Гильфердинг А. Ф. Россия и славянство
М.: Институт русской цивилизации, 2009.
ЛИТВА И ЖМУДЬ
правитьСо времени последнего польского восстания 1863—1864 годов, в наших газетах и журналах довольно часто попадаются слова: жмудь, жмудяки, литовские крестьяне и т. п. Едва ли приходилось когда-либо русской публике слышать столько об этом бедном, одиноком, загадочном племени, судьба которого так давно связана с судьбами русской земли. Но обратим ли мы действительно серьезное внимание на литовское племя? Или оно, на минуту выведенное перед нами на сцену польским восстанием, снова скроется в прежней своей безвестности, заслоненное от наших глаз польским шляхетством и российским чиновничеством?
Да, судьба литовского племени издавна связана с судьбами русской земли. Она связана со времени Ярослава, когда Литва платила русским князьям дань вениками и лыками; она связана так тесно, что история земли русской не может быть рассказана без истории Литвы. И, наконец, уже семьдесят лет огромное большинство литовского племени состоит непосредственно под русским управлением. Племя это, в своих двух ветвях, литве в тесном смысле и жмуди, составляет, как известно, всю туземную массу населения Ковенской губернии и трех северо-западных уездов Виленской, Трокского, Виленского и Свенцянского, распространяясь и на часть уездов Лидского и Ошмянского. Численность этого литовского и жмудского населения представляет цифру довольно почтенную: 1 367 000, по данным, приводимым в атласе г. Батюшкова. Да сверх того, литовское племя, в числе 185 000 душ1, занимает два уезда Августовской губернии, Мариампольский и Кальварийский, т. е. северную оконечность Царства Польского2. Таким образом, под властью России состоит более полутора миллиона литвинов и жмуди, или девять десятых всего литовского народа; только одна десятая (около 150 000) принадлежит Пруссии. Если кого должно озабочивать положение литовского племени, если кому нужно с ним познакомиться и привязать его к себе, так это России. Эти полтора миллиона людей особого племени, своебытного, имеющего свой язык, свои обычаи, свой оригинальный тип и характер, живут у нас не где-нибудь за горами или в безвестных тундрах; они тут на виду перед нами, на большой дороге нашей в Западную Европу, на берегу важнейшего для нас моря, между Русью и Польшею, пятьсот лет тяжущимися о том — чья должна быть эта Литва, неспособная жить отдельно от Руси или Польши и, однако, давшая некогда перевес одной из них над другою. Но независимо от практического значения вопроса, Литва, с ее своеобразным народонаселением, с ее замечательным языком, должна сама по себе привлечь на себя внимание русских. В самом деле, литовское племя представляет столько любопытного, столько важного для многих отраслей науки, что равнодушие к нему было бы непростительно, даже с точки зрения теоретического знания: интерес науки идет тут рука об руку с интересом общественным и политическим. Но мы, довольные тем, что о литовском племени писали немцы, мы брали о нем, когда было необходимо, кое-какие сведения из немецких книг; а если хотели предпринять что-нибудь сами для обогащения науки новыми данными, то скорее отправлялись изучать самоедов и бурят, чем литву: можно бы подумать, что у нас установилось, с голоса Западной Европы, верование, будто наше особливое, исключительное призвание в науке — знакомить мир с племенами отдаленного севера и центра Азии, малодоступными западным исследователям. Так, мы идем работать для науки на север и восток (Боже сохрани от мысли умалить значение и важность этих трудов!); а что на запад от нас, к тому мы как будто боимся прикоснуться, словно пугаясь мысли зайти в чужое поле. Небольшие статьи гг. Микуцкого и Юшкевича, двух природных литвинов, о литовском языке, вот все, чем ограничилась пока деятельность нашей науки по этой части. Статьи прекрасные, и мы охотнее всякого другого готовы ценить их; но, к сожалению, эти статьи у нас едва ли не единственные в своем роде.
Чтобы не утомлять наших читателей, мы здесь только в самых кратких словах, и единственно для людей, незнакомых с предметом, укажем на важность литовского народа в чисто научном отношении. Но прежде всего, для избежания всяких недоразумений, согласимся в выражениях. Мы просим заметить, что во всей этой статье речь идет о Литве, литовском крае, литовском народе единственно в тесном или собственном, т. е. этнографическом смысле. В общежитии мы часто называем Литвою край более обширный, получивший это наименование вследствие исторических обстоятельств; литовскими губерниями мы называем, по исторической памяти, но совершенно неправильно в смысле этнографическом, кроме губерний Виленской и Ковенской, также Гродненскую и Минскую и придаем жителям этих двух последних губерний, белорусам и даже полякам, название литовцев или литвинов, которое должно принадлежать собственно только жителям Виленской, Ковенской и Августовской губерний (также как и части Восточной Пруссии), составляющим особую своеобразную литовскую народность, говорящим на своем особом литовском языке. Именно только этот народ разумеем мы здесь под именем литвинов, только его имеем мы в виду. Мы устраняем латышей, которые, хотя по происхождению и языку находятся в близком родстве с литвою, однако составляют отдельный от нее народ. Но, с другой стороны, когда мы говорим о Литве, литовском народе и языке, то разумеем вместе и жмудь (или нижних литвинов), и так называемых верхних литвинов, которым по преимуществу присваивается, в народном употреблении, имя литвинов (летувей). Жмудяки и эти верхние литвины или литвины по преимуществу, отличаясь друг от друга лишь некоторыми оттенками, составляют один народ3. Для пояснения этого примером можно сказать, что литва и латыши, образуя два родственных, но отдельных народа, относятся друг к другу как в славянской семье русские и поляки или русские и болгары; а верхние литвины (калненай) и жмудь (жемайчей) составляют один народный организм, так же, как великорусы и белорусы или как великополяне и мазуры.
