войдти въ павильйонъ?
Нотаріусъ. — А гдѣ же будущіе супруги?
Калабръ. — Обождите, пожалуйста, немножко. Не прикажете ли подать чего-нибудь прохладительнаго? До города-то отсюда недалеко, но сегодня очень-жарко.
Нотаріусъ. — Да, къ-тому же и пришелъ пѣшкомъ; жжетъ нестерпимо. Но я не вижу будущихъ бракосочетающихся.
Калабръ. — Невѣста еще не вставала.
Нотаріусъ. — Невозможно! ужь за полдень.
Калабръ. — Ну, такъ она скоро встанетъ.
Нотаріусъ. — А господинъ Штейнбергъ всталъ?
Калабръ. — Онъ на охотѣ.
Нотаріусъ. — На охотѣ! Вотъ славная женитьба! Велятъ писать контрактъ, назначаютъ прійдти въ часъ ровно… Прихожу — невѣста спитъ, а женихъ рыщетъ по полямъ. Согласитесь, любезный господинъ Калабръ…
Калабръ. — Да вѣдь вы знаете, любезный господинъ Капсучефало, что мы не такъ живемъ, какъ всѣ. Невѣста вѣдь артистка.
Нотаріусъ. — Да, и великая; очень-хорошо поетъ. Мнѣ но случалось слышать ее лично, но говорятъ…
Калабръ. — Конечно; вотъ и сегодня ночью она пѣла до трехъ часовъ. Вы любите музыку, господинъ Капсучефало?
Нотаріусъ. — Разумѣется, господинъ Калабръ, поколику дозволяютъ это мои обязанности. Такъ у васъ былъ большой вечеръ? много было гостей?
Калабръ. — Нѣтъ, они были только вдвоемъ, баронъ и она, и давали себѣ наединѣ концертъ. Это у насъ не новость. Она сдѣлала эту привычку съ-тѣхъ-поръ, какъ оставила театръ. Не можетъ уснуть, ненапѣвшись до-сыта. На разсвѣтѣ она легла спать, а баронъ ушелъ съ ружьемъ.
Нотаріусъ. — Говорите вы себѣ, что хотите, а но мнѣ, это странно. Пѣніе и музыка — дѣло хорошее; но ужь если жениться, господинъ Калабръ, такъ жениться. Ну, а свидѣтели?
Калабръ. — Баронъ приведетъ съ собою. Потерпите немножко. Что тамъ?
Слуга. — Письмо отъ княгини.
Калабръ (принимая письмо).-- Хорошо. Но ты вѣдь знаешь, что барона нѣтъ дома.
Слуга. — Тамъ верховой дожидается.
Калабръ. — Вели подождать. А! вотъ и баронъ.
ЯВЛЕНІЕ ВТОРОЕ.
правитьШтейбергъ. — Еще не встала! Это ужь лѣность. Здравствуйте, Чефало; вы пунктуальны, и и тоже, какъ видите; а вотъ синьйора — совсѣмъ неаккуратна.
Нотаріусъ. — Вотъ контрактъ, господинъ баронъ, въ этомъ портфелѣ. Не угодно ли покамѣстъ пробѣжать…
Штейнбергъ. — Сейчасъ. Что это за письмо?
Калабръ. — Отъ княгини.
Штейнбергъ (распечатываетъ письмо).-- Посмотримъ.
Нотаріусъ. — Не мѣшаю вамъ, господинъ баронъ; я буду ожидать тамъ вашихъ приказаній.
ЯВЛЕНІЕ ТРЕТЬЕ.
правитьКалабръ (всторону).-- Если это еще какое-нибудь приглашеніе, какая-нибудь прогулка, такъ ожидай бури.
Штейнбергъ (читая).-- Что ты бормочешь тамъ сквозь зубы?
Калабръ. — Я-съ? ничего, ни одного слова.
Штейнбергъ. — Вы суетесь не въ свои дѣла, господинъ Калабръ, и важничаете подъ предлогомъ скромности, а это мнѣ совсѣмъ не по вкусу, да будетъ вамъ вѣдомо.
Калабръ. — Если скромность — порокъ…
Штейнбергъ. — Конечно, когда она притворна, когда человѣкъ молчитъ съ такимъ видомъ, какъ-будто могъ бы что-то сказать.
Калабръ. — Э! о чемъ мнѣ говорить, господинъ баронъ? Развѣ моя вина, что княгиня…
Штейнбергъ. — Ну? что? что ты хочешь сказать? Вѣчно эта княгиня! Что жь такое? Мы живемъ здѣсь мѣсяцъ. Княгиня — наша деревенская сосѣдка, домъ ея въ двухъ шагахъ. Что жь тутъ удивительнаго, или страннаго, если между нами есть сосѣдскія отношенія и даже, пожалуй, дружба? Мы не во Франціи, гдѣ живутъ десять лѣтъ на одной лѣстницѣ и не кланяются при встрѣчѣ, да и не въ Англіи, гдѣ человѣку не скажутъ, что у него упалъ кошелекъ изъ кармана, если онъ не представленъ вамъ по формѣ. Мы въ Италіи, гдѣ нравы прямы, гдѣ нѣтъ этой спѣси, выдуманной боязливою гордостью во славу скуки; мы въ странѣ очаровательной, прямодушной, честной и гостепріимной, подъ этимъ прекраснымъ небомъ, гдѣ тѣнь одного человѣка никогда не мѣшаетъ другому, гдѣ находишь друзей, спрашивая дорогу, гдѣ, наконецъ, пасмурный взглядъ также не извѣстенъ, какъ и пасмурная погода.
Калабръ. — Вы принимаете все очень-горячо, господинъ баронъ. Прошу у васъ извиненія; но размышленія такого бѣдняка, какъ я, не стоятъ вашего вниманія.
Штейнбергъ. — А что это за размышленія? Я хочу знать ихъ. Скажи, что ты думаешь, я этого требую.
Калабръ. — Боже мой! вѣдь это пустяки. Только когда вы уйдете вотъ-этакъ на цѣлый день къ княгинѣ, такъ мнѣ иногда кажется, что госпожа бываетъ печальна.
Штейнбергъ. — И только-то?
Калабръ. — Ничего больше, но признаюсь…
Штейнбергъ. — Что?
Калабръ. — Ничего, сударь, мнѣ больше сказать нечего.
Штейнбергъ. — Будешь ли ты говорить, когда тебѣ велятъ?
Калабръ. — Если угодно, сударь, то скажу вамъ всю правду, мнѣ это больно видѣть. Она васъ такъ любитъ!
Штейнбергъ. — Она меня такъ любитъ!
Калабръ. — Ахъ, да, сударь! почти столько же, какъ и я. Еслибъ вы знали, когда васъ нѣтъ, какъ она меня разспрашиваетъ, а иногда дѣлаетъ даже маленькіе подарки, чтобъ вывѣдать, что вы говорите, чти у васъ на душѣ, любите ли вы ее попрежнему, вѣрны ли вы ей… Вы браните меня за болтовню… А спросите-ка у нея, какъ я отзываюсь о своемъ господинѣ, и позволилъ ли я себѣ хоть малѣйшую нескромность… Поэтому-то смѣло говорю, что мнѣ больно смотрѣть на нее, да, сударь, и когда она плачетъ… Ну, ужь такъ-какъ вы на ней женитесь…
Штейнбергъ. — Калабръ, бѣдняга старый Калабръ!
Калабръ. — Что такое, сударь?
Штейнбергъ. — Этотъ бракъ…
Калабръ. — Что-съ?
Штейнбергъ. — Да, этотъ бракъ… никогда не состоится.
Калабръ. — О, Боже милостивый!
Штейнбергъ (садясь).-- Да, клянусь, онъ не состоится; это невозможно, это было бы странно. Это глупость, это было бы безуміе.
Калабръ. — И это вы говорите, когда уже призванъ нотаріусъ… Прошу извинить меня, но я ума не приложу.
Штейнбергъ. — Да, да, я понимаю хорошо, что долженъ жениться. Я не разсудилъ, я не далъ себѣ времени подумать, и позволилъ увлечь себя или, лучше сказать, я самъ себя обманулъ. Я уступилъ… я ослѣпъ, я обезумѣлъ отъ любви къ ней.
Калабръ. — Еще разъ прошу извиненія, сударь, но…
Штейнбергъ (вставая). — Выслушай меня. Беттина прекрасна; съ своимъ талантомъ, съ своею блистательною извѣстностью, посреди удовольствій, посреди всевозможныхъ искушеній, окружающихъ модную актриссу, она умѣла себя вести такъ, что и сама клевета не осмѣлилась къ ней прикоснуться. Чистота ея сердца такъ же видна, какъ и блескъ ея глазъ. Дѣйствительно, еслибъ ничто не мѣшало, она въ состояніи составить счастье мужа; но…
Калабръ. — Хорошо, сударь, если такъ… зачѣмъ же…
Штейнбергъ. — Ты спрашиваешь? А знаешь ли ты, что значитъ жениться на пѣвицѣ?
Калабръ. — На этотъ счетъ я-то спокоенъ. Однакожь, мнѣ кажется…
Штейнбергъ. — Что?
Калабръ. — Что если вы женитесь на ней, въ этомъ не будетъ большой бѣды. Мнѣ кажется, что много есть примѣровъ… Она молода и прекрасна; репутація ея, какъ вы изволили сказать, превосходна. Она богата., вы тоже…
Штейнбергъ. — Ты въ этомъ увѣренъ?
Калабгъ. — Вы такъ щедры!..
Штейнбергъ. — Въ томъ-то и доказательство, что я не богатъ! Я былъ богатъ, но теперь — нѣтъ.
Калабръ. — Что вы, сударь?
Штейнбергъ. — Да, Калабръ. Когда я искалъ только удовольствія, я не заботился и не жалѣлъ о томъ, чего мнѣ стоили мои глупости; но съ того времени, какъ я люблю, любовь начала разорять меня. Ничто не стоитъ такъ дорого, какъ ничего-нестоющія вещи да еще карты…
Калабръ. — А вы все играете, сударь?
Штейнбергъ. — Да, это случилось со мной не дальше, какъ вчера.
Калабръ. — У княгини? И вы проиграли…
Штейнбергъ. — Пятьсотъ луидоровъ. Но не это меня разоряетъ; я заплачу свой долгъ завтра и отъиграюсь; но говорю тебѣ — я разорился, у меня нѣтъ ни одного су, мнѣ нечѣмъ жить.
Калабръ. — Если только это сбыточно и если вы, сударь, въ затруднительныхъ обстоятельствахъ, у меня кое-что сбережено…
Штейнбергъ. — Благодарю тебя, я не дошелъ еще до этого. Ты не понялъ, что я хотѣлъ сказать. Мое состояніе, уменьшась до половины…
Калабръ. — Такъ вотъ, мнѣ кажется, и случай…
Штейнбергъ. — Жениться, не такъ ли? Не ты бы давалъ мнѣ такіе совѣты, не мнѣ бы ихъ слушать. Такъ вотъ именно причина — нельзя сказать основаніе — почему я долженъ оставить Беттину
Калабръ. — Оставить ее! не-уже-ли это правда?
