ЛОШАДЬ.
правитьВъ селѣ Ивановѣ каждое утро раздавался церковный колоколъ, призывавшій прихожанъ на помины одного богатаго дворника.
— Слава богу, кумъ, говорилъ однажды дьячокъ, сидя у себя въ домѣ съ мужикомъ, за полштофомъ водки: — сорокоустъ конченъ, на мою часть досталось шесть рублей. Вонъ женѣ купилъ платокъ… У меня, кумъ, этого нѣтъ, чтобы я свою жену забылъ. Мы хоть иногда и ссоримся съ ней, а у насъ этихъ пустяковъ нѣтъ… Такъ, аль нѣтъ?
— Толковать еще! говорилъ пьяный мужикъ.
Жена дьячка стояла въ углу, показывала пономарихѣ платокъ и говорила:
— Право слово… какой нарядный… Французскій, каландрицкій..
— У меня теперь вотъ что на умѣ, кумъ: лошадку купить; у Акимки Занозы знаешь лошадь?
— Мерина-то? знаю…
— Ну, такъ я его хочу купить; вѣдь лошадка ничего? Шесть серебра я получилъ, да своихъ приложу — авось и осилю. Лошадь она сморёная; ну, да мы ее поправимъ… А у Акима теперь нужда: онъ раздѣлился и, пожалуй, уступитъ… Жена! заключилъ дьячокъ: — давай-ко намъ съ кумомъ ужинать, да пора спать.
Послѣ ужина дьячокъ долго толковалъ спавшему подлѣ него на полу куму о лошади, о томъ, какой былъ обѣдъ на помины и проч.
Въ самую полночь раздавался хриплый голосъ дьячка:
— Вдревлѣ люди, кумъ, ближе были къ Богу… Моисею явился Господь въ облакѣ; ну, а еслибы, говорю, и пришлось купить мерина… пятнадцать цѣлковыхъ я завсегда дамъ…
На другой день дьячокъ встрѣтилъ на улицѣ мужика Акима, ѣхавшаго въ телегѣ, остановилъ его и началъ:
— Здорово, Акимъ!
— Здорово, Семенычъ!
— Куда ѣдешь?
— Да къ куму за цѣпомъ… Вотъ тоже у Андрюхи надо взять пилу… строиться, братъ, хочу; вѣдь мы раздѣлились.
— Знаю, сказалъ дьячокъ:. — какъ это у васъ теперича пойдетъ въ одипочку-то?
— Какъ! отвѣчалъ мужикъ, плюнувъ съ телеги: — какъ, братецъ ты мой, ни пойдетъ, все же много слободнѣй будетъ.
— Вѣстимо слободнѣе; покрайности ссоры не будетъ.
— Такъ-то… съ размышленіемъ сказалъ мужикъ.
— Что тамъ! Извѣстно слободнѣе теперича будетъ.
— Какъ же, братецъ ты мой! много слободнѣе.
— Толковать стать!.. А что, Акимъ, продай-ко мнѣ свою лошадь.
— Эту-то? что жь? Пожалуй, купи. Мужикъ натянулъ веревочныя возжи, желая придать лошади приличный видъ, и повторилъ: — купи, пожалуй…
— А какъ цѣна?
— Да кто ее знаетъ!
— Вѣдь, небойсь, года-то великоньки, замѣтилъ дьячокъ, подходя къ мордѣ лошади.
— Лѣта! объ лѣтахъ не толкуй: три года лошади, хоть спроси… дитё лошадь…
— Лошадь битая…
— Знамо, лошадь безъ корму; какой она у насъ кормъ видитъ! Солома да солома… съ ней не разыграешься… А ты знаешь, какова ея мать была?
— Мать, лошадь была ничего… по заводу-то я маленько и тянусь; словно безъ норову лошади…
— Какой норовъ? Ты погляди ѣзду: ѣзда сибирная…
— Ну, какъ цѣна-то?
Мужикъ поглядѣлъ на лошадь и сказалъ: шестнадцать серебра.
— Нѣтъ, Акимъ, нынѣ на ярмаркѣ за эту цѣну такую ли купишь! Вонъ Ефремъ далъ двѣнадцать серебра лошадь-то… запрягай хоть въ Москву.
— Что Ахремъ?… Авось я видѣлъ и его лошадь: лошадь безъ живота.
— Добраго здоровья! сказало нѣсколько подошедшихъ мужиковъ: — аль лошадь торгуешь?
— Торгую.
— Много проситъ?
— Да проситъ дорого: шестнадцать серебра.
— Лошадка — ничего… сказалъ одинъ мужикъ: — маловата немножко, да посбита, а то ничего — лошадь…
— Лошадёнка — ничего…
— Эта лошадь — ничего… въ отъѣдъ пойдетъ: ишь у ней кожа-то, сказалъ одинъ, хватая въ горсть кожу: — не присохла къ ребрамъ…
— Не присохла, знамо! возразилъ Акимъ: — кожа добро!…
— А это знай, братъ, что лошадь ничего, замѣтилъ одинъ въ толпѣ: — ежели кожа не присохла къ ребру…
— Ну, что же, ребята? ладьте веселѣй!
