Артур Кона Дойль.
Ловкий обман
править
Мы сидели с Гольмсом и непринужденно разговаривали о том и о сем. В середине разговора он протянул мне табакерку из старинного золота с большим аметистом на крышке. Эта драгоценная вещь не подходила к столь скромному образу его жизни и поэтому я не мог не обратить на это внимание.
— Я забыл, что не видал тебя уже несколько недель, — проговорил Гольмс. — Это маленький подарок князя К… на память о моем участии в деле «Ирены Адлер».
— А это кольцо? — спросил я и взглянул на бриллиант чудной воды, блестевший на его пальце.
— Я получил его от одного члена голландского королевского дома. Но поручение, данное мне было настолько щекотливого свойства, что я не могу доверить его даже тебе.
— Ты чем-нибудь в данное время занят? — спросил я с любопытством.
— Да, у меня теперь около двенадцати разных случаев, но особенно интересного ни одного нет. Обыкновенно незначительные случаи представляют самое обширное поле для наблюдений, а большие преступления обыкновенно отличаются большой простотой, так как чем значительнее преступление, тем яснее побудительная его причина. Может быть мне предстоит разобрать какой-нибудь интересный случай, так как, если я не ошибаюсь, сейчас ко мне явится клиентка.
Гольмс стоял у окна и смотрел на улицу. Я подошел к нему и увидал на той стороне улицы высокую даму в пышном меховом боа и в нарядной, кокетливо одетой шляпе с громадным красным пером. Она беспокойно и нерешительно поглядывала на наши окна, казалось, не знала идти ли ей вперед или назад и пальцы ее нервно теребили пуговицы перчаток. Вдруг она быстро перешла на нашу сторону и тотчас же раз дался резкий звук колокольчика.
— Я знаю эти симптомы — проговорил Гольмс и бросил свою сигару в камин. — Колебание, нерешительность у моего порога всегда указывают на любовную историю. Она хотела бы спросить совета, но ей неловко вмешать в ее чисто личное дело третье лицо. Но даже и здесь бывают некоторые различия. Если женщина тяжко оскорблена мужчиной, она действует решительно, звонит с силой, чуть ли не отрывает проволоку звонка. В данном случае мы имеем дело с сердечными невзгодами и дама, видимо, не столько взволнована, как опечалена. А, вот и она и наши сомнения будут сейчас рассеяны.
Гольмс еще произносил эти слова, как раздался стук в дверь, и грум доложил о мисс Мари Сутерланд, которая выплыла вслед за мальчиком.
Шерлок Гольмс приветствовал незнакомку с обычной любезностью, запер дверь предложил ей кресло и бросил на нее свой привычный испытующий, но вместе с тем как бы и рассеянный взгляд.
— Вы не находите, — спросил он, — что вам при вашей близорукости вредно писать на машине?
— Совершенно верно, мне это было вредно, — ответила она, — но теперь я знаю где помещаются буквы и поэтому пишу не смотря на шрифт.
Вдруг она поняла все значение его слов, она сильно испугалась и страх и удивление выразились на ее широком, добродушном лице.
— Вы уже слышали обо мне, мистер Гольмс, — воскликнула она, — иначе вам об этом неоткуда знать.
— Оставимте это, — проговорил со смехом Гольмс, — это мое дело. Я обыкновенно обращаю внимание на то, что ускользает от взглядов других. Если бы это было не так, вы не пришли бы ко мне за советом.
— Я пришла к вам, мистер Гольмс, по совету мистрисс Этречёй, ведь вы так скоро разыскали ее мужа, тогда как полиция и все считали его умершим. Ах, мистер Гольмс, если бы вы могли сделать то же самое для меня! Я не богата, но имею сто фунтов годового дохода, кроме того, что зарабатываю своим трудом. Я бы отдала все, чтобы только узнать, что сталось с мистером Госмером Ангелем!«
— Почему вы так заторопились идти ко мне? — спросил Шерлок Гольмс, сложил пальцы своим привычным жестом и взглянул на потолок.
Снова удивление выразилось на почти ничего не значащем лице молодой дамы.