Штейнбергъ. — Что же мнѣ дѣлать? Я думалъ-было, женясь на ней, заставить ее отказаться отъ театра: но теперь я недовольно-богатъ для этого.
ЯВЛЕНІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.
правитьСлуга. — Я съ карточкой къ госпожѣ Беттинѣ, сударь
Штейнбергъ. — Она еще не встала.
Слуга. — Извините, сударь. (За кулисами слышно пѣніе.)
Штейнбергъ. — Ты правъ; покажи карточку. Маркизъ Стефани! что бъ это значило?
Слуга. — Этотъ господинъ гуляетъ въ саду, сударь.
Штейнбергъ. — Въ саду?
Слуга. — Да вотъ извольте посмотрѣть; вотъ онъ подлѣ бассейна, смотритъ на красныхъ рыбокъ. Онъ говоритъ, что возвращается изъ дальняго путешествія.
Штейнбергъ. — Ну. Что же ему нужно?
Слуга. — Онъ желаетъ видѣть госпожу Беттину и ожидаетъ, пока она выйдетъ.
Штейнбергъ (всторону.) — Стефани! это имя я знаю. (Вслухъ) Калабръ, не тотъ ли это Стефани, о которомъ говорили такъ много во Флоренціи?
Калабръ. — Нѣтъ… да, сударь… я по-крайней мѣрѣ такъ думаю.
Штейнбергъ. — Это онъ самый, я узналъ его. Прямой закулисный столбъ, самозванецъ-знатокъ и великій почитатель синьйоры Беттины.
Калабръ. — Богатый человѣкъ, сударь.
Штейнбергъ. — Да, патрицій, торгующій по старинному венеціанскому обычаю; но ему еще не внушили, что его дурь къ синьйорѣ должна остаться въ предѣлахъ почтенія. Пожалуйста, Калабръ, скажи Беттинѣ, что я прошу ее не принимать этого человѣка. Я ухожу и ворочусь тотчасъ.
Калабръ. — Вы опять идете играть, сударь?
Штейнбергъ. — Дѣлай то, что тебѣ приказано; ты меня слышалъ?
Калабръ. — Слышалъ, сударь.
ЯВЛЕНІЕ ПЯТОЕ.
правитьКалабръ (всторону).-- Плохо дѣло, очень-плохо. Бѣдная женщина! такая добрая, такая прекрасная!
Нотаріусъ. — Господинъ Калабръ, я давно уже сижу въ павильйонѣ, а все еще не вижу будущихъ супруговъ.
Калабръ. — Сейчасъ, господинъ Капсучефало.
Нотаріусъ. — А свидѣтели?
Калабръ. — Я вамъ сказалъ, что баронъ ихъ приведетъ.
Беттина (выходитъ, продолжая пѣть).-- А! ты здѣсь, мой любезный нотаріусъ, мой милый дружище! А писанье твое съ тобой?
Нотаріусъ. — Да, сударыня, контрактъ готовъ. Я оставилъ пробѣлы только для суммъ, которыя входятъ въ условіе.
Беттина. — Немного тебѣ прійдется писать въ пробѣлахъ, хотя бы ты вздумалъ перечислять всѣ мои сокровища. Развѣ ты не видалъ Филиппо Балле, моего повѣреннаго? Онъ долженъ былъ сообщить тебѣ это.
Нотаріусъ. — Вы шутите, сударыня. Баронъ слыветъ за страшнаго богача.
Беттина. — Не знаю. А гдѣ онъ?
Калабръ. — Онъ вышелъ сейчасъ, сударыня.
Беттина. — Вышелъ, теперь? Ты бредишь, что ли?
Калабръ. — То-есть… я не знаю, точно ли…
Беттина. — Пойди же, отъищи его. Капсучефало, подождите насъ въ павильмонѣ.
Нотаріусъ. — Слушаю, сударыня; я къ вашимъ услугамъ (Калабру). Какъ эти великіе артисты очаровательны! Замѣтили вы, что она мнѣ говорила ты?
Беттина. — Она всегда это дѣлаетъ, когда бываетъ весела.
Нотаріусъ. — Гм! Вы обѣщали мнѣ чего-нибудь прохладительнаго .
Беттина. — Разумѣется (Калабру). О чемъ же ты думаешь?
Калабръ. — Я и позабылъ о немъ, сударыня.
Беттина. — Поскорѣе, лимона, сахару, свѣжей воды или кофе, шеколада, чего онъ захочетъ. Но, можетъ-быть, онъ голоденъ; дай ему поскорѣе бутылку москатели и блюдо макароновъ.
Нотаріусъ. — Покорно васъ благодарю, сударыня. (Уходитъ.)
Беттина (Калабру).-- Ну, что же ты тутъ дѣлаешь? Ты похожъ на осла, котораго чистятъ скребницею. Я послала тебя искать Штейнберга. Да вотъ и онъ въ саду.
Калабръ. — Извините, сударыня, это не онъ.
Беттина. — Кто же это? Ахъ, это Стефани, мой дорогой Стефани! Давно ли онъ здѣсь?… Попроси его войдти скорѣе.
Калабръ. — Видно, онъ насъ замѣтилъ, сударыня, потому что ужь идетъ на балконъ; но я долженъ сказать вамъ, что баронъ…
Беттина. — Какъ я рада! Ну что! баронъ, балконъ — что ты бредишь? Не сочиняешь ли ты стиховъ?
Калабръ. — Нѣтъ, сударыня, я не такъ глупъ! Я говорю только, что баронъ Штейнбергъ приказалъ…
Беттина. — Да говори же.
Калабръ. — Баронъ велѣлъ мнѣ просить васъ…
Беттина. — Ты уморишь меня…
Калабгъ. — Не принимать этого господина.
Беттина. — Кого? Стефани? Ты съ ума сошелъ?
Калабръ. — Нѣтъ, сударыня; баронъ строго мнѣ приказалъ…
Беттина (смѣясь).-- Ахъ, какъ ты глупъ!.. Бѣдный старикъ! онъ самъ не понимаетъ, что говоритъ; бредитъ, очевидно бредитъ… Не принимать Стефани, стараго друга, котораго я люблю отъ всего сердца!.. Да, вотъ и онъ… Ступай, ступай скорѣе отьищи Штейнберга.
Калабръ. — Что мнѣ тутъ дѣлать? ни чѣмъ не поправишь. Плохо дѣло, очень-плохо!
ЯВЛЕНІЕ ШЕСТОЕ.
правитьБеттина (идетъ навстрѣчу къ маркизу и говоpuтъ быстро) — Давно ли здѣсь? какими судьбами, милый маркизъ?.. Какъ ваше здоровье? что вы дѣлаете? что съ вами дѣлается?.. Вы очень поправились… Какъ я рада васъ видѣть!
Маркизъ. — И я также, и я въ восторгѣ; но развѣ можно не быть въ восторгѣ, видя васъ?
Беттина. — Комплименты! вы все тотъ же!
Маркизъ. — О васъ нельзя этого сказать: вы сдѣлались прелестнѣе, нежели когда-нибудь. А вѣдь года два-три прошло, какъ я не видалъ васъ…
Беттина. — Милый Стефани, если бъ вы знали, въ какую минуту вы воротились!.. Я выхожу замужъ… Вы завтракали?
Маркизъ. — Разумѣется; вы хорошо знаете, что я не люблю пускаться въ путь не…
Беттина. — Не принявъ надлежащихъ мѣръ. Откуда вы?
Маркизъ. — Отъ княгини, вашей сосѣдки.
Беттина (серьезно).-- А! вы съ нею знакомы? Говорятъ она очаровательная.
Маркизъ. — Да, если угодно. Отъ нея-то я и узналъ случайно, въ разговорѣ, что вы здѣсь. И тотчасъ къ вамъ… А вы выходите замужъ.
Беттина. — Да, мой другъ, и даже сегодня.
Маркизъ. — Даже сегодня?
Беттина. — Нотаріусъ здѣсь.
Маркизъ. — Тѣмъ лучше — вотъ прекрасная новость! Съ вашей стороны это безподобно, превосходно! А не ожидалъ этого, я въ восхищеніи.
Беттина. — Вы этого не ожидали? Вотъ милый комплиментъ на этотъ случай! Не-уже-ли, маркизъ, вы только для того пришли ко мнѣ, чтобъ говорить непріятности?
Маркизъ. — Нѣтъ, нѣтъ, сохрани меня Богъ! О, да какая въ васъ перемѣна! ваши прелестные глаза ужь воспламеняются. Успокойтесь, я знаю, что вы умны, очень-умны, я уважаю васъ столько же, какъ и люблю; довольно сказать, что я васъ знаю. Но у васъ голова…
Беттина. — Что голова?
Маркизъ. — Да, да, голова (смотритъ на нее), прелестная головка, полная граціи и утонченнаго вкуса, ума и воображенія, которая постигаетъ все, отъ которой ничто не ускользаетъ: доказательэтво — послѣдній актъ «Ченерентолы»…
Беттина. — Да, вы любили видѣть меня въ этой роли…
Маркизъ. — Въ вашей сѣренькой блузѣ, вы пѣли какъ ангелъ: и когда я увижу, бывало, какъ вы роетесь въ пеплѣ, я всякій разъ хотѣлъ выскочить на сцену, поколотить вашего театральнаго отца и увезти васъ въ своей коляскѣ.
Беттина. — Можно ли это, маркизъ! что за пылкость!
Маркизъ — А потомъ, когда вы надѣвали парадное, шитое золотомъ платье…
Беттина. — Тогда я пѣла еще лучше, не правда ли?
Маркизъ. — Но знаю, лучше ли, но очаровательно. Тра, тра… какъ-бишь этотъ мотивъ?
Беттина (беретъ первыя ноты изъ финала «Ченерентолы», потомъ вдругъ останавливается и говоритъ). — Ахъ! какъ все это теперь кажется мнѣ отдаленнымъ!
Маркизъ. — Что вы говорите? вы оставляете театръ?
Беттина. — Это необходимо. Развѣ позволить мой мужъ (я говорю мой мужъ, потому-что онъ будетъ имъ тотчасъ) появиться на сценѣ? Это невозможно, маркизъ. Сами разсудите.
Маркизъ. — Смотря по вкусу и по образу мыслей каждаго. Но вы, по-крайней мѣрѣ, не откажетесь отъ музыки?
Беттина. — О, я увѣрена! Развѣ я въ-состояніи отъ нея отказаться? Мы здѣсь и живемъ только ею, милый маркизъ; и если вамъ угодно будетъ пожаловать къ намъ ужинать, мы угостимъ васъ музыкою досыта… и даже болѣе.
Маркизъ. — Этого-то ужь не случится… Но все-равно, у меня разрывается сердце при мысли, что я не буду болѣе, послѣ обѣда, забиваться въ свой милый уголокъ, гдѣ я привыкъ наслаждаться вашимъ пѣніемъ.
Беттина. — Да, вы были одинъ изъ моихъ неизмѣнныхъ слушателей
Маркизъ. — И горжусь этимъ. Ламповщикъ каждый вечеръ мнѣ кланялся, взбираясь къ послѣднему кенкету, потому-что я всегда былъ ужь въ это время на своемъ мѣстѣ. Л, можно сказать, былъ домашнимъ человѣкомъ.
