Мария Карловна Мердер
правитьЛистки из дневника
править7 октября 1834 г. Воскресенье
После обеда великая княжна Ольга Николаевна играла в шахматы с княгиней Ливен. Великий князь Константин Николаевич подошел к играющим и внимательно следил за ходами.
— Знаете ли вы игру? — спросили его.
— Немного, — достаточно для того, чтобы понять, кто выигрывает.
— Которому же из играющих вы более сочувствуете?
— Левому.
— Следовательно, княгине? но почему же?
— Потому, что, со временем, я буду солдатом и предпочитаю правой стороне левую — на ней будет мое оружие…
22 августа 1835 г. Четверг
К 9-ти часам утра я, в числе первых, явилась на половину великой княжны Марии Николаевны. Собрались: великий князь Александр Николаевич, его свита, баронессы Наталия и Ольга Фредерике и князь Голицын. Двинулись к Дудергофу.
Экспедиция была задумана ее высочеством с вечера. Спросили мнения князя Голицына; он отвечал:
— Государыня, первейший долг мой вам угождать. Если г-жа Баранова ничего не имеет против, то сегодня же будут заказаны лошади.
Когда г-жа Баранова изъявила согласие, великая княжна воскликнула:
— Наконец-то!.. Удачно! — и, обращаясь в нашу сторону, прибавила: — Похоже на чудо!
Ее высочество пожелала взять меня в свой экипаж, но г-жа Баранова объяснила, что надо удовольствоваться обществом сестрицы и воспитательницы.
Великая княжна с живостью повернула личико в мою сторону и, сделав гримаску, проговорила:
— Чувствуется приближение грозы.
— Пусть не заботит вас белое облачко — оно разойдется, — отвечала я.
— Да я об нем нимало не забочусь и помню пословицу: волка бояться — в лес не ходить.
Никогда, кажется, пословица не была более кстати. С трудом удалось мне удержаться от смеха.
Судьбе угодно было отвести мне место в одном экипаже с князем Голицыным. Жаловаться на это не пришлось — он был очаровательно любезен. Сначала князь счел нужным сказать несколько комплиментов по поводу моего туалета; затем темы стали быстро сменять одна другую.
Между прочим я услышала от него следующий рассказ об Екатерине II.
Императрица не особенно жаловала женскую прислугу. Гардеробом ее заведывал италианец. Однажды новое платье ее величеству пришлось чрезвычайно по вкусу. Отходя ко сну, императрица высказала пожелание быть всегда одетой подобным же образом. Гардеробмейстер, надеясь угодить, немедленно распорядился заказать двенадцать совершенно таких же платьев. Когда императрице в шестой раз поднесли вполне тождественную робу, она с удивлением спросила, что бы это значило? Узнав, что сама была невольною причиною увлечения управляющего гардеробом, государыня добродушно рассмеялась, сказав: «Пусть же думают, что такова моя фантазия, ибо нельзя же бросить на ветер деньги, потребные на замену изготовленных для меня туалетов».
По приезде в Дудергоф, мы оправили наши костюмы, умылись, переменили обувь и пустились карабкаться на гору.
Многие из обывателей, узнав о приезде их императорских высочеств, не пожелали упустить случая на них полюбоваться. Великую княжну Марию Николаевну, в первую минуту, это немало обеспокоило, но продолжительность нашей прогулки избавила нас от преследователей.
В течение четырех часов обегали мы все окрестные тропинки, местами прокладывая себе новые. Погода стояла великолепная; тепло, чудно — в полном смысле слова. Все мы были в одних кисейных платьях.
Великая княжна делала наблюдения над переменами, происшедшими в растительности за последние дни. Особенно любовались орешником. Великий князь для каждой из нас сорвал по ветке лещины, которые мы, прикрепили к поясам, разукрасившись совсем по-бальному.
Ее высочество попросила меня нарвать ей букет полевых цветов. Когда цветы оказались в ее руке, она быстро выхватила маргаритку и загадала! Обрывая последний листок, великая княжна запрыгала, заплясала, захлопала в ладоши, подпевая: «Прекрасно, превосходно! Так будем тверды!..»
— Как! ваше высочество верите гаданью?
— Да, — отвечала она, улыбаясь, — в голове моей рядом уживается многое! Все в ней вперемежку — совершенно так же, как и в вашей: смех и слезы, благоразумие и сумасбродство; сильные увлечения и мелочность; доброта и желание посмеяться над ближним, а при первом случае, быть может, даже героизм. Ведь вы также частенько щиплете лепестки цветов? Если вы не придаете сему значения, то зачем же этим занимаетесь сами?
