Лигея (По; Шелгунов)/ДО

Лигея.
авторъ Эдгаръ По (1809—1849), пер. Николай Шелгуновъ

Оригинал: англ. Ligeia, 1838.. — Перевод опубл.: 1874. Источникъ: «Дѣло», 1874, № 5, с. 234—241.

Лигея.

Я рѣшительно не могу припомнить, когда и какъ и даже гдѣ я познакомился съ леди Лигеей. Съ тѣхъ поръ прошли долгіе года и сильныя страданія ослабили мою память.

Въ первый разъ я встрѣтилъ ее, кажется, въ большомъ, древнемъ городѣ на берегу Рейна. О своемъ семействѣ она тоже, кажется, говорила мнѣ. Я не сомнѣваюсь, что фамилія ея была очень древняя. Лигея! Лигея! какъ-бы я сильно ни былъ занятъ, но мнѣ стоитъ только произнести милое дорогое слово — Лигея! чтобы взору моему представился образъ той, которой нѣтъ уже на свѣтѣ. И теперь, въ то время, какъ я пишу эти строки, мнѣ приходить въ голову, что я никогда не зналъ фамилію моей подруги, моей невѣсты, наконецъ, моего товарища по занятіямъ, моей дорогой жены. Было-ли это желаніемъ моей Лигеи или доказательствомъ моей привязанности, но я почти ничего не помню.

Память моя не измѣнила мнѣ только относительно личности Лигеи. Она была высокаго роста, нѣсколько худа, а въ послѣдніе дни даже очень худа. Я постараюсь описать спокойствіе ея манеръ и легкость ея поступи. Она двигалась точно тѣнь. Я замѣчалъ ея присутствіе въ своемъ кабинетѣ только тогда, когда раздавался ея милый, музыкальный голосъ, кроткій и мягкій, когда она клала свою бѣлую, какъ мраморъ, руку ко мнѣ на плечо. Я не зналъ женщины съ болѣе красивымъ лицомъ. Такія лица можно видѣть только въ грезахъ послѣ пріема опіума. «Нѣтъ совершенной красоты, говоритъ лордъ Веруламскій, — безъ нѣкоторой странности въ пропорціяхъ». Но какъ я ни всматривался въ черты Лигеи, этой странности я не замѣчалъ, хотя красота ея была совершенна.

И сколько я задумывался надъ выраженіемъ черныхъ, большихъ глазъ Лигеи! По цѣлымъ долгимъ ночамъ я старался проникнуть въ ихъ глубину…

Знанія Лигеи были громадны; такихъ я не встрѣчалъ ни у одной женщины. Она основательно знала классическіе языки, а новѣйшіе знала гораздо лучше меня. Не было предмета ей незнакомаго. И какъ она поддерживала меня въ моихъ занятіяхъ… и все это кончилось… Лигея сдѣлалась больна. Большіе глаза ея загорѣлись необыкновенно яркимъ огнемъ, блѣдные пальцы стали походить прозрачностью на воскъ. Я видѣлъ, что она умираетъ, и съ отчаяньемъ мысленно боролся съ ужасной смертью.

Страстныя усилія этой женщины въ борьбѣ со смертью были еще энергичнѣе моихъ. Она сопротивлялась съ какой-то хищной яростью. Мнѣ хотѣлось успокоить, вразумить ее, но при ея страстномъ желаніи жить, во что-бы то ни стало жить, всякое утѣшеніе и успокоеніе были-бы верхомъ безумія.

Она любила меня и я узналъ это вполнѣ только тогда, когда была близка ея смерть. Держа меня за руку, она по цѣлымъ часамъ изливала мнѣ свое переполненное сердце, въ которомъ преданность ко мнѣ доходила до идолопоклонства.

Въ ночь ея смерти она подозвала меня къ себѣ и заставила прочесть стихотвореніе, недавно ею написанное; она говорила много и кончила словами, что человѣкъ отдается смерти только по недостатку его бѣдной воли.