Итак, прежде чем обратиться к практической стороне дела, мы хотели сказать несколько слов о значении литовского племени относительно науки. Между науками, создавшимися в новейшее время, с поразительною быстротою развивается и приводит к результатам все более и более обильным, сравнительная лингвистика, которую сопровождает другая, еще младшая наука, сравнительная мифология. Они составляют как бы геологию и палеонтологию человечества. Точно также, как геология и палеонтология открыли бесконечную историю земного шара, предшествовавшую роду людскому, так сравнительная лингвистика и мифология воскрешают перед нами человечество в века, предшествовавшие всем его писанным памятникам, его быт, его верованья, постепенное разветвление его на племена. Для нас наиболее любопытна, и до сих пор преимущественно разработана, часть этой новозданной науки, раскрывающая доисторическую жизнь нашего арийского поколения, того поколения, к которому принадлежим мы все, европейцы4. Благодаря сравнительной лингвистике и мифологии мы теперь проникаем в древнюю азиатскую родину нашу, где предки греков, албанцев, италийцев, кельтов, немцев, литовцев, славян составляли один народ с предками индусов и персов; мы восстанавливаем древний общий язык, древний пастушеский, но уже не совсем чуждый земледелия, быт этого арийского народа, когда он еще совмещал в себе многочисленные семьи, которые, расселившись в Европе и части Азии, стали во главе человечества и все более и более овладевают пространством земного шара. А между всеми арийскими племенами Европы, племя литовское оказывается, судя по языку, наиболее близким к своему первоначальному доисторическому типу. Нынешняя речь литовского крестьянина во многом более первообразна, чем язык древнейшего памятника Европы, чем язык Гомера. Она значительно оскудела, но менее всех изменилась в коренных звуках и формах: это обломок старины доисторической между молодыми поколениями языков, подобно тому, как среди тех же литовских лесов уцелел, в зубре, единственный представитель доисторического царства европейских животных. Зато каким чувством благоговения немецкие ученые относятся к языку этого бедного, темного, забитого народа! Для нас же, и вообще для всего славянского ученого мира, литовский язык особенно важен еще потому, что он состоит в ближайшей связи с славянскою речью. Было время, когда славянское племя составляло с литовским одно целое в Европе, уже после того, как это общее славяно-литовское племя отделилось от германского, греческого, иранского и т. д. Но затем, когда эта восточноевропейская или славяно-литовская ветвь арийского поколения распалась на два особых племени, славянское и литовское, то славяне стали развивать свой язык по новым началам, им исключительно свойственным, а литовский остался гораздо более при старине. Без литовского языка научное исследование славянского невозможно, немыслимо, и одна из главнейших причин тех ошибок, в которые впадали некоторые наши ученые, рассуждавшие о законах и свойствах славянской речи, состоит именно в том, что они не брали в соображение фактов, представляемых языком литовским. Но, независимо от языка, какой неоцененный клад должен представлять литовский народ в своих верованиях и преданиях! Вспомним только, что литовский народ последний между арийскими племенами Европы принял христианство; вспомним, что еще в начале XVII века польский писатель Ласицкий говорил о поклонении жмудяков разным языческим богам как о факте ему современном. Вспомним, как развита была у литвинов в язычестве религиозная стихия, и мы вправе будем заключить а priori, что ни один народ в Европе не может быть богаче остатками древних дохристианских верований. То немногое, что собрано по этой части современными польскими авторами, вполне подтверждает эту мысль, приведу только один пример. По свидетельству польского писателя5, литовское простонародье имеет о происхождении разных птиц, например, кукушки, соловья, ласточки, аиста и др., мифические предания, точь-в-точь соответствующие метаморфозам в языческих сказаниях Греции; оно, подобно древним эллинам и римлянам, кладет судьбу каждого человека в руки Парк, которые прядут его жизнь, с тою только разницею, что вместо трех Парк литвин признает семь «властительных богинь» (девос валдитоес). Одна прядет нити жизни человеческой, другая их снует, третья ткет из них полотно, четвертая, злая прелестница, вкрадчивыми словами и песнями сбивает сестер, чтобы портить им работу, а пятая оберегает ткань от ее коварства; шестая рассекает ткань жизни, и, наконец, седьмая, вымыв отрезанную ткань, подает ее чистою верховному Богу. Как не пожелать, чтобы эти сокровища литовских сказаний и поверий собирались, пока их не унесут с собою в гроб отживающие поколения, чтобы они записывались с тою полнотою и совестливою тщательностью, каких требует дело науки. Наконец, нельзя не быть уверенным, что и самый быт литовского простонародья в разных своих отличительных чертах хранит много такого, что принадлежит отдаленнейшей древности арийского племени и заслуживает самого подробного изучения. В настоящее время настает крайний срок для подобных трудов. Быт литовского простонародья вступает в период совершенного переворота; крестьянская реформа выводит его из вековой неподвижности; с новою, лучшею долею, открывающеюся литовским крестьянам, с новым духом свободы и новыми потребностями и заботами житейскими будут приходить в забвение стародавние понятия и обычаи. То, что не будет теперь замечено, записано, сохранено для науки, то скоро погибнет для нее невозвратно. В настоящее время множество русских приведены в самое близкое, ежедневное соприкосновение с литовским простонародьем: мы говорим о русских членах мировых учреждений в литовском крае, о русских чиновниках, которыми замещается там польская администрация, о молодых офицерах, квартирующих в литовских деревнях. Неужели между ними не найдется ни одного деятеля для науки? Для этого не требуется многого. Русские, слава Богу, легко учатся чужим языкам, а к тому же литовский язык, изо всех иностранных языков (не считая, разумеется, славянских наречий), есть, бесспорно, самый легкий для русского; и конечно, многие из русских, пожив несколько времени в Литве и имея там дело с народом, без особенных усилий и, быть может, сами того не замечая, выучиваются говорить по-литовски. Нужно только, чтобы люди, сочувствующие делу науки, воспользовались сознательно теперешним случайным своим знанием литовского языка. Пусть они перестанут смотреть на это знание как на нечто неважное, а напротив, стараются развить его настолько, чтобы быть в состоянии не только разговориться с литовским крестьянином о предметах обыденной жизни, но проникнуть в его быт, подметить его поверья, услышать и понять его песнь и сказку, узнать его космогонические представления и все это записать его подлинными словами. Нужды нет, что иное останется, быть может, неясным самому собирателю: в литовских народных песнях есть много такого старинного, что сам народ, повторяя древние слова, уже не отдает себе отчета в их значении. Ученая критика разгадает эти загадки; на месте же от русских деятелей требуется в этом отношении только одно: добросовестное собирание народных текстов (песен, сказок, преданий, рассказов и рассуждений о явлениях природы, о первых людях, о старине литовской, о старых обычаях и т. д.) в их подлинной форме, без малейшей предзаданной мысли, без всяких прикрас и вольностей, без всякого мудрствования, что, к несчастью, составляет один из существеннейших недостатков большей части польских сочинений, из которых теперь приходится выбирать такого рода материалы. Несколько добросовестных тружеников, которые стали бы, таким образом, во время своих досугов, заниматься собиранием остатков литовской старины, хранящихся еще в народной памяти и народной жизни, оказали бы неоцененную услугу многим ветвям науки.
Но этим мы далеко не удовлетворили бы тому, чего требует от нас литовский край. России необходимы для литовского края не только ученые исследователи, но еще более необходимы практические деятели. Их надобно приготовлять так, чтобы они могли являться в среду литовского народа с достаточным запасом предварительных сведений.
В наших университетах существуют кафедры многоразличных языков и наречий. Охотники могут выучиться, по крайней мере, в Петербургском университете, языку калмыцкому и бурятскому. Мы ничего не говорим в осуждение языков бурятского и калмыцкого, но думаем, что литовское племя столь же важно, если не важнее, для России, чем калмыки и буряты, и что следовало бы дать русским студентам возможность учиться по-литовски. Прямая практическая польза столько же, сколько интерес науки, требуют, чтобы в наших университетах, или по крайней мере в Московском, Петербургском и Киевском, учреждены были литовские кафедры, и, казалось бы, легко пополнить этот важный недостаток.
Древнейшие связи литовского народа были с русскими; через русский мир проникли к нему первые начала гражданственности, первые лучи христианства. Литовский народ льнул, так сказать, к русскому миру. Даже в то время, когда он господствовал над обширными русскими областями, он не только не утеснял русской народности, а напротив, охотно себе ее усваивал, давал русскому языку права языка официального в своей собственной стране. Но Польша успела на несколько столетий прервать эту древнюю связь, истекавшую из самой природы вещей, из самого положения литовского края. Распространенная Польшею между литвинами католическая религия стала между литовским народом и народом русским, распространенное Польшею в литовском крае шляхетство заслонило литовский народ от русского правительства даже тогда, когда край этот вновь вошел в состав русского государства. Таким образом, произошло это долгое отчуждение наше от литовского народа, это печальное наше к нему невнимание.