— Государыня, я — другое дело!
— Отчего же? Полагаю, что у вас не меньше сердца, чем у меня.
Когда человек дремлет — естественно ждать ежеминутно его пробуждения. Вот что твержу я себе в утешение, не замечая, чтобы вы кого-либо любили. В душе вашей много поэзии — а в этих случаях любят!
— С каких это пор ваше высочество стали считать себя ничтожеством? Полагаю, имеются основания к тому, чтобы вы были убеждены в противном.
— Моя красавица, — вы становитесь льстецом. Деревенский воздух производит на вас действие, противное тому, которое испытывают обыкновенно другие. Но убедительно прошу: — не стесняйтесь! Вы редко высказываетесь, но теперь у меня зарождается надежда иметь в этом году искреннего друга. Не случись этого — мне, кажется, угрожала бы опасность видеть в вас лишь льстеца.
Не знаю почему в словах моих почудилась ей лесть. То, что я сказала, было, без сомнения, ей и ранее небезызвестно. Не может она не знать, что уже давно я люблю ее всею душою. Не знаю, что бы я ей не простила. Я окончательно ею очарована.
Прогулка так нас разгорячила, что нам предложили отдохнуть пред тем, как сесть за стол, который накрыли в кабинете императрицы.
В течение 5-ти минут великая княжна оставалась спокойною; затем, засмеявшись, воскликнула:
— Как глупо молча смотреть друг на друга.
— Кто же мешает вам беседовать, — сказала г-жа Баранова.
— Разговаривать не хочется. А не спеть ли нам, друзья мои? Великий князь отказался, а мы, т. е. великая княжна Александра,
Наталия (бар<онесса> Фредерике) и я запели ноктюрн Пилати. Нас заставили трижды повторить. Великая княжна пела с особенным чувством; щечки ее раскраснелись — она была очаровательна.
Ее высочество пожелала во что бы то ни стало навестить г-жу Демидову.
Дорога предстояла не слишком-то широкая; многочисленные на ней мостики оказались отвратительными и, в довершение всего — кучер успел выпить лишнее: ему, очевидно, также захотелось повеселиться. На одном из мостов без перил мы повисли над канавой. Великому князю удалось схватить сестру за руку и помочь вовремя соскочить в грязь с линейки, которая всею тяжестью своею угрожала придавить ножки великой княжне. Наступила ужасная минута трепетного ожидания беды, казавшейся неминуемой. Мы все невольно осенили себя крестным знамением. Испуг имел для меня последствием сильнейшую головную боль, от которой не могла избавиться в течение целого часа. Что же касается ее высочества, то она быстро оправилась.
В Таицах г-жа Демидова, встречая нас, казалась несколько смущенной. Смущение это еще усилилось после того, когда великая княжна спросила хозяйку о ее супруге (он оказался на охоте). Ольга водила нас по замку и парку; показала теплицы, угощала фруктами.
Перед самым отъездом нашим в Дудергоф вернулся Демидов. Казалось, он был в совершенном отчаянии, что не удостоился чести лично принимать высоких гостей.
Без приключений вернулись мы к шалэ, где ждали нас дорожные экипажи, шестериком, и мы тотчас сели, причем великая княжна настояла на том, чтобы я заняла место в одном с нею ландо.
По возвращении поужинали.
17 марта 1836 г.
Гуляя с тетей, мы были свидетельницами страшной сцены.
Лед на Неве едва держится; переправа воспрещена; но так как переход по льду многим значительно сокращает путь, то находятся смельчаки, которые, невзирая на опасность, пытаются переправляться. На наших глазах один кучер, рослый красивый парень, прекрасно одетый, дошел до средины реки, как вдруг лед под ним проломился, но к счастью он умел плавать. В эту минуту по набережной проходили малолетние великие князья Михаил и Николай Николаевичи. Взоры их были направлены как раз в сторону утопавшего; они тотчас же его заметили и просили встретившихся мужиков помочь несчастному.
Мы остановились около великих князей.
Наступила минута тревожной неизвестности. Наконец утопающего удалось-таки вытащить, но полиция его схватила, как нарушителя порядка и полицейских распоряжений.
