(Сія новая историческая повѣсть Госпожи Жанлисъ лучше многихъ романическихъ сказокъ ея.)
Щастливъ Монархъ, умѣющій заслуживать краснорѣчивую хвалу великихъ Писателей! Еще блаженнѣе тотъ Государь, котораго славятъ языкомъ простымъ и неискуснымъ! Похвалы, гремящія въ Академіяхъ и Лицеяхъ, не слышны внѣ городовъ. Остроумныя рѣчи и прекрасные стихи не удивятъ никогда многочисленныхъ жителей сельскихъ, и не могутъ имъ бытъ даже растолкованы; земледѣльцы не умѣютъ цѣнитъ творенія Генія: они умѣютъ только чувствовать благодѣяніе. Блескъ геройства не ослѣпляетъ ихъ: они его не видятъ. Не земледѣльцы, не пастыри даютъ Царямъ имя Великихъ; но только они могутъ называть ихъ Добрыми или Отцами народа. Сіи люди простодушные судятъ о Государѣ по ихъ состоянію, и дѣлаютъ его безсмертнымъ своею благодарностію. Они не сочиняютъ похвальныхъ словъ; не вырѣзываютъ на мѣди и на золотѣ; не умѣютъ даже и писать — но ихъ стонъ или благословеніе доходитъ до потомства вѣрнѣе книгъ и монументовъ, разрушаемыхъ временемъ, истребляемымъ войною. Статуя Генрика IV разсыпалась подъ ударами варваровъ; но еще слышенъ гласъ народный, благословляющій память его. Ничто не можетъ заглушитъ сего священнаго гласа, умилительнаго или страшнаго. Онъ есть вѣчный органъ истины; его слушаетъ Историкъ, и въ немъ заключается особенная исторія Царей добрыхъ, которая лучше всего изображаетъ ихъ. Въ сихъ народныхъ преданіяхъ забыты подвиги великіе и славные, но въ цѣлости сохранены дѣла человѣколюбія и добродушія. Довольно для нашей любви сердечной; a что безъ любви удивленіе? Чувство безплодное и нерѣдко бѣдственное, ибо оно почти всегда раждаетъ зависть и злобу. Великимъ людямъ всего нужнѣе добродушіе: естьли они не плѣняютъ сердецъ, то бываютъ предметомъ несправедливости и злословія.
Генрикъ IV былъ великъ и любимъ. Онъ насладился рѣдкимъ щастіемъ въ свѣтѣ: полною славою (ибо любовь не имѣетъ зависти и не оспориваетъ достоинствъ); заслужилъ имя Великаго, и народъ именовалъ его добрымъ своимъ Генрикомъ. Малербъ и Вольтеръ славили Героя, a сельскіе жители еще и нынѣ, Въ праздничные дни, поютъ веселую пѣсню; сочиненную для него ихъ предками… Не могу ли и я присоединитъ слабаго голоса моего къ голосамъ сельскимъ? Для изъясненія любви и благодарности талантъ не нуженъ: надобно только чувствовать и любитъ.
