* 1842 год. Корабль (74 пушки) Ингерманланд. Командир, капитан 1 ранга П. М. Трескин. (Немецкое море.) Построенный в Архангельске, вышедший в море 24 июля и встреченный по переходе за Нордкап свежим противным ветром, около месяца боролся с ним при суровой и пасмурной погоде. 21 августа получил сильный попутный ветер; 26-го подошёл к Скагерраку; в следующий полдень определил своё место обсервацией, и вечером увидели берег Ютландии. Ветер между тем стал заходить к востоку (ONO) и свежеть; потому надобно было лавировать. В 11 часов утра 29-го в последний раз определили своё место по предмету на берегу (здание на холме мыса Гиртхалс, в двенадцати милях на SO), и легли на NW; в 10 часов вечера, не доходя по счислению 10 миль до Норвежского берега, поворотили на левый галс, по SOtS; ходу было от двух до двух с половиной узлов. Погода пасмурная. Ветер всё крепчал, и в ночи на 30-е волнением выломило гальюн. Поутру 30-го, приблизясь к Ютландскому берегу (в шестнадцати милях на WNW½W от мыса Гиртхалс), опять поворотили и, оставшись под зарифленным грот-марселем и штормовою безанью, легли уже на WtN (румбы правые), ходу до 1½ мили. Около десяти часов вечера, когда считали себя в двадцати пяти милях от норвежского берега, увидели с подветренной стороны огонь, приняли его за судовой, однакож стали поворачивать (фордевинд) и трижды ударились о камни. Это было при входе в Христианзандский залив — виденный огонь, вероятно, маяк Оксэ. Брошенный в то же время лот показал глубину в 30 сажен, но кидаемые вслед за тем дип-лоты не доставали дна. Корабль тотчас же наполнился водою до половины трюма; и вскоре потом много накренился. Общим советом командира и офицеров было определено идти в берег, чтобы поставить корабль на мель; а между тем отливали воду. Более и более погружаемый корабль был увлекаем сильным течением к W и до того накренился, что невозможно было стоять на ногах. Потому определили срубить фок и грот-мачты. Срубленная грот-мачта билась некоторое время о борт, удерживаемая не совсем перерубленными вантами; но бросившийся на неё с топором в руках мичман Греве, сопровождаемый несколькими матросами, перерубил удерживавший её такелаж; отважный же Греве, вытащенный на корабль, вскоре скончался от изнеможения. Беспрерывно отливаясь помпами, кадками, вёдрами и киверами, производили непрестанную пальбу и жгли фальшфейеры; чтобы не относило корабль далее от берега, бросили один за другим все четыре якоря в надежде задержаться ими, буде достанут дна; стали кидать за борт орудия верхнего дека, переносный балласт, ядра из кранцев; подрубали ют, чтобы он служил плотом, однакож не успели его подрубить; обрубали найтовы на рострах и гребных судах, стаскивая гребные суда на шканцы; выносили наверх люки, трапы и всё, что могло удерживать на воде. Спасение знамённого флага было поручено мичману Шигорину 2 на катере, висевшем с левой стороны на боканцах; шканечный журнал — Корпуса флотских штурманов штабс-капитану Воронину, а экипажеская денежная сумма — лейтенанту Васильеву. Около двух часов ночи вода в корабле поднялась по палубу, снаружи также заливаемую волнением; тогда священник Василий Назарьев благословил погибавших, и команда прокричала прощальное ура! Но корабль, против ожидания, — полагают, от множества пустых в трюме бочек — не пошёл ко дну. Благословлявший же священник набежавшею волною был снесён в море и утонул. Волны ходили через, ломая гребные суда, сдвинутые на шкафуты и шканцы, перебивая всё и снося людей. Старшие офицеры были первыми жертвами. Катер, висевший на боканцах с левой стороны, опрокинуло, и все бывшие на нём погибли; мичман Шигорин 2, завёрнутый флагом, держался ещё некоторое время на грот-мачте, но вскоре, обессиленный, тоже утонул. Остальные спасались на бизань-мачте и на бушприте, на юте и баке, на приготовленных гребных судах и на обломках рангоута; некоторые были отнесены в море на обломанных, заливаемых волнами гребных судах, и достигали берега или были перехватываемы встречающимися судами. Командир с большею частью команды находился на рострах. Два раза волнами он увлекаем был в воду и два раза был вытаскиваем оттуда близстоявшими людьми; наконец в третий раз матрос Бородин вытащил его на ют из баркаса, в котором капитан едва не утонул; но ют уже был погружён по пояс человека; в беспамятстве, потеряв все силы держаться, капитан снова упал за борт, откуда был вытащен в изломанную, почти затонувшую шлюпку людьми, терпевшими в ней бедствие с лейтенантом Дергачёвым, и принесён с нею к берегу у Листерских маяков. Гичка, державшаяся за кормою за срубленный рангоут, с унтер-офицером Сидоровым, с одиннадцатью матросами и одною женщиною, без вёсел и уключин, отдалась на произвол ветра и 1 сентября перехвачена рыбаками, когда на ней было уже четверо умерших. Поутру 31 августа подходили к кораблю три лоцманские бота, но не решаясь за сильными бурунами приставать к нему, вскоре отошли; однако ж, боцман Завьялов, находившийся с несколькими матросами на осьмивёсельной шлюпке, избрав удобный момент, перерезал фалинь и выкинутый благополучно через шкафутную сетку, был перехвачен на один из ботов. Около того же времени унтер-офицер Федоров, спустившийся за борт на один из плотов, сделанный из люков, когда вслед за ним кинулось на этот плот множество других людей, и плот опрокинулся, успел снова взобраться на него, с двенадцатью товарищами и, носимый по морю, 1 сентября перехвачен английским купеческим судном; но в живых оставалось только 6 человек — остальные погибли от холода и изнурения. Один из ботов снял ещё, уже к вечеру, спасавшихся за кормою на рангоуте, мичмана Бубнова и трёх матросов. После полудня 1 сентября, когда ветер стих, два другие лоцманские бота, подойдя к кораблю, сняли с него до трёхсот человек команды; вскоре затем подошедший норвежский пароход взял остальных, до ста пятидесяти. Всего погибло 389 человек, в том числе 20 офицеров, 21 женщина и 7 детей; спаслось 503, в числе которых 14 офицеров, 7 женщин и 1 ребёнок. Имена и звания погибших лиц: капитан-лейтенант Андрей Истомин, лейтенанты: Фёдор Андреев, Пётр Назимов 2, Евгений Назимов 3; мичмана: Пётр Шигорин 2, Александр Абухов, Николай Головачёв, Владимир Греве, Дмитрий Лесли, Дмитрий Аникеев; Корпуса морской артиллерии штабс-капитан Андрей Чевгуздин 1, прапорщик Александр Чевгуздин 2, юнкер Александр Безумов; Корпуса флотских штурманов капитан Алексей Воронин, прапорщик Иван Замараев; кондукторы Александр Поткин и Филипп Рыдалёв; штаб-лекарь Александр Сокович; священник Василий Назарьин. Бывшие пассажирами: рабочего экипажа майор Илья Зубов, ластового экипажа поручик Василий Ершов, цейхвахтер Меншиков, отставной Корпуса морской артиллерии полковник Василий Борисов; сестра жены командира, две дочери Борисова, жена лейтенанта Сверчкова и тётка её. Корабль разбит.
Спасшиеся: командир, капитан 1 ранга Павел Михайлович Трескин; лейтенанты Яков Иванович Васильев 6, Дмитрий Фёдорович Сверчков, Александр Иванович Дудинский, Александр Якимович Шигорин 1, Александр Иванович Дергачёв; мичманы экипажные: Аполлон Иванович Говоров 1, Капитон Андреевич Бубнов и Людвиг Романович Ренненкампф; мичманы прикомандированные: Левкий Васильевич Ершов и Адриан Гаврилович Левин; комиссар 1-го класса Иван Никифорович Андреев; Корпуса корабельных инженеров полковник Василий Артемьевич Ершов; супруга командира корабля Марья Давыдовна Трескина.
Командир корабля, обязанный несчастным спасением случайности, отвлёкшей его с своего разрушенного поста в такую пору, когда он был уже бесполезен на нём, и в таких обстоятельствах, в которых остававшиеся на не затопшем корабле сожалели об относимых с него в столь бурную погоду, у неизвестного берега, на обломках и на обломанных гребных судах, несчастный командир по прибытии на берег 2 сентября доносил собственноручно дежурному генералу следующее:
«Ваше превосходительство! Приготовьтесь узнать о величайшем несчастье, какое может постигнуть на море человека: корабль Ингерманланд погиб, ударившись о подводные каменья, в пятнадцати или двадцати милях от норвежских берегов, не означенных на карте; вместе с кораблём погибли всё казённое и частное имущество и почти все люди…» Потом, показывая в его ответах перед судом: «Усталый, весь разбитый, в крайней горести от великости несчастья, в беспамятстве и бреду я не имел места где прислониться; все возвышенные места сплошь были заняты людьми. Я обхватился за шлюп-балку, на которой удержаться не мог, свернулся и упал за борт…»
Государь император на первом докладе о страшной погибели Ингерманланда 13 сентября собственноручно соизволил написать: «Ежели несчастное сие известие подтвердится, то для перевозки спасённых людей следует послать пароходы Камчатку и Богатырь и, ежели нужно, то транспорты и фрегаты». На втором же докладе по получении ложных газетных сведений 15 сентября: «Строжайше исследовать, каким образом спаслись 16 офицеров, тогда как нижних чинов спасено только 150. Ожидаю подробного донесения о сём несчастном происшествии и повторяю послать пароходы за людьми». — На третьем, 17 сентября: «Ужасно! Вы хорошо распорядились. По прибытии командира отдать под суд и строго исследовать, отчего при столь малом числе нижних чинов спаслось столько офицеров».
Суд оправдал командира и одобрил поведение подчинённых его, определив:
1) «Что капитан 1 ранга Трескин не может быть обвинён в несоблюдении того, что предпринять должно было по правилам морского искусства, и что крушение корабля приписать должно единственно несчастной случайности».
2) «Единогласные показания о принятых в сём случае мерах доказывают, что исполнено было всё то, что только в подобных обстоятельствах предпринять было возможно».
3) «Показания офицеров и нижних чинов единогласно свидетельствуют, что командир не собственною волею покинул остатки корабля, с коего упал он в воду».
4) «Что офицеры и нижние чины, все без исключения, исполняли свои обязанности, как повелевали долг службы и присяга; причём комиссия не могла не обратить особенного внимания на особо похвальное сохранение дисциплины и строгой подчинённости команды, чему в подобных случаях имеются столь редкие примеры».