Великие князья, несмотря на детский возраст (одному было 6, другому — 5 лет), отлично поняли, что спасенного ожидает наказание, и просили отпустить его. Но полицейские вовсе не были расположены выпустить виновного.
Тогда одному из двух придворных лакеев, их сопровождавших, было приказано повторить требование великих князей, что произвело надлежащее действие. Спасенного смельчака отпустили; он бросился к ногам своих маленьких избавителей.
Однажды утром в 1836 году государь, в сопровождении любимого пуделя, отправился пешком из Царского в Павловск. На дороге встретился ему неизвестный человек, который, казалось, принуждал бывшую с ним женщину следовать за собою, стыдя тем, что она до сих пор кого-то не видала. Государь невольно обратил внимание на прохожих и спросил: на кого же это они собираются смотреть. Ему отвечали, что хотелось бы видеть императора, но сделанная было ими попытка не удалась, почему жена теперь и упирается.
— Что же думаете вы о государе? — спросил его величество мужа. — Добр ли он?
— Полагаю, не очень-то, — отвечал мужчина. — Больно уж мучает солдат, которых нельзя не пожалеть!
— Император, желая делать дело хорошо, будучи по природе человеком, не может не ошибаться, — заметил государь.
— Быть может и так, но не все такого мнения.
— Тем не менее, уверяю вас, что его величество добр.
— Не сомневаюсь, что по отношению к столь важному барину, как вы, это и так!
— А не хотите ли его видеть? Если да, — то приходите завтра в Царское и заявите на подъезде о вашем желании.
Неизвестный засмеялся.
— Не такой я дурак, чтобы явиться за колотушками!
— Вовсе не за ними, — сказал государь, — а для того, чтобы его увидеть; только приходите, а за успех я ручаюсь.
— Ладно!
В эту минуту порывом ветра сорвало с бедняги шапку. Государева собака ее подхватила, не выказывая ни малейшаго желания отдать ее владельцу. Государь сам кинулся за собакою и много смеялся приключению.
На следующее утро чета явилась. О ней доложили. Царь вышел.
Мужчина, как говорят, портной из Павловска, был ни жив, ни мертв, что же касается женщины, то она, видимо, предугадала истину. Дав посетителям на себя наглядеться, государь вынул из кармана 500 рублей и, вручая их женщине, милостиво шутя, просил быть о нем лучшего мнения и не портить ему репутацию.
18 декабря 1837 г. Суббота
Какое горе, — Зимний дворец горит! Ужасно видеть чудные, громадные окна, подобные пылающим огненным печам. Сколько погибших миллионов! Потеря тем более чувствительная, что дворец этот один из немногих памятников столицы, хранивший предания нескольких царствований. Потеря до того громадная, что оценить ее представляется невозможным.
Сегодня утром, по дороге в Аничков дворец, к великим княжнам, мы остановили карету, чтобы видеть ужасную картину разрушения.
Погода великолепная. Солнце ярко блещет, но кажется бледным по сравнению с пучиною огня.
Все четыре этажа пылают; снопы пламени и клубы дыма вырываются из крыши. Но своды, говорят, невредимы. Лишь на подъезде вдовствующей императрицы обрушились украшавшие его богатые мраморы.
Огонь показался вчера в 6 час. вечера. Его притушили (он появился в аптеке, благодаря железной печи новейшей конструкции), но, как теперь несомненно, — не переставал тлеть.
Его величество, от которого это скрыли, отбыл в театр смотреть танцы г-жи Тальони. Туда же поехал и князь-министр. Великие княжны прислали за мною, приглашая провести с ними вечер. Я присутствовала при туалете великой княжны Марии (Николаевны), которая взяла меня с собою к своим сестрам, где предполагалось заняться приготовлением сюрпризов для раздачи их в тот же вечер маленьким братьям. Великие княжны намеревались устроить им елку, но пришлось дело отложить, так как великую княжну Марию Николаевну увезли в театр ее августейшие родители. Играли в дурачки с великой княжной Ольгой Николаевной. В 9 час. поужинали. Великая княжна пожаловала мне литографию, — вида кабинета Царскосельского дворца, — исполненную ею прошлою осенью. Не могу достаточно налюбоваться тщательностью исполнения.
Так как у меня разболелась голова, то я просила разрешения удалиться.
Утром я видела всех трех великих княжон, они были очень бледны.