— Да, я почти бегом вышла из дому, — ответила она, — потому что меня вывело из себя равнодушие, с которым мистер Виндибанк — мой отец — отнесся ко всему происшествию.
— Он не хотел идти в полицию, не хотел идти к вам и так как он упорно стоял на своем, говоря, что вся эта история не имеет никакого значения, то я наконец рассердилась, схватила шляпу и кофточку и направилась прямо к вам».
— Ваш отец? — спросил Гольмс, — конечно ваш отчим — ведь вы не носите его фамилии.
— Да, мой отчим. Я его называю отцом и все-таки это звучит очень комично, так как он только на пять лет и два месяца старше меня.
— Ваша мать еще жива?
— Жива и пользуется отличным здоровьем. Я конечно не была в восторге, мистер Гольмс, когда она вскоре после смерти отца вышла замуж во второй раз и притом за человека, который па пятнадцать лет моложе ее. Мой отец был купцом и оставить после своей смерти бойкое дело, которое моя мать продолжала вести при помощи мистера Гарди, главного приказчика. Когда же появился мистер Виндибанк, она должна, была продать дело, так как он был комиссионером по продаже вин. Они продали фирму за четыре тысячи семьсот фунтов стерлингов; будь жив мой отец он получил бы гораздо больше.
Я ожидал, что Шерлок Гольмс обнаружит нетерпение выслушивая от добродушной мисс эти не идущие к делу подробности, но к моему величайшему удивлению он выслушал рассказ с напряженным вниманием.
— Вы свой маленький капитал получили от отца? — спросил он.
— О нет, я получила его в наследство от дяди моего Неда. Он заключается в новозеландских акциях, приносящих 4½ %. Дядя оставил после себя две тысячи пятьсот фунтов, но я получаю только проценты с этой суммы.
— Пожалуйста, рассказывайте дальше, — проговорил Гольмс. — Так как вы получаете ежегодно кругленькую сумму в сто фунтов и кроме этого зарабатываете еще кой что, то понятно вы иногда, путешествуете для удовольствия и наслаждаетесь жизнью. Мне кажется, что можно даже отлично жить при годовом доходе в шестьдесят фунтов.
— Я могла бы жить и на меньшее, мистер Гольмс, но вы отлично понимаете, что раз я живу у родителей, то я не хочу быть им в тягость и поэтому они будут распоряжаться моими деньгами, пока я от них не уйду, конечно только до тех пор. Мистер Виндибанк получает по четвертям мои проценты и передает их матери, так как мне совершено довольно того, что я зарабатываю пишущей машиной. Я получаю по 2 пенса за страницу и в день работаю большей частью от пятнадцати до двадцати страниц.
— Вы мне очень подробно рассказали ваше положение, — заметил Гольмс. — Этот господин мой друг доктор Ватсон, и в его присутствии вы можете говорить совершенно откровенно. Пожалуйста расскажите нам о вашем знакомстве с мистером Госмером Ангелем.
Мисс Сутерланд покраснела и взволнованная затеребила края своей кофточки.
— Я в первый раз увидала его на балу газовых техников, — сказала она. — Мистер Виндибанк не хотел нас пустить на бал, он вообще не любит, когда мы уходим из дому. Он иногда приходит в ярость ото, того, что я отправляюсь на какую-нибудь экскурсию с воскресной школой. На этот раз я твердо решила, что поеду на бал, какое он имел право мне это запретить? Он объявил, что на этом балу будет неподходящее для нас общество, он утверждал, что мне нечего одеть, хотя я только два раза одевала свое новое лиловое плюшевое платье. Ничего бы не случилось, если бы моему отчиму не нужно было бы внезапно отправиться по делам во Францию. Тогда мы, мать и я с мистером Гарди, нашим прежнем старшим приказчиком, поехали на бал и там то я и встретила мистера Госмера Ангеля.
— Вероятно мистер Виндибанк не был этим очень доволен по своем возвращении из Франции?
— Вовсе нет, он ничуть не рассердился. Он смеялся, пожимал плечами и говорил, что совершено бесполезно отговаривать женщин от чего-нибудь, ибо все равно они всегда сделают так, как хотят.