Государь император собственноручно написал на докладе: «Объявить капитану, что я его не виню в потере корабля; а офицерам и нижним чинам, что я совершенно доволен их поведением во время сего несчастья».
Крушение это представляло страшные картины, подробно описанные одним из участников, господином Говоровым. Извлекаем из его описания главные черты:
«Ну, господа, говорил в начале крушения старый полковник Ершов, строитель корабля, плывший на нём в С.-Петербург, я уж пожил довольно на белом свете; мне себя не жаль, а жаль вас, молодых людей, так рано оставляющих жизнь!» — Офицеры, участники общей работы, являли команде достойные примеры хладнокровия, решительности и мужества. Повиновение русских матросов являлось в полном смысле слова примерным. На грозившее им бедствие они смотрели хладнокровно и с криком ура, казалось, все готовы были противостать самой природе. Старые матросы старались ободрять рекрутов… Любовь к жизни выражалась громкими молитвами, хотя никто не торопился спасаться. «Вместе служили, так вместе и умрём», — раздавалось по всему кораблю… Настало мгновение ужасное — неизобразимая тишина, как будто предсмертный час приготовления к смерти. Все едва переводили дыхание. Служитель веры с крестом в руках осенял на все стороны, и молитвы на разных языках неслись к престолу божию. Вода страшно забушевала в батарейной палубе. Корабль начал трещать и валиться то направо, то налево, вздрогнул, мгновение — и он погрузится, думал каждый. Всё смолкло, наступило торжество религии, все сняли фуражки. Священник, в истинном величии своего сана, напутствовал нас отходною молитвою в жизнь вечную, и вслед за тем шумное ура нескольких сот человек, казалось, хотело заглушить рёв ветра и шум буруна… Удар волн в правый борт наклонил корабль налево, и мгновенно огромный бурун прокатился по нашим головам; наполнивши водою баркас, он ударился в капитанский катер; подставки выскочили, катер упал набок, и правого борта его как не бывало. Люди посыпались за борт корабля; некоторых волною отбросило к баркасу — в числе их был и я. Переведя дыхание и опомнившись, я очутился на плавающих запасных рострах. Подле меня были: командир корабля, его супруга, капитан-лейтенант Истомин, лейтенант Васильев и множество матросов и их жён, с младенцами на руках. Страдальческий крик малюток был не продолжителен; одних матери роняли в воду, других вырывало волнением из рук и давило в общей тесноте. Раздалось ещё ура — шкафуты и шканцы погрузились в воду; один ют был на поверхности воды — все бросились туда. Обломки рангоута, перепутанные снасти, вещи, выплывавшие из палубы, лишали всякой возможности переправы… Двенадцативёсельный катер, полный народом, выбросило за борт… Помню одно событие — оно было невообразимо ужасно: старшая дочь полковника Борисова при переходе на ют, что удавалось из десяти одному, запуталась косою в железной уключине изломанного баркаса, выброшенного с ростер на шканцы и погубившего одним ударом несколько десятков людей; рангоут бил всех, находящихся подле несчастной Борисовой. Она долго рвалась и кричала, а между тем за неё схватились другие погибавшие. Совершенно избитая, обезображенная, выбившись из сил — она смолкла; но бездушное тело её долго ещё терзалось волнами. Младшая сестра её, ухватившись за запасные ростры, употребляла все усилия удержаться на них, и уже унтер-офицер Немудрой бросился было к ней на помощь, но поздно: ростры повернулись и несчастную снесло в море… Капитан-лейтенант Истомин и штаб-лекарь Сакович, перебираясь на ют, были уже при конце переправы; но ударом баркаса придавило Истомина к ютовому бимсу; сплюснутый им, он и не вскрикнул; только с юта видели, как его втащило в водоворот офицерского люка на шканцах. Сакович подвергнулся той же участи… Кто мог, бросали с юта бившимся в воде концы верёвок. Лейтенант Дергачёв, 8-го рабочего экипажа унтер-офицер Корнилов и несколько человек матросов вытаскивали со шканец некоторых ещё живых, других уже исступлённых и потерявших рассудок, но более трупы. В числе утонувших, выхваченных ими, была тётка жены лейтенанта Сверчкова. Супруга его, выброшенная из баркаса на шканцы, долго гребла руками, поддерживаясь на какой-то доске, пока огромным отломком коечных сеток ударило её по спине и, облитая кровью, она погрузилась в общую могилу».
Вытащенный из клокочущей воды на шканцах помощью мичмана Лесли, который вскоре сам сделался жертвою смерти, автор этого описания поместился на баке, и так изображает представившуюся ему картину разрушения и обстоятельств спасения капитана:
«Уже начинало светать. Несколько сот человек разбросано было по горизонту моря. Обломки рангоута, плавающий груз — всё было загромождено людьми. Бушующие волны, дальность берега, корабль без шлюпок, погрузившийся выше коечных сеток, и ужасы смерти в самых разнообразных видах — вот что открылось перед моими глазами; и к этому ещё надобно прибавить стада косаток, которые вились около нас, ожидая верной добычи. Над морем высилась только одна мачта. Бушприт был отделён от неё большим пространством воды. С правой стороны корабля видно было много сброшенных в море матросов; разбитый двенадцативёсельный катер, полный воды, служил пристанищем их. Кто мог и не терял ещё памяти, хватался за борты его. Иным удавалось подняться в катер, но вскоре потом отнесло его далеко от корабля и, затопленный почти по борт, с несколькими людьми потащило в море… За кормою корабля в то же время отвалила капитанская гичка. Легко перескакивая валы, она скоро достигла берегов; но несчастный катер все считали погибшим. Я видел, как двух офицеров бросило волною с юта за борт; одного из них я мог различить — то был лейтенант Дергачёв; его вытаскивали матросы; но гибель другого была неизбежна — он тонул. Катер отнесло от корабля, и волны начали покрывать его — ещё несколько минут и, казалось, — всё исчезло. Я полагал уже его затопленным, спрашивал окружавших меня: не приметили ли они, кто был на катере, и узнал, что на нём находился сам капитан наш, которого лейтенант Дергачёв вытащил из воды. К изумлению нашему, катер опять вынырнул из воды и его понесло по ветру. Положение их было отчаянное. Сидя по пояс в воде, пятеро из них гребли, а остальные откачивали воду. Выломанный руль заменялся куском весла. Служитель мичмана Аникеева, находившейся на катере, от истомления и холода начал засыпать и через несколько часов умер. Катер тащило течением в открытое море. Не имея ни одного сухаря, остававшиеся в живых… не решились бросить труп за борт… Но бог не допустил их до такой гибельной крайности; к вечеру катер прибило к берегу близ маяка Листер, подле деревни Крильо. Страдальцы не могли уже сами выйти на землю. Береговые жители, увидя выброшенную морем шлюпку, бросились к ней, на руках перенесли всех спасшихся на ней в свои домы, оказали им всевозможное пособие, послали за доктором, похоронили усопшего и старались по возможности облегчить ужасное положение уцелевших несчастливцев. Но они могли уврачевать только раны тела — раны души не врачуются никакими лекарствами. Избавясь чудным образом от неизбежной смерти, спасённые благословляли бога и радовались своему возрождению — только один из них страдал, тот, кто обязан был дать отчёт в своих действиях, от чьего искусства и мужества зависела участь нескольких сот подчинённых ему. Он забыл о себе. Всё внимание его обращено было на подание помощи оставшимся на корабле. По голосу его по всему берегу поскакали гонцы. Из разных портов двинулись суда к бедствующим, и добродетельные жители старались оказать великодушную поспешность».