Беттина. — Гораздо-болѣе, маркизъ я помню очень-хорошо, что вы были моимъ рыцаремъ.
Маркизъ. — Правда, правда. Противъ этого глупаго франта…
Беттина. — Который вздумалъ освистать меня въ «Танкредѣ».
Маркизъ. — Именно. Я вызвалъ его на дуэль и получилъ за васъ довольно-сильный ударъ шпагою… Ахъ, то было чудное время!
Беттина. — Да. Но, Боже! какъ все это давно было!
Маркизъ. — Кажется, это ваша поговорка. Что же долженъ говорить человѣкъ въ мои лѣта?
Беттина. — Въ наши лѣта, маркизъ? Развѣ вы можете такъ говорить. Викторъ Гюго разумѣлъ насъ, когда сказалъ въ одномъ изъ своихъ стихотвореній, что у сердца нѣтъ морщинъ.
Маркизъ. — Нѣтъ, нѣтъ, это я вижу. И знаете ли почему, Беттина? Потому, что я начинаю любить свои воспоминанія больше, чѣмъ слѣдуетъ; это очень-дурно. Я далъ себѣ слово не впадать никогда въ эту слабость. Я столько видѣлъ умныхъ людей, пошатнувшихся отъ печальнаго вліянія лѣтъ, что поклялся оставаться равнодушнымъ ко всему новому и старому. Я не хотѣлъ бы принадлежать къ тѣмъ колоколамъ, о которыхъ Буоло сказалъ, что они «прославляя мертвыхъ, морятъ живыхъ». Да; а между-тѣмъ теперь мнѣ нравится больше то, что я любилъ, нежели то, что люблю теперь. Я не осуждаю нашихъ новыхъ артистовъ и навсегда останусь вѣренъ Россини. Передо мной вѣчно проходить великая Пасти съ своими античными жестами; вѣчно поетъ соловей, который сидѣлъ у Рубини въ горлѣ; я вижу стараго Гарцію съ его гордой осанкой въ сопровожденіи длиннаго носа Пеллегрини; Лаблашъ смѣшитъ меня, а Малибранъ заставляетъ плакать. Эхъ! а теперь что дѣлать мнѣ здѣсь?
Беттина. — Я не нахожу, чтобъ вы такъ много потеряли. Но у меня тоже есть свои воспоминанія.
Маркизъ. — Развѣ вы можете имѣть воспоминанія въ ваши лѣта?
Беттина. — Отчего же нѣтъ, маркизъ? Если ваши воспоминанія старѣе моихъ, это не мѣшаетъ имъ походить другъ на друга.
Маркизъ. — Ба! ваши вчера только родились и растутъ какъ дѣти. Рано или поздно, вы возвратитесь на сцену.
Беттина. — Никогда, милый Стефани, никогда!
Маркизъ. — Но въ то время, не-уже-ли вы не были счастливы?
Беттина. — То-есть, ни о чемъ не думала. Это оттого, что я не любила
Маркизъ. — Что вы хотите этимъ сказать?
Беттина. — То, что говорю. Я была немножко-вѣтрена, это правда, беззаботна, кокетка, если угодно. Развѣ мы не имѣемъ иногда на это права? Но ничего этого во мнѣ нѣтъ съ-тѣхъ-поръ, какъ я почувствовала у себя въ груди сердце.
Маркизъ. — Любовь васъ остепенила? Докажите же намъ это. Но ничего нѣтъ глупѣе, какъ выздоровѣть такимъ образомъ. Итакъ вы очень-любите этого господина… господина… вы не сказали мнѣ, какъ его зовугь.
Беттина. — Люблю ли я его! Ахъ, мой другъ! какъ холодны и безсмысленны слова, какъ жалка человѣческая рѣчь, когда нужно выразить ею чувство лобви! Вы не имѣете понятія о нашемъ блаженствѣ, вы и подозрѣвать его не въ-состояніи.
Маркизъ. — Такъ, такъ, извините меня.
Беттина. — Жизнь моя — истинный романъ. Не сказали ли вы сейчасъ, что вамъ иногда хотѣлось увезти меня?
Маркизъ. — Да!
Беттина. — Ну, это сдѣлалъ онъ. Вообразите, мой другъ, что это за прелесть! Мы бросили все; мы унеслись въ почтовомъ вагонѣ, какъ двѣ птицы по воздуху, ни на что неглядя, ни о чемъ недумая; директоры мои были въ-отчаяніи…
Маркизъ. — Каково! вы въ-самомъ-дѣлѣ сказали правду, что любовь васъ остепенила.
Беттина. — А чего же хотите вы отъ влюбленныхъ? Мы совершили самую восхитительнуіо поѣздку! Вообразите только, маркизъ, что мы ничего не видѣли, ни одного города, ни одной горы, ни одного дворца, никакого собора, никакого памятника, ни малѣйшей статуи, ни самой крошечной картинки!
Маркизъ. — Вотъ новый способъ путешествовать по Италіи!
Беттина. — Не такъ ли, маркизъ, бываетъ, когда любишь? Къ чему вамъ всѣ эти примѣчательности? Если бъ вы знали, какъ онъ добръ, какъ онъ любезенъ, какъ онъ обо мнѣ заботился! Боже! какое это было путешествіе! Я прежде скучала на желѣзной дорогѣ до Сен-Дени, а теперь промчалась четыреста лье какъ во снѣ. Италія! пускай любуется ею кто хочетъ; а мы пролетѣли по ней, какъ стрѣла, и прямо пріѣхали сюда.
Маркизъ. — Зачѣмъ же именно сюда, въ эту провинцію?
Беттина. — Зачѣмъ?.. да я и сама не знаю… затѣмъ, что онъ этого желалъ, затѣмъ, что онъ хвалилъ эту деревню… Что вамъ сказать на это?.. Право, я ничего не знаю… Я также бы охотно поѣхала всюду… на край свѣта… что мнѣ за дѣло? Я остановилась здѣсь потому, что онъ, выйдя изъ кареты у рѣшетки, сказалъ: «наконецъ мы пріѣхали».
Маркизъ. — Отчего жь онъ не женился на васъ въ Парижѣ?
Беттина. — Его родные сопротивлялись. Это одно изъ ста тысячъ препятствій.
Маркизъ. — Но вы мнѣ не сказали еще его имени.
Беттина. — Ахъ, да, въ-caмомъ-дѣлѣ! Это потому, что мнѣ кажется, будто весь свѣтъ его знаетъ. Его имя Штейнбергъ, баронъ Штейнбергъ.
Маркизъ. — Это, однакожь, не французское имя.
Беттина. — Да; но его родные живутъ во Франціи.
Маркизъ. — Вы увѣрены въ этомъ?
Беттина. — О! онъ мнѣ говорилъ самъ.
Маркизъ. — Штейнбергъ! имя какъ-будто знакомое. Я даже припоминаю нѣкоторыя обстоятельства. неслишкомъ-привлекательныя… А, да, въ-самомъ дѣлѣ! это его я видѣлъ утромъ!
Беттина. — Гдѣ же? скажите. Не у княгини ли?
Маркизъ. — Именно, у княгини.
Беттина. — Ахъ, я несчастная! онъ до-сихъ-поръ тамъ!
Маркизъ. — Что съ нами, мой добрый другъ?
Беттина. — Онъ до-сихъ-поръ тамъ — это ясно, потому что онъ и не является. Онъ до-сихъ-поръ тамъ, въ такой день! когда все готово, когда нотаріусъ здѣсь, когда я ожидаю его!.. Ахъ, какое оскорбленіе!
Маркизъ. — Вы сердитесь за бездѣлицу
Беттина. — За бездѣлицу! есть ли у васъ сердце? Вы не чувствуете нанесенной мнѣ обиды? И этотъ безсовѣстный лакей отвѣчаетъ мнѣ не даромъ съ такимъ замѣшательствомъ… Калабръ! Калабръ! куда ты дѣвался?
ЯВЛЕНІЕ СЕДЬМОЕ.
правитьКалабръ. — Я здѣсь, сударыня, вотъ я.
Беттина. — Отвѣчай мнѣ, зачѣмъ ты таился, когда я спрашивала у тебя сейчасъ, гдѣ твой господинъ?
Калабръ. — Я, сударыня?
Беттина. — Да; попробуй-ка еще солгать передо мной, тогда-какъ ты знаешь навѣрное, что онъ у княгини.
Калабръ. — Божусь вамъ, сударыня, я не зналъ…
Беттина. — Ты не зналъ!
Калабръ. — Извините, сударыня, я не зналъ, долженъ ли я говорить вамъ объ этомъ.
Беттина. — А! это тебѣ запрещено? Да будешь ли ты отвѣчать?
Калабръ. — Такъ и быть, если вы, сударыня, этого желаете, я ничего отъ васъ не скрою. Баронъ вчера игралъ и проигралъ на-слово. Онъ обѣщалъ заплатить ныньче утромъ. Поэтому онъ и хотѣлъ прежде всего исполнить свое обѣщаніе.
Беттина. — Онъ проигралъ, мой другъ? Ахъ, Боже мой! а я ничего и не знала. Вы видите, маркизъ, вотъ его секретъ, вотъ все, что онъ скрывалъ отъ меня. Однакожь онъ сообщилъ объ этомъ Калабру! Не правда ли, это очень-дурно — не сказать мнѣ ни слова?
Маркизъ. — Я вижу въ этомъ случаѣ только деликатность съ его стороны.
Беттина. — Не правда-ли? О, да! мой Штейнбергъ созданъ не такъ, какъ другіе люди… Однакожь онъ могъ бы воротиться скорѣе.
Маркизъ. — Женщину, которая играетъ и выигрываетъ и которой выплачиваютъ долгъ въ двадцать-четыре часа, какъ гусару — повѣрьте, другъ мой, что такую женщину нельзя любить.
Беттина. — И я такъ думаю; я опять ошиблась. Скажи, Калабръ, зачѣмъ же онъ не послалъ тебя съ деньгами?
Калабръ. — Потому, сударыня, что у него ихъ не было. Ему нужно было отправиться сперва за ними въ городъ, къ его повѣренному.
Беттина. — Да у меня есть деньги. Ахъ, какъ это досадно! Какъ это жестоко! И значительная сумма?
Калабръ. — Не знаю, право, сударыня; но баронъ сказалъ мнѣ, что это его не затруднитъ.
Маркизъ. — Итакъ до свиданья, баронесса и прелестный другъ мой, я продолжаю свое путешествіе. Очень-счастливъ, что вижу насъ счастливою. До свиданья.
Беттина. — Но вы у насъ еще будете? Я бы желала, чтобъ вы были нашимъ другомъ, понимаете? нашимъ общимъ другомъ! Я надѣюсь видѣть васъ у себя каждый день, по здѣшнему обычаю. Гдѣ вы живете?
Маркизъ. — Въ трехъ шагахъ отсюда, въ этомъ бѣломъ домѣ, вотъ за этими деревьями
Беттина. — Это восхитительно! мы будемъ жить съ вами какъ сосѣди.
Маркизъ. — И я бы желалъ этою, но я завтра ѣду.
Беттина. — Что вы? такъ скоро! это невозможно! Мы не позволимъ вамъ этого. Куда же вы ѣдете?
