К. Я. Грот. Пушкинский Лицей (1811—1817). Бумаги I курса, собранные академиком Я. К. Гротом
СПб., «Академический проект», 1998
Завещание
На музыканта
На Пучкову
Перерожденье
К Надежде
В альбом Малиновскому
Роза
Акростих
Эпиграмма
Мальчик на столе
Дуб (Свирепый, бурный Аквилон…)
Дуб (Свирепый Аквилон, во время бурной ночи…)
Цефиз (Идиллия, подражание Клейсту)
Весенний Вечер
Ирин (Идиллия, подражание Клейсту)
Два отрывка из комедии
Мадагаскарские песни
Звонящий колокол, всеобщий ужас, страх…
Лето, знойна дщерь природы…
Завещание
Эссенцью чувств моих пусть примет Ушакова,
Не выдохлись они, я чай, в моих стихах.
Мой дух — читателям: дух Шиллера, Боброва —
Он сохранен в моих простреленных штанах.
Портрет мой — если кто уродов собирает,
Пусть в Антологии отыщет — он готов.
На музыканта
Ай мастер — ты еще Лихова
Пролаза перещеголял:
Он только обманул Скупова,
А ты Скупова обокрал.
На Пучкову1
— Зачем об инвалидной доле
Моя Пучкова так тужит:
«Она сама в прелестном поле
Ведь заслуженный инвалид».
1 Приписывалась долгое время — Пушкину.
Перерожденье
Пролетели дни мои
Средь сует и заблужденья!
Мне узнать красы твои
Было новым днем рожденья;
Новым светом озарен
Глаз твоих я взором ясным,
Новой жизнью оживлен
С дня как стал тебе подвластным.
О Надежда! Ангел мой!
Рай очей и сердца радость!
Должно видеть образ твой,
Чтоб любви познать всю сладость,
Чтоб украсить, обновить
Мир волшебною мечтою
И вперед желаньем жить,
Жить единственно тобою.
О Надежда! поспеши:
Дай собою насладиться,
Иль в предчувствии души
Мне напрасно счастьем льститься?
Или без тебя мне час
Проклинать перерожденья?
Или мне жалеть о вас,
Дни сует и заблужденья?
К Надежде
С тех пор, как, Ангел милый,
Расстался я с тобой,
Души моей унылой
Навек исчез покой:
Брожу весь день вздыхая,
Ищу твоих следов,
Но их не обретая,
Виню свою любовь.
Рисую ль вображеньем,
Прелестная, тебя,
Так новым лишь мученьем
Тираню я себя.
Ты днем со мной в мечтаньи,
Ты в ночь со мной во сне,
Пройдет очарованье
И снова грусть во мне
Припомню час блаженный,
Когда рука с рукой
Летал я окриленный
Любовию с тобой:
Ах! этот миг с мечтаньем
Сравнится ли каким?
Теперь воспоминаньем
Живу лишь я одним!
О миг благотворимый
Возлюбленной душой,
Увы, не возвратимый
Всех дней моих ценой!
Останься незабвенным
Ты в памяти моей,
Как в сердце ею пленном
Сапфир ее очей,
И всех красот небесных
Пленительны черты,
И розы уст прелестных
С улыбкой доброты,
И перси неги полны,
И граций стан прямой,
Власов златые волны
И вид любви самой.
Роза
Роза на брегу потока
С юною цвела весной,
И глядясь в прозрачность тока,
Восхищалась так собой.
"Всех прелестнее красою
Я царица сих лугов:
Кто теперь моей судьбою
Не польстится из цветов.
"Каждым днем, едва денница
Свод небесный озлатит,
Резвых мотыльков станица
На поклон ко мне летит.
"Я пчеле вокруг жужжащей
Соты сладкие даю,
И средь рощицы шумящей
Ароматы в воздух лью.
«Мной гордится вся округа
Мною пестрый луг цветет,
Я Зефирова подруга —
Мне подобной в мире нет!
О блаженство! если взоры
Мне ручей не обольстил,
На груди бессмертной флоры
Умереть мне рок судил».
И умолкла. Вдруг повеял
Перелетный ветерок,
Он листы ее рассеял
И унес с собой в поток.
И умчали волны в море
Прелесть гордого цветка,
И увы! не стало вскоре
Ни пчелы, ни мотылька!