Невелика, мы знаем, та доля литовского края, которая принадлежит Пруссии. В ее владениях считается, как указано выше, не более 150 000 литвинов6, т. е. лишь одна десятая всего литовского народа. И надобно заметить, что там, в Пруссии, литовский элемент находится уже в состоянии вымирающей народности: литвины выучиваются немецкому языку и, мало-помалу забывая свой, сливаются с немцами. Несмотря на то, все, что европейская наука знает о литвинах и литовском языке, все, что по этой части послужило предметом ее изысканий, почерпнуто из этого литовского уголка, принадлежащего Пруссии. Мало того: почти все труды, посвященные непосредственной пользе самого литовского народа, распространению в нем грамотности и образования, литературному развитию его языка, предпринимались для этих 150 000 литвинов в Пруссии, для одной этой малой и вымирающей частицы литовского племени.
Еще в начале прошлого столетия первый король прусский, Фридрих-Вильгельм I, обратил внимание на необходимость воспользоваться литовским языком для народного образования в подвластном ему литовском крае и велел учредить в литовских селах элементарные школы, где учили детей на литовском языке, знакомя их впрочем, при его посредстве, с языком немецким. В то же время назначен был преподаватель литовского языка в Тильзитском областном училище. Вслед за тем, в 1723 году, при Кенигсбергском университете открыта была литовская семинария, т. е. классы для приготовления в литовском языке молодых людей, предназначавшихся к духовной и учительской деятельности между литовским народом. Эта литовская семинария оказала наибольшие услуги разработке литовского языка и способствовала тому, что грамотность на литовском языке распространилась почти повсеместно между литвинами, прусскими подданными7. Сделаны были литовские переводы богослужебных книг протестантских; литовская библия напечатана была, в первый раз, в 1735 году8. В Пруссии явился литовский поэт Доналейтис; его эпическое стихотворение «Четыре времени года», напечатанное в 1818 году (уже после смерти автора), составляет, по словам знатоков, первоклассное художественное произведение и изображает с удивительною верностью всю жизнь и весь быт литовского поселянина.
Между тем другие трудились ученым образом над литовским языком. Ругиг, а потом Мильке, издали литовские словари и грамматики. Какую важность ученая Германия приписывала такого рода трудам, показывает, между прочим, то, что знаменитый Кант не почел ниже своего достоинства написать предисловие к литовской грамматике (напечатанной в 1800 г.), которую составил Мильке, скромный кантор (нечто вроде дьячка) одного сельского прихода в прусской Литве. Некоторые из читателей полюбопытствуют, может быть, узнать, какое это предисловие к литовской грамматике сочинил отец новейшей философии. Вот оно: «Что прусский литвин вполне заслуживает сохранения особенностей его характера и чистоты его языка, в школах и церквах, — так как именно язык составляет главное средство к образованию и поддержанию народного характера, — это явствует из помещенного здесь9 описания свойств литовского народа. Я прибавлю еще к этому описанию: что литвин более, чем соседние народы, далек от низкопоклонства, что он привык говорить со старшими тоном равенства и доверчивой откровенности; а люди, имеющие с ним дело, не принимают в дурную сторону такой фамильярности, не отрывают руки от его пожатия, потому что находят его готовым исполнить всякое справедливое требование. Литвину присуща гордость, чуждая всякого высокомерия и совершенно отличная от той, которая свойственна одной соседственной с ним нации10, коль скоро кто-нибудь в ее среде почувствует себя знатнее других; лучше сказать, это в литвине не гордость, а чувство собственного достоинства, указывающее на мужество и вместе с тем служащее порукою в верности.
Но и независимо от пользы, какую государство может извлечь из содействия народа с таким характером, немаловажно для наук, в особенности для истории переселения народов, значение беспримесного языка племени стародавнего, ныне ограниченного тесными пределами и как бы изолированного; а потому и сохранение этого языка в его особенности имеет само по себе большую цену. Потому Бюшинг11 сильно оплакивал раннюю смерть профессора Тунманна в Галле, посвятившего с чрезмерным усердием свои усилия изысканиям в этой части. Впрочем, вообще, хотя бы и нельзя было ожидать от какого-нибудь языка столько богатых данных для науки, однако для образования каждого племени в стране, какова, например, прусская Польша12, важно пользоваться его языком в училищах и церковной проповеди, принимая за образец язык уже очищенный (как например, польский) или даже и такой, который употребляется вне пределов края13, и мало-помалу вводить его в употребление; ибо таким образом язык применялся бы лучше к особенностям населения и понятия становились бы просвещеннее».
Литовские деятели в Пруссии не переводились и в более близкое к нам время. Мы назовем только главных, труды которых занимают видное место в науке: таковы Реза, Куршат и Нессельман. Последний издал в 1851 году обширный словарь литовского языка. Наконец, даже австрийское правительство на свой счет отправило в Литву одного из первых европейских ученых в области лингвистики, профессора Шлейхера. Г. Шлейхер совершил это путешествие в 1852 году К сожалению, он не мог, или не счел удобным посетить литовский край в русской державе, и ограничил свои изыскания прусским уголком Литвы. Но и так плодом ученой поездки г. Шлейхера явилась подробная литовская грамматика и литовская хрестоматия, заключающая в себе выбор произведений литовского народного творчества, песен, пословиц, загадок и сказок. И грамматика и хрестоматия составлены с ясностью взгляда и отчетливостью, свидетельствующими, что это дело исполнил первоклассный ученый. Немногие народы, даже несравненно более значительные, чем литовский, в состоянии представить о законах своего языка или относительно памятников народной словесности издание, которое могло бы поспорить достоинствами с тем, что имеет теперь народ литовский благодаря труду г. Шлейхера: и мы должны повторить еще раз, что этим, насколько дело касалось материальных средств исполнения, литовский народ обязан австрийскому правительству.
Все, до сих пор исчисленное нами, сделано, как мы сказали, немцами или природными литвинами в немецкой среде, для той десятой доли литовского народа, которая принадлежит Пруссии. К сожалению, литвины в Русской империи и в Царстве Польском почти не могут пользоваться теми умственными богатствами, который предлагаются их соплеменникам за границею (мы не говорим, разумеется, о грамматиках и словарях, которые издаются для немногих, и то более для иностранцев, чем для туземцев; мы говорим о книгах для народного чтения, для религиозного и умственного образования простого народа). Литвин в Пруссии протестант; в России и в Царстве Польском он (за немногими исключениями) католик. Литвин в Пруссии пишет немецкими буквами; в России и Царстве Польском латинскими (по польской методе правописания). Вследствие того, книги, по которым учатся и образуются литвины в Пруссии, остаются мертвою, а часто и отверженною, еретическою, грамотою для литвинов по сю сторону границы. Для них нужны особые труды.
То немногое, что сделано в их пользу, принадлежит полякам или туземцам с польским образованием.