Она умерла. Я не могъ переносить ужаса одиночества. У меня не было недостатка въ средствахъ. Лигея принесла мнѣ болѣе, чѣмъ могъ желать человѣкъ. Послѣ нѣсколькихъ мѣсяцевъ безполезнаго скитанья я поселился въ аббатствѣ, пріобрѣтенномъ мною въ самой ненаселенной и необработанной части Англіи. Оставивъ наружный видъ аббатства нетронутымъ, я сталъ отдѣлывать комнаты съ болѣе чѣмъ царскою роскошью. Теперь это занятіе служило для меня развлеченіемъ.. Я не стану распространяться о безумной роскоши комнатъ, скажу только, что я сдѣлался рабомъ опіума, и потому все, что я дѣлалъ, принимало оттѣнокъ моихъ сновидѣній. Я упомяну только о брачной комнатѣ, на вѣки проклятой брачной комнатѣ, куда я въ минуту умственнаго разстройства привелъ свою новую жену, послѣ незабвенной Лигеи, — леди Равенну Треваніонъ де-Тремонъ, съ бѣлокурыми волосами и голубыми глазами.

Нѣтъ ни одной мелкой подробности этой брачной комнаты, которой-бы я не помнилъ теперь. Былъ-ли смыслъ у гордаго семейства невѣсты, жаднаго къ золоту, когда оно позволило такой нѣжной дѣвушкѣ переступить порогъ комнаты, убранной подобнымъ образомъ?..

Комната находилась въ высокой башнѣ моего аббатства, укрѣпленнаго, какъ замокъ; комната была пятиугольная и очень большая. Вся южная сторона пятиугольника занималась однимъ окномъ, въ которое было вставлено цѣльное венеціанское стекло темнаго цвѣта, такъ что солнечные лучи или лунный свѣтъ, проходившіе черезъ окно, придавали зловѣщій видъ всѣмъ предметамъ. Потолокъ, почти чернаго дуба, очень высокій, шелъ сводомъ и былъ изпещренъ самымъ странными и причудливыми узорами. Въ серединѣ мрачнаго свода висѣла на золотой цѣпи лампа въ формѣ кадила.

Нѣсколько оттомановъ и канделябръ въ восточномъ вкусѣ помѣщались въ различныхъ мѣстахъ, а постель — брачная постель — была въ индѣйскомъ вкусѣ, низкая, изъ рѣзного чернаго дерева, и съ балдахиномъ, очень похожимъ на погребальный катафалкъ. Въ каждомъ углу комнаты возвышались громадные саркофаги изъ чернаго гранита, вырытые изъ царскихъ гробницъ Луксора. Но главная странность заключалась въ обивкѣ комнаты. Стѣны, непропорціонально высокія, были обтянуты съ верху до низу тяжелой и на видъ массивной матеріей, падающей широкими складками. Этой-же самой матеріей были обиты полъ, диваны, постель, балдахинъ и изъ нея-же занавѣски, скрывавшія на половину окно. То была золотая ткань, усѣянная крупными арабесками по совершенно черному фону. Арабески были видны только съ одной стороны. Матерія отливала такимъ образомъ, что, глядя на нее, съ одной стороны видны были однѣ фигуры, а съ другой являлись другія, новыя фигуры, самаго отвратительнаго вида. Эфектъ увеличивался еще тѣмъ, что обои постоянно шевелились и фигуры какъ-бы двигались отъ воздуха, который свободно ходилъ за обоями.

Въ этой брачной комнатѣ я провелъ отвратительныя минуты перваго мѣсяца брака съ дѣвицею де-Тремонъ, и провелъ ихъ безъ особеннаго безпокойства.

Я не могъ не замѣтить, что жена моя боялась моего раздражительнаго характера и не очень любила меня; ея нелюбовь почти доставляла мнѣ удовольствіе. Я ненавидѣлъ ее ненавистью, свойственною скорѣе чорту, чѣмъ человѣку. Съ какою болью въ душѣ я припоминалъ мою дорогую Лигею, милую, прелестную, покойную Лигею! Я какъ-бы дѣлалъ оргіи изъ этихъ воспоминаній, упиваясь мыслями о ея чистотѣ, умѣ и страстной любви. Я любилъ ее теперь больше, чѣмъ она меня. Подъ вліяніемъ опія я вызывалъ ее громко, и ночью, и днемъ, точно силой страсти я могъ воскресить покойницу!..

Въ началѣ второго мѣсяца леди Ровенна сдѣлалась внезапно больна и поправлялась очень медленно. Она проводила тяжелыя, лихорадочныя ночи, и въ бреду говорила о звукахъ и о движеніи фигуръ въ башенной комнатѣ. Наконецъ, она стала выздоравливать и совершенно поправилась.