Великая княжна Александра (Николаевна) сказала моей матушке:
— Вообразите, вчера вечером, в 9 час. с минутами, сидя за столом, я случайно взглянула во двор дворца и вскрикнула: «Мы горим!» — Камердинер отвечал, что это ничего, — выкинуло из трубы. Вас тогда уже не было. Я сказала о том г-же Hienboten. Затем созвали прислугу, и мне вновь отвечали: «Ничего, не тревожьтесь!» Тогда мы легли. Вы знаете, что государь был в театре. Ему докладывают, что дворец горит. Он поднимается с места, но его тотчас же убеждают остаться на спектакле, уверяя, что огонь уже потушен. Государь с беспокойством смотрит в партер и замечает уход коменданта. Тогда он говорит матушке: «Я хочу лично видеть, что происходит». — По дороге батюшка встречает дядю Михаила (Павловича), узнает, что пожар далеко не шуточный, и поручает передать своей супруге, чтобы она ехала в Аничков дворец. Матушка, получив это распоряжение, спрашивает:
— Где же дети?
— Они еще в Зимнем дворце.
— В таком случае — я еду в Зимний дворец!
Карета уже тронулась, когда матушка крикнула: «В Зимний дворец!»
Тотчас же нас перевезли. Что же касается матушки, то она осталась, чтобы привести в порядок и уложить свои бумаги, затем сама перенесла их к Нессельроде, у которых провела часть ночи. У нее достало самообладания подумать о девице Кутузовой, которой грозила опасность, так как, будучи больною, она лежала в верхнем этаже дворца.
Мы еще не выезжали из дворца, когда, могу сказать, на наших глазах рухнула чудная Георгиевская зала. Пожар распространялся с поразительною быстротою. Матушка полагает, что ему скорее помогали, чем тушили. Батюшка на своих руках вынес икону Пречистой Девы — спустя мгновение церковь обрушилась…
Знаете ли вы, что Саша (наследник цесаревич) был в эту же ночь на другом пожаре — в Галерной гавани, что сопровождалось различными приключениями. Первоначально он сел в извозчичьи сани, но лошадь стала на Большом мосту; у второго извозчика лошадь сломала себе ногу. Великий князь прошел некоторое расстояние пешком и, спешив встречного жандарма, вскочил на коня его и уже верхом добрался до пожарища.
Не правда ли, удивительно?
К счастью — все мы здоровы; только на батюшку страшно глядеть: от дыма прошлой ночи у него глаза совершенно красны.
У великих княжон мы видели их фрейлин; из них Наталья Бороздина оплакивает свою пропавшую собаку; Сеславина — канарейку. У обеих расстроены нервы.
27 марта 1838 года. Понедельник
После жаркой схватки с доктором я у него вырвала позволение ехать в Пасхальную ночь. Великолепен, поразителен вид старого (Зимнего) дворца, с чрезвычайною пышностию перестроенного заново, в течение всего одного лишь года.
Весь двор собрался в Эрмитаже, откуда и началось шествие по направлению к походной церкви. Камер-фурьеры впереди, царская семья, статс-дамы, фрейлины и т. д.
У походной церкви к шествию присоединилось духовенство. В храм вновь отстроенной части дворца двор вступил через «фонарик», а его величество со священнослужителями и певчими — другим ходом, после того как присутствующие заняли указанные места. Зрелище было великолепное. Началась заутреня, затем обедня. Служба тянулась бесконечно. Множество дам лишилось чувств. По справедливому замечанию генерала К., глядя на бесчувственные тела, можно было вообразить себя на поле битвы. Наконец богослужение окончилось.
Священник со святою водою двинулся к новым апартаментам, чтобы окропить стены покоев, которые открылись перед нами величественные, великолепные. Эта феерия не поддается описанию…
Эти громадные люстры; это богатство мрамора… При кажущейся удивительной простоте, в действительности роскошь необычайная. Галерея, украшенная наподобие Альгамбры, отделана с удивительным вкусом: красота ее такова, что любоваться ею можно часами.
Невольно на мысль приходит воспоминание о ее творце, m-r Alexis, молодом испанце, которого сюда привела жажда золота и славы. Талант был недюжинный. В своем портфеле он принес великолепную коллекцию рисунков арабесок. Но смерть его не пощадила: ему суждено было умереть вдали от всего, что дорого сердцу.
28 мая 1838 г. Суббота
В 4 часа я получила записочку от баронессы Фредерике, которая уведомляет, что великая княжна Мария Николаевна выразила желание видеть меня сегодня же вечером и приглашает явиться к 7-ми часам, чтобы вместе ехать в экипаже на прогулку.