Но возвратимся к сценам, происходившим на корабле:
«Рассвет 31 августа совершенно обезнадёжил оставшихся на корабле. Берега чуть виднелись; значит, были не менее пятидесяти вёрст расстоянием, и ни одного судна не было в горизонте. Люди начинали коченеть и падали с бизань-вант кучами. Через полчаса ют погрузился в воду. Волны, перекатываясь через него, уносили несчастных десятками. Все, кто мог, бросались на ванты, уже загромождённые в три ряда и, не находя места между людьми, почти все нашли могилу в Скагерраке. На крюйс-марсе было до пятидесяти человек. Они лежали друг на друге в два и в три ряда без фуражек и без мундиров. Усталость начала клонить всех ко сну. Лейтенант Андреев в смертном забытьи свалился на ют. Каждый из нас ожидал той же участи, когда вдруг на горизонте показались три судна. Громкое ура, звон в колокол и молитвы раздались на двух точках, ещё не залитых водою, бизань-мачте и бушприте… Мы видели, что три судна держали прямо на корабль и скоро стали подходить под корму… Баковые страдальцы не могли ещё думать о скором спасении, полагая что лоц-боты возьмут сначала людей с юта. На баке слышались крики: «Спасите! Спасите! К нам! К нам! Здесь тише, а там разобьётесь!» Несчастные махали, чем могли, приподымаясь, сколько было возможно. Когда лоц-боты были под кормою корабля, все хотели броситься на ют, и многие, решившиеся на то, погибли мгновенно. Толкотня сделалась ужасная… С восмёрки, брошенной на кнехты фок-мачты, сорвало всех на ней бывших. Боцман Завьялов и несколько человек матросов успели вскарабкаться опять в шлюпку, но второй вал перебросил её к правому борту шканец… В отчаянии схватившись за попавшиеся им два банника и кусок доски, они начали ими гресть, и шлюпка понеслась, повинуясь влечению ветра и помощи странных вёсел… С юта все двинулись к гака-борту, надеясь перескочить с корабля на которой-нибудь бот. В числе решившихся на то были два брата лейтенанты Назимовы. Младший из них бросился в море, но расстояние было слишком велико, и море захлестнуло его. Старшему брату не надолго суждено было пережить младшего — огромная волна пронеслась чрез весь ют и поглотила в одно мгновение до двадцати человек…»
Когда боты удалились: «Нами снова овладело отчаяние. Одни проклинали каптейнов; другие с надеждою на бога, угрюмые, бледные ещё ждали нового, почти уже невозможного спасения; но холод, жажда и голод сильно начали клонить всех ко сну, предвестнику вечного сна. Многие думали согреться в воде и становились на палубу, погружаясь в воду по грудь; покрываемые беспрестанно волнами, не имея почти ни минуты перевести дыхания, с растравленными от солёной воды ранами они только изнурялись в волнующемся покрове, где многим из них суждено было согреться навеки. Иные, желая потом возвратиться на свои места, уже не находили их, ибо малейший уголок местечка свободного в одну минуту замещался другим, и ни угрозы, ни просьбы, ничто не помогало. Ссоры однако ж были между немногими. Почти все страшились произнести лишнее слово. Замечали друг другу, что те, которые заботились о спасении денег или дорогих вещей, как будто в урок другим, тонули прежде всех… Кто-то вспомнил, что в ящиках у гака-борта лежат флаги. Весть о таком открытии быстро пронеслась по всему юту; флаги схватили, разорвали на лоскутки, и сотни голов покрылись разнообразным флагдуком; крюйсель, бизань, кливер пошли на чалмы и одежды необыкновенного покроя. Крайность и нужда заставляли прибегать к платью умерших; разрывая его на куски, мы делились ими друг с другом. Офицеры обрывали полы своих сюртуков и закрывали ими голову. Воображение сильно начало действовать над многими: иным казалось, что они сидят на совершенно спокойных местах, им виделись очаровательные картины, мечтались сады, рощи, комнаты. Потом вдруг мерещились гром, треск, море, камни — они представляли себе начало крушения и произносили несвязные слова… Когда корабль около полуночи начал погружаться в воду, больные, кто мог, вышли, другие выползли из лазарета. Один из них, выбившись из сил, не мог идти. «Господи помилуй! Умирать всё равно!» — сказал он, с великим усилием взлез на пушку, обхватил её руками, и без малейших страданий глаза его закрылись навеки… Понимая вполне вред употребления морской воды, мы не могли однако ж преодолеть невыносимой жажды и, обсасывая губы, глотали по нескольку капель её; но это уменьшало жажду только на минуту и потом возбуждало её ещё более… К чести экипажа до́лжно сказать, что в то время, когда уже невольно помрачался рассудок, ни один не дерзнул на самоубийство; мысль о том не касалась никого, все беспрестанно, а многие громко, читали молитвы… Долго после удаления ботов на горизонте ничего не было видно. Час казался нам днём. Изредка ура, то на юте, то на баке приводили меня в какой-то холодный трепет. Мне казалось, что то был последний земной возглас, слышимый мною, и признак, что корабль идёт на дно моря. Ют был ещё наполовину вне воде, но он ежеминутно всё более погружался, и вскоре державшихся на нём начало срывать за борт. Все бросились на ванты; на них не осталось вершка свободного места; обременённые несколькими сотнями человек, часто погружаясь в воду, они совершенно ослабели. Мачта начала качаться. Не обращая на то внимания, спасавшиеся ловили оборванные фордуны и бакштаги сломившейся брам-стеньги (чего не изобретёт человек для своего спасения!), вязали эти снасти большим узлом, и на таком качающемся верёвочном маятнике поместилось до десяти человек…
Около полудня показалось на ветре жёлтое пятно и, вскоре увеличиваясь, дозволило нам различить корпус брига, идущего под грот-марселем прямо на нас. Уже обманутые один раз надеждою, мы не смели радоваться. Огромность брига с баркасом на рострах и непреодолимая в человеке любовь к жизни заставили однако ж чем-то льститься. Бриг быстро приблизился к кораблю. С бушприта начали умолять о спасении. Бриг спустился к левому борту нашего корабля, и с него видны были люди, державшиеся на фок-мачте и на разных обломках; но бездейственно пройдя мимо, он поворотил под корму. В нескольких саженях открылся ему правый наш борт. Довольно спокойное состояние воды на сей стороне давало средство легко спасать погибавших. На бриге засуетились. Мы думали, что хотят спустить баркас и радостное ура пронеслось между нами как-то звучнее и продолжительнее. Радостно вздохнули мы, махали сорванными с голов лоскутьями флагдука, называли чужеземцев спасителями, поздравляли друг друга с жизнью и молились. Беспрестанно ждали мы, что бриг ляжет в дрейф; но никаких признаков этого не было видно, и, побрасопивши немного паруса, он лёг несколько полнее. Не смея угадывать, что хотят предпринять наши спасители, мы смолкли, а бриг дальше, дальше… бьют в колокол — ничего не помогает. Ура уже не долетит до него. Бесчеловечные! Осмотрев утопавших, они предали их неминуемой гибели и только ещё страшнее дали им почувствовать безнадёжность своего положения. Бриг этот был… Но нет — умолчу о том, какой нации принадлежал этот бриг (Англии); пусть бесчеловечный поступок покроется завесою неизвестности и не заставит стыдиться целый народ за бесчувственность одного…
По удалении брига грот-мачта медленно начала отделяться от левого борта корабля. Мичман Бубнов и человек пятнадцать матросов подверглись самой жалкой участи. На обломке мачты собрались они у марса. Два неизбежные рода смерти предстояли им — утонуть или умереть с голоду. Двое матросов уже засыпали в оцепенении. Мачту отломило, быстро понесло от корабля по ветру, и волны ежеминутно покрывали несчастных. Часа с два или с три они были ещё видны, как едва заметное, тёмное пятно, и постепенно исчезли из вида…
Артиллерийский штабс-капитан Чевгуздин и брат его хотели перебраться на фок-мачту, плававшую за кормою корабля. Они смело двинулись вперёд, хотя волны беспрерывно покрывали их обоих, и, добравшись до обломков шканечных шпангоутов, перебирались оттуда по концу, протянутому с юта на фок-мачту, почти достигая желанного места, когда волна яростно ударила в мачту и мгновенно погребла обоих братьев в пучине моря. На остатках корабельного борта от левой крамболы до колокола, то есть на протяжении не более двух сажень, столпилось человек до сорока; в числе их были лейтенанты: Васильев, Сверчков и Дудинский, полковник Ершов, супруга командира и жена боцмана Завьялова с грудным на руках младенцем. Положение супруги капитана было мучительное: в одном платье, которое изорвало волнением, с открытою головою, с избитыми руками и ногами, с обагрённым кровью лицом, пять раз смываемая волнами она долго должна была выдерживать невыносимые истязания. Но среди общего бедствия страдания не производили сильного впечатления. Общая участь поставила всех нас в бесчувственную безнадёжность, заставляя забывать различия пола, возраста и звания; я не мог однако ж быть равнодушным при виде одной из несчастных матерей — это была жена боцмана Завьялова. Она не выпускала из рук своего ребёнка и беспрестанно молилась за него, — молилась только о спасении своего младенца. Ребенок пробыл двои сутки без пищи и питья, в одной тонкой рубашечке. Два раза он падал из рук матери в бурун и был вытаскиваем матросами на сетки, но и здесь волны, ежеминутно перекатываясь через наши головы, затрудняли ему дыхание. И не диво ли: молитва матери исполнилась! Ребенок её остался жив и здоров, оправясь совершенно в первый день нашего спасения… Много было перед глазами нашими ужасных, раздиравших сердце сцен. Семейство одного артиллериста спасалось на юте. Мать, выбившись из сил, уронила своего малютку за борт. Младенец начал биться ручонками и долго держался на воде, приводя тем всех в изумление — он как будто ждал кого-то. Через несколько мгновений сбросило буруном в море его отца и мать. Обессиленные, они недолго держались, схватясь друг за друга, и через минуту оба погрузились — за ними исчезло в волнах и дитя их, и — вот кого ждал младенец, вот с кем хотел он соединиться в будущей жизни…
Утро 1 сентября было нам как будто предзнаменованием спасения. Яркое солнце, осветившее нас, могло внушить мысль о могуществе и благости творца, и стихавший постепенно ветер дозволял нам немного отдохнуть; но оставшиеся в живых с каким-то бесчувствием смотрели на умиравших, не зная что уже близко было спасение.
Около одиннадцатого или двенадцатого часа утра на горизонте показались мачта, потом парус, наконец полный кузов небольшого тендера. Между нами поднялся смешанный крик, но уже не кричали — все громко читали молитвы с какою-то надеждою на спасение. «Слава тебе господи! Нас спасут!» говорили мы утвердительно друг другу. Взглянув на ют, откуда беспрестанно сталкивали в воду умерших, я удивился, как мичман Левин мог удержаться на строп-шкентеле шлюп-балок. Он пробыл на них несколько часов и незадолго пред спасением поднялся под марс, на швиц-сарвинь-стропы».
По приезде на тендер — всего перевезено 170 человек — продолжает рассказчик: «Пить хотелось мне нестерпимо. Прошу воды. Мне дают глоток. Опытность капитана много содействовала к облегчению наших страданий. Нам не давали заснуть. Мы толкали друг друга, удерживая тем от сна — неминуемой смерти. Все мы понимали заботливые попечения спасителей наших и, хотя с большим трудом, но исполняли их советы и даже строгие приказания. Каждому при спасении они давали по полурюмке водки. Выпить её было ужасное мучение, но вместе с тем и необходимость, ибо она заметно согревала. Два глотка воды ограничивали всё успокоение мучительной жажды, ибо полное удовлетворение её причинило бы нам величайший вред. Мокрое бельё и платье заменить было нечем, и оно просыхало на наших плечах. Краткость времени, в которое был снаряжён тендер для отправления к погибавшим, и неожиданность случая не позволили сделать надлежащих распоряжений».
В Мандале: «Нас почти на руках несли с тендера. Для первого приёма отвели ближайший на набережной дом, и платье и бельё кучами несли с разных сторон. Каждый звал, просил к себе в дом; но, видя наше изнеможение, требующее покоя и особенного призора, нас перевели в довольно хорошую гостиницу и разместили по комнатам. Матросов разделили по обывателям. Доктор немедленно осмотрел всех, и нуждавшихся в его помощи поместили в доме, назначенном для нашего лазарета. Женщинам отвели особую квартиру. Супруге командира назначили одну из комнат гостиницы. Вскоре возвратилась шхуна. На ней привезли 120 человек. Каптейн шкуны, Андерс Бенсен, заслуживает вполне признательное воспоминание наше за его великодушные поступки. Спасённую им команду немедленно разместили по квартирам. Доктор спешил оказать всевозможные пособия, и все мы быстро и заметно поправлялись в своём здоровье.
По назначению вице-губернатора предполагалось команду из Мандаля перевести в Христианзанд, где по большому числу жителей всё было дешевле и удобнее можно было разместиться… Радушие жителей превышало всё, что только можно было ожидать от самых доброжелательных людей. К седьмому числу мы окончили дела наши в Мандале, проверили спасённые в железном сундуке экипажные деньги и простились с добрыми Мандальцами. Память об них сохранится навсегда в сердце каждого из нас. Команда, разделённая на две партии, выступила 7 сентября утром и к семи часам вечера того же дня мы вступили в Христианзанд, сделав 50 вёрст. Толпы любопытных провожали нас по улицам. Всю команду поместили в одном доме. Офицерам приготовлены были номера в двух гостиницах: Гамбург и Британия.