Как ни была старая Польша по существу своих общественных начал исключительна в отношении ко всем подчинившимся ей народностям; как ни враждебно было католическое духовенство развитию народного образования и народной жизни, но надобно отдать справедливость и старой Польше, и ее духовенству, что они не оставляли вовсе без внимания умственные и духовные потребности бедного литовского простонародья. Хотя мы знаем, что иезуиты в своих школах подвергали литовских мальчиков наказанию за простое употребление народного языка в разговоре14; однако мы встречаем и отрадные отступления от этой системы. Во многих случаях католическое духовенство учило простой народ в Литве сопровождать молитвами и песнями на родном языке непонятное ему богослужение; оно снабжало его, хотя и скудно, литовскими книгами религиозно-нравственного содержания. Такие издания появились уже в XVI столетии. В конце XVI века каноник Даукша15, в XVII веке иезуит Ширвид16 (издавший, между прочим, польско-латинско-литовский словарь) дали языку своего родного племени начала литературной обработки.
Когда литовский край перешел под власть России, то она не нарушила в нем прежнего порядка вещей. Вся духовная и умственная в нем деятельность продолжала, по-прежнему, исходить от образованных по-польски литвинов и преимущественно от католического духовенства. Первое место принадлежит, бесспорно, двум католическим епископам жмуди: князю Иосифу Гедройцу, скончавшемуся в 1838 году, и Матвею Волончевскому, ныне управляющему Жмудской католической епархией. Князь Гедройц, предпочитая пользу народа правилу своей церкви, не желающей делать Священное писание доступным мирянам, перевел и издал по-литовски (в 1816 г.) Новый Завет, посвятив это издание императору Александру I. Его преемник, епископ Волончевский (бывший тогда ректором Ворненской семинарии) не захотел ограничить литовского языка единственно сферою религиозного наставления народа. Он написал по-литовски обширное описание Жмудской епархии, историческое и статистическое (напечатано в двух томах, в Вильне, в 1848 г.). Впрочем, это не была первая попытка в таком роде. Литвины в России имели уже на своем языке светские сочинения. Достаточно поименовать басни Станевича (он же собирал народные песни), стихотворения Пашкевича (который, между прочим, перевел по-литовски Виргилиеву Энеиду: труд, кажется, ненапечатанный), песни Дроздовского, или по-литовски Стражделиса; переводы с польского Рупейки и Незабитовского; ученое сочинение Лаукиса о быте древних литвинов. О нескольких других мы не упоминаем.
Итак, литовский народ в России имеет на своем языке не только разные книги для религиозного и нравственного наставления, у него есть и небольшая литература.
Литовский народ в России исповедует католическую веру и находился с XV века под влиянием польской цивилизации; весьма естественно, что католическое духовенство и люди, образовавшиеся в духе польской цивилизации, принимали и принимают деятельное участие в трудах для религиозного и умственного развития литовского народа. Между ними являлись личности, одушевленные в этой деятельности искреннею и прямою любовью к литовскому народу, и мы можем только жалеть, что таких людей не было больше: потому что в общей сложности и за исключением этих отдельных личностей католическое духовенство и люди, образованные в духе польской цивилизации, были все-таки направляемы в своей деятельности между литовским народом посторонними побуждениями; деятельность эта не всегда исходила, — как в протестантской части Литвы, принадлежащей Пруссии, — из непосредственного желания удовлетворить умственным и нравственным потребностям литовского народа, и часто даже клонилась прямо к тому, чтобы упрочить над ним господство польских стихий.
Тем более обязаны мы подумать о том, чтобы образовательная и просветительная деятельность в литовском крае не оставалась монополией католического духовенства и поляков или деятелей, принадлежащих к польской цивилизации. Пускай они делают, сколько могут, для умственного и нравственного развития литовского народа: но эта работа не должна быть предоставлена им исключительно. Каждая страница, которую католический ксендз или мирянин, поляк или литвин с польским образованием, пишет для литовского народа, носит на себе печать католических и польских взглядов и убеждений: это в природе вещей, им нельзя и ставить этого в упрек. Но хорошо ли, что литовский народ может слышать только одни католические и польские голоса? Хорошо ли со стороны русских, что они не заговорят с ним, не потрудятся и со своей стороны на его пользу? Как не пожелать, чтобы те православные священники, которые живут посреди литовского народа, которые имеют в числе своих прихожан людей, говорящих по-литовски, вспомнили предание своей церкви, заповедующей преподавать всем племенам слово Божие на их родном языке, и перевели православные богослужебные книги на литовский язык, чтобы они дали своей пастве в руки православный катехизис на литовском языке? В одной Ковенской губернии, населенной сплошь литвинами и жмудью, существуют, как видно из статистических сведений, 15 православных церквей и 2 православных монастыря; в литовских уездах Виленской губернии, Свенцянском, Троке ком и Виленском, не считая г. Вильно, 17 православных церквей. Нельзя отговариваться тем, что большая часть тамошних православных великорусы и белорусы, в разные времена водворившиеся между литвинами; согласно исчислениям, помещенным в атласе Западного края по вероисповеданиям, оказывается, что между православными в Виленской и Ковенской губерниях 28 606 человек суть кровные литвины и жмудяки. Кроме того, можно предполагать, что и из русских многие, попавши в массу литовского народа, могли уже слиться с литвинами в языке и быте, но главное, эти кровные литвины и жмудяки православного исповедания, хотя бы их и было не более 28 606 человек, не должны же оставаться без внимания к их духовным нуждам; а для них славянская книга и славянское богослужение должны быть также мало понятны, как латинский бревиар и латинская месса. Таким образом, в состоянии ли они будут противостоять римской пропаганде среди окружающего их католического населения, когда они в латинской церкви могут слышать, если не обедню, то по крайней мире гимны и проповеди в звуках родного языка? У нас для самоедов и бурят и для скольких инородческих племен переводятся книги, совершается богослужение на их языке: тем более следовало бы вспомнить про единоверцев наших литовского племени, про этот литовский народ, который некогда был уже почти приобретен для православной церкви, про народ, давший древней Руси одного из славнейших ее святых и героев, спасителя Пскова?
Но и в светском отношении мы до сих пор слишком мало сделали, не говоря уже о том, чтобы приобрести нравственное влияние на литовский народ, а просто для того, чтобы ознакомиться с ним. Это было, конечно, естественным последствием прежнего порядка вещей во всем нашем Западном крае и, разумеется, в том числе и в литовской и жмудской стране; это было естественным последствием принципа крепостного права. Смотря на край с дворянской точки зрения, с точки зрения крепостного права, мы видели в литве только панов, т. е. частью природных поляков, частью туземцев, образованных в польском духе и которые, как в официальной жизни, так и при всяком постороннем человеке, признают себя за поляков и берегут свою литовскую народность для домашнего обихода, т. е. для сношений с крестьянами и немногие также для литературных досугов. Таким образом, мы находились в отношении к литовской народности dans un cercle vicieux17: крепостное право заставляло нас считать Литву за польский край; а считая Литву за польский край, мы и не ощущали нужды обращать внимание на литовскую народность, заниматься литовским языком и тем самым лишали себя средств освободиться от влияния польских взглядов и притязаний на Литву. Вследствие этого, мы даже не успели запастись самыми необходимыми, элементарными пособиями для непосредственного знакомства и сношений с литовским народом. Нет по-русски никакого сочинения о современном литовском народе, нет даже учебника литовского языка, нет даже русско-литовского словаря. Русский человек, приехавший в Литву, чиновник ли, учитель, военный или просто частный деятель, пожелал бы, например, узнать что-нибудь о литвинах, выучиться говорить с ними: он должен для этого сперва изучить польский язык, и тогда, через посредство польских изданий, может, пожалуй, приступить к ознакомлению с литвинами и их языком. Что удивительного, если до сих пор многие русские, поставленные в это положение, останавливались на полупути, т. е. выучившись по-польски, смотрели на литвинов, как на поляков, объяснялись с ними на польском языке? А иной, чего доброго, готов был обругать дураком невежественного литовского мужика, который не понимает, когда ему говорят по-польски.