Генрикъ IV, будучи Королемъ Наварскимъ, видѣлся въ Сен-Мексанѣ съ тещею своею, Екатериною Медицисъ, которая вмѣстѣ съ его супругою, Маргаритою Валуа, требовала, чтобы онъ удалилъ отъ Двора д’Обинье, насмѣшливаго, злословнаго и не рѣдко тщеславнаго, но умнаго, храбраго, чувствительнаго, душевно привязаннаго къ Королю и всегда имъ недовольнаго. Политика заставляла тогда Генрика уважать Екатерину; однакожъ ему не хотѣлось согласиться на ея требованіе. Что сдѣлалъ вамъ бѣдный д’Обинье? говорилъ онъ. — «Что сдѣлалъ? написалъ ѣдкую сатиру на меня и дочь мою.» — Не удивляюсь. — «По чему же?» — По тому что онъ на всѣхъ пишетъ сатиры: y него такой вкусъ. — «Прекрасное извиненіе!» — Развѣ д’Обинье не бранилъ меня за то, что я въ знакъ дружбы подарилъ его своимъ портретомъ? Другой не зналъ бы, какъ благодаритъ Короля за такую милость; a стихотворецъ нашъ отплатилъ мнѣ эпиграммою. Въ другой разъ, будучи въ моей спальнѣ вмѣстѣ съ Лафорсомъ, и думая, что я сплю, онъ сказалъ въ полголоса: Генрикъ есть самой неблагодарной человѣкъ въ свѣтѣ. Лафорсъ не вслушался, и спросилъ, что онъ говоритъ? Я приподнялъ голову и повторилъ слова его. Д’Обинье испугался; но мы остались друзьями" — «Какъ можете терпѣть такую наглую дерзость?» — Онъ нѣсколько разъ хотѣлъ умереть за меня. Любовь и почтеніе не перемѣняютъ характера: онъ ядовитъ на словахъ, но любитъ меня сердечно. — «А насъ ненавидитъ. Дозволите ли подданному явно смѣяться надъ вашею супругою и тещею? Однимъ словомъ, я требую, чтобы вы сослали его» — Не могу отказать Вашему Величеству; но…. «Требую непремѣнно.» — Признаюсь, что я не люблю ссылки. Не лучше ли хорошенько побранить его, a тамъ — простить? — «Простить? какая слабость!» — Что дѣлать? сердце мое любитъ прощать. — «Надобно обуздывать сердце.» — Для чего же не наслаждаться такимъ истинно царскимъ удовольствіемъ". — «Не льзя царствовать тому, кого не боятся.» — Не должно царствовать тому, кого не любятъ" — "Однимъ словомъ, хотите ли исполнитъ волю мою? сказала Екатерина съ великою досадою и съ повелительнымъ видомъ… Генрикъ задумался, и черезъ минуту отвѣчалъ: "Ваше желаніе исполнится. Завтра объявлю торжественно, что д’Обинье удаленъ отъ Двора…. Королевы обрадовались; изъявили Генрику живѣйшую благодарность, соразмѣрную ихъ ненависти къ д’Обинье, и въ тотъ же денъ уѣхали изъ Сен-Мексана.
На другой денъ, послѣ обѣда, Король въ присутствій всѣхъ знатныхъ сказалъ бѣдному д’Обинье, что Королевы на него жалуются, и что онъ приказываетъ ему немедленно оставитъ Дворъ. Д’Обинье изумился — минуты черезъ двѣ вышелъ изъ залы, будучи внѣ себя отъ досады — возвратился домой, велѣлъ людямъ своимъ готовиться къ отъѣзду и бросился на кресла… «Таковы Государи!» думалъ онъ въ своемъ огорченіи: «можноли вѣритъ любви ихъ? А Генрика еще хвалятъ 5 называютъ добродушнымъ, твердымъ!.. Онъ таковъ же, какъ и другіе!.. A я любилъ его!… Вчера онъ ласкалъ меня, a нынѣ выгналъ, и еще въ присутствіи всего Двора!… И единственно для того, что двѣ женщины, которыхъ онъ не любитъ и презираетъ, хотятъ моей ссылки!.. Развѣ надобно для сохраненія его милости, хвалитъ Варѳоломеевское кровопролитіе и поведеніе недостойной Маргариты, которая дѣлаетъ стыдъ и безчестіе супругу?… Не самъ ли Генрикъ изъявлялъ мнѣ свое омерзѣніe къ жестокосердію злобной и властолюбивой тещи своей? не открывалъ ли мнѣ за тайну, что хочетъ развестись съ Маргаритою?… A теперь вѣрнѣйшимъ подданнымъ и другомъ своимъ жертвуетъ ненависти сихъ Королевъ, его извѣстныхъ непріятельницъ?.. Нѣтъ, онъ никогда не любилъ меня!.. A кто могъ бы вообразитъ, что подъ видомъ такого любезнаго добросердечія, такой благородной откровенности, гнѣздится лукавство и притворство?»