На другой день почётные жители приезжали известить командира и офицеров. Каждый из них старался быть чем-нибудь полезным, но особенную и полную благодарность нашу заслужили вице-губернатор господин Фальк и русский консул господин Исаксен, всячески усердствовавшие помочь нашему несчастному положению. Дней через шесть по прибытии нашем в Христианзанд приехал окружный губернатор губернатор Семс. Почтенный, заслуженный генерал этот в день приезда посетил нашего командира, предлагая ему услуги по всем распоряжениям до него касавшимся.
Сентября шестнадцатого, вечером, велено было перебраться на суда. Накануне дня отправления посетили мы почётных жителей Христианзанда, удостоивавших нас своею радушною приязнью. Радость, с какою встречали нас, обращалась теперь в уныние; как будто мы расставались с родными, и как будто они провожали в нас родных. Среди добрых, гостеприимных норвежцов самое несчастье нам казалось легко. Понимая вполне нашу горькую участь, они даже старались развлечь нас всевозможными удовольствиями, и незабвенную о себе память христианзандцы врезали в наши сердца неизгладимыми чертами. Никогда не будут забыты нами почтенные семейства Фалька, Исаксена, Сальвезена, доктора Гуль, П. Дедекаля, Рейнхард, Рюберт, Гильмерс, Альбрехтсон, Сигкгольм, Ватне и все другие. Великодушные дела их мы передаём благодарности наших соотечественников.
Все спасшиеся тою же осенью были переправлены в Кронштадт на транспорте Тверца, построенном и вышедшим из Архангельска вместе с кораблём Ингерманландом, но разлучившимся в шторм 21 августа и пришедшим сюда от Готенбурга, где узнал о крушении корабля, и на нанятом купеческом судне, оставя Христианзанд 17 сентября. Транспорт встретил на пути, у Готланда, жестокий противный шторм, причинивший ему многие повреждения в вооружении, и прибыл к Кронштадту вечером 3 октября, а через два часа вслед за ним, пришло и нанятое купеческое судно.
Так кончилась кампания транспорта «Тверца» и семидесятидвухдневное странствование корабля «Ингерманланд».
Прибавление править
1842 год. Корабль (74 пушки). Ингерманланд. П. М. Трескин (Немецкое море.). Описывая это крушение, я не имел следственного о нём дела, не находя оного в здешнем главном морском архиве, и потому пользовался, кроме источников напечатанных (описание крушения этого корабля, составленное одним из участников его, мичманом Говоровым, и официально обнародованное заключение следственной комиссии, напечатанное в современных газетах), только относящеюся до настоящего предмета министерскою перепискою, с докладами о нём государю императору. Отыскав потом в кронштадтском портовом архиве следственное дело, помещаю здесь нужные из него дополнения к моему описанию.
Членами следственной комиссии были известные во флоте офицеры. Председательствующий, контр-адмирал И. П. Епанчин 2; члены: капитаны 1 ранга А. И. Селиванов, П. Ф. Анжу и Д. П. Замыцкий; Корпуса флотских штурманов полковник Г. Н. Никифоров, капитан 2 ранга С. П. Тыринов, флигель-адъютант капитан-лейтенант Б. А. Глазенап, обер-аудитор Алексеев. — Следствие было произведено, согласно высочайшему повелению, 17 сентября того же 1842 года, самое строгое.
Прилагаю здесь: 1) Дополнительные вопросные пункты, сделанные командиру корабля, претерпевшего крушение; не упоминая уже об обыкновенных вопросах бываемых при всяком следствии. 2) Показания офицеров и нижних чинов по предмету оставления корабля командиром оного. 3) Необыкновенные случаи спасения нижних чинов с показаниями их о состоянии и гибели некоторых офицеров. 4) Гидрографические сведения о неправильных течениях в Немецком море, Скагерраке и Каттегате; также о силе бури и течения в день крушения корабля; собранные от английского консула, разных офицеров, шкиперов и лоцманов. 5) Свидетельство командира корабля о необыкновенной заслуге мичмана Владимира Греве, погибшего от усердия.
I. Дополнительные вопросные пункты, сделанные командиру потерпевшего крушение корабля и ответы его.
1842 года октября 16-го дня. В присутствии следственной комиссии, учреждённой по крушению корабля Ингерманланд, бывший командиром оного капитан 1 ранга Трескин, в дополнение спрашиван и показал:
1. Пред тем временем, когда корабль ударился о камень, в котором часу проложено было в последний раз по карте? И в то время, где именно был пункт корабля? В каком расстоянии от берега и против какого берегового предмета? |
1. Последний раз место корабля по карте проложено было в восемь часов вечера; как я могу упомнить, корабль должен был находиться по счислению не выше параллели Скагенского маяка, около тридцати девяти миль от Гиртхальса, около двадцати семи миль до ближайших норвежских шхер. |
2. Почему вы в десять часов утра 30 августа поворотили от ютландского берега, не увидав оного, чтоб поверить себя и с точностью определить пункт корабля? |
2. Самая густая пасмурность не позволяла этого сделать. |
3. Сделав этот поворот, по счислению от здания на Гиртхальском холме в шестнадцати милях, почему продолжали вы свой курс к норвежскому берегу до десяти часов вечера, при бывшей тёмной ночи и дожде? |
3. Будучи по счислению больше двадцати миль от берега, считал курс свой безопасным. |
4. Пред тем временем, как корабль потерпел крушение, виденный с корабля огонь в каком расстоянии и на какой румб от вас находился? и был ли судовой или маячный? |
4. Расстояния от огня определить не могу; виден он был к NNW или около того; судовой он был или маячный определить с точностью нельзя: он казался очень обманчив; чему причина должна быть пасмурность. |
5. По получении кораблём удара, продолжая идти к берегу, какая глубина была по лоту, и какой ход имел корабль по лагу? |
5. По получении удара глубина была 30 сажен; в самом же скором времени, как только могли обнести диплот, не достали дна; продолжая идти к берегу, ход был немногим больше 1½ узла; от накоплявшейся больше и больше воды и вышибенного руля очень трудно было управлять парусами. |
6. По последовавшему кораблю удару, в какое время отданы были якоря, то есть в котором часу? И, продолжая идти к берегу, видели ли тот огонь, который пред ударом корабля примечен был с оного в левой руке? |
6. Якоря были отданы около половины двенадцатого часа; огонь переменил положение, ближе к N, и стал отдаляться; из этого я заключил, что, если он на неподвижном месте, то нас от берега несёт прочь; это и заставило меня бросить якоря. |
7. Из ответов ваших видно, что вскоре после полученного кораблём удара, диплотом не достали дна; офицеры выбежали наверх и общим советом приговорили идти прямо в берег, чтоб поставить корабль на мелкое место, находясь от берега никак не ближе двадцати миль расстояния; а чтоб не отнесло вас от берега, к которому приблизиться не могли, вы приказали отдать якоря и вытравить канаты до жвако-галсов, с надеждою, что якоря где-нибудь задержат за дно моря; но таковое последнее ваше распоряжение противоречит принятому намерению идти в берег: потому что висевшие якоря с выпущенными канатами не допустили бы корабль к берегу на мелкое место. На это нужно ваше пояснение? |
7. Во всё время, пока старались дойти до берега, якорей не отдавали; когда же потеряли надежду к нему приблизиться, и корабль опасно наклонился набок, отданы были якоря и после срублены мачты. |
8. Идучи правым галсом к норвежскому берегу, имея узел ходу при пяти румбах дрейфа, корабль должен был уклониться от берега; но случилось противное, что вы приписываете неправильному тогда бывшему течению, полагая себя по счислению — во время последовавшего удара — не ближе двадцати миль от берега; следовательно, здесь предполагается, что течение могло изменить направление вашего курса и способствовало приблизиться к берегу; когда же совсем рассвело, то корабль был от берега от пятнадцати до двадцати миль; это и составляет то самое расстояние, при котором корабль был по счислению в 10 часов вечера, во время полученного им удара; после же того корабль шёл в берег, куда и течение по вышепредполагаемому направлению должно было приближать его; следовательно, вам и до́лжно было находиться близ самого берега; но вас удалило от оного, то есть от того места, где, надо полагать, корабль ударился и куда его прежде приблизило течением; и потому на этот пункт требуется ваше пояснение: почему прежде течением могло приблизить корабль к берегу и потом в то же время отнести его от берега, к тому самому пункту, на котором вы полагали себя по счислению? |
8. Если предположить, что корабль ударился около христианзандских шхер, где по счислению мы вовсе быть не должны, и после оттуда отнесло нас, то другой причины быть не может, как только той, что нас принесло туда сильным течением и после, по отражению, влекло вдоль берега и от него отдалило; моряки Мандаля в свидетельстве своём говорят, что на рассвете наш корабль несло мимо этого места с чрезвычайною быстротою; мы этого не видали; но когда рассвело, то я ясно видел Линдернесской маяк, от пятнадцати до двадцати миль, если не больше. В свидетельствах из Христианзанда и Мандаля, представленных мною в комиссию, обстоятельство это должно несколько поясниться. |
9. Тридцатого числа августа, поворотив в семнадцати милях от ютландского берега, по показанию вашему, корабль имел ходу 1 и 1½ узла и, не дошед двадцати миль по счислению до норвежского берега, корабль ударился; но чтоб дойти до показанной вами точки в продолжение двенадцати часов вашего плавания, составившего 33½ мили, нужно было иметь три узла ходу; а потому о таковой замеченной разности требуется ваше пояснение? |
9. В первых ответах, составляя их на память, я забыл одно обстоятельство, которое должно присовокупить к ним в дополнение; а именно: тридцатого августа, около полудня, наваливал на нас голландский галиас; чтоб миновать его, мы спустились и прошли лишних пять миль против показанного тогда в ответах расстояния; следовательно, эти пять миль до́лжно прибавить к пройденному по счислению расстоянию; что же касается до выражения, что при повороте считали себя никак не ближе двадцати миль от ближайшего берега, этим я означал крайний предел, ближе которого мы по счислению быть не должны; расстояние же по счислению в самом деле должно бы быть 25 миль или около того. Во все 12 часов последнего курса имели зарифленные грот-марсель и бизань; ходу по лагу не было больше полутора узлов; корабль валило боком. |
10. Имея шторм и шедши к норвежскому берегу под одним грот-марселем, корабль не мог лежать менее восьми румбов от ветра; следовательно, показываемый вами бывший у корабля ход, узел и полтора, весьма недостаточен; но должен быть более. |