Но теперь, с уничтожением крепостного права, должны исчезнуть и эти последствия, которые оно принесло с собою в наших отношениях к литовскому народу. Россия теперь подала руку всем племенам, населяющим ее Западный край. Она подаст руку и литовскому племени. Пора это сделать после тех горьких событий, которые были результатом нашего прежнего отчуждения от него по милости крепостного права. Мы видели опять, как в 1831 году целые массы жмудяков и литвинов, сражающихся против нас под польскими знаменами; и кажется, не было в польских рядах более стойких и бесстрашных бойцов. За что же дрались эти жмудяки и литвины? За восстановление ли старой Польши? Но старая Польша была им чужая, хотя они и принадлежали к ней, и конечно, ничего в старой Польше, ни ее слава, ни ее трагический конец, не трогает их сердца. Или они дрались из сочувствия к полякам? Но они терпеть не могут польскую нацию. Литвин произносит имя ленкас почти с таким же чувством, каким сопровождается это же слово в его славянской форме, лях, у западнорусского простолюдина. Или, наконец, жмудь и литва восставали против нас за свою свободу? Но нет: они видели, что защищают дело своих панов, а пан не брат, говорит литовская пословица, и конечно, не от торжества панов могли они ждать себе освобождения. Нет, они дрались за поляков просто потому, что поляки, и в особенности духовенство, имели одни к ним доступ, одни с ними сносились непосредственно, могли взывать к их религиозным чувствам и, как им нужно было, рисовать им действия и намерения москалей — схизматиков. И таким-то образом, из народа, вовсе не причастного нашей тяжбе с поляками, мы, благодаря поддержке, которую мы оказывали принципу крепостного права, сделали им союзников, а себе врагов, дали вооружить против себя тысячи храбрых людей, которые ни за что, ни про что пошли на смерть от наших пуль, дали поднять за польское дело целую губернию, где на миллион жителей статистика считает 30 тысяч поляков. Надобно, наконец, подумать посерьезнее о том, чего ждет от нас литовский народ и что мы должны сделать для того, чтобы такого рода кровавые недоразумения между им и нами не могли повториться.
Очевидно, что одна сторона задачи нашей в Литовском крае та же самая, как и во всех прочих частях западной России: освобождение крестьянского населения от власти и влияния польских панов, устройство администрации, которая служила бы России, а не польским интересам, земские учреждения, которые служили бы действительно органами народа, а не одного польского дворянства, и т. п.: вот эта общая сторона дела, которой мы здесь не намерены касаться, как выходящей из пределов нашей темы. Другая сторона задачи — специальная, обусловливаемая инородческим характером жмудского и литовского населения, тем, что оно нам чуждо по происхождению, языку и быту. И надобно сказать, что этот специальный инородческий характер литвы и жмуди не может не отозваться там заметным образом и на общей стороне нашего дела. Он отзовется большими затруднениями для русских деятелей, нежели в краях, населенных русским и православным народом. Среди литвинов и жмуди гораздо труднее будет отрешить крестьян от подчинения, если не материального, то нравственного, польским панам и дать литовскому краю местную администрацию, свободную от польских стихий и польских влияний: тут нам во многом помешает непонимание народного языка; помешает во многом и религия, дающая католическому духовенству в литовском крае такие сильные средства пропаганды, в интересах Польши. Еще труднее будет ввести в земские учреждения чисто народный, литовский элемент, так чтобы он стал к нам лицом к лицу, без польского посредничества. Все это может быть достигнуто только тогда, когда мы сами ознакомимся коротко с литовским народом и откроем литвинам пути к образованию самостоятельному, такие пути, которые не стали бы вести литвина, подымающегося выше простонародной массы, сквозь школу враждебных нам требований и предрассудков польской цивилизации. Мало того, что в некоторых университетах должны быть, как мы говорили выше, открыты кафедры литовского языка и что Россия должна всячески стараться иметь людей, способных сблизиться с литовским народом, не прибегая к драгоманам; необходимо, чтобы и литовский народ выставил деятелей, которые станут смотреть на дело прямо, с точки зрения практической пользы своего народа, а не под углом старых преданий Речи Посполитой. Мы не помышляем о сепаратизме, а напротив, безусловно его отвергаем. Но именно для того, чтобы в литовском народе не могло быть сепаратизма, первое и самое существенное условие — развитие в нем самосознания. Ибо литовская народность так мала и так вдавлена между тремя народностями — русскою, польскою и немецкою, что о самостоятельности она и помышлять не может; но в то же время литовское племя одно из самых упорных и своей историей доказало, до какой степени оно дорожит своим языком и своим бытом. Польская пропаганда пользовалась доселе его неразвитостью, отсутствием в нем национального сознания; только вследствие неразвитости литовского народа, отсутствия в нем национального сознания она могла воспламенять литвинов польскими идеями, вооружать их за польское дело. Сепаратизм в литовском крае может опираться только на господство польских стихий, на бездействие туземного народного элемента. Противодействовать сепаратизму в этой стране мы можем только развитием туземного народного элемента, который один будет в силах освободить литовский край от нравственного господства польских стихий. Надобно, чтобы литвин мог быть человеком образованным, не делаясь поляком; надобно, чтобы литовский народ, оставленный польским владычеством в невежестве и оцепенении, снова, как в старину, получал от русского мира и через его посредство доступ к просвещенно, точно также, как он от России получает теперь материальную свободу и обеспечение. Мы делали в Литве уступку польскому элементу, учреждая в прежнее время классы польского языка в гимназиях и других казенных училищах Виленского учебного округа. Если можно было делать в Литве подобную уступку языку незначительного по числу, пришлого и часто враждебного нам меньшинства, то не странно ли теперь отказывать в том же самом языку туземного населения? Разве мы в самом деле хотим считать литовскую народность за часть народности польской? Если мы долго будем считать ее такою, то, пожалуй, дождемся и того, что она в самом деле станет польскою. Тяжело вспомнить, что в течение многих лет литвин в Виленской и Ковенской губерниях, вступавший в наши училища, должен был учиться по-польски, а языку своего народа он не только не мог учиться, а поставлен был в необходимость позабыть его, если знание это не поддерживалось в нем посторонними, случайными обстоятельствами. Если такой порядок должен там остаться, то нечего нам думать о поддержке нашего дела в Литве народными силами, о противодействии польской пропаганде и польским притязаниям народными элементами! Напротив, мы сами продолжали бы оказывать этой пропаганде и этим притязаниям все зависящее от нас содействие.
Университетские кафедры литовского языка и введение его, в числе необходимых предметов преподавания, в казенные училища Виленской, Ковенской и Августовской губерний — вот, мы должны повторить, одно из лучших средств, чтобы приготовить людей, при посредстве которых литовский народ мог бы сблизиться с русскою жизнью, вступить с Россией в общественную и нравственную связь.