Лишь ручей в своем кристале
Непрестанно кажет ей
Настоящие печали
И красу прошедших дней.
Но явим открыто лица:
Что есть время? — ручеек!
Роза? — гордая девица,
А любовник? — мотылек?
(Кабинет Аспазии, 1815).
1 Печатая свои мелкие стихи в 1827 г. под заглавием «Опыты в антологическом роде» (СПб. 1827), Илличевский не внес в это издание ничего из известных его лицейских пьес.
К сожалению, за неимением дат у значительной части его лицейских пьес, мы не имеем возможности распределить их все в более или менее точном хронологическом порядке. Лишь приблизительный хронологический порядок предлагается в каждой из трех групп дошедших до нас стихов.
1. Стихотворения, приложенные автором к его письмам к Фуссу.
Все эти стихотворения, числом 9, перенумерованные (на последней страничке каждого) чернилами той же рукой, что отметила NoNo самых писем, т. е. по всей вероятности самим П. Н. Фуссом и, очевидно, по мере получения писем, т. е. в хронологическом порядке. Об иных из них есть упоминания и в самих письмах. Одно из них («Ода на взятие Парижа») приведена уже мною в отделе стихотворений на заданные темы.
Акростих1
Прошение твое днесь исполняю я,
Елико ты смешен, вряд сам ли чорт возможет
Таким, каков еси, разрисовать тебя.
Расслабленный совсем, чуть дышит, еле ходит,
От слабости чуть-чуть не падает стоя,
Верь мне, как на тебя смотрю, то плачу я.
1 На оборотной стороне листка пометка № 1, 1811 г. — имеется в виду какой-то Петров.
Эпиграмма1
Гуляй, mon Prince, на что учиться!
От книг беги, как от беды;
Разве должно над книгой биться?
Чорт с ней. Сиятельный ведь ты:
Алмазы, денежки имеешь,
Как с сим чинов не получать?
Охота ж в Pension езжать?
Ведь ты parler Franèais умеешь!
1 Акростих (Горчаков). Эта и последующие две пьесы («Мальчик на столе» и «Дуб») написаны на листке маленького формата, на котором пометка: № 2, 1811 г.
Мальчик на столе
Своей величине ребенок удивлялся
На столике, и там с весельем улыбался;
Но папенька его, услышав то, сказал:
Сойди-ка со стола, то будешь столько ж мал.
Здесь мальчик богача того изображает,
Который о себе излишнее мечтает.
Дуб
Свирепый, бурный Аквилон,
Во время хладной, мрачной ночи
Вон вырвал дуб большой, короче
Он доказал ему, сколь ветр могущ, силен.
С порывом ветра дуб, упавши,
Собою малые деревья поломал
И распростерт на них, как бы гигант, лежал,
Кой выбился из сил, свою честь защищавши.
Лиса, которая нору свою имела
Оттоль недалеко, по утру дуб узрела.
Ах, что за дерево! вскричала тут она,
Какая быть могла б тому вина,
Что я его, хотя частехонько видала,
Но чтоб столь велико оно было — не знала?
Дуб1
Свирепый Аквилон, во время бурной ночи,
Ревел в лесу густом;
Деревья слабые лишались скоро мочи
И падали на холм;
Один лишь твердый дуб, природу озирая,
Средь гибели всеобщей сей,
Борею угрожал, ветвями потрясая;
Сражался долго с ним он крепостью своей,
Но, наконец, и сам, всей твердости лишенный,
Упал,
И, среди рощи разрушенной,
Как грозный исполин, лежал.
Поутру ясный день, как прежде, воссиял;
Запели птичек хоры,
И звери дикие, оставя мрачны норы,
Светила ясного спешили зреть восход.
Лисе случилось дуб увидеть на дороге:
"Ах! вскрикнула она: хотя ценю пороки
"И все достоинства и всех обманов ход,
"Но я не думала, чтобы сей дуб высокий
"Был так велик — когда, каков на деле есть.
Достоинства людей по смерти лучше знают,
При жизни получить чтоб похвалу иль честь,
Употребляют лесть,
По смерти лишь талант, как должно, уважают.
Извини, друг мой! другую пришлю после[1]: я ее хочу поправить; правда и эта не слишком хороша.
1 На листке пометка: № 3. 1812 г.; эта басня приложена к письму (№ 3), от 25 апреля 1812 г.