Но вскорѣ новый припадокъ болѣзни опять уложилъ ее въ постель. Болѣзнь усиливалась все болѣе и болѣе, не поддаваясь леченію. Леди Ровенна стала чаще говорить о звукахъ и о движеніи фигуръ, отъ которыхъ она видимо страдала и прежде.

Разъ ночью, въ концѣ сентября, она упорнѣе, чѣмъ когда-либо, обратила мое вниманіе на безпокоившій ее предметъ. Я смотрѣлъ на ея блѣдное лицо, страшно изменившееся въ послѣднее время. Она привстала и безпокойнымъ шопотомъ заговорила о звукахъ, которые слышала и которые я не могъ слышать, и о движеніяхъ, которыя видѣла и которыхъ я не могъ видѣть. Я старался доказать ей, чему, признаюсь, и самъ не вполнѣ вѣрилъ, что тихіе вздохи и измѣненія въ фигурахъ на стѣнахъ происходили отъ движенія воздуха. Но блѣдность леди Ровенны убѣждала меня, что мои попытки успокоить ее будутъ безполезны. Она лишилась чувствъ. Изъ прислуги въ комнатѣ не было никого. Я вспомнилъ, гдѣ стояло вино, предписанное докторомъ, и поспѣшилъ за нимъ въ другой конецъ комнаты. Когда я проходилъ подъ лампою, два странныхъ обстоятельства привлекли мое вниманіе. Я почувствовалъ, что что-то осязательное, хотя и незримое, слегка задѣло за меня; а на золотомъ коврѣ, въ кругу свѣта отъ висячей лампы, я увидѣлъ тѣнь, — слабую, неопредѣленную тѣнь, ангельскаго вида, точно это была тѣнь тѣни. Но я принялъ передъ тѣмъ слишкомъ большую дозу опія, и потому не обратилъ вниманія на то, что мнѣ могло показаться, и не сказалъ ничего Ровеннѣ.

Я отыскалъ вино, сново прошелъ черезъ комнату и налилъ рюмку, которую поднесъ къ губамъ моей безчувственной жены. Она немного оправилась, взяла рюмку сама, а я упалъ на диванъ и не спускалъ съ нея глазъ.

Тутъ я ясно разслышалъ слабый звукъ шаговъ по ковру подлѣ постели, и черезъ минуту, когда Ровенна хотѣла поднести рюмку къ губамъ, я увидѣлъ, — можетъ быть, во снѣ, — какъ въ рюмку, изъ какого-то невѣдомаго источника въ атмосферѣ комнаты, упали три капли блестящей жидкости, цвѣта рубина. Если я видѣлъ ихъ, то Ровенна ихъ не видала. Она не колеблясь проглотила вино, и я ничего не сказалъ ей.

Я не могъ не замѣтить, что вслѣдъ за паденіемъ трехъ капель быстрая перемѣна къ худшему произошла въ болѣзни моей жены. На третью ночь слуги обмывали и одѣвали трупъ, а я сидѣлъ одинъ около тѣла… Странныя видѣнія, вызванныя опіемъ, носились вокругъ меня, какъ тѣни. Я съ безпокойствомъ осматривалъ саркофаги въ углахъ комнаты, движущіяся фигуры обоевъ и свѣтъ, падавшій отъ лампы. Я старался припомнить обстоятельства предшествующихъ ночей, и взоръ мой упалъ на то свѣтлое мѣсто, гдѣ я видѣлъ тѣнь; но тѣни тамъ не было. Я вздохнулъ свободнѣе и сталъ смотрѣть на блѣдное лицо покойницы, лежавшей на постели. Тысячи воспоминаній о Лигеѣ охватили меня; я съ горечью вспомнилъ о тѣхъ минутахъ, когда и она также лежала въ саванѣ.

Было около полуночи, позже или раньше, я не обращалъ вниманія на время, и внезапно рыданіе, очень слабое и тихое, но совершенно ясное, прервало мои мысли. Я почувствовалъ, что рыданіе раздается съ постели — съ ложа смерти. Я сталъ прислушиваться въ суевѣрномъ страхѣ, но звукъ не повторился. Я началъ вглядываться, чтобы открыть какое-нибудь движеніе въ тѣлѣ, но не замѣтилъ ничего. Между тѣмъ невозможно было, чтобы я обманулся. Я не сводилъ глазъ съ трупа. Наконецъ, слабый, едва замѣтный румянецъ показался на щекахъ и около вѣкъ. Я почувствовалъ, что отъ страха и невыразимаго ужаса мое сердце перестаетъ биться, а члены коченѣютъ.