— Так, так. Вы значит познакомились на балу с одним господином по имени Госмер Ангель.
— Да. Я познакомилась с ним в тот вечер, он сделал нам визит на следующий день, чтобы осведомиться о нашем здоровья и затем мы сговорились с ним, мистер Гольмс, то есть я встретилась с ним два раза, и мы отправились гулять. Затем, однако вернулся отец и мистер Ангель не мог уже больше бывать в нашем доме.
— Не мог?
— Да, вы знаете, отец этого не любит. Если бы дать ему волю, он никогда бы не принимал гостей. Он утверждает, что женщина должна довольствоваться тесным семейным кружком. Я сама с этим соглашалась и не раз говорила матери, что этого тесного семейного кружка мне как раз не достает.
— Что стало с мистером Госмером Ангелем? Он не пытался увидаться с вами?
— Отец должен был через неделю снова уехать во Францию и поэтому Госмер написал, что лучше всего это время не видеться. Писать друг другу мы могли совершенно свободно, и он писал мне каждый день. Я по утрам беру корреспонденцию у почтальона, так что отец о письмах ничего не узнал.
— Вы были к тому времени обручены с тем господином?
— Да, мистер Гольмс, мы обручились во время первой нашей прогулки. Госмер — мистер Ангель был кассиром одного торгового дома на улице Лиденголь --и…
— В каком именно торговом доме?
— К сожалению, я этого не знаю.
— Где же он жил?
— Он там и ночевал.
— И у вас нет его адреса?
— Нет, я знаю только, что он жил на улице Лиденголь.
— Куда вы адресовали ваши письма?
— До востребования в почтовое отделение. На место службы его он просил меня писем не посылать, потому что сослуживцы его смеялись бы над тем, что он получает письма от дамы. Я хотела писать ему на машине, как он это сам делал, но он не хотел об этом и слышать и заявил, что ему гораздо приятнее получать писаные от руки письма, что они гораздо естественнее и что читая эти письма не чувствуешь, что как будто между нами стоит машина. Вы из этого можете заключить, как он меня сильно любил и как он был деликатен даже в мелочах.
— Да, это ясно видно, — заметил Гольмс. — Я всегда особенную цену придаю таким мелким подробностям. Не помните ли вы каких-нибудь других незначительных мелочей, касавшихся личности мистера Госмера Ангеля?
— Он был очень робок, и выходил со мной гулять охотнее вечером, чем днем, так как он терпеть не мог, чтобы на него обращали внимание. Он вел себя очень благовоспитанно и корректно. У него был очень слабый голос, и он говорил мне, что эта слабость в голосовых связках осталась у него после болезни гланд, перенесенной им в детстве. Он обращал большое внимание на свои костюм и всегда был чисто и прилично одет. У него, как и у меня были слабые глаза, и он носил консервы.
— И что случилось, когда ваш отчим, мистер Виндибанк снова уехал, во Францию?
— Госмер снова явился к нам и предложил мне обвенчаться до возвращения отца. Он отнесся к этому очень серьезно, заставил меня положить руки на библию и поклясться, что я буду ему век верна, что бы ни случилось. Моя мать сказала, что он имеет право потребовать от меня такой клятвы, что она является только доказательством его горячей любви. Матери он сразу понравился при первом же знакомстве, и она любила его почти больше чем я. Когда они начали говорить о будущей нашей свадьбе, я заметила, что мы должны обождать этим до приезда отца. Но они сказали, что нам нечего обращать на него внимание, что он успеет узнать об этом и мать обещала поговорить с ним на этот счет. Мне это не особенно понравилось, мистер Гольмс. Мне казалось очень смешным просить разрешения моего отчима, бывшего только на несколько лет старше меня, но так как я терпеть не могу тайн, то я написала ему в Бордо и адресовала письмо Французской фирме, но письмо я получила обратно в день свадьбы.
— Значит он его не получил?
— Да, он как раз в то время уехал в Англию.
— Но во всяком случае это крайне неловкое совпадение! Вы были обвенчаны в церкви?