Маркизъ. — Въ Парму. Вы знаете, что тамъ мое семейство, и теперь мнѣ необходимо быть тамъ.
Беттина. — Ахъ, Боже мой! какъ это скучно! Вамъ необходимо, говорите вы? Право, лучше бы я васъ совсѣмъ не видала. Вы привезли мнѣ только сожалѣніе о томъ, что должна потерять васъ, и теперь Богъ знаетъ, когда я васъ увижу! Нѣтъ, вы злой человѣкъ! — Останьтесь по-крайней-мѣрѣ обѣдать. Я хочу, чтобъ вы подписали мой контрактъ.
Маркизъ. — Не могу, я приглашенъ; но я прійду съ вами проститься. И такъ-какъ я не могу подписать вашего контракта, то я пришлю вамъ свадебный букетъ.
Беттина. — Букетъ?
Маркизъ. — Да.
Беттина. — Такъ и быть, пришлите хоть букетъ.
Маркизъ. — Куда же вы, позвольте узнать?
Беттина. — Я провожу васъ до рѣшетки. Я хочу продержать васъ подлѣ себя какъ можно долѣе. Боже мой! какой вы скучный! какъ вы несносный человѣкъ!
ЯВЛЕНІЕ ВОСЬМОЕ.
правитьКалабръ. — Ну, дѣло пошло лучше! Я думаю, баронъ меня на этотъ разъ похвалитъ. Ахъ, Боже мой! вотъ онъ идетъ; онъ встрѣтитъ госпожу съ маркизомъ, а приказъ его! (Смотритъ.) Нѣтъ, нѣтъ! онъ поворачиваетъ въ другую аллею; онъ пошелъ по рощицѣ, будто нарочно, чтобъ съ ними разминуться. Возможно ли? Да, это ясно; онъ видѣлъ ихъ, онъ дѣлаетъ обходъ.
Нотаріусъ. — Господинъ Калабръ, что жь, будущіе бракосочетающіеся расположены?..
Калабръ. — Нѣтъ, господинъ Кинсучефело, нѣтъ еще; черезъ минуту, черезъ минуту
Нотаріусъ. — Очень-хорошо, сударь, я совсѣмъ готовъ
Калабръ. — Что вы говорите?
Нотаріусъ. — Какъ?
Калабръ (продолжая смотрѣть).-- Мнѣ показалось, что вы что-то сказали.
Нотаріусъ. — Да, я сказалъ, что я совсѣмъ готовъ.
Калабръ. — Очень-хорошо. Ѣсть у васъ еще москатель?
Нотаріусъ. — Да-съ, больше, нежели мнѣ нужно.
Калакръ. — И чудесно, сударь, и чудесно! Такъ я не буду васъ безпокоить. Я вамъ скажу, когда пріидетъ время.
Нотаріусъ. — Хорошо, сударь, я не сойду съ своего мѣста.
ЯВЛЕНІЕ ДЕВЯТОЕ.
правитьШтейнбергъ. — Такъ-то ты исполняешь мои приказанія!
Калабръ. — Смѣю увѣрить васъ, сударь…
Штейнбергъ. — Какъ! развѣ я не говорилъ тебѣ, что но хочу видѣть здѣсь этого человѣка?
Калабръ. — Я исполнилъ ваше приказаніе, сударь, но госпожа не обратила на него вниманіи.
Штейнбергъ. — Не можетъ быть! Все ли ты ей передалъ?..
Калабръ. — Все, что вы изволили приказать мнѣ. Я даже выдумалъ предлогъ, чтобъ оправдать ваше отсутствіе.
Штейнбергъ. — Какой предлогъ ты выдумалъ?
Калабръ. — Я сказалъ, сударь, что вы играли.
Штейнбергъ. — Какъ, негодяй! а ты почемъ это знаешь?
Калабръ. — Вотъ опять виноватъ я! Но что же мнѣ было дѣлать, сударь? вы мнѣ изволили утромъ говорить объ этомъ, и я постарался прибавить, что вы проиграли бездѣлицу.
ІІІткинбергъ. — Да, бездѣлицу! Это была утромъ бездѣлица, а теперь… будь онъ проклятъ!
Калабръ. — Такъ вы, сударь, опять играли? Боже мой! не говорилъ ли я вамъ…
Штейнбергъ. — Не говорилъ ли ты мнѣ, животное! Повтори еще разъ! Есть ли на свѣтѣ фраза глупѣе и нелѣпѣй этой? Случись только какая-нибудь бѣда — всѣ повторяютъ ее въ одинъ голосъ. Споткнется ли лошадь, перескакивая черезъ ровъ и человѣкъ упадетъ и сломаетъ ногу. Не говорили ли мы тебѣ? кричатъ ему добрые люди, поднимая его. Какое нѣжное доказательство дружбы!
Калабръ. — Я уже разъ осмѣлился сказать вамъ, сударь, что если моя маленькая экономія…
Штейнбергъ. — Чортъ побери твою экономію! что мнѣ съ нею дѣлать?
Калабръ. — У меня есть пятнадцать тысячъ франковъ, сударь. Мнѣ кажется…
Штейнбергъ. — Пятнадцать тысячъ франковъ! славный заемъ! Слушай, но подъ опасеніемъ жизни держи за зубами то, что я скажу тебѣ: я долженъ уѣхать.
Калабръ. — Вы, сударь? Какъ это можно!
Штейнбергъ. — Мнѣ не осталось другихъ средствъ. Я проигралъ, и мнѣ нечемъ заплатить; надобно достать денегъ; а чтобъ достать ихъ, надобно ѣхать въ Римъ или въ Неаполь. Тамъ я знакомъ съ нѣсколькими банкирами. Я уѣду тайно, подъ какимъ-нибудь предлогомъ.
Калабръ. — А госпожа Беттина, сударь, какъ же госпожа Беттина? Она умретъ съ горя.
Штейнбергъ. — Да, она будетъ страдать. Но ты думаешь, что я не страдаю? Съ отчаяньемъ въ душѣ я разстаюсь съ этими мѣстами; но мнѣ надобно или ѣхать, или убить себя. Чего жь ты хочешь отъ меня? Поди въ мою комнату, позови Пьетро и Джіованни, приготовь все, и ни слова болѣе. Потомъ ты пошлешь на почту за лошадьми на сегодняшній вечеръ.
Калабръ. — Такъ вы не хотите взять моихъ пятнадцать тысячъ франковъ, господинъ баронъ?
Штейнбергъ. — Пятнадцать тысячъ франковъ! мнѣ нужно сто тысячъ!
ЯВЛЕНІЕ ДЕСЯТОЕ.
правитьБеттина. — Сто тысячъ франковъ, Штейнбергъ! Тебѣ нужно сто тысячъ франковъ?
Штейнбергъ. — Кто это говоритъ, моя милая Беттина? (Онъ цалуетъ ея руку) Какъ ты себя сегодня чувствуешь? ты свѣжа какъ роза.
Беттина. — Не обо мнѣ дѣло, а о тебѣ. Скажи откровенно: ты игралъ въ карты?
Штейнбергъ. — Ты не такъ поняла, моя милая.
Беттина. — Не такъ поняла? Что ты на это скажешь, Калабръ?
Калабръ. — Я, сударыня! я не знаю…
Штейнбергъ. — Ступай за своимъ дѣломъ, Калабръ. Довольно для сегодняшняго дня ты наболталъ.
Калабръ (всторону, уходя).-- Хорошо! вотъ тебѣ еще закуска! Боже мой! что дальше, то все хуже.
ЯВЛЕНІЕ ОДИННАДЦАТОЕ.
правитьБеттина. — Ты со мной не откровененъ, другъ мой.
Штейнбергъ. — Я говорю тебѣ, что ты ошибаешься. Сумма, о которой упомянулъ я, нужна мнѣ для одной затѣи.
Беттина. — Для какой же?
Штейнбергъ. — Продается здѣсь одно имѣніе, съ домомъ, очень-дешево; можетъ-быть, оно тебѣ понравится. Мы поговоримъ объ этомъ послѣ, если тебѣ угодно. Мнѣ нужно кой-о-чемъ распорядиться.
Беттина. — Штейнбергъ, ты со мной не откровененъ.
Штейнбергъ. — Почему же ты такъ думаешь?
Беттина. — Потому-что я вижу.
Штейнбергъ. — Что же я могу сказать тебѣ, если ты мнѣ не вѣришь?
Беттина. — Ты можешь сказать мнѣ, отчего ты былъ такъ блѣденъ, входя въ садъ? я видѣла тебя издали, ты говорилъ самъ съ собою; и зачѣмъ ты повернулъ въ темную аллею? чтобъ не повстрѣчаться съ нами?
Штейнбергъ. — Я потому повернулъ въ темную аллею, что не хотѣлъ встрѣтить тебя въ сообществѣ, которое мнѣ не по вкусу.
Беттина. — Какъ, Стефани! Развѣ ты его не знаешь? Это мои старый знакомый. Какую могъ ты имѣть причину…?
Штейнбергъ. — Я ненавижу злословіе. Я не могу избѣжать чтобъ не слышать иногда, какъ другіе злословятъ, но самъ никогда не повторяю этихъ рѣчей.
Беттина. — Злословіе, насчетъ кого? На мои счетъ или на счетъ маркиза? — О, это было, вѣрно, сказано въ шутку… Да! теперь я припоминаю… ты видѣлъ его у меня во Флоренціи… Такъ это тамъ онъ возбуждалъ злословіе?
Штейнбергъ. — Можетъ-быть и тамъ.
Беттина. — Какъ! во Флоренціи! Но Стефани бывалъ у меня, какъ всѣ. Вспомни, что тогда у меня были льстецы, поклонники — славный оркестръ, который такъ любилъ меня и который я такъ наградила за это… Неблагодарный! въ этой толпѣ ты былъ для меня милѣе всего торжества моего; я тебя избрала изъ множества поклонниковъ, и ты, Штейнбергъ, ревнуешь меня къ злословію! ты не доволенъ посѣщеніемъ, которое мнѣ сдѣлали случайно!.. Но это шутка — не правда ли? это просто капризъ; или, постой — не уловка ли это съ твоей стороны, чтобъ я забыла только, о чемъ спрашивала; но ты не отдѣлаешься такъ отъ моихъ вопросовъ.
Штейнбергъ (садясь).-- Ахъ, моя милая Беттина, ты прекрасна, а я… очень-несчастливъ.
Беттина — Несчастливъ! ты! подлѣ меня! Что это значитъ? Скажи скорѣе мнѣ, въ чемъ дѣло?
Штейнбергъ. — Виноватъ, я худо выразился. Ты знаешь, что значитъ игрокъ. да, Беттина, это правда, я игралъ и воротился домой не въ-духѣ; но это ничего, не стоитъ и говорить о немъ; забудемъ объ этомъ; прости меня.
Беттина. — Ахъ! ты еще не совсѣмъ правду говоришь мнѣ.
Штейнбергъ. — Я прошу у тебя, какъ милости, вѣрить мнѣ.
Беттина. — Ты этого желаешь?