Само собою разумеется, что тотчас появились бы, вызванные потребностью, пособия для ознакомления с литвою и литовским языком. Мы были бы избавлены от необходимости прибегать к немецким учебникам для изучения литовского языка, к польским сочинениям для того, чтобы получить какое-нибудь понятие о литовском народе и его быте. В самом литовском племени пробудилась бы умственная деятельность с народным характером и в направлении, сочувственном России, вместо того, чтобы поглощаться, как в настоящее время, стихиями польскими и становиться орудием польской пропаганды.
Мы приходим теперь к самой важной стороне дела, предстоящего нам относительно литовской народности, именно к вопросу о том, чего требует от нас эта народность сама по себе. Тут, очевидно, самый существенный вопрос заключается в народном образовании. Мы все, конечно, желаем видеть в Западном крае возможно большее и скорейшее развитие народного образования на русском языке и в русском духе; мы желаем этого не только для пользы государственной, но столько же и для пользы самого западнорусского народа, приносившего такие жертвы, чтобы воссоздать свое единство с русскою землею. Но если легко и естественно учить народ не иначе, как по-русски в краях, населенных белорусами, наречие которых не представляет никакого существенного различия с нашим великорусским языком; если в краях, населенных малорусами, это возможно (возможно и необходимо, по мнению одних; возможно, хотя не совсем удобно, по мнению других, — но это для нас вопрос посторонний), — то в литовском крае было бы совершенно неестественно и невозможно, чтобы первоначальное преподавание в народных училищах производилось только по-русски. Ибо тут мы имеем дело не с частью русского народа, а с особым инородческим племенем: крестьянский мальчик в жмудском и литовском крае, призванный в школу, где прямо обратились бы к нему с русскою речью, не понимал бы ни единого слова. Очевидно, что тут языком первоначального преподавания должен быть непременно язык литовский, а русский язык — одним из предметов, которому должно учить мальчиков. Так, Пруссия, которая безусловно отвергает в первоначальном образовании все местные германские наречия, которая прямо вводит всякого немецкого мальчика, на каком бы наречии он ни говорил дома, в класс, где ему преподают на общем немецком языке, — эта же самая Пруссия в своем куске литовского края, как мы видели, установила элементарное преподавание по-литовски и, кроме того, сделала литовский язык одним из предметов обучения в Тильзитском среднем училище и в Кенигсбергском университете. Мы охотно указываем на пример Пруссии, как одной из просвещеннейших земель Европы, и потому, что она так же, как мы, имеет дело с литовскою народностью. Для Пруссии точно так же, как и России, литовское племя — это не частная ветвь господствующего народа; это племя чужое, которое не понимает вовсе общего языка страны и в котором каждый человек должен сперва получить образование, прежде чем он выучится этому языку. Правительство прусское понимало это уже полтораста лет тому назад; оно дало литовскому племени в своих пределах образование и привязало его к своему государству самою крепкою нравственною связью.
Итак, повторим нашу мысль. Так как литовцы составляют племя совершенно отдельное, инородческое, то прямо учить народ в элементарных школах литовского края на русском языке значило бы то же самое, что не учить вовсе; наши училища стояли бы пустыми или наполнялись бы по принуждению, и литовский народ оставался бы по-прежнему темною невежественною массою в распоряжении ксендзов и польского дворянства. Необходимо во всей Ковенской, двух северных уездах Августовской (Мариампольском и Кальварийском) и трех северо-западных уездах Виленской губерний (Трокском, Виленском и Свенцянском) установить преподавание в народных училищах на языке литовском, а одним из главных предметов преподавания в этих училищах ввести русский язык, так чтобы по выходе из училища литовский мальчик вполне понимал по-русски и знал русской грамоте. Вот суждение об этом вопросе одного природного литвина, одного из лучших знатоков своей родины и своего народа: «Введение преподавания литовского языка в литовских училищах весьма важно во многих отношениях. Оно бы способствовало к скорейшему изучению русского языка, который в настоящее время истолковывается литвинам при помощи языка польского, для многих из них не более понятного, чем русский; а между тем, знание русского языка при мерах, предпринимаемых к устройству крестьян, необходимо для каждого литовца. Ныне ни один литовский крестьянин не понимает и не читает Положения о крестьянах, весьма многие из них совсем не знают даже о его существовании18 и все принимают на веру. Оно бы показало, сколь губительно было для литовцев владычество поляков, которые в продолжение четырех столетий только и заботились об истреблении в Литве всего литовского, учреждали в ней польские школы, в которых беспощадно секли литовских детей, когда эти осмеливались заговорить между собою по-литовски, своим материнским языком; оно бы много способствовало к поселению и развитию здравых понятий в крестьянах — литовцах, которые ныне читают только молитвенники и разные церковные книжки, так называемые кантычки, исполненные средневековых понятий и суеверий».
Остается вопрос о практической исполнимости этой меры. Сколько известно, уже возникала и прежде мысль ввести в училищах литовского края преподавание на литовском языке, но против этого предположения поднялись голоса людей, утверждавших, что язык литовский, по недостатку письменной обработки, не может служить к обучению юношества, что нельзя составить руководств на наречии, которое исключительно свойственно простонародью, и т. п. Невозможно ожидать, чтобы лица, заинтересованные в неприкосновенности господства польского языка в Литве, не стали прибегать к такого рода и еще разным другим доводам против введения преподавания на народном языке; но во всем этом они, разумеется, могут рассчитывать только на наше незнание. Литовский язык имеет грамматику, научным образом разработанную одним из первых филологов Германии19, на нем в Пруссии изданы не только катехизисы и другие элементарные книги, но даже, как замечено выше, стихотворения и полный перевод библии; в России на литовском языке напечатаны даже ученые сочинения об истории и археологии края. При такой подготовке возражение, что литовский язык не способен служить к преподаванию, может быть сделано только лицами, преднамеренно искажающими истину. Нужно лишь призвать людей, знающих этот язык и сочувствующих потребностям литовского народа, — и в самом скором времени мы имели ли бы на литовском языке все нужнейшие учебники, и польский элемент в литовских училищах уступил бы литовскому и через него русскому.
Итак, вот, как нам кажется, чего требует от нас литовский край: прежде всего, чтобы мы обратили внимание на литовское племя, как на народность своеобразную и совершенно различную от польской; чтобы мы сносились с литовским народом при посредстве литовского, а не польского языка; чтобы мы открыли русским возможность учиться по-литовски и сделали из литовского языка один из обязательных предметов учения в гимназиях и других средних училищах литовского края; наконец, чтобы мы создали для литовского народа элементарные литовские училища, в которых литвин мог бы образовываться, не становясь поляком, и знакомиться непосредственно с русским языком, который ему так нужен, особенно со времени освобождения, в гражданском быту.