Я в восторге от приема: ее императорское высочество обняла меня, высказав удовольствие по поводу свиданья. После чаю сели в экипаж. Великая княжна посадила меня с собою рядом, на переднюю скамейку английского шарабана. Подъехав к железной дороге (En arrivant au che-min de fer), я заметила, что барьеры, подстриженные деревья и вообще все устройство напоминает заграницу. Великая княжна сделала гримаску, возразив, что в чужих краях не видела ничего «чужого» (qu’elle n’a-vait vu a l’etranger rien d’etranger), так как, к своему счастию, ни минуты не переставала быть в обществе русских. Я убедилась, сколь ее высочество, с тех пор как мы последний раз виделись, вооружилась против всего, что могло бы дать малейший повод думать, чтобы она согласилась когда-либо покинуть Россию…
По приезде в Павловск, поехали на вокзал. Великий князь Михаил Павлович был там. Он подошел к экипажу. Его попросили сесть с нами, что им и исполнено. Он обнял великих княжон, сказав:
— Медведь смиреннейше благодарит вас за честь, которую вы ему оказываете, посетив его берлогу.
Между прочим, он рассказал, как утром, за недостатком свободных мест в поезде, ему пришлось поместиться в одном из последних вагонов с крестьянами, которые, по его словам, были этим весьма смущены, не зная, как себя вести. Великий князь был в отличном расположении духа и заставил объехать свои владения. Для каждого встречного крестьянина находилось у него ласковое слово. К чухонцам обращался он на их родном наречии.
— Делаю это, чтобы дать вам хороший пример, — сказал он великим княжнам, — надо вам знать, дорогие племянницы, что следует быть ласковым с местными жителями.
Он много говорил о своей матери и отце, сообщив, между прочим, о намерении поставить усопшей памятник на возвышении невдалеке от монумента императору Павлу I.
— Она (императрица Мария Федоровна), — сказал он, — дала начало Павловску, все, что здесь есть, ее мне напоминает.
Великий князь прибавил, что статуя уже изготовлена и временно находится в его кабинете в городе (Петербурге).
Проезжая мимо Розового павильона, Михаил Павлович сказал:
— Здесь матушка дала блестящий праздник императору Александру в 1814 году. Как он дурно сделал, скончавшись в 1825 году. Вообразите — все бумаги были уже подписаны: я должен был сделаться инспектором всех войск в Варшаве… Жаль!..
Он вздохнул и, помолчав, прибавил:
— О! Варшава, когда подумаю, сколько я там веселился, какие чудные празднества, сколько прелестных женщин… А теперь?!… — сказал он, обращаясь к великим княжнам. — Простите, сударыни, мои племянницы, — но Константин был для меня более нежели братом: он был моим благодетелем! Я был 16 раз в Варшаве, всегда счастливый моим пребыванием. На мою долю выпало побывать там в год кончины брата Александра, чтобы привезти отречение Константина…
Проезжая мимо Большого дворца, великий князь просил разрешить ему бросить взгляд на два окна, где 13-ти лет от роду он был арестован в течение двух суток. По приезде на железнодорожный вокзал, Михаил Павлович заметил, шутя:
— Я становлюсь либералом и прихожу сюда выкурить сигару среди поселян, предоставляя мои сады для прогулки всем желающим…
На границе своих владений великий князь распрощался с нами и пешком отправился домой.
5 февраля 1836 г. Среда
С вечера у княгини Голицыной пришлось уехать на бал к княгине Бутеро.
На лестнице рядами стояли лакеи в богатых ливреях. Редчайшие цветы наполняли воздух нежным благоуханием. Роскошь необыкновенная!
Поднявшись наверх, матушка и я очутились в великолепном саду — пред нами анфилада салонов, утопающих в цветах и зелени. В обширных апартаментах раздавались упоительные звуки музыки невидимого оркестра. Совершенно волшебный, очарованный замок. Большая зала с ее беломраморными стенами, украшенными золотом, представлялась храмом огня — она пылала.
Оставались мы в ней недолго: в этих многолюдных, блестящих собраниях задыхаешься…
В толпе я заметила Д’Антеса, но он меня не видел. Возможно, впрочем, что просто ему было не до того.
Мне показалось, что глаза его выражали тревогу — он искал кого-то взглядом и, внезапно устремившись к одной из дверей, исчез в соседней зале.