Штейнбергъ. — Я умоляю тебя объ этомъ
Беттина. — Такъ и быть, вѣрю, потому-что ты этого хочешь. Успокойся, брось мрачныя мысли. Мнѣ тяжело видѣть тебя съ такимъ пасмурнымъ лицомъ. Помнишь ли ты эту пѣсню? (Садится къ фортепьяно и играетъ ритурнель слѣдующей аріи).
Штейнбергъ (вставая), — Беттина, выбери другую пѣсню.
Беттина. — Зачѣмъ это? ты сочинилъ ее для меня въ Соренто, послѣ морской прогулки. Не-уже-ли потому она тебѣ не нравится, что связана съ этими воспоминаніями? А было время, когда она тебя веселила. (Поетъ).
Nina, ton sourire,
Ta voit qui soupire,
Tes yeux qui font dire
Qu’on croit au bonheur, —
Ces belles années,
Ces douces journées,
Ces roses fanées.
Morice sur ton coeur… (*).
(*) То-есть: Нина, твоя улыбка, твой и вздыхающій голосъ, твои глаза, заставляющіе вѣровать въ счастье — эти прекрасные годы, эти сладостные дни, эти розы, увядшія, умершій на груди твоей…
Штейнбергъ (всторону, между-темъ, какъ Беттина играетъ ритурнель безъ пѣнія).-- Могу ли я когда-нибудь ее оставить? и для кого? Боже великій! какой адской силѣ я поддался!
Беттина. — О чемъ ты думаешь? Хорошо ли это?.. Кажется, я дѣлаю ошибки… я не могу припомнить; помоги мнѣ .
Штейнбергъ (подходитъ къ фортепьяно и поетъ)
Nina, ma charmante,
Pendant la lourmente,
Lа mer écumanle
Grondait à nos yeux;
Riante et fertile,
La plage tranquille
Nous montrait l’asile
Qu’appelaient nus voeux!
Aimable Italie,
Sagesse ou folie,
Jamais, jamais ne l’oublie
Qui l’a rue un jour!
Toujours plus chérie,
Ta rive fleurie
Toujours sera la patrie
Que cherche l’amour (*).
(*) То-есть: милая мои Нина, къ то время, когда мы боялись за нашу жизнь, передъ нами ревѣло пѣнящееся море, а смѣющійся и плодоносный берегъ представлялъ намъ убѣжище, куда стремились наши желанія.
Штейнбергъ. — Другъ мой, послушай меня. Эта пѣсня, эти задушевныя слова, эти воспоминанія оживляютъ мою душу и дѣлаютъ меня прежнимъ… Нѣтъ, такая любовь никогда не можетъ быть мечтою! такая надежда на счастье не можетъ быть ложною! клянусь у твоихъ ногъ. (Становится на колѣни) Я ревновалъ безъ причины, и самъ часто давалъ тебѣ поводъ…
Беттина. — Не будемъ говорить объ этомъ, Штейнбергъ. Прекрасная Италія! ни умный, ни глупецъ никогда не забудетъ тебя, разъ увидѣвъ. Твои цвѣтущіе берега становятся все милѣе-и-милѣе, и всегда будутъ они отечествомъ для тѣхъ, кто ищетъ любви.
Штейнбергъ. — Я хочу говорить, я усталъ притворствовать, противоречить самому-себѣ, чувствовать, что тебя недостоинъ. Мои отлучки къ княгинѣ стоили тебѣ слезъ, я это знаю…
Беттина. — Карлъ!
Штейнбергъ. — Я не хочу больше ея видѣть, я не хочу больше слышать о ней. Станемъ жить дома, въ самихъ себѣ, для самихъ себя, и пускай свѣтъ позабудетъ о насъ въ свою очередь. Нотаріусъ здѣсь вѣдь? Подпишемъ контрактъ, Беттина, тотчасъ. Свидѣтели не явились? я знаю почему, и скажу тебѣ послѣ. Ты возьми въ свидѣтели первую встрѣчную сосѣдку, а я, чортъ возьми! я возьму Калабра. Лишь бы я былъ твоимъ мужемъ, а остальное пускай идетъ — себѣ своимъ порядкомъ. Я повторяю древнюю пословицу: Кто любитъ и любимъ, тотъ не боится ударовъ судьбы!
ЯВЛЕНІЕ ДВѢНАДЦАТОЕ.
правитьКалабръ (входя съ письмомъ и коробочкою) — На ваше имя, сударь, письмо.
Штейнбергъ. — А, къ-чорту! не-ужь-то обождать нельзя?
Калабръ. — Посланный говорить, что просятъ отвѣта.
Штейнбергъ. — Подай, что тамъ такое. (Беретъ письмо).
Калабръ (отдавая Беттинѣ коробочку).-- А это прислано вамъ, сударыни.
Штейнбергъ (распечатываетъ письмо и быстро прочитываетъ).-- Калабръ!
Калабръ. — Что прикажете?
Штейнбергъ. — Кто принесъ это письмо?
Калабръ. — Человѣкъ… оттуда…
Штейнбергъ. — Отъ княгини! Гдѣ же онъ?
Калабръ. — Тамъ, въ передней.
Штейнбергъ. — Мнѣ надобно переговорить съ нимъ.
ЯВЛЕНІЕ ТРИНАДЦАТОЕ.
правитьБеттина. — Что тамъ еще, мой другъ? Замѣтилъ ли ты, какъ онъ перемѣнился въ лицѣ, взглянувъ въ письмо? Не-уже-ли опять какое-нибудь несчастье?.. Ахъ, эта женщина дѣлаетъ намъ много зла!
Калабръ. — Письмо не отъ нея, сударыня; только ея человѣкъ принесъ, а почеркъ не ея.
Беттина. — Почеркъ! ахъ, кромѣ меня, уже всѣ въ домѣ знаютъ этотъ почеркъ!
Калабръ (указывая на коробочку).-- А это, сударыня, отъ маркиза.
Беттина. — Да! я и позабыла о ней. (Открываетъ коробочку). Брильянты!
Калабръ. — И записочка.
Беттинл. — Посмотримъ. (Читаетъ).
«Вы мнѣ позволили, прекрасная Беттина, прислать вамъ свадебный букетъ…» Ахъ, Боже! Это голосъ Штейнберга; онъ говоритъ съ жаромъ! Слышишь, Калабръ? Онъ возвращается.. Спрячь этотъ ящикъ, сегодня онъ не долженъ его видѣть, и скажи мнѣ поскорѣй, пока онъ не взошелъ сюда, сколько онъ проигралъ?
Калабръ. — Я не могу, сударыня…
Беттина. — Я непремѣнно хочу знать, говори, хоть бы ты быль связанъ сотнею клятвъ! Что жъ, тебя надобно упрашивать на колѣняхъ?
Калабръ. — Увы! моя добрая моя госпожа!
Беттина. — Сто тысячъ франковъ?
Балабръ немного медлитъ, потомъ говоритъ потихоньку: Да, сто! (Онъ хочетъ выйдти и встрѣчаетъ Штейнберга).
ЯВЛЕНІЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ.
правитьШтейнбергъ прохаживается нѣсколько времени молча, посматривая то на Бегтину, то на Калабра, потомъ говоритъ рѣзкимъ голосомъ: — Что ты здѣсь дѣлаешь? Поди. (Калабръ уходитъ).
Беттина, робко.-- Ты кажешься взволнованнымъ, Штейнбергъ: это письмо, я вижу, тебя разсердило.
Штейнбергъ. — Нисколько.. Что это за коробочку тебѣ прислали?
Беттина. — Бездѣлица. — Скажи мнѣ, другъ мой…
Штейнбергъ. — Бездѣлица, да какая?
Беттина. — Боже мой, это совсѣмъ не тайна… это подарокъ отъ Стефани.
Штейнбергъ. — А! подарокъ? по какому случаю?
Беттина. — По случаю… нашей свадьбы.
Штейнбергъ. — Свадебный подарокъ!.. Развѣ онъ вашъ родственникъ?
Беттина. — Нѣтъ; но я сказала тебѣ, что онъ старый другъ мой.
Штейнбергъ. — А старые друзья дѣлаютъ тоже подарки? Я не зналъ этого обычаи. Позвольте мнѣ взглянуть на эту коробочку.
Беттина. — Ея здѣсь нѣтъ, ее унесли ко мнѣ. Другъ мой, скажи пожалуйста мнѣ, что это за письмо?..
Штейнбергъ. — Не прикажете ли позвать вашу горничную?
Беттина. — Зачѣмъ?
Штейнбергъ. — Чтобъ посмотрѣть подарокъ. Вы знаете, что я понимаю въ этихъ вещахъ.
Беттина. — Я ошиблась… Эта коробочка не у меня. Я думаю, ее спряталъ Калабръ.
Штейнбергъ. — А!.. если это дорогая вещь, тутъ предосторожность очень похвальна (Зоветъ). Калабръ! эй! Калабръ! да куда же ты дѣвался?
ЯВЛЕНІЕ ПЯТНАДЦАТОЕ.
правитьКалабръ. — Что вамъ…
Штейнбергъ. — Гдѣ ты сидишь, когда тебя зовутъ?
Калабръ. — Я былъ въ вашей комнатѣ, сударь. Вы, безъ-сомнѣнія изволите помнить приказанія…
Штейнбергъ. — Объ этомъ тебя не спрашиваютъ.
Беттина. — Калабръ, съ тобой ящичекъ, который я дала тебѣ спрягать?
Кадабръ. — При мнѣ, сударыня.
Кеттина. — Подай сюда. (Она передаетъ коробочку Штейнбергу).
Штейнбергъ (открывая коробочку).-- Прекрасные брильянты. Чортъ возьми! букетъ цвѣтовъ изъ брильянтовъ, перемѣшанныхъ съ рубинами и изумрудами: это очень учтиво! И записочка.
Кеттина. — Ты можешь прочитать ее.
Штейнбергъ. — Сохрани Богъ! мое любопытство не идетъ такъ далеко.
Кеттина. — Я тебя прошу объ этомъ: я не читала ея.
Штенибергъ. — Въ-caмомъ-дѣлѣ? Если вамъ угодно… (Читаетъ.)
Вы мнѣ позволили, прекрасная Кеттина, прислать вамъ свадебный букетъ. Еслибъ я оставался здѣсь долго, я послалъ бы вамъ цвѣтовъ, которые могъ бы замѣнять свѣжими, когда они увянутъ; но, какъ моя несчастная звѣзда запрещаетъ мнѣ жить подлѣ насъ, то позвольте мнѣ предложить вамъ — прошу у васъ этой милости — нѣсколько растеній болѣе-крѣпкихъ. Пускай этотъ сувениръ старой дружбы напоминаетъ намъ иногда то, что я никогда не забуду! Я буду имѣть честь видѣть васъ сегодня вечеромъ".
Безподобно! Господинъ Калабръ, велѣли ли вы нанять лошадей?
Клллбръ. — Нѣтъ еще, баронъ; я думалъ…
Штейнбергъ. — Сколько же разъ долженъ я повторить, чтобъ меня послушались? Послать тотчасъ Пьетро на почту.
Кеттина. — Лошадей, Штейнбергъ? зачѣмъ это?
Штейнбергъ. — Мнѣ нужно ѣхать въ городъ. Поскорѣй, Калабръ.