— Да, что! Акимъ все дорожится.
— Да вѣдь какъ не дорожиться-то?
— Ну, Акимъ, отдавай за четырнадцать съ полтиной, и разговоръ весь… безобидно будетъ…
— То-то и есть, прибавилъ дьячокъ: — кто за нее больше дастъ? какъ бы поболяхнѣй была… а поведи сейчасъ на торгъ, десяти рублей не дадутъ.
— Не дадутъ.
— Отдавай, Акимъ!
— Отдавай, дурашка… да за магарычомъ посылай… авось у тебя есть еще лошадь…
Наконецъ лошадь была куплена. Дьячокъ привелъ ее къ себѣ домой и поднесъ пріятелямъ водки.
Дьячокъ былъ большой знатокъ въ лошадяхъ: ему стоило только взглянуть на любую лошадь, чтобы опредѣлить, чего она стоитъ, много ли на ней ѣздили, чѣмъ она испорчена и проч. А если дьячокъ покупалъ ее для себя, то, значитъ, это былъ конь безъ цѣны.
Купленная его лошадь была маленькая, шершавая, съ репейниками надо лбомъ и на гривѣ. Мужикъ никогда не кормилъ ее и какъ только откуда нибудь пріѣзжалъ на ней, то всегда бралъ хорошій кнутъ или шестъ и принимался отгонять ее отъ своего двора, будучи убѣжденъ, что лошадь, особенно голодная, сама обязана пріискивать себѣ кормъ. Ей не было еще двухъ лѣтъ, какъ она ходила въ боронѣ; въ началѣ третьяго года она уже пахала, возила становыхъ, прикащиковъ, солдатъ, и даже одинъ разъ была въ Москвѣ; ей неоднократно приходилось возить огромные воза по грязи, отъ чего она спотыкалась и падала въ оглобляхъ, и за это ее стегали по головѣ и по глазамъ; вслѣдствіе всего этого, плечи ея были обозжены (обтерты) хомутами, на крестцѣ была лысина, выбитая палками. А отъ природы она была кроткая и сносная лошадь…
Черезъ мѣсяцъ послѣ упомянутой покупки нельзя было узнать лошади: дьячокъ такъ раскормилъ ее, что когда онъ проѣзжалъ по селу, всѣ встрѣчные останавливались и говорили:
— Какъ ты думаешь? Онъ теперь не возьметъ за нее ста рублей…
— Охотникъ навернется, отдастъ и больше… такихъ лошадей поискать…
Иногда дьячокъ, нарочно останавливался среди мужиковъ, чтобы сильнѣе заинтересовать ихъ.
— Что, Семенычъ? — Я тебѣ тогда еще говорилъ: покупай это добро…
— Лошадка, Богъ дастъ, ничего… отвѣчалъ дьячокъ, сдерживая горячившагося мерина…
— А вѣдь ты теперь дешево не отдашь его?
— Дешево, не дешево, говорили другіе мужики, боясь при дьячкѣ хвалить лошадь, чтобы не сглазить ее: — а цѣну, какую слѣдуетъ, возьметъ — и шабашъ!
— Былъ бы товаръ, а купецъ будетъ, возражалъ дьячокъ и пускалъ лошадь во всю рысь.
Наступила зима. Дьячокъ задумалъ везть на продажу въ губернію возъ хлѣба. Въ день отъѣзда онъ свилъ здоровыя завертки, вычинилъ шлею и отпустилъ въ хомутѣ упои. Послѣ обѣда онъ насыпалъ въ сани возъ ржи и былъ на-чуку, поговаривая съ своей женой о томъ, какъ она должна вести себя въ его отсутствіе.
При наступленіи ночи, дьячокъ вышелъ на улицу запрягать лошадь. На небѣ были звѣзды и ярко свѣтилъ мѣсяцъ; на дорогѣ скрипѣлъ снѣгъ подъ ногами прохожаго… Дьячокъ натянулъ супонь у хомута, ловко подхватилъ черезсѣдѣлень, завозжалъ лошадь и отошелъ всторону — полюбоваться упряжью: Оглоблей нельзя было пошевельнуть, дуга стояла крѣпко; но болѣе всего дьячка радовало большое брюхо лошади — признакъ, что лошадь сыта и нескоро протрясется. Онъ во еще любилъ утробистыхъ лошадей, какъ истинный хозяинъ.
Пришедши въ избу, дьячокъ обвязалъ платкомъ свой воротникъ и сказалъ женѣ: — Ну, все готово! Смотри же, карауль жеребенка, да не забудь поговорить свату Амельяну, чтобы онъ дугу-то принесъ, да цѣлковый рубль денегъ: молъ, докуда ждать?… ужь и такъ два года прошло…
Дьячокъ простился съ женой и поѣхалъ.
Дьячиха думала, думала, стоя съ ночникомъ среди избы: что ей теперь дѣлать? Она почувствовала себя какъ-то заново. Мужъ пріѣдетъ по-крайней-мѣрѣ черезъ недѣлю, и каково! она теперь совершенно свободна… Ей приходило въ голову послать вина купить и гостей зазвать, но все это наконецъ не понравилось ей — именно потому, что узнаютъ про это сосѣди. Она кончила на томъ, что рѣшилась пройти посидѣть къ кумѣ пономарихѣ.