Въ сію минуту явился посланный отъ Короля, сказать удивленному д’Обинье, что Генрикъ желаетъ ночью съ нимъ видѣться. Онъ былъ въ душѣ своей такъ озлобленъ, что сіе странное повелѣніе казалось ему знакомъ новаго нещастія. Гордый д’Обинье вообразилъ, что Королб хочетъ лишитъ его свободы, но не смѣетъ на то отважиться днемъ. Ему пришло на мысль спастись бѣгствомъ; однакожъ, подумавъ, д’Обинье рѣшился исполнитъ Королевскую волю и внутренно хвалился такою смѣлостію. Въ восемь часовъ вооружился съ головы до ногъ; взялъ шпагу, кинжалъ и два пистолета; завернулся въ плащъ, вручилъ Небу судьбу свою и пошелъ. У Дворца ожидалъ его человѣкъ, который велѣлъ ему итти за собою, не говорилъ болѣе ни слова, и велъ д’Обинье по темнымъ, узкимъ коридорамъ. Сія таинственность увеличила его безпокойство; ужасныя мысли, пугая воображеніе, казались ему бѣдственнымъ предчувствіемъ. Скоро жалкому д’Обинье послышалось, что вооруженные люди идутъ къ нимъ на встрѣчу: онъ невольно затрепеталъ, остановился и выхватилъ пистолетъ… Вожатой, не примѣтивъ того, шелъ впередъ, и Герой нашъ остался одинъ въ коридорѣ; минуты черезъ двѣ, не видя никого, съ нѣкоторымъ стыдомъ спряталъ пистолетъ, и долженъ былъ итти ощупью. Проводникъ возвратился къ нему съ факеломъ, и ввелъ его наконецъ въ комнаты. Генрикъ встрѣтилъ его съ распростертыми объятіями и засмѣялся. Д’Обинье долженъ былъ стыдитъся своихъ подозрѣній, взглянувъ на веселое лицо Короля. "Не правда ли, другъ мой, " — сказалъ ему Генрикъ — «что тебя вели сюда какъ щастливаго любовника?» …Ваше Величество! отвѣчалъ д’Обинье; я щастливѣе всѣхъ любовниковъ на свѣтѣ, видя, что Государь не лишилъ меня своей милости. — «Ты конечно угадалъ истину, сказалъ добродушный Монархъ: вдовствующая Королева ненавидитъ тебя; надлежало исполнитъ ея требованіе или поссориться съ нею: чего не льзя мнѣ теперь сдѣлать безъ великой опасности для всѣхъ друзей нашихъ. И такъ я далъ слово удалитъ тебя; она повѣрила, что могу жертвовать ей другомъ: не мудрено — Екатерина не знаетъ меня.» — Ваше Величество! весь Дворъ считаетъ меня въ немилости. — «Нѣтъ, Морней, Биронъ, Лафорсъ и Крильйонъ не повѣрили тому; за что я искренно благодаренъ имъ; они отдали справедливость и мнѣ и тебѣ. Заслуги твои начертаны въ моемъ сердцѣ: я знаю цѣну вѣрности. Любезной другъ! мы всякой вечеръ будемъ видѣться; ты долженъ ночевать у меня, а днемъ скрываться. Это продолжится мѣсяцевъ шесть, послѣ чего снова явишься при Дворѣ.» — И такъ Ваше Величество увѣрены, что не начнете войны прежде шести мѣсяцевъ? Въ противномъ случаѣ никакая ссылка не помѣшаетъ мнѣ и въ день быть съ вами. Но чѣмъ же укоряетъ меня Королева? — «Великою нескромностію: ты искренно говорилъ объ ней.» — Ей надлежало бы извинитъ меня. Люди, которые служатъ Вашему Величеству, привыкли говоритъ истину. — «Мнѣ можно безъ досады слушать ее; но она весьма оскорбительна для Государей малодушныхъ. Д’Обинье! будь осторожнѣе, оставь въ покоѣ Королеву. Эпиграммы ничего не доказываютъ. Одна страница Исторіи, хладнокровно написанная, изобразитъ Екатерину лучше всѣхъ ѣдкихъ сатиръ твоихъ.»
Д’Обинье, тронутый милостію Короля своего, могъ воспользоватъся его мудрымъ наставленіемъ и далъ слово отказаться отъ стиховъ — то есть, отъ сатиръ всегда колкихъ, но часто неосновательныхъ.