10. Мы штормовали под зарифленными грот-марселем и бизанью; передних парусов не было ни одного: фок-стаксель чинился, от этого корабль беспрестанно приводило к ветру; ходу не было больше полутора узлов. |
11. Какую вы полагаете причину, что корабль не пошёл ко дну, наполнившись водою? |
11. В корабле было почти 2½ лага пустых бочек, заткнутых втулками; сверх того, когда он стал погружаться, выброшены из него с верхнего дека пушки, весь переносный баласт, из всех палуб ядра с кранцев, отданы все якоря, вытравлены канаты до жвако-галсов, сброшены все верпы; что всего составляло не меньше шести тысяч пудов; и кроме того срублены мачты. |
1842 год. Октября 27-го дня, в присутствии следственной комиссии, учреждённой по крушению корабля Ингерманланд, бывший командир оного, капитан 1 ранга Трескин передопрашиван и показал:
Представленное в комиссию при ответах ваших свидетельство всех офицеров, на корабле Ингерманланде бывших и от крушения спасшихся, на какой предмет было вами от них взято? Где и в какое именно время? Ибо в этом представленном вами свидетельстве показано, что оно дано 31 августа 1842 года; а как известно, что вы спаслись с корабля 31 августа, а прочие офицеры 1 сентября; то каким образом они дали вам сказанное свидетельство 31 августа? |
Как только позволяли мои силы, я отправился от места моего спасения у Листерских маяков в местечко Фар-зунд, а оттуда четвёртого или пятого сентября в город Мандаль; офицеры и команда, спасённые жителями этого города, были уже там; прибывши на место, я, собрав офицеров, объявил им, что в продолжение времени мы можем разлучиться и даже умереть, а потому, пока все обстоятельства крушения корабля ещё у них в свежей памяти, просил, чтоб они написали свидетельство обо всём со мною случившемся: каждый кто что заметил и видел; потому что в продолжение времени они многое могут забыть или упустить из виду; свидетельство это я желал иметь на случай, если начальство потребует от меня удостоверения, каким образом я спасся; писано оно после 5 сентября, дня через два или через три после моего прибытия в Мандаль. Я откровенно должен признаться, что месяца и числа, которым свидетельство написано, я не посмотрел; если выставлено на нём 31 августа, то это явно по ошибке: я и офицеры в этот день бедствовали; переписывал свидетельство, как я могу упомнить, за неимением писарей, которые все погибли, кажется мичман Говоров. |
Что касается до оставления корабля командиром, произвольном или непроизвольном, — один из важнейших вопросов морской дисциплины, — то, кроме лично собранных мною сведений от некоторых из оставшихся участников, единогласно утверждавших, что остававшиеся на корабле, когда убедились, что корабль не пошёл ко дну, ещё обнадеживаемые возможностью спасения, сожалели об относимых с него: в такую бурную погоду, в открытом и волнуемом море, на полуразбитых гребных судах, без вёсел, уключин, рулей и парусов, без всяких запасов воды и провизии, в лёгкой одежде, даже без нужных для плавания инструментов; представляю здесь отобранные следственною комисией ответы от всех очевидцев, офицеров и нижних чинов, видевших и частью участвовавших в этом ясно невольном относе командира с его разрушаемого волнами корабля, увлечённого с него уже в то время, когда по общему всех свидетельству никакие распоряжения не были возможны, когда даже самое присутствие старших не могло быть для всех видимо, когда, наконец, все сделались равными пред богом и угрожавшею каждому смертью.
Эти показания, между прочим, совершенно опровергают неверно сказанное в описании крушения корабля господина Говорова, приведённое здесь в тексте, на странице 188, будто: «За кормою корабля в то же время отвалила капитанская гичка. Легко перескакивая валы, она скоро достигла берегов…» Это было совсем не так, как видно из прилагаемых показаний.
1) Лейтенанта Дергачёва: «Командир корабля не оставил оный по своей охоте; но когда корабль погрузился в воду так, что на юте было воды по верхний планцырь, то его вытащили на ют, утопающего в разбитом баркасе, который понесло с ростер на шканцы со множеством утопавших; и он был без памяти, в бреду. Я же в это время находился на юте и помогал другим выбираться из-за борта; а сам ожидал посторонней помощи к спасению. Сам спасся так: меня смыло с юта за борт, где помогали мне два матроса, Сафонов и Домнечев, сидевшие в разбитом катере, который был полон воды, где я нашёл и капитана, всего избитого, который также был вытащен из воды и, сидя в катере, ожидал посторонней помощи к спасению; но катер потащило. Я бросился на руль, но его не было; схватя весло, стал загребать с кормы катера к кораблю, а людям приказал брать вёсла и грести и сам кричал на гичку, чтобы нас перехватили, которая гичка стояла за кормой корабля и держалась за плавающую грот-мачту; но находившийся там унтер-офицер Сидоров с людьми отвечал, что не может ехать, ибо у него нет уключин; а как мы, не имея достаточного числа вёсел да и катер полный воды, не могли достичь до корабля, то и предались на волю божью. Я стал править по волнению, а людям приказал: некоторым грести, чтобы катер не опрокинуло, а некоторым отливать воду фуражками и сапогами; а капитана, который был на баке, под банками, приказал закутать койкой, которая тут случилась, и матрос Сафонов завернул его голову флагдуком. И так нас принесло к берегу, когда стало смеркаться; но на него мы выйти не могли сами: от стужи, изнурения, без одежды и даже без чувства некоторые; и нас жители выбрали и на руках принесли в дома, в том числе одного мёртвого, и стали помогать спасению нашей жизни; а когда нас привели в чувства, так что мы могли говорить, то узнали, что находимся в деревне Крильо, которая у Листерских маяков, и стали просить жителей, чтобы послали на корабль суда для спасения людей».
Лейтенанта Шигорина 2. «Отъезд командира корабля я увидел с крюйс-марса, на котором тогда находился, на затонувшем двенадцативёсельном катере, около десяти часов утра, с несколькими людьми: одни из них отливали воду, другие подгребали к кораблю; но волнением и ветром их отнесло далеко за корму, и потом катер совсем скрылся. Первоначально я работал наверху; но когда корабль затонул и стало переливать чрез него волнение, топить и убивать людей, тогда всякое распоряжение сделалось невозможным: каждый старался избирать себе место к спасению, и я с большим числом людей взошёл на бизань-ванты, а оттуда на марс, с которого никого из офицеров видеть было невозможно; отчего и не знал, кто заступил место уехавшего капитана корабля».
Лейтенанта Дудинского: «Спасаясь в осмёрке, я видел капитана в разломанном баркасе, борящегося с волнением, между множества деревьев и мёртвыми телами, которые его ежеминутно били; сам же я был вдруг выброшен волнением на бак; и потому, потеряв капитана из виду, я уже считал его погибшим.
Мичмана Говорова: «Видел, как командир корабля был сброшен волнением за борт и как его вытаскивали лейтенант Дергачёв с матросами на какую-то шлюпку, затонувшую по банки; а чрез несколько минут увидел её далеко отнесённою за кормою корабля и считал их непременно погибшими. Я же в это время спасался рядом с матросом 2-ой роты Зазуевым на колоколе, висевшим над проходом на гальюн. Кто же исправлял должность командира в его отсутствие, не знаю, потому что перекатывающееся в это время через корабль волнение, перебрасывая людей, рангоут и разные тяжести с одного конца корабля на другой, не позволяло делать уже никаких распоряжений».
Мичмана Бубнова: «Тогда, когда гибель каждого казалась неизбежною, ибо корабль совсем погрузился в воду, и каждый уже искал для себя спасения на местах самого корабля, ещё не покрытых водою, на гребных плавающих судах и на обломках рангоута, командир был схвачен на одну из полузалитых шлюпок людьми в ней спасавшимися, которая шлюпка, по жестокости волнения не могла держаться у корабля: её оторвало на произвол стихии. Погрузившийся тогда корабль уже не представлял правильности, чтобы можно было что-либо предпринять к спасению оного, а также и людей; ибо все находились в ужасном положении, держася кто за что мог, ожидая ежеминутной смерти».
Мичмана Половцева: «Выбежавши с командою, я сел в двенадцативёсельный катер, стоявший в это время на шканцах; первою же волною, хлынувшею в корабль, мы были брошены на оном к правому борту, а оттуда к левому, под ют, на который я успел выскочить и задержаться за бизань-ванты, боясь быть снесённым за борт, ходящим через него волнением; оттуда я уже увидел, как вытащили на ют командира с избившегося на шканцах баркаса; потом волнением его понесло за борт; но он на минуту задержался за шлюп-балку, а со вторичною волною снова оборвался и упал за борт; здесь был вытащен матросами на близстоявший, разломанный и полный воды катер, который недолго держался у борта: оторванного и с обломками вёсел, его понесло от корабля. Кто же за отсутствием командира исправлял его обязанность, не знаю; ибо все офицеры были разбросаны по всему кораблю, и ходящее через него волнение не позволяло делать никаких распоряжений».
Мичмана Ренненкампфа: «Капитан, перебравшись с ростер по баркасу на ют, стоял на правой стороне, держась за бизань-ванты. В это время я спасался на снастях около бизань-мачты и видел, как капитана снесло волной за борт. Кто после капитана оставался исправляющим его должность, не знаю; потому что мы все были разбросаны волнением».
Мичмана Левина: «Я видел капитана своего, как его вытащили, утопающего, со шканец на ют. А каким образом он съехал с корабля, я не видел; ибо сам находился в мучительном состоянии, висевши на руках на крюйсельном марса-шкоте, и, видя ужасы смерти под собою, был в крайности».
Мичмана Ершова: «С началом рассвета 31-го числа августа я был на шканцах со многими из людей тут же находившихся, и когда первая волна вступила на шканцы, то мы находились в опасности быть раздавленными катером, который бросило с правой стороны на нас; я тогда перешёл по катеру на ют, куда и капитан из баркаса, наполненного водою, был вытащен почти тогда же; но, спустя несколько времени я капитана уже не видел; и полагал, что он со множеством других сделался жертвою сего несчастья. Вместо же капитана кто принял обязанность исправлять командирскую должность, того я не знаю: во весь тот день я с прочими товарищами до самых сумерек находился на юте; при наступлении же темноты вода, ещё более прибывшая на ют, вытеснила многих из нас, и всю следующую ночь я пробыл на бизань-вантах».