Следующая пьеса «Ода на взятие Парижа» (с пометкой № 4, 1814 г.), сохранившаяся в другом списке с исправлениями Кошанского, помещена уже выше среди стихотворений на заданные темы (стр. 130).
Цефиз1
(Идиллия, подражание Клейсту).
"Филинт! драгой Филинт! тебя ли обретаю?
"Тебя ли ко груди с восторгом прижимаю?
"О радость! счастие! пребудь благословен
"Тот час, тот день,
"Пребудь минута та на век благословенной,
"В которой снова возвращен
"Ты дружбе и любви на родине священной!
"Давно уже, давно отечески брега
"Оставил ты; давно уж мы тебя не зрели;
"И лета многие в разлуке пролетели,
"И Крона быстрого нещадная рука
"На голову твою насыпала снега,
"Морщины на челе твоем напечатлела!…
"Но вот повеял ветр! вот роща зашумела!
"Она зовет тебя под тень свою; приди,
"Вкуси покоя сладость,
"И силы спелыми плодами подкрепи,
"И позабудь на час свою унылу старость,
«Всех смертных горестный удел!»
Так говорил Цефиз, когда увидел друга,
С которым дни младенчества провел.
Восседши посреди покрыта дерном луга,
На мягком берегу прозрачного ручья,
Под корнем дерева, которое склоня
Широки ветви над водами,
Питало странника обильными плодами
И в дол бросало тень кудрявой густотой,
Друзья весь вечер проводили
В беседе, в радости: они счастливы были
Воспоминанием… мечтой…
О сладкая мечта! не ты ли услаждаешь
Всю горесть наших дней, не ты ли их златишь?
Ты прошлое стократ прелестней представляешь
И настоящее тем сладостней творишь.
Меж тем на западе погас палящий день;
По легким облакам лилась с востока тень,
И ночь влекла друзей к покою.
Филинт с дрожащею в очах слезою
То дерево благословил,
Под коего гостеприимной тенью
Отраду счастия вкусил.
"Оно твое, Цефиз воскликнул в умиленьи:
"Оно твое, прими подарок сей, прими!
"Доколе буду жив, труды и попеченье
"Я приложу о нем! Ни зноя, ни зимы
"Не допущу к нему, от бурь его укрою:
"Пусть осенью оно златою
«Подаст тебе румяный плод!»
Они расстались. Круглый год,
Как быстрая река, промчался:
Филинт скончался.
И дерево уже не для него
Плоды румяны приносило,
Не для него уже и солнце восходило!
Под корнем дерева того,
Где сладкий час они свиданья проводили,
Цефиз гирляндами усыпал гроб его
И предал персть его могиле;
И севши на могильный холм,
Оплакал смерть его, но не жалел о нем;
Ах! он завидовал Филинту,
Завидовал в душе своей:
Он добродетельно провел теченье дней,
И добродетельно наследовал кончину!
С тех самых пор, едва луна
На небе голубом являлась,
Едва окрестная страна
В одежду мрака облекалась:
На гроб Филинта поспешал
Цефиз с расстроганной душою,
О друге там воспоминал
И камень омочал слезою.
Когда ж не веял тихий ветр
И лист в лесу не колыхался,
Нежнее лир из земных недр
Какой-то голос раздавался…
Безвестный глас, священный стон:
Признательность, казалось, он
Нес дружбе плачущей, стенящей и унылой
Во тьме полунощи, над тихою могилой.
И небеса на плод Цефизовых садов
Благословение излили;
И дружбы дерево от ветра и громов
И зноя осенили.
Творец, который все хранит,
Кто злых и добрых дел Свидетель,
Забудет ли когда достойно наградить
Признательность и добродетель?
1 На последней странице листа пометка: № 5. 1814 г.
Весенний Вечер1
(Перевод из III песни: Le printemps d’un proscrit. Poème de Michaud).
Летящий сонм часов в теченьи увлекая,
Уж солнце катится, на запад поспешая.
Уснувший ветерок во глубине холмов
Подъемлется, летит, порхает меж цветов;
Там ветви рощицы тенистой колыхает
И росу на поля с деревьев отряхает,
Тут зеркало струит спокойныя реки
И клонит над водой шумящи тростники.
Приметно день растет и небо тмится мглою.
О рощи тихие! убежище покою!