Кеттина. — Еще минуту. Не можетъ ли онъ?..
Штейнбергъ. — Кому здѣсь повинуются? (Калабръ наклоняется, готовый выйдти.)
Беттина. — Карлъ, я знаю твою тайну! Я только не хотѣла говорить. Я надѣялась, я желала бы, чтобъ ты удостоилъ меня своей довѣренности. Но ты хочешь уѣхать… зачѣмъ?
Штейнбергъ. — Вы говорите, что все знаете, и спрашиваете! Здѣсь, кажется, учреждена, по Формѣ, инквизиція для вывѣдыванія моихъ дѣлъ; и Калабръ также, кажется, гораздо крѣпче хранитъ ваши тайны, нежели исполняетъ мои приказанія.
Калабръ. — Клянусь вамъ, сударь, душою…
Штейнбергъ. — Я тебя не допрашиваю. И самъ я тоже желалъ бы хранить молчаніе, но такъ-какъ вы, сударыня, желали знать все — извольте, я васъ удовлетворю. Да, я дѣйствовалъ неблагоразумно; я далъ слово; мое состояніе, разъ пошатнувшееся, теперь почти уничтожено. Это письмо — отъ одного кредитора, который, подъ предлогомъ немедленнаго отъѣзда, требуетъ у меня денегъ, такъ точно, какъ маркизъ, подъ этимъ же предлогомъ, даетъ вамъ ихъ.
Бкттитіл, — Боже милосердый! ты сумасшествуешь?
Штейнбергъ. — Нисколько. Вы можете, если угодно, думать, что я не знаю наизусть этихъ тонкостей, этихъ комическихъ уловокъ, этихъ маленькихъ закулисныхъ хитростей! Предполагаютъ уѣхать для того только, чтобъ ихъ удерживали! Предлагаютъ такой подарокъ, чтобъ вы вполнѣ почувствовали, чего лишаетесь! Это ново, это безподобно! Но не видѣть этого слишкомъ-ясно можетъ только тотъ, кто никогда не бывалъ за кулисами и не знавалъ подобныхъ вамъ!
Беттина. — Подобныхъ мнѣ, Штейнбергъ? Ты хочешь оскорбить меня? Но ты никогда въ этомъ не успѣешь, предувѣдомляю тебя, потому-что это не ты говоришь. Если твои огорченія дѣлаютъ тебя несправедливымъ, лучше всего уничтожить причину ихъ. Послушай меня: у меня, собственно говоря, нѣтъ ста тысячъ франковъ въ шкатулкѣ, но Филиппо Валле, нашъ повѣренный, доставитъ мнѣ эту сумму. Стоитъ только распорядиться, и она будетъ у тебя въ рукахъ черезъ часъ.
Штейнбергъ. — Не хочу, не нужно.
Беттина. — Подпишемъ контрактъ, и съ этой минуты ты — мой мужъ.
Штейнбергъ. — Никогда!
Беттина. — Ты этого самъ сейчасъ желалъ
Штейнбергъ. — Никогда, никогда за такую цѣну!
Беттина. — За такую цѣну! Ахъ, ты меня больше не любишь!
Штейнбергъ. — Что за любовь въ денежной сдѣлкѣ? И что изъ этого вышло бы, еслибъ я согласился? Вы были бы странны, а я презрителенъ.
Беттина. — Эта странность заставляла бы меня смѣяться, а презрѣніе казалось бы мнѣ жалкимъ.
Штейнбергъ. — Вы такъ же смѣялись бы и надъ нашимъ разореніемъ?
Беттина. — Я не боюсь его. Если ты можешь сносить бѣдность, то для меня она совсѣмъ не страшна. Если жь она тебя пугаетъ, такъ я еще не умерла, и то, чѣмъ занималась прежде, могу возобновить опять.
Штейнбергъ. — Воротиться ли сцену? А, понимаю: это ваше тайное желаніе, и тѣмъ болѣе сильное, что я никогда не соглашусь на это, какъ вамъ извѣстно.
Беттина. — Мой другъ…
Штейнбергъ. — Оставимъ это, прошу васъ. Скажу только два слова: я былъ готовь жениться, когда считалъ возможнымъ доставитъ вамъ независимое существованіе; теперь и этого сдѣлать не въ состояніи.
Беттина. — Отчего же? что за причина?
Штейнбергъ. — Что за причина? А мое имя? мои родные и друзья? а свѣтъ?..
Беттина. — А, такъ вотъ препятствіе!
Штейнбергъ. — Да, вотъ оно, поймите его наконецъ. Да, насъ разлучаетъ свѣтъ, свѣтъ, безъ котораго никто не можетъ обойдтись, который есть моя стихія, моя жизнь, отъ котораго я ничего не ожидаю, передъ которымъ я трепещу и который люблю больше всего; свѣтъ, безжалостный свѣтъ, который позволяетъ намъ дѣлать съ собою, что угодно и смотритъ на насъ съ улыбкою, который не предупреждаетъ насъ объ опасности, но лишь-только мы сдѣлали противъ него преступленіе, завтра же его двери затворятся передъ нами, какъ могила.
Беттина. — Я не считаю свѣта такимъ злымъ.
Штейнбергъ. — Онъ вовсе не золъ, сударыня. Онъ все дѣлаетъ по убѣжденію. Невѣроятно, что онъ вамъ прощаетъ и какъ онъ васъ поддерживаетъ, какъ защищаетъ васъ, ради собственной чести, до-тѣхъ-порь, пока вы сообразуетесь съ его законами, самыми кроткими, самыми легкими, самыми снисходительными, какіе только можно вообразить; но горе тому, кто преступитъ ихъ! горе тому, кто пренебрежетъ этою безнаказанностью и употребить во зло эту снисходительность! Онъ погибъ невозвратно, и эта жестокость, эта строгость, которая поражаетъ виновнаго только по необходимости, вполнѣ справедлива.
Беттина. — Итакъ вы ѣдете?
Штейнбергъ. — Какъ же иначе? Съ какими глазами буду я играть роль мужа, живущаго на чужой счетъ, и возить по Италіи жену, за которою мнѣ нужно будетъ только слѣдовать, съ моимъ именемъ въ ея паспортѣ. Еще, по-крайней мѣрѣ, если бъ эта женщина стоила такой жертвы!
Беттина. — Объяснитесь, что вы хотите сказать, Штейнбергъ?
Штейнбергъ. — Не-уже-ли я такъ темно выражаюсь? (Указывая на коробочку). Вотъ вамъ объясненіе! (Уходитъ.)
ЯВЛЕНІЕ ШЕСТНАДЦАТОЕ.
правитьБеттина. — Калабръ.
Калабръ. — Сударыня.
Беттина. — Я погибла.
Калабръ. — Терпѣніе, сударыня. Не вѣрьте.
Беттина. — Я погибла, навсегда погибла!
Калабръ. — Нѣтъ, сударыня, я повторяю вамъ, не думайте, чтобъ баронъ сказалъ вамъ теперь свое послѣднее слово, или даже, чтобъ онъ говорилъ отъ души; нѣтъ, это невозможно. Онъ перемѣнитъ тонъ, когда его досада успокоится: онъ раздраженъ не противъ васъ; онъ воротится, сударыня, онъ тотчасъ воротится.
Беттина (Выходя на балконъ).-- Онъ покидаетъ меня, вонъ онъ!
Калабръ. — Можетъ ли это быть?
Беттина. — Развѣ ты не видишь? Онъ отправляется одинъ, пѣшкомъ. Куда идетъ онъ? Безъ-сомнѣнія, въ городъ. Бѣги за нимъ, Калабръ, удержи его, умоли его… Ахъ, у меня не хватаетъ духу!
Каллбръ. — Иду, сударыня, повинуюсь… Но позвольте по-крайней-мѣрѣ…
Беттина. — Нѣтъ, погоди! пускай идетъ; но ты отправься также въ городъ и опереди его. Чувствуешь ли ты въ себѣ силы пройдти туда по горной дорогѣ? (Подходитъ къ столу и пишетъ.)
Калабръ. — Для васъ, сударыня, я взойду на Везувій.
Беттина. — Ты одинъ въ-состояніи исполнить мое порученіе. Филиппо Валле знаетъ тебя. А ты знаешь, кому баронъ проигралъ деньги?
Калабръ. — Человѣкъ, который приходилъ съ письмомъ, говорилъ, что графу Альфани.
Беттина. — Вотъ нѣсколько словъ къ Валле. У него должно быть моихъ денегъ столько, сколько на этотъ разъ нужно; пускай онъ ихъ отправитъ тотчасъ къ этому Альфани и велитъ сказать, что эту сумму ссудила Штейнбергу княгиня.
Калабръ. — Какъ, сударыня, вы хотите…
Беттина. — Онъ не любить меня теперь на столько, чтобъ принять отъ меня услугу; а отъ нея онъ не осмѣлится не принять. Итакъ поспѣши, Калабръ: время дорого.
Калабръ. — Но подумайте, сударыня, однакожь: сумма эта значительна, а вы сегодня еще говорили нотаріусу, что ваше состояніе совсѣмъ не…
Беттина. — Хорошо, хорошо. Не безпокойся объ этомъ.
Слуга (входитъ).-- Маркизъ Стефани спрашиваетъ, угодно ли вамъ принять его?
Беттина. — Стефани! (Послѣ нѣкотораго молчанія.) Да, конечно, пускай войдетъ. Что же, Калабръ, ты еще не ушелъ?
Калабръ. — Ахъ, сударыня!
Беттина. — Не безпокойся, говорю тебѣ. Я слышала недавно, какъ самъ ты предлагалъ, кажется, пятнадцать тысячъ франковъ барону?
Калабръ. — Да, сударыня, и еслибъ только онъ могъ…
Беттина. — У тебя еще есть деньги, кромѣ этихъ?
Калабръ. — Нѣтъ, но въ подобномъ случаѣ…
Беттина. — И ты не позволяешь мнѣ сдѣлать того, что самъ хотѣлъ сдѣлать? Ступай, Калабръ, ступай, мой старый другъ. Если я разорюсь, ты мнѣ предложишь свою жертву, и я приму ее.
Калабръ. — Я возьму старую охотничью лошадь. У нея ноги еще крѣпки, а я тоже не совсѣмъ дряхлъ, что бы ни говорили тамъ. Я тотчасъ отправлюсь и ворочусь въ минуту. Ахъ, еслибъ у барона было сердце, онъ черезъ четверть часа былъ бы у вашихъ ногъ!
Беттина. — Ступай, не напоминай мнѣ объ этомъ.
ЯВЛЕНІЕ СЕМНАДЦАТОЕ.
правитьБеттина (всторону).-- Я этого и ожидала!
Маркизъ. — Вотъ, мой другъ, благородный поступокъ, вполнѣ-достойный васъ: Однакожь, и въ немъ есть своя опасность.
Беттина. — Это вы, Стефани? О чемъ вы говорите?
Маркизъ. — Да о томъ, что вы сейчасъ сдѣлали.
Беттина. — А вы были здѣсь и подслушали меня?
Маркизъ. — Нѣтъ, сохрани меня Богъ, но я слышалъ.
Беттина. — Маркизъ!