Комиссара 12 класса Андреева: «Как капитан оставил корабль, об этом писано мною в свидетельстве, отданном ему за общим подписанием офицеров[1]; кто же оставался старшим, я приметить не мог, держась у бизань-мачты за снасть более тридцати часов, ожидая каждую минуту смерти; и мы были так разлучены, что я совершенно не знал, кто находится в носовой части корабля».
1) Показание марсового матроса Феодора Сафонова: «На юте я нашёл сигнальный флаг и в него завернулся; потом волнением сшибло меня за борт, где я был вытащен на спущенный с боканцев, залитый водою наш катер матросом Гаврилом Домничевым. Тогда кругом нас много плавало и тонуло людей; некоторых мы вытаскивали к себе в катер, а другие держались за плавающий корабельный рангоут; и таким образом с Гаврилом Домничевым мы спасли из воды в катер упавшего с юта капитана, который несколько времени был без чувств; а вслед за сим вытащили тоже утопающего лейтенанта Дергачёва; но как катер сильно било о корабль и плавающим около рангоутом, то мы, отталкиваясь, оборвали конец, которым катер был привязан к кораблю, отчего нас стало отдалять от корабля. В это время капитан призывал к себе гичку, бывшую на воде, чтобы она помогла приблизиться к кораблю; но с гички унтер-офицер Сидоров кричал, что помочь не может, не имея уключин. Таким образом нас совсем удалило от корабля и понесло по волнению; тогда мы поочерёдно стали грести немногими бывшими у нас вёслами и правили веслом вместо руля. Отъехав от корабля часу в седьмом утра, когда несколько удалились, то могли чуть-чуть видеть берег и к нему приблизились в тот же день по вечеру, как стало смеркаться; у нас в катере один матрос оказался умершим; а капитана и прочих, которые от слабости не могли сами идти, жители того места снесли на руках в свои дома».
2) Показание матроса 1-й статьи Гаврила Домничева. Не могши удержаться, был смыт волнением за корабль, где мог добиться до спущенного на воду с боканцев катера и вылез на оный; вскоре за сим увидел он утопающего матроса Сафонова, которого и вытащил к себе в катер; оба они вытащили из воды ещё нескольких матросов, капитана их корабля и лейтенанта Дергачёва. Когда капитан плавал за бортом, то кто-то с корабля кричал: «Перехватите капитана: он утонет!» В остальном он показал согласно с матросом Сафоновым.
3) Показание других матросов: Логинов видел капитана, упавшего с корабля и вытащенного на катер. Сергеев спасался на крюйселе и видел капитана, упавшего с юта на плавающий у корабля катер. Бородин был на юте по пояс в воде, помогал вытащить капитана со шканец на ют; когда же капитан упал за борт, того не видел. Назаров, спасаясь на юте, видел капитана на катере, уносимого прочь от корабля, и гичку с квартирмейстером Сидоровым. Бочков видел упавшего со шлюп-балки капитана корабля и вытащенного на катер. — Большая часть из них, вышепоименованных, спасались на марсе и по вантам бизань-мачты; в глазах их очень многие, как из офицеров, так и матросов, ослабевающие от холода и мокроты, падали и погибали.
4) Показание матроса Гервеля, спасавшегося на катере, вместе с капитаном: «Капитан был весьма в изнеможённом состоянии, лежал в воде под банками, приподняв только голову, которую ему обвязали случившимся у кого-то из матрасов флагом, так как на нём не было фуражки».
5) Показание матроса Куликова. Видел, как капитана вытащили со шканец из разбившегося баркаса на ют. Тогда капитан был без фуражки и весьма в слабом положении, почти без памяти. Вскоре капитан упал за борт; и потом он, Куликов, его уже не видел.
Относительно разных не совсем обычайных случаев спасения и гибели некоторых офицеров и нижних чинов, кроме подробностей, представленных в начальном изложении обстоятельств этого достопамятного крушения, по описанию очевидца и, вероятно, собирателя сведений от соучастников, мичмана Говорова, предлагаю здесь ещё несколько разных показаний от спасшихся нижних чинов как о личном, довольно необыкновенном спасении их, так и о замеченном относительно состояния и гибели некоторых офицеров.
Показание боцмана Антона Завьялова: «Я поместился на осмёрке, стоявшей на ростерах у фор-люка, привязанной фаленем, в которую побросалось матросов даже до тесноты; и к тому ещё многих, проносимых с корабля мимо нас волнами, мы старались перехватывать и помещали их с собою. Между многими, бывшими на осмерке, могу припомнить только бывшего корабельного мастера полковника Ершова, лейтенантов Васильева и Сверчкова и супругу нашего капитана; а как и через нас стало ходить волнение, осмёрку залило и подвигавшимся от волнения рангоутом прошибло, то многие, а в том числе и я, из осмёрки перебрались на бак, откуда меня волною отшибло опять к ростерам, бывшим уже поперёк корабля, и я вторично остававшимися в осмёрке вытащен был на оную. В это время мы увидели приблизившиеся к кораблю три небольшие ботика; но я предвидел, что по бывшему тогда сильному ветру и волнению они к кораблю пристать не могут, и потому решился на изломанной осмёрке выехать с корабля и стараться попасть к одному из сказанных ботиков, чтоб, если удастся спастись, принять какую-нибудь возможность подать помощь всем бедствующим на корабле, где у меня оставалась моя жена с грудным нашим младенцем; но люди на осмёрке, в силах ослабевшие, выбиться за корабль не могли; однако, увидавши наше намерение, державшийся на бизань-штаге матрос Андрей Баданин спустился к нам в шлюпку и, имея крепкие силы, много помог нам выбиться за корабль, так что наконец волнением нас перебросило через борт шкафута, где мы оттолкнулись от корабля и, не имея весел, гребли сколько можно попавшимися нам двумя банками. Со мною было девять человек матросов и одна женщина, матросская жена; но где остались прежде бывшие в осмёрке офицеры и супруга капитана, не знаю. Два ботика прошли мимо нас и корабля, не оказав никакой помощи, а третий к нам придержался и принял нас к себе, где мы старались им объяснить гибельное положение нашей команды и упрашивали их подать помощь; но они сделать ничего не могли по сильному волнению и бурунам, около корабля ходившим. Это было в понедельник, около восьми часов утра. По причине же бывшего тогда противного ветра ботики лавировали и нас привезли на берег около шести часов вечера в город Мандаль, где о крушении нашего корабля я объявил нашему консулу, который в то же самое время сделал распоряжение о подании всевозможной кораблю помощи, написав об этом в Христианзанд; а нас, бывших от холода и воды в одеревении, для пользования поместил в лазарет, где нам было оказано усердное попечение и скорое пособие…
Во время происходившей на корабле работы, до самой невозможности продолжать оную, капитан корабля распоряжался сам всею работою, присутствуя везде лично; и когда я находился при отдаче якорей на баке, то он прибегал ко мне несколько раз с открытою головою, без фуражки. Также по приказанию лейтенанта Васильева, сундук с экипажными денежными суммами мною был вынесен наверх, который сохранён и вместе с командою привезён на берег».
Показание квартирмейстера Василия Фёдорова. В рассуждении бывшей на корабле общей работы, он показал согласно с прочими. Спасался на юте, и когда закричали, что ют тонет, то он со многими другими бросился за борт, где плавали изготовленные к спасению команды люки, связанные по нескольку вместе, и на них привязаны были сделанные наскоро из досок маленькие вёсла или гребки. От бросившегося на люки множества людей они перевернулись, и некоторые из людей утонули, а другие спасались, как могли. Он вместе с прочими под сказанные люки подвёл случившиеся тут плавающими бегин-рею и часть поручня от сетки, наложив наверх их площадку от парадного трапа; и таким образом на люках поместилось их всего 12 человек. Вечером в понедельник от корабля их отнесло, и они всю ночь и последующий день носились по морю. Из числа их шестеро умерли, начиная перед тем постепенно ослабевать, впадая в дремоту и в сильный бред. Он же в продолжение всего времени держался на ногах, стараясь быть в движении, возбуждая к тому и прочих, с ним остававшихся. Во вторник они видели свой корабль, будучи от него не менее как верстах в двадцати. Потом, к вечеру, увидели у корабля дымящийся пароход, из чего заключили, что гибнувшим на корабле подана помощь; а вскоре увидели идущее прямо на них судно, которое их шестерых подняло к себе. Каптейн оного напоил их горячим кофеем, накормил и, одев в сухое платье, согрел. Вскоре за ними это же судно перехватило ещё троих матросов, плававших на днище разбитого корабельного баркаса. Все они, в числе девяти человек, доставлены были в город Гельсинер, к российскому консулу, который поместил их на жительство в трактире. Спасшее их судно было английское; но имени его он не знает.
Показание квартирмейстера Агафона Живодёрова. Оставил корабль последним, 1-го числа сентября, когда остальные, до ста пятидесяти человек, перевезены были на пришедший к ним пароход, доставивший их в Христианзанд.
Показание квартирмейстера Пимена Сидорова. С марса перебрался на гичку, бывшую за кормою на боканцах, у которой, обрезав найтовы, вместе с другими матросами, в ней уже бывшими, держались за кормою корабля, имея весла и руль, им бесполезные, потому что не было у них румпеля и уключин; и по этой причине, когда призывали его к катеру, где находился капитан, он не мог к ним подъехать; а когда с гички они увидели, что катер понесло по волнению прочь от корабля, то они, находясь в отчаянии спасения своей жизни, решились отдаться на произвол волнения и спустились за катером. На гичке их было всего одиннадцать человек и ещё матросская жёнка, сестра боцмана Гусева, сшибенная волною с корабля, вытащенная им утопающею. Из числа бывших на гичке, доро́гою четыре матроса умерли. Гичку носило по морю до десяти часов утра другого дня, то есть 1 сентября, то приближая к берегу, то удаляя от оного; к счастью, выехали рыболовы и, перехватив их, привезли на норвежский берег.
Показание горниста Ивана Попова. Спасаясь на юте, 31 августа увидел проходившие близ корабля три лоцманские ботика и, не имея никакой надежды к своему спасению, подумал, что гибнуть всё равно: в отчаянии бросился вплавь, без сапогов, в одной рубахе и таким образом достигнул до плавающей довольно далеко от корабля их срубленной грот-мачты, на которой тогда держались спасавшиеся: мичман Бубнов, два канонера и один матрос. На крики их к ним подошёл один ботик; и часу в шестом после полудня перевёз их к себе, а к полуночи доставил к берегу, в город Тавангер, где их отогрели и одели.