Примите странника под кров своих ветвей,
Да счастие вкушу давнопрошедших дней.
И да в последний раз (о сладкая отрада!)
Внемлю певцам лесов и реву водопада.
День умирающий с вершины дальних гор
На юные цветы бросает нежный взор.
Одеты сумраком, окрестные дубравы
Склонили над рекой верхи свои кудрявы;
И волны, разостлав обширность вод своих,
В прозрачности зыбей изображают их.
Но бледный свет еще сквозь рощу проницает;
Зажженное стекло пожара вид являет;
И аспид, отразив блеск солнечных лучей,
Блестящей кажется лазурью для очей.
Но что? какое вдруг божественное пенье
Приводит дух в восторг и сладкое забвенье?
Так! это ты поешь, певец весенних дней?
Твой глас приятнее и трель твоя звучней,
Когда под сению рождающейся нощи
К гармонии своей склоняешь холмы, рощи…
В безмолвии меж тем паук и там и сям
Раскидывает сеть по ветвям, по цветам;
Пчела, плененная лугов благоуханьем
И тихим ветерка гонимая дыханьем,
Летает, носится, сбирая сладкий сок,
С листочков на листки, с цветочка на цветок;
То вдруг, оставя их, по воздуху кружится,
Последним блеском дня желая насладиться,
Пустынный перепел в тоске подобно мне
Унылым голосом приносит дань весне.
Без друга горлица на дереве стенает
И эхо дальнее о милом вопрошает.
Кузнечик, притаясь в зеленой мураве,
Стучит под листьями кустарника в траве;
А кролик, вышедши из норки сокровенной,
Играет в рощице, росою окропленной;
Но вдруг раздался гром из густоты леска:
Несчастной жертвой стал искусного стрелка.
Когда, простершися по голубому своду,
Густая ночь покров опустит на природу,
От суеты гонясь за новой суетой,
Градские жители шумящею толпой
Стремятся в те места, где действие искусства
Обворожает взор и восхищает чувства.
Там тысяча везде расставленных огней
Напоминают день, сокрытый от очей;
Там сера загорясь, пурпуровой стезею,
Со треском возносясь, стремится к эмпирею,
Зажегши воздух весь, сверкает в облаках,
Гремит и сыплется в бесчисленных звездах;
То вдруг подъемлется блестящими столпами,
То вдруг свергается лазурными волнами,
То кажется рекой, которая со скал
Катит со громом вниз пылающий кристал.
Но ах! возможно ли сравнить сие с прелестной
Красою, коею блистает свод небесный,
Когда в час вечера на крыльях ветерка
Колеблются грядой златые облака?
Воображение на них опочивает;
Несчетны призраки оно из них рождает:
То сильного Царя, который весь (в) огне
Летит по небесам на пламенном коне;
То с громом молнии Гиганта в грозной брани,
Вознесша на Олимп свои могучи длани;
То пышные дворцы, то темные леса,
То целы воинства, покрывши небеса,
Которые, сразясь на облаках летящих,
Друг в друга сыплют огнь с мечей своих блестящих.
О древний Оссиан! О Бард геройских лет!
К коль сладостным мечтам твой глас меня влечет!
Когда седой туман, восстав со дна пучины,
Широкой грудию возляжет на долины;
Ты, сев на мшистый холм под кровом ив густых,
Поешь бессмертные дела отцев своих.
Покрыло ль облако вершину мрачна бора,
Ты зришь летящу тень Фингала иль Тренмора;
Дерев ли густоту вечерний ветр потряс,
Ты слышишь плачущей Итоны томный глас;
Свист ветра, шум лесов, о берег бьющи волны,
Утесы дикие, час полночи безмолвны,
Все, словом, все тогда родит в душе твоей
Воспоминания героев и вождей,
Сподвижников твоих побед во днях минувших,
Давно в сырой земле спокойным сном уснувших.
Кто может подлинно без умиленья зреть
Сию простертую по небу мрака сеть,
Сие смешение сиянья с темнотою,
Боренье солнечных лучей с вечерней мглою,
Свет умирающий на теме снежных гор,
Угрюмой синевой одетый дальний бор,
Туманы по полям простерши влажны крыла
И запад весь в огне и яркое светило
В рубиновом венце, в порфире золотой,
И день, час от часу тонущий в тьме густой.
1 С пометкой: № 6, 1815 г.