Чрез минуту он появился вновь, но уже под руку с госпожою Пушкиною.
До моего слуха долетело: «Partir — у pensez Vous bien, Madame — je ne le crois pas — ce n’etait pas la Votre intention»… (Уехать — думаете ли вы об этом, сударыня — я не верю этому — это не ваше намерение (фр.))
Выражение, с которым произнесены эти слова, не оставляло сомнения насчет правильности наблюдений, сделанных мною ранее, — они безумно влюблены друга в друга!
Пробыв на балу не более получаса, мы направились к выходу: барон танцевал мазурку с г-жою Пушкиной — как счастливы они казались в эту минуту!..
22 января 1837 г. Пятница
На балу я не танцевала. Было слишком тесно.
В мрачном молчании я восхищенно любовалась г-жою Пушкиной. Какое восхитительное создание!
Д’Антес провел часть вечера неподалеку от меня. Он оживленно беседовал с пожилою дамою, которая, как можно было заключить из долетавших до меня слов, ставила ему в упрек экзальтированность его поведения.
Действительно — жениться на одной, чтобы иметь некоторое право любить другую, в качестве сестры своей жены, — Боже! для этого нужен порядочный запас смелости (courage)…
Я не расслышала слов, тихо сказанных дамой. Что же касается Д’Антеса, то он ответил громко, с оттенком уязвленного самолюбия:
— J’entend, madame, се que Vous voulez me faire comprendre, mais c’est que je ne suis pas du tout sur, moi, d’avoir fait une bettise!
— Prouvez au mondeque Vous saurez etre un bon mari… et que les bruits qui courent ne sont pas fondes!
— Merci, mais le monde n’a qu’a me juger!*
______________________
* — Я понимаю то, что вы хотите дать мне понять, но я совсем не уверен, что сделал глупость!
— Докажите свету, что вы сумеете быть хорошим мужем… и что ходящие слухи не основательны.
— Спасибо, но пусть меня судит свет (фр.).
______________________
Минуту спустя я заметила проходившего А. С. Пушкина. Какой урод! (Quel monstre!)
Рассказывают, — но как дерзать доверять всему, о чем болтают?! Говорят, что Пушкин, вернувшись как-то домой, застал Д’Антеса tete-a-tete (наедине (фр.)) со своею супругою.
Предупрежденный друзьями, муж давно уже искал случая проверить свои подозрения; он сумел совладать с собою и принял участие в разговоре. Вдруг у него явилась мысль потушить лампу, Д’Антес вызвался снова ее зажечь, на что Пушкин отвечал: «Не беспокойтесь, мне, кстати, нужно распорядиться насчет кое-чего»…
Ревнивец остановился за дверью и чрез минуту до слуха его долетело нечто похожее на звук поцелуя…
Впрочем, о любви Д’Антеса известно всем. Ее, якобы, видят все.
Однажды вечером я сама заметила, как барон, не отрываясь, следил взорами за тем углом, где находилась она. Очевидно, он чувствовал себя слишком влюбленным для того, чтобы, надев маску равнодушия, рискнуть появиться с нею среди танцующих.
28 января 1837 г. Четверг
Только что были гг. Лип. Фид… Они сообщили о кончине г. Пушкина. Как быстро распространяются слухи! Еще утром нам об этом говорил кто-то из прислуги. Вот к чему привела женитьба барона Д’Антеса! Раз дуэли было суждено состояться, то уж не проще ли было покончить с мужем прежде, чем обвенчаться с сестрою его жены? Теперь же последнее представляется совершенно невозможным. Каково положение вдовы?!
Говорят, встреча произошла в 4 часа утра, после бала. Пуля попала в живот и там засела. Подробности дуэли мне еще не известны. Завтра все узнаем в тысяче пересказов — запишу несколько вариантов, чтобы было из чего выбрать заслуживающий наибольшего доверия.
Сегодня утром уехала леди Лондондери. Я видела, как она садилась в карету. Ее провожал кавалер в шляпе, украшенной белым плюмажем. Они поцеловались; затем он пожал ей руку на английский манер и отер слезу…
Маркиза была очаровательна: головку ее украшала шапочка (фасон вроде наших кучерских) небесно-голубого бархата, отделанная белым мехом. На плечах красовалась великолепная шуба.