Маркизъ. — Не сердитесь, ради Бога, и не защищайтесь болѣе. Я пришелъ, по своему обѣщанію, проститься съ вами. Въ залѣ никого не было, въ галереѣ тоже. Я ожидалъ передъ вашими картинами, не пройдетъ ли кто-нибудь изъ вашихъ людей, какъ вдругъ слышу вашъ голосъ; онъ дошелъ до меня довольно-явственно. Я не все разслышалъ, но хорошо понялъ, въ чемъ дѣло. Вы уплачиваете небольшой долгъ и не желаете, чтобъ объ этомъ знали; вы даже скрываетесь подъ именемъ другой: это вполнѣ васъ выражаетъ, Елизавета. Зачѣмъ же вамъ сердиться, если у меня теперь еще одно доказательство, сколько въ вашей душѣ деликатности и благородства?
Бнттина. — Но… давно ли вы здѣсь?
Маркизъ. — Нѣтъ, небольше двухъ минутъ, и, повторяю, я понялъ дѣло только догадкою. Когда я всходилъ на лѣстницу, я увидалъ вашего барона… Штейнберга, который въ это время проходилъ черезъ садъ. Онъ не отвѣчалъ на мой поклонъ. Развѣ онъ на меня сердитъ за что-нибудь?
Беттина. — Вы шутите. Онъ едва знаетъ васъ.
Маркизъ. — Вы могли бы даже сказать — совсѣмъ не знаетъ.
Беттина. — Онъ, безъ-сомнѣнія, васъ не замѣтилъ. Онъ очень-занятъ.
Маркизъ. — Да… я понимаю хорошо… своимъ проигрышемъ, не правда ли? Этотъ молодой человѣкъ играетъ отчаянно.
Беттина. — Да.
Маркизъ. — Да, и не умѣетъ играть. (Беттина садится въ задумчивости.) Напрасно думаютъ, что ландскне, какъ оно ни глупо, зависитъ отъ одного случая. Въ эту игру можно такъ же проиграть деньги, какъ и во всякую другую. Я хорошо знаю, что она требуетъ большихъ соображеній. Со стороны глядѣть — кажется, дѣло очень просто, а спросите у игрока, что ему говорятъ карты. Эти разрисованные лоскутки бумаги въ его глазахъ представляютъ удачу или несчастье. Фортуна увивается вокругъ стола, то улыбаясь, то хмурясь; чтобъ полюбиться ей, надобно изучать не карты, или кости, а ея капризы и выходки, надобно ихъ предчувствовать, предугадывать, хватать налету; на днѣ стакана, въ этомъ случаѣ, гораздо-больше науки, нежели думалъ Даламберъ.
Беттина. — Вы трактуете объ игрѣ, какъ истинный игрокъ, маркизъ. Не-уже-ли мы когда-нибудь были игрокомъ?
Маркизъ. — И очень-счастливымъ, потому-что и игралъ отважно, когда мнѣ везло, а когда счастье отворачивалось ко мнѣ спиною, я тотчасъ начиналъ скучать.
Беттина. — Говорятъ, что эта страсть неизлечима.
Маркизъ. — Я заболтался однакожъ… Я хотѣлъ только поцаловать вашу ручку и уйдти, чтобъ не наскучить вамъ…
Беттина. — Нѣтъ, Стефани, останьтесь, я васъ прошу. Такъ какъ вы знаете отчасти мои тайны, то мы не станемъ говорить о нихъ. Вы меня простите, если я разсѣянна; горесть никогда не бываетъ любезною.
Маркизъ. — Ваша горесть выше любезности она достойна почтенія, она даетъ вамъ новую цѣну въ моихъ глазахъ. Я знавалъ людей, которые оказываютъ услугу съ усердіемъ медвѣдя въ баснѣ. Они заставляютъ себя просить, они съ вами торгуются, и когда увидятъ, что вы полны по горло вѣчной благодарности, тогда доканаютъ васъ страшнымъ благодѣяніемъ. Вся цѣна удовольствія, вся прелесть добраго дѣла вдругъ уничтожаются. Вы не таковы, другъ мой, ваша рука свободнѣе повинуется сердцу, нежели бѣгаетъ по этимъ клавишамъ, чтобъ выразить вашу мысль.
Беттина. — Садитесь же, я васъ умоляю.
Маркизъ (садясь).-- Согласенъ, только съ условіемъ, чтобъ вы за минуту до того, какъ я вамъ надоѣмъ, выпроводили меня подружески за дверь.
Беттина. — Подружески, маркизъ? Кстати, вы мнѣ прислали прелестный цвѣтокъ, но такой дорогой, что я только отъ одного васъ могла принять его.
Маркизъ. — Какіе перлы, какіе алмазы стоятъ этихъ словъ въ вашихъ устахъ? Но я не могу быть спокоенъ. Позвольте мнѣ спросить васъ объ одномъ только: неужто вы въ этомъ дѣлѣ не приняли ни какихъ мѣръ предосторожности?
Беттина. — Я не понимаю, кчему это.
Маркизъ. — Вы сдѣлали худо, чортъ возьми! вы сдѣлали худо.
Беттина. — Въ чемъ же тутъ дѣло?
Маркизъ. — Это обстоятельство очень-щекотливое, и притомъ я не хочу увеличивать вашего безпокойства.
Беттина. — Ничѣмъ не можете вы меня такъ встревожить, какъ высказываясь вполовину.
Маркизъ. — Вы правы, я дѣлаю худо. Итакъ, оставимъ это, забудьте, что я говорилъ вамъ (Встаетъ.)
Беттина. — Нѣтъ, нѣтъ, я понимаю ваши опасенія… Вы знаете княгиню?
Маркизъ. — О, да! я ее знаю.
Беттина. — Послушайте, вы видѣли сегодня, что я почти ревновала къ ней барона.
Маркизъ. — Даже и не почти.
Беттина. — Да, иногда я ревную: но вы меня поймете, другъ мой. Кого любить, того ревнуешь, осыпаешь упреками, называешь вѣроломнымъ, невѣрнымъ… а въ душѣ совсѣмъ не то думаешь, и въ то время, когда уста осуждаютъ, сердце оправдываетъ. Не правда ли?
Маркизъ. — Безъ-сомнѣнія. Что же, милая моя Беттина?..
Беттина. — Я никогда не думала серьезно, никогда не считала возможнымъ, чтобъ онъ любилъ другую. Эта ужасная мысль приходитъ мнѣ въ голову теперь. Вы видѣли его у нея; что вы объ этомъ думаете?
Маркизъ. — Боже мой! о чемъ вы меня спрашиваете, моя красавица? Вѣдь чужая душа — ночь. А впрочемъ, сказать откровенно, я ничего не знаю.
Беттина. — Что жь это за опасность, о которой вы говорили? Я никогда не могу думать, чтобъ Штейнбергъ…
Маркизъ. — Могъ обмануть васъ? Я съ вами согласенъ. Но если онъ васъ не обожаетъ, это меня будетъ мучить. Постойте, кажется, кто-то идетъ; это онъ, я уйду. Нѣтъ, это не онъ, это вашъ камердинеръ.
ЯВЛЕНІЕ ВОСЕМНАДЦАТОЕ.
правитьБеттина (бѣжитъ на встрѣчу Калабру и приводитъ его съ противоположной стороны на авансцену).-- Ну, Калабръ, что ты сдѣлалъ?
Калабръ. — Все, что вы мнѣ приказали, сударыня.
Беттина. — Деньги заплачены?
Калабръ. — Заплачены, сударыня.
Беттина. — Видѣлъ ты Штейнберга?
Калабръ. — Ахъ! да, видѣлъ.
Беттина. — Что онъ сказалъ тебѣ?
Калабръ. — Вотъ письмо.
Беттина (читаетъ торопливо).-- А! очень-хорошо, прекрасно… чудесно! (Падаетъ безъ чувствъ въ кресла).
Калабръ. — Сударыня! сударыня!
Маркизъ (подбѣгаетъ).-- Что такое?
Калабръ. — Поберегите ее, я побѣгу за водой.
Маркизъ (вынимая флакончикъ).-- Этого будетъ довольно. Что ты сказалъ ей такое?
Калабръ. — Ахъ, маркизъ, ужасно выговорить!.. Онъ уѣхалъ.
Маркизъ. — Уѣхалъ! Это совершенно открываетъ мнѣ глаза. Надобно спрятать это письмо… (Онъ хочетъ взять письмо, которое Беттина держитъ въ рукахъ).
Беттина. — Нѣтъ, нѣтъ… о, не отнимайте у меня этого… Гдѣ это я? Я бредила. Это вы, маркизъ? Извините.
Маркизъ. — Оставайтесь такъ, не приподнимайтесь.
Беттина. — Ахъ! несчастная! я вспомнила! Онъ уѣхалъ; неправда ли, Калабръ? Вы это знаете, Стефани? — Онъ уѣхалъ. Читайте письмо, читайте вслухъ.
Маркизъ. — Я все знаю, другъ мой.
Беттина. — Въ-самомъ-дѣлѣ? такъ это ужь не новость? Уже я сдѣлалась баснею въ городѣ? Конечно, въ этомъ приключеніи есть смѣшная сторона; оно займетъ пріятно общество; но кто осмѣлится смѣяться надо мною, неузнавъ, что я съ своей стороны сдѣлаю? Еще не все кончено, и кажется, я также имѣю право сказать слово въ этой комедіи.
Маркизъ. — Никто не будетъ надъ вами смѣяться. Ничего нѣтъ смѣшного въ обманутой любви.
Беттина. — Я ничего не знаю; я на днѣ пропасти. Возьмите, Стефани, прочитайте мнѣ это. Прочитайте вслухъ, я васъ прошу.
Маркизъ (читаетъ).-- "Милая Беттина, хотя вы дѣйствовали и противъ моего желанія, однакожъ я долженъ благодарить за то, что вы для меня сдѣлали…
Беттина. — Долженъ благодарить меня!
Маркизъ (продолжаетъ). — "Но вы понимаете, что я прежде всего обязанъ искать средствъ возвратить вамъ сумму, которою вы меня одолжили такъ обязательно…
Беттина. — Лучше нельзя написать и къ дѣловому человѣку.
Маркизъ. — "Такъ какъ нашъ планъ не можетъ быть приведенъ въ исполненіе, то я долженъ удалиться…
Беттина. — Что вы на это скажете, Маркизъ?
Маркизъ (читаетъ). — "Итакъ я въ эту же минуту оставляю здѣшнія мѣста.
Беттина. — Продолжайте…
Маркизъ (продолжаетъ).-- "Я знаю, что вы не остаетесь однѣ…
Беттина. — Продолжайте, продолжайте.
Маркизъ. — «Ворочусь ли я или нѣтъ, но вы можете быть увѣрены, милая Беттина, что получите обо мнѣ извѣстія. Штейнбергъ».
Беттина. — Штейнбергъ, пускай свѣтъ произносить твое имя, когда будетъ говорить о неблагодарности.
Маркизъ. — Это, право, требовало бы мести.