Дьячокъ ѣхалъ цѣлую ночь. При малѣйшей горкѣ онъ слѣзалъ съ возу; при небольшомъ раскатѣ упирался руками въ сани, боясь, чтобы лошадь не ободрала себѣ ногъ оглоблями; онъ ни разу не стегнулъ ея кнутомъ. При видѣ силы и ловкости, съ которыми лошадь выхватывала изъ ухабовъ возъ, дьячка обнимало какое-то высокое чувство…
Дьячокъ благополучно съѣздилъ въ губернію. Возвращаясь домой, на второй уже станціи онъ замѣтилъ, что какіе-то два мѣщанина на парѣ лошадей слѣдятъ за нимъ. Дорога была старая, глухая; дьячокъ, какъ человѣкъ опытный, понялъ, что незнакомцы преслѣдуютъ его недаромъ… дѣло было къ вечеру.
— Эй, почтенный! заговорили мѣщане: — ты чей?
Пришла деревня, и дьячокъ поторопился въѣхать на постоялый дворъ. Онъ разсказалъ о мѣщанахъ дворнику, который ему хорошо былъ знакомъ.
— У насъ тутъ не очень покойно, говорилъ дворникъ: — надняхъ у ямщика увели тройку лошадей — и слѣдъ простылъ.
Ночь прошла. Еще не разсвѣтало, а дьячокъ началъ собираться въ дорогу.!
— Повремени, Семенычъ, останавливалъ его дворникъ: — успѣешь… дай разсвѣтетъ…
— На улицѣ скрипятъ сани… народъ поѣхалъ, сказалъ дьячокъ.
Стало свѣтлѣть; дворникъ все еще не пускалъ дьячка. Наконецъ разсвѣло совсѣмъ, и дьячокъ запрягъ лошадь.
Проѣхавъ деревню, дьячокъ оглянулся назадъ и увидалъ ту же самую пару, которая ѣхала за нимъ наканунѣ.
Онъ началъ постегивать лошадь; пара не отставала.
— Почтенный! крикнулъ одинъ мѣщанинъ: — нѣтъ ли табачку понюхать?
— Я не нюхаю.
Погоня продолжалась; отъ лошадей валилъ паръ; коренная лошадь мѣщанъ начала ужь бить ногами сани дьячка… Онъ почувствовалъ, что дѣло его плохо и со всего плеча принялся погонять свою лошадь.
Минутъ пять продолжалась погоня; наконецъ Фигуры мѣщанъ стали исчезать въ снѣжной пыли…
Дьячокъ проѣхалъ какую-то деревушку и свернулъ всторону, къ лѣсу… Часа черезъ полтора онъ былъ уже дома.
— Жена! ступай, отпрягай лошадь, сказалъ онъ, входя въ избу: — что-то мнѣ нездоровится…
Вскорѣ пришла со двора жена и сказала:
— Семенычъ! лошадь твоя такъ и упала въ оглобляхъ…
— Не замай ее! Она, должно, издохнетъ…
Но лошадь осталась жива и черезъ недѣлю опять поправилась.
Судьбѣ, однако, не угодно было помириться съ дьячкомъ Въ одно утро дьячиха приблизилась къ печи и, дергая за рукавъ спавшаго дьячка, объявила, что его лошадь увели…
Послѣ долгихъ и тщетныхъ поисковъ дьячокъ по цѣлымъ днямъ сидѣлъ на печи въ глубокой грусти, мысленно сравнивая себя съ многострадальнымъ Іовомъ…
Года черезъ два дьячокъ увидалъ свою лошадь въ городѣ на ярмаркѣ: ея ребра были наружи; у ней не было ни хвоста, ни гривы, и одинъ глазъ былъ выщибенъ… Какой-то мѣщанинъ торговалъ ее на шкуру…
Дьячокъ только могъ узнать, что эта лошадь долго была на станціонномъ дворѣ, гдѣ и кончила свою дѣятельность.
— Говори послѣднее слово, сколько? кричали мѣщане, занося вверхъ руки.
— Сколько?
— Два съ полтиной!
— Три съ гривной!
— Хочешь ты, хватая за руку хозяина лошади, снимая шапку и взирая на небо, кричалъ одинъ мѣщанинъ: — хочешь два рубли шестьдесятъ пять? — и шабашъ! Авось я ее покупаю не на стойло, а на ножъ!…
— На ножъ, братъ? это первая лошадь! ну хочешь три?
— Сбавляй!
— Прибавляй… два семьдесять пять.
— Два семьдесять!
— Ладно! молись Богу!
Мѣщане стукнули по рукамъ и начали молиться. Вскорѣ лошадь была отведена въ стадо подобныхъ ей клячъ, назначенныхъ, какъ выражались мѣщане, на ножъ…
По ярмаркѣ раздавались крики и руготня торгашей, стукъ ложекъ и чашекъ, и уныло пѣтый нищими Лазарь.