Вчера к ней заезжал государь император, и у подъезда перебывало великое множество народа. Кто был господин, провожавший ее утром, — не разглядела — я слишком близорука. Думала, что это Гал…, или Ап…, но история Д’Антеса заставляет теперь в этом сомневаться. — Сегодня утром вряд ли он мог быть свободен.
Пушкин, несомненно, великий поэт. Не знаю, представлял ли он из себя еще что-нибудь. О нем говорят как о человеке грубом (brutal). Но кто, в конце концов, не груб? Особенно, когда имеешь глупость жениться на писаной красавице, будучи столь некрасивым (etant aussi laid soi тёте)!
29 января. Пятница
В моем распоряжении две версии. Тетя рассказывает одно, бабушка совсем другое — последнее мне милее. У бабушки Д’Антес-де-Геккерен является «en chevalier galant» (галантным рыцарем (фр.)). Если верить тете — «c’est un personna-ge brutal» (это грубая личность (фр.)).
Говорят, будто со дня свадьбы, даже ранее венчания, Пушкина преследовали анонимные письма. Одно из них он не в силах был переварить: под изображением рогов стояло множество имен обманутых мужей, выражавших свое восхищение по поводу того, что общей их участи не избежал человек, пользующийся репутациею далеко не добродушного, которому случается даже и поколачивать жену…
Таков смысл письма, имевшего решающее значение.
Пушкин показал его барону Д’Антесу: тогда последний, будто бы, сказал:
— Послушайте, когда обладаешь женой красавицей, тогда не следует уделять много внимания злым выходкам подобного рода.
— Быть может, вы правы, — ответил Пушкин, — но я, тем не менее, прошу, чтобы нога ваша не была в моем доме.
На это Д’Антес возразил:
— Если вы любите вашу супругу, то так же ли сильна любовь ваша и к ее сестре? Отчего вы не допускаете мысль, это я прихожу для нее?
— Если так — то женитесь на ней. Вот как сделалось дело.
Ценою этого самопожертвования удавалось спасти репутацию любимой женщины.
Тетя рассказывает, будто Д’Антес стрелял первым и ранил Пушкина, который упал, но затем поднялся со словами: «Le combat n’est pas fi-ni — tenez Vous, Monsieur, tranquille!» (Бой не кончен, стойте, милостивый государь, смирно (фр.)) — выпустил заряд.
Д’Антес, раненный в плечо, в свою очередь падает. Пушкин спрашивает: «Убит?» Секундант противника отвечает: «Нет».
— Жаль, — произносит Пушкин и лишается чувств — его рана смертельна.
Возможно ли, имея простреленные внутренности, найти в себе достаточно силы, чтобы стрелять?
Бал…ин, очевидно, прав, говоря, что все женщины отдают предпочтение бездельникам (aux mauvais sujets): Д’Антес мне симпатичнее Пушкина…
Секундантом Д’Антеса был молодой человек из французкого посольства — это также говорит в его пользу: он не хотел компрометировать кого-либо из товарищей по полку.
Государь послал сказать Пушкину — чтобы он умер, как подобает доброму христианину.
Матушка послала камердинера узнать, жив ли А. С. Пушкин.
У Су…невых говорили о пушкинской истории. Сам С. вполне порядочный человек, но служит в полку, соперничающем с кавалергардским, а потому естественно было бы слышать от него что-либо, говорящее не в пользу Д’Антеса — слабость, свойственная честнейшим людям: соперники всегда обладают недостатками…
— Несомненно, Д’Антесу, увлеченному до безумия г-жою Пушкиной, не следовало жениться на ее сестре, но раз он это сделал, нельзя не сказать, — говорит Су…ев, — что этим он думал спасти репутацию той, которую любил. Поступок необдуманный, но являющий признаки высокой души, особенно после того, как всем было говорено о решимости ехать во Францию, с целью положить конец оскорбительным толкам и клевете, распространенным в обществе насчет г-жи Пушкиной. На этих днях Д’Антес получил от ее мужа письмо, полное самых оскорбительных выражений. Не оставалось ничего другого, как требовать удовлетворения или, по меньшей мере, объяснений. Пушкин принял вызов. Д’Антес стрелял первым и ранил противника, который упал. Тогда секундант Д’Антеса спросил: «Не пора ли кончить?»
— Нет! — отвечал раненый и, минуту спустя, потребовал оружие, крикнув Д’Антесу: «Стойте хорошенько!»