— Да, без всякой помпы. Венчание должно было происходить в церкви Спасителя, и затем после него назначен был завтрак в гостинице Панкрас. Госмер приехал за нами в экипаже, в который он усадил мать и меня, а сам он сел на первого попавшегося извозчика. Мы первые приехали к церкви и начали ждать Госмера. Скоро показался его извозчик, экипаж остановился у церкви, но никто из него не выходил. Когда же кучер слез с козел и открыл дверцы, в экипаже никого не оказалось. Кучер не понимал, что стало с ездоком, который сел в экипаж у него на глазах. Все это произошло в прошлую пятницу, мистер Гольмс, и с тех пор я не имею понятия, что стало с моим женихом.
— Мне кажется, мисс, что над вами подшутили.
— Ах нет! Госмер слишком любил меня, чтобы он мог меня так бросить. Еще в день свадьбы он просил меня оставаться ему всегда верной и говорил, что если бы даже судьба неожиданно разлучила нас, то я не смею забывать, что дала ему слово, рано или поздно он осуществит свои права. Эти слова в день свадьбы внушают подозрение, но благодаря происшедшему они теперь получают совершенно особое значение.
— Конечно. По вашему мнению с ним должно быть случилось какое-нибудь несчастье?
— Да мистер Гольмс. Должно быть он почувствовал, что ему угрожает откуда то опасность, иначе он бы этого не говорил. Его предчувствие на самом деле оправдалось.
— Вы конечно не имеете понятия чего он опасался?
— Никакого.
— Еще один вопрос. Как отнеслась к этому ваша мать?"
— Она рассердилась и велела мне молчать о всей этой истории.
— Говорили вы об этом с вашим отцом?
— Да и он, видимо, держался моего взгляда, что с Госмером что-нибудь случилось и что я снова услышу о нем. Какую он мог иметь цель, говорил отец, покинув меня у церковной двери? Если бы он занял у меня денег или при заключении брачного контракта я бы перевела на него мое состояние, тогда только можно было бы объяснить его поведение; однако Госмер вел себя безупречно и никогда не принимал от меня ни одного гроша. Что могло с ним случиться? Почему он ни слова мне не написал? Я просто с ума сойду! Ночью я глаз не смыкаю!
Она вытащила из муфты маленький платок и заплакала.
— Я подробно разберу все дело, — проговорил поднимаясь Гольмс, — и не сомневаюсь, что я его распутаю. Положитесь на меня, мисс, и не печальтесь больше, прежде всего постарайтесь забыть мистера Госмера Ангеля. как он, по-видимому, забыл вас.
— Значит вы не думаете, что я его снова увижу?
— Сомневаюсь в этом.
— Что же могло с ним случиться?
— Это я вам могу сказать только впоследствии. Я бы очень хотел иметь подробное описание его личности и получить от вас некоторые его письма, если это возможно.
— Я в прошлую субботу напечатала объявление в газете, — ответила она. — Вот газета, а вот и четыре письма.
— Благодарю вас. Позвольте узнать ваш адрес.
— Площадь Лион, 31.
— Если я хорошо понял, вы мне сказали, что вы никогда не имели адреса мистера Ангела. Где помещается торговый дом, в котором служит ваш отец?
— Он комиссионер громадной виноторговли «Вестгуз и Марбсенк» на улице Фенчург.
— Благодарю вас. Вы мне теперь достаточно все разъяснили. Оставьте пожалуйста бумаги здесь и последуйте моему доброму совету: забудьте всю эту историю, постарайтесь забыть ее навсегда.
— Вы мне желаете добра, мистер Гольмс, но я не могу вам этого обещать. Я останусь верна Госмеру, когда бы он не вернулся.
Несмотря на уродливую шляпу с громадным пером и ее кукольное лицо эта детская вера как бы облагораживала существо нашей посетительницы, внушая известное к ней уважение.
Она положила пакет с бумагами на стол и удалилась с обещанием вернуться, как только ее позовут.
Шерлок Гольмс посидел несколько времени молча, сложил руки и начал глядеть на потолок. Затем он взял старую трубку, свою верную советницу, как он ее называл, набил ее, закурил и откинулся в кресло с выражением безграничной усталости, окруженный густыми облаками дыма.