Беттина. — Мести! О, да, конечно! Но какъ могу я отомстить? Вы говорите, какъ мужчина, Стефани; вы чувствуете, какъ мужчина, обиду; а между-тѣмъ, чтобъ вы сдѣлали съ своимъ врагомъ? Больше поединка ничего не выдумаете. Этакъ вы понимаете месть?.. Ахъ, мой другъ, для благороднаго сердца есть бѣдствія страшнѣе смерти.
Маркизъ. — Я увѣренъ, что это письмо не вполнѣ принадлежитъ вашему барону.
Беттина. — О, вѣроломный! и это въ тотъ самый день, который онъ назначилъ для нашей свадьбы!.. Нужно было видѣть, какъ онъ притворствовалъ вчера вечеромъ! Онъ страдалъ отъ нетерпѣнія, чтобъ скорѣе наступилъ этотъ день. Боже, и это мною такъ играютъ! Вы меня знаете, маркизъ, да? Правда, я часто боролась съ своимъ живымъ характеромъ, я смиряла свою гордость, чтобъ только сносить то, что иногда меня возмущало; но я ничего не дѣлала съ намѣреніемъ обманывать и вредить. Теперь я вижу гебя въ истинномъ твоемъ видѣ, вѣроломный, и ты разрываешь мое сердце!
Маркизъ. — Я все думаю объ одномъ мѣстѣ этого письма: что разумѣетъ онъ полъ словами; «я знаю, что вы остаетесь не однѣ?» Не-уже-ли онъ разумѣетъ Калабра?
Калабръ. — О нѣтъ, сударыня, это значить другое.
Беттина. — Молчи, Калабръ.
Маркизъ. — Что же такое? Не-уже-ли я поступилъ какъ нибудь неблагоразумно? (Беттина не отвѣчаетъ. Калабръ дѣлаетъ маркизу знакъ и указываетъ на коробочку, которая лежитъ на столѣ).
Маркизъ. — Я не понимаю. Что ты хочешь сказать?
Калабръ. — Онѣ не велятъ мнѣ говорить.
Бегтина. — Говори, если можешь.
Маркизъ (вставъ и подходя къ столу).-- Это подстрекаетъ мое любопытство. Но въ чемъ тутъ дѣло, Калабръ?
Калабръ. — Если мнѣ позволено говорить, маркизъ, то я долженъ сказать, что эта коробочка отчасти виною всему, что случилось.
Маркизъ. — Ты шутишь?
Калабръ. — Какъ можно? Баронъ очень сердился на нихъ за то, что онѣ приняли эти драгоцѣнности.
Маркизъ. — А, такъ вотъ оно что!
Калабръ. — И если ужь все говорить, такъ сегодня утромъ мнѣ было приказано передать барынѣ, чтобъ она васъ не принимала.
Маркизъ. — Понимаю! но право, какъ во снѣ… Правда ли это, Беттина?
Беттина. — Совершенная
Маркизъ. — Удивительно! И изъ-за этого пустая ссора? Но ему нуженъ былъ только предлогъ, чтобъ сердиться.
Калабръ. — Да! да, маркизъ, одинъ предлогъ!
Маркизъ. — Понимаю. Но какая странная идея!
Калабръ. — Вы, маркизъ, часто посѣщали, бывало ихъ во Флоренціи, и баронъ вообразилъ…
Маркизъ. — Какая глупость!
Калабръ. — Онъ былъ увѣренъ, что вы пріѣхали сюда не за чѣмъ другимъ, какъ только, чтобъ ухаживать за ними.
Маркизъ. — Ну?
Калабръ. — И это его досадовало.
Маркизъ. — Очень-жаль. Но странно, что онъ готовъ на ней жениться и предполагаетъ ее способною… Какой же глупецъ этотъ баронъ.
Беттина. — Стефани! не забывайте, что я его любила.
Маркизъ. — Это правда. Виноватъ. У меня нѣтъ вашихъ причинъ щадить его. Итакъ, любезный Калабръ, ты говоришь, что ко мнѣ ревновали?
Калабръ, — Да, сударь
Маркизъ. — Въ-самомъ-дѣлѣ? Да это меня радуетъ; я помолодѣлъ — Ко мнѣ ревнуютъ! (Послѣ нѣкотораго молчанія). Впрочемъ, хорошо! онъ правъ. Послушайте, Беттина: вы любили, вы обмануты, вы сдѣлали неудачный выборъ и за это наказаны. Досадно, но это случается со многими честными людьми, или, лучше, съ ними то это и случается. И если вы хотите наказать этого обманщика, я къ вашимъ услугамъ. У меня неслишкомь-легки ноги для вальса, но онѣ, слава Богу, еще довольно-крѣпки, чтобъ выдержать ударъ шпаги, и я былъ бы въ восторгѣ, еслибъ могъ возвратить этому господину тотъ ударь, который нѣкогда получилъ за васъ.
Беттина. — Другъ мой…
Маркизъ. — Если же, напротивъ (что, по моему мнѣнію, будетъ гораздо-лучше), вы въ-состояніи терпѣть, скажу даже, если вы будете столько благоразумны, что предоставите ваше горе попеченію всеобщаго врача — времени, то я предлагаю вамъ себя навсегда
Беттина. — Вы, Стефани?
Маркизъ. — Я, не сегодня, не завтра, и не черезъ полгода, но когда вамъ будетъ угодно, если только это когда-либо можетъ вамъ быть пріятно, когда вы успокоитесь, выздоровѣете, сдѣлаетесь самими-собою, то-есть веселою, милою, очаровательною. Если заживетъ, рана, которую нанесъ вамъ этотъ неблагодарный, повторяю — я на всю жизнь къ вашимъ услугамъ. Говорятъ, что я хочу за вами ухаживать — это правда; говорятъ, что я любилъ васъ — и это правда; что я люблю васъ до-сихъ-поръ — и это совершенная истина. Я долженъ быль бы, три года назадъ, сказать вамъ то, что говорю теперь, и буду повторять вамъ это всю жизнь.
Беттина. — Если вы говорите съ такой прямотою, то и я не уступлю вамъ въ искренности. Отвѣчать тотчасъ на ваше предложеніе я не могу…
Маркизъ. — Отложите на какое угодно время.
Бегтина. — Но я могу и хочу сказать вамъ въ эту же минуту, что ваши слова произвели въ моемъ сердцѣ самое отрадное чувство посреди тоски, которая его терзаетъ. И зачѣмъ скрывать, Стефани? Я счастлива, что міръ не опустѣлъ еще совершенно для меня, и что если встрѣчаешь въ немъ иногда обманъ и вѣроломство, то на томъ же самомъ пути встрѣчаешь и вѣрную дружескую руку. Я это знала, но позабыла въ ту минуту, когда мнѣ такъ низко измѣнили. Вы мнѣ напомнили объ этомъ, и я вамъ очень-благодарна.
Маркизъ. — Не-уже-ли вы можете сомнѣваться, что васъ любятъ?
Беттина. — Нѣтъ, я вѣрю вашимъ словамъ; но вы не подумали объ одномъ обстоятельствѣ. Знаете ли вы, съ кѣмъ говорите?
Маркизъ. — Съ прелестнѣйшею женщиною, какую только знавалъ я.
Беттина. — Подумайте вотъ о чрмъ, маркизъ: я въ отчаянномъ положеніи. Мнѣ нанесенъ ударъ, который сперва уничтожилъ совершенно меня. Теперь я начинаю оправляться, но не знаю еще, какъ продолжать мнѣ свою жизнь.
Маркизъ. — Не унывайте
Беттина. — Да, я не знаю еще. Хладнокровно обсудивъ всёе что произошло со мною — не буду васъ обманывать — я не вижу для себя ни лекарства, ни надежды. Я теряю любимаго человѣка. Что же мнѣ послѣ этого дѣлать? Такъ ли. Калабръ? Чѣмъ больше размышляю, тѣмъ вижу яснѣе, что для меня не осталось никакой жизни. Я ничего не хочу дѣлать, хочу только плакать. И этому обломку, этому призраку моей личности, этой маскѣ, прикрывающей слезы, вы предлагаете руку? (Плачетъ).
Маркизъ. — Да! я никогда не попрошу насъ отереть эти слезы. Я такъ уважаю вашу горесть, что никогда не рѣшусь развлекать васъ. Но время все перемѣнить, и позвольте мнѣ окончить свою мысль, хоть она и непріятно поразитъ васъ въ эту минуту. Вы говорите, что для васъ не осталось никакой жизни? Нѣтъ, остался для васъ образъ жизни, и именно тотъ, который составлялъ наше наслажденіе и пашу славу!.. Вы воротитесь на театръ.
Беттина. — Вы думаете?
Маркизъ. — Отчего же нѣтъ? Не-уже-ли вамъ странно слышать, что я, предлагая вамъ руку, говорю о вашемъ возвращеніи на сцену? Я помню, какъ вы говорили, что, выйдя замужъ, намѣрены навсегда отказаться отъ сцены; и я, кажется, отвѣчалъ вамъ, что я съ этимъ не согласенъ и что это не въ моемъ вкусѣ. Развѣ можно противиться своему таланту? Достанетъ ли у насъ на это силы, и имѣете ли вы. наконецъ, на это право? Не-уже-ли вы думаете, что, побывавъ въ странѣ музъ, такъ и сдѣлаетесь баронессою или маркизою? Нѣтъ! Природа говоритъ свое, и, волею-неволею, надобно ея слушаться Развѣ поэтъ сочиняетъ стихи или музыкантъ пѣсни, какъ кандитеръ конфекты? Когда мнѣ говорятъ, что Россини замолчалъ навсегда, я этому никогда не вѣрю. И вы, Беттина, также никогда не умолкнете. Сила и энергія къ вамъ возвратятся; вы явитесь на сценѣ, и я займу свой уголокъ у своего любимаго кенкета. Вы снова увидите взволнованную, внимательную толпу, которая слѣдитъ за малѣйшими вашими движеніями и дышетъ вмѣстѣ съ вами — увидите преданный вамъ оркестръ — старыхъ диллетантовъ, стучащихъ палками — молодыхъ франтовъ, которые раздираютъ, въ жару апплодисментовъ, бальныя свои перчатки — прелестныхъ дамъ, въ раззолоченныхъ ложахъ, которыя, повинуясь голосу генія, бросаютъ на сцену свои душистые букеты. Все это ждетъ васъ, сожалѣетъ о васъ, зоветъ васъ… Ахъ, я наслаждался нѣкогда вашимъ торжествомъ, потому-что ваша дружба дѣлала меня вашимъ участникомъ. Что же будетъ со мною, когда вы будете моею?
Беттина (которой печаль мало-по-малу ослабѣваетъ по мѣрѣ того, какъ она слушаетъ маркиза).-- Ахъ, Стефани!.. Это не возможно.
Маркизъ. — Не спѣшите, не спѣшите. Объ одномъ этомъ васъ прошу. (Цалуетъ ея руку.)
Нотаріусъ (выходя изъ павильйона).-- Господинъ Калабръ!
Калабръ. — Ахъ, это вы?
Нотаріусъ. — Вино все вышло, а я до-сихъ-поръ не вижу будущихъ супруговъ. Мнѣ пора въ городъ.
Калабръ (указывая ему на Беттину, которой рука остается въ рукѣ маркиза).-- Обождите, обождите немножко.