Все это, по-видимому, просто, и так просто, что многие не стали бы, может быть, ожидать от этих мер значительных и существенных результатов. Между тем, только этим можем мы освободить литовский народ от умственного и нравственного господства польской национальности, как мы избавляем его теперь от ее материального господства; только этим можем мы открыть литовскому народу пути к внутреннему единению с Русским миром. Конечно, подобные средства могут действовать только медленно, ибо эти средства нравственные и требуют от нас некоторого труда и большой последовательности. Но что делать, когда нам предстоит вывести целое племя из мрака и оцепенения на свет и к деятельности умственной? Иные, быть может, сомневающиеся в действительности таких средств, думали бы отделаться другим способом от труда, которого требует от нас литовское племя. Мы слышали, что они предпочли бы отделить литовский край, или, вернее сказать, зерно его, Ковенскую губернию, от соединения с западнорусскими губерниями и причислить ее к губерниям остзейским. Можно бы подумать, что в основании такой мысли лежит следующий силлогизм: остзейский край смирен, а западнорусские губернии волнуются так, если отчислить Ковенскую губернию от волнующегося края к смирному, то и она сделается смирна. Но мы спрашиваем: если такая мера будет заключаться просто в перенесении высшего административного центра для Ковенской губернии из Вильна в Ригу, то переменится ли от этого хотя сколько-нибудь состояние и расположение умов населения Ковенской губернии и не будет ли это для него только некоторым административным неудобством, так как Рига дальше от него, чем Вильно? Если же думают о таком перечислении Ковенской губернии с тем, чтобы распространить на нее остзейские распорядки, то следует обратить внимание на два важных обстоятельства.
Во-первых, в Ковенской губернии действует постановление об обязательном выкупе, по которому крестьяне признаны собственниками своего поземельного надела, а в Прибалтийском крае крестьянство подчинено разным прежним узаконениям, менее для него либеральным, а именно это крестьянское дело такое, что здесь нельзя взять назад того, что раз дано; порядок, выгодный для крестьян, не может быть безнаказанно заменен порядком более для них обременительным. Напротив, сила вещей ведет к тому, что выгоды, данные земледельческому классу в одном месте, становятся достоянием его и в другом. Таким образом, в этом, самом важном, общественном деле, не только Прибалтийский край не мог бы подчинить Ковенскую губернию существующему в нем порядку вещей, а напротив, Ковенская губерния сделалась бы, естественно, мерилом для Прибалтийского края. Друзья прибалтийских крестьян, конечно, должны сочувствовать такому результату, и если бы этот именно результат имелся тут в виду, то нечего было бы и говорить. Но в том-то и дело, что люди, предполагающие причислить Ковенскую губернию к остзейскому краю, думают об этом вовсе не из дружбы к Прибалтийским крестьянам, а напротив того, увлекаясь, как кажется, мыслью, что существующий в Остзейском крае порядок годился бы и для Ковенской губернии.
Во-вторых, Прибалтийский край управляется по немецким законам, официальный язык в нем немецкий; а в Ковенской губернии действуют русские законы, официальный язык русский. В Прибалтийском крае немецкие законы и немецкий язык имеют историческое основание, которое Россия сохраняет: но, чтобы Россия стала распространять их там, где нет для того никакого исторического основания, чтобы Россия простым административным актом заменила русские законы и русский язык немецкими в крае, где нет ничего немецкого, — это было бы так странно, что не понимаем, как подобная мысль могла возникнуть в нашей среде.
В памятнике тысячелетию России мы поставили изображения великих людей литовского народа. Мы дали место между деятелями истекшего тысячелетия русской земли не только человеку, как Довмонт, усыновленному Россией и прославившему ее имя в самую мрачную эпоху народного унижения; мы приняли в ряд наших государственных строителей и героев Гедимина, Ольгерда, Витовта, Кейстута, этих витязей древней Литвы, которые не раз приводили в трепет русские полки и русских князей. Нами руководило верное историческое сознание; мы хотели засвидетельствовать на нашем памятнике, что прошлая жизнь литовского народа, пока он действовал самостоятельно, была частью жизни русской земли, что слава Литвы есть слава России, что Россия приняла наследство, пожала плоды исторической деятельности литовского народа. Но пусть это историческое сознание значения прошлых событий оправдается в современной действительности. Когда мы признаем прошедшее Литвы своим историческим достоянием, когда мы признаем себя наследниками деятельности Ольгерда и Витовта, то пусть права наши не остаются в архивах истории, а проявим их в действительной жизни. Если же нынешнее наше отчуждение от литовского народа должно продлиться и мы в настоящем предоставим Литву господству чужих стихий, будь эти стихии польские или немецкие, то к чему мы стали бы выставлять напоказ бывшее когда-то внутреннее единство Литвы с русской землею? Это было бы только хвастовство, и лучше бы было, в таком случае, сбросить с нашего исторического памятника, как лишние на нем, статуи Гедимина, Витовта, Ольгерда и Кейстута!
СПб. Декабрь 1863
КОММЕНТАРИИ
правитьТекст печатается по изданию: Гильфердинг А. Ф. Собр. соч. в 4 т. Т. 2. С. 362—385.
Думается, данная статья сохраняет не только чисто историческое значение. Сам А. Ф. Гильфердинг, будучи высокопоставленным чиновником, от которого зависило очень многое в Литве, сделал невероятно многое для того, чтобы литовцы как нация вообще сохранились. В самом деле, хотя современные литовцы и любят говорить о своей «многовековой государственности» и о своей стране, которая доходила до Черного моря, но реальная история была не такой оптимической, и в первой половине XIX столетия большинство литовцев почти полностью ассимировались поляками. Практически все дворянство, католическое духовенство и почти все городское население полностью ополячилось. Только в глухих деревнях на болотах еще сохранялся литовский язык. Впрочем, правильнее сказать, что сохранялся местный говор, относившийся к балтийской группе индоевропейских языков. Фактически никакого литовского языка, если понимать под ним определенное единство словарного состава и развитые литературные нормы, до 60-х гг. XIX века просто не существовало.
Это напоминание может вызывать удивление у русских людей, которые помнят со школьной скамьи скудные строчки из учебника истории, в которых говорится о том, как западные русские земли были присоединены к некой Литве, а потом в этих же землях вдруг оказались украинцы и белорусы. Действительность была менее интересной. Великое княжество Литовское, существовавшее с начала XIV века до 1569 г., было русским государством, которым правила династия Гедеминовичей. Сами литовцы вовсе не были правящим народом, и в целом территория собственно Литвы была дальней окраиной государства. Нынешние литовцы, страдающие всеми комплексами маленьких наций, вдохновляют себя воспоминаниями о своем великом прошлом, скромно умалчивая о том, что к Великому княжеству Литовскому их предки имеют такое же отношения, как корсиканцы к наполеоновской Франции. Действительно, все подданные Гедеминовичей называли себя литвинами или литвой, если же надо было подчеркнуть свою этническую особенность, то православные славяне называли себя русскими, а язычники (а затем католики) из балтских племен назывались жмудью (от названия самого крупного из литовских племен жемайтов). Современным литовцам, считающим себя цивилизованными европейцами, очень неприятно напоминание, что в белорусском и польском фольклоре существует масса юмористических рассказов о жмуди, напоминающих современные анекдоты про чукчу, а само слово «жмудь» означает у белорусов дикаря или примитивного, ограниченного человека. Когда после отмены крепостного права многие белорусы стали переселяться в Сибирь, то они по привычке стали называть жмудью сибирских аборигенов. Когда в начале XX века некоторое количество белорусов переселилось в Южную Америку, то они и индейцев стали называть жмудью. Кстати, хулиганов, пьяниц и драчунов белорусы называют «гедвигой», а то и просто «литвой».