— Интересный субъект эта девушка, — заметил он. — Она сама интереснее чем происшествие с ней, которое, к слову сказать, не представляет ничего нового. Похожие случаи ты найдешь в моих записках в 1877 году в Андовере и в прошлом году нечто подобное произошло в Гааге.
— Если в данном случае основная мысль не нова, то все же есть несколько совершенно новых побочных обстоятельств. Но всего интереснее молодая девушка.
— Ты должно быть опять подметил в ней многое, что осталось для меня совершенно незаметным, — заметил я.
— Скажи лучше, на что ты не обратил внимания! Ты именно не смотрел на то, на что нужно было смотреть. Неужели же я никогда не приучу тебя обращать внимание на мелочи, на рукава, на ногти или же выводить заключения при виде пуговицы от сапог? Скажи-ка мне, что именно из внешности этой молодой девушки бросилось тебе в глаза?
— На ней была большая серая шляпа с красным пером, ее черная кофточка была обшита мехом. Платье было темно-кофейного цвета и ярко-красным бархатом были отделаны ворот и рукава. Серая перчатка на правой руке была разорвана. Башмаков ее я не видал. На ней были маленькие круглые серьги и в общем она производила впечатление приличной и состоятельной особы из обыкновенной буржуазии.
Шерлок Гольмс тихо поаплодировал мне и затрясся от смеха.
— Клянусь честью, Ватсон, ты делаешь великолепные успехи! Отлично --превосходно! Правда ты на самое главное не обратил внимания, но все-таки ты высказал свое заключение по известной методе и высказал тонкое понимание цветов. Только никогда не полагайся на общее впечатление, мой друг. Всегда нужно обращать внимание на детали. Я всегда прежде всего смотрю на рукав женщины. У мужчины я всегда еще больше внимания обращаю на колени. Как ты изволил заметить рукава молодой девушки были отделаны бархатом, представляющем весьма благодарный материал в том смысле, что на нем легко остаются следы и оттиски. На том месте руки, которым машинная переписчица упирается на стол, отчетливо выступала двойная линия. От швейной машины тоже бывают такие линии, но только на левой руке и сбоку, так как в данном случае линии проходили по самой широкой части руки. Затем я взглянул на ее лицо и заметив следы пенсне на ее носу, я сделал замечание об ее близорукости в соединении с работой на пишущей машине, которое тебя видимо поразило. А между тем дело было совершенно просто. Затем мне бросилось в глаза, что на ней были два разных башмака. На одном из пяти пуговиц были застегнуты только две нижние, а у другого только первая, третья и пятая пуговицы. Если вообще прилично одетая молодая дама уходить из дому с двумя разными недозастегнутыми сапогами, то из этого можно вывести заключение, что она вышла из дому очень поспешно.
— И что еще? — спросил я с вниманием слушая остроумные замечания моего друга, как это я всегда делал.
— Затем я заметил, что она уже одетая еще писала, прежде чем покинуть дом. Хотя ты заметил, что средний палец ее правой перчатки был разорван, тем не менее ты, очевидно, не заметил лилового чернильного пятна на пальце и перчатке. Она поспешно писала и обмакнула перо слишком глубоко в чернильницу и это происходило сегодня, иначе пятно на пальце не было бы так отчетливо видно. Да, да, все это очень забавно, хотя и в достаточной степени просто. Теперь я, однако, должен приниматься за работу, Ватсон. Сделай мне одолжение и прочитай приметы пропавшего Госмера Ангеля.
— Я поднес газетную вырезку к огню: «Исчез с утра 14 числа господин, по имени Госмер Ангель. Он высокого роста, крепко сложен, бледен, у него черные волосы, лысина, густые темные бакенбарды и усы, он носит темные очки и у него есть маленький недостаток в произношении. Одет он был, когда его видели в последний раз в черный сюртук на шелковой подкладке, в черный жилет с золотой цепью, в серые брюки и коричневые гамаши сверх сапог, с резинками. Исчезнувший служил в одном торговом предприятии в улице Лиденголь, кто укажет его местопребывание и т. д.»