Д* Обинье ночевалъ во Дворцѣ. Генрикъ привелъ его въ замѣшательство, спросивъ, для чего онъ такъ страшно вооружился? Ему оставалось выдумать басню, которой Генрикъ повѣрилъ. Сія тайность забавляла ихъ обоихъ, украшая дружбу главною прелестію любви. Но дни были не очень веселы для бѣднаго д’Обинье: ему надлежало проводитъ ихъ въ уединеніи. Король писалъ къ нему записки и присылалъ куропатокъ, имъ застрѣленныхъ, но такая милость не разгоняла его скуки. Мѣсяца черезъ два узнавъ, что прекрасная дѣвица Лезе пріѣхала въ окрестности Мексана, онъ выпросилъ y Генрика дозволеніе ѣхать къ ней, и явился въ домѣ ея въ видѣ изгнанника, давъ Королю обѣщаніе никому не открывать ихъ тайны. Дѣвица Лезе была сирота, богата, молода и зависѣла отъ Г. Рошфуко, своего опекуна и родственника. Д’Обинье любилъ ее страстно; не зналъ, какъ она расположена къ нему, и съ горестію увидѣлъ совмѣстника, опаснаго своею молодостію, красотою, знатностію и богатствомъ. Дампьеръ (такъ назывался сей любовникъ) веселилъ дѣвицу Лезе блестящими праздниками. У д’Обинье не было денегъ; никто не хотѣлъ датъ ихъ въ займы бѣдному изгнаннику. Въ сей крайности онъ написалъ къ Генрику, который немедленно прислалъ ему большую суму, и сказалъ въ отвѣтѣ, что другъ его не долженъ уступать въ пышности Дампьеру. Д’Обинье далъ великолѣпный балъ, на которомъ дѣвица Лезе казалась отмѣнно веселою. Ободренный любовникъ торжественно потребовалъ руки ея; но Г. Рошфуко отказалъ ему, говоря, что онъ никогда не выдастъ племянницы за изгнанника. Сверхъ того опекунъ считалъ великія его издержки мотовствомъ, смѣшнымъ и неизвинительнымъ для человѣка, которому уже не льзя надѣяться на милость Двора. Пылкой д’Обинье въ досадѣ и ревности хотѣлъ драться съ опекуномъ и совмѣстникомъ; но между тѣмъ вздумалъ изъясниться съ дѣвицею Лезе. Не имѣя надежды, и воображая, что Дампьеръ ей нравится, онъ рѣшился бытъ смѣлымъ. Дѣвица Лезе, удивленная его тономъ; смотрѣла на него и молчала. «Разумѣю это безмолвіе, говорилъ д’Обинье: я не имѣю щастія вамъ нравиться. Женщины любятъ красавцевъ, нѣжность, ловкость, способность къ музыкѣ, искусство танцовать» ……. Вы описываете Дампьера? спросила съ улыбкою дѣвица Лезе…. «Догадка ваша не удивляетъ меня, отвѣчалъ д’Обинье съ сердцемъ: легко узнать портретъ любовника.» — Правда, что Дампьеръ гораздо лучше васъ лицомъ. — «Боже мой! кто съ вами не согласится? Знаю, что его красота едва ли уступаетъ вашей собственной; по крайней мѣрѣ онъ самъ вѣрно такъ думаетъ.» — Естьли я люблю Дампьера, то безъ сомнѣнія никто не осудитъ меня: онъ хорошъ и добронравенъ. — «Но я не похвалю умной женщины, которая выберетъ глупца.» — Дампьеръ конечно не пишетъ сатиръ, за то онъ не въ ссылкѣ, и не имѣетъ враговъ. — «Это слово гораздо ядовитѣе всѣхъ бранныхъ стиховъ моихъ. Какъ! вы можете укорятъ меня нещастіемъ? — Имѣю на то основательныя причины. Такъ, государь мой, ссылка ваша кажется мнѣ виною. — „Какое великодушіе!“ — Всего же непростительнѣе быть насмѣшливымъ, злоязычнымъ. — „Еще лучше!“ — Выслушайте меня до конца. Скажу еще, что одна безразсудная можетъ любить такого страннаго, надменнаго, грубаго человѣка, какъ вы. — „Мнѣ кажется, что вы могли бы избавиться отъ меня и безъ этой ужасной брани.“ — Къ нещастью, я не хочу отъ васъ избавиться! — „Какъ?“ — У меня дурной вкусъ: я безразсудна, и предпочитаю васъ доброму, прекрасному, любезному Дампьеру. — „Вы шутите надо мною!“ — Какъ бы хотѣла шутитъ!… Д’Обинье бросился на колѣни передъ нею…» Я увѣрена, сказала она, что признаніе мое не удивляетъ васъ. Вы безъ сомнѣнія думаете, что сердце мое отдаетъ вамъ одну справедливость. — Нѣтъ, нѣтъ! отвѣчалъ съ жаромъ д’Обинье: даръ любви есть всегда безцѣнное благодѣяніе!….