Чувство долга скоро возвратило мнѣ мое хладнокровіе. Я не сомнѣвался, что мы слишкомъ рано начали погребальныя приготовленія, — Ровенна была еще жива. Необходимо было тотчасъ-же принять какія-нибудь мѣры. Но башня была совершенно отделена отъ части аббатства, занимаемой прислугой: позвать я никого не могъ, не выходя изъ комнаты, а выйти изъ комнаты я не могъ. Я рѣшился, не прибѣгая ни къ чьей помощи, действовать одинъ. Но прошло нѣсколько минутъ и краска съ лица и вѣкъ сбѣжала, оставивъ болѣе чѣмъ мраморную блѣдность; губы сжались и мертвенность покрыла все тѣло. Я съ содраганіемъ упалъ на диванъ и предался своимъ страстнымъ сновидѣніямъ о Лигеѣ.

Прошелъ цѣлый часъ, и я опять услышалъ звукъ, долетѣвшій до меня съ постели. Это былъ вздохъ. Я бросился къ тѣлу и увидѣлъ…. я ясно увидѣлъ вздрагиванье губъ. Черезъ минуту онѣ открылись и показали цѣлый рядъ бѣлыхъ, блестящихъ зубовъ. Удивленіе боролось во мнѣ съ ужасомъ. Я почувствовалъ, что зрѣніе мое застилается, что разумъ пропадаетъ, и только послѣ страшнаго усилія я, наконецъ, могъ заставить себя повиноваться долгу. На лбу, шеѣ и щекахъ появилась краска, по всему тѣлу распространилась теплота и, наконецъ, сердце стало биться.

Жена моя была жива, и я принялся усердно приводить ее въ чувство. Я растиралъ ей виски и руки, я употреблялъ всѣ средства, извѣстныя мнѣ изъ медицинскихъ книгъ. И все оказалось напраснымъ. Краска снова исчезла, пульсъ прекратился, выраженіе смерти опять показалось на губахъ, и черезъ минуту все застывшее тѣло приняло синеватый оттѣнокъ, видъ трупа, пробывшаго нѣсколько дней въ могилѣ.

Я опять сталъ думать о Лигеѣ, и опять, — странно даже писать, — опять донеслось до меня съ постели подавленное рыданіе. Всю ночь провелъ я въ томъ, что приводилъ въ чувство покойницу и снова впадалъ въ мечты о Лигеѣ.

Наконецъ, къ концу ночи покойница пошевелилась еще разъ, и на этотъ разъ сильнѣе чѣмъ прежде; я сидѣлъ на диванѣ неподвижно, но въ сильномъ волненіи. Тѣло шевелилось, повторяю я, и на этотъ разъ сильнѣе, чѣмъ прежде. Краска разливалась по всему лицу, члены приняли живое положеніе и только вѣки оставались неподвижными. Если-бы не саванъ, я могъ-бы подумать, что Ровенна совершенно сбросила съ себя цѣпи смерти. И я не сомнѣвался въ этомъ больше, когда Ровенна встала, и, завернутая въ саванъ шатаясь, невѣрнымъ шагомъ, съ закрытыми глазами, какъ человѣкъ изъ лунатиковъ, дошла до половины комнаты.

Я не дрожалъ, я не двигался; цѣлыя массы мыслей тѣснились въ моей головѣ и парализировали меня. Неужели передо мною живая Ровенна? неужели это моя Ровенна съ голубыми глазами и съ бѣлокурыми волосами? И почему-же я сомнѣваюсь? Развѣ это не ея щеки? развѣ не ея подбородокъ? Но неужели она такъ выросла во время своей болѣзни? Какое невыразимое изступленіе овладѣло мною при этой мысли! Въ одинъ мигъ я былъ у ногъ ея. Она отступила при моемъ прикосновеніи, сняла саванъ, и съ головы ея упала цѣлая масса длинныхъ волосъ черныхъ, какъ ночь или какъ вороново крыло. Послѣ этого видѣніе стало тихо, тихо открывать глаза.

— Такъ вотъ они, наконецъ! вскричалъ я; — могу-ли я ошибаться? Вотъ они божественные глаза, черные, чудные глаза моей погибшей любви, глаза Лигеи!

Н. Ш.