— Этого достаточно, — сказав Гольмс и пробежавши письма прибавил. — Совершенно обыденно, единственное достойное внимания это то, что мистер Ангель цитирует Бальзака п все-таки тебе бросится в глаза одно обстоятельство…
— Что письма написаны на пишущей машине, — ответил я.
— Не только это, но и то, что подпись очень типична. Посмотри, как выведено машинкой внизу «Госмер Ангель.» Число поставлено, но нет подробного адреса, ибо ведь улица Лиденголь велика. Из этой подписи можно сделать важные выводы — да, очень важные.
— Какие-же?
— Неужели ты не понимаешь?
— Откровенно сказать — нет.
— Я для разъяснения всех обстоятельств напишу два письма: первое одной фирме в Сити, а второе мистеру Виндибанку, отчиму молодой девушки, его я попрошу зайти ко мне завтра в шесть часов вечера. Разумнее иметь дело с мужской частью семьи. Пока не придут ответы на эти письма, абсолютно нечего делать, доктор, и поэтому мы до тех пор предоставим обстоятельства их естественному течению.
Я знал насквозь моего друга, я знал, что при его энергии и наблюдательности он в состоянии раскрыть доверенную ему странную тайну. Он, насколько я помню, потерпел неудачу только один раз в деле о фотографии Ирены Адлер, а то обыкновенно он распутывал самые необыкновенные и сложные загадки.
Я ушел от Шерлока Гольмса, все еще пускавшего из трубки облака дыма, с убеждением, что он к завтрашнему вечеру найдет исчезнувшего жениха мисс Мари Сутерланд и установит его личность.
Случился у меня в это время тяжело больной пациент и мне удалось отправиться к Гольмсу только на следующий день около шести часов вечера. Я уже опасался, что мне не придется присутствовать при раскрытии загадки, но я нашел Гольмса одного, он полулежал в кресле и дремал. Целая батарея бутылок, трубок и колб и едкий запах разного рода кислот указывали на то, что он усердно занимался химическими исследованиями, что было у него своего рода страстью.
— Ты решил задачу? — входя спросил я его.
— Да. Это был сернокислый барит.
— Нет, нет, — я говорю о загадке!
— Ах это! Я думал ты говоришь о соли, которую я исследовал. Загадочного в этом деле нет ничего, хотя я вчера и назвал некоторые мелочи интересными. Только очень жалко, что мерзавца нельзя предать суду.
— Кто он такой и ради чего обманул он мисс Сутерланд?
Едва я успел проговорить эти слова и Гольмс еще не успел мне ответить, как в передней послышались тяжелые шаги и раздался стук в дверь.
— Это отчим Виндибанк, — проговорил Гольмс. — Он ответил, что зайдет ко мне около шести часов. Войдите!
Вошел мужчина среднего роста, лет тридцати, крепко сложенный, гладко выбритый. Цвет лица его был желтоватый и взгляд его серых глаз был очень живой и проницательный. Он держался очень вежливо, даже почти заискивающе. Он бросил на нас вопросительный взгляд, положил свой блестевший цилиндр рядом на стол и с легким поклоном сел на ближайший стул.
— Добрый вечер, мистер Виндибанк, — приветствовал его Гольмс. — Я уверен, что это написанное на машине письмо, в котором вы объявляете о вашем визите, исходит от вас.
— Совершенно верно. Я боюсь, что, кажется, опоздал, но я не совсем хозяин своего времени. Мне очень жаль, что мисс Сутерланд побеспокоило вас — сору из избы не нужно выносить. Она пришла к вам против моего желания, вы должно быть заметили, что у молодой девушки немного взбалмошная, пылкая натура и что она всегда поставит на своем. Так как вы не являетесь правительственным судебным чиновником, конечно не такое уже большое несчастие, что вы посвящены в эту несчастную семейную историю, но во всяком случае, мне это крайне неприятно. Затем я думаю, что все старания будут напрасны, не понимаю каким образом можно будет его отыскать.
— Напротив; — ответил развязно Гольмс, — я имею самую основательную надежду найти этого господина.
Виндибанк, видимо, испугался и уронил перчатки.
— Неужели, мне это очень приятно! — проговорил он.
