Н. В. Успенский
Литературные успехи Г. И. Успенского
правитьОтец Глеба Ивановича ревностно оберегал будущего даровитого писателя от знакомства с бытом простого народа, воспитывая его как настоящего барича, которому строго-настрого внушалось не заводить знакомства с семинаристами, мещанами, тульскими оружейниками, а пуще всего с мужиками. Ему предназначалась блестящая карьера «палатского» сановника, который по сущей правде мог бы сказать своей душе: «Яждь, пий и веселись!». Но вышло наоборот: барство во всех его видах и формах не пришлось Глебу Ивановичу по душе. Лишь только он достиг юношеского возраста, все его симпатии стали неудержимо клониться на сторону простой деревенской жизни, изучению и художественному воспроизведению которой он посвятил все свое оригинальное дарование, достигшее своего апогея в произведениях: «Нравы Растеряевой улицы» и «Власть земли».
Однажды летом Глеб Иванович посетил мою деревенскую квартиру близ города Черни Тульской губернии. Переступив порог, он с неподдельным восторгом воскликнул:
— Боже мой, как у тебя хорошо!.. Экая прелесть!.. Ну, брат, ты поистине можешь назваться счастливейшим из смертных… Вон гуси плывут по реке… Я как-то видел гусей в Петербурге на дворе, где ни единой капли воды не было… Ты не можешь себе представить этих покрытых какой-то сажей несчастных птиц. Я уж думал, глядя в окно, не пингвины ли это какие, о которых так подробно повествует Дарвин… А это, скажи, пожалуйста, кто идет по лугу? — внезапно обратился ко мне с вопросом дорогой гость, глядя в растворенное окно.
— Наш причетник.
— Нельзя ли зазвать его сюда да побеседовать… Небось, водки нужно?
— Устроим все как следует… Эй! Софроныч! Заходи сюда…
— Это кто же такие будут? — входя в мою комнату и указывая на Глеба Ивановича, спросил меня причетник.
— Рекомендую, мой двоюродный брат, сын известного вам делопроизводителя палаты государственных имуществ.
— Боже праведный! Да неужели это сынок Ивана Яковлевича, моего незабвенного благодетеля, который помог мне выдать старшую дочь за волостного писаря…
— Ну, будет об этом толковать!.. Вы лучше расскажите, куда ходили, что видели, слышали?.. Не угодно ли водочки?
— Спаси вас Царица Небесная!.. Ходил я в волостную насчет загону… Никакого толку не вышло… Было одно только перекобыльство… с позволения вашего сказать…
Глеб Иванович разразился неудержимым хохотом и, отозвав меня в соседнюю комнату, сказал:
— Уступи мне это слово…
— Какое? — изумился я.
— «Перекобыльство». Мне хочется вставить его в диалог своих героев…
— Пользуйся им, сколько угодно, тем более что оно мне не нравится…
В это время причетник с тревожным видом известил нас:
— Господа! Ради самого Бога, спрячьтесь куда-нибудь… Сюда идет сам атаман-разбойник!.. Он вам покою не даст…
— Какой такой атаман?
— Зарешенный дьякон… из села Голенищей… пьяница — не накажи Господь! Он всех своих родных поголовно в смятение привел…
Вдруг в передней раздался могучий бас:
— Хозяину дома сего — здравия, душевного спокойствия и во всем благого поспешения…
— Пойдем, пожалуйста, посмотрим, что за личность, — радостно проговорил Глеб Иванович, как ребенок, которому предстояла возможность увидать живого льва или тигра.
Едва мы вступили в зал (широкая комната со скрипучим полом), как перед нашими глазами предстала колоссальных размеров высокая фигура с всклокоченными волосами и опухшими глазами, одетая в засаленный темный подрясник.
— Считаю долгом аттестовать себя благородным лицам, — продолжал незнакомец, — отрешенный от должности сельского дьякона вследствие злокозненных ухищрений местного благочинного Иоанн Златоверховников; некогда получал за чтение Апостола на свадьбах по двадцать пять рублей, одевался в порфиру и виссон и, как евангельский богач, говорил самому себе: «Раззорю житницы моя и большия созижду»… Но, между прочим, провидению угодно было допустить, чтобы злоухищрения благочинного села Голенищей превозобладали над моей судьбой…
— Вот тип-то!.. — шепнул мне Глеб Иванович. — Послушай… Отдай мне его…
— Сделай милость!.. Только я недоумеваю, каким образом я преподнесу тебе этот презент!..
— А вот каким образом: ты отправляйся на охоту… (ведь у тебя есть ружье) или куда-нибудь гулять… хоть в Чернь… а я займусь этим индивидуумом…
— Как бы тебя этот индивидуум не укокошил в пьяном виде?..
— Волков бояться — в лес не ходить…
— Браво! — сказал я и, вскинув ружье на плечо, вышел из своей квартиры, оставив с глазу на глаз русского Брема с хищным животным, которое предназначалось быть возведенным «в перл создания»…
Возвратившись с охоты, я увидал моего гостя сидевшим за некрашеным столом в переднем углу и занятым письменной работой.
— Не помешал я тебе, Глеб?
— Напротив, я тебя жду не дождусь… От скуки заказал хозяйке самовар и принялся рыться в твоих бумагах… Ты уж извини… Мне ужасно понравилось начало твоего рассказа под названием: «Сцены на постоялом дворе»… Я никак не мог удержаться, чтобы не продолжать его… Вот прочти, что я написал…
Я просмотрел сценку, начерченную мастерским пером Глеба Ивановича, и дружески пожал ему руку.
— Теперь и ты помоги мне, — сказал он, — у меня в одной повести должны разговаривать мещане… Что ты будешь делать… Никак не могу справиться с жаргоном этих господ…
Я немедленно исполнил желание Глеба Ивановича, и мы приступили к чаепитию…
Опубликовано в сборнике: Успенский Н. В. Из прошлого. М., 1889.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/uspenskiy/uspenskiy_n_lit_uspehi.html.