Показательно, что государственным языком Литвы были сначала русский, а после объединения с Польшей в 1569 г. — польский. В самой Литве существовало множество местных диалектов и говоров, не имевших письменной фиксации. Уже после деятельности Гильфердинга, на рубеже XIX—XX веков, собиравший в Литве диалектологический материал выдающийся русский лингвист Ф. Ф. Фортунатов отмечал, что в Литве через каждые 10—15 верст говорят по-своему. Впрочем, даже и сейчас литовский язык имеет два диалекта, каждый из которых имеет по три наречия. Подобное явление присуще всем языкам, долгое время не имевших ни своей письменности, ни литературы.
Полтора века тому назад не существовало никакой литовской нации. Обычно предков нынешних литовцев делили на литву (именно так, с маленькой буквы), под которой понималось все католическое население Виленской губернии, в том числе и принявшие католицизм белорусы, и на жмудь (жемайты), населявшую территорию Ковенской губернии.
Хотя, начиная с XVI века, как отмечал А. Ф. Гильфердинг, время от времени появлялись отдельные книги на литовском языке, написанные латинским алфавитом польского образа (что совершенно не соответствовало фонетике литовских говоров), фактическим никакого литературного языка у литовцев не было. И это несмотря на то, что в Восточной Пруссии издавали качественные грамматики литовского языка (точнее, его восточнопрусских диалектов). Во многом это объяснялось тем, что немцы выпускали литовские книги на немецком латинском алфавите, а часть даже готическим шрифтом.
Польское влияние привело к тому, что многие литовцы и жмудины приняли активное участие в восстании 1863 г., сражаясь за своих польских хозяев. В 1864 г., после усмирения мятежа виленский генерал-губернатор M. H. Муравьев, по рекомендации А. Ф. Гильфердинга, ввел употребление русского кириллического алфавита в литовский язык. Был разработан алфавит из 32 букв, и началась значительная книгоиздательская деятельность. Почти всеобщая неграмотность литовцев успешно ликвидировалась. Согласно переписи 1897 г., около половины всех литовцев в возрасте 10 лет и старше были грамотными. По этому показателю Виленская и Ковенская губернии были в числе наиболее образованных в России. Польское культурное влияние в Литве было в значительной степени подорвано. Литовцы стали чувствовать себя нацией. Разумеется, в сегодняшней «независимой» Литве все это именуется «национальным угнетением».
Впрочем, одновременно придется признать, что мероприятия Гильфердинга в Литве, обеспечив такие успехи, в целом привели к парадоксальным результатам. Католическая церковь встретила кириллицу в штыки. В немецкой Восточной Пруссии был организован массовый выпуск литовских книг на латинском алфавите немецкого образца. Пользуясь тем, что граница была практически неохраняема, эти книги контрабандой распространялись в литовских губерниях. Содержание этих книг было достаточно примитивной польско-католической пропагандой, но, имея вкус запретного плода, действительно получили определенное хождение в Литве. В 1904 г. литовская кириллица была отменена. Это объяснялось тем, что в 1901—1904 гг. рядом ученых-филологов Петербургского университета была проведена реформа имеющихся на тот момент вариантов литовской письменности на латинском алфавите и разработано новое правописание, учитывающее характерные особенности литовской речи. Новый литовский алфавит, существующий и поныне, имеет 32 буквы, то есть является, в сущности, вариантом того алфавита, который был создан в 1864 г. при участии Гильфердинга, только с изменнной графикой. Досадно, что в современной Литве деятельность Гильфердинга, спасшего жмудин и литву от окончательного ополячивания, расценивается отрицательно. Это все проявления прибалтийского комплекса «европейскости», которым страдают малые нации бывшей Российской империи.
1 По данным, помещенным в атласе г. Эркерта.
2 Кроме того, литовское племя захватывает северный конец Гродненского уезда Гродненской губернии; литвинов там 2800 человек.
3 Точная этнографическая граница между жмудью и верхними литвинами, сколько нам известно, еще никем не определена; мы можем только сказать, что жмудью называется по преимуществу западная часть Ковенской губернии по р. Невяжу. Впрочем, г. Юшкевич отличает в литовском языке, кроме говоров жмудского и верхнелитовского, еще говоры ейрегольский и прусско-литовский (см. его статью «О говорах литовского языка», в прибавл. к Известиям II Отд. Акад. Наук, 1858 г., материалы, том V).
4 За исключением евреев (племени семитического), народов финно-турецкого поколения (в том числе и мадьяр) и, наконец, басков, происхождение которых составляет до сих пор загадку.
5 Litwa pod wzglèdem starozytnych zabytkow, obyczajöw i zwyczajöw, przez Ludwikaz Pokiewia. Вильно. 1846 r.
6 Литовское племя в Пруссии сосредоточено преимущественно в округах Мемельском и Гейдекругском и распространяется также на округа Нидерунгский, Тилзитский, Рагнитский, Пилькаленский и Сталупененский, уступая, однако, в этих последних мало-помалу первенство немецкой народности. Округа Лабиауский, Инстербургский, Гумбиненский и Гольдапский, в прошлом столетии еще представлявшие население литовское, теперь почти совершенно онемечились (Шлейхер, «Litthauische Grammatik», с. 3).
7 Король Фридрих-Вильгельм I до такой степени заботился о приготовлении в литовском языке возможно большего числа образованных деятелей, что он не ограничился в этом отношении одним Кенигсбергским университетом и приказал учредить также литовские классы при университете в Галле (см. предисловие к Литовско-немецкому словарю Ругига, 1747 г.). Нам не удалось, впрочем, отыскать сведений о том, была ли эта последняя мера вполне осуществлена и какие она принесла практические плоды.
8 Уже в XVI столетии (1579—1590) пастор Бретке перевел в Кенигсберге всю библию на литовский язык; но его труд остался в рукописи.
9 В особой статье Гейльсберга, предпосланной к словарю Мильке.
10 Кант, очевидно, намекает на поляков.
11 Известный географ и историк, автор важного для истории северных государств в Европе, в особенности России, «Исторического и географического Магазина», умерший в 1773 г.
12 В то время, когда кенигсбергский философ писал это, Пруссия владела половиною нынешнего Царства Польского, доставшегося ей по третьему разделу Польши; вместе с тем под властью Пруссии находилась тогда и та часть населенного литовским племенем края, которая теперь составляет северную оконечность Августовской губернии.
13 Кант имеет тут в виду немецкий язык.
14 См. Кеппена — о языке и литературе литовских народов. Привожу эту статью по польскому ее переводу, помещенному Леоном Рогальским в Dzienniku Wilénskiem за 1828 г. (Т. V. С. 430).
15 Даукша Николай (Микалаюс) (1527—1613) — католический священник, в 1595 г. перевел на литовский язык Катехизес, ставший первой литовской книгой. Также сделал ряд переводов с польского. (Прим. ред.)
16 Ширвид (Сирвидас) Константин — (1580—1631) — литовский лексикограф, издавший в 1620 г. польско-литовско-латинский словарь. До середины XIX века это единственный литовский словарь, отпечатанный в Литве. (Прим. ред)
17 В порочном кругу (фр.)
18 Это было писано в 1862 г.
19 Нет сомнения, что русский язык не имеет доселе грамматики, которая по своим достоинствам могла бы сравниться с литовскою грамматикою г. Шлейхера.