— Удивительно, что машинное письмо имеет те же характерные особенности что и почерк человека. Как только пишущие машины послужат некоторое время, вы не найдете двух одинаково отпечатывающих машин. Некоторые буквы стираются скорее других, другие стираются только с одной стороны. Посмотрите сами, мистер Виндибанк, здесь в вашем письме буква е не совсем чисто вышла и буква р тоже. Есть еще четырнадцать других отличительных признаков, но самые ясные эти два.
— Мы пользуемся этой машинкой для всей нашей деловой корреспонденции и таким образом понятно, что она пишет уже не так аккуратно, — ответил Виндибанк и испытующе устремил свои живые маленькие глаза на Гольмса.
— А теперь я вам сообщу очень интересный факт — продолжал мой друг. — Я намереваюсь скоро напечатать исследование о пишущих машинах и их отношениях к преступлениям, так как я очень долго разрабатывал этот вопрос. Вот четыре письма от потерянного жениха. Все четыре они написаны на пишущей машине. В каждом из этих писем неправильны не только буквы «е» и «р,», но, если вы возьмете мою лупу, вы увидите, что в них встречаются те четырнадцать особенностей, о которых я упоминал.
Виндибанк быстро вскочил и схватился за свою шляпу.
— Я не могу тратить время на подобные исследования и разговоры, мистер Гольмс. Если вы можете поймать этого человека, так ловите пожалуйста и известите меня, когда его поймаете.
— Конечно, — ответил Гольмс, подошел к двери и запер ее на ключ. — Имею честь вам объявить, что я его нашел.
— Что такое? Где? — вырвалось у Виндибанка, он побледнел как полотно и начал осматриваться по всем сторонам, как попавшая в ловушку крыса.
— Не волнуйтесь, все равно ничего не поможет, — ответил Гольмс непринужденно. — Все дело слишком ясно, и вы сделали мне плохой комплимент утверждая, что я не могу разрешить столь простой загадки. Садитесь пожалуйста и обсудим дальнейшее.
Как сраженный опустился наш посетитель на кресло, пот выступил у него на лбу.
— Меня ни в чем нельзя обвинить! — с трудом проговорил он.
— К сожалению, нет. Но, мистер Виндибанк, между нами сказано, с подобным бессердечным, жестоким, эгоистичным поступком мне едва ли когда приходилось иметь дело. Позвольте мне рассказать вкратце всю историю и поправьте меня, если я ошибаюсь.
Мистер Виндибанк сидел совершенно разбитый, опустив голову на грудь, Гольмс протянул ноги, откинулся, положил руки в карманы и начал как бы разговаривая сам с собою.
— Один человек женился на женщине гораздо старше его ради денег, — проговорил он, — и деньгами ее дочери он должен был пользоваться до тех пор, пока она не покинет родительского дома. Для человека его положения сумма эта была довольно значительна и исчезновение ее было бы для него очень ощутительным. Дочь, добрая, сердечная девушка страстно жаждала привязанности, любви и вот нужно было думать, что ей при всех ее личных достоинствах и небольшом капитале, придется недолго ждать жениха. Так как ее замужество принесло бы за собой потерю для ее отчима ежегодного дохода в сто фунтов стерлингов, то он и решился воспрепятствовать этому. Но каким образом? Сначала он хочет привязать ее к дому и запрещает ей находиться в обществе молодых людей. Но скоро он замечает, что этого добиться невозможно. Молодая девушка упорствует, настаивает на своих правах и коротко и ясно объявляет, что она хочет отправиться на такой-то бал. Что делает тогда ловкий отчим? Ему приходит в голову средство, делающее больше чести его уму, чем сердцу. Сговорившись со своей женой и при ее помощи он переодевается, скрывает свои слишком живые глаза за темными стеклами, приделывает себе усы и бакенбарды, изменяет свой голос и говорит шепотом. Он вполне уверенно рассчитывает на близорукость молодой девушки, выдает себя за мистера Госмера Ангеля и отгоняет всех ухаживателей тем, что сам начинает ухаживать за ней.
— Сначала это было только шуткой, — вздохнул наш посетитель. — Мы и не думали, что она сразу воспламениться любовью ко мне.