Д’Обинье, увѣренный въ склонности взаимной, еще болѣе влюбился въ дѣвицу Лезе; но Г. Рошфуко былъ непреклоненъ, a бракъ не могъ совершиться безъ согласія опекуна. Д’Обинье снова обратился къ Генрику, который, вмѣсто отвѣта, написалъ прекрасное, ласковое письмо къ дѣвицѣ Лезе, увѣряя, что ея любовникъ есть одинъ изъ первыхъ друзей его. Она обрадовалась не менѣе д’Обинье, который до глубины сердца былъ тронутъ милостію Государя: ибо Генрикъ дозволялъ показать сіе письмо опекуну. Въ восторгѣ своемъ д’Обинье разсказывалъ многіе случаи въ доказательство Генрикова добродушія. «Однажды (говорилъ онъ) будучи безъ всякой основательной причины недоволенъ королемъ, я написалъ къ нему грубое письмо, въ тотъ же денъ удалился отъ Двора, и шестъ мѣсяцевъ сердился на моего благодѣтеля. Но мнѣ грустно было жить безъ него. Отъ скуки я моталъ, вошелъ въ долги; не могъ заплатить ихъ и попался въ темницу. Король узналъ о томъ, и не имѣя денегъ, заложилъ брилліянты супруги своей, чтобы какъ можно скорѣе меня выкупитъ.»
Дѣвица Лезе съ торжествомъ вручила опекуну письмо Королевское; но, къ чрезмѣрному ея изумленію, Г. Рошфуко не хотѣлъ вѣритъ, чтобы Король могъ съ такимъ жаромъ говоритъ о любви своей къ человѣку, имъ отъ себя удаленному. Д’Обинье вспыхнулъ отъ гнѣва, узнавъ, что его называютъ сочинителемъ подложныхъ писемъ, и слѣдуя своему нраву, клялся застрѣлитъ Г. Рошфуко; но дѣвица Лезе уговорила его взятъ терпѣніе на два дни, и немедленно отправила курьера къ Генрику. Сен-Мексанъ былъ только въ шести миляхъ отъ города, въ которомъ она жила.
На другой денъ Г. Рошфуко, желая разлучитъ свою воспитанницу съ д’Обинье, повезъ ее за городъ къ одному родственнику. Дампьеръ вызвался ѣхать съ ними.. Зная склонность дѣвицы Лезе, онъ не думалъ уже ей нравиться, но не хотѣлъ показывать, будто страшится злобы совмѣстника, и для того все еще игралъ ролю влюбленнаго. Ввечеру они возвращались домой. Дѣвица Лезе была въ горестной задумчивости. Она не имѣла отвѣта отъ Генрика и боялась, чтобы д’Обинье, лишась надежды, не вызвалъ на поединокъ Г. Рошфуко; терзалась раскаяніемъ, что вошла въ такое обязательство безъ согласія родственниковъ, чувствовала всю безразсудность молодыхъ людей, которые не умѣютъ предвидѣть гибельныхъ слѣдствій неосторожности.