Ирин1
(Идиллия, подражание Клейсту).
В прекрасный летний день, вечернею порой,
Воссевши в легкий челн и сына взяв с собой,
По светлу озеру, по вод равнине скляной,
Поплыл седой Ирин ко ближним островам,
Дабы в густой тростник, шумящий по брегам,
Рыбачью кинуть сеть. Меж тем, в дали туманной,
На самом западе румяная заря
Светило дневное спешила скрыть в моря.
От зарева ее кругом пылала бездна,
И яркой полосой покрылись небеса.
"О! как страна сия волшебна и прекрасна!
«О, как божественна природы красота!»
(Воскликнул юноша, душою восхищенный,
Родителем своим из детства наученный
Дивиться чудесам прелестным естества,
Дивиться мудрости и славе Божества).
"Взгляни на лебедя: надмен красой своею,
"Красивый белизной, отваги гордой полн,
"В сияньи златоярких волн
"Он, крылья распустя, согнув дугою шею,
"Плывет;
"Багряная струя за ним ложится в след.
"Но обрати глаза на вкруг лежащи виды.
"Какое зрелище открылось пред тобой!
"Тут холмы злачные, там дикие стремнины,
"Здесь мягкой муравой одетые долины,
"Там роща темная, шумяща над рекой.
"Обворожают взор и дух пленяют твой!
"А тамо ветерок прохладный и игривый
"Колеблет и гнетет колосья тучной нивы,
"И жатва золотом струится, как волной;
"А тут высокие утесы, возносящи
"Надменные хребты свои до снежных туч,
"Зари бледнеющей и в море заходящей
"Последний отражают луч.
"О, несравненная и дивная картина!
"Природа щедрая! прекрасная Богиня!
"Не ты ль, не ты ль даришь нам прелестью своей
«Златое счастие и радость ясных дней?»
— Ты прав! ты прав, — вещал Ирин, прервавши сына:
Одна природа нас счастливыми творит,
Коль свято честности уставы наблюдаем,
Страстям противимся, пороки побеждаем,
Коль правда нашими устами говорит.
О сын! любезный сын! увы! быть может, скоро
Оставлю я сей свет… и боле не узрю;
Оставлю и тебя, и во страну, в которой
Награда ждет меня, душою воспарю:
Люби, мой друг, люби святую добродетель,
Люби ее отца и матери нежней!
Будь только добрых дел содетель:
С веселым радуйся, с печальным слезы лей;
Для бедных не жалей ни злата, ни совета;
Имеешь малое, и малое отдай;
Трудом и ревностью содействуй благу света!
Но никогда себе награды не желай.
Сноси ты клеветы, обиды равнодушно,
Прощай врагам своим и помышляй о Том,
Кому на небесах и в мире все послушно,
Кто правит всем и кто премудр и благ во всем.
За правду, за Него ты не страшись гоненья;
Страшись одних позорных дел.
Богатство, слава, честь не стоят попеченья:
Спокойство наш удел!
Спокойство лишь одно приятно, вожделенно!
Так мыслил я всегда; так мысля, поседел;
Так мысля, целый век я свой провел блаженно!
Уж близок мой конец, уж восемьдесят крат
Природы видел я блистательный наряд,
И снова зрел луга, красы своей лишенны,
Увядшие поля и рощи обнаженны
Вкруг хижины моей; но дни мои, весне
Подобно золотой, промчались в тишине
На лоне радости, спокойствия и счастья…
Но ах!.. и юная весна не без ненастья!
Кто в мире роковых ударов избежал?
Увы, давно ль, давно ль похитила судьбина
Другого у меня любезнейшего сына?
Давно ли в горести я слезы проливал?
Ах! для меня тогда и ясное светило
Во тьме являлося, во тьме и заходило!
Давно ль, воспомню я, среди спокойных волн
Меня внезапу ветр и буря заставали
И в гневе ярых сил мой легкий, утлый челн
То вдруг в бездонну хлябь, то вдруг до туч кидали?
Во мраке запада сверкал багровый луч,
И страшный гром, гремя по ребрам черных туч,
Из края в край небес пылающих катился;
Сокрылись рыб стада морей во глубину;
Один лишь я во мгле ревущих волн носился,
И каждую считал чудовищем волну,
И в ужасе везде лишь видел смерть одну!