— Очень может быть. Тем не менее молодую девушку вы обманули и так как она полагала, что отчим ее во Франции, то ей и не приходило в голову возыметь какое-либо подозрение. Любезности молодого человека польстили ей и похвалы матери сделали ее еще более восприимчивой. Затем мистер Ангель сделал визит, так как ухаживание должно было быть доведено до известного пункта. Затем последовали встречи и обручение, которое должно было обезопасить ее от ухаживаний посторонних. Долго, однако, обман продолжаться не мог. Мнимые поездки во Францию стали неудобны. Единственным выходом было придумать трагическое решение, которое произвело бы на молодую девушку такое глубокое впечатление, что она надолго бросила бы мысль о замужестве.
— Вот поэтому-то была дана клятва на библии, поэтому-то были сделаны намеки на возможные препятствия в самый день свадьбы. Джемс Виндибанк хотел так крепко привязать мисс Сутерланд к Госмеру Ангелю и оставить ее в неизвестности насчет его участи, чтобы она в течении десяти лет не могла думать о другом муже. Он довел ее до церковной паперти и исчез затем в нужный момент, он употребил старую штуку вошел в одну дверцу экипажа, вышел в другую. Я полагаю, что обстоятельства эти так именно и произошли.
Виндибанк овладел немного собой пока Гольмс говорил, он встал и холодное презрение выражалось на его бледном лице.
— Все это может быть, а может и не быть, мистер Гольмс, — проговорил он, — если же вы, однако, так умны, то вы должны были бы знать, что вы теперь действуете против закона — я же нет. Я с самого начала не сделал ничего противозаконного, между тем как вы закрыв дверь на ключ совершаете самоуправство, лишая меня свободы.
— Закон с вами ничего не может поделать, вы совершенно правы, — ответил Гольмс, распахнув настежь дверь, — и все-таки никто не заслужил наказания больше чем вы. Если бы у молодой девушки был брат или друг, то он должен был бы пройтись плеткой по вашей спине.
— Правда, — прибавил он покраснев от гнева, так как тот презрительно улыбался, — это не относится к моим обязанностям, но вот висит плетка и я сам…
Он хотел снять плетку, но не успел он ее еще схватить, как мистер Виндибанк пустился вниз по лестнице, и мы увидели в окно как он бежал по улице что было мочи.
— Хладнокровный мерзавец! — заметил Гольмс, с хохотом опустившись в кресло. — Этот молодец будет совершать преступление за преступлением, пока наконец не попадет в тюрьму. В некотором отношении случай этот был не лишен интереса.
— Я все еще не понимаю всего развития твоих умозаключений, — заметил я.
— С первого же момента было ясно, что у мистера Госмера Ангеля была важная причина вести себя так, как он себя вел и так же ясно было, что единственный человек могущий извлечь выгоду из всей истории — это отчим. Затем тот факт, что оба они и отчим, и жених никогда не встречались друг с другом, а напротив всегда один являлся в отсутствии другого, возбуждал подозрение. Точно также и темные очки, странный голос и большая борода. Мои подозрения утвердились еще более, когда я узнал, что он даже подпись свою делает на пишущей машине, так как это заставляло предполагать, что ей была отлично известна его рука. Видишь, как эти мелочи, в соединении с другими еще менее значительными указывали на одну и туже цель. Как только я напал на его след, игра была выиграна. Я знал, где он служит и потому написал ему письмо на службу с просьбой явиться ко мне по делу. Как я и думал, он ответил мне на пишущей машине, причем в шрифте его письма были те же недостатки, что и в шрифте писем Госмера Ангеля. Видишь ли, вот так все и раскрылось!
— А мисс Сутерланд?
— Если я ей скажу правду, она мне не поверит. Вспомни старую персидскую поговорку: «Страшись отнимать у тигра его тигренка — страшись отнимать у женщины ее мечту». Гафиз и Гораций обладали в равной мере умом и знанием человеческого сердца.
Источник текста: Конан-Дойль. Приключения Шерлока Гольмса. Том II. Союз рыжих. Перевод под редакцией Ф. Н. Латернера. — СПб: Поучение (Г. Кнох), 1905. С. 93—123.