Показание матроса Куликова. Спасавшийся подле него (на бизань-вантах) лейтенант Андреев, потерявший силы от холода и мокроты, погружался несколько раз на ют в воду; но они его поднимали и поддерживали; наконец он вышел из сил и тут же на юте утонул.
Показание матроса Генно-Крон. Стоявши вместе с другими по пояс в воде и замечая, что корабль всё больше погружается, подумал о своём спасении; и, смотря на разбившийся на шканцах баркас, у которого весь верх был отбит, а днище развалившись, взял намерение искать на нём спасения; почему спустился на оный, собрав несколько плавающих около себя досок и положив их на днище баркаса, крест-накрест, обвязал верёвками. Видя таковую его работу, к нему спустились Куликов и Люмберг ещё с пятью человеками и стали ему помогать; а когда плот их был готов, то они обрезали фалинь, на котором баркас держался у юта, и волнением были выброшены за корабль. Это было в понедельник до полудня. Потом их носило по морю до вечера вторника, и в продожение этого времени из числа их пятерых, ослабевших силами волнами снесло с плота, и они утонули. И если б им, остальным трём, не подоспела скорая посторонняя помощь, то и они не остались бы живы, чувствуя себя, что не прожили бы двух часов, будучи уже в сильном изнеможении: лица у них совсем раздуло, и с рук их от беспрестанного обмывания солёною водою слезла кожа. Но английское судно, к ним подошедшее, их взяло к себе, на котором уже находились тоже им спасённые шесть человек, плававшие на люках. На этом судне им дано было сухое бельё и платье, их согрели, накормили и доставили в Гельсинер.
Прилагаю ещё собранные заботливым капитаном погибшего корабля разные сведения относительно неправильности течений: в Немецком море у норвежского берега, в Каттегате и Скагерраке; равно и о силе бури и течения моря при настоящем бедствии. Тем необходимее подобные сведения, что, кроме оправдания одного капитана в ошибочности его счисления, подобные сведения могут служить свидетельством и для других такого же рода случаев, когда пасмурное состояние атмосферы не позволяет делать астрономических наблюдений для поверки счислимой широты в морях, течения которых остаются, к сожалению, не изследованными.
При сём явились лично: российской службы капитан Трескин, в должности фохта Симонсен и агент российского консульства Н. Сальвесен. Капитан Трескин представил несколько добровольно явившихся свидетелей для допроса их насчёт течения у здешнего берега, а равно и бури, и прочих несчастных обстоятельств, бывших во время крушения российского линейного корабля «Ингерманланд», каковым будто бы единственно можно приписать это несчастье:
За сим явился первым свидетелем штабс-капитан Э. Саррис, имеющий от роду 53 года, который вместе со всеми прочими свидетелями увещеваем был показывать сущую правду, с объявлением ответственности, какой подвергаются по законам за клятвопреступление. Свидетель сей, быв приведён к присяге, объявил, что он в продолжение тридцати лет командовал судном, в течение коего времени сделал около семидесяти рейсов в Скагерраке. При сём он на опыте дознал, что в оном течение, наиболее в бурное время, так переменчиво, что оно имеет направление: то к берегу, то с берега; иногда к западу, иногда к востоку; с быстротою до двадцати пяти английских миль в одну вахту или в четыре часа. От сего происходит то, что никому, даже и искуснейшему мореходцу, при таких обстоятельствах невозможно посредством счисления либо посредством инструментов, определить, на каком месте он находится. Посему с свидетелем часто случалось, что он, увидев ютландский или норвежский берег в расстоянии около одной мили, имея ход в три мили, направлял путь от берега в продолжение двух вахт и потом, поворотив и направив путь к берегу в продолжение одной вахты, с таковою же скоростью, вдруг и нечаянным образом находился весьма близко от берега; что и происходило от того, что течение имело направление к оному. Обстоятельство, сверх того делающее норвежский берег ещё более опасным то, что невозможно посредством бросания лота определить место, на коем находишься, ибо там так глубоко, что лот не достигает дна. С свидетелем также один раз случилось, что он, шедши отсюда в Берген, имея с собой лоцмана и полагая себя в расстоянии шести миль от берега, вдруг очутился между шхерами у Эгерсунда и тут претерпел бы непременно крушение, если б, предупреждённый караульным об опасности, не успел отдать якоря. Также свидетелю известны многие подобные случаи, бывшие с другими; предвидеть и отвратить их командирам судов было невозможно.
Вторым свидетелем явился шкипер Христиан Иансен, имеющий от роду 52 года, и по приведении его к присяге показал, что он в продолжение двадцати лет командовал судном и с лишком двадцать раз ходил в Балтийское море; причём имел случай познакомиться вполне с Скагерраком и с фарватером берегов Норвегии. Относительно течения свидетель сей сделал показание во всех частях одинакового содержания с показанием первого свидетеля. 1833 года, в марте месяце, с сим свидетелем случилось несчастье: судно, на коем он находился шкипером, претерпело крушение на восточной стороне Тром-э, близ Арендаля, причём погиб один человек. Он вёл тогда шлюп, с коим шёл отсюда в Балтийское море. Когда он прошёл Скаген, поднялась буря с ост-зюйд-оста. Свидетель боролся с ветром около одних суток; но как ветер и буря становились сильнее, то он лёг в дрейф. По счислению он в 12 часов ночи должен был бы находиться в семи морских милях от норвежского берега. В два часа утра свидетель, как сам полагал, приблизился к берегу одною милею и, следовательно, должен был находиться в расстоянии 6 миль от берега, когда вдруг, как сказано выше, судно наткнулось у Тром-э и крушилось; причиною сего несчастья признано течение, имевшее направление к берегу, а вовсе не нерадение шкипера. Со свидетелем также один раз случилось, что он, шедши сюда из Балтийского моря, при сильном течении к берегу и при западном ветре, лавируя, попал под норвежский берег, близ Рисэских островов. За сим в продолжение двух вахт направлялся он в море и потом поворотил к берегу. Плавая в продолжение половины вахты с таковою же скоростью по направлению к берегу, он находился в том же расстоянии от берега, как и тогда, когда, увидев его в первый раз, поворотил в море. Это вполне доказывает быстроту, с какою стремилась к берегу вода.
В качестве третьего свидетеля явившийся шкипер-биргер Рейнерт Рейерсен, имеющий от роду 36 лет, по приведении его к присяге объявил, что он в продолжение двадцати одного года совершал морские путешествия; и из этого времени 11 лет был шкипером. В упомянутый рейс в 1833 году, о коем уже говорено вторым свидетелем, когда происходило крушение близ Тром-э, он находился на том же судне штурманом; относительно сего происшествия и бывших во время хода и крушения судна обстоятельств согласился он во всех пунктах с показанием второго свидетеля. Относительно же течения в Скагерраке и у норвежского берега он сделал показание совершенно сходное с показанием первого свидетеля.
Четвёртым свидетелем явился шкипер Йонас Бессезен, имеющий от роду 47 лет; приведён был к присяге и показал, что он ходил на море в продолжение тридцати двух лет, из коих в течение двадцати был шкипером; он много плавал по Балтийскому морю и подробно знает как Скагеррак, так и фарватер по берегам Норвегии. Относительно течения он знает опытом то же самое, что и первый свидетель, с коим и сделал совершенно одинаковое показание. С ним много раз по причине течения случалось, что он, по счислению своему полагая себя в расстоянии от четырёх до шести миль от берега, внезапно находился вблизи его; и в сём фарватере, в каком бы то месте ни было, никогда не мог полагаться на счисление. Свидетель также достоверно знает, что ни один мореходец не в состоянии в сём фарватере делать верного счисления.
В качестве пятого свидетеля явился купец Йенс А. Дедекам, имеющий от роду 57 лет; приведён был к присяге и показал, что он делал морские путешествия в продолжение тридцати лет, из коих 19 лет командовал судном. Касательно течения около берегов Норвегии объявил он совершенно то же самое, что и первый свидетель; присовокупляя, что делать во время течения верное счисление вовсе невозможно; от какого обстоятельства часто случаются крушения и несчастья. Свидетель сам по причине течения едва не претерпел крушение; ибо, полагая себя на восточной стороне Линдеснеса, вдруг оказалось, что он в губе к западу от Листера; и если бы одним мгновением позже приметил землю, то крушение было бы неизбежно.
Явившийся в качестве шестого свидетеля лоцманский старшина С. Э. Натвич, имеющий от роду 54 года, быв приведён к присяге, показал, что он в продолжение двадцати пяти лет ходил на море, будучи с 1810-го по 1814 год помесячным (наёмным) лейтенантом в норвежском флоте; а с 1814-го по 1825 год шкипером; с той же поры занимает место лоцманского старшины Клевенского или восьмого лоцманского округа. Относительно течения в Скагерраке и по берегам Норвегии он соглашается с показанием первого свидетеля; присовокупляя, что по неправильности течения всякому мореходцу совершенно невозможно делать верное счисление.
Седьмой свидетель, лоцман Михаил Оуенсен Роснес, имеющий от роду 33 года, приведён к присяге и показал, что он уже шесть лет лоцманом в девятом лоцманском округе. Двенадцатого сего сентября (нового стиля), в 6 часов утра, свидетель сей вместе с Карлом Элиасеном и Андреем Якобсеном Роснесом вышли в море на лоцманском судне. Тогда был сильный шторм с ост-норд-оста или остен-норда, который продолжался уже несколько дней, особливо в воскресенье одиннадцатого числа и в ночи с одиннадцатого на двенадцатое, когда крушился российский линейный корабль. Течение, при западном направлении, в то время сильно стремилось к берегу, имея быстроту около четырёх миль. Из подзорной башни близ Роснеса увидели разбившийся линейный корабль, несомый к западу, в расстоянии около три четверти мили от берега. Около восьми часов лоцманское судно прибыло к разбитому кораблю, стремившемуся к западу с значительною быстротою: по четыре мили в одну вахту (четыре часа). Буря была так сильна, что на лодке взяли три рифа; а на море такие шквалы, что невозможно было подъехать к кораблю так близко, чтобы сделать попытку для спасения кого-либо. Посему они возвратились к берегу, для уведомления о случившемся несчастье, дабы для спасения можно было принять действительнейшие меры. К сему свидетель присовокупляет, что 9 сентября погода была весьма пасмурна, с дождём, туманом и бурею, которая в особенности свирепствовала в субботу, в воскресенье и до понедельника двенадцатого числа, всё становясь сильнее, а потом несколько утихла. В субботу десятого числа шлюп, шедший в Балтийское море, прибыл в Роснес и, согласно объявлению шкипера его, течение было столь быстро, что судно сие находилось четырьмя милями ближе к берегу, нежели полагал он по сделанному им счислению; и если б вместо дня было тогда ночное время, то он также наехал бы на берег. Свидетель ещё объявил, что течение у здешнего берега, как он по опыту знает, совершенно неправильно, так что нельзя вперёд знать, какое оно имеет направление.