Выстрел быль неудачен. Молодой француз, секундант Д’Антеса, повторил: «Теперь кончено!»
— Нет, — сказал Пушкин, и, потребовав, чтобы его поддержали, прицелился снова и ранил Д’Антеса в руку, после чего тот, в свою очередь, упал.
Пушкин, улыбаясь, спросил: «Он умер?»
— Нет! — ответил француз.
— Жаль! — проговорил Пушкин.
Как только Д’Антес оправится, он с женою уедет за границу. Вот его собственные слова: «Уеду, и ее увезу с собою». Он говорит всем, кто хочет его слушать, что женился, дабы спасти честь сестры жены от оскорбительной клеветы, но теперь считает своим долгом заняться несчастною жертвою, ставшею его женою.
Пусть говорят после этого, что в действиях его сказывается нечто возвышенное (du reelement grand), а у его противника заключается нечто грубое, дьявольское (brutalement diabolique!).
По крайней мере он не изменил своей любви и испытанной храбрости. — Ces tetes chaudes de notre siecle — les tetes franchises! (Эти горячие головы нашего столетия — французские головы! (фр.)).
(Далее позднейшая приписка: De grandes et belles folies! Blanches et belles d’un cote — noires et laides de l’autre (Большие и прекрасные глупости! Белые и красивые с одной стороны — черные и некрасивые — с другой (фр.))…..)
30 января. Суббота
У нас г. Эс — ъ. Он утверждает, что поведение Д’Антеса в последнее время было безупречным. Пушкин адресовал ему ужаснейшее письмо, которое оскорбленный догадался кое-кому показать, прежде чем идти на поединок. Названный отец Д’Антеса — барон де Геккерен, как говорят, первый настаивал на принятии вызова.
Новых подробностей происшествия нет.
Раненый (Д’Антес) лежит у себя на квартире, на руках у жены, которая его страстно любит.
Он удивительно красив….
Вот что, между прочим, припоминаю из рассказов о Пушкине. Однажды, на спектакле, публика не скупилась на аплодисменты, но Пушкин упорно ничем не проявлял своего одобрения. Его сосед, человек увлекающийся, не утерпел и, глядя в его сторону, сказал: «Какой глупец!»
Пушкин промолчал. Занавес падает. Встают. Тогда Пушкин подходит к энтузиасту, говоря: «Вы обозвали меня глупцом — изволите ошибаться — я Пушкин, давший себе слово не аплодировать: — вот причина, почему вы остались не награжденным пощечиной, — публика могла бы принять ее за аплодисменты»…
1 февраля
Сегодня состоялись похороны Пушкина, при участии громадной толпы…
2 февраля
Поговаривают о том, что Д’Антес может лишиться руки — бедный молодой человек!
6 февраля ….
Говорили о Пушкине, которого г-жа К — ова обвиняет: «Два месяца тому назад я нашла бы, что дуэль естественна, но теперь, после того как Д’Антес женился на сестре той, которую любил, когда он принес в жертву собственное счастие, ради чести другого, — обстоятельства переменились. Надо было к подобному самопожертвованию отнестись с уважением. Мы знаем, что г-жа Пушкина была единственною женщиною, которую он почитал (qu’il ait respecte), для него она была божеством, в ней была его жизнь, идеал сердца. Несомненно, образ ее издавна жил в нем. Когда они встретились — она уже принадлежала другому. Он полюбил, — но свет позавидовал счастью. Злые языки начали свою работу. Влюбленный ясно увидел приближение той минуты, когда его ангела коснется людская клевета… Тогда, собрав все свое мужество, он объявил во всеуслышание, что женится. Для подобной жертвы нужно обладать сильным духом».
У нас, в царстве морозов, где сила любви слишком часто соразмеряется с приданым, которое рассчитывают получить, — любовь как страсть остается непонятною. Все ограничивается заключением более или менее выгодной сделки…
17 февраля
Припоминается следующий анекдот:
Однажды сидит Пушкин в опере, рядом с неизвестным, который все время подпевает певцу Петрову.
Крайне раздосадованный, Пушкин произносит: «Что за глупец! — мешает слушать!»
— Позвольте, милостивый государь, вас спросить, — обращается к нему сосед, — кого вы называете глупцом.
— Конечно, актера Петрова, так как он лишает меня удовольствия вас слушать!
Впервые опубликовано: Русская старина, 1900, N 2. Пер. с фр.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/pushkin/merder_listki.html