Подъѣхавъ къ дому, дѣвица Лезе съ изумленіемъ увидѣла, что онъ великолѣпно освѣщенъ, и вздумала, что Г. Рошфуко или Дампьеръ приготовилъ для нее праздникъ; но опекунъ съ искреннею досадою увѣрялъ, что такая глупость не свойственна лѣтамъ его; a Дампьеръ говорилъ, что онъ могъ бы сдѣлать ее только для женщины, расположенной платитъ ему за любовь любовью. Вошедши въ домъ, еще болѣе удивились: онъ былъ прекрасно убранъ и наполненъ знаменитыми гостями, которые сказали, что ихъ пригласили на балъ именемъ дѣвицы Лезе. Въ отсутствіе Г. Рошфуко явилось съ разныхъ сторонъ множество художниковъ и работниковъ для украшенія комнатъ, вмѣстѣ съ великимъ числомъ музыкантовъ. Опекунъ думалъ, что сія забава вымышлена расточительнымъ д’Обинье, тихонько бранилъ свою воспитанницу, принималъ гостей весьма неохотно и не могъ скрытъ внутренней досады. Дѣвица Лезе безпокоилась и не знала, что думать; но была уже грустна менѣе прежняго, ибо концертъ и балъ не могли казаться ей дурнымъ предзнаменованіемъ. Дампьеръ смѣялся, шутилъ и готовился танцовать во всю ночь; онъ просилъ гостей въ залу, усадилъ всѣхъ дамъ и велѣлъ играть оркестру. Въ сію минуту съ великимъ стукомъ растворились двери: вошелъ человѣкъ въ сапогахъ и съ хлыстомъ въ рукѣ — онъ верхомъ проскакалъ шестъ милъ, одинъ, безъ отдыху — это былъ Генрикъ IV!…
Явленіе Государя любимаго и славнаго, произвела волненіе въ залѣ; всѣ встали изъ почтенія, и для того чтобы смотрѣть на Генрика. Дѣвица Лезе закраснѣлась, невольно воскликнула отъ радости и заплакала. Хозяинъ съ робостію приближился къ Королю. Генрикъ остановился и громко сказалъ ему: «Господинъ Рошфуко! до меня дошли слухи, оскорбительные для д’Обинье. Я спѣшилъ уничтожитъ ихъ и спасти честь моего друга.» Общія рукоплесканія загремѣли въ залѣ, и дѣвица Лезе готова была упасть къ ногамъ сего несравненнаго Короля; но онъ взялъ за руку хозяина и вывелъ его въ другую горницу. Тамъ Г. Рошфуко, предупреждая волю Государя, сказалъ, что онъ готовъ выдать племянницу за д’Обинье. Генрикъ добродушнымъ и милостивымъ отвѣтомъ своимъ успокоилъ его совершенно. Призвали дѣвицу Лезе, которая съ чувствительностію изъявила Королю благодарность. Генрикъ свѣдалъ отъ ея посланнаго, что Г. Рошфуко вмѣстѣ съ нею хотѣлъ на другой денъ ѣхать за городъ: онъ воспользовался симъ случаемъ, велѣлъ сдѣлать въ ихъ домѣ всѣ нужныя приготовленія къ балу, и звать гостей именемъ дѣвицы Лезе; a курьера остановилъ въ Сен-Мексанѣ, чтобы онъ не открылъ его тайны.
Послали за д' Обинье, но не велѣли сказывать ему о пріѣздѣ Короля. Между тѣмъ возвратилисъ въ залу. Генрикъ былъ для всѣхъ любезенъ: плѣнялъ женщинъ своею веселостію, a мужчинъ ласкою. Дампьеръ, уже не печальный и даже влюбленный въ другую, бралъ искреннее участіе въ общей радости и безъ всякаго принужденія казался великодушнымъ. Д’Обинье явился, обратилъ на себя глаза всего собранія и съ радостнымъ изумленіемъ увидѣлъ Генрика, который, не смотря на тяжелыя шпоры свои, легко и пріятно танцовалъ съ дѣвицею Лезе. Страстный любовникъ, вѣрный другъ и подданный бросился къ ногамъ Государя. Король поднялъ его, обнялъ съ нѣжностію, и съ дозволенія опекуна сложилъ руки любовниковъ, въ знакъ вѣчнаго ихъ союза. Никто не могъ бытъ равнодушнымъ зрителемъ сего трогательнаго явленія, которое заставило всѣхъ еще живѣе чувствовать добродушіе Короля. Генрикъ пригласилъ гостей на свадьбу щастливаго д’Обинье, былъ на ней хозяиномъ, любезнымъ, привѣтливымъ и роскошнымъ. Всѣ ходили за нимъ; всѣ тѣснились вокругъ его, желая не себя показывать, но единственно видѣть и слушать Государя. Любовь принудила забытъ обряды и чины; удивлялись только его особѣ и характеру, которые затмѣвали самый блескъ Царскаго сана. Въ присутствіи Короля говорили объ немъ съ восторгомъ, не думая хвалитъ его
Двѣсти лѣтъ не прохладили сей любви пламенной, и внуки наши, подобно намъ, скажутъ, что такой Государь достоинъ былъ надѣтъ друзей и властвовать надъ французами.