Но Бог в знак тишины простер свою десницу;
Исчезли облака и яркую денницу
Явили в небесах, и разъяренный вал,
Ударясь о брега, в последний восстенал;
И воды, отразясь, блеснули жидким златом,
Повеял по волнам усталым тихий ветр;
И рыбы, появясь игривым шумным стадом
Из глубины морей, из тихих водных недр,
Сребристой чешуей лоснясь, блестя, сверкая,
Взыграли в радости по влаге голубой…
Все возвестило мир, отраду и покой!
Прошедши ужасы и бедства забывая,
На солнце красное с восторгом я взирал
И к Богу, моему Спасителю, взывая,
Восхитился душой и слезы проливал…
Но вот уже меня могила ожидает,
Могила, тихое пристанище пловцов!
Отрадно к ней мудрец желанье простирает;
Он видит в ней от бурь житейских верный кров,
Спокоен, радостен, безоблачен и ясен
Последний будет час счастливых дней моих;
Как утро вешнее, величествен, прекрасен;
Как полдень летния погоды, светл и тих,
О, старости моей отрада! сын бесценный!
Будь добродетели любитель неизменный!
Да видя красоту души твоей благой,
Сойду в безмолвный гроб нетрепетной ногой!
При сем, на грудь отца склоняся в умиленьи,
Воскликнул юноша: "Нет! нет! родитель мой!
"Ты не умрешь еще: Святое Провиденье
«Тебя мне сохранит в отраду, в утешенье».
И слезы полились из глаз его рекой.
Меж тем на озеро спустилась ночь со мглой,
И светлая луна в сиянии багряном
Из моря выплыла, одетая туманом;
И старец, кинув сеть по шумным тростникам,
Спокойно полетел к домашним берегам.
Прошла весна и вновь она явилась в поле;
Но старца мудрого уж не застала боле.
Давно уж нежный сын оплакал смерть его:
Какой-то дивный страх, какой-то хлад священный
Он в сердце чувствовал, как скоро вид бесценный
Ирина мудрого являлся пред него.
Как заповеди, чтил отцовски наставленья,
Как полевой цветок, вдали от света цвел,
И счастие в простой природе он обрел,
И неба на него сошло благословенье,
И целый век его подобился весне,
Цветущей в радости и в мирной тишине.
1 На задней обложке целой тетрадки, в которую вписано это стихотворение, имеется подпись (очевидно Фусса): Neujahrsgeschenk. № 7, 1815 г.
Следующая пьеса — два отрывка из комедии в 5 действиях, переведенной с французского — соч. Du Cerceau «Григорий или герцог Бургундский»[2].
1) Отрывок из комедии: Григорий.
(Действие 1. Явление 2).
Валер, офицер и Карманьол, слуга его (отрывок заключает в себе диалог этих 2-х лиц)[3].
2) Второй отрывок из комедии: Григорий.
(Действие 2. Явление 3).
Григорий, спящий в креслах, — потом Оргон, придворный (отрывок побольше первого; диалог двух названных лиц)[4].
Мадагаскарские песни1
I
Победитель
Кто дерзкий вызвать смел на битву Ампанани?
Уже копье блестит в его могучей длани —
Ужасен быстрый ход — ужасен, грозен взор.
Прелестный сын его, как кедр зеленых гор,
Стремится вместе с ним, закону битв покорный.
О ветры бурные! щадите кедр нагорный.
Бесчислен сонм врагов — несметна мочь его —
Но сильный вождь в толпе лишь ищет одного;
Обрел — уже в полях крутится подвиг брани.
Враг первый поразил ударом Ампанани,
Но Ампанани кровь без мщенья не течет:
Погибни, юноша, во цвете славных лет!
Погиб — и в строй врагов помчалося смятенье,
Страх объял души всех и трепет все сердца:
Так в бурный час грозы колеблются леса.
Им бремя меч и щит — им бегство все спасенье,
Но смерть находит их и средь родимых стен —
И домы их во прах и чады их во плен!
И победители с полей войны кровавой
Текут в домы свои с веселием и славой.
Добыча их — стада отличныя волной,
Отвагой пленники и девы красотой.
Повсюду слышен стон; Невинность, ты едина
Смеешься всякий час — и в узах властелина!
1 С пометкой в конце: № 10, 1816 г.
II
Гостеприимство
Цвет любови — Нагандова,
Прелесть сердца и очей!
