Борис Садовской
ЛЕШИЙ
править
Сосен красно-синих, сосен золотых, изумрудных елок, темно-голубых, хвойною трущобой длится синий строй.
Снизу — бор могучий дышит тишиной. В бурю чуть от ветра слабо дрогнет он и посыплет иглы, издавая стон.
Янтарем закаплет желтая смола…
Прошуршат гиганты — снова тишь и мгла.
Сверху — вещий ветер шепчет сны ветвям. Эти сны верхушки шепчут облакам, — шепчут, застывая в синей вышине.
Облака проходят… тают…
Как во сне, тают и проходят…
Словно сотни лет ничего иного не было и нет.
На глухой поляне под шатром лесным светится болото зеркалом стальным, непроглядной чашей сплошь окружено.
В сумерки ли, в полдень — здесь всегда темно.
Здесь владыки бора, Лешего, приют.
По ночам он дремлет в зыбкой тине тут. Старый, весь мохнатый, мягкий, как паук. Вместо ног — деревья, сучья — вместо рук.
Спать ему привольно. До сырой земли сосны-великаны ветви заплели. Вместо изголовья молодая ель расстилает на ночь пышную постель. Белые кувшинки сны его хранят. Синие стрекозы сказки шелестят.
Но едва лишь солнца первый робкий взор золотом обрызнет заалевший бор, чуть зардеют елки, млея и горя, и запишет томно сонная заря, — вскочит старый Леший, двинется в поход.
По заветным тройкам чащу обойдет. С встречным зверем, с птицей водит разговор.
И владыке дружно отвечает бор. Клики, щебетанья, песни, голоса…
Мощно оживают синие леса.
К озеру выходит он в полдневный зной. В озере недвижен тех же елок строй, так же, отражаясь, дремлют тростники.
По песку крикливо бродят кулики. Шустрые касатки резвою семьей, взвизгивая, мчатся гладью водяной.
Вот прокаркал ворон на сухой сосне. Ястребок пестряный крикнул в вышине. Бултыхнулась рыба…
Тишина, простор, запах свежей тины, облака да бор. Только до опушки не доходит он. Там редеет чаща.
Там со всех сторон неоглядной далью залегли луга. Там студеной речки вьются берега.
В ней другой владыка — старец Водяной. В ней речные девы тешатся игрой. Днем шалят русалки. Любо им одно: водоросли путать, убегать на дно, мелкую плотину всплесками пугать, пестрые ракушки в иле собирать.
А как ночь настанет, — чуть лишь над рекой задрожит, качаясь, месяц голубой, лишь забрезжат звезды, и едва в ночи заснуют, как тени, легкие сычи, — водяные девы, встав из белых вод, над росистым лугом водят хоровод.
Комариным пеньем чуть звучит напев зеленоволосых, серебристых дев.
Сладко внемлют песне сонные луга. Белою росою плачут берега. Лунное сиянье в блеске голубом от реки до неба сыплется столбом. Шороху растущей млеющей травы вторит, замирая, оханье совы. И поют русалки, тянутся к луне.
Слушает их старец на глубоком дне.
С пеньем вьются девы. Между них одна всех подруг прекрасней. Как туман бледна, простирает руки, жалобно зовет.
Чу! раздался топот у туманных вод.
Тихо едет витязь берегом ночным. Голубые тени тянутся за ним. Мнет седые травы конская нога.
Все луга да воды. Воды да луга.
Слез с коня, снял гусли. В синей тишине золотые звуки полились к луне. Сладко плачут струны…
Вот из-за кустов светлая русалка на звенящий зов выплыла неслышно.
Руки заломив, залилась слезами…
Все нежней призыв, все нежней дрожанье трепетной струны, все светлей сиянье дремлющей луны. Витязь ждет недвижно. Млеют берега…
Все луга да воды. Воды да луга.
Вдруг из темной чащи в тишине ночной грянул дикий хохот, уханье и вой. Будит старый Леший всю лесную дичь.
И владыке гулко отвечает клич. Загудели сосны, оживает мгла…
С смехом тяжкий филин мчится из дупла. Внемля зычный посвист, плавно взвившись в высь, хохотом веселым совы залились. Реют, извиваясь, быстры и мягки.
У корней, сверкая, пляшут огоньки. Скалясь, волчьи пасти горестно поют. Им в глуши медведи голос подают. Гоготанье, клики, рев, рыданья, вой сотней отголосков мчатся за рекой.
Внемля гул тревожный, замер богатырь.
С писком над шеломом пролетел упырь. В ухо крикнул филин.
С диким храпом вдруг конь взвился. Помчался в чашу через луг.
Вот, взвевая гривой, в тростниках мелькнул. Вот в лесной опушке с ржаньем потонул.
Витязь вслед стремится. Конь в лесу заржал. Горе! нет дороги, — старый след пропал. Черное болото стонет в грозной тьме.
Гибнет смелый витязь в тинистой тюрьме.
Там, где пропадали речки берега, шли луга, озера и опять луга. Не окинет дали соколиный взор…
Море трав цветущих, речек да озер.
Над лугами вьются, пляшут мотыльки, золотые пчелы, мошки и жуки.
По зарям с зеркальных светлых заводей серебром играют трубы лебедей. С сумерек до утра у седых ракит соловей бессонный стонет и звенит.
Вот садится солнце огненным щитом, и сияет небо заревым огнем, и курятся травы…
Из закатной мглы с клекотом несутся сизые орлы.
Вот шумят на отдых журавлей стада.
Все луга да травы. Травы да вода.
Сосен красно-синих, желтых, золотых, елок изумрудных, елок голубых вновь с зарей зарделся бесконечный строй.
Что ж качает Леший хмурой головой? Что не шлет он дятлов ясный бор будить, не зовет кукушек по весне грустить?
Сгублен им соперник, витязь молодой. Но печален Леший. Пасмурный, больной, голову повесив, нехотя идет в топь и глушь лесную, в гущину болот. Не на радость старцу утренний дозор…
С вечера в трущобе все стучит топор.
Нижний Новгород
Май 1906
Комментарии
правитьВпервые: Золотое руно. 1906. № 7-9.
Б. А. Садовской (наст. фам. Садовский, 1881—1952) — прозаик, поэт, критик, литературовед, мемуарист-мистификатор. Сын нижегородского инспектора Удельной конторы. Учился на историко-филологическом факультете Московского университета. Публиковался в ведущих символистских журналах, занимая при этом консервативно-монархические позиции. Страдал сухоткой спинного мозга вследствие перенесенного в молодости сифилиса и лечения препаратами ртути, с 1916 г. был частично парализован. С конца 1920-х гг. жил в квартире, расположенной в одной из келий Новодевичьего монастыря. Автор романов, многочисленных сб. стихов, новелл, критич. статей, малоприятная личность и весьма одаренный писатель, не чуждый фантастике.