В качестве осьмого свидетеля явился шкипер Николай Николайсен, имеющий от роду 46 лет, и, быв приведён к присяге, показал, что он делал морские путешествия в продолжение тридцати пяти лет, из коих 26 лет в качестве шкипера. Относительно течения в Скагерраке и около берегов Норвегии он сделал совершенно сходное с первым свидетелем показание; особливо девятого и десятого числа сего месяца, течение с необыкновенною быстротою стремилось к норвежскому берегу, близ коего потом шло к западу. Свидетель, десятого числа в 4 часа по полудни прибыл в Свинэерскую гавань со шлюпом Лена, на пути из Лондона. Тогда оказалось, что он был пятью милями ближе к берегу, нежели по счислению полагал, и если б прибыл к Свинэер ночью, а не днём, то был бы он в величайшей опасности наехать на берег. Свидетель со шлюпом своим первый вышел из Свинэера к разбитому линейному кораблю и спас 183 человека, в том числе и 11 оставшихся на оном офицеров. Свидетель, зная немецкий язык, по прибытии к разбитому кораблю объявил офицеру, говорившему на этом языке, что из Мандаля вышли два судна, а именно, шлюп и шхуна для спасения прочих, кои не могли поместиться на судне его. Вскоре после того, как свидетель с судном своим оставил корабль, к оному прибыл и упомянутый шлюп; также увидел он, что пароход Нордкап подходил к кораблю для спасения.
Явился девятый свидетель, Андрей Якобсен Роснес, имеющий от роду 25 лет, и под присягою объявил, что он находился вместе с седьмым свидетелем, так как сим показано, согласясь впрочем совершенно с показанием его; с присовокуплением, что он слышал то, что шкипер прибывшего десятого числа в Роснес шлюпа говорил седьмому свидетелю.
Явился десятый свидетель, Карл Элиасен Роснес, имеющий от роду 27 лет; приведён был к присяге и показал, что он также находился на судне седьмого свидетеля. Свидетель этот сделал подробное показание, согласное во всех частях с показанием седьмого свидетеля, как в отношении течения и ветра, так и прочих обстоятельств. Как сей, так и предыдущий, девятый свидетель, позванный вновь в присутствие, единогласно объявили, что они находились вместе с осьмым свидетелем на шлюпе Лена, при спасении ста восьмидесяти трёх человек с крушившегося корабля.
Явился одиннадцатый свидетель, Расмус Сальвесен Фарестад, девятого лоцманского округа; приведён был к присяге и показал, что он в одно время с седьмым свидетелем на своей лоцманской лодке вышел к разбитому российскому линейному кораблю. Что касается до течения и погоды как того дня, так и накануне оного, он показал во всех частях сходно с показанием седьмого свидетеля, соглашаясь с ним относительно всех прочих обстоятельств. А как более никем не были сделаны никакие дополнения, то по желанию капитана Трескина прекращён допрос. Засим заседание разошлось.
В верности вышепрописанного свидетельствуем: Д. Исаксен, Т. Эндресен, Г. Сандберг.
В подлинности вышезначащейся выписки из протокола, а равно и подписей судебных присяжных, сил удостоверяю за моею подписью и с приложением печати.
Мы, нижеподписавшиеся, по многолетней опытности, приобретённой нами в разных случаях во время плавания чрез Каттегат и Скагеррак, равно около берегов Норвегии, удостоверились в том, что в этом фарватере, особливо при лавировании, в бурную и туманную погоду по причине переменчивости и неправильности течения невозможно делать верных счислений; ибо таковое течение, при скорости от четырёх до пяти географических (семиверсто́вых) миль в продолжение одной вахты (четырёх часов), стремясь к берегу большею частью на запад, мгновенно переменяет направление своё к востоку; весьма частые у здешнего берега кораблекрушения, причиною коих отчасти было таковое неправильное течение, служат ясными доказательствами вышесказанного. Посему побуждаемся мы согласиться во всём с показаниями моряков, отобранными при заседании суда в Мандале 21-го минувшего сентября и вследствие прошения командира крушившегося российского линейного корабля «Ингерманланд», господина Капитана Трескина, объявляем, что мы признаём крушение сие происшедшим единственно по несчастью, ибо подобные случаи бывали со многими опытными моряками, хотя весьма хорошо знавшими сей фарватер. А потому и нет причины приписывать несчастье сие какому-либо нерадению или вине ни вышеупомянутого командира, ниже штурмана, ибо они не могли знать подробно здешнего фарватера.
Показания вышеозначенных свидетелей по мнению нашему достаточны для доказательства опасности здешнего фарватера тем более, что можно было бы представить в том ещё многие другие несомненные доказательства; не считаем однако ж излишним упомянуть присём о несчастье, случившемся 9 июня прошедшего года с кораблём «Дувр», капитан Би, из Гремстада, который днём, при попутном довольно сильном ветре и хорошей погоде, выходя из Хумлесунда, попал на находящуюся близ сего места мель Мальмгрунден по той причине, что лоцман Юрген Андрей Христенсен не приметил, что течение воды, внезапно переменившись, приняло противное прежнему направление; за каковую нерадивость в наблюдении своими знаками, он был предан суду и отрешён от лоцманской должности. В нём лишились, по общему признанию, хорошего лоцмана. В заключение присовокупляем, что мы все, нижеподписавшиеся морские офицеры, в ночи с 11-го на 12 сентября находились на пароходе Нордкап, вышедшем для отыскания крушившегося корабля, причём ветр, течение воды и состояние моря были таковы, как шкиперами и лоцманами в свидетельских показаниях объявлено.
Христианзанд. 28 сентября 1842 года. Подписали: капитан, начальник лоцманов и Королевского ордена меча кавалер, Мекленбург. Норвежского флота капитан, начальник морского заведения в Христианзанде, Риберг. Норвежского флота капитан-лейтенант и преподаватель навигации в Христианзанде, Альбрехтсон. Лоцманский старшина и гаваньмейстер Г. Шмидт.
Свидетельство в подлинности подписей сделано российско-императорским вице-консулом в Христианзанде Д. Исаксеном.
Сим свидетельствую, что в течение двадцати шести лет, прошедших с тех пор, как я нахожусь великобританским вице-консулом в здешнем городе и в его окружностях, часто случались неподалеку отсюда несчастья и кораблекрушения; в числе их многие британские корабли пострадали, а некоторые совершенно погибли; главнейше, по причине необыкновенного течения, в особенности ощутительного в настоящее время года; несчастья большею частью случаются между здешним портом (Христианзанд) и Истеррейсом (Easterrice), на расстоянии по берегу около двенадцати миль, и постигали самых опытных и искусных моряков, даже постоянных плавателей Балтики; из объявлений их и из клятвенных показаний усматривается, что несчастья происходили единственно от изменчивости течения, которое обманывало этих мореходцев и не подлежало никакому счислению.
Последнее несчастье, произшедшее от течения, случилось 5 октября 1841 года с английским бригом «Роберт Бобери», шкипер Колин Браун, из Сундерланда, на пути от Лондона в С.-Петербург; крушение произошло близ Брекксстоэ, в четырёх норвежских милях отсюда к востоку; во время несчастья шкипер рассчитывал, что он находится в четырёх норвежских милях от берега. Шкипер Браун был во всех отношениях почтенный, способный и опытный моряк; он постоянно производил торговлю между Лондоном и С.-Петербургом и почти всю жизнь провёл на Балтийском море.
Подписал: Педер Мерч, британский вице-консул.
Свидетельство это есть начало рапорта, поданного несчастливым командиром потерпевшего крушение корабля главному командиру Кронштадтского порта 26 ноября 1842 года, с представлением о награде «убитой вестью о его смерти матери», которая, будучи вдовою недостаточного состояния, могла ожидать от него на старости утешения и помощи, ибо сверх того, что об нём сказано в настоящем рапорте, «он подавал надежды со временем быть одним из полезнейших членов своего Корпуса».
«Обязанностью моею почитаю представить вашему превосходительству, что действия всех офицеров корабля Ингерманланд при его крушении заслуживают величайшей похвалы: они везде присутствовали, где было нужно, и подавали собою пример при работах нижним чинам.
Особенно обязан упомянуть о мичмане Греве: этот офицер показал необыкновенный пример самоотвержения, за что заплатил жизнью, исполняя с прочими офицерами мои приказания; он являлся во всех местах, где требовалась отвага, в особенности, когда срубленная грот-мачта, обрушившись, упала одним концом на борт корабля, удерживаемая подветренными вантами и такелажем; она угрожала явною опасностью изломать корабль ещё более, ежели не отойдёт от него прочь; нужно было, чтоб кто-нибудь из охотников решился обрубить весь подветренный такелаж, и Греве, не ожидая вызова, сам предложил свои услуги: обвязав себя одним концем верёвки, заткнул за пояс топор и очутился за бортом, придерживаемый с другого конца двумя унтер-офицерами; выходившее из-под корабля огромное волнение и над головою его качавшийся срубленный рангоут с такелажем, угрожали каждую секунду унести или раздавить его; но, несмотря ни на что, он перерубил все девять талрепов и прочий такелаж; после чего мачта отошла, а корабль спрямился; и мы уже не опасались получить новые пробоины, от которых бы ускорилась погибель корабля. Исполнив это, он вместе с другими офицерами ободрял людей, выливавших в верхнем деке воду; потом на юте составлял с лейтенантом Дергачёвым плот. Наконец, последним его усилием было прихватить сломанную крюйс-брам-стеньгу; но исполнить этого недостало его сил. При погружении корабля он спустился с вант на палубу, вошёл в катер на правом шкафуте стоявший; но выброшенный из него буруном, был вытащен на ют; и тут, от трудов и ушибов ослабленный, умер на руках матросов. Утвердительно можно сказать, что он пожертвованием собственной жизни увеличил число спасённых».
Примечания править
- ↑ В этом общем свидетельстве от него написано следующее: «Находясь во время крушении корабля на юте, видел, как капитана волною сбросило в воду, откуда вытащил его лейтенант Дергачёв с матросами в изломанную и полную воды шлюпку, которую волнением оторвало; и капитана я считал погибшим».