Отведи сего младова
Гостя к хижине своей.
Не богатыми коврами
Ложе радости покрой,
Но весенними цветами,
Равными тебе красой.
И со груди белоснежной
Скинь стыдливости покров;
Пусть узрит с улыбкой нежной
Он в глазах твоих любовь.
Если ж пламенно желанье
Огнь зажжет в его крови,
Сладко дай ему лобзанье
С тихим трепетом любви.
Если ж он в час томной лени
Скажет: время нам заснуть!
Сядь к нему ты на колени
И склонись лицом на грудь.
И пусть будет он счастливым,
Пусть твой будет сладок сон…
Но уже лучом стыдливым
Светит утра небосклон, —
Встань, проснись, беспечна младость!
Долго ль счастью ждать конца?
В юноше блистает радость,
В деве томность и краса.
К этим посланным автором своему старому товарищу произведениям следует присоединить ряд стихотворных обращений Илличевского к Фуссу в самих письмах. (См. выше письма: 1-ое (9 февр. 1812 г.), 8-е (2 ноября 1814 г.), 9-ое (10 дек. 1814 г.), 10-е (25 февр. 1815 г.), 11-е (21 июня 1815 г.), 13-е (22 сент. 1815 г.) и 20-е (28 февр. 1816 г.)).
2. В листках «Лицейской Антологии», сборнике, составленном самим Илличевским, находятся несколько мелких его стихов (эпиграммы), в своем месте приведенные: «Куда спесив учтивый Брут», «На музыканта», «Еще на Пучкову», («Зачем об инвалидной доле»). Ему же вероятно принадлежат: Двустишие («Ты знаешь: этого урода») и «Другое завещание».
В Матюшкинской тетради помещены те же две эпиграммы: «На музыканта» и «На Пучкову».
В тетрадях Грота помещены — в отделе «ненапечатанных» пьес: 1. Надежда. 2. К Надежде. 3. Перерождение. 4. От живописца. 5. В альбом Малиновскому. В отделе напечатанных: «Роза» (в «Кабинете Аспазии» 1815 г.).
Звонящий колокол, всеобщий ужас, страх
Влечет к себе народ рассеянный в лесах.
Воззри, великий Бог, на сонмы их просящи
В моленьи искренном за все труды наград.
Прости им. Но, увы, вдруг ниспадает град
И побивает их класы в полях лежащи.
Лето, знойна дщерь природы
Идет к нам в страну;
Жар несносный, с бледным видом,
Следует за ним.
Весна убегает из наших полей;
Зефиры, утехи толпятся за ней;
Все, что ни было красой, все бежит;
Река иссыхает, ручей не журчит,
Цвет приятный трав зеленых
Блекнет на лугах;
Тень прохладна уж не в силах
Нас от зноя скрыть.
Но кинем всю горесть: все идет чредой:
Жар летний, хлад зимний, приятства весной.
Бог внемлет и дождю ниспасть повелит,
Чтоб воздух от вредных паров освежить.
1 Эта пьеса Илличевского, принадлежащая по-видимому к более позднему периоду, вошла в число «национальных песен» (она помещена в этом разряде в журн. «Мудрец-поэт», см. ниже) и была очень популярна. О ней читаем в протоколе лицейской годовщины 1828 г., писанном рукою Пушкина: «Пели известный лицейский пэан: Лето, Знойна. NB. Пушкин-Француз открыл и согласил с ним соч. Олосенька, что должно вместо общеупотребительного припева „лето знойно“ петь, как выше означено» (т. е. относя знойна к «дщерь»).
- ↑ В следующем письме Илличевского говорится: «Скажу тебе новость: нам позволили теперь сочинять, и мы начали периоды; вследствие чего посылаю тебе 2 мои басни и желаю, чтоб они тебе понравились».
- ↑ О ней и ее содержании и о своем переводе ее (предприятии, которое заставило потом автора жалеть о потраченном труде) Илличевский подробно пишет Фуссу в письмах от 28 ноября и 12 декабря 1815 г. См. выше. — Печатать эти отрывки не находим нужным.
- ↑ На листке пометка: № 8, 1815 г.
- ↑ На задн. странице пометка: № 9, г. 1815. Тут же карандашом по-немецки (вероятно Фуссом) набросан какой-то список или оглавление (пьес?).